Полынный ветер. Часть 1. След в небе

— Твоя последняя игра, слизняк, — зло пролаял Малх. — Пеняй на себя. Скоро прибудет господин преторианец с ревизией. Тогда увидим. Чего ты стоишь.

— Благодарю, господин комендант! — с показушным рвением откликнулся Иржи. — Уверен, господин преторианец оценит и вас. Обязательно причислит. К одной из классификаций. Из моего последнего отчета.

Малх некоторое время непонимающе таращился на связиста. Иржи казалось, что он слышит даже, как скрипят от натуги извилины коменданта. Затем Малх рыкнул, занес кулак и ударил снова — на этот раз в переносицу.

"Только неделю как выправил", — подумал Иржи.

Следующий удар пришелся в подбородок, и связист прикрыл глаза, сжал кулаки, чтоб не ударить в ответ, и только слушал, как продолжает мерно капать в душевой кабине вода.

Кап...

Кап...

Или это кровь лилась из разбитого носа и капала на чистый, до слепящего блеска надраенный пол?

* * *

Вопреки ожиданиям, Иржи не потащили сразу на дыбу. Сказалась природная осторожность коменданта — без указания свыше Малх не делал и шагу. Видимо, этим и зацепил прошлого куратора приграничного Улья.

Допросить, вынести приговор, запротоколировать. Небольшая отсрочка перед неизбежным наказанием, но и к этому можно было привыкнуть. Ссадины не болели и не ныли — натренированный организм мог выдержать и не такие побои. Да и бил Малх не так, как били сержанты — те выискивали наиболее уязвимые места, пытали долго, со вкусом, и это, пожалуй, было единственным минусом во всей жизни Иржи. Но и в этом была особенная, извращенная прелесть — благодаря жестоким тренировкам васпы были сильнейшими существами на земле.

Иржи самодовольно усмехнулся. Пожалуй, он мог воспринимать свое перерождение как подарок судьбы. Кем бы он стал, не будь Королевы? Только слабой, ничего не значащей человеческой личинкой. Слышал бы он тогда музыку? Чувствовал бы ее каждым нервом?

У двери допросной Иржи почему-то споткнулся.

Показалось: навалилась на него непосильная тяжесть, да такая, что дышать стало трудно. В ушах зашумело, словно он случайно поймал не ту волну, и теперь не слышал ничего, кроме треска радиопомех.

"Что-то не так", — подсказало сердце.

Но его конвоир не почувствовал ничего. Только грубо толкнул в спину и приказал:

— Вперед!

Шаг дался с трудом — Иржи чувствовал себя, словно опутанным паутиной. И потому не заметил, как влетел в идущего навстречу солдата. От удара Иржи дернулся, распахнул глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. И сразу узнал своего сослуживца: Кир, механик третьего блока.

Механик и связист часто работают в сцепке. Иржи вспомнил, как еще при первом задании Кир удивился, что радист просто по звуку может определить неисправность. Тогда Иржи холодно ответил:

— Абсолютный слух.

И сейчас, поравнявшись в коридоре, он понял причину своего замешательства: сердце Кира взволнованно отстукивало рваный ритм. Для васпы это было немыслимо.

— Ты что-то скрываешь, — глухо сказал Иржи, и их взгляды пересеклись.

Кир вжался в стену, на какое-то мгновение в карих глазах промелькнул испуг. Конвоир, сопровождавший Иржи, смерил юношу равнодушным взглядом и бросил вскользь:

— В медицинский блок. Живо.

Тогда испуг во взгляде механика сменился ненавистью — такой неприкрытой, хлесткой, что у Иржи снова подкосились ноги.

"Я угадал", — подумал связист и горько усмехнулся про себя.

Что бы ни замыслил молодой механик, сегодня ему тоже предстоит испытать на себе крепость сержантских кулаков.

Толкнув Кира плечом, Иржи потащился дальше по коридору до обитой железом двери допросной. И чем ближе он подходил, тем тяжелее становилось на душе. И дело было не в предстоящем наказании и даже не в столкновении с механиком.

Тут было что-то другое. Ощущение беды, которое появилось с утра и теперь набирало силу. И это совсем не нравилось Иржи.

Конвоир толкнул в сторону дверь допросной и отрапортовал:

— Задержанный прибыл, господин комендант!

Дверь захлопнулась, как капкан. А связист остался стоять на пороге допросной, будто прирос к полу, но не смотрел ни на коменданта Малха, ни на его секретаря, перебирающего желтые бумаги, ни даже на палача, облаченного в тяжелый кожаный фартук.

— Подойди, тварь! — голос Малха донесся будто издалека.

Иржи не посмел противиться, сделал шаг навстречу. Взглядом из-под опущенных ресниц он окинул разложенный на хромированном столе инструмент: сверла, щипцы, медицинские скальпели разных форм и размеров. Пожалуй, одна из причин, по которой Иржи никогда не стремился к повышению, заключался в том, что его склонности садиста не были достаточно развиты, и от этого он еще острее ощущал себя "белой вороной".

Неправильное имя. Неправильный характер. Неправильный васпа.

Комендант начал говорить, но слова ускользали от внимания Иржи. Иногда ему давали возможность вставлять "да" или "нет". Звонко отстукивали клавиши печатной машинки, скрипела проржавевшая каретка. Но все это было не важно. Ни происходящее в этой комнате, ни даже в Улье.

Иржи вслушивался в происходящее за его стенами.

На таежных озерах, далеко за стенами каземата, с мучительным хрустом ломался лед. Шумели вековые кедры, теряя прошлогоднюю хвою. И где-то за всеми этими звуками слышался еще один: пока еще далекий, но приближающийся с неотвратимостью снежной лавины. Такой звук мог бы издавать осиный рой, в одночасье взмывающий над потревоженным ульем.

Или двигатели военных бомбардировщиков.

— Какие последние сводки? — хрипло спросил Иржи.

Комендант прервался на полуслове. Его округлое лицо побагровело от гнева.

— Что-что? — начал он. — Кто давал право голоса, рядовой?

И обратился к сержанту, брызгая слюной и потрясая пухлыми кулаками:

— Какая наглость! Неподчинение! Бунтарство! Не иначе, переворот замышляет!

Иржи поморщился: от визгливых ноток в голосе коменданта в висках заломило, словно в череп вошла тонкая игла. Он отмахнулся от Малха, как от надоедливого насекомого, и добавил, слегка повысив голос:

— Господин комендант! Это важно! Я с утра не был на посту. Какие сводки получены за это время?

Иржи все еще не поднимал головы, по уставу глядя в сторону, но краем зрения заметил, как Малх в ожидании повернулся к секретарю. И судя по растерянному вздоху последнего, понял — новую корреспонденцию никто разобрать не удосужился.

Волна прокатилась по телу, оставив после себя неприятное щемящее чувство.

"Куда так торопился Кир? Что скрывал?" — отчего-то снова подумалось Иржи.

И откуда-то издалека услышал глухой голос сержанта:

— Запросите соседний Улей. Пусть уточнят обстановку. Экзекуцию отложить. Если этот связист — слухач, мы должны...

— Поздно, — с силой вытолкнул из себя Иржи и только теперь осмелился поднять голову — в зыбком мареве лица коменданта и секретаря казались помертвевшими, испуганными. — Мы прозевали налет...

В тот же миг Иржи почувствовал, как из-под ног выдернули опору, и он полетел вниз, инстинктивно закрывая руками голову. Новый удар сшиб с ног коменданта, сбросил со стола орудия пыток, и по стене побежала трещина, словно кто-то снаружи скальпелем вспорол прочные стены Улья.

"Я бы мог предупредить, — в последний раз подумал Иржи. — Но, куда же так торопился механик?"

А ещё через мгновение он оглох от инфразвука — уши заложил вой умирающей королевы.

— 2 —

Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною.

Но сказал Бог: да будет свет!

И вспыхнул свет — затопил белизной комнату, брызгами рассыпался по мозаичному полу, обесцветил увядающие лепестки лилий.

Воздух здесь промерз насквозь, и человек в дорогом костюме цвета сливок тоже казался замерзшим. В его взгляде — январская стужа, слова падали льдинками...

... — Вы, душа моя, слишком опекаете его...

Мальчик боялся поглядеть в сторону, где по стенам и полотнам великих мастеров разбегались морозные разводы. Змеясь, ползли вверх, забирались в нишу, к вазе с белыми лилиями. И огромные колокольцы цветов испуганно ежились, словно их и впрямь коснулась зима.

— А вы, друг мой, — вторил печальный голос женщины, — слишком строги к нему. И забываете, что нашему сыну — всего пять...

— Уже пять! — не терпящим возражений тоном перебил мужчина. — И я не желаю, чтобы мой первенец и наследник вырос тряпкой. Какой пример он подаст младшему брату?

Мальчик вздрогнул, но занятия не прекратил: звуки, которые он извлекал из инструмента — выверенные, чёткие. Они будто отделяли эту холодную комнату в фамильном замке от чудесного, искрящегося мира мелодий и грёз, где ему так нравилось быть. С ранних лет его учили писать, рисовать и музицировать. И если с первых двух предметов удавалось улизнуть, хитро сославшись на недомогание, то на уроках музыки наступало выздоровление.

"Чудо!" — смеялась учительница, остроносая, худая, про таких говорили — дурнушка, но улыбчивая и добрая, и этим очаровательная. Ее длинные пальцы невесомо порхали по клавишам рояля, извлекая волшебные, завораживающие звуки. И голос у нее тоже был под стать волшебнице — мелодичный, звенящий, иглой впивающийся в сердце, отчего мальчику становилось мучительно и сладко. И он только мог, что заворожено стоять, неосознанным подергиванием пальцев повторять движения ее рук. А потом сам садился за рояль и извлекал первые, еще нестройные звуки.

"У нашего Иржи — идеальный слух, — любила повторять она. — С раннего детства способности имеет. Будет нам второй Моцарт".

И мальчик слушал и рдел, и очень хотел, так хотел оправдать надежды отца и понравиться своей некрасивой, но чудесной учительнице.

Но он был еще мал решать. А потому взрослые решали за него.

— Но сидеть за роялем по шесть часов в день — даже для взрослого испытание, — робко возразила женщина. — А он — ребёнок. Он должен играть, развлекаться...

— Не в моём доме! — мужчина хватил кулаком по столу. — Раз уж решил быть музыкантом — пусть старается! Я не хочу, чтобы наша древняя фамилия стала синонимом дилетантства! Если мой сын решил посвятить себя этому занятию — то будет лучшим. Или не будет вообще.

Неокрепшие пальцы соскользнули с клавишей, музыка оборвалась визгливым аккордом. Женщина обернулась: светлые волосы, печальная улыбка, в серых глазах — безграничная любовь.

Такой и запомнил ее мальчик до того, как стужа настигла ее и превратила в ледяную статую. Лилии качнулись и полетели вниз, брызнули осколками, и уши заложило от стеклянного звона...

Дребезжание стихло, и в воцарившейся абсолютной тишине он увидел идеально заострённую макушку Улья, выведенную на белоснежном полотне пространства. Она расходилась пластами, словно над лесом распускался фантасмагорический цветок. Из его сердцевины, как из жерла вулкана, бил столб раскалённого добела пламени. Вся громадина гнездовища некоторое время шла зыбью, а потом низверглась, подмяв под себя вековые сосны, будто хворост. Затем пришел нутряной гул.

Иржи приоткрыл веки, но звон не исчез. Стеклянные лилии абажуров слепили глаза, потолок казался чистым листом бумаги — бери и пиши. Будто ластиком стерлись лица мужчины и женщины, и остались только незнакомые силуэты — уродливые и словно грубо очерченные грифелем.

— ... Морташ замучил отчётами ...

— ... это насекомое...

— ... кажется, он контужен...

Предметы, наконец, обрели контуры, голоса — чёткость, тело — чувствительность. Но цвета так и не вернулись. Мир оставался черно-белым.

Незнакомый человек в белом халате направил луч крохотного фонарика в лицо. Иржи рефлекторно моргнул, белизна комнаты тотчас пошла серыми разводами — словно хлопья сажи начали облетать с истерзанного взрывами неба.

— Испытуемый очнулся. Можно приступать, лейтенант Гиз.

Второй человек также сер и неприметен — лишь карандашный набросок на белом холсте мироздания.

— Помнишь меня, оса?

Голос, визгливый и нервный, отчетливо донесся даже сквозь заложивший уши звон. Иржи захотелось отвернуться, но это ему не удалось — голова была крепко перехвачена ремнем. Такие же путы стягивали его запястья и грудь, поэтому Иржи оставалось лишь молча созерцать вопрошавшего.

— А я помню, как ваш рой кружил над лесом, — продолжил лейтенант, и его губы злобно искривились. — Как вы, сволочи, косили наших из пулемётов. Но и мы не остались в долгу. Ты ведь тоже видел, как мы разнесли ваше мерзкое гнездо? Надеюсь, ты тогда был в сознании! Надеюсь, ты мучился!

Сердце сжалось и заныло от дурного предчувствия. Иржи пошевелил пальцами, словно выстукивал играющие в голове сонаты, фуги, целые оркестровые пьесы, но ощутил под рукой не приятную гладкость слоновой кости, а только холод металла.

— Закончился ваш праздник, твари поганые! — лицо лейтенанта придвинулось ближе, с его губ срывались капельки слюны, а бородавка на кончике его носа налилась свинцовой серостью. — Теперь мы станем задавать ритм. Ловить вас и давить, давить, как вшей! Чтобы ни одного паразита не осталось на земле!

Иржи по-прежнему молчал и смотрел прямо в покрытое испариной лицо лейтенанта, но перед глазами дрожали и осыпались инеем ледяные лилии.

Подошел доктор, положил на плечо Гиза безжизненную ладонь:

— Я бы порекомендовал вам афобазол, друг мой. Вы слишком взвинчены.

— Как я могу быть спокоен, пан доктор! — огрызнулся тот. — Когда там!.. Мои товарищи!..

— Ну что вы как маленький, право, — всё тем же равнодушным тоном осадил его врач, — это же война. Жертвы неизбежны. Давайте лучше поскорее приступим к делу. Каковы были указания?

Гиз выпрямился, достал из кармана свернутый листок и передал его доктору. Прежде безжизненные рыбьи глаза врача теперь осветились радостью.

— Прекрасно! Значит, можно не ограничивать себя.

Он свернул листок и убрал в карман халата, после чего произнес уже деловым тоном:

— Вы знаете, лейтенант, что такое "ментальный поиск"?

Гиз отрицательно качнул головой, и Иржи снова почувствовал, как внутри все начало сжиматься и холодеть, словно стужа наконец-то настигла и его.

— Сейчас узнаете, — пообещал доктор и взял с подставки шприц с длинной и тонкой иглой. — Как и многие социальные насекомые, васпы связаны между собой. А если верить предварительным данным, эта особь имеет идеальный слух. Потому он наиболее чувствителен к неким, скажем так, телепатическим волнам, которые, как считается, испускают представители его расы. Возможно, сегодня мы сумеем пройти чуть дальше и сделать то, чего не сумели сделать с предыдущими образцами.

Иржи следил, как медленно ползет поршень, как колба шприца постепенно наливается бесцветной мутью. Смертоносное жало иглы хищно блеснуло в нестерпимо ярком свете ламп, и на острие выступила и задрожала белесая капля.

— Но, дорогой мой Гиз, — продолжил доктор, и его голос казался сухим и бесстрастным, как ровный гул работающих механизмов, — для любой передачи нужна радиостанция. Ею и была Королева. Но — увы и ах! — их величество приказали долго жить! — он осклабился, демонстрируя тёмные неровные зубы, но глаза его всё также были мертвы. — И теперь в эфире — ти-ши-на! — тянет он и заканчивает не без важности: — А природа, как вы знаете, не терпит пустоты ... Сейчас мы им кое-что напомним... Сейчас мы заставим эту память пульсировать и биться... Эссенция Королевы, Гиз, говорят, творит чудеса. Вы готовы поверить в чудо? Адреналин заводит остановившееся сердце, эссенция Королевы — останавливает живое... Но это не совсем смерть — скорее, своеобразный переход. Смотрите!