— А вот тут бабушка надвое сказала, — перебил Демарата Лагид, — про обезьяну. Не оказалось бы, что роль хитрой обезьяны на этот раз решил примерить на себя Дарий.

— Ты думаешь, что персы сговорились с Амиртеем? — спросил Неарх.

— Я не исключаю такой возможности. Как и того, что Дарию известно о наших делах с Египтом.

— Караван Неферкара выйдет в море через месяц, — напомнил Демарат.

— Возможно тогда же и Адземилькар решит испытать свои новые триеры, — вставил Неарх.

— Слишком все туманно, — сказал Птолемей, — строим предположения, но ничего не знаем наверняка. Вслепую гребём к берегу, гадая, скалы там или песок. Неарх, ты поедешь в Мемфис. Возможно, Камышовому Коту что-то известно о приготовлениях тирийцев. Один глаз хорошо, а два лучше.

Бросив взгляд на Фратапарну, Лагид отметил, что выражением лица сириец напоминает рыбака, который присутствует при разговоре гончаров, обсуждающих способы рыбной ловли.

— Откуда у него лазутчики в Финикии? — недоверчиво покачал головой Демарат, — возможно, его отец когда-то имел среди "пурпурных" глаза и уши, не зря же его величали Хранителем Трона во времена Нектанеба, но ведь столько лет прошло. Да ещё кровавая междоусобица...

— На сей счёт, почтеннейший, не беспокойся, — сказал сириец, — египтяне умудрялись даже под властью персов придерживать хананеев за горло. Думаешь, фараон Джедхор[42] так успешно бил Артаксеркса в Сирии одной грубой силой? Без армии лазутчиков и площадных крикунов, которые склоняли сирийские и финикийские города на его сторону? Они ведь не в одночасье там нарисовались.

[42] Джедхор (Тах, Таос) — фараон XXX династии, сын Нектанеба I. Был очень энергичным правителем, не стал дожидаться нового нашествия персов и сам напал на них, вторгнувшись в Сирию с большим войском и флотом. Одержал ряд побед. Из-за больших расходов на войну увеличил налоги, чем спровоцировал недовольство и восстание в Египте, был свергнут, и бежал к своим врагам персам. Новым фараоном стал его двоюродный брат Нектанеб II.

— Помогла ему эта армия? — презрительно фыркнул Демарат, — когда он не знал, что у него дома творится. Сдаётся мне, ты, сириец, опять себе цену набиваешь. Этак тонко намекаешь, какой ты у нас незаменимый...

— Я ведь вам велел перестать собачиться. Забыли? — перебил эвбейца Птолемей, — мы можем бесконечно пытаться угадать планы наших врагов и всё равно ткнём пальцем в небо. Единственная надежда прояснить туман — обратиться за помощью к союзнику.

— Не единственная, — негромко произнёс сириец.

— Тебе что-то известно наверняка? — удивлённо взглянул на него Птолемей, — и чего молчал до сих пор?

— Господин, весьма вероятно ты пожелаешь открыть этим почтенным людям то, что я намереваюсь рассказать тебе, — Фратапарна мотнул головой в сторону Неарха и Демарата, — но я имею основания надеяться, что о некоторой части моей речи ты благоразумно умолчишь, ибо то, что знают трое — не тайна вообще.

— Ах ты змей! — вырвалось у эвбейца, — ты кем себя возомнил?

— Демарат, — холодно взглянул на него Птолемей, — выйди-ка. И ты, Неарх. Готовься отплыть в Египет завтра.

Эвбеец, всем своим видом изображая несправедливо обиженного, вышел. За ним последовал критянин.

Птолемей тяжёлым взглядом посмотрел на сирийца и медленно произнёс:

— Надеюсь, подобная дерзость имеет веские основания? Говори.

Сириец, смотревший в глаза некоронованному правителю Кипра без страха, учтиво поклонился.

— В городе появился один мой старый знакомец. Он дал знать о себе и сегодня я с ним встретился. В одном заезжем доме.

— В "Золотой рыбе".

Сириец хмыкнул.

— Я смотрю, господин неплохо осведомлён...

— Не отвлекайся, — перебил Птолемей.

— Прошу прощения. Этот человек служит знатному персу по имени Набарзан.

— Набарзан? — переспросил Лагид.

— Господину знакомо это имя?

— Не он ли несколько лет назад был хилиархом[43] у Дария?

[43] Греческое слово "хилиарх" означает тоже, что персидское "хазарапатиша" — "тысячник". Изначально — командир тысячи царских телохранителей (то же самое у македонян), но в описываемое время значения обоих слов расширились, и так стали называть высокопоставленных вельмож, царских заместителей, первых министров.

— Он самый.

— Что ему нужно?

— Устами своего слуги он предложил кое-какие важные сведения, в обмен на услугу.

Птолемей некоторое время безо всякого выражения смотрел на сирийца, потом негромко приказал:

— Ну-ка садись рядом и рассказывай подробно.

Заезжий двор "Золотая рыба" считался заведением приличным. Выпивка здесь была не по карману портовой голытьбе, редко случались драки и прочие непотребства. Хозяин "Золотой рыбы" был человеком предприимчивым и нашёл способ выгодно выделиться на фоне конкурентов. Он не просто сдавал комнаты для ночлега, но и держал повара, который готовил обеды для постояльцев. В других заезжих домах таких услуг не оказывали и всякий, кто там останавливался, вынужден был сам заботиться о пропитании, гоняя рабов на рынок за продуктами, да ещё и приплачивая хозяину за возможность воспользоваться очагом. Хитрый трактирщик за свои услуги плату брал большую, зато его новшество избавило состоятельных купцов от лишней суеты. Те, кто посмеивался над ним, дескать, разорится дурень, оказались посрамлены. Многие кинулись подражать, но мало кто преуспел так, как владелец "Золотой Рыбы", ибо он оказался первым.

В этом благочинном заведении Фратапарна не первый раз встречался с людьми, которые помогали ему, а через него Птолемею, быть в курсе многих событий, о которых не кричат во всеуслышание на каждом углу. Портовые пьянчуги, завсегдатаи душных прокопчённых подвалов, где за обол-другой наливали дешёвую кислятину, в насмешку называемую вином, разумеется, не могли рассказать сирийцу о том, что происходит в соседних государствах, а даже самые захудалые купцы таких мест избегали.

Дела разведки, внутренней и внешней, в те годы на широкую ногу были поставлены только у персов и египтян. Последние уже в глубокой древности опутали сетью шпионов Финикию, Сирию и даже Двуречье, нагло меняли ханаанских царьков, травя ядами неугодных, стравливали их между собой, ослабляли противника, не обагряя его кровью собственные мечи. Высоты, которых некогда достигла тайная дипломатия ремту[44], впоследствии лишь частично покорились владыкам Ассирии, которые активно перенимали опыт Страны Реки. Дальше продвинулся персидский царь Кир Великий, о котором Ксенофонт говорил, будто он многих приучил видеть в соглядатайстве доходное дело и использовать свои глаза и уши на пользу царю.

[44] Ремту — самоназвание египтян.

Эллада, опутанная сетями этих самых глаз и ушей, не могла и мечтать, чтобы противостоять им. Персы всегда знали о том, что там происходит и без большого труда сохраняли её разобщённой, щедро подкармливая нужных для того людей. На этом поприще гордые эллины в сравнении с презренными варварами оставались сущими детьми.

Посему Фратапарна, далеко не последний в ремесле лазутчика, оказался для Птолемея ценнейшим приобретением. Он не имел армии соглядатаев во всех концах державы, как царский хазарапатиша, но способов узнать нужное, всегда хватало и без того.

Большинство купцов, осведомителей сирийца, получали за свои услуги немалую плату, некоторые трудились за страх. На этот раз предстояла встреча с человеком, который не относился ни к первым, ни ко вторым, причём сам Фратапарна не очень-то и желал его видеть. Однако сам факт появления цепного пса Набарзана, спустя столько лет, интриговал настолько, что отмахнуться от встречи сириец не мог.

Багавир пил вино, сидя за добротным дубовым столом, к которому никогда не прикасался нож подвыпившего моряка, из тех, что в каждом портовом кабаке норовят, забавы ради, вырезать на столешнице рисунок или надпись непристойного содержания. Здесь за подобными вещами строго следили.

Фратапарна подсел к каппадокийцу и не слишком дружелюбно, но всё равно учтиво его приветствовал:

— Будь здоров сто лет, почтенный Багавир. Какими судьбами здесь?

— Здоровья и тебе, уважаемый Фратапарна, — ответил тот, — вот, искал встречи с тобой.

— Чего тебе надо и как ты узнал, что я здесь? Говори и убирайся.

— Я смотрю, ты не очень-то рад меня видеть, — улыбнулся Багавир, — разве мы расстались врагами?

— Ну что ты, вовсе нет! — оскалился сириец, — если не считать, что я с некоторым трудом унёс ноги от твоего господина в прошлый раз.

— Я думаю, ты тогда перестарался, — дружелюбно заметил Багавир, — Ахура Мазда свидетель, тогда мы совсем не собирались хватать тебя. Было велено всего лишь присматривать, куда ты ходишь и с кем встречаешься.

— О, в таком случае прошу простить меня. Видать, превратно истолковал намерения Набарзана. Это все от моего скудоумия. Ведь ослу понятно, что столь благородный господин не мог желать зла тому, кто, терпя постоянные лишения, служил ему верой и правдой долгие годы.

Багавир состроил печальную мину.

— Воистину, ты, друг мой, тогда поторопился. А вот мне господин за это едва голову не оторвал.

— Но, хвала Светозарному, я вижу, что она все ещё на твоих плечах.

— Да, боги строги, но милостивы, — покивал каппадокиец.

— Однако я слышал, с твоим господином они обошлись сурово.

— Воистину так, — печально вздохнул Багавир, — именно поэтому я разыскал тебя. Мне нужна твоя помощь, почтенный Фратапарна.

Сириец отклонился от стола и взглянул на собеседника чуть искоса.

— Я, конечно, готов забыть прошлые обиды, но боги так и не снабдили меня богатством и добродетелями, которые позволили бы мне щедро одаривать помощью всякого просящего, не терпя убытка.

— Я попрошу немногого и заплачу достойно, — пообещал каппадокиец.

— Деньги меня не интересуют, — заявил Фратапарна.

— Я заплачу тем, что ты очень хочешь получить уважаемый. А пуще тебя — твой нынешний господин.

— Мой господин силен и могущественен, — сказал сириец небрежно, — даже представить не могу, в чём бы он мог нуждаться. Да и что может предложить слуга опального вельможи, который забился в неведомую нору, да так глубоко, что уже несколько лет о нём ни слуху, ни духу?

Багавир дёрнул щекой.

— Думаю, все же есть кое-что, для него весьма интересное. Касающееся человека, чьё имя давно исчезло из разговоров мужей и все называют его Красным.

Фратапарна владел собой великолепно и сумел сохранить на лице невозмутимое выражение. Помолчал немного, прикидывая, стоит ли и дальше терзать собеседника показным снисходительным равнодушием или уже хватит? Любые новости о набирающем силу сопернике слишком важны, чтобы ими пренебрегать.

— Ты упоминал об услуге. Едва ли я могу что-то обещать тебе, без ведома моего господина.

— О, в данном случае именно ты можешь помочь нам, почтенный Фратапарна. Нынешний интерес и затруднения моего господина никоим образом не касаются Птолемея Лагида.

— Чего ты хочешь?

— Мой господин надеется восстановить своё положение при дворе хшаятийи. Ты знаешь, в ту пору, когда он пребывал в расцвете могущества, лишь одна сила оставалась вне его власти.

— Эгиби, — усмехнулся Фратапарна.

— Великий торговый дом Эгиби, — кивнул Багавир.

— Я вхож в дом Эгиби, но не имею там сколь-нибудь заметного влияния, чтобы хоть как-то способствовать возвращению Набарзана.

— От тебя требуется совсем немного, — заверил каппадокиец, — всего лишь написать рекомендательное письмо.

— Едва ли оно будет иметь большую ценность, — скептически хмыкнул Фратапарна.

— Мой господин долго отсутствовал в Вавилоне. Сейчас он вынужден действовать почти вслепую. Мы не знаем, остались ли там верные люди.

— Это вряд ли, — уверенно заявил сириец, — хазарапат принял Фарнабаз. Я думаю, ещё при жизни его почтенного отца, всех ваших передавили. Кого-то заставили служить силой, иных перекупили. Так же, как в своё время поступил сам Набарзан. Не понимаю, чем вам помогут купцы Эгиби?

— С твоим письмом они примут меня, и я смогу передать послание моего господина.

— Что в послании?

— Прости, почтеннейший, я не могу тебе этого рассказать. Скажу лишь, что моему господину стало известно о неких злоупотреблениях сыновей Артавазды.

— И вы надеетесь, что купцы Эгиби, вхожие к хшаятийе, откроют ему глаза, — с удовлетворённым видом подвёл черту Фаратферн, — конечно, иначе он не станет слушать Набарзана и при дворе уже никого не осталось, кто вступился бы за него. Вот только купцам какая выгода?

— На сей счёт не волнуйся, — улыбнулся Багавир.

Сириец некоторое время безмолвствовал. Потом сказал:

— Ты явно о многом умолчал. Предлагаешь мне кота в мешке. Я не люблю такие игры. Должна быть веская причина, чтобы я согласился удовлетворить твою просьбу.

— Причина веская, — кивнул каппадокиец, — я могу назвать имя того, под чью дудку пляшет Красный. И не только он. Одно имя, без подробностей. Мой господин не всеведущ, но кое-что ему известно.

— Всего лишь имя, — хмыкнул сириец, — разве оно может иметь какой-то вес? Я полагаю, моя услуга стоит большего.

— Уверяю тебя, такому человеку, как ты, почтеннейший, будет достаточно этого имени, чтобы распутать целый клубок загадок.

— Кто? — резко спросил Фратапарна.

— Мы договорились?

— Кто? — нетерпеливо повторил вопрос сириец, — говори и ты получишь письмо, если имя впечатлит меня.

Багавир несколько бесконечно долгих мгновений смотрел на него немигающим взором, а потом сказал:

— Мазей.

— Мазей? — переспросил Птолемей.

— Он самый, если верить этому пройдохе.

— Он представил какие-нибудь доказательства?

— Нет.

Лагид встал из-за стола, прошёлся по комнате, заложив руки за спину.

— Ты расплатился с ним?

— Да, он получил рекомендательное письмо. В нём нет ничего, что могло бы прямо или косвенно повредить нам.

— Мазей... Мазей был сатрапом Киликии и наверняка богатство его семьи изрядно умножилось на здешних морских делах. В которые мы влезли, как лиса в курятник.

Лагид подошёл к окну и оперся руками о раму.

"Мог ли Мазей свести Красного с Родосом? Допустим, мог. Каким образом, всё равно не выяснить. Как и то, откуда обо всём этом известно опальному Набарзану. Что если все это — хитрая игра бывшего хилиарха против нас? Но зачем она ему? Наши интересы никогда не пересекались, он в немилости у Дария и в бегах. О нём ничего не слышно уже семь или восемь лет. И ведь есть кое-что, подтверждающее слова перса. Новый тирийский флот. В свете сказанного, едва ли он построен для войны с Амиртеем или Неферкаром. Дария только ленивый не бил в последние годы. Силы его истощены и он не станет вести две войны одновременно. Получается, что флот Адземилькара — кинжал, направленный нам в спину".

Птолемей взял со стола колокольчик, позвонил. Дверь отворилась, и на пороге появился раб.