В плену у белых

Кажется, 13 июня утром нас из числа 1000 человек набрали партию 206 человек, построили в тюремной ограде, составили списки по рядам и предупредили, что сейчас мы идём в Верхотурие, если один сбежит, то 2 ряда будут, [71] 20 человек будут расстреляны. Нас построили, подровняли и под команду "шагом марш" мы пошли под сильным пешим и конным конвоем.

Свежее утро начало превращаться в жаркий солнечный день. Дорожная пыль облаком поднялась над толпой шествующих людей в область неизвестности. Дойдя до первой деревни, июньский жаркий день давал себя чувствовать. Все покидали свой багаж. Неутолимая жажда вынудила просить остановку.

Остановили нас [71об] не доходя до речки. Никого не пустили сходить за водой. Только женщины, видя наше положение, бросились с вёдрами за водой. Сначала их не допускали, а затем, очевидно, начальник конвоя увидел, что его жестокость среди деревни неуместна, разрешил нам по одному сходить напиться из вёдер, принесённых с водой женщинами-крестьянками. Через 15 минут мы пошли вперёд до следующей деревни.

Шли скорым шагом. Жара не переставала палить. По сторонам стеной стоит лес, по дороге облако пыли. Мы шли в [72] средине. Передние и задние ряды было не видно. Рядом шедшие товарищи походили на углекопов — на потные лица насяла дорожная пыль, а по ней стекают чёрные полосы пота, чуть заметны из-под усов одни только белые зубы.

По толпе прошол разговор о нападении на конвой. Решено было зделать в узком месте. Я сказал Мише Воронову, что это подготовка к расстрелу нас самих, т.к. понятно, что о разоружении конвоя в слух не говорят, а делается секретно. И действительно, к конвою ещё подошло через несколько минут [72об] подкрепление в лице коннаго отряда. Мы шли дальше. Всем стало ясно, не кто не решился начать на счёт разоружения. Все решили, что надо выигрывать время и подчиниться.

Наконец дошли до деревни Пором. Здесь остановки не дали. Переправа чрез реку Туру была по двум дощечкам, положенным на высоте двух метров. Вся партия гуськом стала переправляться. Впереди меня шол тагильский т. Вершинин, вдруг повалился и пал в воду, должно быть голову скружило. Там и остался — белогвардейцы тремя штыковыми ударами избавились [73] от этой жертвы.

Переходим чрез реку. Внизу вода перекатывается и блестит под лучами жаркаго июньскаго солнца, а мы, люди, томимые жаждой, испытываем мучительные страдания, смотря на текущую свободно красивыми струйками реку. Перейдя её, оглянувшись ещё самовольным взглядом на реку, не обращая внимания на крики конвоя, построились и пошли без отдыха до Верхотурия. Всего от нашей тюрьмы было 60 [км].

В Верхотурие пришли мы утром. Перед самым городом потеряли Наханкина Соломона — его зарубили как жида, изнемогающаго от усталости. [73об]

Зашли в город утром 14 июня. По улицам тишина, нет ни одного человека. Монастырь, напоминающий собой местную промышленность богомолья, в это утро молчаливо стоял, ни одного звука, как будто он находится накануне конца своего господства. Мы прошли мимо и затем в тюрьму.

В камеры набили нас по 40 и больше человек. Тюрьма полна. Здесь мы провели время до вечера. Были слухи, что тюрьму взорвут вместе с нами, но не подтвердились.

Вечером в 7 часу нас снова построили и повели дальше Ирбитским трактом. Несколько товарищей [74] не смогли идти за город, их вывезли на подводах, а там зарубили. Тут же зарублен Северский старичёк Сазоныч, проповедывавший в тюрьме библию и какое-то число 666, что власти белых всё равно не удержатся. Я слышал, что-то сильно трескнуло сзади, и тут же сзади заговорили, что зарубили Сазоныча.

Около перваго моста при выходе из города нас обогнали на двух троках манахи на большой повозке, должно быть везли мощи Симеона.

Отойдя версты 4 от города, солнце закатилось [74об] за лес, пахнуло тёплым ветром, пыль стала тяжелее, дальше колен не поднималась. Сзади вдруг раздаётся команда: "Стой!" Все остановились. Нас поджали теснее друг к другу. Новая команда: "Пли!"

Грянул первый залп. Мы были в средине, первые пули не пробили до нас, задние ряды свалились. Со мной рядом шол Миша Слесарев и Миша Воронов. Я бросился в правую сторону и как-то случайно не попался на пулю. Чрез несколько шагов пал, вскочил, ещё несколько шагов и снова пал. Пошевелил телом — раны не чувствуется. Собравши силы, ещё бросился [75] и скрылся в лесу, а Воронов Миша и много других, очевидно, лежали на месте.

В лесу я забился под вывороченные корни дерева и, пока не стемнело, лежал. Долго было слышно, что на месте расстрела стреляли и кричали белые палачи.

Как стемнело, я направился вперёд по взятому мной направлению. С дороги вышел к реке. В одну сторону виднеется город, в другую — деревня. Я решил перебраться чрез реку. С половины реки чёрная полоса не давала разглядеть, куда лучше взять направление, [75об] чтобы удобнее выйти на берег.

Сняв одежду, я прикрепил её к шее, направился вплавь. Течением меня отнесло далеко, как раз к крутому берегу, где нельзя было выйти. Место глубокое, я схватился за корни дерева, вымытые водой, стал карабкаться, вдруг оборвался и обмочил все свои арестанские вещи. Всё же с усильями доплыл до удобнаго места и выбрался на берег, ыжал одежду, оделся и направился в лес.

6 дней кружился по лесу, наконец вышол к деревне Дуксиной. Из этой деревни, не кому не показываясь, [76] шол возле реки. Пищи с собой не было, пришлось довольствоваться кедровыми орехами, их в этом лесу можно найти достаточно. Узнал я об этом ещё недалеко от Верхотурия — увидел дымящийся костёр, подошол и нашол несколько вылущенных шишок, с этого места и стал обращать внимание к верху на деревия.

Затем подошол к деревне Пряничной, решил зайти. Зашол и нарвался на карательный отряд белых. Меня схватили и посадили в крестьянский амбар. Крестьяне принесли [76об] всё необходимое: [и одежда, и подстилка, и провизии]. Их допустили. Утомлённый с дороги я лёг.

Чрез несколько времени приходит солдат с бутылкой водки, предложил мне выпить с ним.

— Давай, — говорю.

Пьём вместе. За выпивкой он спросил:

— Кто ты?

Я сказал, что бежал из тюрьмы.

— Комиссаром был или нет?

— Был комиссаром, был председателем совета и всё, что хочешь, в своём месте.

— Ну, ладно, будет, а знаешь, что тебе будет?

— Не ново, конечно, знаю, но вот кто это будет делать? Лучше бы Вам, солдатам, [77] не пачкать руки в крови рабочих. Пусть меня стреляет Ваш офицер: мне будет приятнее, чем ты или другие рабочие в солдатской одежде.

Солдат что-то подумал, налил ещё по рюмке водки. Мы выпили, он встал, а я свалился под влиянием водки и не помню, как уснул.

Не помню, в тот день или на другой меня разбудили. Тот же солдат велел собираться, показал записку командира отряда: "Пустить в расход", — подпись не разборчива. Я оделся, [77об] пошли, вышли за деревню, поворотили по тропинке в лес. Солдат вынул книжку из-за голенища, спросил мой адрес, имя и фамилию, написал ещё что-то, оторвал и подал мне. Я прочитал: "Юго-Камской волости, деревни Тропиной Семён Тропинин".

— Жив будешь — пиши, — сказал он, два раза стрелил к верху, пожал мне руку, и мы разошлись.

Я вышол на покосы. Впереди крестьяне косят траву. Подойдя к ним, они несколько смутились моим видом и тюремной одеждой. Заговорил [78] с ними, куда мне идти на Кушву. Они ответили, что идти надо по течению реки Салды. Узнав моё положение, притащили мне хлеба столько, что я отказался взять весь, взял только на 3-е суток. Распростившись с ними, я пошол.

3-е суток шол до В-Туры. Как дошол, зашол в первые дома, попросился, меня принял т. Белов, не помню, как звали. Здесь отдохнув до утра, отправился в Кушву. Кругом везде красные знамёна, сердце забилось весело. Красноармейцы, [78об] узнав моё положение, стали давать денег. Я взял 40 руб. керенку у одного тов., а от других отказался, т.к. мне вполне хватило добраться до Ревды.

Придя в Ревду, чрез недолгое время мы встретились все сидевшие вместе в Николаевке. За исключением М.Т. Воронова все они почти такое же выдержали путешествие и всё прочее. А Пермин Авдей был направлен в другой партии за нами, с ним были Зайцев И.К. и Кузнецов С.В.

Бывший начальник тюрьмы, не помню его фамилии, [79] кажется, Смирнов или [Кузнецов], распустил там же за Верхотурием всех арестованных в его партии, наградив их пищей, и все пришли по домам, а сам он расстрелян белыми.

В перёд же [нас/них] из нашей же тюрьмы шла Оханская партия арестованных. Эту партию загнали в какие-то строения и перестреляли всех.

Вот всё, что я мог изложить из своих наблюдений и [переживаний].

А.И. Щеколдин.

Адрес: Ревдинский зав. [79об]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.189.Л.56-79об.