За первого встречного...

— А, ладно. Все не с такой мегерой, как ты, — легко согласился нищий, бережно повесил теорбу на гвоздь и пошел к очагу.

3. Она должна была подчиниться, а не то пришлось бы им пропадать с голоду...

Утром выяснилось, что мне придется готовить, драить котел и выметать сор, потому что это "обязанности жены".

— Меня не учили этому в замке, — как можно высокомернее сказала я.

Нищий презрительно сплюнул, доел последний кусок хлеба и ушел.

Три дня я была гордой. Очень гордой. На четвертый поняла, что на гордости далеко не уедешь: кушать очень хочется. Когда нищий ушел, я со всей осторожностью подступилась к котлу. Нельзя, конечно, ожидать, чтобы принцесса умела справляться с подобными вещами, однако, я часто забегала на замковую кухню и видела, как служанки чистят котлы песком. Этого добра хватало. Руки я растерла в кровь, порядком озлилась, зато котел засверкал, почти как новый. Нищий, вернувшись вечером, ничего не сказал, хотя явно заметил результат моего титанического труда.

На следующее утро "муженек" заявил, что отправляется на охоту. Вернулся злой и с пустыми руками. Даже зайца поймать не в состоянии, олух.

Эх, учись, пока я жива...

Я приготовила силки — дядюшка, заядлый охотник, научил меня их делать еще в детстве. Он вообще проводил со мной много времени, с его-то Аллезией скука была смертная. Силки вышли на славу, и в этот талантливо сделанный, безупречный почти капкан попалось сразу два зайчика, которых я и забрала без лишней сентиментальности. Хотя, честно сказать, не представляю, что с ними делать дальше. Ну, разве что, отдать нашей замковой кухарке, мамаше Анне...

Нищий изучил мою добычу с большим скептицизмом, но тем не менее взялся сдирать с зайчиков шкурки.

— В следующий раз свежевать их будешь ты.

Вот еще!

И готовить я не буду!

Первый в моей жизни заяц пригорел с одной стороны и остался сырым с другой. От идеи зайчатины на вертеле пришлось отказаться. Наблюдающий за моими мучениями нищий сказал:

— Рагу, — и начал мелко резать мясо.

Надо сказать, готовил он неплохо. Я даже взяла бы его поваром на нашу кухню. Только отмыла сначала.

Последующие дни нищий уходил рано утром, прихватив свою теорбу, и возвращался уже затемно, принося мелкие деньги и кое-какие продукты: хлеб, соль, осколки сахара. Ах, как же мне хотелось сластей!

Пока муженек отсутствовал, я ставила силки на птиц, ощипывать которых мне казалось проще, чем свежевать зайца. На пятый день у меня вышел вполне сносный обед. На седьмой день я добавила к пулярке немного грибов и пряных трав — вообще объеденье получилось! Это — о кощунство! — начало мне нравиться, хотя нищий по-прежнему ворчал.

Осень близилась к завершению, холодало, стало требоваться все больше дров, и все больше денег пришлось тратить на масло.

— Вот что, — сказал нищий в один далеко не прекрасный вечер. — Ты тоже должна что-то делать.

— Я готовлю обеды и убираюсь в этой убогой лачуге! — возмущенно заметила я.

— Это делают все жены, так что не считается. На зиму нам нужна теплая одежда и деньги. Будем плести корзины.

Вот еще! — сказала я тогда, но нищий как всегда пропустил мои слова мимо ушей. Наутро он приволок в дом мерзкие прутья и заставил меня плести. Хлесткие, как розги, побеги ивняка истерзали мои бедные руки, но сколько бы я не отшвыривала корзинку, нищий неизменно возвращал ее мне.

Теперь он уходил, забрав теорбу и готовые корзины и замотав шею шарфом. Я готовила обед, поддерживала огонь в очаге и плела. Все чаще меня посещала мысль удавить мужа подушкой. Или сунуть головой в очаг. Ходил он мрачнее тучи, от чего делался еще неприятнее.

Постепенно пришло время осеннему пивному празднику, который нищий воспринял, как возможность поесть задарма. Накануне он выволок откуда-то бочку и нагрел воды. И предоставил мне первой помыться. О, святой Яго! Как же я соскучилась по ванне за это время! Накинув платье я, посвежевшая, поспешила скрыться за куском холста отгородившим кровать. Не хватало мне еще смотреть на моего безобразного мужа.

Ну, только если одним глазочком...

Уже вымывшись, голый по пояс и мокрый, он склонился над бочкой, пытаясь отмыть свои длинные черные патлы.

Фу. Действительно, безобразный.

— Хоть бы из ковшика полила, жена, — сварливо сказал нищий.

— А котелком не треснуть? — спросила я и притворилась спящей.

На осенних праздника я бывала и прежде, и все равно волновалась. Хочется же знать, как его справляют в чужом королевстве. Нищий и вовсе прихорашивался, как на свидание, и украсил даже желудями свою омерзительную войлочную шляпу. Не была забыта и теорба, на которую он повязал желтую ленту. Так мы и пошли в город.

На площади расставили столы, принесли многочисленные яства и много бочонков пива и, конечно же, устроили танцы. Нищий присоединился к собравшимся у подножия чьего-то памятника музыкантам. Я из чувства противоречия пошла к местным кумушкам, где окунулась в приливную волну сплетен.

Марта родила ребенка не от любовника Петера, а от... (тут многозначительно молчали), но уж точно не от мужа. Ну и что, что похож?

Растут цены на свеклу.

Падают цены на мед.

Король Ганс ходит среди своих подданных, переодевшись простолюдином, как этот... гарпун.

Вот ведь бред. Особенно про Гаруна-Дроздоборода.

Но вот сплетницы замолкли от единственного возгласа:

— Тише! Луций будет петь!

Эк его тут ценят...

Нищий откинул с бледного лба пряди волос, поклонился и заиграл. Какой у него все-таки чистый голос.

— В полях, под снегом и дождем,

Мой милый друг,

Мой бедный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг,

От зимних вьюг.

А если мука суждена

Тебе судьбой,

Тебе судьбой,

Готов я скорбь твою до дна

Делить с тобой,

Делить с тобой.

Пускай сойду я в мрачный дол,

Где ночь кругом,

Где тьма кругом, —

Во тьме я солнце бы нашел

С тобой вдвоем,

С тобой вдвоем.

И если б дали мне в удел

Весь шар земной,

Весь шар земной,

С каким бы счастьем я владел

Тобой одной,

Тобой одной.*

Наш придворный музыкант, Рене, знал три песни — государственный гимн, восхваления Богородицы, заученные еще при обучении в королевской капелле, и томную эпическую балладу "Черный рыцарь взял мое сердце в полон". Нищий знал их великое множество, и я невольно заслушалась и пришла в себя только поймав печальный взгляд мужа.

— Нам пора, — сказал он, закидывая теорбу на плечо. — Путь неблизкий.

— Хорошо, э-э-э... Луций.

4. Но вдруг прискакал пьяный гусар, налетел прямо на горшки, — и остались от них одни лишь черепки...

Настоящие холода наступили, когда еще снег не выпал. В силки попадалось теперь меньше живности, и я невольно стала интересоваться рецептами засолки, вяления и копчения. Муж только головой покачал, но, тем не менее, принес листок, исписанный аккуратным мелким почерком. У кого интересно такой?

Дни теперь проходили в хлопотах и за закрытыми ставнями, в которые бился ветер. Пригодилась мне взятая из дома шаль, ой, пригодилась. Вместо плетения корзин муженек попытался приставить меня к прялке, но без особого успеха. Таланта во всяких женских занятиях за исключением готовки у меня не обнаружилось. Ну, еще я штопала с грехом пополам, чем и занималась в тот вечер, поджидая своего нищего. Шел снег с дождем, ветер с силой был по ставням. Приходилось сидеть у самого очага — во первых, теплее, а во вторых — светлее. Мы экономили ламповое масло, сильно подорожавшее. Не знаю, уподоблялся ли король Ганс Гаруну аль Рашиду, но налоги у него и впрямь были исторические — Драконовы.

Я услышала скрип открывающейся двери и, сказав "добрый вечер", отложила шитье и потянулась за ложкой с длинным черенком. Сегодня я сделала суп из последних грибов, примерзших к корням дерева рядом с нашей лачугой. За спиной моей раздался стон.

— Ну, что еще? — я обернулась, готовая обругать муженька.

Он стоял на ногах — главным образом благодаря тому, что намертво вцепился в дверной косяк. Одежда вовсе превратилась в лохмотья, а на плече болтались обломки теорбы.

— Луций!

Я бросилась к мужу и очень вовремя его подхватила. Тяжелый.

— Они разбили лютню... — тихо сказал он.

— Лютню? Да к черту твою лютню! Они тебя едва не... разбили!

Я усадила его на постель и закружилась по комнате. Господи, что делать то? Что?!

— Воды согрей, — тихо попросил Луций.

Я сняла с огня суп, согрела чайник воды и помогла мужу снять изодранную в лоскуты куртку и рубашку. Видимых ран не было, кроме запекшейся на плече крови, но синяков... Его что, ногами били?

— В ларе должны быть травки... завари их... — пробормотал Луций.

С грехом пополам мне удалось сделать отвар и протереть им синяки.

— Кто это сделал?! — потребовала я ответа. А что, все жены так делают.

— Музыка не понравилась, — просипел Луций. Враль.

И простудился в довершение всего!

Я согрела вина — утащила его с праздника — и насильно напоила мужа. Теперь можно было продолжить допрос.

— Луций! Кто это был?

— Я же сказал — слушатели. Пришлась не по вкусу баллада. На латыни. Нечего было метать бисер перед хрюкающими. Vinum locutum est*.

— От этих слов за милю враньем несет! — я села на край постели и укоризненно посмотрела на муженька. Отца такой взгляд обычно пронимал. — Луций, я последний раз спрашиваю: кто это был?

— Король Дроздобород! — огрызнулся он, отворачиваясь к стене и накрываясь одеялом с головой. — Которого ты отвергла.

Так ничего и не добившись, я вернулась к штопку. В такие холодные дни плащ не помешает. Вскоре я замерзла, да и света для работы было маловато. А еще говорят, иголка светит. Врут. Некоторое время я сидела, закутавшись в тот же самый плащ, а потом пошла к постели. В конце концов, я его жена, здесь нет ничего непристойного. Но жаль, что не сеновал, в соломе, говорят, тепло...

Утроившись на кровати под боком дражайшего супруга, я попыталась уснуть. Однако я не переставала ловить себя на том, что прислушиваюсь к тихому и хриплому дыханию этого враля. Не верю ни единому слову! Слушатели его побили? Ха! да его обожает всяки, кто только раз слушал игру на теорбе. А уж инструмент с его чувственным нежным голосом никто бы не тронул. Нет, тут дело нечисто, королевской честью ручаюсь. Уж этого добра у меня навалом.

Проснулась я рано, уже привыкла за несколько месяцев. Сварила кофе — да-да, его я тоже утащила с праздника — и поджарила немного хлеба, все равно он был черствый. К пробуждению Луция я даже закончила штопать плащ, в который он сразу же закутался, пряча жуткие багровеющие синяки.

— Теорбу жалко, — сказал он, косясь на валяющиеся на полу обломки.

— Ты вообще о чем-нибудь другом думать можешь? — вспылила я.

— А о чем мне еще думать? О бедной принцессе, которой не хватает на новое платье и банку варенья?

— Да я не о том!

Словом, мы не разговаривали до вечера. Луций, презрев свои синяки, хотя видно было, как ему больно, сел плести корзину, мне делать было особенно нечего — обед-то готов — разве что попытаться зашить его рубашку и куртку. Гиблое дело. Работали мы в невыносимой тишине, даже муж не напевал ничего себе под нос. Надо же, раньше меня его бормотание раздражало, а теперь я оказывается соскучилась по негромкому пению.

Пообедали мы в темноте, не разжигая лампы, да так и остались сидеть за столом.

— Иди спать, — приказал наконец муженек.

— Иди сам, — я встала, разминая затекшую спину. — Мне еще кучу дел надо сделать. Посуду помыть...

Нет, ну чего он сейчас-то разозлился?

— Господи... — застонал он. — За какие грехи? Я просил разве себе в жены принцессу? Я просил верную лютню и поменьше богатых покровителей...

— Тебе что-то не нравиться? — я приблизилась к нему вплотную. Луций тоже встал.

Эх, дорого бы я дала, чтобы посмотреть на нас со стороны. Росточку мы оба невеликого, но сошлись как бойцовские... воробьи. Один черный, другой белый — два веселых птица. И подойдя почти вплотную, мы в темноте буравили друг друга горящими глазами. Нос к носу...

А потом Луций поцеловал меня, и я не нашлась, что возразить. Кроме, разве что, "та ранен", но я не стала озвучивать очевидное. Мы муж и жена, верно? Не гоже нам ссориться по пустякам...

Утром, проснувшись, я еще некоторое время лежала с закрытыми глазами и размышляла о превосходстве опыта над всякими книжками, пусть даже и с картинами. К сожалению пришлось вставать: вода сама не нагреется, и кофе сам тоже не сварится. Даже странно, что раньше я думала по-другому. Выбравшись из-под теплого одеяла, я надела свое порядком истрепавшееся платье и вышла к очагу. Там я и застала мужа за оплакиванием разбитой теорбы. Что и говорить, мне тоже было ее жаль, но зачем попусту лить слезы? Я засучила рукава, согрела суп, сварила кофе, не прося у Луция помощи. Ничего, оплачет свою красотку и пойдет дрова рубить...

— Где же нам теперь взять денег? — задумчиво протянул Луций, и это были его первые разумные слова за двое суток.

Кроме ночного "Господи, как ты красива!", но это, полагаю, не считается, ибо было сказано в некотором роде под давлением.

— Скажи, что я могла бы сделать, — я поставила перед мужем миску супа и села напротив. — Только прясть у меня не особенно получается, как и плести корзины. И охотится зимой меня не учили.

Луций окинул меня взглядом, полным сомнения. Он явно не был высокого мнения о моих способностях вообще. Да, а кто все это время приносил в дом куропаток и зайчатину? А кто ее готовил?

— Ты могла бы торговать горшками, — сказал он наконец.

— Торговать? На рынке? А если там меня увидит кто-то из знакомых? Засмеют!

— Не надо было самой над ними смеяться, — нахмурился Луций. — Это ты вызвалась помочь.

— Хорошо, — сдалась я. — Буду продавать горшки.

На следующий день я отвезла посуду, купленную на последние гроши у какого-то горшечника, в город и встала на рынке. Кувшины и тарелки, честно сказать, были страшненькие, и их особенно не брали. Да и нахваливать — бесстыже привирая — свой товар, как другие торговки, я стеснялась. Словом, в первый вечер я вернулась домой ни с чем. Луций промолчал, но, кажется, окончательно убедился в моей бесполезности.

Почти до самого утра, тратя последнее масло, я пыталась придать неказистой утвари товарный вид. Расписывала. Рисовать я умела, как и все принцессы, а может и лучше. Отец не брезговал показывать написанный мной портрет: он висел в зале для приемов. Горшки были куда проще отцовского портрета.

В этот день торговля пошла бойчее. Я распродала всю посуду, купила на рынке кое-какой снеди и вернулась домой. С деньгами. Луций опять промолчал, что уже становилось обидным. Да и вообще, ходил он мрачнее тучи.

— В следующий раз надо взять больше горшков и покрасить их поярче, — предложила я. — Людям понравились те, которые с цветами и рыбками. Мне рыбки всегда удавались.