Долгая заря Ивана Ефремова

— На Тормансе должна существовать другая сеть новостей. — Чеди наконец, справилась с волнением. — Та, которую мы ежедневно принимали, фильтруется, так же как и наша Мировая Сеть. Но если мы делаем это для отбора наиболее интересного и важного, то здесь это делается с целью контроля над информацией. Власти лучше знают, что гражданам следует знать, а что не следует. В древности это называлось 'цензура'.

Подбором новостей создается "определенное впечатление". А может быть, создаются и сами "новости".

— Без сомнения, так. — Фай Родис кивнула одобрительно. — Я догадалась, когда смотрела на "негодование масс". Группы людей, которые высказываются абсолютно одинаково, буквально одними и теми же словами. Понятно, что при таком порядке подлинного обзора мнений мы не видим, как не видят его и обычные зрители планеты.

— Если так, то логично предположить... — как бы размышляя вслух начала Фай Родис, — должна существовать другая сеть, — подхватила мысль Чеди. — По ней идет подлинная информация. Тем, кто отвечает за принятия решений, не могут руководствоваться выдумками. Это опасно.

— Тогда понятно, для чего Чеди меня так срочно вызвала. — Всплеснула руками Олла. — Я должна найти вторую сеть. Есть соображения о параметрах?

— Помнишь, мы поймали ночные рапорты обсерваторий?

Олла Дез склонилась над аппаратом волнового разреза, и его индикаторы ожили, сканируя эфир планеты. По экранам бежали всполохи атмосферных разрядов.

Через несколько минут громкая речь зазвучала одновременно с появлением на экране обширного помещения, заставленного столами с развернутыми на них листами чертежей. Над ними склонились люди, совсем непохожие на буйствующих на улицах. Серьёзные мужчины и женщины в коричневых или темно-серых одеждах собрались в кружок за большим столом. Они выглядели много старше экзальтированной молодежи.

— Не понимаю этой нелепой паники, — говорил смуглый круглолицый мужчина в центре. — Чего так боится этот фигляр Чагас? Надо принять звездолет. Взять от них всё, что может принести нам пользу, попрощаться с пришельцами и жить дальше, сохраняя прежний порядок.

— Нет, дорогой Наранг, — сиплый голос перебил его. — Дело в том, что тогда летит к праотцам история нашей цивилизации. История прихода с Белых Звезд превращается в простую сказку.

— Кома она нужна сейчас? — сердито нахмурился тот, кого назвали Нарангом. — Пусть сказки станут сказками.

— На этих сказках держится власть на Ян-Ях. Любая, самая минимальная угроза власти будет воспринята нашими правителями, как покушение на их жизни. Кто может усомниться в гениальности великого Цоама? Только тот, кто хочет сам встать у кормила власти. Великое учение Цоама всесильно, ибо оно верно! — усмехнувшись, собеседник явно процитировал какой-то всем известный текст. Все собравшиеся рассмеялись.

— Довольно! — Чей-то высокий тенор оборвал смех. — У Четырех везде глаза и уши. Будто по сигналу, люди разошлись, вернувшись к своим обязанностям.

* * *

Объектив телекамеры переключился на лабораторию со стеной сетчатых клеток, в которых копошились какие-то животные. Здесь стояли пожилые люди в желтых халатах, и разговор тоже велся о звездолете землян.

— Наконец это случилось! — сказала женщина с морщинистым лицом и забавными косичками. — Тысячелетний спор 'об инопланетных мирах' потерял всякий смысл. Если прилёт одного звездолета можно было выдать за наваждение, то сегодня появился второй, да еще с нашими прямыми родственниками. Как же можно его не принять!

— Тс-с! — совершенно по земному сделал знак молчания старый, согнутый возрастом тормансианин. — Там, — он поднял палец вверх,— еще ничего не сказали. Мне бы не хотелось на старости лет попасть на...

Изображение на экране дрогнуло, звук пропал. По мерцающей поверхности побежали цветные блики.

Земляне не успели ничего предпринять, как звук и видео вернулись в норму. Только это был не прежний зал биологической лаборатории, а тесное помещение какой-то камеры похожей на установку ТВФ.

— Пришельцам из космоса! Пришельцам из космоса! Совет Четырех вызывает вас для переговоров. Вступайте в двустороннюю связь. Техник пояснит способ включения!

Перед экраном сидел пожилой тормансианин в голубом балахоне 'Стаража Неба'. Он начал было объяснять параметры особой линии, но поняв, что земляне уже подключились, предпочёл замолчать. Увидев на экране пришельцев, он замер в ожидании.

— Звездолет "Темное Пламя" к переговорам... готов, — с ноткой торжества сказала Олла, немного спотыкаясь на тормансианском произношении. — Мы вас внимательно слушаем.

Техник оправился от неожиданности и что-то пробурчал в кубик на гибкой ножке, выслушал ответ и поднял побледневшее лицо.

— Приготовьтесь, о великие путешественники Вселенной! — Запинаясь от волнения, пробормотал он. — Выберите среди вас, да будут ваши года бесконечны, того, кто хорошо владеет языком Ян-Ях и знает слова почтения. После дайте знать, и я, недостойный, соединю вас с Обителью Совета Четырех!

Техник склонился в низком поклоне.

На экране появилась огромная комната, задрапированная тяжёлой тканью малахитово-зеленого цвета. На задней стене виднелась астрономическая карта, слабо светящаяся на стене, украшеной пестрыми и тонкими рисунками. Высокая лампа с бледно-голубым абажуром бросала неяркий свет на четырех людей, развалившихся в тяжёлых резных креслах. Трое скрывались в тени, впереди сидел худощавый и высокий человек в синей накидке, с ежиком седых волос.

Олла Дез была довольна. Связь работала отлично. Чойо Чагас производил впечатление властелина и, несомненно, являлся им.

Пока шли первые фразы техника, Фай успела накинуть своё эффектное красно-жёлтое платье. Любимый кудрявый парик и так был на ней.

Чойо Чагас выпрямился и долго рассматривал женщину Земли.

— Я приветствую вас, о, прекраснейшая! — наконец, сказал он. — Вы явились без спроса! Так не поступают люди, желающие добра. Но мы понимаем, что не все жители Вселенной благовоспитанны, поэтому снизойдём до беседы с вами. Видно такова наша судьба, учить вас приличиям.

Он тяжело вздохнул, картинно пожал плечами и продолжил:

— Прекраснейшая, передайте вашему командиру, или тому, кто уполномочен представлять правителей вашей планеты, чтобы он лично объяснил цель прибытия.

— Я и есть глава экспедиции, — усмехнулась Фай Родис. — Пусть моя половая принадлежность вас не смущает. В нашем обществе и женщины, и мужчины могут возглавлять любую команду или организацию.

Фай Родис кратко рассказала об экспедиции и историю исчезновения трех звездолетов Земли. Чойо Чагас бесстрастно слушал. При этом выражение его лица с каждой минутой становилось всё надменнее и высокомернее. И чем надменнее становилась его поза, тем яснее читали земляне смятение, происходившее в душе председателя Совета.

Наконец, Фай закончила, в очередной раз, испросив разрешения на посадку звездолёта.

— Я не понял, о прекраснейшая из прекрасных... — протянул Чагас. — От чьего имени вы всё-таки говорите. Вы слишком молоды и красивы, чтобы принимать решения на уровне планеты!

— Мы говорим от имени всех граждан нашей планеты, — ответила Фай Родис.

— Люди Земли, вы... странные вы... — усмехнулся Чагас. — У всех граждан не может быть одного имени. Ваши слова лишены логики. Я недостойный, осмелюсь спросить по-другому. Кто велел вам говорить так, a не иначе?

— Мы не можем говорить иначе, — возразила Родис, — мы здесь частица человечества. Каждый из людей Земли говорил бы то же самое, только, может быть, в других выражениях или яснее.

— Человечество? Это что такое?

— Население нашей планеты. Неужели вам и это не понятно?

— То есть народ?

— Если пользоваться этим понятием, то да, мы говорим от имени народа Земли.

— Как может народ говорить помимо законных правителей? Как может простонародье, выразить единое мнение?

— А что вы подразумеваете под словом "простонародье"? — осторожно спросила Фай Родис. — В нашем языке отсутствует такое понятие, хотя части слова вроде бы ясны.

— И эти люди вышли в космос! Лезут учить других! — Чойо Чагас рассмеялся. — Вы не знакомы с простейшими понятиями народной организации. Чему вы нас можете научить? Я сейчас вам попробоую растолковать. Вы запоминайте. — Он ткнул пальцем в объектив камеры.

— Простонародье это часть народа, неспособная от рождения к высшей науке управления. Эта часть используется для воспроизводства населения и самых простых работ.

— У нас нет простонародья, нет разделения на толпу и правителей. Законно же у нас лишь желание человечества, выраженное через суммирование мнений. Для этого есть точные счётные машины.

— Я не уяснил себе, какую ценность имеет суждение отдельных личностей, темных и некомпетентных.

— У нас нет некомпетентных личностей. Каждый вопрос открыто изучается миллионами ученых в тысячах научных институтов. Результаты доводятся до всеобщего сведения. Мелкие вопросы и решения по ним принимаются соответствующими институтами, даже отдельными людьми, а координируются Советами по направлениям экономики.

— А как же верховный орган? Кто принимает окончательное решение?

— Его нет. По необходимости, в чрезвычайных обстоятельствах, управление берет один из Советов. Например, Экономики, Здоровья, Чести и Права, Звездоплаванья. Распоряжения проверяются Академиями.

— Ну, вот! — удовлетворённо выдохнул Чагас. — я, в ничтожестве своём, уже подумал, что у вас царит анархия. Но всё равно, о прекраснейшая, такое размытие института власти вызывает у меня сомнения в полезности для народа Ян-Ях контактов с вами. Наша спокойная жизнь может быть нарушена... Я отказываю вам в посадке. Возвращайтесь на свою планету анархии или продолжайте бродяжничать в безднах вселенной! Не смею вас задерживать.

24 декабря 1944 года. Москва. Алексей Толстой и Иван Ефремов.

— Иван Антонович, ну и озадачили Вы меня старика, — несмотря на шутливый тон, взгляд Толстого был суров и серьёзен. — Нельзя такие рукописи раздавать направо и налево!

— Почему? Там же показано противоборство олигархической фашистской системы и горстки коммунаров, которые, даже проиграв битву, выигрывают войну.

— Наивный вы, Иван Антонович, человек! — усмехнулся Толстой. — В таком виде отдавать в издательство всё равно, что стрелять себе в голову. У нас везде, особенно в литературе, очень много бдительных товарищей. Охранителей священного наследия 'богов с белых звёзд'. Я понятно выразился?

— Вы считаете, что в этих листочках можно усмотреть что-то антисоветское? — удивился Иван.

— Вы этого не спрашивали, я этого не слышал. Иначе можно под такой монастырь угодить, никакие заслуги, никакие звания и премии не помогут. Я бы вам советовал начать с древней истории. Чем древнее, тем лучше. Например, с Египта. Что вы знаете об истории Древнего Царства?

— Практически, ничего, — пожал плечами Ефремов. — Пирамиды, фараоны...

— Примените средства вашей любимой палеонтологии. Пусть у вас египетские эксплуатируемые массы одомашнивают динозавров. А коварные фараоны и их жрецы строят всяческие козни, мешая прогрессу человечества.

— Ну, у вас и фантазия, Алексей Николаевич, — Ефремов вдруг рассмеялся раскатистым басом. Идея исторического романа ему понравилась.

— А если серьёзно, — продолжал Толстой, — то попробуйте для начала написать что-то более простое. Можно на материале этих же записок. Чтобы все поняли, как должно выглядеть коммунистическое общество. Чтобы всем захотелось там жить. Я чем могу, помогу, чтобы у Вас было меньше препятс...— Лицо Толстого посерело. — Прошу... врача... что-то мне нехорошо...

Ефремов выбежал из комнаты, на ходу вспоминая, где может быть пост, но ему на встречу уже спешила дежурная сестра.

Через неделю в лабораторию ПИНа позвонили из секретариата Союза писателей и попросили товарища Ефремова заехать получить удостоверение.

— А, однако, ты писака, — процитировал классика и хлопнул друга по спине Коля Косниковский. — Рассказывай, когда успел?

— Сам не знаю, — пожал плечами Иван. — Заявлений не писал, прошений не подавал...

7. ТОНКОЕ ИСКУССТВО ШАНТАЖА

15 августа 1949 года. Монголия. Аймак Дзаландзагадаг. Иван Ефремов и Ян Эглон

Иван Антонович вышел из душного гэра . Ему не спалось. Самое глухое время — два часа ночи. Монголы и китайцы называют это время — 'час быка', время духов и чёрных шаманов. Ноянсомонские горы громоздили вокруг гребнистые спины. В темноте азиатской ночи только ветер шелестел по траве. На юге горела большая красная звезда — Антарес, и звёздный Скорпион вздымал сверкающие огоньки клешней. Высоко под самыми звёздами ползли длинные тёмные облака. Угрюмая местность не пугала, а скорее бодрила доктора биологических наук Ефремова. Впервые он отчётливо понял, что успел полюбить Монголию. Его душа останется привязанной к ней навсегда. В этот тёмный час он осознал, что Гоби будет стоять перед его мысленным взором, где бы он ни находился...

Так впервые в голове Ефремов возникло словосочетание 'час быка'... Оно нравилось загадочностью, тайной, чем-то одновременно экзотическим и обыденным.

Плотная работа над фантастически богатыми трофеями Монгольских экспедиций вот уже три года не позволяла заниматься литературой. А писать Ефремову хотелось. Он уже успел почувствовать радость литературного творчества, силу воображения и полёт фантазии.

На следующий день весь отряд экспедиции встречал команду из Цаган-Улы, доставивший скелет гигантского тарбозавра. Это была впечатляющая находка. Тем более что экспедиция подходила к завершению. Повод для торжественного окончания самый подходящий.

Вечером коллектив отмечал очередную победу советских учёных. Ефремовка и божемойка заготовлены в нужных количествах, с закуской в виде жареной баранины тоже проблем не было.

Отдав должное торжественным речам и тостам во славу палеонтологии. Иван Антонович вышел из войлочного шатра на вольный воздух. Он присел на крупный гранитный валун, достал папироску, медленно размял её в пальцах. Мозг под воздействием алкоголя плавал в лёгком тумане эйфории.

Внезапно откинулся полог палатки и на фоне яркого света возник знакомый силуэт Эглона . Бессменный скульптор экспедиции уже в солидном возрасте. Попойки его утомляют. Да и не любит он крепкие напитки.

— Ваня, табачком угостишь? — обратился по-приятельски он к Ефремову.

Тот достал пачку и аккуратно выщелкнул белый цилиндрик беломорины.

— Присаживайтесь, Ян Мартынович, тоже притомились от этих хвастливых песнопений?

— Есть такое дело... — Эглон затянулся, задержал дыхание, и медленно выпустил облачко дыма. — С другой стороны, сам понимаешь, куда ж без этого.

— Тревожит меня одна мысль, Ян Мартыныч, — Ефремов втянул порцию дыма, скосив глаза на яркий огонёк папироски. — За вот этими гигантами, теряется главное в нашем деле, ну вы, понимаете, о чём я?

— Что ж тут не понять... Цирк шапито и музей Тюссо в одном флаконе. Сегодня даже Юра Орлов присутствует. — Всё как положено, не хватает только журналистов и киношников.