— Сколько тебе сейчас?
— Семнадцать. Поэтому предпочитаю не иметь дел с представителями власти. По закону они должны будут вернуть меня обратно в семью или отправить в интернат до совершеннолетия.
— Подожди, мне тоже семнадцать. Это уже кое-что. Когда у тебя день рождения?
Оказалось, Дэй старше меня всего на три месяца.
— Вот и первая зацепка. — Его глаза прямо-таки сверкнули охотничьим азартом. — За три месяца смотаться на другой конец страны сделать второго ребёнка — это ещё успеть надо. То есть сделать ребёнка — минут пять хватит, но что-то твой отец не производит впечатление человека, готового вот так, без ухаживаний и прелюдий, прыгнуть в постель к первой встречной. Кстати, он воевал?
— Нет, он учёный. Хотя занимался разработками для армии. Но я о них всё равно ничего не знаю. И никто не знает, кроме его начальства и кураторов.
— Круто, — присвистнул Дэй, — надеюсь, за тобой сейчас не следят люди в штатском?
— Так война-то кончилась, — я пожала плечами. — Вспомни, пожалуйста, хоть что-нибудь. Случайные разговоры, сплетни, места учёбы, что угодно из жизни родителей.
Дэй задумался. Было странно и несколько дико наблюдать, как человек мучительно долго пытается вспомнить что-то об отце и матери. Как будто всё это время только и делал, что старательно их забывал.
— Заводские рабочие. Оба. Окончили местное училище с разницей в пару лет. Близких родственников не знаю, во всяком случае, никаким бабушкам и тётушкам меня на выходные не сдавали. На войне не были, но у отца помню значок "За труд на благо армии", такой давали тем, кто работал на оборонку. Ходячие стереотипы, даже прицепиться не к чему.
— Кажется, ты не особенно их любишь. — Я осторожно коснулась его руки.
Он тихо рассмеялся.
— Я не особенно их любил. Любить или ненавидеть имеет смысл только то, что прямо влияет на твою жизнь, родители в число этих факторов давно не входят. Нет, они живы, я думаю. И ничего плохого не сделали, они просто ничего не сделали. Если начнёшь копать, уточни, не ездил ли твой отец в рабочие командировки на юг. Тоже зацепка. У тебя дома есть телефон?
— Конечно. — Я вырвала из блокнота лист и написала номер. — Позвони через пару дней, я постараюсь что-нибудь выяснить к этому времени.
— Замётано, — кивнул парень, пряча листок в карман. — Идём, я тебя провожу.
Дэй.
У тяжёлой, рассчитанной на взрослого мужика, а не на подростка, работы, есть один неоспоримый плюс — она начисто выбивает из головы все мысли, оставляя ровно столько сил, сколько нужно, чтоб отрубиться от усталости на своём месте, а не над тарелкой или в душевой кабинке. Но сейчас не срабатывал даже этот способ. Потому что мои сны принадлежали ей.
Я закрыл глаза, стараясь отрешиться от навязчивого мурлыканья радио, и поудобнее устроиться на брошенном на пол матрасе. Рин... Это становилось наваждением. Заставляло чувствовать себя ущербным, грязным. Нельзя так тянуться к возможной сестре. С такими мыслями — нельзя. От кого прятаться, от себя, что ли? Я хочу быть с ней... Во всех смыслах.
Я поймал себя на мысли, что хотел бы раздеть её и просто любоваться. Забавно, но с сексом это было никак не связано. Скорее, что-то отвлечённо-эстетическое. Наверняка у Рин выступающие лопатки, похожие на зачатки крыльев. И хрупкие, беззащитные плечи...
Желание тем более странное, что к семнадцати я попробовал, кажется, всё, кроме тяжёлых наркотиков, а невинность ухитрился оставить два года назад в подсобке магазинчика для дальнобойщиков, где работал. У меня была сменщица, рыженькая и смешливая, на несколько лет старше. Так, со смешками и взаимными подколками, у нас всё и вышло.
А ведь когда-то давно я был влюблён — отчаянно, по-детски. Первый и единственный раз в жизни. Но там всё было иначе, не знаю, кого я видел в той сильной красивой женщине — мать, кумира или всё-таки возлюбленную.
А вот теперь... Теперь это что-то другое, для чего я пока не знаю слов.
Только губы почему-то горят как обожжённые.
Рин.
"Пора искать документы на усыновление", — сказал Дэй. Эта фраза надоедливой птицей билась в висок весь следующий день. Хотя чего уж там, образ Дэя тоже не давал мне покоя. Сбежал из дома, надо же. Интересно, почему? Спрашивать было неловко, но выбросить этот факт из головы тоже не получалось. Лекции я писала на автомате. Документы на усыновление... Хорошо, от ребёнка можно скрыть, что он не родной. А соседи? Они ведь всё замечают, и округлившийся живот молодой жены — целое событие. Разве что ребёнок родится мёртвым, а в той же больнице окажется малыш, от которого отказалась мать. По чистой случайности.
Как пошло-то. Сплошная сериальщина. Для полного комплекта родная мать должна умереть при родах и унести в могилу тайну отцовства.
Ненавижу сериалы.
И, главное, в каком это родильном доме могли одновременно оказаться северянка и жительница побережья? И обе — непосредственно перед родами. Бред. Или они усыновили детей из одного приюта... Ага, и опять кому-то ближе места не нашлось.
С этими мыслями я переступила порог квартиры. И неожиданно поняла, что дома одна. Отвлечённо теоретизировать — одно дело, и сосем другое — проверить догадки на практике. Первая мысль была о ящике с документами в шкафу. Начинать надо с простого.
Паспорта. Свидетельства о рождении. Счета за квартиру. Что и следовало доказать: если такие вещи в доме есть, на видном месте их не держат. Что ещё? Мамин стол.
В верхнем ящике обнаружились наброски её лекций и пачки чистой бумаги, в нижнем — письма и открытки. Это не считая скрепок, канцелярских ножей и прочей мелочи. Я схватилась было за письма, но все они, судя по штемпелям на конвертах, были недавними. Я ощутила даже странное облегчение: не придётся лезть в чужую переписку.
Аккуратно разложила всё как было и задумалась. Где бы я стала прятать что-то подобное? В рабочем кабинете? У мамы его просто нет, а отец работает в одной комнате с ещё двумя людьми, и в его отсутствие в стол часто лезут. Отпадает.
В книгу? Это было бы забавно — спрятать от меня что-то в книгах. Моё детство прошло у книжного шкафа. Я всё-таки проверила верхнюю полку, где стояли энциклопедии, словари и прочая нехудожественная литература. Нашлось несколько календарей пятилетней давности, крупная банкнота, отложенная на чёрный день, и засушенный меж страниц цветок, ещё хранящий слабый аромат.
Интересно, что случится, если я спрошу родителей напрямик? Они, конечно, заинтересуются, откуда у меня на восемнадцатом году жизни такие мысли. Дэя в нашем доме в ту ночь видел только отец и не успел его толком рассмотреть. Дэй, впрочем, и сам старательно прятал лицо.
Реакция отца довольно предсказуема: что это за шпана, заставляющая его дочь сомневаться в собственном происхождении? Мама... Дэй прав, не обвинит ли она отца в давней измене? Вообще-то они оба никогда не казались мне ревнивыми, но ведь и повода не было. Отец, кстати, тоже может решить, что мама была ему неверна. Может, просто соврать, что случайно увидела похожего человека на улице? Кривая такая ложь, неправдоподобная.
И, главное, почему мне так страшно?
Чего я боюсь? Даже если я найду эти документы, родители не станут ко мне иначе относиться. И возраст не тот, чтобы реакция ровесников испортила мне жизнь. Правда, тогда у меня, скорее всего, объявится нежданный брат. Не факт, что родители примут его как родного, но и на произвол судьбы не бросят. Постараются устроить на учёбу. Зная отца, могу предположить, что место учёбы окажется максимально далёко от нашего города. Несколько раз в год Дэй будет приезжать в гости, и в ожидании этого в дом начнут забредать сокурсницы. "Конечно, я не против, если ты останешься ночевать, Илли. Я только буду рада, если ты поможешь моему брату выбрать новую куртку. Нет, я не заметила, что ты положила ему руку на колено, когда мы ходили в кино..."
А ведь я буду против. Мягко говоря. И боюсь совсем не того, что несколько бумажек изменят мою жизнь. И не того, что чей-то грех молодости разрушит нашу семью. Мне становится страшно при мысли о том, что совпавший на сколько-то процентов генетический код навсегда определит место Дэя в моей судьбе.
И это место меня совершенно не устраивает.
Дэй.
— Чья это квартира? — спросил я, когда мы поднялись по чистой широкой лестнице на второй этаж. Дом в центре оказался даже более ухоженным, чем тот, в котором жила Рин. Горшки с цветами на подоконниках, стальные двери квартир и, конечно, ни надписей на стенах, ни выставленных на лестничную клетку пакетов с мусором и окурков по углам — всего того, что я привык видеть в подъездах.
— Знакомых отца. Им пришлось переехать по работе. Просили присматривать. — Рин повернула ключ. — Я думаю, здесь будет удобнее встречаться, если понадобится что-нибудь обсудить.
— Ясно. — Я бросил куртку на стоящий в прихожей пуфик.
Вся мебель была затянута белыми чехлами, как в летних гостиницах, когда заканчивается курортный сезон. Никаких цветов — видимо, раздали знакомым, чтобы не напрягать семью Рин с ежедневным поливом. Никаких забытых на письменном столе книг — все они аккуратно расставлены в шкафу — или стакана на прикроватной тумбочке. Всё это только усиливало ощущение стерильности и собственной неуместности посреди законсервированного уюта.
— Садись. — Рин сдёрнула с кровати белую ткань, скрывавшую алое покрывало. Я опустился рядом с ней. Девушка протянула руку, легонько прикоснулась к моей щеке.
— Быстро зажило.
— На мне всё быстро заживает.
— Шрам всё равно останется, — с сожалением заметила Рин. — Тонкий, в ниточку, но останется. Они могли тебя изуродовать.
Вот уж не думал, что кого-то всерьёз обеспокоит моя внешность. Потенциальных работодателей она либо сразу отталкивала, либо им было наплевать — и в обоих случаях пара отметин на лице не сделала бы погоды. Я покачал головой.
— У них не было такой цели. Хотя у шпаны иногда случается, что парню намеренно уродуют лицо, если он положил глаз на чужую девушку. Ломают нос, выбивают зубы...
М-да. Не самая лучшая тема для беседы, но Рин даже не отшатнулась. Чуткие пальцы скользнули по губам, по подбородку, словно она была слепой.
— Зачем?..
— Мне хочется к тебе прикоснуться. Можно?
Я не сразу понял, что она имела в виду. Рин подалась вперёд, оказавшись настолько близко, что это уже никак не тянуло на вежливое любопытство, и распутала шнурок, стягивающий мои волосы. Пряди скользнули меж её пальцев. Ощущение оказалось неожиданно приятным.
— С ума сойти. На ощупь бы от своих не отличила.
Чего ты хочешь от меня, девочка? Хорошая, чистая девочка из хорошей семьи. И чего хочу я? Мы с тобой из разных миров. У тебя были летние каникулы в лагере на озере, выпускное платье и вступительные экзамены. У меня — пыль междугородних трасс, бары для дальнобойщиков и уличные драки.
На шестнадцатилетие ты получила в подарок свои первые взрослые украшения, а я пил пиво ночью в привокзальном сквере.
И чего хочу я? Спасения от одиночества? Никогда от него особенно не страдал.
Так почему?
Я откинулся на кровать, бездумно глядя в потолок. Натруженные мышцы наконец-то расслабились. Рин по-прежнему была близко, очень близко, так что логичным желанием стало бы обнять её за талию и притянуть к себе.
— Ты знаешь, что некоторые твои поступки можно принять за однозначное предложение?
— Наверное.
И в золотистых глазах я вдруг увидел ту же жажду, что сжигала меня, и впервые смог дать ей имя.
Куда угодно, лишь бы не назад.
— Что с бумагами? — В дальнейшем стоит держать дистанцию. По крайней мере, пока всё не прояснится. Боги, Дэй, ты сам себя-то слышишь? Ещё неизвестно, в каком случае тебе лучше унести ноги побыстрее: если ты обретёшь потерянную сестру или если всё так и окажется случайным совпадением. Потому что твоё тело реагирует на эту девушку самым недвусмысленным образом. И если бы только тело.
— Я перерыла весь дом. Ничего похожего. Остаются больничные записи и бывшие отцовские сослуживцы.
— Их много? — Насколько же дешёво должна выглядеть со стороны наша погоня за семейными тайнами! Для полного соответствия канонам дешёвого боевика нам надо ещё в какой-нибудь военный секрет вляпаться. Ага, чтобы потом оказалось, что наше рождение — попытка вывести породу суперсолдат.
— Двоих распределили в наш город. Один — довольно близкий знакомый отца. Объясню, наверное, тем, что из папы до сих пор двух слов не вытащишь, он подписок о неразглашении за всю жизнь надавал больше, чем страниц в его диссертации. Получается, что даже не совру.
А ведь для неё это, наверное, первый случай, когда родителям нельзя рассказать всё, вот она и пытается лгать как можно меньше.
— Знаешь, довольно странно, что ты боишься его спросить. Неужели он настолько параноик? Понятно, почему я не хочу светиться, но для тебя это было бы подходящим решением.
— Пожалуй. Тебе в детстве сказки рассказывали?
— Я их себе сам читал. — Я приподнялся на локтях и вгляделся в лицо Рин: — А что?
— А в этих сказках не говорилось о девушке, которая вышла замуж за парня из Иного мира? Или о мальчишке, который плясал с детьми Иного народа, когда они справляли в лесу свои праздники? Помнишь, какую ошибку они совершили? Рассказали обо всём родственникам или односельчанам. И двери в мир чудес закрылись.
Ну да. Не зря говорят, что кошмарный сон надо рассказать первому же человеку, которого увидишь после пробуждения, тогда точно не сбудется. Тайна подпитывает волшебство.
— Помню. Девушке потом пришлось оруженосцем Смерти служить и кровавую реку переплывать, чтоб мужа вернуть. А мальчишка, кажется, так деревенским дурачком и остался.
— Вот-вот. Так что лучше бы без безумия и кровавых рек. Я не знаю, что происходит, но не хочу это потерять, — Рин медленно подбирала слова. — Это что-то страшное и волшебное. Поэтому о нём лучше никому не рассказывать.
Я промолчал, потому что, абсолютно не задумываясь о старых сказках и поверьях, поступал так же. Ни словом не обмолвился о похожей на меня девушке никому из тех, с кем работал и жил под одной крышей. Если уж встреча на тёмной улице с двойником — не волшебство, тогда я уж и не знаю, что волшебством называть.
Что-то страшное и волшебное. Я бы мог рассказать ей много других сказок, куда более современных. О мёртвом городе где-то между Карханом и Рестой, попав в который, ты обязательно оставишь на его узких старинных улицах душу. О красивых женщинах, которые тормозят твою машину на безлюдных просёлках и умоляют помочь: авария, мой парень без сознания, это совсем рядом, надо только сойти с дороги, ведь машина улетела в кювет. И если вы поверили — да будет ваше посмертие лёгким.
У всех этих историй было нечто общее. Если ты слишком поздно заметил, что дорога стала пустой, или всё-таки вышел из автомобиля вслед за заплаканной красоткой, обратного пути для тебя уже нет.
Это вообще отличительная особенность чудес, добрых и злых.
...А за углом, буквально за улицу от родимой стройки, я с размаху влетел в дружественные объятия патруля. Узкий переулок был по вечернему времени пуст, так что ни малейших шансов затеряться среди людей мне не светило. В первый момент захотелось дать дёру, но тому, кто бежит, есть что скрывать. Будь я помладше года на три-четыре, можно было бы сказать, что живу в одном из домов, просто вышел в магазин за чем-нибудь к ужину. Зашёл бы в подъезд — благо тут они не запираются, район попроще, чем у Рин — выждал немного и преспокойно ушёл. Пару раз этот фокус действительно прокатывал, но теперь уже поздно, возраст не тот.
