Мои воспоминания о работе товарища Шамшурина

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О РАБОТЕ ТОВАРИЩА ШАМШУРИНА

В 1911 году, октябре месяце к нам в город Троицк из Екатеринбурга приехал тов. ШАМШУРИН И.С. в типографию "ЭНЕРГИЯ" к Сосновскому М.С. наборщиком, который и начал работать в типографии.

А я в то время работал на электростанции Башкирова, типография и электростанция была на одном дворе.

С приездом тов. Шамшурина в типографии жизнь стала двигаться вперёд из стоящего мутного болота, стали проглядывать лучи к новой жизни среди рабочих. Вместо пьянок по воскресным дням стали проводить групповые выезды в степь к речкам на рыбалку, где товарищ Шамшурин сообщил нам, как рабочие борются с капиталистами и Правительством в России и за Границей, добиваясь своих политических прав и улучшения материальных положений.

В типографии владельцу и администрации как политический работник не понравился, но как главный мастер наборного и газетного цехов был ценным работником и не заменимым.

В типографии были частые стычки с владельцами и администрацией на почве новаго введения оборудования, усовершенствования и улучшения материальных положений для рабочих и охранения для жизни на производстве.

Типография из примитивного способа стала усовершенствоваться на механизированный.

Всякое усовершенствование коробило стариков, они предусматривали из того, что они скоро будут без работы, благодаря вмешательства Шамшурина, иногда они заговаривали поколотить его.

Но они в этом ошибались, с прогрессом жизни производства рабочая сила была увеличена и стала усовершенствоваться на новых машинах. Рабочие, повышая свою техническую отсталость, и дотом увидели, что они ещё работают дедовским оборудованием и в грязи, и в подвале.

Стали требовательнее к владельцу об улучшении помещения, гигиенических целей и др. [207]

Рабочие добились под руководством тов. Шамшурина увеличения зарплаты и улучшения положения.

В конце 1912, в начале 1913 года, когда в России по фабрикам и заводам стали вводиться больничные кассы, в типографии зародилась мысль создать общую больничную кассу города Троицка, т.е. об"единить всех рабочих. Застрельщиками этой идеи были товарищи Сыромолотов и тов. Шамшурин, которые нелегальным порядком с несколькими рабочими прорабатывали положение об устройстве больничных касс.

Тов. Сыромолотов, возложив на тов. Шамшурина выработку рабочего устава по больничной кассе, которое он выполнил, и устав после окончания работ в типографии, все рабочие присутствовали и несколько человек с электростанции, прорабатывался. Зачитку делал тов. Сыромолотов с комментариями.

Рабочие типографии и электростанции были введены в курс дела. Были произведены выборы от рабочих уполномоченных по строительству больничной кассы: 1. Шамшурин, 2. Слепых, 3. Слуцкий. Секретным порядком на уполномоченных было возложено инструктировать рабочих: Кожзаводов, Мельниц, Пивзаводов, Типографий, Электростанции и др.

О подготовительной работе Сыромолотова и Шамшурина стала пронюхивать полиция и жандармерия.

Частенько стали являться шпики во дворе типографии, выглядывали в окна в ночное время в помещение типографии, что там работалось и как работает. И часто к нам приходили на электростанцию шпики, под разным соусом выспрашивали у рабочих, ходит ли Шамшурин к ним и что говорит и об [чём].

Я как-то дежурил в летние месяцы при машинном отделении ночью электростанции, а Шамшурин выпускал газету "Степь", вдруг явилась во главе с приставом 1-й части Михаловым и два человека в штатском одеянии.

Зашли в машинное отделение на электростанцию, просмотрели везде, [207об] потом меня пристав стал спрашивать о Шамшурине, что он делает, куда ходит, что говорит с рабочими.

Я смекнул в чём дело, дал справку, что Шамшурин ни с кем не беседует и ни чего не говорит с рабочими. Потом пристав с полицейскими ушёл в помещение типографии, произвели обыск у Шамшурина, допросили его, просмотрели газету, вышли во двор типографии и стали дежурить и смотреть в окно типографии.

Я стоял под крышей в темноте и наблюдал за полицией, что она делает. В это время, одевшись, тов. Шамшурин вышел во двор и направился домой, его окружили полицейские и арестовали.

Пристав Михайлов обыскал его, и в карманах нашли номер газеты "Степь". Пристав стал к нему приставать, где прокламации и куда их девал.

Шамшурин ответил, что прокламации он не печатает и не знает про них ни чего. Пристав закричал на него: "Что ещё скрываешь мерзавец?" — и ударил Шамшурина по лицу, он упал на землю, обливаясь кровью.

Пристав приказал арестовать полицейским Шамшурина и отправить в полицейское управление, и он там его допросит.

Полицейские, подняв с земли тов. Шамшурина, вывели его со двора и, посадив на извозчика, увезли в полицию.

Тов. Шамшурин, пробыв в помещении полиции целую ночь, где подвергался допросам, потом в 10 час. утра Шамшурина отпустили домой.

Долгое время шпики посещали нас, выпрашивали о действиях Шамшурина. Шамшурин не унывал, а продолжал своё подпольное дело, водил шпиков за нос и полицейских. Он несколько раз собирал подпольные собрания в степи около речек под видом рыбалки, рабочим делал там доклады о строительстве больничных касс и борьбы рабочих с капиталами. Мы, рабочие, оставались докладом тов. Шамшурина очень довольны.

При приближении к нашему становищу посторонних личностей мы живо брались за роспитие пива и расказывали разные сказки. Шамшурин сам набирал и печатал революционные песни и напечатанные распространял среди рабочих, мы с радостью их изучали. [208]

При приезде в Троицк старшего фабричного инспектора по оформлению больничных касс.

Тов. Шамшурин на заседании с владельцами предприятий и фабричным инспектором, он выступил против их, стал отстаивать рабочий устав и потребовал его провести в жизнь, против Шамшурина выступил фабричный инспектор, который грозил арестом.

Но Шамшурин не струсил угроз, ещё раз ярче выступил и всё же добился, что в правлении больничной кассы были выбраны рабочие.

Правление больничной кассы было под нелегальным руководством тов. Сыромолотова и Шамшурина вплоть до февральской революции. Но шпики за ними следили. В апреле месяце 1915 года рабочие типографии забастовали, забастовка длилась три дня, рабочие добились процентной добавки к зарплате в размере 15%. Забастовкой руководил Шамшурин. Троицкая полиция и жандармерия была поднята на ноги, они в течении двух месяцев вели следствие о забастовке, искали руководителя, ежедневно вызывали рабочих на допросы.

Тов. Шамшурин три раза подвергался аресту, но рабочие его выгородили и заявили, что он не являлся руководителем забастовки, тогда только его оставили в покое.

До февральских дней проходили подпольные заседания в помещении редакции под руководством тов. Сыромолотова.

В февральские дни Шамшурин много положил сил и энергии по восстановлении Советской Власти и большевистской партийной организации. Он боролся с меньшевиками и эссерами совместно с тов. Сыромолотовым с оружием в руках. Они, Шамшурин и Сыромолотов, заняли помещение под [Совет]. В октябрьские дни тов. Шамшурин был председателем Совета Профсоюзов.

Во время засилия дутовцев в 1917 году, тов. Шамшурин вёл подготовительную работу среди рабочих гор. Троицка. Члены Совета правления профсоюза были разбиты по участкам, которые в ночное время уклеивали стены разными воззваниями и прокламациями за восстановление диктатуры пролетариата, против дутовцев и буржуазии. И также было Шамшуриным [208об] набрано и напечатано воззвание "Опомнитесь, злодеи, вампиры" в ноября м-це 1917 года, которое было распространено среди рабочих города Троицка и расклеено по городу. За распространение было двое рабочих арестовано на консервном заводе: Тихонов Николай Спирид. и Зенков, и посажены в тюрьму.

Дутовец, начальник милиции Черба поставил всю войсковую милицию на ноги к розыску автора этой статьи и кто печатал.

Шамшурин один раз был арестован и был подвергнут допросу, но его спас заведующий типографии Захарьин, доказал Чербе, что шрифт не из Троицкой типографии, и им не было замечено за Шамшуриным, чтобы он печатал, после этого он был выпущен из-под ареста.

Шамшурин ежедневно раздавал и расклеевал воззвания против Дутовцев. В последних числах декабря месяца 1917 года Шамшурин на секретных заседаниях провёл подготовку к аресту Троицких дутовских главарей, но аресты произошли, но благодаря неопытности Крохмалевых, Манюшко и Вишнякова, которые были в нетрезвом виде, сами попали в лапы к дутовцам, которых увели в Клястицкий посёлок. В это время Шамшурин принял меры к скрытию следов и оружия.

С приходом 25/XII-17 г. в Троицк матросов и солдат 17-го Сиб. Стр.полка Шамшурин был комиссаром типографии Советской.

В апреле месяце 1918 года, я тогда поступил в городской совет шофёром, но автомашины были потрёпаны, нужно было заменять некоторые части. Я был командирован в Петроград за покупкой частей, в Петрограде я остановился в Северной гостиннице около Николаевского вокзала и в мае месяце я встретился с тов. Шамшуриным в Петрограде.

В последних числах мая м-ца мы с товарищем Шамшуриным выехали из Петрограда, доехали до Кунгура, наш поезд дальше не пропустили из-за восстания Чехо-словаков в Челябинске. На станции Кунгур грузились в вагоны Кунгурская Красная гвардия, которая должна была выехать в Екатеринбург и потом наступать на Чехов. [209]

Меня тов. Шамшурин уговорил записаться в ряды Красной Гвардии. Мы пошли и записались и вскоре через несколько часов выехали в Екатеринбург в товарных вагонах. Там на станции простояли до 5 час., был открыт митинг, где было постановлено наступать на Чехов, и наш отряд выехал на станцию Кыштым, где были зачислены в отряд тов. Мрачковского, т.е. в штаб который помещался в вагонах на станции. И наш отряд направился на встречу Чехам, и мы должны были зайти в тыл к чехам, к станции [Есаульская] и произвести панику в тылу у белых. Когда мы двигались со своим отрядом, попали на белогвардейскую разведку, нас разбили. Шамшурина ранило осколками снарядов от бомбы в полость живота, а меня контузило. Я Шамшурина на себе утащил более трёх вёрст до санитаров, а потом в вагонах нас доставили на станцию Кыштым, где нам в больнице была оказана на медицинская помощь.

После нескольких дней, я добился у тов. Мрачковского разрешения на выезд из Кыштыма в сторону гор. Троицка, я нанял пару лошадей у казака, который приезжал в Кыштым из Челябинска, привозил пассажиров.

На подводе я усадил больного тов. Шамшурина и ещё с нами поехала одна женщина Смирнова, она тоже была из города Троицка и гостила в Кыштыме у родственников.

Мы выехали из Кыштыма под видом торговцев приехали в башкирскую деревню Акбашево, остановились переночевать.

Казак-возчик утром отказался нас везти дальше и стал просить деньги за провоз, мы ему оплатили, он уехал из деревни Акбашево в Харлушев поселок и заявил казакам, что он вёз большевистских шпионов и оставил у башкир.

Мы в это время в Акбашево наняли подводу за сто рублей и поехали к станции Полетаево, но нас дорогой нагнал конвой казаков в 10 человек. Нас возвратили обратно в пос. Харлушевский, там нас обыскали, допросили потом под конвоем отправили в станичное правление [в] Полетаевский посёлок. Когда нас вели дорогой, тов. Шамшурин успел возчику передать разные документы и револьвер, башкирин с охотой всё это взял и дал слово Шамшурину, что он не отдаст белым. [209об]

Тов. Шамшурин дорогой уничтожил свой партийный билет, изжевал его в роту и проглотил. Нас доставили в станционное правление Полетаевского посёлка, встретил нас атаман станицы нецензурными словами и кричал на нас, называя большевистскими шпионами. Приказал казакам отвести нас во двор под навес и провести тщательный обыск. В это время казаки, казачки и дети бежали к правлению посмотреть пойманных большевистских шпионов. Все они радовалось и кричали, что "всем большевикам скоро будет смерть".

Казаки нас до нога раздели, произвели тщательный обыск, как в белье, а так и в верхнем платье.

Когда мы стояли ногие, на нас смотрели несколько сот зевак. Из толпы раздавались крики в нашу сторону: "Надо их большевиков убить, что ещё с ними валандаться?"

Старики-казаки предлагали разный способ к самосуду. Кто кричит, камнями надо убить, кто палками, топорами изрубить на мелкие куски и бросить в лес на с"едение волкам. Голоса раздавались: "Тащите верёвки, повешать их на перекладине, а потом пристрелить из ружей".

Когда мы стояли голые, казаки и казачки обратили внимание на нас, что у меня и у женщины на груди висят кресты, а у товарища Шамшурина не было.

В это время атаман станицы, по-видимому, совещался со стариками, что с нами делать. По-видимому, решили оставить нас до утра. Атаман вышел из правления, приказал нам одеться, мы приказ выполнили. А женщина Смирнова стояла в середине всё время плакала, уливалась слезами. Тов. Шамшурин её уговаривал, чтобы она не плакала и бодро смотрела на казаков и на их самосуд. Сам Шамшурин гордо смотрел на кровожадных казаков и ни один его мускул не шевелился.

В несколько минут мы оделись и стояли на своем месте.

Дело клонилось к вечеру, нас повели в правление и там посадили в каталашку. [210]

К нашему арестному помещению поставили конвой из двух казаков внутри правления. Из каталашки одно окно выходило на улицу, окно было без стекла с железной решёткой. Я лёг на отдохнуть на нары, Смирнова тоже лежала и горько плакала, а тов. Шамшурин сидел у окна и смотрел, как по посёлку горцевали казаки верхом на лошадях, и дети по траве играли — между собой ловили большевиков и били их.

Над посёлком сгущалась тёмная пелена. Голоса казаков и казачек по посёлку раздавалась всё реже и реже, а потом и всё смокло, и стоявшие часовые внутри помещения тоже постепенно предавались дремоте, а потом и они захрапели.

Ровно в полночь человеческий силуэт двигался к нашему окну каталашки. Тов. Шамшурин нас предупредил, что кто-то подходит, мы насторожились. Шамшурин спрятался за стенку. К окну подошла женщина-старушка и стала тихонько стукать в железную решётку, и потом говорила: "Кто там крещёный есть?" Несколько раз повторила, Шамшурин наклонился к решётке и спросил старушку, чего ей надо. Старушка стала говорить, что она пришла спасти душу человеческую, принесла крестик на шею:

— Из вас у которого-то нет креста, старики-казаки постановили завтра утром в 4 часа утра устроить казнь большевику, который не имеет креста на груди.

Шамшурин ответил, что они [*Назаров и Смирнова] все православные, русские и имеют кресты на шее, казаки и с крестами, и без крестов повешают. Но старуха этому не верила и настойчиво просила принять крест от неё.

Мы со Смирновой заинтересовались старушьим разговором, подошли к окну и тихонько спросили её.

Старушка шёпотом всё рассказала, как старики постановили устроить казнь большевика, у которого нет креста:

— Старики говорили, что он, значит, богоотступник-большевик, надо его уничтожить как негодную тварь на земле. И я пришла спасти человека, принесла ему крестик, надо надеть его на шею, пускай изуверы посмотрят, что все с крестами. У меня тоже сынок был в Челябинске у красных, ушёл с ними, теперь мне [210об] старухе покою от казаков нет, называют меня какой-то комиссаршей и красной ведьмой.

Мы со Смирновой стали уговаривать тов. Шамшурина, чтобы он взял крест и надел его на себя для того, чтобы спасти себя от казачьего самосуда и нас, еле уговорили Шамшурина. Мы взяли крест от старушки, старушка перекрестилась и сообщила, что, может быть, её сын так же будет спасён добрыми людями за её предупреждение.

Старушка тихонько удалилась от окна, в посёлке царила мёртвая тишина, в небесном пространстве только мерцали звёзды, да в посёлке лаяли одни собаки по дворам.

Мы все трое сидели на нарах в глубоком молчании, ожидали утренней зори, что она нам скажет хорошее или плохое. Смирнова то и дело плакала. Мы её уговаривали, чтобы она себя не расстраивала и не плакала.

Ночь прошла моментально. В 4 часа утра по посёлку забегали люди, в домах затопились русские печи, женщины гнали своих коров и овец со двора в табун на пастбище.

В скором времени в станичное правление явился атаман со своим писарем, спросил у конвоя, как красные черти, живые ли. Конвоиры ответили, что арестованные всю ночь спали без разговоров и шума. Около 5-ти часов утра в правление стали приходить старики-казаки, украшенные седыми волосами, потом женщины и дети стали приходить.

Народу собралось большое число, их было полно во дворе и на улице, и все одно и тоже говорили об казни большевиков, называли их изменниками Русского государства.

Вдруг наша камера стала предметом обсуждения. Замки с дверей были сняты, конвой приказал нам выходить на двор, поставили нас под навес и приказали раздеваться. Мы стали протестовать, что вчера нас раздевали и обыскивали. Казаки на нас закричали: "Что ещё с ними канителиться, изрубить их и только, и дело с концом".

Атаман станицы приказал сдёрнуть с нас одежду. Мы подчинились насилию и грубости, сами разделись до нога. Казаки снова стали рыться в нашем платьи, искали документы большевистские... [211]

Атаман спрашивал нас, куда мы едем, и зачем вы, большевистские шпионы, ездите и высматриваете войска и казаков с агитацией за Советскую Власть, Вам это не пройдёт, казаки зорко охраняют матушку Русь. Потом уставился на нас и стал смотреть на наши груди, и увидал, что у Шамшурина висит крест, и стал его спрашивать: "Ты русский или жид? Откуда взял крест?" Шамшурин ответил, что крест его, и он его носит.

— А вчера где крест был?

— Он был у меня в кармане из-за того, что шнурок порвался, а сегодня я его надел перед казнью. А моё происхождение [можете] посмотреть по паспорту, который находится у вас.

Старики были удивлены, что все имеют кресты.

Казаки нас держали в голом состоянии более 4-х часов, сами удалились в правление совещаться, что с нами сделать. В это время мужчины и женщины зверски смотрели на нас, бросали в нас камнями и палками, ругали нецензурными словами.

В 12 часов дня нам приказали одеваться и только тогда дали нам сходить на оправку.

Атаман станицы с широкой бородой подошел к Шамшурину и заявил: "Тебя от казни спас твой крест. Старики казнь отменили и приказали вас отправить к коменданту станции Полетаево, они с вами там разберуться".

Башкирин-возчик запрёг свою лошадь, под"ехал к станичному правлению. Атаман станицы нарядил казаков 10 человек, вооружил их винтовками и дал им наказ, чтобы с арестованными не разговаривали, а следили бы за ними зорко, в случае их побега на месте расстрелять.

Нас и наш багаж погрузила на телегу, и мы тронулись в путь. Когда ехали по улицам посёлка, казачьи дети бросали в нас камнями и кричали: "Надо убить большевистских шпионов".

Мы выехали из посёлка без инцидента, только от"ехали с полверсты, пошёл дождь, лошадь остановилась, дорога была грязная, земля суглинок, колёса вязли в грязи.

Казачий конвой нас обсыпал площадной отборной руганью, к их сапогам [211об] липла грязь.

Казаки закричали на нас: "Сходите с телеги, краснорожие черти, и идите пешком". Мы без ропота подчинились приказу, и к каждому из нас подошли казаки, один спереди, другой сзади, держа свои штыки около нашей спины, и четыре казака шли от нас подальше. Мы в таком положении двигались до станции Полетаево Самарской Ж.Д. в течении пяти часов. Казаки приказали не обварачиваться назад, за неподчинение грозили проткнуть спину штыком.

С шумом нас казаки подвели к станции, посторонних зевак казаки разгоняли и не велели близко к нам подходить. Потом нас ввели в помещение вокзала и передали в распоряжение чехов. Тов. Шамшурин нас предупредил, чтобы мы были корректны с чехами и не нервничали.

Чехи тут же приступили к допросу нас, от куда мы и куда ехали, и как попали в плен.

Мы подробно ответили, что едем в Троицк, к себе домой, ездили за покупкой разных инструментов в центральные города. Чешский комендант, вскакивает со стула и начал на нас кричать: "Я комендант, я могу вас миловать, могу расстрелять, говорите правду — вы шпионы, большевики". Все молчали, он успокоился, снова стал нас допрашивать. После часового допроса женщину Смирнову он освободил, а нас с Шамшуриным арестовал приказал нас отвести в вагоны.

Мы попросили женщину взять наши вещи под её охрану, она их взяла и поместилась в первом классе, а мы под конвоем направились в товарные вагоны, где в то время сидело под арестом человек 20.

Мы сидели с товарищем Шамшуриным семь суток, и каждый день нас водили на допросы к коменданту, где уже были русские офицера и допрашивали об одном и том же — были ли мы в Красной армии, где воевали, сколько сил у красных. Нам надоело одно и то же отвечать, мы больше молчали или кратко отвечали, что "ничего не знаем". За умалчивание нас немного побили и отправили в вагоны. В это время привели одного красногвардейца, который [удрал] из Челябинска, но казаки его поймали в лесу и избитого привели к Чехам, и посадили в вагоны к нам. Его часовой из чехов узнал, который [212] работал где-то на Челябинском заводе, и от себя дал ему хлеба и накормил его, он был голодный: в течении 10 дней питался травой. Чех стал тихонько договариваться с ним, подготавливая почву к [побегу].

К вечеру к нашему вагону пришли Чехи с несколькими русскими казаками и офицерами, приказали часовым открыть наш вагон и стали смотреть на нас и спрашивать, кто ты такой и откуда, где служил в Красной армии, арестованные молчали. Офицеров и казаков это взбесило, они заскочили к нам в вагон и стали наносить побои нагайками. Всех более попало Шамшурину, но он смотрел на офицеров и ни чего не отвечал им.

Казаки схватили его за руки и за ноги, выбросили животом на рельсы, он лежал, не шевелился. Два офицера выскочили из вагона прямо на спину Шамшурину, сами ругаясь: "Молчит собака красная". Приказали казакам забросить его в вагон, он застонал. Офицера ещё раз приказали его выбросить из вагона. Казаки Шамшурина вторично выбросили из вагона на рельсы в сидячем положении, у Шамшурина хлынула кровь изо рта и носа, он повалился на рельсы под сатанинский хохот казаков и офицеров.

Шамшурин снова был заброшен в вагон, как полено дров. Бандиты удалились, мы принялись за Шамшуриным ухаживать, послали на пол солдатскую шинель и уложили его. Через два часа он стал стонать и просил воды пить. Но воды у нас не было, и достать её не было возможности, потому что на часах около вагонов стояли казаки из Полетаевского посёлка и на нашу просьбу о достаче воды грозили пристрелить. В ночное время приказали люки не открывать.

Облегчить страдания. Шамшурина не было ни какой возможности. Да и мы все арестованные в течении семи дней не получали от чехов и казаков пищи и воды, кроме рабочих железнодорожников, которые тихонько приносили нам молока и хлеба. На пятые сутки нас стали разгружать из вагона в другие, в старых вагонах остались двое — Шамшурин и Челябинский Красногвардеец, которые были сильно избитые.

При прощании с нами они нам сообщили, что они сбегут из вагона и [212об] спрячутся у знакомых. Мы покачали головой: "Куда вам бежать, вы будите больше лежать", — и со слезами на глазах распростились.

Избитые товарищи питья не получали, а пользовались своей мочью — напрудив в пригоршню, и пили.

В то время в июньские дни стояла летняя жара, железные крыши от солнца накаливались, в вагонах был спёртый воздух, как днём, так и ночью. В полночь поднялась тревога, ружейная стрельба. Чехи и казаки забегали около вагонов, все кричали, что арестованные сбежали, потом закричали, что их поймали в лесу по направлению к Златоусту от ст. Полетаево в [...]-х верстах и там их расстреляли.

Мы в вагоне слышали близкие и дальние выстрелы, у нас сердце с болью в груди сжималось, и некоторые сидели на нарах и плакали.

Рано утром, когда было светло, мы открыли свой люк, и я увидел старого часового, который любезно разговаривал с Челябинским красноармейцем, договаривались с ним о побеге.

Вагон наш от старого вагона, стоял третий. Когда часовой подошёл к нашему вагону, я его спросил: "Что была стрельба ночью?" Он ответил, что ночью двое арестованных сбежали неизвестно куда из вагона, и говорили, что их ночью же убили. Но нас утром со станции Полетаево отправили в Челябинск. В Челябинске нас посадили под арест в "Дядины" номера (бывш. гостиница), где я просидел более месяца, и потом меня выпустили.

Я прибыл в Троицк и стал работать на станции Троицк Ж.Д., и рассказывал [нашим] рабочим, как Шамшурин погиб около станции Полетаево. Они меня чуть дураком не сочли и сообщили мне, что он сидит в Троицкой тюрьме, больной, но не падает духом, молодёжь учит петь антирелигиозные частушки. Потом его перевели на меновой двор (лагерь военно-пленных красноармейцев), я ходил к товарищу Шамшурину на свидание и обрадовался, что он живой, и распросил его, как он остался живой и прибыл в ТРОИЦК.

Я написал свои воспоминания и впечатления о старом большевике товарище ШАМШУРИНЕ ИВ.СТ.

ВАСИЛИЙ НАЗАРОВ

[ОМСК]

1924 г. март месяц

Член ВКПб В.Назаров [213]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2Д.181.Л.207-213.

Иван Степанович Шамшурин