Зверь лютый. Книга 37. Дедовщина

Она скулила, пыталась извиниться и не могла — выворачивало.

Принёс тёплой воды, умыл перепачканную испуганную мордашку:

— Прежнее выходит из тебя. Вся отрава души и тела, которую тебе довелось принять за семь лет, будет извергнута. Это некрасиво, мучительно, но необходимо. Одевайся.

— Н-но...

— Мужская одежда. Для верховой езды. А этим подвяжи груди. Я не хочу чтобы они растягивались, болтаясь на рысях. С рассветом выступаем. Я знаю, что ты не ездила верхом. Что ты не умеешь. Это — неважно. Есть моя воля. Ты должна её исполнить.

На рассвете мы двинулись.

Возможно, кто-то ожидает от меня смачного описания каких-то садо-мазо игр, каких-то хитроумных секс-игрушек или порно-сценариев для организации изощрённого психологического воздействия. Опыт-то есть. Она не первая, чью психику необходимо изменить быстро и кардинально.

Фигня. Самый пытошный инструмент — седло.

Не надо иллюзий: это мука мученическая. Для человека, который ребёнком, лет пятнадцать назад, два раза проехал по кругу. На смирной лошадке, ведомой под уздцы преданным слугой.

Аристократки всегда лезут на коня. Мечтают оказаться сверху. Есть довольно яркие описания стремления дам почувствовать между ляжек горячего жеребца. Позже, в Ренесансе или в Просвещении это станет модным, будут довольно лихие наездницы. Про Екатерину Павловну и восторг наблюдателей от её езды — я уже...

Пока такое — маргинальность, крайняя отвязанность, непристойность.

Княжна может убедить слуг дать попробовать, позабавляться. Может отличить седло от стремени. И это всё. Она не крестьянка или служанка, которые целыми днями занимаются физическим трудом. У аристократки — отстоять молебен, бить поклоны, сидеть за пяльцами... Мускулатуре взяться неоткуда. Да и вообще: красивой считается толстая женщина. Кормить, поить и ложить. Я про это — уже...

И тут — седло. Миллионы людей, целые народы "живут в седле". Скачут десятки вёрст в день, каждый день.

Это — вообще. Где-то кто-то. А вот когда твоя личная задница... или спина... или ноги... Не "или" — "и". Болит — всё. От пяток до темечка.

Она пыталась влезть в седло. И свалилась, застряв ногой в стремени. Хорошо — спокойная кобылка, которую держали, не дёрнулась. Ладно, виновато седло — ей дали "рыцарский стул" с высокими луками. Она никогда после детства не задирала так высоко ногу. Никогда!

Вру. Было. Раз. Со мной на пожаре. Но и тогда я управлял её конечностью. Сама — никогда.

Посадили. Чуть тронулись — потеряла стремена. Это не смертельно. Но она перепугалась, запаниковала.

Отпустили стремена на полную ногу. И, факеншит!, привязали. К сапогам и к подпруге.

Так нельзя! Элементарно: конь упадёт — всадник, минимум, руки-ноги поломает.

Впрочем, всадники постоянно падают и что-нибудь себе ломают и при не привязанных стременах.

Велел самой проехать круг по двору.

Бли-и-и-н!

Ладно — потеряла повод, но она же другим дёрнула! Вопит, колотит пятками. Лошадь — галопом. Едва поймали.

— Э-э-э... Иване... Ты б эта... оставил бы её тута. У нас в деревне баба была. Поехала раз верхи... Дык, померла. Конь-то фыркнул, а она орать, а конь-то с ора — понёс, шибче да шибче. Поймали. А она, слышь-ка, синяя вся. И не дышит. А с ентой... не, не доедет. Не довезёте. Оставь бабу тута, не мучай коня.

Князь Федор пришёл проводить.

Конечно, "не мучай коня". Конь — это ого-го! Олег Вещий своего коня украшал так — никаким синхронным вельможкам не снилось. А баба... они живучие. Да и вообще, толку-то от них? В борозде не тянет, в бой не везёт.

"Бабе цена грош, да дух от нее хорош" — русская народная мудрость.

В других временах и культурах есть похожее: "Запах женщины".

Так поменяй "флакон"! В смысле: с подобным "одеколоном".

Федя из немногих, кто знает, что это чудо, потерявшее уже шапку и подсвечивающее предрассветный двор свежей белизной свежеобритой тыковки — княгиня из дома Пястов. Он, кажется, полагает, что я, в припадке похотливости, все мозги растерял.

Типа: Хочу! Вот эту дырку! На каждый день!

Миссионер помалкивает. Похоже, повторяет папу Урбана: "И пусть женщины не пускаются в путь... Они являются больше помехой, чем подкреплением, и представляют бремя, нежели приносят пользу".

"Ложка дорога к обеду".

Если я оставлю её здесь, то эффект потрясения рассосётся. Ломать снова? — Мне жалко. А Полоцк? Да и фиг с ним, с тем Полоцком. Туда-то я по любому доеду. А вот эту женщину... только здесь и сейчас.

* * *

" — Ты заболел? Пойдём к врачу.

— Потом.

— Врач "потом" называется патологоанатом".

Не хочу.

* * *

Забрал вожжи из рук, показал где кулаки держать, как на рыси облегчаться, за пояс привязал к лукам, чтобы не вывалилась. Она чуть не рыдает:

— Господине! Прости меня! Я такая неумелая! Такая бестолковая. Хуже всех.

— Дурочка. Где ты видела, чтобы княгини верхом скакали? Ты не хуже всех, ты единственная. А, значит, тебе самой решать: хуже ты всех или лучше.

Самооценку придётся выправлять. Резко и нетривиально.

Солнышка краюшек выглянул. Миссионер с малой дружиной уже вперёд ускакал. Пора и нам.

С Федей обнялись, на церковь перекрестились, ворота нараспашку, тронулись.

Вдоль стен крепостных жители стоят, ручками машут. Э-эх, люди добрые, не знаете вы как "Зверь Лютый" ваше житьё-бытьё взбаламутит. Будут вам скоро... кому слёзы горькие, кому мошна тугая, а кому горизонты новые. Кто что выберет.

Через два часа сняли "принцессу" с седла. Сама не могла. Не только из-за привязей.

— Живая?

— Д-да. Господин. Ты же сказал: и смерть моя — в воле твоей. Как же я могу ослушаться?

Ты смотри. Ещё шутить пытается.

— Молодец. Наперёд запомни: будешь меня о смерти просить — к мужу отправлю.

— Он... он меня убьёт.

— Хорошо, что ты понимаешь. Давай в кустики и дальше пойдём. С одеждой справишься или гридня прислать?

— С-сама.

На следующей перемене лошадей она уже не шутила и от помощи не отказывалась. Точнее: пришлось на руках отнести.

Нет опыта, нет навыка... главное — нет мышц. И вот зародыши, "корешки" разных "сгибающих" и "разгибающих" пытаются. А нечем. Они растут, крепнут. И болят. Все. Нормально — нагрузка постепенно увеличивается. Где вы у меня видели нормальность?

Ольга Вячеславовна Зотова, "гадюка" А.Толстого, была, наверное, слабее Елены Ростиславовны. Недоубитая, недорасстрелянная, недели постельного режима в голодных лазаретах девятнадцатого года. За месяц стала кавалеристом. Хотя настоящего удара у нее не было: в ударе вся сила в плече.

У "гадюки" было в обучении много того, что "принцессе" не надо: строевая, рубка, стрельба, политзанятия, уход за конём. Здесь — только верховая езда. Много. И — "необходимость — лучший учитель". При любом намёке на слабость, на неисполнение команды я спрашивал:

— Отправить к мужу?

И она была готова хоть в костёр лезть.

"Принцесса" попала в самый скверный вариант конного марша.

Когда идёт войско — есть обоз, который всё тормозит. Большой отряд, даже сплошь конный, подстраивается под медленных. Разные орг.потери. Построиться, выждать начало движения, время постановки на бивуак...

* * *

"Один день Ивана Денисовича":

" — А миг — наш! Пока начальство разберется — приткнись, где потеплей, сядь, сиди, еще наломаешь спину".

" — Какой секс вы предпочитаете?

— Групповой.

— О! А почему?

— Сачкануть можно".

В большом отряде всегда можно... сачкануть. Или отдохнуть, пока это делают другие.

* * *

Даже у государева гонца лучше. Он идёт сам или сам-друг. Может выбирать темп под себя. Сегодня что-то не в духе — пойдём медленнее, завтра нагоним.

Здесь самый тяжёлый вариант: марш воинской сотней.

Войско Даниила Галицкого в этих местах в походе на ятвягов делало 60-80 вёрст в день. У меня нет сотен гридней, среди которых обязательны "тормоза". И не чистая кавалерия — идём одвуконь. Шесть через шесть. Рысью. То тихой (трот), то резвой (мах).

В Европе лошадей, бегающих рысью, называют "костотрясами", на них ездят слуги и низшие сословия. Рысь стала распространенным аллюром после того, как появились дороги, экипажи и конный транспорт.

Это — там. У нас и в Степи рысь — основной аллюр. Шагом — медленно, галопом — лошадь скоро выдыхается.

Уже на средней рыси появляется подвисание, слышны два удара копыт на каждом шаге. И два встряхивания всего, что на лошади. Полтыщи вёрст махать сиськами и побалтывать маткой...

Породистые рысаки разгоняются до 10 м/с. Так, что и нормальных лошадей на галопе обгоняют. У нас таких нет. И не надо. Важна скорость в день. 100-120 вёрст. Хорошо бы.

Все бойцы — битые-ученые. Может, кто и покряхтит после перегона. Но навык есть у каждого. А вот "принцесса"... хватанула по полной. Ни слезть с седла, ни залезть — не могла. За конём, за ней самой — ребята ухаживали. Но и сама с собой управиться... стиснув зубы.

В первую же ночь заглянул в избушку, где встали. Слышу — стонет. Позвал — не отзывается. Щёлкнул "зиппой". Ух как они все...

— А? Что?! Кто?!

— "Мы ребята удалые. Лезем в щели половые". Тараканы. Просыпайся, хозяин заявивши. Снимай штаны.

— Ты... опять?! Господи! Я сейчас... оказать... надлежащее внимание...

— Делай, что велю. Или тебя к мужу? Давай-давай быстренько. И ножки раскинь.

Ванька-лысый — сперматозавр взбесившийся? Кто бы сомневался.

Попыталась повыть. Потом стянула кое-как амуницию. Ну я и приступил.

"Она закинула мне ноги на плечи".

Х-ха. Не смогла. Сам закинул. По одной.

* * *

" — Софочка, где вы умудрились порвать колготки?

— За самолёт зацепилась.

— В Одессе так низко летают самолёты?!

— Тю! Самолёт был на погонах!".

Самолётов нет, Одессы нет, колготок нет. Факеншит! Даже погонов нет!

* * *

Массаж ног. Начал с пальцев, со стопы. Стонет, но вроде, ничего. Всадник — не пехотинец, ему потёртостей на стопе бояться нечего.

Фигня, ноги стирают не шагами, а сапогами. Здесь обувка подошла. И портянки мотать умеет.

Корчажка с мазью. Марана иной раз такое изобретёт... тело как новенькое становится.

— Господине, у меня всё болит. Всё-всё.

— Без привычки — нормально.

— Тело горит. Огнём жжёт.

— В мази — гадючий яд. Для разогрева. Так и должно быть.

— Будто в костре...

— Этот "костёр" скоро пройдёт, дня два-три. А вот "костёр души" у тебя надолго.

— К-какой "костёр души"?

— Твой. Твоей. Душа твоя будет гореть. В пламени сомнений. Страхов. Растерянностей. В огне пере-понимания. Себя и мира. Пока всё прежнее, худое, мешающее, не сгорит, не уйдёт дымом из души и ума твоего.

— А... а что оно... худое? Как отличить?

— Жизнь научит. А до тех пор — вера. Вера мне. Вера в меня. Пламя, очищающее душу верой.

Она уже не ныла, зачарованно смотрела на меня, забыв о боли в спине и ногах.

Пять дней мы, как здесь говорят, "бежали конями" к Минску. Просто просидеть несколько часов с прямой спиной хоть бы и на стуле без привычки — тяжело. Но когда это — "рысью марш", когда на каждый скачок лошади нужно вжаться в седло — у нас "черкасское" седло, короткие путилища, пружинящая под задницей четырёхлопастная кожаная подушка, набитая шерстью, узкие легкие стремена-стаканчики, в которые всадник упирается лишь носками в круглое основание... — пытка. Целый день, каждый день.

Пытается найти наименее болезненную позу, горбится, скукоживается. На замечание реагирует. Выпрямляется. И через минуту — снова.

Нет уж, "принцесса", тебя семь лет дрессировали в "жену добрую". Еженедельной поркой. В "джигитушку" с правильной посадкой надрессируем быстрее.

Одному из своих телохранителей публично выдал палку и приказал:

— Как сгорбится — по хребтине.

Она услышала, перепугалась, убежала. Поэтому не услышала продолжения:

— Перестараешься — пасть порву.

Парень, в первый момент разулыбавшийся, сразу помрачнел.

Мучение. Ей — ехать, мне — на неё смотреть. И сделать ничего нельзя. Пока мышца не нарастёт. Я ускакивал в голову отряда, расспрашивал проводников, беседовал с новобранцами. Она ехала в колонне и скрипела зубами.

Снова ночь, костерок в стороне от лагеря. Идём налегке, как Святослав-Барс: котлов и шатров не тащим.

У костра двое: князь-волк и женщина.

Волк смотрит неотрывно в огонь. То прищурится, то распахнёт глаза. То оба, то по одному.

Говорят, волки боятся огня. Правда. Но чего боится князь-волк? Особенно, выросший в доме человека, "Зверя Лютого"? — Ничего. Вам не страшно жить рядом с существом, которое ничего не боится?

Интересно, а что он там видит?

Женщина тоже лежит. Но в огонь не смотрит. Никуда не смотрит — опротивело всё, глаза закрыты. Только стонет. Когда переворачивается — негромко вскрикивает. А переворачивается непрерывно: лежать на одном боку не может. Вообще ничего не может. Лежать, сидеть, стоять... в любой позе.

Факеншит! Её даже трахнуть страшно! Не — она страшная, а — за неё страшно. Рассыпется или сломается где-нибудь.

— Раздевайся.

Во, уже адаптировалась. Уже глупых вопросов не задаёт. Только мельком глянула на соседний костёр. Там, шагах в десяти, Охрим со своими. Но после дня марша на рысях... что кони, что наездники — да пошли вы все.

"Ох-ох. Что ж я маленьким не сдох".

В смысле: маленькой.

— На живот. Как спинка поживает? Тут больно?

— Ай! Да. А это чего? Какую-то другую мазь принёс?

— Унюхала? Другую. Во, так и написано: для волшбы, ведовства и колдовства.

— Э... а... а откуда?

— Из Всеволжска. Живёт у меня там одна... Мараной звать.

— С-сама?! Марана?!

— Ага. В Елно нашёл. Ивашку, гридня моего, чуть не извела. Мы с ней малость подрались. Потом помирились. Уговорил ко мне перебраться. Соблазнил.

— Ты?! Соблазнил?! Саму Марану?!

— Ага. Нет, не в том смысле, как ты сразу... У неё ж тоже... свои интересы есть. Варит разные зелья.

— Из... змей и жаб?

— Насчёт жаб... не видал. А гадюки — постоянно. Вот, в подарок дала.

— А я с этого... в жабу... или в гадюку...?

— Не. По размерам не подходишь, жаб таких не бывает.

— Жирная?

Глава 742

* * *

" — Мы расстаёмся и точка!

— Жирная?

— Дело не только в этом".

* * *

— Дело не только в этом. Ещё под водой дышать не умеешь. Ну-ка, перевернись на спинку.

Смеси от Мары дают... разнообразные эффекты. То, чем я "принцессу" нынче растираю, вроде тех составов, которыми ведьмы на Вальпургиеву ночь намазываются. Чтобы, со слов очевидца, "полететь в такое место, в какое желает всем сердцем попасть, даже не выразив словами своего желания". Галлюциноген с эффектом эйфории и чувства полёта.

Подействовало. Когда я до её плеч добрался уже поглядывать начала... заинтересованно. Позы такие... выразительные принимать.

Факеншит! Тут Охрим с охраной в десятке шагов, а тут... почти что "танец у шеста". А шестов в округе... и даже ближе...

— Ты, калика перехожая, напрашиваешься, чтобы я тебя трахнул?