Бегущая по мирам

Сижу я, значит, радуюсь. Дрипс на форточке любуется звездами, и вдруг он сообщает, так это между прочим:

— А старуха-то снизу — ведьма... Надо же! Не одна ты ненормальная...

Я с ним тотчас же согласилась: эта престарелая леди, всегда хорошо одетая, разъезжающая на шикарном "ройсе", никогда мне особо не нравилась: вид у нее был уж очень злющий, и если нам случалось столкнуться, я здоровалась скороговоркой, стараясь не встречаться с ней взглядом, и скорей пробегала мимо. А он:

— Да нет! Я говорю тебе, что она — всамделишная ведьма... Гляди! — вон полетела...

Не веря своим ушам, я подошла к окну и тут же невольно спряталась за штору: эта злючка кружила в ночи на помеле, потом взмыла ввысь, эффектно нарисовалась на фоне полной безмятежной луны и скрылась во мраке.

— Я за ней не первый раз подобное баловство замечаю, — наябедничал Дрипс. — Она еще и черной кошкой по крышам бегает...

Мне стало жутко, я быстренько сняла его с форточки, захлопнула ее и задернула окно.

Но пришло утро, а при свете солнца ночные страхи бледнеют, тают и становятся нелепыми. Я попыталась заставить себя забыть увиденное и это мне почти удалось, тем более, что приехав на работу, я узнала куда более сногсшибательную новость: нашей Амалии привалило наследство. Слава Богу, я не завистлива!

Амалия — двухметровый носорог с улыбкой Джоконды — была в состоянии "грогги". Кроме обворожительной внешности у нее было еще одно дополнительное сходство с этим обитателем жарких широт — грация, агрессивная раздражительность по малейшему поводу и плохое зрение. Впрочем, как работник она была незаменима — профессионал, да к тому же трудоголик. Мы приходим — она уже торчит на своем месте, уходим — еще сидит... Не то, что я — вечно опаздываю, путаю, забываю.

Не успели мы оправиться от этого известия, как секретарша сообщает, что у Б.Б. умерла жена. Вторая, заметьте. И тоже скоропостижно.

Одним словом, я напрочь забыла о ночной шалунье, и вспоминать не собиралась, да только в тот же день — на меня, как правило, все наваливается сразу, — старуха встречается мне в лифте и говорит таким томным голосочком:

— Не зайдете ли на чашечку кофе? Вечером. Сегодня.То есть, сейчас... — а сама так и сверлит меня взглядом.

Вполне можно было отказаться, хотя старушенция — владелица дома, где я снимаю квартиру, за которую плачу не очень-то аккуратно. Но этот взгляд... Мы вошли в ее апартаменты: роскошно, изысканно, но ничего такого особенного... Она усадила меня в огромное кресло, на столе появились чашки и хрустальные вазочки. Я осмелела, пригубила кофеек. Перекинулись десятком фраз, и вдруг она бухается на подлокотник моего кресла и хватает за руку. У нее были такие длинные когти!.. Она перевернула мою кисть ладонью вверх, взглянула, соскочила с подлокотника, — я только ойкнула, потому что она ухитрилась при этом выдернуть у меня клок волос. А она забегала-засеменила по комнате, и давай объяснять на ходу, что, дескать, старая совсем, от жизни устала, помереть охота, а не может.

Я тут вежливо так замечаю: я — не наемный убийца. А она отвечает, что на костер ей почему-то не хочется, да и не в моде это. И потому надо ей скинуть на кого-то свой груз, поделиться, то есть, секретами мастерства. Чтобы не перевелись, значит, чудеса-пакости на белом свете. И тогда сможет спокойно испустить дух. С чувством выполненного долга. А иначе — никак...

После этого монолога — счастье, что нас никто не слышал, точно бы засадили в психушку! — я робко удивляюсь: почему бы ей не пожить еще? Она уставилась на меня и с сердцем так говорит:

— Да сколько ж можно?!

Я пригляделась: в самом деле, она уже такая ветхая... А как же вечная молодость? Она было ручками-то всплеснула: сколько, говорит, чужой кровищи пролить надо для всяких таких ритуалов! Утомилась она от этих дел. Да тут сообразила, что несет, и язычок-то прикусила... Впрочем, я бы все равно не согласилась. Поблагодарила ее за "кофе-и-чудесный-вечер" и собралась уходить. Найдите, говорю, кого-нибудь еще — мало ли дур кругом? А она — давай меня уламывать! Чего только не сулила, начиная с завещания... Потом рассвирепела — у меня мороз по коже! "Ладно", — говорит тихим таким голосом, — "уходи..."

И вот на следующее же утро я и влетела в грузовик. Господи, как же мне было и страшно и больно!.. Помню хмурые лица хирургов и медсестер: они склонялись надо мною все ниже, потом стали расплываться, терять очертания, их голоса пробивались ко мне точно сквозь вату, я не могла понять, о чем они говорят... Я падала в холодную туманную пропасть, и боль заполняла меня всю — ничего не осталось, кроме этой безжалостной боли... Нет, еще помню пронзительное отчаяние: неужели это случилось со мной?! Но ведь со мной ничего такого случиться не может! А потом сквозь эту боль и отчаяние донесся тихий-тихий звон...

Я еще не успела понять, что это, как появился суровый Вишневый Лакей и выдернул меня за руку из этой гущи зеленых халатов с профессиональной тревогой на лицах. Они даже ничего не заметили, и мне стало смешно. Мы забрались по черному ходу на больничную крышу — там уже ждала Карета и весело всхрапывали Кони...

* * *

Они высадили меня тогда прямо на Набережной. Из-за столика уже махала рукой Королева. Я бегом спустилась вниз и плюхнулась рядом.

— У тебя забавный вид, — засмеялась она. Ну, если окровавленные бинты выглядят смешно... — Иди, поплавай, — все еще смеясь, предложила она.

Я скинула то, что осталось от моих одежд, старательно изрезанных хирургическими ножницами, и с разбегу прыгнула в искрящиеся от солнца волны.

Прохладная, горьковато-соленая вода приняла меня в объятья, смыла кровь и грязь, зализала раны. Я ушла под воду с головой, здесь сразу было глубоко. Темно-зеленый таинственный мир... Вынырнула, хватая воздух, и поплыла к черным камням. На мокрых ресницах сверкали алмазные капли, небо было ослепительно-голубым, и в этом голубом шелке плавилось солнце... Как же это было хорошо!

Я вылезла на большой камень, постояла, ощущая ступнями мягкие живые водоросли. Волны разбивались у моих ног, рождая мириады брызг, и далеко-далеко на горизонте виднелся парус.

Потом я сидела на нагретом солнцем каменном парапете, и официант принес мне большое полотенце и высокий бокал с соломинкой.

И я надеялась, что уж теперь-то останусь тут навсегда.

— Здесь тебе не рай для зазевавшихся водил... — фыркнула Королева.

Небрежно откинувшись в плетеном кресле, она ласково и насмешливо смотрела на меня.

— Выходит, я — не... умру? — свет солнечного дня разом померк.

— Ты выкарабкаешься, — нежно приободрила она, допивая коктейль и ставя бокал прямо на мраморные плиты.

— Но почему... — я вспомнила мертвенный синеватый свет ламп в операционной, свою боль, страх и... запах — запах стерильности и беды. — Почему я не могу остаться здесь насовсем?!

— Я не знаю! — искренне удивилась она. — Но отчего ты решила, что, умерев, попадешь сюда?

— Но ведь ты-то... — начала было я и осеклась...

Когда-то, очень давно, где-то в ином мире, в городе, похожем на этот, мы были очень близки, нас связывали крепкие узы, а потом... Потом...

— Я понимаю, о чем ты подумала... — тихо и ласково сказала она. — Но это не так. Ты же знаешь.

И тут я увидела за дальним столиком высокого черноволосого парня. В его карих веселых глазах билось солнце. У пирса как раз появился новый парус. "Быть может, он приплыл на этом корабле", — подумала я, — "это, верно, его я видела у горизонта"... Он поймал мой взгляд, поднялся и подошел к нам. Он почтительно преклонил колено перед Королевой — и как только узнал ее в этом пляжном наряде! Мне же — едва кивнул, но его глаза не умели врать...

— Это — Мореход, — с великосветской учтивостью представила его Королева и, чуть теплее, добавила: — Мореход, познакомьтесь с Валери...

Я не помню, о чем мы разговаривали тогда. Помню только крикливых чаек, что с пронзительным хохотом носились вокруг, на лету ловя кусочки хлеба; помню, ветер дул с моря, подгоняя зеленые волны... Мы смеялись чему-то... Мореход и Королева — у них были такие прекрасные лица...

Потом она коснулась на прощанье моей щеки и заторопилась вверх по мраморной лестнице. А мы остались на дощатом пирсе. Над морем буйствовал закат: оранжевое солнце садилось в море, окрашивая вечереющее небо и пенные облака в розовый, лимонный, сиреневый...

-Ты поплывешь со мной? — и мы удрали на Острова.

Мы провели целое лето посреди теплого зеленого океана — там, где протянулась цепочка белых песчаных островков. Сидели под пальмами или бродили по песку, или просто лежали у воды: волны лизали берег и мы смотрели, как выплывают из морских глубин огромные черепахи и, скользя ластами по песку, копают ямки для будущего потомства. Иногда мы превращались в дельфинов и резвились в волнах, высоко выпрыгивая вверх, и солнце блестело на наших спинах. Вечерами он разводил костер и при его отблесках рождались самые нежные ласки...

Как-то я спросила его:

— Ты все время живешь здесь?

Он задумался:

— Нет...

Во мне вспыхнула безумная надежда, но он покачал головой:

— Мой мир совсем не похож на этот. Я помню лед, кругом один лед, и из трещин во льду — столбы огня...— Потом он вдруг прищурился лукаво: — Да и я не совсем такой, каким ты меня видишь.

Я рассмеялась:

— На кого же ты похож?

— Скорее, на него, — он тоже засмеялся: мимо деловито семенил большой краб. Позже мне пришло в голову, что возможно, и меня он видит как-то иначе...

— Ты очень красивая, — ответил он.

— И что же тебе нравится больше всего?..

Но он учуял подвох и с самым серьезным видом ответил:

— Твои клешни. Они такие большие!

И снова длилось море, небо, нежность... Но однажды, выходя из воды, я увидела Вишневого Лакея. Он стоял на песке, заложив руки за спину, и смотрел сквозь меня. Горбоносое лицо под белым париком было бесстрастным. Затем он отвернулся и не спеша направился к Карете, стоявшей прямо на мелководье. Кони пили морскую воду...

* * *

... Когда я пришла в себя было утро. В окно больничной палаты заползал одуряющий запах улицы.

— ...мы думали, что потеряем вас, но вы удивительно живучи!..

Чередой мелькали лица: Б.Б, Амалия, еще кто-то... Из этой нескончаемой ленты портретов я особенно запомнила одно — моей домовладелицы. Ведьма склонилась надо мной с букетом роз и прошипела:

— Это было только предупреждение, моя дорогая! — и положила цветы мне на кровать, словно на могильный холмик.

Кажется, я тут же велела сестре выкинуть их. А когда я слегка окрепла, доктор сказал мне, что...

— Я сожалею, — сказал он и на лице его было дежурное сочувствие, — но вы не сможете иметь детей. Мне очень жаль, поверьте...— так сказал он, а на тумбочке опять стояли розы.

* * *

Вернувшись тогда из клиники домой, я обнаружила очередной сюрприз. На диване перед телеком, хрустя какой-то дрянью, сидели Дрипс и... крохотная пухлая особа в ковбойской шляпе на рыжих локонах, засаленном джинсовом сарафанчике и таком же заслуженном фартуке.

— Это Дрипзетта, — застенчиво сообщил он. — Я выписал ее с одной фермы наложенным платежом. Счет у телефона.

У пухлой особы в волосах торчали соломинки, и вся она восхитительно благоухала свежайшим коровьим навозом. Я приуныла: до сих пор я продолжала надеяться, что мой квартирант — плод моего больного воображения, но теперь...

— Я женился! — сияя, пояснил Дрипс, и его задриппа вежливо и снисходительно улыбнулась мне.

После этого я окончательно расстроилась, представив себе свое обиталище, кишащее рыжими дрипсиками, жующими все подряд, — было от чего окончательно спятить! Но, прочтя мои мысли, Дрипс поспешил утешить:

— Мы обычно подбрасываем яйца в чужие дома...

Ах, яйца!.. Ну, что ж, это еще куда ни шло... Только вот — кто мне-то устроил такую подлянку?..

* * *

Помнится, на следующий же день я собрала вещи, запихнула дрипсов в карман, и съехала. Я подыскала себе довольно приличную квартирку на противоположном конце города, но Дрипс сказал:

— Она тебя все равно достанет, если захочет... Тем более, что у нее твои волосы...

Успокоил!..

Б.Б. не дал отпуска, так как у компании возникли серьезные затруднения, но разрешил работать дома: я не могла позволить себе новую машину — все сбережения уходили на лечение, а добираться полтора часа на метро да еще на костылях... Удивляюсь, почему он вообще не выкинул меня на улицу?..

Курьер привез кипу деловых бумаг и дискет, и я сидела перед дисплеем, путаясь в цифрах и забывая самые элементарные вещи, и понимала, что тону. К этому прибавились дикие головные боли и навязчивый страх: я боялась, что однажды в мою дверь постучат и... И что тогда? Снова бежать?..

— Эта мымра стучаться не станет, — резонно заметил как-то Дрипс, лежа вниз животом у меня на голове, и водя ладошками по виску, — от его прикосновений боль отступала.

Ко всему прибавилась и боязнь потерять работу...

* * *

— Навязчивые идеи, галлюцинации на фоне житейских затруднений... — заявил мне мой психоаналитик.

Славный такой старикашка, он знавал когда-то моих родителей, когда они еще были вместе.

— ...новая эмоциональная травма наложилась на старое — случай с вашей подругой, развод родителей... Кроме того, человек всегда склонен обвинять в своих бедах других — своеобразный, понимаете ли, рефлекс самосохранения, в своем роде амортизатор, помогающий выжить...

Он басовито гудел, посматривая на меня маленькими добрыми глазками: физиотерапия... массаж... курс гипноза... И тут я встрепенулась, осознав в словах его скрытую угрозу:

— ... Ты всегда сможешь вернуться сюда, — как-то сказала мне Королева. Она почему-то была грустной в тот вечер. Мы бродили по улицам, в свете фонарей переливались струи фонтанов, сумерки пахли жасмином. — Если только не забудешь обо мне. Обо всем этом... — и устало пояснила: — Это может случиться нечаянно. Или тебя заставят забыть...

Именно тогда она подарила мне этот старый Будильник.

И вот, теперь он предлагал гипноз! Нет уж, не выйдет: пусть старая ведьма хоть каждую ночь дефилирует перед моими окнами, но я не хочу быть игрушкой в чужих руках.

Но глупо было бы совсем отказываться от лечения, и я разрывалась между клиникой и домом, где тоже скучать не приходилось.

* * *

Как-то раз, задумавшись, я вслух назвала дрипсиху Задриппой. Я всегда называла ее так про себя — и вот случайно это сорвалось с языка. Невинный эпизод имел роковые последствия.

Она смертельно обиделась и в отместку сжевала мою чековую книжку, кредитные карточки и все бумаги и дискеты, что нашлись в столе, в том числе и те, что с курьером передал мне Б.Б.

Ситуация грозила серьезными неприятностями и я пыталась хоть как-то спасти положение, благо самое необходимое для работы успела занести в компьютер. Но ей показалось маловато: я долго не могла понять, отчего комп постоянно зависает, пока не обнаружила дрипсиху, сидящую в укромном уголке под столом. Она таращила круглые глазенки и ковырялась в носу, а когда это ей надоедало, щелкала пухлыми пальчиками и происходил сбой. На все предложения о мире она лишь презрительно фыркала.