Мои воспоминания о работе товарища Шамшурина

Мы со Смирновой стали уговаривать тов. Шамшурина, чтобы он взял крест и надел его на себя для того, чтобы спасти себя от казачьего самосуда и нас, еле уговорили Шамшурина. Мы взяли крест от старушки, старушка перекрестилась и сообщила, что, может быть, её сын так же будет спасён добрыми людями за её предупреждение.

Старушка тихонько удалилась от окна, в посёлке царила мёртвая тишина, в небесном пространстве только мерцали звёзды, да в посёлке лаяли одни собаки по дворам.

Мы все трое сидели на нарах в глубоком молчании, ожидали утренней зори, что она нам скажет хорошее или плохое. Смирнова то и дело плакала. Мы её уговаривали, чтобы она себя не расстраивала и не плакала.

Ночь прошла моментально. В 4 часа утра по посёлку забегали люди, в домах затопились русские печи, женщины гнали своих коров и овец со двора в табун на пастбище.

В скором времени в станичное правление явился атаман со своим писарем, спросил у конвоя, как красные черти, живые ли. Конвоиры ответили, что арестованные всю ночь спали без разговоров и шума. Около 5-ти часов утра в правление стали приходить старики-казаки, украшенные седыми волосами, потом женщины и дети стали приходить.

Народу собралось большое число, их было полно во дворе и на улице, и все одно и тоже говорили об казни большевиков, называли их изменниками Русского государства.

Вдруг наша камера стала предметом обсуждения. Замки с дверей были сняты, конвой приказал нам выходить на двор, поставили нас под навес и приказали раздеваться. Мы стали протестовать, что вчера нас раздевали и обыскивали. Казаки на нас закричали: "Что ещё с ними канителиться, изрубить их и только, и дело с концом".

Атаман станицы приказал сдёрнуть с нас одежду. Мы подчинились насилию и грубости, сами разделись до нога. Казаки снова стали рыться в нашем платьи, искали документы большевистские... [211]

Атаман спрашивал нас, куда мы едем, и зачем вы, большевистские шпионы, ездите и высматриваете войска и казаков с агитацией за Советскую Власть, Вам это не пройдёт, казаки зорко охраняют матушку Русь. Потом уставился на нас и стал смотреть на наши груди, и увидал, что у Шамшурина висит крест, и стал его спрашивать: "Ты русский или жид? Откуда взял крест?" Шамшурин ответил, что крест его, и он его носит.

— А вчера где крест был?

— Он был у меня в кармане из-за того, что шнурок порвался, а сегодня я его надел перед казнью. А моё происхождение [можете] посмотреть по паспорту, который находится у вас.

Старики были удивлены, что все имеют кресты.

Казаки нас держали в голом состоянии более 4-х часов, сами удалились в правление совещаться, что с нами сделать. В это время мужчины и женщины зверски смотрели на нас, бросали в нас камнями и палками, ругали нецензурными словами.

В 12 часов дня нам приказали одеваться и только тогда дали нам сходить на оправку.

Атаман станицы с широкой бородой подошел к Шамшурину и заявил: "Тебя от казни спас твой крест. Старики казнь отменили и приказали вас отправить к коменданту станции Полетаево, они с вами там разберуться".

Башкирин-возчик запрёг свою лошадь, под"ехал к станичному правлению. Атаман станицы нарядил казаков 10 человек, вооружил их винтовками и дал им наказ, чтобы с арестованными не разговаривали, а следили бы за ними зорко, в случае их побега на месте расстрелять.

Нас и наш багаж погрузила на телегу, и мы тронулись в путь. Когда ехали по улицам посёлка, казачьи дети бросали в нас камнями и кричали: "Надо убить большевистских шпионов".

Мы выехали из посёлка без инцидента, только от"ехали с полверсты, пошёл дождь, лошадь остановилась, дорога была грязная, земля суглинок, колёса вязли в грязи.

Казачий конвой нас обсыпал площадной отборной руганью, к их сапогам [211об] липла грязь.

Казаки закричали на нас: "Сходите с телеги, краснорожие черти, и идите пешком". Мы без ропота подчинились приказу, и к каждому из нас подошли казаки, один спереди, другой сзади, держа свои штыки около нашей спины, и четыре казака шли от нас подальше. Мы в таком положении двигались до станции Полетаево Самарской Ж.Д. в течении пяти часов. Казаки приказали не обварачиваться назад, за неподчинение грозили проткнуть спину штыком.

С шумом нас казаки подвели к станции, посторонних зевак казаки разгоняли и не велели близко к нам подходить. Потом нас ввели в помещение вокзала и передали в распоряжение чехов. Тов. Шамшурин нас предупредил, чтобы мы были корректны с чехами и не нервничали.

Чехи тут же приступили к допросу нас, от куда мы и куда ехали, и как попали в плен.

Мы подробно ответили, что едем в Троицк, к себе домой, ездили за покупкой разных инструментов в центральные города. Чешский комендант, вскакивает со стула и начал на нас кричать: "Я комендант, я могу вас миловать, могу расстрелять, говорите правду — вы шпионы, большевики". Все молчали, он успокоился, снова стал нас допрашивать. После часового допроса женщину Смирнову он освободил, а нас с Шамшуриным арестовал приказал нас отвести в вагоны.

Мы попросили женщину взять наши вещи под её охрану, она их взяла и поместилась в первом классе, а мы под конвоем направились в товарные вагоны, где в то время сидело под арестом человек 20.

Мы сидели с товарищем Шамшуриным семь суток, и каждый день нас водили на допросы к коменданту, где уже были русские офицера и допрашивали об одном и том же — были ли мы в Красной армии, где воевали, сколько сил у красных. Нам надоело одно и то же отвечать, мы больше молчали или кратко отвечали, что "ничего не знаем". За умалчивание нас немного побили и отправили в вагоны. В это время привели одного красногвардейца, который [удрал] из Челябинска, но казаки его поймали в лесу и избитого привели к Чехам, и посадили в вагоны к нам. Его часовой из чехов узнал, который [212] работал где-то на Челябинском заводе, и от себя дал ему хлеба и накормил его, он был голодный: в течении 10 дней питался травой. Чех стал тихонько договариваться с ним, подготавливая почву к [побегу].

К вечеру к нашему вагону пришли Чехи с несколькими русскими казаками и офицерами, приказали часовым открыть наш вагон и стали смотреть на нас и спрашивать, кто ты такой и откуда, где служил в Красной армии, арестованные молчали. Офицеров и казаков это взбесило, они заскочили к нам в вагон и стали наносить побои нагайками. Всех более попало Шамшурину, но он смотрел на офицеров и ни чего не отвечал им.

Казаки схватили его за руки и за ноги, выбросили животом на рельсы, он лежал, не шевелился. Два офицера выскочили из вагона прямо на спину Шамшурину, сами ругаясь: "Молчит собака красная". Приказали казакам забросить его в вагон, он застонал. Офицера ещё раз приказали его выбросить из вагона. Казаки Шамшурина вторично выбросили из вагона на рельсы в сидячем положении, у Шамшурина хлынула кровь изо рта и носа, он повалился на рельсы под сатанинский хохот казаков и офицеров.

Шамшурин снова был заброшен в вагон, как полено дров. Бандиты удалились, мы принялись за Шамшуриным ухаживать, послали на пол солдатскую шинель и уложили его. Через два часа он стал стонать и просил воды пить. Но воды у нас не было, и достать её не было возможности, потому что на часах около вагонов стояли казаки из Полетаевского посёлка и на нашу просьбу о достаче воды грозили пристрелить. В ночное время приказали люки не открывать.

Облегчить страдания. Шамшурина не было ни какой возможности. Да и мы все арестованные в течении семи дней не получали от чехов и казаков пищи и воды, кроме рабочих железнодорожников, которые тихонько приносили нам молока и хлеба. На пятые сутки нас стали разгружать из вагона в другие, в старых вагонах остались двое — Шамшурин и Челябинский Красногвардеец, которые были сильно избитые.

При прощании с нами они нам сообщили, что они сбегут из вагона и [212об] спрячутся у знакомых. Мы покачали головой: "Куда вам бежать, вы будите больше лежать", — и со слезами на глазах распростились.

Избитые товарищи питья не получали, а пользовались своей мочью — напрудив в пригоршню, и пили.

В то время в июньские дни стояла летняя жара, железные крыши от солнца накаливались, в вагонах был спёртый воздух, как днём, так и ночью. В полночь поднялась тревога, ружейная стрельба. Чехи и казаки забегали около вагонов, все кричали, что арестованные сбежали, потом закричали, что их поймали в лесу по направлению к Златоусту от ст. Полетаево в [...]-х верстах и там их расстреляли.

Мы в вагоне слышали близкие и дальние выстрелы, у нас сердце с болью в груди сжималось, и некоторые сидели на нарах и плакали.

Рано утром, когда было светло, мы открыли свой люк, и я увидел старого часового, который любезно разговаривал с Челябинским красноармейцем, договаривались с ним о побеге.

Вагон наш от старого вагона, стоял третий. Когда часовой подошёл к нашему вагону, я его спросил: "Что была стрельба ночью?" Он ответил, что ночью двое арестованных сбежали неизвестно куда из вагона, и говорили, что их ночью же убили. Но нас утром со станции Полетаево отправили в Челябинск. В Челябинске нас посадили под арест в "Дядины" номера (бывш. гостиница), где я просидел более месяца, и потом меня выпустили.

Я прибыл в Троицк и стал работать на станции Троицк Ж.Д., и рассказывал [нашим] рабочим, как Шамшурин погиб около станции Полетаево. Они меня чуть дураком не сочли и сообщили мне, что он сидит в Троицкой тюрьме, больной, но не падает духом, молодёжь учит петь антирелигиозные частушки. Потом его перевели на меновой двор (лагерь военно-пленных красноармейцев), я ходил к товарищу Шамшурину на свидание и обрадовался, что он живой, и распросил его, как он остался живой и прибыл в ТРОИЦК.

Я написал свои воспоминания и впечатления о старом большевике товарище ШАМШУРИНЕ ИВ.СТ.

ВАСИЛИЙ НАЗАРОВ

[ОМСК]

1924 г. март месяц

Член ВКПб В.Назаров [213]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2Д.181.Л.207-213.

Иван Степанович Шамшурин