"Ржавчина"

Тем, без кого эта книга просто не появилась бы на свет:

Марине Тураевой (Торманну де Фоксу), впервые увидевшей во сне мир Ржавчины,

Ирине Соколовой (Морихэл), первой читавшей все черновики, электронные и бумажные, и вместе со мной бродившей по дорогам этого мира,

моей маме — за безоглядную веру в меня,

Олесе Ярошко (Кайнэ) — за готовность бесконечно обсуждать свои и чужие истории,

Надиру Алиеву — за своевременные технические придирки,

Кире Можайской (Мыслящей Ртути) — за разговор об именах, сказках и символах,

Владу Гурееву (Аи Эмерсон) — за умение слушать,

Анне Мироновой (Кайсе), Алине Маргутовой (Алиньо), Eilien li Rea, Гадкому котичку, adept-13 и всем, кто терпеливо ждал финала.

А ещё — Ольге Волоцкой (Джему), а также Сергею Маврину и его группе. Потому что без их творчества история получилась бы совсем другой.

Песня о беглецах, которые никогда не возвращаются — "Runaway Train" группы "Soul Asylum".

Мы приходили странными путями...

Джем

Чужак. Пролог.

— Эй, парень, ты уверен, что тебе сюда? — окликнул меня водитель автобуса. Что ж, я его понимаю. Затерянный в глуши городок, вечер, единственный пассажир, к тому же — подросток.

Подхватываю рюкзак, спрыгиваю на асфальт.

— Уверен.

— У тебя здесь родственники? — Взрослые всегда ищут простые объяснения.

— Родственники, — успокаиваю я водилу. Тот прищуривается.

— Что-то не похож ты на местных.

— Дальние родственники. — Или он сейчас прекратит расспросы, или мне придётся хамить. Однако водитель отвалил.

А я двинул через пустырь к виднеющимся впереди панельным домам. Мотор за спиной коротко взрыкнул, показывая, что связь с внешним миром на сегодня прервалась.

Повезло ещё, что водитель не из местных — в таких городках, как правило, жители знают не только друг друга, но и всю родню до седьмого колена. Если жить тут постоянно, впору свихнуться или запить. Но постоянно мне и не надо. Всего-то немного подзаработать, отдохнуть и отправиться дальше. Да, я знаю, что в крупных городах легче найти работу или затеряться. Возможно, однажды я так и сделаю. Но, если тебя всё-таки выцепит миграционная служба, то останется только паковать вещички и ждать, когда отправят по месту жительства. Но мне туда уже три года не надо. А вообще принцип "самое тёмное место — под фонарём" я люблю.

Маршрут я выбирал просто — нашёл на карте ближайший к основной трассе населённый пункт. Хотелось бы, конечно, устроиться на работу поближе, но ни на заправках, ни в мотелях рабочих мест не было. А деньги кончались. Ну и вот. Здравствуй, славный город Эйслет. Уж какой по счёту в моей шестнадцатилетней жизни.

Бар был оборудован в полуподвале. Или не бар... В общем, забегаловка. Она же, как показывает опыт, клуб для обсуждения местных новостей.

Тесное помещение за годы его существования прокурили насквозь — не только топор, весь набор инструментов можно развесить. В углу бормотал телевизор. Публика — в основном мужчины в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти. Молодёжь, похоже, стремится отсюда уехать. Да и война когда-то изрядно проредила мужскую часть населения.

Я прошёл сквозь клубы табачного дыма к стойке. Немолодой крепкий мужик протирал стаканы.

— Здравствуйте. Вы хозяин? — Чужаков обычно не любят, но если ты чужак, лучше не пытайся сойти за своего.

— Ну, я.

— Вам нужен официант? Или уборщик?

— Подсобный рабочий нужен. Помочь, подать, принести, починить. Вот только потянешь? — засомневался мужчина.

Они все так смотрели — оценивающе, с прищуром: потянет ли этот тощий парень? Сможет таскать мешки, грузить коробки, разгребать мусор? Не сопрёт ли чего, если выпадет шальной шанс? Может, ему сразу — по шее и за порог?

— Потяну. — Пахать придётся много, но ничего. — А деньги?

— Я через час заведение закрываю, вот тогда и поговорим. Посиди пока.

... Хозяина звали Лори. После закрытия бара мы с ним договорились об оплате. Если коротко — я ношусь у него на подхвате, по истечении трёх месяцев мне платят. При этом кормят и позволяют жить в подсобке. Обе стороны закрывают глаза на возраст работника. Всё. Конечно, любой юрист при виде такого заключения договора удавился бы на собственном галстуке: никаких бумаг, просто потрепались с часик, и всё, приступай к работе. Когда-то я решил поинтересоваться, как устраиваются подработать нормальные люди. Что называется, на поржать. Согласиться на работу подросток может только в присутствии родителей, а владелец заведения, где кормят или наливают, должен у работника ещё и справку о здоровье спросить. В общем, юридический роман с прологом и эпилогом. Гарантий, что мне действительно заплатят, а не вышибут по истечении срока, правда, нет. Но я тоже не первый год на улице, чую, когда у человека никаких задних мыслей нет, а когда лучше сразу ноги делать.

— Пошли, покажу, где жить будешь.

Обещанная жилплощадь оказалась пустующей кладовкой, правда, довольно просторной. Ладно. На мешках с барахлом на складе мне спать тоже доводилось. И на заднем сиденье остова легковушки, брошенного у дороги.

— Квартира моя выше. Перетащишь раскладушку — и живи. Домой не пущу, уж извиняй — дочери подрастают. Следующая дверь — душевая для персонала. Завтра за час до открытия чтоб был на рабочем месте. Называть тебя как, если окликать придётся?

— Дэй.

— Разве такое имя есть?

Боги, папаша, а вам-то не наплевать? Запоминается хорошо, никаких дурацких сокращений к нему не выдумаешь.

— Раз меня так зовут, значит, есть.

— Ну, дело твоё. Дверь я закрываю.

Первым делом я не с раскладушкой начал возиться, а полез под душ. Тот, кому приходилось по несколько дней находиться в дороге, меня поймёт.

В треснутом зеркале на стене мелькнуло моё отражение. У меня лицо чужака, я говорил? У большей части населения Центральных регионов глаза серые или голубые, а волосы тёмно-русые. Поэтому мою смуглую физиономию в обрамлении длинных чёрных хайров видно за километр. Ах да, светло-карие глаза по контрасту со всем этим богатством кажутся почти жёлтыми, что превращает меня в воплощённую мечту любого патруля.

Отрубился я в ту ночь почти сразу же — сказалась усталость. А утро началось со звона посуды. Встал я, как мы и договаривались, за час до открытия. За это время надо было успеть расставить поднятые вечером стулья, принять кое-что из продуктов у владельца местного магазинчика и починить дверцу кухонного шкафа. Успел.

Ничего, видали мы работу и похуже. Машины, например, мыть. В этом случае необходимость впахивать с утра пораньше компенсировалась тем, что в рабочие дни посетители подтягивались ближе к полудню. С самого утра могли забрести только неработающие старики.

Скучно? Нет, скучно мне никогда не бывает. Я видел, наверное, больше городов, чем любой другой парень моих лет. Ради этого можно и потерпеть временные неудобства.

Никто не знал, откуда этого парня принесло в город. Нелюдимый и молчаливый, он не сошёлся близко ни с кем из здешних жителей. Впрочем, с ним тоже не стремились заводить знакомство. И что за нелёгкая потащила его в дорогу? Хотя тяжело, наверное, усидеть на месте, когда у тебя такие глаза.

За дочерей Лори опасался не напрасно. Старшая, Милли, была моей ровесницей и из кожи вон лезла, лишь бы доказать, что она уже взрослая. Всеми доступными способами.

Я ей казался диковинкой вроде экзотической зверюшки. Интересное, надо сказать, ощущение, но я ещё не настолько выжил из ума, чтобы крутить роман на таких условиях. К тому же она мне совсем не нравилась. Пухленькая, светленькая, с ямочками на щеках, по-своему, конечно, очень симпатичная. Я же предпочитал рыжих или темноволосых, с хрупкими фигурами и большими глазами.

Нет, в какой-то мере я её понимал. Сложно получить первый опыт, когда всё и все на виду. А я через несколько месяцев уеду и увезу маленький грех её юности с собой. Так ей не придётся всю жизнь встречаться со мной взглядами.

Но неплохо было бы и поинтересоваться моим мнением, разве нет?

— Дэй, помоги! — донеслось из подсобки. Я отложил топор, которым пытался поддеть крышку ящика с консервами. Подхватил у Милли корзинку овощей и отнёс на кухню. После чего продолжил мучить злосчастный ящик.

— Дэй.

— А?

— Что у тебя с глазами? Это линзы?

— Я похож на человека, у которого есть деньги на контактные линзы?

— Ну... Не знаю. — Милли сидела на высоком барном стуле, забросив ногу на ногу и старательно демонстрируя коленки.

То ли ржать, то ли плакать.

Так всё и катилось потихоньку. До одного памятного вечера в баре у Лори. Зашёл как-то мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти. Обширные залысины, обычная для этих мест одежда — потёртые джинсы и клетчатая рубашка.

И сразу разговоры стали чуть тише. Мужика не то что побаивались — скорее, опасались. Того, что он может сотворить.

Мужик протопал к стойке и заказал пиво.

— Дэй, достань! — крикнул мне Лори, не желавший отрываться от каких-то своих дел. Я полез в холодильник, вскрыл новую упаковку и поставил на стойку запотевшую банку.

Тааак.

Да что они все на меня пялятся?!

Что пялятся не с любопытством, а с суеверным ужасом, я понял лишь мгновение спустя.

— Лори, — процедил мужик сквозь стиснутые зубы, — ты кого на работу взял?

— А что не так, Рейт? — удивился хозяин.

— Глаза у парня поганые.

— Так мне с ним не детей делать, — попробовал неуверенно отшутиться Лори.

Но было поздно.

Все уже услышали и запомнили.

Рейт, как я потом узнал, был местным психом. Этакий дежурный скелет в шкафу каждого уважающего себя городка.

Причём двинулся он на войне, с фронта вернулся с нехорошим блеском в глазах и поселился в доме на окраине. Работал от случая к случаю и много пил, служа пугалом для городских мальчишек.

Но основная гадость состояла в том, что Рейт, хоть и псих, был всё-таки своим, а я, с полным набором шариков и роликов — приезжим. И не стоит думать, что это — пустой звук.

Милли повадилась якобы по делу заходить вечерами ко мне в кладовку. Без стука. Я уже подумывал привинтить к двери хоть какой-нибудь шпингалет.

В тот раз я сидел на раскладушке и перелистывал "Паруса и струны". Одна из немногих книг, когда-то захваченных мною из дома. Казалось бы, тому, кто вырос у моря, всякие корабельные приключения должны надоесть до зубовного скрежета. Но вот не надоедали.

— Дэй, ты мне не поможешь? — Милли мельком скользнула взглядом по обложке, но не заинтересовалась. Кажется, куда больше её удивило, что я вообще читаю.

— А что нужно сделать? — я отложил книгу.

— Вешалку в коридоре прибить.

— Сейчас. — Я потянулся за водолазкой, которую незадолго до того снял и пристроил под тощую слежавшуюся подушку (девчонка и не подумала отвернуться). Хотел собрать распущенные волосы в хвост, но не нашёл резинку. — Идём.

Мы поднялись в квартиру. Задачка оказалась пустяковой: вбить два гвоздя и пристроить на них доску с крючками для одежды. Кстати, что-то тихо в доме. Вечер уже, семья большая.

— А где все?

— Мама с отцом ушли в гости, брат где-то гуляет. А Айни в комнате телик смотрит.

Айни звали её младшую сестру.

Я вбивал второй гвоздь, Милли наблюдала, как я работаю.

— Милли, не в службу, а в дружбу. Не найдётся резинки для волос или шнурка? Закончу — отдам.

Она улыбнулась.

— Если хочешь, у нас дома есть хорошие ножницы. И машинка.

— Нет уж, спасибо.

— Думаешь, я не умею? — Милли решила обидеться. — Я брата стригу. И даже отца иногда.

Встретились, называется, две логики.

Ну и как ей объяснять прикажете? Отращивать волосы я начал незадолго до того, как ушёл из дома. За три года скитаний по дорогам моя грива отросла почти до лопаток. Это было... как знак начала новой жизни, что ли. Человеку свойственно отмечать происходящие в жизни события чем-то вещественным. Обычно покупают памятные безделушки, фотографируются. У меня нет дома, значит, остаётся творить что-то с собой.

Вот это я и попытался ей объяснить. Не знаю, поняла ли.

Но с её настойчивостью определённо надо что-то делать. Пойти, что ли, заявление в полицию написать?

По старой своей привычке я изучал окрестности любого населённого пункта, в который меня заносило. Как только выдалось свободное время — отправился бродить по окраинам. Обнаружил несколько заколоченных домов, нашёл почту и управу. Оказывается, помимо автостанции, в Эйслете была ещё и железнодорожная. Неработающая.

Похоже, ветка утратила своё значение. Может, во время войны. Рельсы ржавели себе, здание вокзальчика пялилось в небо проёмами окон. С одной стороны, мне нравятся такие пейзажи, а с другой... Я не помню войну, не могу её помнить. Я родился в последний её год. Даже не успел застать мальчишеского восторга по отношению ко всему армейскому. Но почему-то следы послевоенного запустения меня цепляют, уж не знаю чем.

А на обратном пути меня встретили. Следовало ожидать, конечно. Этакое официальное представление, ха. Если ты чужак, то это — привычное дело. Попробуем обойтись без драки, мне тут ещё жить, пусть и недолго.

Было их четверо. Моего возраста или чуть старше. Должны ещё учиться в школе, но наверняка уже помогают отцам на работе. Короткие стрижки, удобные свободные куртки. Интересно, кто лидер?

— Ты тот парень, который работает у Лори?

Какая, однако, вежливая встреча. Без претензий вроде "ты откуда такой?", "ты что тут забыл?" и "кто тебя сюда звал?".

— Ну, я.

— Говорят, ты к Милли клинья подбиваешь?

Что меня всегда поражало, так это то, с какой скоростью в таких маленьких городках разносятся сплетни. Причём ухитрившись по дороге измениться до неузнаваемости.

На энергии любителей почесать языки можно было бы сделать вечный двигатель. Странно, что это до сих пор никому не пришло в голову.

— Ну, некоторые говорят, что самолёты из рогатки сбивали, а что?

Тут важно удержаться на грани самоуверенности и пофигизма и ни в коем случае не позволить им перейти черту, за которой начинается унижение.

— А то, что не про тебя наши девчонки.

Мнение самой девчонки традиционно не учитывается.

Кстати, вот и лидер определился. Надо запомнить. Голубые глаза чуть навыкате, каштановые волосы, привычка до хруста разминать пальцы в процессе разговора.

Я пожал плечами.

— Не претендую.

— Ну, смотри. — Похоже, в их планы драка тоже пока не входила. — Город у нас тихий, проблемы ни к чему.

Ага, прямо полицейские из вечерних телесериалов! "Мне не нужны неприятности в моём городе". И я в типаж уж больно хорошо вписываюсь. Мрачный, лохматый, в потёртой кожаной куртке. Не суждено мне дожить до конца серии, я просто обязан непонятно зачем взять в заложницы пухлую продавщицу из местного магазинчика, после чего поймать пулю от отважного полицейского и в оставшиеся до рекламы несколько минут по-быстрому сдохнуть.

Вот только жизнь — не сериалы.

— Я учту.

На первый взгляд могло показаться, что он делал всё, чтобы стать незаметным. Тёмная неброская одежда, спокойная вежливость в обращении с горожанами. Большую часть времени приезжий отдавал работе.

Но получалось наоборот. На него невольно обращали внимание, когда он заскакивал к владельцу магазина с каким-нибудь поручением Лори или просто шёл по улице. Люди удивлялись его привычкам бродить по окраинам и брошенным зданиям. Каждое движение, каждое слово выдавало в нём чужака, и он должен был уйти. Это было ясно всем.

Кроме него самого.

Рейт вошёл в забегаловку. Я опять подменял Лори, до вечера было ещё далеко, народу собралось немного.

Мне следовало насторожиться.

Рейт уселся на стул у стойки.

— Пива.

Ладно, мне его вежливость по большому барабану. Тем более что он, кажется, уже поддал где-то до этого.

— Пожалуйста, — я постарался изобразить убийственную вежливость. И встретился с ним взглядами.

А потом Рейт вытащил руку из-за борта потёртого пиджака. В ней была неопознанная склянка с прозрачной жидкостью. И её содержимое он выплеснул мне в лицо.

— Закрой глаза!

Не знаю, что спасло меня в большей степени: собственная реакция или его дрожащие руки. Хотя слепое везение тоже не стоит сбрасывать со счетов.

Примерно половина содержимого склянки пролилась на стойку, остальное выплеснулось мне на куртку.

И всё это под нестерпимый, переходящий в визг крик:

— Закрой глаза!

Стойка дымилась. Моя куртка тоже.

Движение, которым парень увернулся от летящей в лицо кислоты, было почти звериным. Движением того, кто привык к разного рода потасовкам. Таких навыков не приобретёшь, если всегда находился в ладах с законом, это уж точно. Кто знает, кем он был до того, как пришёл в Эйслет, и от кого, возможно, здесь прячется?

К исходу второго месяца я понял, что переоценил своё терпение. Косые взгляды становились всё нестерпимее. Всё сложнее было сдерживаться и игнорировать хамство некоторых посетителей.

Рейт после того случая извинился перед Лори. Как я понял — за изгаженную кислотой стойку. И даже вроде как сколько-то заплатил за ущерб, чтоб не доводить дело до суда. Единственный в городе полицейский выписал ему штраф за нарушение общественного порядка. И отпустил. А что с него взять — псих же!

Рейт продолжал заходить в подвальчик выпить пива. Видя меня за стойкой, демонстративно отходил в сторону и ждал, пока подойдёт Лори, заказывая выпивку только у него.

Проблема была даже не в этом, а в том, что в игру вступило вечное "а может".

"А может, зря Лори приблудного на работу взял?"

"А может, и впрямь Рейт чего в его глазах увидел? Нет дыма без огня".

На всякий случай я попросил Лори выдать мне вперёд те деньги, которые я успел заработать. Если придётся быстро валить, останусь хоть с чем-то.

И как в воду глядел.

Как-то после рабочего дня, когда я нёс пустые коробки к мусорке, ко мне подошла та четвёрка со станции.

— Уходи отсюда, парень.

И вот тут я не выдержал. Выискались, понимаешь ли, борцы за нравственность и общественное спокойствие.

— С чего бы вдруг?

Лидер пожал широкими плечами.

— Люди волнуются. И мой отец считает, что тебе лучше уйти.

— Кто это — твой отец?

— Глава города.

О, вот даже как. Я-то думал, передо мной уличная шпана, а оказалось — сын первого лица. Ал, если ничего не путаю. Пару раз его имя мелькало в разговорах, всегда с оттенком восторга: вот какого сына мужик воспитал, и спортивного, и умного, и ответственного, есть кому место передать.

Иногда мне кажется, что в таких городках не заметили конец эпохи феодализма.

— Я не нарушаю закон. — Ага, не считая некоторых проблем с продлением документов. — Или это автономная территория, и здесь другие правила, о которых я не знаю? Нет? Тогда, думаю, разговор окончен.

Я развернулся и пошёл обратно. Может, не стоило быть таким жёстким, но нервы уже были на пределе.

Словно поняв, что его разгадали, приезжий стал вести себя агрессивнее. Стал несдержан на язык, больше не пытался изображать законопослушного гражданина. Всем окончательно стало ясно, что добровольно он город не покинет.

В тот вечер меня понесло погулять. Когда целый день вынужден пялиться на чужие лица и слушать неинтересные тебе разговоры, волей-неволей захочешь куда-нибудь свалить. А тут ещё Лори по каким-то семейным причинам решил закрыться пораньше... Короче, удача в тот день решила сыграть на моей стороне, и я отправился бродить. Там, кстати, есть классный заброшенный завод. Странноватое увлечение — рассматривать развалины, да? Это, видимо, из детства, из моего родного города. Там хватало нежилых домов и нефункционирующих агрегатов. Не знаю, почему меня это привлекает. Наверное, потому, что совсем недавно в таких местах ещё кипела жизнь. Не полулегендарная, как на археологическом раскопе, а такая как наша. Люди смотрели телевизор, работали, отмечали праздники, воспитывали детей. А потом исчезли. Может, это попытка представить, каким был бы мир без нас?

Завод, кстати, отнюдь не лежал в развалинах. Производство просто бросили, а не вывезли в другое место. Ржавели станки в пустых гулких цехах, натекали лужи дождевой воды под пробоинами в крыше. Пара табличек по-прежнему уведомляла, что посторонним вход запрещён. Бетонная площадка, на которую, видимо, подъезжали грузовики с сырьём или, наоборот, за готовой продукцией, зарастала упрямой травой. Интересно, кстати, что тут производили? По станкам не понять, я не спец. Спросить, что ли. Кстати, сколько я про такие вот заброшенные объекты слышал страшилок в придорожных барах — не счесть. И мёртвые рабочие там по ночам впахивают, и неопознанные твари кого ни попадя жрут, и маньяки девушек на части режут. Ну, это не считая легенд про призрачные машины, в которые лучше не садиться — увезут прямиком на тот свет, про сбитых детей, преследующих своих убийц, про несуществующий поворот с основной трассы и прочие дорожные прелести. В каждом баре найдётся рассказчик, который если не "сам видел", то точно слышал от того, кому "можно верить". Верил ли я? А демоны его знают. Слушать любил, чего уж там. Хотя... была на моей памяти одна выработанная шахта, которая оч-чень мне не понравилась.

В ближайшем к забору цеху местные подростки, кажется, устроили распивочную. Бутылки, надписи на стенах. А дальше то ли заходить не рисковали — вдруг что обвалится — то ли у них тоже свои байки травят. Хотя у Лори, например, ни разу не слышал ничего подобного. В общем, увлекло меня это дело, и о времени я вспомнил только когда уже явственно стемнело. Вышел из цеха, с сожалением посмотрел на намертво запечатанные заводские гаражи и двинул обратно. Перспектива сломать в темноте ногу на какой-нибудь полуразвалившейся лестнице не грела совершенно. Очень надеюсь, что Лори мне не станет скипидарить мозги за отлучку. Я выбрался с территории завода через пролом в бетонном заборе. Кажется, будет дождь.

...Плюньте с чистой совестью в лицо тому, кто считает, будто перед тем, как начать уличную драку, следует произносить долгие монологи с наездами и претензиями. То есть это, конечно, бывает, но только в том случае, когда жертву хотят раздавить морально. Если необходимо нанести максимальный физический ущерб за минимальное время, никто не утруждает себя пояснениями вроде "зачем" и "за что".

Он бросился на меня из какой-то щели между домами. Первый удар в лицо я бездарно прохлопал. Отлетел к стене. Силой моего противника боги не обидели, так что на земле я оказался довольно быстро. Он подскочил, надеясь закрепить успех. Конечно, запинать лежачего — святое дело. Я поймал его за ногу, дёрнул. Мы покатились по земле.

Момент, когда появился нож, я пропустил.

Просто ситуация сразу переросла из уличной драки в борьбу за жизнь. Лезвие плясало перед глазами. Я не помню, в какой момент тёплая рукоять перешла в мою ладонь. А вот какой податливой бывает человеческая плоть под напором железа, запомнил очень хорошо.

Навалившееся на меня тяжёлое тело обмякло. Я спихнул его и поднялся с асфальта. Моросил дождь, ветер бросал пригоршни капель в лицо. Неожиданно зажёгся, мигнув, одинокий фонарь. В его свете я смог разглядеть нападавшего. Голубые остановившиеся глаза, каштановые волосы, знакомая куртка. Ал. Этого следовало ожидать.

У моих ног лежал труп с ножом в животе. Крови на руках, вопреки ожиданиям, не было.

Только грязь.

Я прекрасно понимал, что без документов и денег далеко не уйду при всём желании. Значит, надо было вернуться к Лори и забрать рюкзак. Вот только как? Обычно, если хозяин уже закрывал дверь бара, я просто звонил в квартиру. Мне открывали, я никогда не задерживался настолько, чтобы приходилось будить кого-то. Но сейчас этого лучше не делать.

Побродил вокруг дома и обнаружил ведущее в полуподвал окошко. Надеюсь, мне удастся провернуть один старый фокус. Я нашёл в кармане подобранный на заводе кусок тонкой проволоки. Согнул конец в петлю и просунул в щель между створками окна. Повезло, что у хозяйственного Лори не дошли руки до ремонта подсобок. Иначе фиг бы у меня что-то получилось. Так, где там у нас шпингалет... Внезапно в окне квартиры надо мной вспыхнул свет. Я рефлекторно вжался в стену, но жёлтый прямоугольник, лежащий на земле, не перечеркнула человеческая тень. Просто кому-то надоело сидеть в темноте. Ага, есть! Я подцепил шпингалет и потянул его вверх. Толкнул раму и с грехом пополам протиснулся внутрь. Окошко оказалось кухонным, дальше — дело техники. Найти свою каморку и рюкзак в ней можно, не включая света. Вот и пригодилась параноидальная привычка никогда не распаковывать вещи.

Выбравшись, до угла дома я шёл по стеночке, а там сорвался с места и побежал. Только мокрые ветви по лицу хлестнули.

Ночная дорога приняла меня, как принимала всегда. Я знал, что к рассвету уже буду далеко. А там поймаю попутку. Ала... Его тело не найдут до утра. Жителям Эйслета ничего не осталось от меня. Кроме короткого имени и моего преступления.

И никто никогда не узнает, как я стоял на тёмной улице с окровавленным ножом в руке. Не знаю, зачем я забрал его с собой. Хотел запомнить? Впрочем, об этом тоже никто не узнает.

Кроме меня.

Словно в ответ тёмное небо обрушилось проливным дождём.

Семь лет спустя. Седьмой год Ржавчины.

Ночь, в которой стали тенью города...

Джем

Рин.

— Зачистка проведена успешно. — Дэй стоит перед полковничьим столом, отчитываясь на правах старшего нашей двойки. — Территория вполне пригодна для заселения и восстановления производства. На первых порах я бы предложил усилить патрули, пока народ не обживётся.

Нет, всё-таки докладывать так, как велит устав, он никогда не научится. Да и выправка у него явно не та. Не то чтобы кто-то требовал, просто я не раз замечала, как наши офицеры иногда переглядываются с удручённым видом. Нелегко им к такому привыкнуть. И на что хочешь спорю, Дэй тоже замечает. Но останавливаться явно не собирается. Полковник — полуседой человек с почти квадратными плечами — задумчиво кивает.

— Надо отметить на карте районы, где необходимо восстановление городских коммуникаций. Отдохнете — займетесь.

— Да, конечно.

И опять — безупречно вежливо и точно, но совершенно не так, как следует отвечать в армии. Впрочем, мы и не в армии. Да, на Базе заправляют всем военные — без их опыта у нас никогда бы не получилось удержать от развала остатки страны, но назвать её военной организацией было бы перебором. Просто люди, которые в самом начале череды катастроф решили делать что-то не только для себя, но и для других.

— Можете идти.

Мы выходим за дверь, спускаемся вниз и с облегчением плюхаемся на ступени крыльца. Интересно, чего больше хочется — в душ или спать? Впрочем, если остаются силы расставлять приоритеты, значит, не настолько вымотались. Значит, в душ.

— Рин, здорово! — слышу я голос Стэна, но его тяжёлая загорелая рука хлопает по плечу не меня, а Дэя. — Ох, прости. Со спины я вас всегда путаю.

Это дежурная шутка. Длинноволосый парень и раньше выглядел с точки зрения большинства странновато, что уж говорить теперь. А причёски у нас действительно одинаковые. Косы.

— Да ради всего святого, путай на здоровье, — ухмыляется Дэй. — Я просто буду знать, когда меня вдруг обнимут сзади, что это попытка пристать к моей девушке. И приму меры.

Смеёмся. Даже удивительно, как был нам нужен этот смех после трёх дней нервного напряжения и сна в обнимку с оружием.

— Ну как, удачно сходили? Чистый район?

— Чистый, — отзываюсь я. — Посёлок городского типа, если по старым картам смотреть. И даже почти целый. И ничего странного.

— Духи перекрёстков, — восхищённо произносит Стэн, — а ведь лет пять назад мы все здесь ютились, помнишь? А теперь и город восстановили, и электростанцию у реки, и рабочий посёлок.

Надо будет у Стэна спросить как-нибудь, что за духи такие. В нашей мифологии их нет, точно помню.

— Вы, кстати, домой собираетесь? Тут как раз машина в город идёт.

Блаженная сонливость тут же слетает с нас.

— И молчит!

Дэй сидит на кровати и расчёсывает влажные после душа волосы. Я не выдерживаю.

— Тебе помочь?

Он поднимает на меня взгляд. Сейчас, когда тугая коса расплетена, а камуфляж сменился джинсами и футболкой — потёртыми, выцветшими — ещё сильнее заметна инакость.

Золотисто-карие глаза миндалевидного разреза на слишком правильном и тонком лице. Смуглая кожа. Слишком плавные движения, гибкое, но отнюдь не хрупкое тело. Слишком... Этого не спрятать в толпе, не обезличить формой. Я хорошо это знаю. У меня такие же глаза.

— Ну помоги.

Дэй садится на пол у моих ног, позволяя возиться с умопомрачительной гривой цвета воронова крыла.

— О, уже до пояса отросли, — комментирую я. Расчёска легко скользит по тяжёлым прямым прядям. Медитативное занятие.

— А я говорил, что тебя догоню. Тем более что мне нравится.

Только я знаю, как хрупка может быть эта красота. Как грубеют руки от прикосновений к оружию, как чётко ложатся шрамы на кожу.

Я собираю его волосы в сложный узел и закалываю своими шпильками. Получается интересно.

— Эй, что ты там делаешь? — Он резко оборачивается, и созданная с таким трудом причёска разваливается. Я даже не пытаюсь сдержать улыбку — всё равно не получится.

— Ах так, — дурашливое выражение лица Дэй безуспешно пытается превратить в строгое, — ну держись.

После короткой борьбы на полу оказываемся уже мы оба. Я откидываюсь на спину с чувством выполненного долга. Сражалась до последнего. Дэй склоняется надо мной, чёрный водопад волос закрывает полмира. Я позволяю себе насладиться этим зрелищем. Словно отражение неожиданно обрело мужские черты. Нелепая шутка природы, создавшей двух идеально похожих существ. Иногда мне в голову приходит страшная мысль: сколько в этом самолюбования, а сколько истинных чувств?

Живут, правда, такие мысли недолго. До подставленного в бою плеча, до такого вот взгляда, до переплетённых пальцев.

Под утро нас разбудил стук в дверь. До телефонов в каждой квартире нам ещё далеко — они только в учреждениях, в штабах и на складах. До электрических звонков — тоже. С электричеством периодически бывают перебои, на ночь его вообще отключают, так что возле зеркала я всегда держу пару самодельных свечей и фонарик с комплектом батареек.

На пороге обнаружился знакомый шофёр с Базы.

— Привет, — я выглянула из-за плеча Дэя, — что-то случилось?

— Ничего страшного, иначе бы подняли по тревоге, — ответил вместо парня Дэй. — Просто Джори срочно вызвали в госпиталь, и она не сможет поехать в Столицу за вакциной.

— И ехать придётся мне, так? — я оглянулась на собранные "тревожные рюкзаки" у стены — старые привычки отмирают медленно. Если честно, мы не слишком торопимся их изживать.

— Вам двоим, полковник сказал, — вмешался шофёр. — Без стрелка он машину не отпустит, а выходные потом догуляете.

Мы переглянулись.

— Ну что, пять минут на сборы?

Машина, которая должна была подбросить нас до Базы, оказалась перекрашенным в защитный цвет гражданским внедорожником. По дороге мне даже удалось немного подремать на плече у Дэя.

— Слышали, какой вам груз приготовили? — не здороваясь, спросил Стэн.

— Какой? — Я ёжилась на утреннем холодке, мечтая поскорее заскочить в штаб. — Мы же за вакциной едем.

— Волчью тушку. Полковник связался с каким-то светилом биологии, посылает ему для исследований.

— Сам связался? — присвистнул Дэй. — В лесу что-то сдохло, однозначно.

Не любит полковник учёную братию. Подозреваю, где-то в глубине души винит их в произошедших с планетой катаклизмах. Последний такой островок логичных объяснений для человека, представления о мире которого оказались вывернуты наизнанку.

— Так волк и сдох. — Стэн сегодня прямо-таки неприлично весёлый. — Не без помощи автоматчиков, естественно.

— Меня больше волнует, как мы его повезём. Надеюсь, он не разложится.

— И не встанет.

Я промолчала — в кладбищенских шуточках, которые так любят чистильщики, всегда ровно половина шутки. Всё остальное — вечное "а вдруг?". Да и некогда болтать, нас полковник ждёт.

— Особых инструкций, думаю, давать не стоит. — А полковник всё равно напряжён, хоть и задание почти пустяковое. — Где склад, на котором вам медикаменты получать, знаете. Поедете на столичной машине, чтоб порожняком её назад не гнать. Обратно — на нашем базовском грузовике, по времени как раз получится. Это — адрес учёного, которому нужно передать волка. Профессор Гаэнар. — На тоненькую пачку накладных для получения груза ложится листок с написанным от руки адресом. — Там домашний ещё указан, на случай, если в институте его не будет.

Гаэнар, Гаэнар... Не по его ли учебнику я к вступительному экзамену когда-то готовилась? Ладно, спросим.

— Вы на тушку тоже документы заполните, — просит Дэй. — А то прицепятся на въезде в город.

— Ладно, будут. — Полковник склоняется над отпечатанным на старенькой машинке бланком. Я, пытаясь окончательно проснуться, разглядываю висящие над его столом карту местности и план Базы.

База — настоящая крепость. Я помню, как укрепляли бетонный забор вокруг бывшей воинской части, как наматывали новые витки колючей проволоки. Над забором вознеслись вышки, на них — пулемёты. Все деревья вблизи вырублены, чтоб увеличить обзор. От Восточных ворот убегает широкая дорога. Асфальт кое-где потрескался, и сквозь него упрямо пробивается жухлая зелень. По этой дороге приходят грузовики из Столицы и других городов. На вылазки мы ходим через Западные, в них упирается утоптанная многими ногами тропа, спускающаяся через поле к реке.

Там пейзаж вроде бы более мирный. Пологие берега, поросшие жёсткой травой. Лес на том берегу. Неширокий деревянный мостик чсерез эту самую речушку.

И чёрная вода. Абсолютно чёрная, не как по осени, а будто в реку краски или мазута налили. Отражения — смутными силуэтами.

Впрочем, я никогда не стремилась разглядывать в этих водах своё отражение.

Однажды, помню, мы возвращались с задания, и пришлось переходить речку ниже по течению, по камушкам. Никогда не забуду это ощущение: казалось, будто справа и слева от тебя не несколько метров глубины, а бездонная пропасть.

Было дело, наши научники уговорили кого-то из бойцов спустить с мостика ведёрко и принести водички на анализ. Оказалось, обычная вода. Мутная и грязная, но не чёрная точно. Полковник тогда устроил разнос учёной братии, мол, нечего всякую дрянь на Базу таскать. А когда опыт с ведёрком решили повторить, бечёвка оборвалась, словно дёрнул кто-то. А, может, просто коряги на дне.

Мы ходим через этот мост каждый день. Речка отделяет прилегающую к Базе территорию от леса, живущего какой-то своей, непонятной, а потому опасной жизнью.

Если взглянуть на карту, окажется, что река почти параллельна ведущей в город трассе. Но река в конце концов распадается на ручьи и исчезает где-то в болотах, а дорога тянется и тянется всё дальше на юг, разматывая пыльные километры. Мимо оживающих городов, мимо руин, мимо последнего форпоста, за которым начинаются пески, к морю. В край, солнце и ветер которого намертво въелись в кожу Дэя.

Таков теперь мой мир.

Когда мы спустились во двор, Стэн и один из наших механиков уже заколачивали ящик с грузом. Я принюхалась — нет, разложением не пахнет.

— Не волнуйся, — утешил меня Дэй. — Стэн говорит, они его завернули в брезент и обложили пакетами со льдом. Так что как-нибудь довезём. Эй, шеф, — это уже незнакомому шофёру, — На ночь на Перевале остановимся?

— А где ещё? — Шофёр мрачен и небрит. — Нет, если хочешь, можем хоть в чистом поле, но я предпочитаю есть горячее и спать в тепле, раз уж возможность выпала.

Наконец ящик заколочен и погружен, документы аккуратно сложены в мой рюкзак, погода, дорога и груз обложены шофёром не по одному разу. Можно ехать. Дэй запрыгивает в кузов и помогает влезть мне.

Двери закрываются. Следующая остановка — Перевал.

Трясясь в крытом брезентом кузове, красот дороги не увидишь. Разве что любоваться на убегающую назад полосу асфальта, но для этого надо откинуть брезентовый полог. Разговаривать тоже не хотелось. Впрочем, с Дэем можно просто молчать, завернувшись в одну плащ-палатку. Когда-то — вечность назад — мы могли валяться рядом на кровати, читая каждый свою книгу или часами бродить по старым районам города, держась за руки. Машину равномерно потряхивает на выбоинах. Потом водитель сбрасывает скорость, слышится окрик охранника. Остановка. Стук в кузов.

— Вылезай, приехали!

Не знаю, кто и когда назвал это место Перевалом. Может, так сокращали слова "перевалочная база". Когда-то это была большая охраняемая стоянка для дальнобойщиков. Со своей заправкой, небольшими магазинами и гостиницей. Теперь Перевал больше всего похож не то на передвижной цирк, не то на лагерь кочевого племени. Мест в гостинице давно уже не хватает для всех желающих, и вокруг неё лепятся палатки. В больших бочках сжигают мусор — на должном удалении от заправки, разумеется. Вокруг огня собираются люди — перекусить и поболтать. Кто-то спорит, кто-то негромко поёт, кто-то уже откровенно клюёт носом, не обращая внимания на шум и гам.

— ... И когда ты решишь свернуть с этой трассы на просёлок, вспомни: нет там никаких просёлков. Только ответвления, но это широкие асфальтированные дороги.

— Ну к демонам твои проклятые просёлки, — перебивает Дэя один из шофёров. — Мне завтра в рейс, между прочим.

Суеверный народ водители, я их понимаю.

— Могу про девушку на мосту рассказать, — меняет тему Дэй.

— Потом, — требуют из темноты, — ты про поворот закончи.

Шофёр сплёвывает в огонь и уходит ночевать в кабину.

— Если этот поворот всё же увидел, то дави на газ, не вздумай остановиться. Даже просто посмотреть. И не дай боги увидеть, как там, за деревьями, свет фар мелькает.

— Так это что, призрачная машина? — ржёт кто-то.

— Может, и так, — произносит Дэй, отстранённо глядя в пламя, — а может, это просто похоже на свет фар. Те, кто мог бы рассказать, вряд ли находятся в этом мире. Есть только пара счастливчиков, которых скорость да удача вывезли.

— Так это правда? — тот же парень, что спрашивал про машину.

— Люди говорят — правда.

— А, — разочарованно тянет любопытный, — я-то думал, ты сам видел...

— Кое-что и сам видел. — Тон Дэя меняется, совсем чуть-чуть, и надо хорошо его знать, чтоб заметить это.

— О, другой разговор!

— Было мне четырнадцать тогда. Так получилось, что пришлось заночевать в склепе. Паршивый такой городишко: заправка, магазин да мэрия. Начало осени, дождь, как будто на небесах все трубы прорвало. И, как назло, пустые карманы. А под крышу-то хочется. В общем, бродил я по улицам, пока темнеть не начало, и вышел к кладбищу. Думал, хоть к сторожу попрошусь. И тут облом — нету сторожа. И сторожка запертая стоит. А склеп там действительно красивый, хоть и старый. Статуи у входа, двери резные. И дыра в крыше, как раз просочиться. Ну, я и спрыгнул.

— Страшно небось было?

— Страшновато, конечно. Я даже прощения попросил. Ну, положено так, когда в заброшках ночуешь. Выбрал угол посуше, залёг, долго всякие шорохи слушал, да так и заснул. Просыпаюсь среди ночи, гроза прошла, сквозь дырявую крышу звёзды светят. Поворачиваю голову. И вот тут, ребята, было бы сердце послабее, там бы и помер. Смотрит на меня лицо с провалами глаз. Пристально так. Сцапал камень, да ему в лоб, — Дэй выдержал паузу. — Зеркало. Но у меня так руки тряслись, что я из склепа вылез и остаток ночи по округе шатался. Потом мне, кстати, рассказали, что раньше действительно в изголовье покойнику зеркало ставили. Ну, чтоб душа себя увидела и вспомнила, а не нечистью стала. А утром я своё отражение в витрине разглядел и понял: даже если там какие упыри были, все разбежались. После той ночёвки мной не только живых, мёртвых — и тех пугать можно было.

Взрыв хохота.

— А ещё знаешь?

— А как же. Про хранителя струн слышали? Мне один уличный музыкант рассказывал...

Истории у Дэя всегда разные. Люди любят страшные и красивые сказки умершего мира. Возможно, потому, что на смену им явилась не менее страшная явь. В истории, рассказанные Дэем, никогда не попадает ничего из нашего боевого опыта. Чистильщики. Боевая двойка. Боец и медик. Чуть ли не с первого года Ржавчины — а ведь шесть лет прошло. Кого-то из наших мы подбирали потерявшими разум, кто-то пропал без вести. А мы живы. То ли везение, то ли особый склад ума, позволяющий не пускать в себя безумие неисследованных территорий.

— ...Кто-то говорит, что уличного музыканта случайно застрелил выбегающий из банка грабитель. Кто-то — что у него было слабое сердце, и однажды он просто упал на асфальт, выронив гитару. Но все сходятся в одном: иногда, когда идёт дождь, в подворотне можно услышать тихую мелодию. Если пойти на звук, она станет громче и чётче, но гитариста ты так и не увидишь. Если хватит смелости идти дальше, в абсолютно незнакомом дворе ты увидишь пустой гитарный кофр. Мелодия достигнет своего пика и смолкнет. В кофр нужно положить подношение. Монету, браслет, брелок от ключей, пластиковую зажигалку, шпильку — что угодно.

— Шпильку-то нафига, он же не девка?

Дэй встряхивает головой, перебрасывая на грудь толстую косу.

— Вопросы?

— Ты не хвастайся, ты дальше рассказывай. Зачем это нужно?

— Затем, что за хорошую музыку не грех и заплатить, — пожимает плечами Дэй. — А у музыканта, который это сделал, струны дольше не рвутся.

— А кто не заплатил?

— Думаю, тот, кто не хочет платить, музыку и не услышит. Даже если она будет играть прямо над ухом. Ходили же люди мимо гитариста, не обращая внимания, пока он был жив.

Холодный город под дождём и плачущая в подворотне гитара. Есть в этом что-то завораживающее. Я тоже люблю красивые и страшные сказки. А, может, Дэй просто умеет их рассказывать.

Дэй.

До Ржавчины в Столице я не был ни разу, сказалась моя нелюбовь к мегаполисам. Говорят, нынешний город — лишь тень былой красоты. Не знаю. Мне не с чем сравнивать, разве что с пожелтевшими открытками. Рин как-то сказала, что Столица напоминает ей сломанное украшение из бабушкиной шкатулки.

— Находишь его на самом дне, понимаешь, что оправа искорёжена, половины камней недостаёт, серебрение облезло, а цепочки запутались. И всё равно красиво.

Мне бы такое сравнение и в голову не пришло за неимением бабушкиной шкатулки, но, пожалуй, лучше и не скажешь. Ажурные пешеходные мосты, перекинутые над перекрёстками улиц — та самая искорёженная оправа. Остовы так и не восстановленных зданий — следы выпавших камней. Выгоревшая краска стен — облезлое серебрение. Драгоценность, брошенная на развилке дорог.

Когда мы добрались до склада, оказалось, что придётся подождать часа три, пока груз по нашему заказу соберут и упакуют.

— К профессору? — сощурилась Рин. — Мне очень хочется узнать, кто ему сказал, что поступающим в университет нужно всё объяснять в таких зубодробительных выражениях.

— Думаю, это было первой проверкой, — предположил я. — На терпение.

Шофёр согласился подбросить нас до здания института. Если бы отказался, я бы открутил ему что-нибудь жизненно важное: прыгать с тяжеленным ящиком по улице не хотелось совершенно.

А вот дальше началось шоу.

Когда мы добрались по данному полковником адресу (это был главный корпус), высокие двери оказались заперты. Мы обошли здание вокруг, обнаружили чёрный ход, но седенькая вахтёрша пояснила нам, что профессор Гаэнар здесь появляется только иногда, а искать его нужно в другом корпусе совсем по другому адресу.

Мы долго петляли по каким-то совсем уж узеньким улочкам, пока не обнаружили голубой двухэтажный домик в старинном стиле. На фасаде белели многочисленные сколы отвалившейся штукатурки. Здесь было пооживлённее. Я поймал за рукав тоненькую девушку в потёртом чёрном костюме.

— Простите, мы ищем профессора Гаэнара. Где его кабинет?

— Левый коридор, сто шестой. Только его нет.

— Как, опять? — вырвалось у Рин.

— Девушка, — убедительно попросил я, — найдите нам, пожалуйста, профессора Гаэнара. Он должен получить груз. Там материал для исследования. — Я кивнул в сторону ящика, который мы с шофером втащили в холл.

Девушка кивнула и исчезла где-то в переплетении институтских коридоров. Я огляделся в поисках стульев или хотя бы удобного подоконника. Ага, как же. Тогда мы с Рин уселись прямо на ящик, прислонившись к стене. Странно, у меня с утра такое чувство, будто чего-то не хватает. Только сейчас понял, чего. Автомата. В Столице их запрещено носить всем, кроме гарнизона. Вроде бы и задание выполняем, а с собой только пистолеты, будто у себя в городе по улице идёшь. Вот и привык к оружию, как к части тела. Несколько лет назад, кстати, обзавёлся вторым пистолетом. Шикарная трофейная машинка с минувшей войны. Подобрал на одном задании в куче досок, некогда бывших чьим-то письменным столом, игнорируя все приметы и возможную судьбу предыдущего владельца. Забавно. В семнадцать я считал себя в принципе неспособным выполнять чьи-то приказы и носить форму. Я перевёл взгляд на Рин и улыбнулся. А в шестнадцать не мог представить, что буду просыпаться рядом с одной и той же девушкой, при этом ощущая себя счастливым.

— Чему улыбаешься?

— Да так. Понял, что счастье — штука на редкость простая. И достижимая.

— Ценное наблюдение. — Она склонила голову мне на плечо. — Я не шучу, правда, ценное. Вот только, чтоб до некоторых это дошло, пришлось мирозданию пошатнуться.

— Ничего, выправим.

— Молодые люди, вы ко мне? — Из коридора вынырнул седенький невысокий человечек в белом халате. Чем-то таким старым, полузабытым повеяло от этой фразы. Как будто мы с Рин пришли пересдавать экзамен. Это при том, что я в университете вообще не учился.

— К вам, если вы профессор Гаэнар, — я неторопливо поднялся. — Только найдите какого-нибудь лаборанта, чтоб помог ящик дотащить.

На заданиях не получается жалеть друг друга, любое послабление напарнику может оказаться гибельным. Дал поспать подольше — не выспался сам, а потом в решающий момент подвёл измотанный организм, и нажал ты курок на полсекунды раньше или позже. Но чтоб я позволил Рин тащить груз вместе со мной, когда рядом имеются молодые здоровые парни...

Лаборант нашёлся быстро, видимо, профессор Гаэнар обладал определённым весом в этом научном бедламе. Пришлось спускаться в полуподвал, где обнаружился небольшой кабинет и холодильник вроде тех, что раньше стояли в моргах. Сейчас-то умерших чаще сжигают. Раньше всё боялись какой-то заразы, да и места для кладбищ не было, а теперь, кажется, это стало традицией. Не самый плохой вариант погребения.

— Помочь вам ящик вскрыть? — спросила Рин. А что, время у нас ещё есть, а профессор крепким не выглядит.

— Буду вам очень благодарен, леди...

— Ринара Сайлас. — Рин редко представляется полным именем, но, кажется, институтская атмосфера подействовала и на неё.

— Дэй Райнен. — Надеюсь, мужику хватит такта избавить нас от вечного удивления окружающих: "Ох, я думал, вы родственники!" Такта хватило. Мы содрали с ящика крышку, пакеты со льдом отправились в мусорку, и на свет белый был извлечён труп волка. Морду буквально вспороло очередью, о сохранности глаз можно было даже не заикаться, да и череп достанется здешним исследователям не в идеальном состоянии. Этого зверя убивали долго. Рин, изучавшая биологию, когда-то объясняла мне, что таких тварей в природе в принципе существовать не может. Что они раза в два-три крупнее обычных волков. Что для дикого зверя нехарактерно нападать на человека, если этот зверь не голоден и его потомству ничего не угрожает. Что не бывает мутаций в первом поколении, да и во втором не такие заметные. Что... Но все эти выкладки опровергала лежащая перед нами мёртвая зверюга, начисто лишённая той дикой красоты, которую я видел в кино. Созданная из мяса и костей машина для убийства.

— Это его ещё удачно уложили, — объяснил я. — Повезло, что он был один, обычно стаями бегают.

— То, что волк вышел из леса, да ещё так близко к одной из баз, тревожный признак. Думаю, потому полковник и обратился к вам. — Рин теребит кончик перекинутой на грудь косы. Профессор хмурится, его благодушие как ветром сдуло.

— Значит, результаты исследования нужны как можно скорее, я правильно понимаю? Хоть одну живую особь бы для анализов. Нет, я не дурак, чтобы думать, что их можно легко и без жертв поймать. Но в таких случаях положено отмечать миграции, ареалы обитания и ещё много факторов. Нужны полевые исследования.

— С этим будут проблемы. С исследованиями на "диких" территориях. Там есть вещи опаснее волков. И куда менее подчинённые логике.

— Молодой человек, так вы чистильщик?

— Мы оба, — отзывается Рин, демонстрируя выцветшую чёрную повязку на рукаве — единственный положенный нам знак отличия. — Почему это вас так удивляет?

— Если честно, я представлял вас несколько иначе. Кем-то вроде элитного спецподразделения.

Ага, если бы.

— Внешность обманчива.— Рин пересекает маленький кабинет и берёт со стола раскрытый на чистой странице блокнот. — Что именно о волках вас интересует? Тут два живых свидетеля.

Рин.

— Вам никогда не приходило в голову, что вы особые люди? — спрашивает профессор, отставив в сторону чашку.

Стихийный сбор информации перешёл с столь же стихийное чаепитие.

— Чем именно особые? — Дэй безмятежно щурится на солнце за полуподвальным окном. При нашей работе начинаешь ценить каждую минуту покоя.

— Вы приходите в новый район, а творится там не пойми что...

— Вообще-то да. Спасибо, если дождь сверху вниз идёт. — Я честно пытаюсь понять, куда он клонит. О том, как приходится работать на неисследованных территориях, мало кто знает, кроме самих чистильщиков. Знают военные, читающие наши отчёты. Всем прочим в отсутствие газет и телевидения приходится довольствоваться слухами. Этот способ передачи информации пережил конец света и, кажется, переживёт века.

— Вот. А вы приходите, исследуете, наносите на карту...

— Стреляем, — добавляет Дэй, не меняя интонации.

— Стреляете. После вас приходят те, кто восстанавливает дороги и коммуникации, помогает выжившим, если они есть. Район заселяется. И странности уходят. Вы же мир заново творите! Меняете так, что он становится нормальным и привычным. А захотели бы — могли солнце зелёным сделать или доисторических животных развести.

Хм. Подозреваю, у любой изменчивости есть свои пределы. Но у профессора горят глаза, он готов с жаром отстаивать новую гипотезу. И мне вдруг становится жалко лишать пожилого уже человека им самим созданной сказки.

— Нет уж, спасибо, — Дэя перспектива явно не впечатлила, — мы лучше сделаем мир безопасным. Для всех. Ну, кроме идиотов, сующих пальцы в розетку или не ставящих оружие на предохранитель.

— Эмоционально. Скажите, Дэй, сколько вам лет?

— Двадцать три года.

У нас разница в возрасте — всего несколько месяцев. Мало кто верит, а тот, кто верит, обычно жалеет, что мы родились не в один день. Просто так, для полноты сходства.

— Я думал, меньше. Чем опаснее эпоха, тем раньше взрослеют люди. Напомнило мне это одну старую историю... Слышали когда-нибудь легенду об ахан?

— О ком? — переспросил Дэй, на секунду опередив меня. Какие-то магические существа, если ничего не путаю.

— Ахан. Детях, рождённых от союзов смертных с существами Иного мира. Помните все эти сказки про девушек, влюбившихся в лесных духов?

Точно! Мифологическая энциклопедия, большая, в плотном чёрном переплёте, с верхней полки родительского книжного шкафа. Кажется, к этой статье ещё прилагалась картинка с черноволосым всадником в алых доспехах. Цвета запёкшейся крови.

— Что-то такое было, — вспоминаю я. — Про Тайрина Чёрного Стрелка говорили, что он из рода ахан, но за точность цитаты не ручаюсь и ссылку на академическое издание старинных баллад не дам.

— И кому же отцы ходили бить морды за позор дочерей? — заинтересовался Дэй.

— Обычно — соседскому парню, — профессор остался невозмутим. — Ахан не всегда рождались в первом поколении. Иногда проходило много лет, а потом вдруг в обычной семье в законном браке появлялся ребёнок, не похожий ни на мать, ни на отца. Кровь жителей волшебного мира может спать очень долго...

— И что с ними делали? — Когда-то я много читала об обычаях Тёмных веков, и они не отличались гуманностью. Четвертование, колесование... А уж если сделать скидку на неизбежную романтизацию эпохи авторами подростковых приключенческих книжек, в сухом остатке получается на редкость мало приятного.

— Иногда убивали. Иногда они становились деревенскими знахарями или колдунами. Второе даже чаще, потому что крестьяне предпочитали не портить отношения с магической роднёй. Ну и вечный деревенский прагматизм: пусть уж хоть на что-то сгодятся. "Дети ночи и тумана, пьющие лунный свет", — процитировал профессор. — Правда, красиво? Так вот, в некоторых регионах верили, что ахан рождаются перед серьёзными потрясениями. Войнами, эпидемиями. Что их появление как-то уравновешивает надвигающуюся беду. Это ещё одна причина, почему их редко убивали, хотя желающих иметь с ними дело было немного.

Интересно, а какой-нибудь заковыристый способ убить на всякий случай придумали? Наверняка был. Причём именно такой, чтобы ни убийцу, ни всю деревню не зацепило посмертным проклятием. Брр, что-то я не хочу об этом думать.

— И вы хотите сказать, что чистильщики — кто-то вроде ахан? — я качаю головой. — Не сходится. Во-первых, далеко не все из нас встретили катастрофу юными. Так что пункт "рождённые незадолго до страшных событий" не проходит. А в изменении мира, пожалуй, есть доля истины. Но, думаю, волшебной крови для этого было бы маловато. Нужно, скорее, понимание того, что вещи иногда не такие, какими кажутся. И желание что-то исправить.

Когда мы выходим от профессора, у нас ещё остаётся время до получения груза.

— Может, поедим нормально? — предлагает Дэй. — Чай — это, конечно, хорошо, но хотелось бы чего-то посущественнее.

— Ну, пошли. — Перед уходом я пообещала Гаэнару, что буду отсылать ему любую информацию, связанную с волками, и теперь прикидываю, с кем из наших будет лучше поговорить. Здравствуйте, подзабытые со школы дневники наблюдений, сравнительные таблицы и прочий аналитический материал.

Дэй лезет в карман за карточками на питание.

Столовую мы находим ближе к центру, в помещении бывшего бара. Вывеска с наполовину разбитыми, наполовину сгоревшими лампами всё ещё украшает фасад здания. Дэй вдруг оглядывается через плечо.

— Подожди меня внутри. Я сейчас.

Дэй.

Говорят, когда-то в этом парке в центре Столицы назначали свидания влюблённые. Большой стенд в центре тоже был поставлен для них. Раньше там оставляли открытки с признаниями и договаривались о встрече. Теперь — писали записки для потерянных друзей, родных, сослуживцев. Когда не помогали хаотично вывезенные архивы, люди шли сюда, храня хрупкую надежду, что близкий человек жив, что однажды его занесёт в Столицу.

Я вытащил из нагрудного кармана лист с фамилиями ("Едешь? Посмотри, не искал ли кто меня, у тебя рука счастливая"), и прошёлся вдоль стенда, вчитываясь в записки.

Странички блокнотов разных форматов, оборотные стороны старых документов, листы ученических тетрадей...

Взгляд зацепился за знакомую фамилию. Один из наших бойцов. Перечитал — ошибки нет. А почерк-то женский. Я открепил бумажку и спрятал в карман. Главное, чтоб мужик с ума от счастья не сошёл. Этот клочок по нынешним временам дороже золота. Всего записок для народа с нашей Базы оказалось три. Теперь всю дорогу буду судорожно хвататься за карман — не дай боги потерять. Три записки — это даже не щедрый улов. Это сокровище.

Я задумался. Оторвал нижний край листа со списком, вытащил обломок карандаша.

"Ищу капитана Эстерфа Райнена, кавалера Ордена Светлого Пламени..."

Что ещё написать? Друг? Нахальство. Сын? Просто сволочизм. Жена ушла от Эстерфа Райнена, забрав ребёнка — во всяком случае, так говорили в части. Не стоит давать человеку фальшивую надежду.

Подписаться старым именем? В детстве я шипел, как рассерженный кот, стоило кому-то кроме родителей и учителей так меня назвать, так что не факт, что его кто-то запомнил. Кем я прихожусь человеку, который учил меня стрелять и драться, и чью фамилию я присвоил?

Ладно. Хватит ежей против шерсти гладить.

"Ищу капитана Эстерфа Райнена. Дэй"

И номер базы, нынешняя замена почтового адреса.

Вспомнит — так вспомнит.

Рин.

— Оу. А что такая девушка делает здесь одна? — Чужая ладонь нахально ложится мне на плечо.

— Определённо ждёт не вас. — Я стряхиваю её и оборачиваюсь. Мужчина не пьян, алкоголь выдают по карточкам, и запьянеть от такой дозы нереально, так что это обычная распущенность. Дома бы ничего подобного просто не произошло: там слово "нет" понимают куда лучше. Может, дело в том, что в непосредственной близости от неисследованных территорий многие женщины и девушки привыкли работать и сражаться наравне с мужчинами, и от хрупкой вроде бы девчонки можно получить по физиономии. Может, там у людей в голове прочнее засели законы первых лет Ржавчины, обещающие за насилие, разбой и убийство одно наказание — расстрел на месте.

— Да ну? — Приставучий тип сделал попытку меня обнять, я отстранилась.

— Не надо этого делать.

— Красавица, ну что ж ты такая злая?

Столовая почти пуста, только у входа сидит пожилая женщина в потёртом деловом костюме, допивает чай и просматривает какие-то документы. Даже парень за стойкой ушёл куда-то в сторону служебных помещений. Идиотская ситуация. Девица с пистолетом не может урезонить приставшего нахала. Будь на моей камуфляжке хоть какие-то знаки различия, навязчивого кавалера как ветром бы сдуло. Но выгоревшую чёрную повязку на рукаве замечают не все. А форма... Мало ли кто её носит? Да и личное оружие многим разрешено. Не стрелять же, в самом деле. Пощёчину отвесить? Или припугнуть?

— Думаю, вам не нужны проблемы с патрулём. Может, разойдёмся тихо и мирно?

Мужик широко улыбается.

— Да не вопрос, ясно, что у нас всё полюбовно будет.

Он идиот?!

— Эй, отвали от моей девушки! — Вернувшийся Дэй как раз расслышал последнюю фразу. Мужик повернулся к новому источнику звука в комнате. Недоверчиво уставился Дэю в лицо.

— Твоя... Кто? Девушка? Ты что, трахаешь свою сестру?!

Точно идиот.

Дэя обычно недооценивали как бойца. То ли слишком велик был контраст с профессиональными военными, то ли люди и вправду настолько обманывались первым впечатлением. Вздрогнула и оторвалась от бумаг женщина, удивлённая грубым словом. Неуклюже осел на пол любитель случайных знакомств, получив короткий и жёсткий удар в лицо и недоверчиво разглядывая капающую из разбитого носа кровь. На чисто вымытом зелёном кафельном полу алые капли вдруг показались неестественно-яркими.

Входная дверь распахнулась, глухо стукнув о косяк.

— Что здесь происходит? — Парень с сержантскими нашивками обвёл взглядом помещение. За его спиной на крыльце переминались ещё двое бойцов. А вот и патруль. Сменились с дежурства, зашли пообедать, а тут немая сцена. Хаоса в происходящее добавил подавальщик, выскочивший из кухни с обрезом в руках.

— Тьфу ты. Я думал, тут драка намечается. — И виновато попытался пристроить оружие под стойку. Правильно, тут и так концентрация огнестрела на единицу территории зашкаливает. Сержант пригляделся к нарукавным повязкам.

— Что, приятель, после неисследованных районов крышу сорвало?

Его форма ничем, кроме нашивок, не отличается от нашей, разве что гораздо новее. Ну да, ему явно не приходилось отстирывать её после купания в болоте. Боги, какое ребячество, вроде вражды пехоты и флота. У них своя задача, у нас своя.

— Нет, он приставал к моей девушке. — Дэй с видом оскорблённой невинности вскидывает подбородок.

— Это правда, — вдруг вмешивается женщина в деловом костюме, — он к девочке лез и лез, я уж думала, скоро руки распускать начнёт. Ну а потом такое сказал, что повторить гадко.

Ого. Готова была поклясться, человек с головой ушёл в работу, не замечает ничего вокруг. Интересно, кто она, контрразведчица на пенсии?

— Офицер, мужчина действительно повёл себя... неадекватно, — вклиниваюсь я.

— Документы, — бесстрастным тоном требует сержант. Я вдруг проникаюсь к нему сочувствием: пообедать — и то нормально не дают. — Ты, — кивок в строну избитого, — тоже.

На белую пластиковую столешницу ложатся наши удостоверения, командировочные листы, накладные на груз и паспорт неудавшегося ухажёра. Сержант переписывает данные в блокнот. Затем просит предъявить документы женщину, она охотно подчиняется, попутно продолжая пересказывать увиденное второй или третий раз. Сержант морщится.

— У вас есть к нему претензии?

— Нет, — отвечаю я, — мы всё равно сегодня уезжаем.

На лице сержанта читается облегчение. Не придётся оформлять протокол, записывать показания внимательной дамы. Раньше за нарушение общественного порядка светил штраф, теперь сообщают на место работы, и начальник накладывает взыскание сам — например, в виде лишних рабочих часов.

— Тогда свободен, любитель острых ощущений.

Кто-то из бойцов, сжалившись, даёт мужику носовой платок.

— Извините, девушка, — неожиданно оборачивается он. — Дурь нашла.

Конфликт исчерпан, сержант устало плюхается на стул.

— А теперь я, наконец, намерен поесть — и все твари Иного мира меня не остановят.

— Прошу прощения за это шоу, — говорит Дэй подавальщику, принимая у него пластиковый поднос с тарелками. Тот неопределённо пожимает плечами, мол, ничего, бывает.

В золотистых глазах Дэя медленно тает отражение холодных улиц, теперь уже сгинувших, где оказаться с десятком переломов в канаве было настолько же простым делом, как поймать попутку на трассе.

— Тебя можно оставить одну хоть ненадолго? — Вопрос задан без раздражения, больше из любопытства.

— Можно, я бы справилась.

— ...Чистильщики, что с них взять? — долетает до нас обрывок разговора. — Они, брат, такое видят, что недолго и с катушек слететь.

Дэй старательно прячет улыбку.

— А вдруг она и вправду его сестра?

— Может, и так. Хотя фамилии в документах разные. Я ж говорю — ненормальные. А, может, мир их так меняет, что на одно лицо становятся.

Теперь уже мне приходится приложить максимум усилий, чтобы не расхохотаться в голос.

...Ящик. Фанерный, хотя раньше медикаменты паковали в картонные. Я знаю, изнутри хрупкие коробочки с ампулами переложили ватой.

Я смотрю на него с жадностью всё время, пока мы заполняем документы и ставим подписи. Это шанс. Шанс для многих детей выжить и вырасти здоровыми.

Переглядываюсь с Дэем. Слова тут не нужны, он и так прекрасно знает, о чём я думаю.

Четырёхлетней давности эпидемия. Трое детей и мужик-работяга, которому не повезло не переболеть этой гадостью в детстве. Да, жертв было больше, но эти — у меня на руках. Единственное, кажется, чего у нас тогда было вдоволь, так это дезинфицирующего раствора. Я почти не появлялась дома, боясь заразить Дэя. Он, правда, уверял, что у него иммунитет к любой болезни, что он большую часть жизни обходился без прививок, но рисковать всё равно не хотелось.

Жертв было намного больше.

Особенно в других регионах.

Дэй.

Погрузив ящик, мы запрыгиваем в кузов и закутываемся в плащ-палатки. Не факт, что удастся поспать, но уж точно не замёрзнем.

— Расскажи мне что-нибудь, — просит Рин.

— Например? — Я запускаю пальцы в её растрепавшиеся волосы. "Дети ночи и тумана, пьющие лунный свет..." Всё-таки с учёными общаться — себе дороже. Так мозги закрутят, что двойное дно будешь в банке с тушенкой искать.

— Ты же столько историй знаешь. Дорожную легенду какую-нибудь.

— Да ну их, эти ходячие трупы. Давай я тебе сказку расскажу. Добрую.

Духова Ночь.

Но ждёт дорога и зовёт

Бродяжьим роком меченых...

Дымка

Восемь лет назад.

Картинка, однако. Сижу на подоконнике, обнажённый по пояс, честно пытаюсь сохранить непринуждённую позу. Распущенные волосы щекочут плечи. По мастерской гуляют сквозняки.

— Долго ещё?

— Терпение — это добродетель, — на миг отрывается от альбома Конрад.

Если оно оплачено — тем более. Я посмотрел вниз, на улицу. Целые потоки воды с шумом обрушивались с крыши, у старых водостоков бурлило, как в водоворотах.

Пару дней назад, когда я шатался по здешнему базару, на меня налетела женщина. Рыжеволосая, в чёрном шерстяном платье, бледно-голубые глаза за толстыми стёклами очков кажутся огромными. Из её корзинки посыпались овощи и какие-то бумажные пакетики. Я наклонился, помогая ей собрать разлетевшиеся покупки.

— Спасибо, мальчик. Я такая неуклюжая.

— Не стоит благодарности.

Вдруг её взгляд задержался на моём лице.

— Мальчик, подожди. — Тонкие пальцы с несколькими серебряными кольцами ухватили меня за подбородок.

— Леди, я ничего у вас не крал, — слабо запротестовал я. Но она меня даже не услышала.

— Нет, ну какой типаж. Скулы, разрез глаз... Скажи, ты красишь волосы?

— Нет. — Я никак не мог понять, куда она клонит.

— Прекрасно, прекрасно, — пробормотала женщина в очках. — Идём.

— Куда? — Но она уже схватила меня за запястье и потащила. Я, конечно, мог вырваться, но не устраивать же драку.

Мы свернули в сторону от базара, туда, где асфальт сменился старой булыжной мостовой. Это был район старинных особняков, сейчас обветшавших и сдаваемых внаём как многоквартирные дома.

Дом, к которому она меня привела, оказался выстроен прямоугольником вокруг дворика с несколькими чахлыми деревьями и пустым бассейном. Вниз со второго и третьего этажей вели металлические лестницы вроде эвакуационных, явно пристроенные позже.

Мы поднялись по одной из них. Женщина толкнула дверь с написанным краской номером двадцать девять. За дверью оказалась полутёмная прихожая.

— Конрад! — крикнула моя спутница. — Я нашла модель.

Конрад и Мередит не были мужем и женой. Они вообще парой не были, как, впрочем, и родственниками. Творчество объединяло их куда прочнее. Официально студией считалась большая комната, на деле же наброски и готовые работы давно рассыпались по всей квартире.

Поначалу мне казалось неправильным брать у художников деньги. Улица быстро учит не отказываться от того, что само плывёт в руки, но получать плату за то, что ничего не делаешь...

— Брось, — уговаривал меня Конрад, — ты тратишь своё время, в которое мог бы подработать. Так что это всего лишь компенсация, к тому же не очень большая.

Тогда я стал помогать Мередит по хозяйству. Нёс покупки с рынка, чистил овощи — к слову, получалось у меня куда лучше, чем у неё.

Жители особняка напоминали мне не соседей, а большую, очень шумную семью, часто ссорящуюся и столь же часто мирящуюся. Художники, как Мередит и Конрад, уличные музыканты и актёры, была даже парочка журналистов из городских газет. Теперь я понимаю, что роднило меня с этими людьми. У них была профессия, деньги, крыша над головой, но жили эти люди улицей. Стихийными ярмарками под открытым небом, уличными представлениями и выставками, городскими новостями. Улица стала их подлинным домом, источником дохода, холстом, вдохновением и выставочным залом.

Я научился куче не самых нужных, но интересных вещей. Делать реквизит, смешивать краски, грунтовать холсты. Этим даже можно было немного подзаработать. Периодически Мередит сбивалась с ног, разыскивая меня по всему дому.

А ещё мне давно не удавалось нормально почитать. Не урывками после работы или в ожидании автобуса. Я, оказывается, успел забыть, каково это: сесть и прочитать книгу. Не следя за временем, не борясь со сном. Этим вовсю пользовался Конрад, когда работал над картиной. Шикарный способ удержать меня в одной позе несколько часов.

Странное ощущение: когда мы с ним вместе что-то делали, он рассказывал байки из своей жизни, расспрашивал меня, обсуждал со мной книги или свои работы. Но стоило ему занять место за мольбертом, как моя личность для Конрада исчезала. Я становился предметом, случайным образом, данным художнику для воплощения его замысла.

Праздновали в этом странном доме часто. Дни рождения, выставки, удачно поставленную пьесу, официальные праздники... Эти люди умели веселиться, но любили и работать. В тот раз отмечали помолвку. Накрывали большой стол во дворе, почти все жильцы что-то готовили, кто-то включил проигрыватель на полную мощность и выставил колонки в открытое окно.

— А бокалы-то мы ещё в прошлый раз Аннабель одолжили, — вспомнила нарезающая фрукты Мередит. — Дэй, может, сходишь, а то я зашиваюсь с этой готовкой?

— Куда?

— Лестница, которая в палисаднике начинается. Второй этаж. Если никого не будет, возьмёшь в кухне, на подоконнике. Красная такая коробка.

— Сейчас.

Я ссыпался по лестнице во двор. Вообще-то существовало ещё несколько лестниц и переходов внутри самого дома, но пользоваться ими никто не любил. Часть дверей заколотили, чтобы хоть как-то разделить квартиры. Попетляв по коридорам, можно было выйти на старый и непонятно на чём держащийся каменный балкон, лепившийся к внешней стене здания. Особняк строил в конце позапрошлого века какой-то богатый псих, и на планировке это отразилось не лучшим образом. Палисадник явно разбили намного позже, отгородив угол внутреннего двора. Там в старых автомобильных покрышках росли неизвестные мне ярко-розовые цветы, а по стене змеился дикий виноград. На площадке второго этажа стоял ящик с такими же цветами, как и в палисаднике. Я постучал в облупившуюся дверь.

— Можно?

Тишина.

— Аннабель? Вы дома?

Хм, а дверь и вправду незаперта. Впрочем, закрытая дверь для этого дома — редкость.

— Эй, я войду?

Нет ответа.

В прихожей оказалось почти пусто. Висел на вешалке тёмно-синий летний плащ, в угол была сдвинута уличная обувь. Планировка такая же, как у Конрада и Мередит. Значит, кухня — там. Чисто, но есть этакий творческий беспорядок. Посуду здесь явно мыть не забывают, но часто занимаются на кухне чем-то, кроме готовки и еды. На столе — кружка с недопитым кофе, рядом — нитка непрозрачных зеленоватых бусин неправильной формы. Подойдя ближе, я увидел, что конец нити продет в иголку.

Ага, вот и коробка на подоконнике. Я поднял крышку: вдруг там не бокалы, а, скажем, стратегический запас конфет к чаю? Или нитки для вышивания? Но нет, под утренним солнцем блеснуло тонкое стекло. Я сунул коробку под мышку и уже собирался уходить, но мой взгляд вновь упал на недоделанное украшение. Что-то оно мне напоминало. Нет, я ж не девчонка всё-таки, бусы и прочая дребедень мне неинтересны. Понял только тогда, когда взял безделушку в руки. Такие камешки приносило морским приливом. Целую вечность назад. Только там они были в каком-то сероватом налёте, вперемешку с ржавыми гайками, пивными пробками и прочей гадостью. А эти лежат уютно на кухонном пластике, чистенькие и отполированные, чуть ли не подмигивают.

Как и всегда при воспоминаниях о доме, настроение ушло в минус.

— Не останавливайся, — дружелюбно посоветовали от двери. — Стырил сервиз, тырь и побрякушку.

Женщина прислонилась к косяку. Видимо, только что вышла из ванной. Мокрые светлые волосы отброшены за спину, капли воды на голубом халатике расплылись тёмными кляксами. На халатике, ага. Голубой такой, шёлковый, заканчивается значительно выше колена. А дальше — ноги. Красивые ноги, длинные, и... Надеюсь, я не очень заметно краснею?

— Меня Мередит послала.

— Далеко? — женщина явно развлекалась.

— Да уж не близко. — Боги, что я несу?! Кроме коробки, естественно. — Им бокалы нужны.

— Нужны — так бери. — Пришлось посторониться, пропуская её в кухню, и одновременно пристроить камешки на место. — Только тут не все, сейчас достану.

Она открыла посудный шкафчик и вытащила ещё четыре бокала. Стеклянное семейство воссоединилось.

— Недавно здесь живёшь? — как ни в чём ни бывало спросила Аннабель (а кем ещё могла быть эта дамочка?).

— Вторую неделю, — ей-то что?

— Оно и видно. Мрачный, как воронёнок. — Она шутливо дёрнула меня за хвост. — Красишься, что ли?

Есть два вопроса, в ответ на которые я начинаю шипеть. Первый — о родителях. Нет, ну в самом деле, какое продавцу в забегаловке дело, ждёт ли меня в машине отец, если я зашёл купить поесть? Что ему, денег с этого в кассе прибавится? Второй — вот этот. В моду всегда входит то, что считается редким, поэтому девчонки и парни из центральных регионов часто выкрашивают свои русые и пепельные шевелюры в иссиня-чёрный цвет. После того, как на трассе меня об этом спросили в пятнадцатый раз, захотелось купить осветлитель и выбелить волосы до цвета снега, до ломких кончиков. Здравый смысл, правда, подсказывал, что получится скорее цвет ржавчины, да и было бы ради кого стараться.

— Нет, — бросил я, — это парик.

И чуть ли не бегом выскочил из квартиры.

На лестнице я едва не сшиб поднимавшегося человека, даже не успев его толком разглядеть. Перед глазами мелькнул белый свитер, бокалы в коробке жалобно звякнули.

— На взлёт пошёл? — дружелюбно поинтересовалась жертва моих скоростных перемещений. Голос оказался звонким и на редкость мелодичным.

— Простите, леди. — Я приоткрыл коробку, проверяя целостность посуды, и только потом поднял взгляд.

Кажется, с "леди" я поторопился. Во всяком случае, я ещё не встречал девушек, которые так коротко стригли бы волосы и по-мужски — большим и указательным пальцами — держали бы сигарету. Вот девушек в драных джинсах — да, видел. Лицо... Жёсткая линия губ выдавала парня, но серые лучистые глаза для мужского лица казались слишком большими. В ушах целая коллекция разнокалиберных серёжек, запястья украшены тонкими металлическими цепочками, но это не показатель. Взгляд рефлекторно задержался в районе груди, но свободный свитер надёжно скрывал фигуру. Руки... Узкие ладони, тонкие пальцы с короткими ногтями, но чувствуется в них нешуточная и отнюдь не женская сила. Самая большая странность состояла в том, что я даже не мог понять, красиво это существо или уродливо. Если признать его девушкой, то это была бы девушка с самыми красивыми в мире глазами, однако её портили бы тонкие бледные губы и чересчур короткая стрижка. Парню же совершенно не шло обилие украшений. Да и подкачаться бы не мешало.

Пока я, напрочь забыв о вежливости, все глаза пялился на такое чудо, человек снисходительно позволял себя рассматривать, такая реакция для него (неё?) явно была не в новинку.

— Как тебя зовут, юный пилот? — Я вздрогнул, словно вдруг заговорила картина. Или статуя.

— А! Я Дэй. — И всерьёз задумался, стоит ли протягивать руку.

— А я Эмбер. — Собеседник избавил меня от затруднений, стиснув мою ладонь. Рукопожатие оказалось не по-женски сильным. — Наверное, не всех тут ещё знаешь?

— Ага, — я покосился в сторону квартиры Аннабель, — только что с некоторыми, кхм, познакомился.

— Привыкнешь, — обнадёжили меня. — Ладно, бывай. Ещё на празднике увидимся, да и вообще.

— Эмбер, — окликнул я, стоя на последней ступеньке лестницы, — а ты чем занимаешься?

Он (проклятье, я не знаю, как называть это существо) обернулся.

— Я рисую. И играю в пьесах иногда.

Эмбер. Кто бы ещё подсказал, склоняется это имя или нет?

Жених с невестой мне очень понравились. Никогда раньше не доводилось бывать ни на свадьбах, ни на помолвках, и я ожидал, что будет много пафоса, замшелые рифмованные пожелания из Божественных Книг, всякие предсвадебные поучения, велящие женщине быть покорной мужчине, а мужчине следить за репутацией своей жены, но обошлось без этого. Парня и девушку провели через символические семь ворот к божественному престолу, у которого они в день свадьбы будут произносить свои клятвы. "Воротами" служили выстроившиеся парами гости, чьи вскинутые вверх руки образовали семь арок. На этом обрядовая часть кончилась.

К своему неудовольствию, за столом я оказался рядом с Аннабель. Да, с другой стороны сидел Конрад, но меня это мало утешало. Она, впрочем, никаких комментариев на мой счёт не отпускала, произносила тосты, просила кого-то из парней налить ей вина, болтала с сидящей напротив неё подружкой, но периодически я ловил на себе насмешливые взгляды. Ну вот далась ей моя персона, а. Подумаешь, без разрешения вошёл. Здесь все так делают.

Чтобы отвлечься, я стал смотреть на невесту. Ух ты, южанка. Только, в отличие от меня, каноничная, черноглазая, с целым ворохом иссиня-чёрных кудрей, круглой мордашкой и чуть вздёрнутым носом. Везёт ей, на неё так не пялятся. Парень же оказался ярко-рыжим, как листва ранней осенью, и настолько высоким, что подруга рядом с ним выглядела удивительно маленькой и хрупкой. Кто-то тут же пошутил, что пламени рядом с углём самое место, уж что-что, а зажечь сумеет. Шутка, хоть и несколько двусмысленная, была принята парочкой благосклонно. Потом какой-то бородатый мужчина сказал тост, а потом вдруг с бокалом в руке поднялся Эмбер.

— Тут за Рика и Элоизу уже многие пили, и желали им много хорошего. Мне бы хотелось выпить за всех нас. За то, чтобы мы никогда не останавливались. За то, чтобы у нас всегда была дорога. Либо путь в прямом смысле, либо творческий рост, либо путешествие внутрь себя. И чтобы впереди оставалось ещё много-много дорог. — Эмбер лихо, по-мужски опрокинул бокал, осушив его до дна.

Потом жениху кто-то принёс гитару, и вот тут я забыл и о выпивке, и о странностях Эмбера. Под такую музыку не танцуют, её слушают. В неё падают, как в небо. Он пел о крыльях, которые есть у всех, и о лабиринте холодных улиц. О бессмертии, сжимающем горло петлёй одиночества. О любви юного шута и гордой королевы, что жили так давно, что самую память о них время стёрло с пергаментных свитков. До сих пор жалею, что не записал слова. Голоса у меня никакого, за гитару моими руками браться — преступление, но такое нужно сохранять. Обязательно. Без таких вещей мир что-то теряет.

В общем, очнулся я только с последним аккордом и с ощущением странной потери. С мыслью, что так — рвущиеся в небо мелодии, подсвеченный закатным солнцем старый дом, горечь от вина на губах — уже не будет. И сдохнуть захотелось на этом самом месте, чтоб до конца времён всё это удержать, не отпуская. Раствориться в закатных красках и увидеть, как шут протягивает королеве оброненную розу, предвестницу их грядущей любви и смерти.

— Идём, — Мередит положила мне руку на плечо, — мне нужна твоя помощь.

Посуду мыли сообща. Мередит, я, Криста с первого этажа и Аннабель, которая с какого-то перепугу тоже решила припереться. В кухне, между прочим, и так тесно. Мыли всё, что унесли со стола, не деля на своё и чужое. Разбирать будут завтра с утра. Хотя, судя по той истории с бокалами, сильно торопиться никто не станет. Ну вот, опять. Бокалы. Аннабель. Вот она, стоит в углу, протирая полотенцем чистые тарелки.

Женщины радовались за Элоизу, обсуждали, как лучше отпраздновать свадьбу, вспоминали какие-то давние истории. Неожиданно слух выцепил знакомое имя, и я, отставив в сторону графин, задал весь день занимавший меня вопрос.

— А Эмбер — это парень или девушка?

Кухню сотряс громовой хохот. Потом Мередит, давясь смехом, произнесла:

— Сами хотели бы знать.

Парень, притворяющийся девушкой, девушка, притворяющаяся парнем...

— Зачем? — Все непонимающе воззрились на меня, и я пояснил: — Зачем скрывать свой пол?

— Да мало ли. Чтоб не приставали. Чтоб не судили о твоей работе по тому, мужчина ты или женщина. Чтоб не оценивали твою внешность по типичным для каждого пола параметрам. Что ты к человеку привязался?

— Но это же столько труда каждый день. — Я честно пытался понять. — Одежду подбирать закрытую. За речью следить, чтоб случайно себя в мужском или женском роде не назвать. А что с голосом делать?

— Кстати, не настолько сложно при подходящей внешности, — авторитетно заявила белокурая Аннабель. — Например, из тебя при наличии грима и фантазии вполне можно сделать милую девушку. Кожа гладкая, фигурка стройная. Распустить волосы, накрасить глаза и губы, сшить свободное платье. Но через два года уже не покатит. Так что на Духову Ночь можем попробовать.

Я почти физически ощутил, что краснею.

— Ты это серьёзно?

— Нет, — ответила Аннабель, — но если ты когда-нибудь проспоришь мне желание, я знаю, что попросить.

Демоны! Два-один в её пользу.

Работа над картиной у Конрада продвигалась медленно. Это в кино показывают, что легендарный шедевр быстро пишется. У режиссёров экранное время, им нужно за полтора-два часа и любовную линию раскрутить, и драку показать, и что-то для антуража вставить. Помню, когда ещё даже картины не существовало, а была только куча карандашных набросков, я иногда подолгу перебирал их, пытаясь понять, что же во мне такого, что Мередит притащила меня в мастерскую чуть ли не силком. Тоже мне, нашли идеальную натуру. Пятнадцатилетний уличный парень, ничего особенного. Некоторым девчонкам, правда, нравлюсь, так ведь Конрад не девчонка. Чем все эти рисунки отличаются от отражения в зеркале или от фотографии? Зачем так много вариаций одного и того же?

Странные они, эти художники.

На Духову Ночь актёры решили устроить уличное представление. Пьесу выбрали старинную, с кучей символики и условностей. Речь шла об одном герое, урвавшем у богов волшебный меч. Боги согласились сделать смертному такой подарок, но поставили условие: у этого оружия всегда должен быть хозяин, иначе проклятие постигнет род человеческий. Но бравый герой, разумеется, решил за все последующие поколения разом, и принёс в людской мир вещь, которую уже нельзя было вновь спрятать в мире божественном. И когда он всё же умер от старости, окружённый детьми и внуками — редкое явление для геройской братии — меч покинул ножны в ожидании нового хозяина.

Мне всё казалось, что история с подвохом. Слишком уж простое условие — чтоб у вещи всегда был хозяин. Кто ж откажется от великолепного холодного оружия, хотя бы и в наше время? Коллекционеры и музейщики с руками оторвут. А уж в Тёмные века, когда это был вопрос выживания... Нет, не сходится. Либо боги героя надули, умолчав о последствиях владения этим мечом, либо часть легенды до нас не дошла.

Впрочем, лезть с этим к актёрской братии я не стал, страсти и так кипели нешуточные.

— Мы должны сделать маски основных характеров, как в древнем театре.

— Это бред! Какая тогда будет актёрская игра?!

— Санни, искусство — это условность.

— Но не до такой же степени!

— Ребят, стоп, у меня идея! Да, пьеса из Тёмных веков, но давайте уберём рассказчика. Пусть действие идёт своим чередом, без пояснений.

— Хорошо, а кто тогда скажет финальную фразу про меч, ушедший в мир?

— А давайте сделаем это... образно. Уйдут оплакивающие, и на сцену выйдет...

— Посланник богов?

— Нет, боги отступились от меча. Пусть это будет судьба.

— А это идея. Рок, фатум — важный элемент пьес той эпохи, а мы выведем его на сцену.

— Лады, как ты себе всё это представляешь?

— А кто меня всё время перебивал? В общем, уйдут оплакивающие, и на сцену выйдет судьба.

— В маске. Потому что в лицо её никто не знает.

— В маске. Вынет меч из ножен, поднимет его вверх, над людьми, и уйдёт в зал.

— В какой ещё зал, мы на улице выступаем.

— Тем лучше. Это Круглая площадь, от неё несколько улочек расходятся в разные стороны. В одну из них судьба и уйдёт.

— А это классная идея.

— Хорошо, а кто сыграет судьбу?

— Ну... Эээ... Дэй!

— Что?! — Я чуть не подскочил на подоконнике.

— Дэй, ты сыграешь судьбу? — Тон спрашивающего заставлял призадуматься, было ли это вопросом.

— Стоп, люди, задний ход, — я отложил книгу, — у меня актёрских талантов — кот наплакал. Да я и не занимался этим никогда.

— А кто с невинным видом впаривал квартирному хозяину, что приехал на каникулы к дяде? И про школьные нагрузки, от которых просто необходимо отдохнуть? Не прибедняйся. Тем более тебе и говорить ничего не придётся.

Ну, впаривал. Так там стимул несколько другой, как на вокзале, когда убедить полицейского в том, что родители отошли и сейчас вернутся, нужно просто позарез.

— Почему я?

— Потому что все роли уже распределены.

— Все? А кто-то должен был играть рассказчика...

— Мэл не тянет на судьбу, хоть ты тресни. А у тебя внешность экзотическая. Соглашайся!

Я обвёл взглядом собравшихся. Комната у Эстер — актрисы, у которой я брал книги — тесная, так что сидели на всём: на стульях, кровати, даже на полу.

— Ладно. Я попробую. Только попробую.

И начались мои мучения. Казалось бы, в чём проблема? Пройти несколько метров сцены, принять меч у лежащего на возвышении Эмбера, пафосно показать его зрителям и не менее пафосно спуститься со сцены. Всё? Нет, не всё!

— Иди медленнее! Ты — судьба, ты неизбежен, тебе некуда торопиться! Так, сначала.

И так — раз десять за репетицию. Я тихо ругался. Я говорил, что в гробу видел такое творчество. Но каждый вечер всё начиналось сначала.

Параллельно с этим подбирали костюмы. Костюмерная маленькой труппы по большей части состояла из одежды, вышедшей из моды лет десять-двадцать назад, зачастую перешитой во что-то универсальное. Впрочем, были и костюмы, напоминающие исторические, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что вышивка на платье королевы — на самом деле узор, отпечатанный на ткани, и местами уже осыпается, а сапоги благородного разбойника — перекрашенные армейские, но старого образца. Заведовала всей этой пахнущей нафталином сокровищницей Аннабель, она и в обычные дни носила синие и голубые платья старинного покроя и укладывала толстенные косы в сложные причёски. Она же была гримёром. Как-то Аннабель выловила меня после репетиции и затащила в забитую коробками и вешалками комнату, заставив примерять найденные вещи. Чёрные бриджи пришлись впору, рубашку с широким рукавом вроде тех, в которых поднимались на эшафот приговорённые аристократы в кино, явно стоит ушить в плечах. Армейским сапогам я вообще обрадовался как родным — не придётся ходить в костюмной обувке на тонюсенькой подошве. Отвертеться от плаща из чёрного шёлка (искусственного, разумеется), не удалось.

— Анни, не слишком ли много чёрного? — засомневался я. Где-то вычитал, что человек, полностью одетый в чёрное, сливается с обстановкой, и окружающие его не замечают. Да и сокращение имени её изрядно бесило.

— Ничего, ещё время есть, придумаю что-нибудь яркое.

В день представления дом походил не то на растревоженный пчелиный улей, не то на объятый пожаром бордель.

— Дэй, а ты что тут расселся? — Бородатый режиссёр, с утра выслушивающий жалобы на пропавший в последний момент бутафорский кинжал, на не тот порядок выступления трупп, на пропустившего генеральную репетицию актёра, и потому уже изрядно задолбавшийся, поймал меня за запястье. — А ну живо в гримёрку!

— Лерис, так мне же не надо вроде? Никто не знает, как выглядит судьба.

— И тебе надо. Давай, до выхода совсем немного времени.

Я взбежал вверх по лестнице, чуть не зацепившись дурацким плащом за перила.

— Аннабель, Лерис сказал...

— Знаю, что сказал. Держи.

Мне в руки легла полумаска из красной кожи. От её прорезей расходились чёрные линии. Не то лучи, не то следы чёрных слёз. Вот только слёзы не текут вверх.

— До последнего искала.

Я стянул ленты на затылке. Вроде удобно, обзор не затрудняет, есть шанс, что не грохнусь в самый ответственный момент.

— Спасибо.

— Не за что. Садись, я не закончила.

И тут я понял, что Аннабель сейчас оторвётся на мне за все мои подначки.

Тонкая кисточка прошлась по щекам и подбородку, слегка коснулась губ. Интересно, что она делает? Аннабель зачерпнула кончиками пальцев содержимое какой-то баночки и провела по моим волосам. Я недовольно дёрнулся — не люблю, когда посторонние люди трогают мои хайры. Тем паче внезапно, без предупреждения.

— Не дрейфь, отмоется твоя грива. В зеркало смотреть будешь?

Мда... Фантазия у Аннабель богатая. И больная. Сначала я даже не понял, что означают алые узоры, исчертившие нижнюю часть лица. Понятно, что продолжают линии на маске. Точно, кровь. Кровавые потёки. Даже несколько капелек прорисовано у губ. И такие же кроваво-алые пряди в волосах. Я коснулся одной — на ладони остался красноватый след.

— Не хватай зря, я же сказала — отмоется.

Помост для уличных представлений выстроили наскоро, завтра всё равно убирать. Ночной ветер теребил занавес. Я дожидался своего выхода, попутно наблюдая за происходящим на сцене. Конечно, пьесу я видел с десяток раз, но в свете фонарей, под открытым небом представление завораживало. Эмбер прекрасно справился (справилась?) с обеими ролями, и героя, и его сестры, из-за которой началась заварушка с мечом.

Потрясающее создание. Видишь его в белом платье, в парике — и готов кричать: "Да это девушка!" Тонкая, хрупкая, с тяжёлой золотистой косой и бездонными испуганными глазами. Тут у любого нормального парня должно возникнуть только одно желание: набросить свою куртку на худенькие плечи этого дивного существа, обнять и не отпускать до скончания веков. Но когда Эмбер в мужской роли, всё иначе. Хрупкость оборачивается хищной гибкостью, черты лица словно заостряются (или это смена причёски так влияет? Свои волосы у Эмбера золотисто-русые, как тот парик, хоть и пострижены коротко). И двигается он абсолютно иначе. Фехтует, кстати, вполне профессионально, видел я в его комнате пару мечей, так вот, на реквизите таких зарубок не бывает.

Пьеса меж тем катилась к финалу. Лерис хлопнул меня по плечу.

— Как всё закончится, можешь не возвращаться сразу, погулять. Духова Ночь раз в году бывает, надо отрываться.

Плакальщики падали на колени у смертного ложа воина. Я шагнул вперёд, когда их вереница покидала сцену. Старался идти неспешно и смотреть поверх голов зрителей. Последнее было несложно. По контрасту с освещением сцены площадь казалась совсем тёмной. Возвышение, на котором лежал Эмбер — красиво задрапированные ящики из-под фруктов. Думал я исключительно о том, чтобы случайно не повернуться к зрителям спиной. И вот тут случилось непредвиденное. Руки Эмбера, которые канонически должны были лежать на рукояти, сжимали ножны чуть ниже гарды, чтобы мне было удобнее вытащить клинок. Вот только он застрял. Меч был из какого-то лёгкого сплава, один из эмберовых тренировочных, ножны к нему сделали непосредственно перед спектаклем и, видимо, неточно. Я драматически провёл ладонью от рукояти к клинку, чтоб скрыть неловкое движение. Придётся по-другому. Я взял меч из рук Эмбера (тот героически терпел мои манипуляции) и на вытянутых руках поднял оружие вверх, демонстрируя собравшимся на площади. Так, теперь надо попробовать... Хорош же я буду, если меч застрял намертво. Ура! Я снял ножны и небрежно отбросил их за кулисы. Хорошо, ребята поняли, к чему дело идёт, поймали — громкого "бряк" не получилось. С обнажённым мечом в руках я шагнул со сцены. Люди расступались передо мной. Я старался не глядеть в их лица, чтобы не испортить эффект. Миновал площадь и свернул в переулок между домами, где с облегчением сполз по стеночке. Даже не думал, что это отберёт столько сил. За моей спиной грянули аплодисменты.

Получилось же!

Получилось.

Лерис протолкался через толпу.

— Дэй, всё замечательно! Для первого раза — очень неплохо. И как ты ножны отшвырнул — здорово. Удачно сымпровизировал. Символично.

Я рассмеялся.

— Какая импровизация? Эта штука застряла. — Я протянул меч рукоятью вперёд. — Ох, надо бы переодеться и шмотки вам вернуть.

— Не надо, не оставлять же тебя на карнавале без костюма. Помнишь, что я говорил? Духова Ночь только раз в году.

И была ночь, и был огонь. Летели сквозь темноту фонари, рвалась в небо музыка — и живая, и из выставленных в окна колонок. У торговцев можно было купить дешёвое вино. Пузатые бутылки лежали в уличных холодильниках вроде тех, в которых обычно держат мороженое, их откупоривали и наполняли тонкие пластиковые стаканы.

— Позволите украсть у судьбы поцелуй? — Девушка тоже была похожа на язычок пламени. Алоё лёгкое платье, грива медно-рыжих кудрей. Синие глаза в прорезях чёрной полумаски.

— Судьба сегодня милосердна. — Я обнял девушку за талию и поцеловал. Её дыхание пахло вином. Тонкие горячие руки легли мне на плечи, она потянула меня в толпу танцующих.

Остальное рассыпалось осколками витража. Помню, как летели в лицо её огненные волосы, как закладывало уши от ревущей музыки, как жгло губы вино. В эту ночь города не существовало, мир был соткан только из темноты и огня. Улицы обрывались в вечность.

Помню, как свернул во двор-колодец вместе с несколькими ряжеными парнями и девушками. Почему-то запомнился Снежный Демон — маска, полностью скрывающая лицо, длинные выбеленные волосы и свободное одеяние, даже непонятно, какого пола это создание — и Охотник в зелёном и с луком за спиной. На стаканы всем было уже наплевать, бутылка шла по рукам.

— Интересно, не целую ли я духа? — промурлыкала рыжая девушка, прильнув ко мне. Та, с которой я танцевал? Нет, не та — у этой серебристое платье и такая же маска.

— О чём это ты?

Вся компания залилась дружным смехом.

— Ты вообще, что ли, не в курсе, что это такое — Ночь Духов? Это единственная ночь, когда демоны и духи покидают Иной мир и бродят по земле, — снисходительно пояснил Охотник. — Чтобы уберечься от них, люди придумали маски, но Иным забава так понравилась, что они тоже спрятались под масками. И с тех пор никто не знает, человека ли ты обнимаешь в танце в эту ночь.

— Ну что ж, угадай. — Я склонился над девушкой, продолжая прерванный поцелуй. — Ну как?

— Демон! — Её глаза в прорезях маски восторженно горели.

Кажется, я пьян. Но это не только и не столько от вина. Маска давала ощущение свободы, словно я на одну ночь превратился в существо без прошлого, без обязательств, даже без имени и возраста. Вот эта рыженькая, сколько ей? Шестнадцать? Семнадцать? Из какой она семьи? Прошлась бы она со мной под руку, познакомься мы на улице или в магазине? Без прошлого, без имени, без возраста, с кроваво-алым узором вместо лица... Действительно, демон.

Потом мы ещё пили и танцевали под несущуюся с улицы музыку. Опьяневшая рыжая цеплялась ослабевшими пальцами за мой плащ и клялась разыскать меня в Ином мире.

А потом всё кончилось. Ноги сами вынесли меня на Круглую площадь. Опустевший помост, растоптанные многими ногами конфетти, оборванная перетяжка. Я взглянул на небо: до рассвета ещё пара часов, ветер пригнал откуда-то тучи. На булыжную мостовую упали первые капли. Я сорвал маску и запрокинул голову, подставляя лицо дождю. Дождинки путались в волосах, скользили по разгорячённой коже. Как первые робкие звуки перед началом мелодии. Когда же, когда... Хлынул ливень, за доли секунды смыв остатки грима и промочив меня насквозь.

Это было правильно, справедливо.

Если огонь не потушить, начнётся пожар.

Дом встретил меня тишиной. Конечно, под утро все попадали замертво. Ключ у меня был, я тихо, не зажигая света, прошёл в ванную, где развесил одежду просушиться. Верну мокрую или мятую, Аннабель меня убьёт. На ощупь нашёл на раскладушке джинсы и футболку. Спать не хотелось совершенно. Возможно, я об этом довольно скоро пожалею, но как заснуть после такой ночи?

Ушёл на кухню, чтоб никого не разбудить, поставил чайник. Довольно скоро из комнаты выполз заспанный Конрад.

— О, Дэй! Уже проснулся?

— Ещё не ложился.

— Ааа... Может, я тогда порисую?

— Почему бы и нет?

— Тогда допивай чай, и пошли в студию.

— Хочешь взглянуть?

— Ну давай.

Это был какой-то стихийный дух. Или ещё кто-то из мифологии. Он сидел у входа в пещеру, за ним стеной стоял дождь. Тёмно-зелёная плеть вьюна спускалась с большого камня ему на плечо.

— Что, залюбовался? — Мередит взлохматила мне волосы. — Смотри не влюбись.

— Не получится. Это уже не я. С меня рисовали, но всё это мне не принадлежит. Хотя получилось красиво. Очень.

— Раз так, предлагаю отметить, — улыбнулась художница. — Но только чаем, господа, сколько можно алкоголь глушить?

— О-ох, — притворно вздохнул Конрад.

— Я испеку торт, — утешила женщина.

Это был, как я помню, последний наш большой праздник. Куча гостей и аромат какого-то экзотического чая, смешавшийся с запахом сигарет. Торт — огромный, шоколадный — я радовался как ребёнок, помогая Мередит его готовить. Последний наш большой праздник... Последний не потому, что они больше не собирались. Потому что я ушёл.

Не помню, почему.

Кажется, так было надо.

Теперь.

Я цепей не прошу — её руки сильней...

Джем

Рин.

Попадаются иногда в мире такие места... Не то чтобы нехорошие. Просто ты сразу понимаешь, что человеку они не принадлежат, хоть ты тресни. Не совсем имеющие отношение к нашей реальности, что ли.

Вот и коттеджный посёлок этот из таких, нюхом чую. Где-то с середины задания.

Я неспешно двигаюсь по второму этажу некогда шикарного загородного особняка. Хотя почему некогда? Фасад пока не настолько облупился, чтобы превратить здание в неопознанную хибару. Под ногами — пыльный, но всё-таки паркет. Стекла в окнах целы. Окраинные дома посёлка разграбили мародёры, а эти не рискнули. Останков мы не находили, хозяева этих домиков сбежали первыми. Вопрос только — куда? Сложно бежать от пожара, если горит весь мир.

Если бы не пыль и запустение, можно было бы подумать, что здешние обитатели вышли и сейчас вернутся.

В предыдущем особняке я видела комнату молодой женщины. В небрежно брошенном на кровать куске ткани опознала алое вечернее платье. Главное — не задумываться о том, что стало с его хозяйкой. Не из сентиментальности, нет. Мне не нужно чужое, давно сгоревшее и подёрнувшееся пеплом прошлое.

Будь моя воля, я бы ничего не брала из покинутых зданий, разве что книги или оружие. Но мы только-только начали восстанавливать промышленность, и зачастую у нас нет выбора. Подозрительно хорошо сохранившиеся вещи летят в огонь — одним демонам известно, что можно прихватить вместе с таким подарком из прошлого.

А в остальном — странно было бы чувствовать вину перед погибшими, разбирая залежи оружия на военных складах или шнуруя берцы, которые — вот незадача! — предназначались не мне, а рядовому Имярек.

Еле слышный скрип створки распахнутого окна я сначала приняла за скрип паркета под чьими-то шагами. Но нет, просто ветер. В солнечном столбе танцуют пылинки.

— Красивые руки.

Миг назад там никого не было. А сейчас, нежась в солнечном мареве, на подоконнике сидит молодой парень, словно явившийся из другой жизни — той, где можно было ходить по улицам безоружным. Чёрные брюки. Белоснежная рубашка, верхние пуговицы расстёгнуты. На плечи спадают светлые-светлые волосы — блёклое золото в солнечных лучах. Его небрежная поза прямо-таки требует алой розы в пальцах или хрустального бокала с алым же вином. Чтобы мог красивым жестом преподнести цветок леди. Или же залпом осушить бокал в её честь.

Леди. В камуфляже и с автоматом.

— Этими руками, должно быть, тяжело держать оружие?

У него красивое лицо, очень красивое, но чем-то оно мне не нравится. Может, слишком тёмными глазами. Может, некоторой хищностью черт.

— Но я вполне справляюсь. — С одной стороны, глупо держать под прицелом безоружного, с другой...

Ясно, что он не мимо проходил. По воздуху. На уровне второго этажа. Запоздало вспоминаю детские сказки — о том, что с некоторыми существами нельзя разговаривать.

Интересно, этот из тех, с которыми нельзя?

— Я вижу, — опасная улыбка, почему-то напомнившая Дэя. — Могу я пригласить вас на танец, миледи?

— Я не танцую. Увы.

Неподдельное сожаление в тёмных глазах.

— Жаль. Очень жаль.

По комнате, затухая, летит его смех. А сам он уже сгинул в солнечном свете.

Быстрые шаги по коридору. Хлопает дверь. На пороге стоит Дэй. Живой, материальный. Очень хочется броситься ему на шею.

— С тобой всё в порядке?

— Кажется, да. Похоже, прежние обитатели шалят.

Или новые.

— Нашёл что-нибудь?

— Нашёл. — Дэй демонстрирует мне туго набитый бумагами рюкзак. — Это дом какой-то шишки из городского управления. Интересные планы коммуникаций. Полковник оценит, в общем.

Маленькая площадь встречает мощёным, под старину, тротуаром и лужицами воды меж камней. В них тонет солнце.

Наверное, однажды ночью в дом вернётся хозяйка алого платья. Светловолосый предложит ей руку, и они будут танцевать здесь, на сырых от дождя камнях площади. А, может, в доме, будоража уснувшие в углах тени и вплетая их в узор танца.

Однажды рухнут эти стены, станут прахом и гнилью вещи, некогда бывшие приметой роскоши, а время и природа быстро возьмут своё, отвоевав у цивилизации клочок земли.

А лёгкие танцоры всё равно будут кружить среди взламывающих камень полевых цветов. Не то не заметившие собственную смерть, не то смирившиеся с нею.

Иногда прошлое лучше оставить призракам.

А у чистильщиков появится новая легенда. Для разнообразия — красивая.

Внедорожник ждёт нас на окраине. Близость посёлка, кажется, изрядно нервирует водителя.

— Ну наконец-то! — Тяжело совместить искреннюю радость с ворчанием, но ему это удаётся. — Грузитесь, то ли.

Дэй забрасывает наши рюкзаки в багажник, а сам запрыгивает на переднее сиденье. Я устраиваюсь на заднем. Мы молчим, пока автомобиль выруливает на пыльную просёлочную дорогу, огибающую озеро. Когда-то здесь наверняка было не продохнуть от желающих искупаться. До чего всё-таки красивые места — неудивительно, что земельные участки тут предпочитали покупать люди обеспеченные. И вот теперь нашего шофёра прорывает.

— Пока вас ждал, думал, крышей поеду!..

— Что случилось? — сразу подбирается Дэй.

— В том-то и дело — ничего. Солнце, луг, водичка поблёскивает вдалеке. Как будто и не было ничего. Только людей нету. Будто время кончилось, и застрял ты навеки в этом лете. Хочешь — купайся, хочешь — гоняй по округе, пока бензин не кончится. — Ему явно не хватает слов, но я понимаю. Мысленно делаю себе пометку — упомянуть нервозность водителя в отчёте. Будет лучше, если его пристроят ездить в Столицу или ещё куда, но только подальше от неисследованных территорий. — А у вас-то как прошло?

— Как всегда, — пожимаю плечами я. — Самая обычная работа.

Дэй.

Гараж — наверное, самое спокойное место на всей Базе. Уютное, что ли. Знаю, некоторые шофёры дают машинам имена, разговаривают с ними, когда ремонтируют. Это не вещь, не транспорт, это друг. Так вот, гараж похож не на хранилище техники, а на зверинец. На равном расстоянии друг от друга дремлют огромные сытые хищники — грузовики. Защитного цвета шкуры, ощущение сдержанной силы. Просыпаясь, они довольно урчат, предчувствуя скорость и дорогу. Трудяги. Развозят по отдалённым посёлкам продукты, оружие, медикаменты, почту. Перевозят людей. Сколько ночей мы с Рин провели, прижимаясь к деревянным бортам...

С этой моделью машин у меня вообще связано много воспоминаний. Их когда-то закупала не только армия, но и гражданские фирмы. Когда я голосовал у обочины, часто водители именно таких вот грузовиков тормозили и с высоты кабины интересовались:

— До города, что ли?

Иногда я задумываюсь: ведь далеко не все попавшие на Базу машины изначально были армейскими? Вдруг среди них есть те, что я ловил на трассе? Тогда мне кажется, что я чувствую на себе снисходительный добродушный взгляд. Мол, вот ты какой вырос, ребёнок улицы. Люди, может, при встрече и не узнают, а металл помнит.

— Это ненадолго, — говорю я, глядя на прислонившуюся к стене Рин. — Всего одно задание. Нас будет много, больше, чем собирается в обычный рейд. Тревожиться не о чем.

— Это-то меня и беспокоит. С чего вдруг столько предосторожностей?

— Ты параноик.

Правда, сам я не лучше. Я боюсь потерять её. Боюсь проснуться однажды утром и понять, что события последних шести лет были бредом, галлюцинацией, наркотическим угаром. Иногда по ночам я вздрагиваю, будто кто-то толкнул меня, и осторожно прижимаю к себе спящую Рин, чтобы удостовериться: вот она, рядом.

— Как мать говорила, сердце не на месте.

Окидываю взглядом ряд машин, киваю на одну.

— Ты на этой завтра поедешь?

— На ней.

Я кладу руку на дверцу кабины.

— Здравствуй, милая. Присмотришь за моей любимой? Проследи, чтоб в дороге она спала, а не беспокоилась обо мне.

Против воли Рин улыбается.

— Откуда ты знаешь, что это она, а не он?

— Так она из любого рейса чистенькая возвращается. Даже если просёлок по осени размоет. Разумеется, дама.

Рин.

По дороге в посёлок меня не оставляло смутное беспокойство. Я тряслась в кузове грузовика, прижимая к себе санитарную сумку с вакциной. По идее, это логично. Медик отправляется туда, где необходимо делать прививки, стрелок — на плановую зачистку. Обычная практика. Но... Мы никогда раньше не разделялись. Никогда.

Потом как-то отошло на второй план. "Дети — наше будущее" — не пустые слова. В этом мире и в это время — не пустые. Это не просто чьё-то продолжение или семейное счастье. Это — залог существования человечества как вида. Для них можно и нужно выкраивать больше, чем для взрослых. Медицинская фабрика пашет с большим трудом, но вакцину выделили. И правильно. Но всё равно, слишком рано им приходится взрослеть. Нам перепало хоть немного беззаботной юности.

На обратном пути опять было не до страхов — умаялась и задремала. Благо водитель подхватил бригаду строителей с отдалённого объекта, и меня уже не мотало как горошину в банке от борта к борту.

А когда спрыгнула на землю на территории Базы, уже почти успокоилась. По времени должны скоро вернуться, значит, всё в порядке. Заставила себя принять душ и поесть в столовой. И ушла к КПП ждать. Наших парней, выгружающихся из заляпанного грязью грузовика, заметила сразу. Я невольно ускорила шаг. Обычно Дэя заметно издалека, не выделяться он просто не умеет... Почему я его не вижу?!

Стэн и Рэтнер осторожно выносят из машины нечто, завёрнутое в плащ-палатку. Оборачиваются на крик. На мой крик. Я бегу, спотыкаясь почти на каждом шагу. Бесконечно долго, пока меня не перехватывают ребята из охраны. Но я успеваю увидеть. Растерзанную камуфляжную куртку, залитые кровью спутанные волосы, неестественно вывернутую левую руку. Так много крови... Я не вижу его лица, конечно, и не должна видеть, он лежит на животе...

— Пустите!

— Да не рвись ты. — Мне вполне профессионально, хоть и аккуратно, заламывают руки. — Живой он, иначе бы так над ним не тряслись.

Меня утаскивают прочь. От окровавленного свёртка, от спешащего медика. От него.

Я вновь осознаю себя в кабинете полковника на продавленном диване и со стаканом воды в руке. Жалюзи безжалостно нарезают на полоски солнечный свет.

— Пистолет сдай.

Сфокусировать взгляд на силуэте человека за письменным столом удаётся не сразу.

— Чего? — не сразу доходит до меня. Загорелое немолодое лицо плывёт перед глазами.

— Пистолет сдай. У меня и так людей мало, если каждый ещё начнёт мозгами по стенам раскидывать...

Для спора не осталось ни желания, ни слов. Одной рукой неловко отстёгиваю кобуру и протягиваю ему. Он встаёт из-за стола, забирает и прячет в ящик.

Молчим.

— Как... Дэй? — Имя даётся нелегко. Честно пытаюсь связать образ любимого человека с тем, что увидела. Перед глазами — мешанина из крови и камуфляжных лохмотьев.

— Тебе ответить как женщине или как подчинённой?

— Как честнее.

— Сама попросила. Шансов у него немного. Кровопотеря. Раны ... неприятные. Но умирать ему, думаю, не хочется.

Стакан скользит в ослабевших пальцах, я сжимаю их крепче.

— Это всё потому, что мы разделились. Я была против, почему вы настояли?

В голове в который раз прокручивается что-то тёмное, полузабытое. Две половины одного целого. Струна, натянутая между подставкой и колком гитары — убери что-то одно, и музыка прервётся.

— Дэй не хотел, чтобы ты шла с ним в этот рейд. Слишком опасно. Старый военный завод. Пришлось бы не только работать, но и прикрывать тебя.

— Вы говорили — обычный рейд. Рутина. — Сил злиться уже нет. — Знаете, мы сражаемся лучше, когда сражаемся друг за друга.

— Рин, кто вы?

И что прикажете отвечать тому, кто привык отдавать приказы и получать полную информацию? Тому, кто предпочитает не верить всему, что слышит?

— Странный вопрос. Люди, конечно.

— Не дури. Я вижу, насколько вы отличаетесь от остальных. Когда вы здесь только появились, все думали, что вы брат и сестра.

И сейчас думают. Не на Базе, просто люди из числа случайных знакомых. Иногда даже не верят, когда пытаешься убедить в обратном.

— Форма и оружие всех равняют.

Он щурится.

— Сейчас я бы сказал, что вы принадлежите к одному народу.

— Зачем вам это?

— Вы слишком отличаетесь. Я не могу это игнорировать.

— То есть мы — чужие? — Ночь за окном, ненужный разговор, а где-то на операционном столе борется за жизнь мой Дэй. Абсурд.

— Нет, не чужие. Свои. Но — не такие.

— Тогда какая разница? Главное, мы хорошо стреляем.

Интерлюдия.

Стэн понимал, что лезть к человеку в такой момент — бестактность. Но не полезть было нельзя. Однажды он буквально вытащил из петли молодого солдата. Мальчишка долго отпирался, говорил, что это от несчастной любви, но потом признался: затравили сослуживцы. Четверо. Стэн копнул личные дела. Как оказалось, начинающим уголовникам предложили выбор: получить небольшой срок или отправиться в армию. И те решили, что уличные порядки можно протащить в казарму. Обламывать зарвавшихся парней пришлось долго, и далеко не всегда уставными способами. Тогда он впервые осознал, какая ответственность ему досталась. И какая власть. И тогда же очень хорошо понял, как много можно исправить, всего лишь уделив человеку чуть больше внимания.

Стэн постучал в дверь комнаты, где оставили ночевать Рин, и, не дождавшись ответа, вошёл. Полоса света на полу — от прожектора за окном. Рин сидела у койки, подтянув колени к подбородку.

- Ты не спишь. - Дурацкий вопрос удалось превратить в утверждение.

- Не получается. - Она не шевельнулась, даже не повернула головы в его сторону. Голос звучал равнодушно, словно ей требовалось слишком много сил, чтобы поддерживать беседу.

- Если хочешь, я принесу тебе снотворное. Не будешь спать, потеряешь слишком много сил.

- Спасибо, Стэн. Не стоит, попробую без допинга.

- Ты не возражаешь, если я свет включу?

- Включай. - Такое чувство, будто с каждым словом из её голоса уходит жизнь.

Всё-таки хорошо, что лампочка здесь тусклая, слишком яркий свет резанул бы глаза.

Теперь девушку можно было нормально разглядеть. Похоже, Рин и правда пыталась уснуть. Куртка и свитер сложены на стуле с пугающей аккуратностью. В минуту отчаяния человек всегда хватается за привычные действия как за соломинку. На тумбочке — несколько заколок и деревянная расчёска. Переплетала косу на ночь, но так и не переплела, распущенные волосы льются на плечи. Такая хрупкая... Неужели не холодно босым ногам на голом полу? Да и майка слишком тонкая.

Стэн стащил с кровати грубое серое одеяло и накинул его Рин на плечи. Она что-то перебирала пальцами. Какую-то цепочку.

- Рин, - он накрыл своей ладонью её руку, - всё будет хорошо. Мы успели вовремя, его вытащат.

Тишина. Тело — словно окаменевшее. Было бы проще, если бы она кричала, плакала. А что прикажете делать с такой застывшей статуей?

- Я сделаю тебе чай.

В столовой всегда оставляли большие термосы с кипятком — на всякий случай. Стэн бросил в металлическую кружку горсть засушенных трав. Сама Рин справилась бы с этим намного лучше, и у напитка был бы потрясающий вкус, но сейчас нужно совсем не это. Подождал, чтобы "чай" заварился покрепче, стал горьковатым и терпким, и добавил в кружку таблетку из личной аптечки.

"Можешь потом набить мне морду, детка, но сначала выпей".

Рин он застал в той же позе.

- Пей, - он поднёс к её губам кружку, - не заставляй меня приказывать.

Рин сделала глоток, закашлялась, чуть не расплескав напиток. Её пришлось поить, как ребёнка.

Минут через пять, когда таблетка подействовала, Стэн перенёс девушку на кровать.

"Судьба у меня такая — вас на руках таскать. Сначала одного, потом вторую".

Из разжавшихся пальцев на одеяло выпала какая-то безделушка. Стэн подобрал её. На витой цепочке закачались жетон армейского образца и овальный серебристый медальон. Открываясь, он негромко щёлкнул. Старая фотография. Так вот какими вы были до Ржавчины. Дэй изо всех сил старается казаться взрослым и опасным. Прямо дитя городских окраин. Рин на фоне парня выглядит непривычно чистенькой даже в потёртом джинсовом костюме. Действительно, девочка из хорошей семьи. Книжки, ровные строчки конспектов, разбухшая от размашистых преподавательских "отлично" зачётка — что ещё навскидку представляется?

Стэн закрыл медальон и оставил его на тумбочке. Выключил свет.

Вот ведь какие кренделя жизнь выписывает. В детстве мечтал о младшем брате, чтоб вместе в войнушку играть, а теперь получил сестрёнку. Маленькую, несгибаемую и очень упрямую.

А в войнушку наигрался так, что скоро из ушей полезет.

За несколько дней до этого.

Дэй.

Лагерь с самого начала решили разбить на порядочном расстоянии от объекта. Степень опасности не определена, с чем придётся иметь дело — неясно. Но военный завод — кусок лакомый. Настолько, что можно и рискнуть. Это ведь не только оружие, это многофункциональное производство. Если можно восстановить хотя бы несколько цехов, это будет почти чудо. А нет — станки вывезти и на наши заводы поставить.

Кайлан, шофёр, подвозивший нас со всем нашим барахлом — сухпай на всю банду, палатки плюс рация — поглядел сочувственно и искренне пожелал удачи. Автоматчик, стриженная почти наголо девчонка, махнула на прощание рукой и запрыгнула в кабину. У нас всегда так: если путь пролегает близко к неисследованным территориям, с водителем автоматчик ездит. На всякий случай.

Есть зоны, куда водители грузовиков вообще не суются. Полбеды, если только сам сгинешь, так ведь и машину жаль.

— Всё, ребят, дальше сами.

— Вперёд, — скомандовал Стэн.

Дорога изменилась. Буквально несколько метров — и заросли по обочинам гуще, и трещин в асфальте больше. Хотя, казалось бы, хуже должна быть та дорога, которой пользуются. Впрочем, всё странно. И чувство опасности — холодком по спине. Здесь земля чужая.

Очертания бывшего рабочего посёлка с трудом угадывались в заросших развалинах. Кажется, поляна в невысоком подлеске, а присмотришься — небольшой скверик перед каким-то учреждением, от которого остался только обглоданный фундамент. И вот тогда всё встаёт на свои места. И камень, попавший под ноги, оказывается остатками бордюра, а тот самый подлесок — некогда ухоженной живой изгородью. И даже проглядывающий под слоем палой листвы асфальт кое-где можно разглядеть. Всего шесть лет прошло, а такое ощущение, будто все двадцать. Я невольно вздрагиваю, вспоминая, как пожирало дома взбесившееся время.

— Сюда, — негромко окликает Джетт. Он опустился на колено и торопливо разбрасывает листья под одним из деревьев. Из начавшей жухнуть травы нам щербато улыбается человеческий череп.

Всего скелетов оказывается четыре. Двоих мы находим в неглубокой канаве, укрытых тем же саваном из опавших листьев, и одного — в кабине проржавевшей насквозь легковушки. Чтобы открыть дверь, приходится срубать сапёрной лопаткой небольшой куст, проросший рядом с машиной.

Нерешительно переглядываемся. С одной стороны, мы боевая группа, а не похоронная команда, с другой — бросать останки непогребёнными как-то не по-людски.

— Похороним чуть дальше, в лесу, где место чистое, — решает Стэн. — Посмотрите какие-нибудь личные вещи или жетоны.

Жетоны обнаруживаются только у тех, кого мы нашли в канаве. Я смотрю на даты рождения, выбитые на прямоугольниках нержавеющей стали, и где-то внутри холодеет. Мальчишки. Видимо, солдаты-срочники. То ли охраняли здесь что-то, то ли к эвакуации их подключили. Когда всё началось, им стукнуло лет по девятнадцать. Будь я чуть постарше, тоже мог бы попасть в армию и оказаться на одном из таких объектов. Но я выжил. Вырос. И эти двое для меня теперь — вечные мальчишки.

Рядом с останками из машины нашли наградной кинжал с выбитой у рукояти надписью: "За доблесть, проявленную в бою за форт Хейл". Если какие-то документы и были, они давно рассыпались в пыль, как и одежда.

— Пробьём через архивы, — предложил я. — Вряд ли таких много.

Никаких следов ранений на останках мы не обнаружили. Конечно, на судмедэкспертизу времени не было, но у меня сложилось впечатление, что эти люди просто упали и умерли. Идиотское объяснение, согласен, но другого просто нет.

— Это не последние, — предупреждает Стэн. — Я слышал, здесь началась эвакуация, но всех вывезти явно не успели.

Серые корпуса завода стоят почти нетронутые, возвышаясь над остатками городка как рыцарский замок над деревенькой.

— Там ещё подземные цеха, — говорит Стэн.

— Откуда ты знаешь?

— Доводилось бывать. Не на этом, на похожем. Хуже всего, что с трудом представляю, с чем придётся столкнуться. Впервые тащу людей на такую вылазку. Ты был прав, когда отговаривал Рин ехать с нами.

Имя царапает проволочкой по нервам. Разум напрасно прокручивает одни и те же доводы: здесь слишком опасно, люди на Базе защитят Рин куда лучше, чем я, вынужденный отвлекаться на то, что Стэн в отчётах называл "неучтёнными факторами". Нашёл же слово, а. Напрасно. Где-то в подсознании свербит иррациональное, вынесенное то ли из глубины веков, то ли из собственного бродяжьего опыта. Всё, что остаётся за спиной, ты рискуешь больше никогда не увидеть. Людей. Города. Дороги. Даже несколько лет стабильной и относительно мирной жизни не выбили из меня этот страх.

— Наверное. Если что, ночью дежурю первым.

Миновали заводские ворота и небольшую площадку перед главным корпусом. Кто-то из парней держал на прицеле проёмы разбитых окон — на всякий случай. Широкие двери проходной, разумеется, не были заперты, хотя пружины, закрывающие их всякий раз, как кто-то входил или выходил, давно лопнули. Пришлось подпереть обломками кирпича, чтобы внутрь проникало хоть немного света.

— Дэй, Эвретт — вперёд.

Мы осторожно переступили порог, разрывая лучами налобных фонарей давнюю, словно слежавшуюся, темноту.

— Стэн, тут...

— Я же говорил, эти не последние.

Света стало больше — от фонарей остальной команды.

Проходная завалена останками. Вся.

Я не берусь даже предположить, сколько их было. Тут уже бесполезно искать личные вещи или жетоны. Костяки рассыпались на части, перемешались, как подвески ожерелья, созданного безумным ювелиром.

— А с этими что?

— Сжечь, — коротко бросил Стэн.

Нам пришлось разделиться, иначе обследовать целый комплекс зданий не получилось бы. Разбивались на тройки, не расставались с рациями. Не то это место, где следует расслабляться. Не то.

Следующей гадостью стал неточный план завода. Несколько подземных этажей на нём просто не были указаны. Похоже, у предыдущего владельца бумаг оказался не тот уровень допуска.

Масштабы предприятия поражали. Цеха, исследовательские лаборатории, склады для готовой продукции. Забавно, только после конца света я смог оценить размах нашей военной промышленности. Нет, я понимаю: сначала готовиться к войне, а потом в процессе обеспечивать армию всем необходимым — для этого нужны колоссальные мощности и затраты. Внушает уважение, знаете ли. Особенно если учесть, что, не будь по всей стране оружейных складов, наши шансы на выживание оказались бы существенно ниже. Так что есть повод сказать спасибо сгинувшему правительству.

— Остался ещё один неисследованный этаж. — Стэн огрызком карандаша вносит поправки в документ.

— Завтра займёмся. — Я не позволяю себе обрадоваться и начать мечтать о благополучном исходе дела — верный способ гробануться. Не моё наблюдение — народная примета. Работающая.

В котелке весело бурлит вода, напоминая, что задание заданием, а ужин по расписанию. Стэн задумчиво водит по плану завода карандашом.

— И что — никак? — спрашиваю я.

— Вот тут завал. — Грифель скользит по сероватой бумаге.

— И что у нас на этом уровне?

— Не знаю, — качает головой Стэн. — Возможно, лаборатории — во всяком случае, какие-нибудь опасные исследования я бы проводил именно там. Если вдруг что случится, можно просто запечатать до скончания веков весь уровень.

Не знаю, какая у них система безопасности была, может, тогда действительно считалось нормальным спрятать за кучей замков и допусков что-то потенциально опасное и спокойно работать, зная, что под полом цехов и кабинетов похоронена тайна. Переложить ответственность на руководителя проекта, куратора из министерства обороны...

Вот только у нас такого права нет. Если мы признаём объект или район безопасным, мы должны облазить каждый угол. И не важно, что в этом углу — пыль и черепки или что-то похуже.

— А это что?

— Лифтовая шахта.

— Так, может, через неё попробовать? — Мне невольно вспомнились просмотренные в детстве боевики.

— Лифт оборвался, она частично забита. Никто из наших бойцов там попросту не пролезет.

— Что, даже я? — сдержать усмешку не удалось. Меня никогда не задевали всерьёз из-за роста, да и метр семьдесят — это совсем не коротышка. Пытались подкалывать — да, это было. Просто так сложилось, что большая часть парней в команде выше меня. Подозреваю, чтобы подрасти, надо было в четырнадцать-пятнадцать лет лопать витамины, да и вообще нормально питаться. Но — чего не было, того не было. В конце концов, когда ты одного роста с любимой девушкой, это тоже неплохо. Да и при нашей работе куда удобнее, когда ты невысокий и гибкий — в какие только норы ни приходится залезать. Как сейчас, например.

— Слушай, я не могу отдать такой приказ. Не имею права отпускать тебя одного. Ты же знаешь правила. На объектах с таким уровнем опасности ходить группами меньше, чем по три человека, нельзя. А в одиночку так вообще строжайше запрещено. Кто будет тебя страховать?

Знаю, конечно. Часть этих правил вообще возникла на наших глазах. Не работать группами меньше чем по два-три человека. Не оставаться на ночь в заброшенных зданиях, если территория ещё не зачищена. Ну и основное, известное даже непосвящённым: горит всё. Если не горит, значит, ты плохо стараешься.

— Подожди, — я придвинулся ближе, — но раньше-то на этот уровень как-то попадали?

— Да. Вот здесь и вот здесь — двери. Электроника, сейчас они заблокированы. Должен быть способ открыть их изнутри.

— Тогда всё просто, по-моему. Мне нужно спуститься туда и организовать всем остальным тёплый приём.

— Ладно, не беги впереди паровоза.— Стэн демонстративно свернул карту. — Утром решим.

Раздвижные двери лифта парни наполовину сняли, наполовину выломали, не особенно церемонясь. Кто-то посветил вниз фонариком, луч заплясал по стенам шахты, выхватил из темноты какие-то обломки.

— На связь выходи каждые десять минут. Если не ответишь, мы тебя сразу вытянем. Как только выберешься из шахты, иди прямо по коридору, — инструктировал меня напоследок Стэн. — Дойдёшь до конца, там будет большая лаборатория. Должно уцелеть аварийное освещение, электрощит на стене у входа, включишь его и попытаешься с пульта разблокировать ведущие на уровень двери. Ничего не предпринимай, никуда не лезь, дождись нас, ясно?

— Ясно, — в сотый раз повторил я, закрепляя на поясе сложную конструкцию из ремней и карабинов. — Каждые десять минут говорить тебе что-нибудь, шахта, коридор, электрощит, пульт, двери, дождаться вас. Что я упустил?

— Ничего.

— Вот и не занудствуй. — Я проверил необходимое мне барахло. Налобный фонарик, ручной — на всякий случай прицепить к ремню, сменный комплект батареек. Автомат — за спину, чтоб меньше мешал при спуске. А, и косу под куртку спрятать. Если зацеплюсь волосами за какую-нибудь арматурину, наши надо мной ещё лет пять потешаться будут.

Я занёс ногу над провалом шахты и обернулся:

— Эй, если кто решит покататься на лифте, пока я буду там, вернусь, чтобы отомстить.

Шутка вышла дурацкой, лифт-то давно приказал долго жить, но все рассмеялись. Правильно. Нечего стоять с такими траурными лицами.

Во время спуска оказалось легко забыть о времени. Если бы не рация, можно было бы представить, что никого в целом мире больше нет, только ты один, паучок на невесомой ниточке, протянутой из ниоткуда в никуда. Наконец, под ногами замаячило что-то крупное. Похоже, дверь лифтовой шахты на одном из этажей обвалилась вовнутрь и перегородила мне путь. Я раскачался на верёвке, посильнее пнул препятствие, и оно с грохотом отправилось вниз, в полёте развалившись на две половины.

— Что там у тебя? — сразу заинтересовался Стэн.

— Всякий мусор.

— Ладно. Ты не молчи, рассказывай, что происходит.

— Ничего особенного. В основном радуюсь, что я такой мелкий.

Метров через десять начались перепутанные кабели. Я продирался сквозь них, молясь, чтобы какой-нибудь случайно не оказался под током, их обрывки валились мне на голову, словно я попал в змеиное гнездо.

— Стэн. Приём.

— Приём.

— Выхожу на связь согласно плану. Всё в норме, только пыльно.

Я знал, какие картинки Стэн сейчас упрямо гонит прочь. Всякие легенды про спелеологов, обвязавшихся одной верёвкой, чтоб не потеряться, а потом обнаруживших, что последний член команды исчез демоны знают куда, причём конец верёвки измочален и чуть ли не изгрызен. Слишком многие сказки вернулись из детства, из тёмных углов спальни.

Ничего, командир. Нас так просто не сгрызёшь.

Обломки попавшейся мне двери поджидали внизу. Метра за три до навечно замершего на последнем уровне лифта не хватило верёвки. Я тут же сообщил об этом наверх, выпутался из ремней, повисел немного, примериваясь, и разжал руки. Лифт заходил ходуном, но выдержал.

Как и ожидалось, на крыше обнаружился люк. Прежде, чем нырнуть в него, я посветил внутрь. Пыльный пол, ничего особенного. Ни одного следа. Впрочем, и это ничего не значит. Не стоит совать голову туда, где тебе её могут запросто откусить. Нашарил в кармане какую-то мелкую детальку из подобранных наверху, швырнул вниз. Она даже не зазвенела — мягко упала в пыль. Ладно, рискнём и мы.

— Стэн, приём. Я сейчас буду на этаже.

— Ладно. Если что-то пойдёт не так — сразу назад. Мы удлиним верёвку, чтобы ты сразу мог за неё схватиться.

— Хорошо.

— Дэй. Сразу назад.

— Понял я, понял.

Заблудиться я не смог бы при всём желании. На небольшой площадке перед лифтом был турникет, как на вокзале, слева от него когда-то стояла будка охранника. Сейчас одна из её стенок обвалилась. Я для порядка заглянул туда — сломанный стол, перевёрнутое кресло. Под ноги попалась деревянная коробка с множеством ячеек — для пропусков. Сейчас, разумеется, пустая. Хм, подозреваю, далеко не всех работников завода сюда пускали. Я ощутил странное облегчение, не найдя в закутке костей. Хотя почему странное? Да, я видел в жизни и кое-что похуже, но это не значит, что мне приятно любоваться на человеческие останки.

Единственный широкий коридор начинался сразу за турникетом. Я перебрался через навеки замершие створки. По обеим сторонам тянулись двери. Некоторые заперты, некоторые распахнуты настежь. Я осторожно заглянул в ближайший кабинет, но заходить не стал. Истлевшие от времени бумаги, рассыпанные по полу, выдвинутые ящики столов. Одним словом, следы поспешной эвакуации. Явно не детские игрушки они тут разрабатывали. Сначала, скорее всего, вывезли сотрудников, потом — всякую документацию и разработки. Причём последнее собирали в спешке. Ага, так и есть: соседняя дверь закрыта на ключ и даже опечатана, тут ещё успели.

А вот тем, кого мы нашли на проходной, не повезло. Всем остальным работягам, инженерам, бухгалтерам. Кто бы ни отвечал за эвакуацию, он явно считал, что времени у него намного больше. Я не сдержал горькой усмешки. Исследования, за которыми наверняка охотились все разведки мира. Секретные документы, лабораторные журналы. Вот они, валяются под ногами, грудами лежат в столах, шкафах и сейфах за этими дверьми. Ничто не мешает набить ими рюкзак. Все сокровища потеряли свою цену. Как золото из Иного мира, дома обращающееся угольками и сухой листвой. Хотя в рабочих записях учёных, наверное, имеет смысл покопаться. Вот только у всех нас туго с наукой такого уровня, тут бы поработать специалистам. Хм, а это мысль. Поднять всю эту макулатуру наверх, запаковать в ящики и поставить в какой-нибудь кабинет. А потом перетаскать потихоньку.

— Стэн, давай, если время останется, взломаем пару сейфов? Вдруг ещё что полезное найдём?

— Дэй, кем ты мечтал стать в детстве?

— Не понял. — Я миновал ещё пару опечатанных помещений и осторожно заглянул в следующую распахнутую дверь. Куча столов и пустых полок, в свете налобного фонаря выглядит довольно гротескно.

— Археологом или грабителем банков?

— Рыцарем из Тёмных веков.

— Ясно. У нас в планах есть ещё один выезд сюда, но не факт, что этим будет заниматься наша группа.

Угу, как всегда, всё интересное достаётся не нам.

Я по привычке читал имена предыдущих владельцев и названия отделов на дверях кабинетов, как идущий по незнакомой улице человек прочитывает названия магазинов, но в памяти они не задерживались. Как мне и говорили, коридор закончился ещё одной дверью. На этот раз — толстой, как в бомбоубежищах. И вентиль, как на подлодках, уж не знаю, как он правильно называется.

— Так, я добрался. — Хвала богам, не так-то просто постоянно держать на прицеле темноту за пределом жёлтого круга фонаря. — Сейчас будет свет.

Вентиль пошёл тяжело, пришлось навалиться на него всем весом. Наконец, в двери что-то щёлкнуло. Я вошёл внутрь и сразу шагнул к стене в поисках электрощита. Всё-таки Стэн прав: тяжело, когда тебя никто не страхует. При всех наших шуточках, отпущенных сегодня, при всей моей браваде — тяжело. Так и тянет обернуться и прочесать очередью дальний угол. Или вообще прижаться спиной к стене и не двигаться, надеясь, что нечто в темноте не унюхает твоего страха и пройдёт мимо.

Я распахнул закрывающую электрощит дверцу. Длинный ряд выключателей. Ладно, больше — не меньше, решил я, перещёлкивая их в положение "вкл.". Секунд десять ничего не происходило, и я даже успел подумать, что аварийка всё-таки сдохла, но за дальней стеной что-то басовито загудело, и под потолком вспыхнули лампы. Свет они давали серенький, неживой, но я с облегчением отключил фонарь, стянул с головы резиновую ленту и вытер рукавом взмокший лоб.

— Приём, ребята. Я внутри, сейчас открою двери.

— Уже на местах, ждём.

Помещение оказалось лабораторией. Большой, размером почти с небольшой цех. Интересно, с чего вдруг такая гигантомания? Длинные ряды пыльных столов, заставленных какими-то приборами, из которых я опознал только микроскопы, вдоль стен тянутся металлические шкафы с глухими дверцами. Напротив двери, через которую я вошёл — ещё две. Эти ведут к выходу на уровень, через них войдут остальные, когда я разберусь со здешней электроникой. Дальний конец помещения отгорожен стеклом. Вряд ли это просто стекло, конечно. Особо токсичные опыты проводили?

Пульта оказалось два. Один — непосредственно перед стеклянной преградой, второй — у стены слева. Вряд ли кнопку, отвечающую за открытие дверей, будут делать там же, где и кнопки, необходимые для всяких научных изысканий. Это всё равно, что хирургический инструмент в автомат встраивать. Ну точно. Тут всё даже проще, чем с электрощитом. Хотя бы потому, что нужно быть редкостным дебилом, чтобы не увидеть тумблер с подписью "блокирование уровня". Запылённый пульт доверия не внушал, многочисленные лампочки не спешили загораться. Навыками для ремонта тонкой техники я не обладал, пришлось пнуть ботинком основание пульта. Лампочки жизнерадостно подмигнули разноцветными огоньками, но всё-таки загорелись. Я щёлкнул нужным тумблером. Огонёк рядом с ним задумчиво сменил цвет на зелёный.

— Путь свободен.

Сдержать любопытство было нелегко — подошёл к стеклу. Стёр с него пыль, с удивлением обнаружив сеть мелких трещин. Когда включилось освещение, там тоже вспыхнула лампа. Одна и такая же тусклая. Сначала мне показалось, что на небольшом возвышении стоит изломанное, изуродованное человеческое тело. Вроде бы даже с частично содранной кожей. Но спустя секунду я понял, что ошибся. Кажется, когда-то это была заготовка для... доспеха? Или робота? До тех пор, пока люди не покинули это место, а стена лаборатории не треснула, и внутрь не начало просачиваться что-то грязновато-алое, застывая на металлическом каркасе неровными потёками. Где-то внутри словно натянулась струна. Я сделал шаг назад, оглядываясь на спасительную дверь в конце длинного зала.

Осторожно двинулся вдоль стены к выходу, стараясь не сводить взгляда со странного сооружения. "Доспех" повернул безглазую голову, словно ориентируясь на звук моих шагов. Будто расслышал сквозь толстенное стекло.

Это было нелогично, это было безумно, но на неисследованных территориях логики не существовало. Я вскинул автомат, беря на прицел это порождение нового мира. И тут неизвестное существо взорвалось движением.

Стекло разлетелось вдребезги, даже не в куски — в мелкое крошево. Короткая очередь не остановила прыжок неведомого существа, и с длинными стальными когтями, украшавшими гибкую руку, я разминулся чудом. Выстрелить я уже не успевал и потому подставил автомат под очередной удар. Сталь заскрежетала о сталь. За эти доли секунды успел рассмотреть напавшее на меня создание. У существа были абсолютно иные пропорции тела, отличные от человеческих. Удлинённое туловище, короткие ноги — при том, что оно почти два метра ростом. Кожи действительно не было, только сочащаяся чем-то красноватым плоть и узлы мышц. Меня отшвырнуло к стене — сила моему противнику досталась чудовищная. Я сорвал с пояса рацию и успел крикнуть:

— Здесь тварь!

А потом времени вообще не осталось.

Рация отлетела куда-то в угол. Ничего, всё важное я уже сказал. Нужно только не дать твари заскучать до подхода ребят, вымотать её хорошенько. Не подпускать её на расстояние удара. И — не останавливаться.

Ещё одна очередь, ещё несколько клочков плоти, вырванных пулями — без особого ущерба. Жаль, не опрокинуть ей под ноги металлические столы — намертво прикручены к полу. Я метнулся за один из них, но тварь прыжком взлетела на столешницу, я отчётливо услышал, как скрипнул под её весом металл. Когти всё-таки успели чиркнуть по груди и плечу, в клочья располосовав куртку. Обрывки почти сразу же пропитались кровью. Ребятам пора поторопиться, магазин у меня не бесконечный.

Я рванулся в сторону, надеясь, что она не успеет так быстро обернуться, счастливо поднырнул под её новый замах, но вторая конечность впечаталась в мою спину. Я запомнил каждый из четырёх длинных, как кинжалы, когтей. Отчётливо услышал, как хрустнули рёбра. Собственное тело отказалось повиноваться, я понял, что заваливаюсь вперёд. Тускнеющее от боли сознание прорезала мысль: откатиться в сторону, пока не насадили на лезвие, как бабочку на иголку. В боку будто что-то взорвалось, но болезненное движение спасло мне жизнь. Когти пробили пол там, где миг назад лежал я. Тянулся к отлетевшему куда-то влево автомату и понимал, что не успею. Да и не остановит её жалкий остаток пуль. Нога с короткой беспалой ступнёй опустилась на протянутую к оружию руку. Кажется, я всё-таки заорал.

Тварь насквозь прошила новая очередь, со стороны разблокированных дверей. Она неторопливо обернулась в сторону более многочисленной добычи, даже сделала шаг. Отползти бы куда-нибудь, чтоб не угодить ненароком под дружественный огонь или случайный рикошет. Сколько в этой дряни уже свинца?..

Гротескную фигуру вдруг охватило пламя, кажется, кто-то из наших швырнул бутылку с зажигательной смесью. Тварь по инерции сделала несколько шагов вперёд и с грохотом рухнула на пыльный пол, я потерял её из виду, осталась только отвратительная вонь горящей нечеловеческой плоти. Неужели всё? Совсем всё? Левая рука отказывалась повиноваться. А почему так холодно? Кровь... Я попытался прижать правую ладонь к животу — мне вдруг показалось, что мои внутренности сейчас выскользнут меж пальцев красными и синими верёвками. Мне рассказывали, такое бывает на войне. И человек, не понимая, что делает, пытается запихнуть их обратно... Холодно. Ничего, это бывает. Сейчас я полежу немного и своих встречу. Мне только чуть-чуть отдохнуть надо, совсем чуть-чуть...

Интерлюдия.

Дэй выглядел паршиво. Располосованная куртка почернела от крови — сразу и не поймёшь, где раны. Голова безвольно откинута, левая рука вывернута под неестественным углом. Стэн вгляделся в посеревшее лицо друга, ловя ускользающий куда-то в Иные миры взгляд.

- Духи перекрёстков! Парень, не вздумай отдать концы.

Пульс был. Слабый и рваный.

- Я не для того пятерых мальчишек, считай, из пасти демона вытащил на Островах, чтобы одного на своей земле не спасти.

Дэй давно уже не походил на хрупкого подростка, шесть лет беготни с автоматом сделали своё дело. Впрочем, в здоровяка с квадратными плечами тоже не превратился. Есть такие ребята: сколько их сержант ни гоняет, они всё равно остаются гибкими и тонкими. Впрочем, это нам на руку.

Стэн подхватил друга под плечи и под колени. Правая ладонь намокла — точно, кровь. Значит, спине тоже досталось. Ох, Дэй, тебе понадобится всё твоё везение. Кстати, не такой уж ты тяжёлый.

- Эй, примите бойца, - скомандовал он. - Только осторожно, кажется, рёбра сломаны.

И опустил Дэя на расстеленную плащ-палатку, за углы которой тут же взялись двое парней.

- Тварь дожгите, - устало закончил Стэн.

- Хреново, командир, - бросил Рэтнер, штатный медик группы, - в полевых условиях не вытащим парня.

- Это и так ясно. Каковы шансы донести его до места, где нас машина будет ждать?

Рэтнер пожал плечами.

- Если не растрясём, может, и получится.

Останки покалечившей Дэя твари упокоились где-то внизу - грубое переплетение металлических конструкций. Плоть начисто сгорела.

"Вобью слова в глотку любому научнику, заикнувшемуся о том, чтобы притащить это на анализ", - решил Стэн.

Быстро темнело.

- Вызывай Базу, - распорядился Стэн, обращаясь к радисту. - Чтоб завтра с утра машина была в условленном месте. Скажи, что у нас раненый. Палатки придётся оставить здесь, потом вернёмся и заберём. А лишний груз сейчас — только помеха.

Я когда-то безумное сердце

Положил, не спросясь, в твои руки...

Джем

Распятое на операционном столе тело, холодный белый свет. Телу не больно, оно уже устало истекать кровью. Маятником качается в руках богини-матери, властительницы человеческих судеб, ниточка с множеством узелков и петелек. Дрогнет рука врача — не случится чудо, из окровавленной плоти уйдут последние капли жизни, утекут водой в песок.

А потому под нестерпимый белый свет и без того покалеченное тело, под скальпели и иглы.

Если чудо случится — получится сложить человека из осколков, создать заново. Не выйдет — суждено ему остаться всего лишь телом, одним из многих.

И будет совсем неважно, какие сны приходили к нему в зыбком безвременье наркоза.

Шесть лет назад.

Дэй.

...Год, когда мне исполнилось семнадцать, был, наверное, последним нормальным годом. Ещё сохранялась хотя бы видимость порядка, центральным регионам худо-бедно удавалось переварить потоки беженцев с окраин. А на окраинах творилось не пойми что. Выпуски новостей сообщали то о природных катаклизмах, то о случаях массового помешательства. Вроде бы я когда-то читал о чём-то подобном: когда под воздействием инфразвука матросы на судне сходили с ума и прыгали за борт. Но то в море, не на суше. Куда может деться население целого городка?

В тот год я работал на стройке в одном из центральных районов. Строили то ли больницу, то ли корпус для какого-то училища. Несовершеннолетний с просроченными документами? Когда это кого-то волновало? Конечно, работа была неофициальной, платили мне меньше, чем взрослому. Но так было всегда, сколько я себя помнил. Фирма берёт заказ, потом нанимает строителей, но при этом экономит на грубой рабочей силе. Мне приходилось жить и работать вместе с мужчинами, годившимися мне в отцы — и я был очень благодарен за то, что никто из них не пытался учить меня жизни.

Город мне нравился. Небольшой, зелёный. Архитектура прошлого века — впрочем, я не знаток. Просто красиво, и всё.

В тот год я встретил Рин...

Маслянистый отблеск фонаря на мокром чёрном асфальте. Прохлада стены ощущается сквозь старую кожаную куртку. Не люблю уличные драки, хотя почему-то периодически в них ввязываюсь. Правило номер один: у шпаны нет никакого кодекса чести. Всякие "один на один", якобы "честные мужские схватки" — сказки для маленьких.

На этот раз любителей поживиться за чужой счёт было двое, и первый смылся сразу, как только понял, что жертва не так беззащитна, как показалось. Новичок, ха. Второго я каким-то чудом ухитрился сбить с ног подсечкой и покинул переулок, пока он не успел подняться.

Правило номер два: в уличной драке побеждает не тот, кто лучше дерётся, а тот, кто быстрее бегает.

— Эй, ты там живой? — женский голос совсем рядом. Чьи-то пальцы легонько касаются щеки. Поднимаю голову.

Неясный силуэт девушки в золотистом свете фонаря. Я различаю тонкий профиль и тяжёлый узел причёски. Фея электрического света.

— Живой. — Пытаюсь улыбнуться, подозреваю, что выходит криво. — Просто не поладил с любителями обшаривать чужие карманы.

— Сильно досталось?

— Ну, раз я стою здесь, а не лежу с отбитыми почками в подворотне, можно сказать, что вышел победителем. — Хотя гордиться тут нечем, просто повезло.

Она смотрит на свои пальцы.

— У тебя кровь.

И правда. По щеке течёт горячее. Есть такой приёмчик — зажимать между пальцами лезвие, когда бьёшь. Видимо, пока был на адреналине, не заметил, что зацепили.

— Надо продезинфицировать. Я живу рядом.

— Слушай, это царапина. Ничего страшного.

— Да, но мало ли что туда могло попасть. Идём.

А ведь верно, вряд ли эти лезвия в медицинском спирте промывают. И, опять же, девушка.

Я отклеиваю своё тело от стены и иду за ней. Спасительница пытается подставить мне плечо, но я пресекаю эти попытки. Не раненый, в самом деле. Наглею и беру за руку — ладонь узкая и тёплая.

Мы сворачиваем во дворы, лавируя между лужами. Поднимаемся на крыльцо одного из подъездов шестиэтажки, девушка колдует над замком. Хм, а подъезд чистый. И даже свет горит на всех этажах, хоть и вполнакала. Воспользоваться, что ли, случаем и получше рассмотреть спутницу? Повернулся к ней и остолбенел. Сначала даже не понял, почему. Ну да, красивая девчонка, брюнетка, с хорошей фигурой. Похоже, моя ровесница. Глаза вот только очень знакомые, светло-карие, почти золотистые. И скулы высокие. Где, интересно, видеть мог?

Где-где. В зеркале видишь периодически. Судя по выражению лица, она тоже заметила сходство. Смотрим друг на друга и молчим. Наконец, заговорила.

— Ладно, идём. Нам на четвёртый.

Поднялись. Опять с замком возится.

— Пап, мам, я не одна, — это в комнату, где настольная лампа горит и телевизор мурлычет. Опять новости.

— Рин, кто с тобой? — мужской голос. Рин, значит.

— Потом объясню, — и меня в сторону подталкивает, проходи, мол.

Видимо, её комната. Письменный стол с тетрадками, книжный шкаф — я столько книг вместе только в школьной библиотеке видел. На кровати какие-то старые куклы и мишки. И — домом пахнет. Чем именно, в толк не возьму, но твёрдо убеждён, что так должно пахнуть там, где ждут и где всегда рады.

— Садись, — на стул мне кивает.

Рин. Хорошее имя. Звенящее.

— Посмотри на меня. — Запахло перекисью, щёку защипало. Поворачиваю голову и легонько целую её в ладонь. Всего лишь благодарность. Вздрогнула. Но ничего не сказала и руку не отняла.

— Рин, кто это? — На пороге возник высокий мужчина лет пятидесяти. Худощавый блондин, в очках. Отец? Совершенно не похож.

Я отвернулся от света и голову опустил. Длинные, ниже плеч, волосы скрыли лицо. Не хотелось бы стать причиной семейных разборок на тему гипотетической измены семнадцатилетней давности.

— На него напали на улице. Вроде ничего серьёзного, но лучше подстраховаться.

— И ты считаешь нормальным тащить домой кого попало?

— Ты же учил меня, что людям надо помогать.

Лихо она отца отбрила.

— Не волнуйтесь, я сейчас уйду, — а сам старательно от лампы отворачиваюсь, — я не бродяга, я рабочий на стройке.

— Ну ладно, — вышел.

— Ну, вот и всё. Герой.

Неловкая пауза. Мы оба понимаем, что мне надо встать и уйти. И, кажется, оба этого не хотим.

— Меня зовут Дэй.

— Рин.

— Да, я уже слышал.

Если бы сейчас не нужно было уходить, я бы усадил её к себе на колени. И рассказывал бы. О разном. О том, как в детстве нашёл медузу и всё думал, как бы отнести её обратно в воду, потому что на берегу она вдруг показалась жалкой и нестрашной. Как уходил из дома. Как однажды наткнулся в лесу на заброшенную шахту, и как мне сначала было интересно там полазить, а потом возникло ощущение чужого взгляда в спину, и сделал я оттуда ноги от греха подальше. И уж если совсем размечтаться — вытащить бы из её причёски все шпильки и гребни, чтобы чёрные волосы рассыпались по плечам, и осторожно целовать обветренные губы.

— Я тебя ещё увижу? — Рин опередила мой вопрос.

— Да, — решительно встряхиваю головой, — да, я найду тебя.

Сны. Они приходят и наяву, когда реальность становится хуже любого безумия. Встать. Пройти на кухню, выпить воды — не потому что хочется, потому что надо. Потому что есть с первого курса вдолбленные цифры: сколько человек протянет без еды и сколько — без воды. Потом нужно поесть, но это не срочно.

И опять — в комнату, где выключен свет, провалиться в колючее тепло старого одеяла, чтоб не ощущать, насколько пуста постель.

Рин.

Он появился через три дня, в выходной. Я вышла в магазин и обнаружила его во дворе.

Честно говоря, до этого момента я сомневалась. Подумаешь, пообещал разыскать. Зачем ему возвращаться? Но ведь пришёл. Вот он, сидит на качелях. Заметил меня, поднялся навстречу.

— Привет.

А ночь не врала. До чего красивый парень. Стройный, гибкий. Есть в нём что-то диковатое, будто лесной зверь вышел к людям. Длинные волосы, распущенные в нашу первую встречу, стянуты в хвост, и кажется, будто их масса оттягивает голову назад. Его срезанную прядь я бы вряд ли отличила от своей собственной. И то же сочетание смуглой кожи и светло-карих глаз, за которое мне так доставалось в школе. Вот только неужели у меня такой же дерзкий взгляд? Такая же гордая посадка головы? Неудивительно, что его попытались избить.

— Вообще-то, я пришёл поблагодарить. И спросить кое о чём.

— Благодарить особо не за что. — Я зачем-то поправила висящую на плече сумку, не зная, как продолжить разговор. Вот сейчас снисходительно улыбнётся и уйдёт в сторону ближайшей остановки, чтобы навсегда исчезнуть в переплетении улиц и стать коротким приключением в моей благополучной и относительно спокойной жизни. Звякнут ремешки на потёртой куртке, ветер успеет поймать еле ощутимый запах дорожной пыли и сигарет — и всё.

— Ух ты, — кажется, он удивился, — то есть ты периодически притаскиваешь домой подранков?

Как-то парень очень легко и непринуждённо перешёл на ты.

— О чем спросить, я, кажется, догадываюсь.

— У тебя есть минута? Тогда пойдём в кафе.

— Тебе не приходило в голову?..

— Что?

Дэй сидит напротив меня и не спешит подносить к губам белую кружку с чаем.

— Что мы можем оказаться родственниками? Например, братом и сестрой?

Взгляд у него уж точно не братский. Дэй меняет маски и манеру речи, точно фокусник. Ночью на улице я столкнулась с подростком из неблагополучной семьи, этаким рано повзрослевшим волчонком. В кафе вошёл совсем другой юноша. Лучезарно улыбнулся официантке, отодвинул стул, чтобы мне удобнее было сесть, передал меню. Такой парень удачно вписался бы в какую-нибудь артистическую молодёжную тусовку. Даже старая кожанка и потёртые джинсы начинают выглядеть элементами нарочно подобранного стиля. Интересно, я бы так смогла?

— На кого из наших родителей ты грешишь?

Он пожал плечами.

— Если честно, не могу представить ни отца, ни мать крутящими случайный роман, — я бесцельно теребила браслет на запястье.

— А мои вообще вряд ли выбирались из своего города, — красивые губы дёрнулись в странной усмешке. — Город не курортный, так что нормального человека туда не заманишь.

— Ты с юга?

— Угадали, леди.

— Меня тоже часто спрашивают. Можно подумать, не знают, какие южане бывают. У них и глаза тёмные, и черты лица другие.

— Знаешь, — Дэй понизил голос, я рефлекторно наклонилась ближе, — по-моему, пора искать документы на усыновление.

— Не самая удачная шутка.

— А это не шутка. У меня нет объяснений, вот я и пытаюсь найти хоть какие-то.

Он был бы не самым хорошим братом. Из тех, кто постоянно где-то пропадает, приводит домой не нравящихся родителям девчонок и возбуждает этим абсолютно иррациональную ревность младших сестёр.

Брат? Нет, такого брата я бы не хотела.

— Давно ты в городе?

— Почти месяц. На работу уже устроился.

— Да, ты говорил про стройку. Планируешь остаться здесь?

— Я редко где-то задерживаюсь надолго. Но с этой загадкой просто обязан разобраться. Не люблю оставлять за спиной вопросы без ответа.

— Переворошить всё дома — не проблема. У тебя есть какие-то документы?

— Только паспорт. Просроченный. С ним теоретически можно зайти в паспортный стол и навести справки об имеющихся родственниках.

— Почему теоретически?

Улыбка превращается в кривую усмешку, нагловатую, но всё равно в чём-то жалкую.

— Я сбежал из дома четыре года назад, — прозвучало это так, будто он хвастался. — Жалко, тогда мне не хватило мозгов спереть вообще все мало-мальски значимые бумаги. Вдруг нужная бы и попалась. Чтобы обновить документы, мне нужно либо смотаться в родной город и шлёпнуть печать о продлении, либо найти здесь легальную работу, квартиру и зарегистрироваться. При проверке на дороге или в захолустье мой паспорт ещё прокатывает, но, если начать копать глубже, всё вскроется. Да, ещё сотрудники паспортного стола обязаны сообщить в полицию о появлении гражданина с просроченными документами. Мол, ждите, скоро он к вам явится с объяснительной и заявлением на замену. А я так прикинул: сумма штрафов уже давно покруче моего заработка будет.

На меня вдруг пахнуло другой жизнью, до этого момента знакомой исключительно по выпускам новостей. Прокуренные полицейские участки, профилактические рейды по каким-то захламлённым грязным квартирам, скользкие, змеящиеся слова: неблагополучные семьи, подростковая преступность, безнадзорность... Всё это, несмотря на одежду явно с чужого плеча и уличные словечки, не вязалось с образом сидящего напротив парня. Нет, дело не во внешности. В Дэе не чувствовалось страха, который, как мне тогда казалось, является неизбежным спутником сбежавшего из семьи подростка.

— Сколько тебе сейчас?

— Семнадцать. Поэтому предпочитаю не иметь дел с представителями власти. По закону они должны будут вернуть меня обратно в семью или отправить в интернат до совершеннолетия.

— Подожди, мне тоже семнадцать. Это уже кое-что. Когда у тебя день рождения?

Оказалось, Дэй старше меня всего на три месяца.

— Вот и первая зацепка. — Его глаза прямо-таки сверкнули охотничьим азартом. — За три месяца смотаться на другой конец страны сделать второго ребёнка — это ещё успеть надо. То есть сделать ребёнка — минут пять хватит, но что-то твой отец не производит впечатление человека, готового вот так, без ухаживаний и прелюдий, прыгнуть в постель к первой встречной. Кстати, он воевал?

— Нет, он учёный. Хотя занимался разработками для армии. Но я о них всё равно ничего не знаю. И никто не знает, кроме его начальства и кураторов.

— Круто, — присвистнул Дэй, — надеюсь, за тобой сейчас не следят люди в штатском?

— Так война-то кончилась, — я пожала плечами. — Вспомни, пожалуйста, хоть что-нибудь. Случайные разговоры, сплетни, места учёбы, что угодно из жизни родителей.

Дэй задумался. Было странно и несколько дико наблюдать, как человек мучительно долго пытается вспомнить что-то об отце и матери. Как будто всё это время только и делал, что старательно их забывал.

— Заводские рабочие. Оба. Окончили местное училище с разницей в пару лет. Близких родственников не знаю, во всяком случае, никаким бабушкам и тётушкам меня на выходные не сдавали. На войне не были, но у отца помню значок "За труд на благо армии", такой давали тем, кто работал на оборонку. Ходячие стереотипы, даже прицепиться не к чему.

— Кажется, ты не особенно их любишь. — Я осторожно коснулась его руки.

Он тихо рассмеялся.

— Я не особенно их любил. Любить или ненавидеть имеет смысл только то, что прямо влияет на твою жизнь, родители в число этих факторов давно не входят. Нет, они живы, я думаю. И ничего плохого не сделали, они просто ничего не сделали. Если начнёшь копать, уточни, не ездил ли твой отец в рабочие командировки на юг. Тоже зацепка. У тебя дома есть телефон?

— Конечно. — Я вырвала из блокнота лист и написала номер. — Позвони через пару дней, я постараюсь что-нибудь выяснить к этому времени.

— Замётано, — кивнул парень, пряча листок в карман. — Идём, я тебя провожу.

Дэй.

У тяжёлой, рассчитанной на взрослого мужика, а не на подростка, работы, есть один неоспоримый плюс — она начисто выбивает из головы все мысли, оставляя ровно столько сил, сколько нужно, чтоб отрубиться от усталости на своём месте, а не над тарелкой или в душевой кабинке. Но сейчас не срабатывал даже этот способ. Потому что мои сны принадлежали ей.

Я закрыл глаза, стараясь отрешиться от навязчивого мурлыканья радио, и поудобнее устроиться на брошенном на пол матрасе. Рин... Это становилось наваждением. Заставляло чувствовать себя ущербным, грязным. Нельзя так тянуться к возможной сестре. С такими мыслями — нельзя. От кого прятаться, от себя, что ли? Я хочу быть с ней... Во всех смыслах.

Я поймал себя на мысли, что хотел бы раздеть её и просто любоваться. Забавно, но с сексом это было никак не связано. Скорее, что-то отвлечённо-эстетическое. Наверняка у Рин выступающие лопатки, похожие на зачатки крыльев. И хрупкие, беззащитные плечи...

Желание тем более странное, что к семнадцати я попробовал, кажется, всё, кроме тяжёлых наркотиков, а невинность ухитрился оставить два года назад в подсобке магазинчика для дальнобойщиков, где работал. У меня была сменщица, рыженькая и смешливая, на несколько лет старше. Так, со смешками и взаимными подколками, у нас всё и вышло.

А ведь когда-то давно я был влюблён — отчаянно, по-детски. Первый и единственный раз в жизни. Но там всё было иначе, не знаю, кого я видел в той сильной красивой женщине — мать, кумира или всё-таки возлюбленную.

А вот теперь... Теперь это что-то другое, для чего я пока не знаю слов.

Только губы почему-то горят как обожжённые.

Рин.

"Пора искать документы на усыновление", — сказал Дэй. Эта фраза надоедливой птицей билась в висок весь следующий день. Хотя чего уж там, образ Дэя тоже не давал мне покоя. Сбежал из дома, надо же. Интересно, почему? Спрашивать было неловко, но выбросить этот факт из головы тоже не получалось. Лекции я писала на автомате. Документы на усыновление... Хорошо, от ребёнка можно скрыть, что он не родной. А соседи? Они ведь всё замечают, и округлившийся живот молодой жены — целое событие. Разве что ребёнок родится мёртвым, а в той же больнице окажется малыш, от которого отказалась мать. По чистой случайности.

Как пошло-то. Сплошная сериальщина. Для полного комплекта родная мать должна умереть при родах и унести в могилу тайну отцовства.

Ненавижу сериалы.

И, главное, в каком это родильном доме могли одновременно оказаться северянка и жительница побережья? И обе — непосредственно перед родами. Бред. Или они усыновили детей из одного приюта... Ага, и опять кому-то ближе места не нашлось.

С этими мыслями я переступила порог квартиры. И неожиданно поняла, что дома одна. Отвлечённо теоретизировать — одно дело, и сосем другое — проверить догадки на практике. Первая мысль была о ящике с документами в шкафу. Начинать надо с простого.

Паспорта. Свидетельства о рождении. Счета за квартиру. Что и следовало доказать: если такие вещи в доме есть, на видном месте их не держат. Что ещё? Мамин стол.

В верхнем ящике обнаружились наброски её лекций и пачки чистой бумаги, в нижнем — письма и открытки. Это не считая скрепок, канцелярских ножей и прочей мелочи. Я схватилась было за письма, но все они, судя по штемпелям на конвертах, были недавними. Я ощутила даже странное облегчение: не придётся лезть в чужую переписку.

Аккуратно разложила всё как было и задумалась. Где бы я стала прятать что-то подобное? В рабочем кабинете? У мамы его просто нет, а отец работает в одной комнате с ещё двумя людьми, и в его отсутствие в стол часто лезут. Отпадает.

В книгу? Это было бы забавно — спрятать от меня что-то в книгах. Моё детство прошло у книжного шкафа. Я всё-таки проверила верхнюю полку, где стояли энциклопедии, словари и прочая нехудожественная литература. Нашлось несколько календарей пятилетней давности, крупная банкнота, отложенная на чёрный день, и засушенный меж страниц цветок, ещё хранящий слабый аромат.

Интересно, что случится, если я спрошу родителей напрямик? Они, конечно, заинтересуются, откуда у меня на восемнадцатом году жизни такие мысли. Дэя в нашем доме в ту ночь видел только отец и не успел его толком рассмотреть. Дэй, впрочем, и сам старательно прятал лицо.

Реакция отца довольно предсказуема: что это за шпана, заставляющая его дочь сомневаться в собственном происхождении? Мама... Дэй прав, не обвинит ли она отца в давней измене? Вообще-то они оба никогда не казались мне ревнивыми, но ведь и повода не было. Отец, кстати, тоже может решить, что мама была ему неверна. Может, просто соврать, что случайно увидела похожего человека на улице? Кривая такая ложь, неправдоподобная.

И, главное, почему мне так страшно?

Чего я боюсь? Даже если я найду эти документы, родители не станут ко мне иначе относиться. И возраст не тот, чтобы реакция ровесников испортила мне жизнь. Правда, тогда у меня, скорее всего, объявится нежданный брат. Не факт, что родители примут его как родного, но и на произвол судьбы не бросят. Постараются устроить на учёбу. Зная отца, могу предположить, что место учёбы окажется максимально далёко от нашего города. Несколько раз в год Дэй будет приезжать в гости, и в ожидании этого в дом начнут забредать сокурсницы. "Конечно, я не против, если ты останешься ночевать, Илли. Я только буду рада, если ты поможешь моему брату выбрать новую куртку. Нет, я не заметила, что ты положила ему руку на колено, когда мы ходили в кино..."

А ведь я буду против. Мягко говоря. И боюсь совсем не того, что несколько бумажек изменят мою жизнь. И не того, что чей-то грех молодости разрушит нашу семью. Мне становится страшно при мысли о том, что совпавший на сколько-то процентов генетический код навсегда определит место Дэя в моей судьбе.

И это место меня совершенно не устраивает.

Дэй.

— Чья это квартира? — спросил я, когда мы поднялись по чистой широкой лестнице на второй этаж. Дом в центре оказался даже более ухоженным, чем тот, в котором жила Рин. Горшки с цветами на подоконниках, стальные двери квартир и, конечно, ни надписей на стенах, ни выставленных на лестничную клетку пакетов с мусором и окурков по углам — всего того, что я привык видеть в подъездах.

— Знакомых отца. Им пришлось переехать по работе. Просили присматривать. — Рин повернула ключ. — Я думаю, здесь будет удобнее встречаться, если понадобится что-нибудь обсудить.

— Ясно. — Я бросил куртку на стоящий в прихожей пуфик.

Вся мебель была затянута белыми чехлами, как в летних гостиницах, когда заканчивается курортный сезон. Никаких цветов — видимо, раздали знакомым, чтобы не напрягать семью Рин с ежедневным поливом. Никаких забытых на письменном столе книг — все они аккуратно расставлены в шкафу — или стакана на прикроватной тумбочке. Всё это только усиливало ощущение стерильности и собственной неуместности посреди законсервированного уюта.

— Садись. — Рин сдёрнула с кровати белую ткань, скрывавшую алое покрывало. Я опустился рядом с ней. Девушка протянула руку, легонько прикоснулась к моей щеке.

— Быстро зажило.

— На мне всё быстро заживает.

— Шрам всё равно останется, — с сожалением заметила Рин. — Тонкий, в ниточку, но останется. Они могли тебя изуродовать.

Вот уж не думал, что кого-то всерьёз обеспокоит моя внешность. Потенциальных работодателей она либо сразу отталкивала, либо им было наплевать — и в обоих случаях пара отметин на лице не сделала бы погоды. Я покачал головой.

— У них не было такой цели. Хотя у шпаны иногда случается, что парню намеренно уродуют лицо, если он положил глаз на чужую девушку. Ломают нос, выбивают зубы...

М-да. Не самая лучшая тема для беседы, но Рин даже не отшатнулась. Чуткие пальцы скользнули по губам, по подбородку, словно она была слепой.

— Зачем?..

— Мне хочется к тебе прикоснуться. Можно?

Я не сразу понял, что она имела в виду. Рин подалась вперёд, оказавшись настолько близко, что это уже никак не тянуло на вежливое любопытство, и распутала шнурок, стягивающий мои волосы. Пряди скользнули меж её пальцев. Ощущение оказалось неожиданно приятным.

— С ума сойти. На ощупь бы от своих не отличила.

Чего ты хочешь от меня, девочка? Хорошая, чистая девочка из хорошей семьи. И чего хочу я? Мы с тобой из разных миров. У тебя были летние каникулы в лагере на озере, выпускное платье и вступительные экзамены. У меня — пыль междугородних трасс, бары для дальнобойщиков и уличные драки.

На шестнадцатилетие ты получила в подарок свои первые взрослые украшения, а я пил пиво ночью в привокзальном сквере.

И чего хочу я? Спасения от одиночества? Никогда от него особенно не страдал.

Так почему?

Я откинулся на кровать, бездумно глядя в потолок. Натруженные мышцы наконец-то расслабились. Рин по-прежнему была близко, очень близко, так что логичным желанием стало бы обнять её за талию и притянуть к себе.

— Ты знаешь, что некоторые твои поступки можно принять за однозначное предложение?

— Наверное.

И в золотистых глазах я вдруг увидел ту же жажду, что сжигала меня, и впервые смог дать ей имя.

Куда угодно, лишь бы не назад.

— Что с бумагами? — В дальнейшем стоит держать дистанцию. По крайней мере, пока всё не прояснится. Боги, Дэй, ты сам себя-то слышишь? Ещё неизвестно, в каком случае тебе лучше унести ноги побыстрее: если ты обретёшь потерянную сестру или если всё так и окажется случайным совпадением. Потому что твоё тело реагирует на эту девушку самым недвусмысленным образом. И если бы только тело.

— Я перерыла весь дом. Ничего похожего. Остаются больничные записи и бывшие отцовские сослуживцы.

— Их много? — Насколько же дешёво должна выглядеть со стороны наша погоня за семейными тайнами! Для полного соответствия канонам дешёвого боевика нам надо ещё в какой-нибудь военный секрет вляпаться. Ага, чтобы потом оказалось, что наше рождение — попытка вывести породу суперсолдат.

— Двоих распределили в наш город. Один — довольно близкий знакомый отца. Объясню, наверное, тем, что из папы до сих пор двух слов не вытащишь, он подписок о неразглашении за всю жизнь надавал больше, чем страниц в его диссертации. Получается, что даже не совру.

А ведь для неё это, наверное, первый случай, когда родителям нельзя рассказать всё, вот она и пытается лгать как можно меньше.

— Знаешь, довольно странно, что ты боишься его спросить. Неужели он настолько параноик? Понятно, почему я не хочу светиться, но для тебя это было бы подходящим решением.

— Пожалуй. Тебе в детстве сказки рассказывали?

— Я их себе сам читал. — Я приподнялся на локтях и вгляделся в лицо Рин: — А что?

— А в этих сказках не говорилось о девушке, которая вышла замуж за парня из Иного мира? Или о мальчишке, который плясал с детьми Иного народа, когда они справляли в лесу свои праздники? Помнишь, какую ошибку они совершили? Рассказали обо всём родственникам или односельчанам. И двери в мир чудес закрылись.

Ну да. Не зря говорят, что кошмарный сон надо рассказать первому же человеку, которого увидишь после пробуждения, тогда точно не сбудется. Тайна подпитывает волшебство.

— Помню. Девушке потом пришлось оруженосцем Смерти служить и кровавую реку переплывать, чтоб мужа вернуть. А мальчишка, кажется, так деревенским дурачком и остался.

— Вот-вот. Так что лучше бы без безумия и кровавых рек. Я не знаю, что происходит, но не хочу это потерять, — Рин медленно подбирала слова. — Это что-то страшное и волшебное. Поэтому о нём лучше никому не рассказывать.

Я промолчал, потому что, абсолютно не задумываясь о старых сказках и поверьях, поступал так же. Ни словом не обмолвился о похожей на меня девушке никому из тех, с кем работал и жил под одной крышей. Если уж встреча на тёмной улице с двойником — не волшебство, тогда я уж и не знаю, что волшебством называть.

Что-то страшное и волшебное. Я бы мог рассказать ей много других сказок, куда более современных. О мёртвом городе где-то между Карханом и Рестой, попав в который, ты обязательно оставишь на его узких старинных улицах душу. О красивых женщинах, которые тормозят твою машину на безлюдных просёлках и умоляют помочь: авария, мой парень без сознания, это совсем рядом, надо только сойти с дороги, ведь машина улетела в кювет. И если вы поверили — да будет ваше посмертие лёгким.

У всех этих историй было нечто общее. Если ты слишком поздно заметил, что дорога стала пустой, или всё-таки вышел из автомобиля вслед за заплаканной красоткой, обратного пути для тебя уже нет.

Это вообще отличительная особенность чудес, добрых и злых.

...А за углом, буквально за улицу от родимой стройки, я с размаху влетел в дружественные объятия патруля. Узкий переулок был по вечернему времени пуст, так что ни малейших шансов затеряться среди людей мне не светило. В первый момент захотелось дать дёру, но тому, кто бежит, есть что скрывать. Будь я помладше года на три-четыре, можно было бы сказать, что живу в одном из домов, просто вышел в магазин за чем-нибудь к ужину. Зашёл бы в подъезд — благо тут они не запираются, район попроще, чем у Рин — выждал немного и преспокойно ушёл. Пару раз этот фокус действительно прокатывал, но теперь уже поздно, возраст не тот.

— Документы.

Ага, какие, на фиг, документы, я их оставил в строительном вагончике вместе с рюкзаком. Может, оно и к лучшему — просроченные лучше не светить.

Вот только теперь я сижу на раздолбанном стуле в тесном кабинете и отвечаю на дурацкие вопросы. Уже полчаса.

— Совершеннолетний?

— Да. — Если сказать "нет", могут попытаться сплавить родителям.

— Врёшь ведь, — устало щурится полицейский по другую сторону стола. К сожалению, я не выгляжу старше своего возраста. Типичный подросток — худой, угловатый, взъерошенный. Потрёпанная кожаная куртка, пропахшая дымом своих и чужих сигарет, распущенные волосы собрать в хвост так и не успел, и теперь они падают на лицо и лезут в глаза, на щеке — свежий шрам. Хорошо, хватило ума не оказывать сопротивления, а то ко всему этому мог бы добавиться фингал под глазом. Для полноты картины не хватает только казённого синего штампа на лбу, крупных таких букв: "Неблагополучный". А то вдруг у кого ещё сомнения остались?

— Вру, — отчаянно заявляю я. — Только назад не хочу, хоть прямо здесь расстреливайте.

Во взгляде полицейского ясно читается: "Много вас тут таких, уверенных в собственной крутости и непрошибаемости".

— Патроны ещё на тебя тратить. Составим запрос — и по месту жительства. Правда, пока ответ будет идти, тебе придётся тут подзадержаться. Ничего, поработаешь на благо общества, мусор будешь убирать.

Да с радостью, если бы после общественных работ у представителей власти ко мне закончились вопросы, и меня не ждал билет в один конец — на юг. Убирать мусор всяко полегче, чем богатый урожай на какой-нибудь ферме.

— Ладно, — говорю, — убедили. Сейчас сам позвоню. Сестре, а то отец убьёт.

Телефон дали. Номер Рин я бы вспомнил хоть в бреду, хоть в алкогольном угаре. В трубке потянулись гудки. Только бы подошла она, а не отец или мать.

— Да? — Она!

— Здравствуй, сестрёнка. Это Дэй. Слушай, меня без документов забрали. Опять, да.

Она спросила только:

— Какой участок?

Я назвал.

Появилась Рин минут через сорок. Серый осенний плащ, волосы наскоро заплетены в косу, а не убраны в привычный узел. Выложила на стол аккуратный паспорт в пластиковой обложке.

— Девушка, ваш брат?

— Мой, — она смотрит мне в глаза, — постоянно пропадает где-то. Едва нашла.

Нас отпускают с миром. Повезло, вообще-то. На одной наглости и внешнем сходстве выехали. Положено было "родственнице" и мои документы принести.

Мы сворачиваем на другую улицу.

— Спасибо, что вытащила. Я знаю, что ты не обязана.

— Считай меня своим духом-хранителем.

— Попробую привыкнуть.

В украшениях я разбирался плохо, но неспокойная совесть подсказывала: за моё спасение Рин стоит отблагодарить. Можно было бы купить книгу, но тут слишком велик риск промахнуться с подарком. В ювелирные магазины я не стал даже соваться. И тут, как по заказу, на рынке мне попался небольшой лоток под выгоревшим полосатым тентом, тесно зажатый между какими-то киосками. Безделушки, выложенные на цветастую шаль, поражали разнообразием форм, размеров и цветов.

— Не волнуйтесь, юноша, все застёжки и цепочки из медицинской стали, — пожилая продавщица приветливо улыбнулась. Седая, с аккуратной стрижкой, на плечи наброшен элегантный коричневый плащ, но глаза в сеточке морщин удивительно молодые, синие. Ей бы не за прилавком стоять, а предсказывать судьбу на каком-нибудь глухом перекрёстке. — Кожа вашей подруги не пострадает.

— Сами делаете? — Я с энтузиазмом поворошил пёструю груду и понял, что могу копаться в этой сокровищнице до следующего утра. Вот вроде бы ухватил что-то диковинное, из плотно пригнанных друг к другу зелёных камней, потащил из общей кучи. Думал — браслет, оказалось, что-то вроде ожерелья. Блин, как это женщины носят? Почти ошейник, неудобно же. Так, эту штуку я для Рин точно не куплю.

— Что вы хотите? — Женщина решила придти мне на помощь, когда я уже нацелился вытянуть одинокую цепочку с каким-то сиреневым кристаллом. — Кулон, брошь, серьги? Девушка рыжая, русая?

— Брюнетка, кареглазая, — тут же сообразил, что большинство при таком описании представит типичную круглолицую и скуластую южаночку и добавил: — Только глаза светлые, как у меня.

— Тогда лучше что-то красное. — Тонкие пальцы сноровисто рылись в россыпях поделочных камней, металлических и деревянных бусин. — Подождите. Вот.

Женщина выудила откуда-то пару серёжек, закреплённых на куске картона. Тёмно-красные непрозрачные камешки, снизу — подвески в виде птичьих перьев. Повертела в руках, привстала, расстегнула замочек одной серьги и на вытянутой руке подержала на уровне моего уха. Прищурилась.

— По-моему, подходит. И к цвету глаз, и к волосам. Ну что, берёте?

— Да. — Я полез в карман за деньгами.

— Какие красивые. — Рин склонила голову, любуясь узором камней. В кои-то веки родителей не оказалось дома, и мы расположились в её комнате. — Вот только у меня даже уши не проколоты.

— Хочешь, проколю? — ляпнул я и тут же пожалел о сказанном. Когда держишь себя в руках и боишься даже прикоснуться к человеку, подобная процедура — не самый лучший способ сохранить душевное равновесие. Но отступать было поздно.

— Мне понадобится виски, вата и швейная игла.

— А зачем виски-то? У меня медицинский спирт есть.

Мы прошли на кухню — там было светлее. Рин опустилась на табурет, я склонился над ней. Глаза девушка закрыла.

Тяжёлый узел волос. Круглый вырез тонкого чёрного свитера. Еле уловимый аромат духов. Очень хочется провести пальцами по обнажённой шее. Это вышло бы так просто и естественно...

Так, только задрожавших в самый ответственный момент рук мне не хватало.

— Ты делал это раньше? — запоздало поинтересовалась Рин.

— Да, пару раз.

— Это обнадёживает... Ой!

Она вздрогнула, когда игла насквозь прошила мочку уха. Закончив, я протёр спиртом проколы и застёжки серёжек. Маленькие замочки защёлкнулись.

Рин тряхнула головой.

— Непривычно.

— Но здорово.

И опять — оборванное движение. Хотел отвести от её лица непослушную прядь, но рука опустилась, не коснувшись волос Рин.

Нельзя.

Рин.

Мама. Безупречно сидящее по фигуре закрытое чёрное платье. Подстриженные чуть выше плеч пышные каштановые волосы, великолепная светлая кожа. Нужно очень долго вглядываться в это лицо, чтобы заметить на нём следы косметики. Мама на редкость естественна. Кажется, такой тип внешности называют осенним. Как называется мой, я не помню. Студенты за глаза зовут её Ледяной леди и очень уважают.

Мама проглядывает конспект завтрашней лекции и бесшумно помешивает ложечкой чай. Мы на кухне одни, отца срочно вызвали на работу. Самое обычное утро.

Когда я вспоминаю о том, что мне сегодня предстоит сделать, где-то в животе поселяется холодок, а пальцы сами тянутся подхватить со стола щипчики для сахара или ложечку, чтобы хоть чем-то занять руки.

— Уши проколола, — замечает мама.

— Ага. — Я непроизвольно касаюсь металлического пёрышка-подвески. Вспоминаются прохладные пальцы Дэя и его дыхание на моём лице. Интересно, он понял, почему я закрыла глаза?

— Мы же тебе покупали золотые серьги.

— Да, но мне эти понравились. — Я не люблю золото, оно слишком официальное, как вечерние платья для приёмов высокого уровня. Оно заставляет соответствовать себе, а я предпочитаю, чтобы вещи оставались вещами.

— Есть в них что-то дикарское, — пожимает плечами мама. — Впрочем, не мне судить. У вас, у молодёжи, своя мода. Одежда, причёски.

Мама, конечно, слегка лукавит. Она удивительно красива и знает об этом. Когда кто-то из старшекурсников попытался кокетничать с ней, она холодно улыбнулась и спросила: "Вы знаете, что моя дочь младше вас всего на пять лет?" И вовсе не так уж ей чуждо всё то, что она снисходительно называет молодёжным — мама в курсе того, что читают, смотрят и слушают её студенты.

Иногда, глядя на мать и дочь, люди говорят: когда девочка вырастет, она станет такой же.

Я никогда не стану такой, как она. Не быть мне отточенной сталью, безупречным льдом, совершенным росчерком пера.

Почему-то в последнее время эта мысль не вызывает отторжения.

— Доброе утро, госпожа Герени.

Визит студента-медика в больницу — не такое уж редкое явление, даже если ты только на первом курсе, и практики у тебя ещё нет. Считается, что обратиться с каким-нибудь сложным вопросом к практикующему врачу полезнее, чем к преподавателю. Ключевое слово — "считается". Понятно, что, если врач начнёт каждому студенту пропущенную лекцию объяснять, работать в больнице будет некому. Так что обычно куратор просто собирает группу и отводит её в больницу на экскурсию, чтобы показать, скажем, как работает новое оборудование. Но сейчас эта система определённо играет мне на руку, потому что в больницу я могу зайти, просто предъявив студенческий пропуск. Хотя, подозреваю, дело тут всё-таки не в демократичности правил, а репутации отца — его в городе знают многие.

— Доброе утро, — кивает медсестра мне в ответ.

— Скажите, — я облокачиваюсь на стойку и заглядываю ей в лицо. Госпоже Герени чуть за тридцать. Русые волосы убраны в аккуратный хвост, за очками в тонкой оправе — внимательные серые глаза, — если мне нужно поработать в больничном архиве, с кем я должна поговорить?

Женщина замялась.

— Вообще-то, если тут не работаешь, нужно письменное разрешение от главврача... А зачем тебе?

— Статистику бы по эпидемиям глянуть. Для курсовой. А главврача ждать долго? Я как раз хотела поработать с этими данными в свободное время, — побольше наивности в голосе.

Если честно, я специально пришла в выходной, чтобы избежать возни с официальным заявлением. Главврач был знакомым отца — не очень близким, но на каком-то торжестве в городском правлении они довольно долго разговаривали, и эта беседа не показалась мне данью вежливости. Так что лучше не рисковать. Да и расписываться за ключи не хочется.

— Так выходной у него. Ладно, была не была, — решается госпожа Герени и снимает с крючка ключ с деревянным брелком. — Я тебя знаю, ты девица серьёзная, дочь уважаемого человека.

— Спасибо, — искренне благодарю я.

Хвала богам, архив содержался в относительном порядке. Меня интересовали журналы наблюдений — в них медсёстры записывают всё, произошедшее за время их дежурства. Может, вон тот шкаф, явно перенесённый сюда из чьей-то квартиры?

Ключ торчал в замке — зачем его вынимать, если чужих здесь всё равно не бывает? Да и не папины исследования, в самом деле, чтобы прятать их от всего мира.

И опять спасибо неизвестному аккуратисту: все толстые тетради помечены, на каждой указан год.

Итак, осень, семнадцать лет назад. Крупным почерком в плохо пропечатанные клетки вписано: пациентка — Мариса Сайлас. Начались схватки... Роды длились... Девочка... Вес ребёнка...

Я торопливо перелистнула несколько страниц. За три дня до этого — Леара Тейссон. Схватки начались утром, на свет появился мальчик. Ещё через несколько дней счастливую мать с новорождённым сыном выписали.

А следующая женщина разродилась только через неделю. Есть пометка, что беременность проходила с осложнениями.

Ни умерших вскоре после рождения детей, ни отказников. Через несколько месяцев закончится война, но уже понятно, что врагу не оправиться, скоро вернутся демобилизованные мужья и возлюбленные. В таких условиях от детей не отказываются.

Я опустила тетрадь в сумку, чтобы показать её Дэю.

Было стыдно перед госпожой Герени. Но ничего, я обязательно всё верну. Потом.

А пока у меня назначена встреча.

— У меня не так много времени, малышка. — Мэтт Терлен, старый приятель и сослуживец моего отца, отложил зонт и переплёл пальцы, устраиваясь на парковой скамейке. — О чём ты хотела узнать?

Он почти не удивился, когда я позвонила ему из телефона-автомата и попросила о встрече. Только спросил, точно ли у меня ничего не случилось. На долю секунды я даже замолчала. Я встретила парня, похожего на меня, как брат-близнец, вынуждена подозревать своих родителей в каких-то грехах молодости, вру им, когда ухожу из дома, украла документы из больницы, обманув дежурную медсестру. О, у меня ничего не случилось. Совсем ничего. А ведь когда-то казалось, что самая большая неприятность в моей жизни — драка с Тайни Энфорд в старших классах. Впрочем, тогда она сама была виновата, незачем было травить Элеа Каан, так что ни малейших угрызений совести из-за той истории я не испытывала.

А вот теперь...

— О папиной работе, той, старой. — Я опускаю взгляд, как и положено хорошей девочке, за глаза обсуждающей родителей. — В последнее время он слишком нервный, думаю, это связано с тем временем.

Никогда в жизни мне приходилось столько врать.

— Ну ты даёшь, малышка. Тридцать Пятый — закрытый город. Данные до сих пор засекречены. Ты хоть примерно представляешь, над чем твой отец работал?

— С учётом того, что шла война, а он химик, думаю, какие-то отравляющие вещества? — предполагаю я.

— Умная девочка. Не вини отца. Это не так-то легко — работать под контролем спецслужб, когда каждый твой шаг задокументирован. А я ведь помню Дирка студентом. Страстный человек, огненный, эмоциональный. Любые препятствия между ним и его исследованиями просто сметались. И когда такой парень попадает в жёсткие условия...

— Происходит взрыв? — И почему я не удивлена?

— Да. Причём регулярно. Офицер госбезопасности Астарен и учёный Дирк Сайлас — это было эпическое противостояние, знаешь ли. Кто-то из лаборантов даже попробовал изложить в стихах, подражая автору "Песни о Чёрном Стрелке".

Мне бы хотелось почитать эти стихи. Очень. Почему отец никогда ничего подобного не рассказывал?

— И как?

— Нууу... Переписанные от руки копии ходили по рукам, а Дирк недоумевал, почему при встрече с ним люди честно пытаются спрятать улыбку. Молодость остаётся молодостью даже на войне, знаешь ли. Нам хотелось подурачиться, а объект всё равно оставался режимным, хотя условия, разумеется, были неплохие. Мариса, твоя мать, проводила время в основном среди таких же жён учёных. До беременности работала в школе — нас вывозили вместе с семьями, у многих были дети.

— А мужчины рядом с ней были? — Лично я бы после такого вопроса насторожилась, но Терлен был настроен на редкость благодушно.

— Ну, я, например, — хмыкнул он. — Ребёнок, ты плохо себе представляешь, что такое закрытый город в период войны. Общежитие учёных. Внизу сидит вооружённый охранник и пускает внутрь только по пропускам. Мужья днями и ночами пропадают в цехах и лабораториях. Женщины в основном занимаются перепечаткой документов и другой бумажной работой на дому. Видишь ли, в таких условиях любой новый человек виден сразу. Так что единственным мужским окружением твоей мамы помимо отца были я и Коул Лиган. Ну да, не светское общество, чтобы за такой красавицей, как Мариса, было кому ухаживать. Хотя, боюсь, любого, кто при живом муже попытался бы поухаживать за Марисой, Дирк утопил бы в кислоте и списал как случайную жертву эксперимента. А вообще мы довольно часто собирались все вместе. Ещё моя Эйда была, а Коул тогда не женился. Забавно было: сидим, пьём чай с бутербродами, в дверь звонит военный и напоминает, что скоро комендантский час, что подъезд на ночь закроют, что пора расходиться. Эйда всё норовила их подкармливать, к столу звала. Они отказывались, говорили, им надолго отлучаться нельзя.

Я вдруг впервые задумалась о том, что у взрослых тоже бывает юность, молодость. Нет, я, конечно, видела студенческие фотографии родителей, слушала их рассказы о детстве, но никогда мне не удавалось так остро прочувствовать эту мысль. Я присмотрелась к собеседнику внимательнее. А ведь Мэтт Терлен в юности наверняка был очень красив. Он и сейчас на редкость красивый мужчина, до знакомства с ним я слабо представляла значение слова "импозантный". И одевается до сих пор так, что хоть сейчас в шикарный ресторан или на приём, любит безукоризненные чёрные костюмы и тёмные плащи. Если даже сейчас, в сочетании с седыми висками и немногочисленными морщинами, это производит впечатление, то в студенческие годы девушки на него, наверное, десятками вешались. И, вполне возможно, что он не особенно уворачивался, иначе откуда привычка кокетничать даже со мной: "Ах, юная леди, если бы я был помоложе!". Но сейчас это не более чем кокетство. Свою Эйду он до сих пор заваливает цветами — просто так, без повода — и приносит ей завтрак в постель, как будто у них медовый месяц. Я слышала, как она рассказывала об этом моей матери.

Странно. После встречи с Дэем я вдруг начала видеть в людях красоту. В давних знакомых, в случайных прохожих, в сокурсницах.

— А отец выезжал в какие-нибудь командировки?

— Не смеши. Нас всех охраняли так, что шагу ступить нельзя было. Зимой, когда темнело рано, иногда вызывали патруль, чтоб до подъезда проводить. Почему тебя вдруг это заинтересовало?

Я пожала плечами, старательно изображая равнодушие.

— Просто любопытно. Я бы спросила отца, но он постоянно боится сказать что-то лишнее. И маму обрывает.

Терлен взглянул на часы.

— Ладно, малышка, мой обеденный перерыв заканчивается. Демоны бы забрали того, кто выдумал работать в выходной. Скажи отцу, скоро нагряну в гости.

С Дэем мы договорились встретиться на набережной. Летом тут была танцплощадка, стояло несколько столиков, вынесенных из кафе, но сейчас осень, и только ветер гоняет мелкий мусор и опавшие листья. Дэй сидел на тумбе ограждения, беспечно повернувшись спиной к мутной речной воде.

— Привет. Не боишься навернуться?

Он пожал плечами.

— Я хорошо плаваю, — потом спрыгнул на асфальт набережной и добавил: — Но не люблю.

— Поздравь, я совершила кражу документов...

— Эй, приятель! — К нам дёрганой походочкой направлялся парень лет двадцати. — Огоньку не найдётся?

— Не курим, — покачал головой Дэй. Парень, однако, не спешил идти куда шёл, стоял и рассматривал нас с глумливой улыбочкой.

— Что-то я тебя раньше здесь не видел. У нас таких не бывает. Совсем как девка. — Он протянул руку, намереваясь не то запустить пальцы в волосы Дэя, не то дурашливо погладить его по щеке. Дэй чуть качнулся назад, и движение пропало впустую. Я вдруг осознала, что наблюдаю прелюдию к уличной драке, самой настоящей, не имеющей никакого отношения к потасовке в школьном коридоре. Взвесила на руке сумку — лёгкая. Там только журнал, который я вынесла из больницы, и кошелёк. Когда в ней полный комплект учебников и тетрадей, ею можно неслабо так огорошить. Я беспомощно огляделась. Обычно здесь довольно оживлённое место, рядом рынок, но по выходным он не работает. Патруль стоит чуть дальше и вмешается, если ситуация выйдет за рамки. Вот только пока не выходит — на таком расстоянии слов не слышно. Подумаешь, разговорились двое знакомых.

— Да ты у нас недотрога. Подружка-то твоя? Поделишься?

Дэй приобнял типа за плечи, со стороны это выглядело так, будто он встретил старого приятеля. В свободной руке сверкнул нож, упираясь парню в бок.

— Вали, — одними губами сказал Дэй. — Вали отсюда.

Парень кивнул, отступая назад. Дэй подождал, пока тот не повернулся к нам спиной и не пошёл прочь, убыстряя шаг, и только после этого спрятал нож.

— Ну ты даёшь, — удивилась я. — Тут же патруль на углу.

— Именно поэтому я и решил, что выпутываться надо быстрее. Сгребли бы всех троих, до выяснения. А второй раз за несколько дней попасть в участок — это уже признак неудачника.

— Думаешь, забрали бы? — усомнилась я. — Мы же ничего не сделали.

— А он скажет: ничего не знаю, шёл мимо, попросил закурить, а они драться. Если у него нормальные документы и нет приводов в полицию, это дополнительный плюс его словам против моих. А сегодня ещё и выходной, так что проторчать в участке мы совершенно спокойно могли хоть до завтрашнего утра. Полицейские тоже люди, им домой пораньше хочется. Кстати, с каждым надо разговаривать на его языке. Доходит быстрее.

— Языком шпаны ты владеешь неплохо.

— А я и есть шпана. Во всяком случае, в глазах окружающих. Им так проще.

— А как проще тебе?

— Как проще — неинтересно.

— Что ты чувствуешь? — я кивнула на пожелтевшую тетрадь. Завтра или послезавтра подброшу её обратно. — Получается, что ничего не получается. В год, когда ты был зачат, мои родители жили в закрытом городе. Где всё по пропускам, в том числе выезд из города, а учёных чуть ли не до туалета под охраной водили. Боялись покушений, похищений. А это журнал наблюдений. Дата моего рождения. И отказников на тот период не было. В городе нет приюта, так что ребёнка на усыновление пришлось бы везти откуда-то. А это сложно и бессмысленно, проще признать смерть родного отпрыска, чем платить за подделку документов. Такое только в сериалах и срабатывает.

Объяснить, что чувствую я сама, вряд ли получилось бы. Что-то похожее ощущаешь, самостоятельно доказав сложную теорему. Или переспорив преподавателя. По всем приметам ты не можешь убедить других в своей правоте, но карты ложатся удачно.

Как будто я с самого начала знала, что Дэй мне не брат, просто нужны были доказательства.

— На воссоединение семьи не тянет, да. — Дэй пролистнул журнал и отложил. — Знаешь, что я чувствую? Освобождение. Я очень рад, что мне не придётся вписываться в твою семью. Сложно после стольких лет свободы принять то, что у тебя есть отец, и у него свои взгляды на твой образ жизни.

— Тебе было бы необязательно. Ты же ветер. Ушёл бы, и никто не узнал.

— Свою сестру я бы не бросил.

— Ясно. — Интересно, на что я рассчитывала? Волки дерутся только за членов стаи. — Хорошо, что всё так закончилось, правда? — Я встала из-за стола.

— Рин! Рин, что ты... Вот я идиот! Рин, — он рванулся мне наперерез, поймал за запястье, — ну не умею я красивые фразы строить. Прости. Ты моя. Не по крови, так по духу, по судьбе, по воле богов, сколько бы их ни было. Я тебя никогда не брошу и никому не отдам. Кем скажешь, тем и буду. Братом, другом...

Я сама его поцеловала, первая. Под пальцами оказалась "молния" его ветровки. Я потянула застёжку вниз. Дэй стянул её и отбросил куда-то в кресло. Я коснулась губами обнажившейся груди, скользнула по ямке между ключицами. Дэй выгнулся и негромко застонал.

— Ты действительно этого хочешь?

— Да.

Как мы добирались до кровати, я уже не помню.

Первой фразой Дэя было:

— Да, братской любви не вышло.

Я расхохоталась, выбирая шпильки из полураспущенной косы. По телу разливалось блаженство пополам с усталостью.

— Кажется, нам обоим нужен душ.

— И расчёска.

— Не помешает, — согласился Дэй, отводя от лица спутанные пряди. Сейчас он совсем не похож на шпану, которую так любит из себя строить. Словно вместе с одеждой оказались отброшены уличные словечки и привычки. Это даже не красота, это что-то другое, для чего сложно найти слова, потому что ничего похожего не существует. Не существовало.

Сравнить нас можно только друг с другом.

К этому придётся привыкнуть.

И началась другая жизнь, тайная, запретная, стыдная, но от того не менее сладкая. Случалось, что целые недели мы проводили вдали друг от друга, но зато выходные принадлежали нам. Родителям я сказала, что беру на себя уборку той квартиры, за которой нас просили приглядывать, а заодно — что буду там иногда готовиться к занятиям. И то, и другое было правдой. Но не всей. Потихоньку я прибрала к рукам второй ключ, чтобы отцу или матери не пришло в голову нагрянуть в самый неподходящий момент. Неспокойную совесть я заглушала тем, что тётя Лика, отдавая ключи, сказала мне с улыбкой:

— Можешь с подружками девичники устраивать.

Знала бы она, что это будут за девичники.

Простыни, которыми мы застилали диван, я принесла из дома. Чайные кружки Дэй купил на распродаже. Чужая квартира становилась временным домом вроде гостиничного номера. Здравый смысл подсказывал, что долго так продолжаться не может. Что однажды Дэй закончит работу, а тётя Лика с мужем вернутся домой.

Я понимала, почему оттягиваю знакомство Дэя с родителями. Если отец будет настроен против, нам придётся уходить. Вопрос в том — куда?

— Работу-то я найду, — говорит Дэй, проводя пальцами по корешкам книг в шкафу. Снимает с полки "Сны на краю вечности", осторожно перелистывает страницы. Интересно, он случайно выбрал "роман о молодом человеке, ищущем свой путь", как выражалась моя учительница литературы? — Простую, не слишком легальную. Для чего-то большего нужно образование. А для образования нужны выпускные экзамены. Вся проблема в этом. Придётся идти в паспортный стол и приводить в порядок документы. Поднимать сведения об успеваемости в моей старой школе. В принципе, если пойти в вечернюю школу для рабочих, года за два наверстаю. Сдам выпускные и сразу вступительные. Сможешь меня подготовить?

— Думаю, да. Не так уж давно я школу закончила. Вот только у меня медицинский класс. Но есть подруги, которые по обычной программе учились или по гуманитарной, они не откажут.

Ему страшно, неожиданно понимаю я. Страшно так резко менять свою жизнь. Страшно выходить в новый мир, где действуют совсем другие правила, ничуть не похожие на законы улицы. Страшно потерять свободу, которую даёт дорога. И меньше всего ему хочется пополнять ряды "приличных людей". Я невольно улыбаюсь и протягиваю руку, чтобы взъерошить ему волосы, и без того растрепанные.

— Дэй. В моём мире можно жить, не превращаясь в скучное существо в офисном костюме, озабоченное мнением соседей. Правда.

Девочки любят плохих мальчиков? Может, и так.

Мне нравится, как слетают хлёсткие уличные словечки с его идеально очерченных губ. Нравится вызывающий прищур золотистых глаз. Нравится, с каким шиком он носит потрёпанную куртку и потёртые джинсы. Нравится идти с ним под руку по людной улице и ловить возмущённые взгляды прохожих. Но дело не в уличной экзотике — за ней угадывается что-то древнее, ясное, как сталь клинка.

— Да я не сомневался — ты ведь откуда-то взялась. — Дэй закрыл книгу, но не поставил её к другим, а просто положил на полку. — У тебя не осталось учебников? Буду восполнять пробелы.

Логика у него чисто уличная. Решил — сделал, чего в долгий ящик откладывать.

— Куда поступать будешь?

Решительно встряхивает головой, и я почти вижу, как за его спиной разворачиваются знамёна, и закованные в доспехи воины обнажают оружие. Для него этот выбор — бой, как и любая отчаянная драка в тёмной подворотне, где стены неизбежно поглотят любой крик.

— Не решил ещё. Может, в авиастроительный. В детстве бредил крылатыми драконами. А если не получится... Если не получится, всегда есть ещё один выход. Армия.

— По-моему, он тебя не радует.

Представить Дэя в форме, послушно выполняющим приказы не получается. Не хватает фантазии.

— Всё равно придётся, когда девятнадцать исполнится. Ну, или выбирать университет с военной кафедрой. Если потом остаться на контракт и завербоваться на Острова, точно голодать не будем. Вербовочные пункты все плакатами увешаны: вперёд, ты нужен стране. Хочешь быть женой офицера?

Острова. Оккупированная территория. Ты воистину не ищешь лёгких путей.

— Я хочу быть твоей женой.

— Значит, оставляем вариант в резерве, — резюмирует Дэй.

Дэй.

Я просыпаюсь рядом с Рин. Наши тела кажутся одним целым. Я позволяю себе пару секунд насладиться этим ощущением тепла, её дыхания рядом, её непередаваемо родного запаха. Потом легонько целую в висок.

— Мне пора.

На полу у кровати нахожу свои вещи, торопливо одеваюсь, пытаюсь наскоро продрать спутавшиеся за ночь волосы.

— Разреши мне, — Рин набрасывает халат, — много времени не займёт.

Её пальцы что-то творят с моей непослушной шевелюрой. Блаженно зажмуриваюсь.

— Я же сейчас замурлычу. А потом вообще никуда не пойду.

— Да всё, уже закончила.

Провожу ладонью от лба к затылку. Коса. Туго заплетённая и неожиданно толстая.

А что, должно быть, удобно.

— Спасибо.

Рин уходила позже. Я обнял её, вдыхая еле уловимый аромат волос. Выскочил на лестничную площадку, спустился на пару ступенек и прижался лбом к холодной стене.

Это была... жизнь. Нормальная обычная жизнь. Уют. Не в чужой квартире с белыми чехлами на мебели, а рядом с этой девушкой. Которая таскает в сумке книжку, чтобы читать в перерывах между занятиями, рассуждает о том, как можно убить человека, зная анатомию, и приносит в дом букеты жёлтых листьев. Девочка из хорошей семьи. И почему-то выбрала меня — со всеми моими скелетами в шкафу. Перед глазами немым фильмом прокручивается вчерашний день. Работа. Едва тёплый душ — потому что горячая вода в очередной раз исчезла непонятно куда. Уход со стройки. На ночь не ждите, останусь в городе. Понимающие ухмылки строителей — на их счастье, всё же промолчали. Встреча возле её института, прогулка по вечерним улицам, потом бар. Не притон, конечно, но одно из тех мест, где наливают, не спрашивая документы. Кстати, не самое плохое вино, которое не стыдно предложить девушке, и лёгкие коктейли — что окончательно склонило чашу весов в пользу этого заведения.

Я узнал за тот вечер, что Рин любит легенды Тёмных веков, что её любимый цветок — сирень, что она отказалась от поступления в столичный университет, потому что не хотела уезжать из родного города, что терпеть не могла свою школу... В детстве она знала путь в волшебную страну, это было дупло дерева в старом парке, только она никак не могла понять, как же эта дверь открывается. А теперь дерево спилили, и придётся искать другую дверь. И ещё — что она никогда не влюблялась.

Я узнал много и сам рассказал почти столько же. Даже то, что не рассказывал никому. Даже то, что считал надёжно похороненным в памяти.

Раньше я не видел разницы между словами "моя вещь" и "моя женщина", и потому ни одну девушку не называл своей. Со всеми девчонками, с которыми приходилось оказываться в одной постели, я старался быть нежным. Добропорядочные граждане, приводя в дом жену, считают нормальным мотать ей нервы за остывший суп или слишком яркий макияж — в качестве платы за свою любовь. А я даю девушке самое лучшее, что есть в браке, не требуя ничего взамен, не заставляю кормить меня, вести себя согласно моему статусу, не сваливаю на неё обязанности по воспитанию детей или содержанию дома в порядке.

И только теперь я понял, что есть и третий путь.

Моя — значит, я буду её защищать.

Это не принадлежность, это родство.

У неё маленькая родинка под левой грудью, и раньше её вряд ли видел кто-то кроме матери и врачей. Теперь вижу я. И это словно делает меня причастным какой-то тайне.

Моя — потому что она меня выбрала.

И я впервые не знаю, что делать дальше.

Потому что когда я наклоняюсь поцеловать её, небо обрушивается на нас.

Рин.

Кто придумал, что влюблённые должны являть собой один сплошной дух, презирая всё телесное? Ведь тело дарит столько ощущений. Лежащие на плечах руки, скользящие по коже жадные губы, прядь его волос, защекотавшая щёку — и никогда не знаешь, на какую высоту блаженства тебя вознесёт следующее прикосновение.

Дело не только в сексе.

Дело в мелочах вроде шершавых складок древесной коры или металла ограждения на крыше, куда мы забрались, чтобы посмотреть на город. Вот и сейчас чувства обострены до предела, как, наверное, не бывает и у животных.

— Если не хочешь, не рассказывай, — я усаживаюсь, обнимая колени. Разогретая солнцем крыша медленно отдаёт накопленное за день тепло, небо над головой — огромное, распахнутое навстречу. Как в детстве. Почему я раньше этого не замечала?

— Нет, почему же, — Дэй обманчиво спокоен. Плохие парни не плачут и не оглядываются назад. Плохие парни не ходят по улицам без ножа и не бегают от драки. — Не знаю, что у них там произошло. Может, измена, а может, мать до свадьбы крутила сразу с двумя, а потом — привет! — залетела. В общем, они не знали точно, от кого ребёнок. Самое забавное — не появись я, у них всё могло быть куда более радужно. Стерпелось бы и слюбилось. А тут такое ходячее напоминание. Я ведь ещё и не похож ни на него, ни на неё. Потом выяснилось, что мать больше не сможет забеременеть. Отец так и не смог утвердить свои права на эту женщину.

— Идиоты. Прости, Дэй, но они просто озлобленные эгоистичные идиоты.

Эти люди получили самый ценный дар, который только может достаться жителям послевоенной страны. Здорового и красивого ребёнка. Да любая женщина, не дождавшаяся любимого с войны, продала бы душу демонам за такое счастье.

Я пытаюсь представить Дэя мальчишкой, но получается плохо. Только детали: большие глаза, непослушные вихры, тонкие запястья. И этот ребёнок никуда не делся, просто спрятался за уличными привычками, яркой, вызывающей красотой.

И ему по-прежнему не хватает тепла.

— Надеюсь, ты не винишь себя?

— Конечно, нет. Они сами пустили свою жизнь под откос, а я успел спрыгнуть с поезда.

Дэй.

...Первое и главное, что я помню о детстве — море. Смешно, конечно. Должен был бы сначала запомнить комнату или двор, город. А помню море. Побережье, перемешанный с мусором песок. Там валялись какие-то металлические штуки вроде грузовых контейнеров, во время прилива их почти затапливало. Когда мне исполнилось десять, я полюбил сидеть на верхушке одного из них. Как раз во время прилива. Наверное, это было опасно.

Город? Узкие улочки, палящее солнце, серый и песочно-желтый камень домов. Узкие окна. Родители работали на заводе, и большую часть времени я был предоставлен самому себе. Отношение к моим постоянным отлучкам было философским. Главное, что ребёнок обут, одет и накормлен. Пришёл к обеду — хорошо. Не пришёл — оставим еду на плите. Пришёл ночевать — замечательно. Не пришёл — всё равно придёт наутро.

В двенадцать лет я перестал стричься. Это решение было чем-то вроде подарка на день рождения самому себе. Дело не в том, что я хотел обратить на себя их внимание, я не стал бы делать что-то, что мне не нравилось. Возмутись отец — и я смог бы отстоять своё право на самовыражение, упереться рогом, вызвать его на "серьёзный мужской разговор". Но реакции не последовало.

Когда я не шлялся по побережью — торчал в гарнизоне. Тогда я ещё не понимал, что раздолбайство там царило страшное. По-хорошему, сопляка вроде меня и пускать туда не должны были. Но солдаты и офицеры сами маялись от тоски в маленьком портовом городке. Один из них, капитан Эстерф Райнен, почему-то полюбил возиться со мной. Приносил книжки, учил приёмам рукопашного боя, водил на дальний пляж пострелять из пистолета по пустым бутылкам. Говорили, что его бросила жена, забрав сына, и поэтому он так ко мне привязался. Иногда я завидовал этому парню. Я бы к такому отцу через всю страну пришёл.

Когда мне стукнуло тринадцать, воинскую часть ликвидировали, а гарнизон вывезли. Жизнь стала окончательным болотом.

Потом, в первый год на улице я мечтал разыскать капитана Райнена. Вот я вижу его за оградой какой-нибудь армейской конторы, бегу следом. Конечно, меня ловят за шкирку и спрашивают, что я тут делаю. И я гордо отвечаю:

— Я сын капитана Райнена.

— Да не ври, просто стянуть чего хочешь.

И тут из-за угла выходит Эстерф Райнен.

— Дэй? Как ты сюда попал?!

И тогда я отвечу:

— Я пришёл к вам.

И он меня усыновит. Обязательно усыновит. Если к нему жена вернулась, это даже лучше. Если вернулась, значит, добрая женщина, верно? Мало ли почему люди ссорятся. Раз добрая — значит, примет ещё одного ребёнка. А я буду очень хорошим старшим братом. Или младшим.

На будущее — дольше одного года такие мечты на улице не выживают.

Я не помню, в какой момент мне пришла в голову мысль о побеге. Просто однажды я понял, что после школы меня ждёт техническое училище, отцовский завод и тесная квартирка с узкими окнами. Иногда мне вообще казалось, что в мире ничего нет кроме панельных стен и замусоренного побережья, а за границами города — бесконечная пустыня. Странно, у моих родителей даже фотографий времён их романа не было. Официальные школьные, на которых я не мог, как ни старался, узнать ни мать, ни отца, потом официальные училищные, свадебная и заводские разных лет. И всё. Никаких тебе "мы на свидании", "мы с друзьями на вечеринке".

Нет, я не хотел в Столицу, потому что там якобы больше возможностей. Я хотел просто уехать, только и всего.

Как-то с вечера я сложил в школьный рюкзак кое-что из одежды и пару любимых книг. Хватило ума прихватить документы и заработанные на каникулах деньги. Я бы взял что-нибудь на память, старые игрушки, например, но у меня их просто не было. Все вещи, не имеющие практического применения, в нашем доме исчезали бесследно. То ли мать их выбрасывала и сама забывала, то ли просто отдавала знакомым.

Я дождался, пока родители уснут. Мы жили на втором этаже, и к нашему дому вплотную прилегал ряд каменных гаражей. Мог бы выйти через дверь, но побоялся разбудить отца и мать — комнаты были смежные. Дальнейшие действия сейчас выглядят идиотизмом, но тогда казались единственно верными. Я открыл окно — рама поднималась вверх — повис на торчащей из стены арматурине и спрыгнул вниз. А потом, потом покажите мне мальчишку, который не сумеет слезть с крыши гаража.

Выходя со двора, я ещё раз оглянулся на окно своей комнаты.

Я ведь мог уйти днём, пока родители были на работе. Меня не искали бы до конца учебного дня, а, учитывая мою страсть к бродяжничеству, и дольше. Но я почему-то решил: уходить надо ночью. Смешно, но пока я шёл по тёмному городу к железнодорожному вокзалу, боялся, что сейчас улица извернётся, и я окажусь в знакомом до тошноты дворе-колодце.

Но я добрался до вокзала и взял у сонной кассирши билет на шестичасовой поезд. Родители уходили на завод в семь.

С тех пор я ни разу не видел ни свой родной город, ни отца и мать. Мне иногда кажется, что там до сих пор та ночь, в которую я уходил, и всё так же открыто окно моей комнаты. Как прерванная игра, к которой я могу вернуться. Но я никогда не вернусь.

Я никогда не задумывался о том, что было в городе после моего исчезновения. Родители, наверное, прождали пару дней, надеясь, что у меня очередной загул, и я ночую где-нибудь на пляже. Не уйди из города военные, они ждали бы дольше. А может, тогда не сбежал бы я. Потом они позвонили моей учительнице и спросили, был ли я на уроках. Ещё в таких случаях звонят одноклассникам, но не в этом. Спрятаться в типовой заводской квартире так, чтобы об этом не узнали хозяева, нереально.

Потом они пошли в полицию, взяв моё фото. То самое, школьное, где я в белой рубашке и с короткой стрижкой. Дежурный, сидящий в душном помещении с вяло крутящимся вентилятором под потолком, задавал им обычные вопросы.

— У вас есть родственники, к которым ваш сын мог бы поехать?

Не знаю точно, были ли мои родители приезжими или родились и выросли в этом городе, но подозреваю, что все мои бабушки и дедушки лежали на местном кладбище.

— Вы с ним ссорились в последнее время?

Здесь, думаю, повисла бы тягостная пауза, после чего мать, скорее всего, сказала:

— Он всегда был таким тихим мальчиком.

Ну да, тихим. Я даже не дрался ни разу, и не уверен, дрался ли кто-то из моих ровесников в городе. Просто не было причин. Первая в моей жизни драка была в каком-то привокзальном переулке и началась со слов:

— Эй, ты, лохматый!..

А потом меня, конечно, объявили в розыск. И в некоторых участках лежала чёрно-белая копия той самой фотографии. И крупный текст под ней: ушёл из дома и не вернулся.

Возраст, рост, особые приметы... Интересно, а какие у меня особые приметы? Разрез глаз?

Так прошёл год, два. Они, конечно, заходили в полицию. Поначалу каждый день, потом каждую неделю. И слышали в ответ:

— Ищем, но пока сведений не поступало.

Я не знаю, когда заявления о пропаже теряют свою силу.

Возможно, за пару сотен километров от города чьё-то изуродованное тело опознали как моё. Подростки, сбегающие из дома — те, кто не вернулся домой в первые же дни или месяцы — имеют все шансы умереть. От наркотиков, в уличной драке, от рук какого-нибудь ублюдка, под колёсами автомобиля...

А, может, не было никакого тела, и меня признали пропавшим без вести, списав ту фотографию в архив.

Взрослые — чудные существа, когда дело касается подростков. Они правда думают, что сбежавший из дома школьник, которого они видят в объявлении о пропавших, после нескольких лет бродяжничества останется тем же школьником, только грязным и голодным.

Первым у человека на улице меняется взгляд. Становится у кого заискивающим, у кого жёстким. У меня — вызывающим, даже, пожалуй, наглым. Затем наступает черёд манеры двигаться. Чтобы выжить в одиночку, необходимо почти звериное чутьё и осторожность. Очень быстро меняется речь: ты подхватываешь словечко у дальнобойщиков, словечко у бармена, словечко от наркомана в трущобах. Новые вещи требуют новых слов.

А где-то там продолжают искать тебя-тринадцатилетнего, свято веря, что ты разве что стал выше ростом с тех пор.

Взрослые вообще до смешного мало знают о подростках. Даже о собственных детях.

Будь я матёрым преступником — и то не смог бы спланировать свой побег лучше.

Рин.

— Принципы театра Вайарда Эланса, — наугад ткнула я в список вопросов. Мы сидели на полу, обложившись со всех сторон моими школьными конспектами и учебниками. Садиться за тяжёлый письменный стол было неловко, хотя места за ним вполне хватило бы нам двоим.

— Минимум декораций, предельно простые реплики, условность характеров персонажей, что возвращает нас к народному театру Тёмной эпохи. Эланс исповедовал принцип "играть может каждый". — Дэй откинулся назад, прислонившись к спинке кровати; закрытая книга лежала на коленях. — Он хотел создать театр, который уравнял бы начинающую актрису из любительской труппы и маститого трагика. Наиболее яркие примеры — "Чёрный Стрелок", "Леди Милисента", "Роза на щите". В "Чёрном Стрелке" хорошо видны основные принципы его пьес. Условность сюжета, в основе которого легенда, персонажи чётко делятся на положительных и отрицательных. Образ леди Иоланты — добродетель, неспособная защитить ни себя, ни других, и потому перерождающаяся в свою противоположность.

— Ты меня точно не разыгрываешь? — поинтересовалась я, вычёркивая строчку из списка, — Неужели ты это выучил за пару дней?

— Нуу... — протянул он. — Кое-что — только сейчас, да. А про разных драматургов и их теории наслушался, когда у уличных актёров жил.

Я в очередной раз подивилась тому, как много может уместиться в одну семнадцатилетнюю жизнь. Дэй иногда казался одновременно древним и очень юным. Сейчас он склонился над увесистым томиком, отыскивая нужную страницу — выбившаяся из хвоста прядь чёрным росчерком легла на лицо. Дэй раздражённо отбросил её.

— Ты расскажешь мне?..

О чём? О том, как хочется есть, а в кармане — ни гроша? О ледяном ветре ночных трасс и одиноких машинах, пролетающих мимо автостопщика с поднятой рукой? О новых городах, проносящихся сквозь тебя со скоростью автобуса или попутки, мотающей на колёса километры? О мокрой от дождя одежде, которую негде высушить, пока не найдёшь себе работу и угол? Я не настолько наивна, чтобы считать, будто бродяжничество — это романтика и свобода. И не настолько глупа, чтобы идеализировать всех детей улиц. Иначе на лице Дэя не было бы этого шрама. И ещё парочки — таких же тонких, белых — на боку. Но мне хочется знать всё.

— Когда-нибудь, — задумчиво обещает он. — Мы собирались гулять, ты помнишь?

— Тогда дочитывай параграф. Я в душ.

Проскальзываю в ванную, чтобы переодеться. Заколку прочь, волосы рассыпаются по плечам. Они долго-долго хранят его запах. Немного — сигарет, немного — мокрой кожаной куртки. И чего-то ещё, присущего только ему. Странно, никогда не видела Дэя курящим.

Раньше мне казалось, что влюблённым нужны всякие памятные знаки, локоны в конвертах, кольца. Какая чушь. Само моё тело стало памятью. Висок — к нему прикоснулись тёплые сухие губы, когда мы встретились у подъезда. Почти целомудренно, если учесть, как жадно он обычно целуется. По спине скользили тонкие, загрубевшие от работы пальцы.

Мне кажется, что все эти прикосновения оставляют на мне след. Странно, что никто его не замечает.

Я включила кран и склонила голову под тугую струю. Горячая вода распрямила с таким трудом созданные кудри. Расчёска почти не путалась в мокрых, тяжёлых от воды прядях. Высушив волосы, я стянула их в высокий хвост, как это делал Дэй. Надела выгоревшие за лето голубые джинсы и такую же куртку. Раньше эту одежду я носила только во время вылазок на природу.

Наверное, со стороны и правда ничего не понять.

А противозачаточные я прячу куда лучше, чем мои бывшие одноклассники — сигареты.

Дэй.

Если бы пару дней назад я не бросил курить и не отправил пачку вместе с пластиковой зажигалкой в мусорку, то точно подавился бы сигаретой. На пол с размаху не плюхнулся, потому что и так на нём сидел. Нет, я в курсе, что девушки способны за полчаса изменить себя до неузнаваемости, но так... Юная леди превратилась в пацанку. И, надо сказать, перемены мне нравились. Гибкая, худенькая, затянутая в потёртую джинсу, Рин вдруг показалась едва ли не более женственной, чем в самом шикарном платье. Гладко зачёсанные и убранные в хвост волосы подчеркнули высокие скулы и разрез глаз.

— Кажется, я тебя всё-таки испортил. Плохая компания, знаешь ли. Осталось только научить бегать от контролёров в поездах, лазить по развалинам и отмазываться от патрулей.

— На самом деле мне просто хотелось быть ближе к тебе.

Своей цели она добилась, почти сгладив социальный разрыв между нами и недвусмысленно подчеркнув сходство. Теперь действительно придётся периодически отвечать на вопрос, не родственники ли мы.

Ну и наплевать.

— Забавное чувство. Немногим парням удаётся представить, какая бы из них получилась девушка.

— И какая же?

— Красивая.

Улица была золотой от предзакатного света. Днём прошёл дождь, и теперь солнце тонуло в высыхающих лужах и отражалось в мокром асфальте. Жёлтые листья лежали на мостовой как кусочки мозаики — хоть сейчас садись да собирай. Красивая штука — осень. На юге она тёплая и дождливая, опавшая листва начинает гнить почти сразу, а серое грязное море упрямо бьётся в берега, ожидая, когда какой-нибудь псих решит отправиться в плавание. Но порт закрыт уже много лет. Корабли приходят только на ремонт, и потому судоремонтный завод ещё сводит концы с концами. Может, для кого-то и впрямь хорошо там, где нас нет. Лично мне хорошо именно потому, что меня там нет.

— А давай сфотографируемся? — Я вытащил из кармана смятую банкноту. — Я недавно зарплату получил.

На другой стороне улицы стоял мужчина с фотоаппаратом, делающим моментальные снимки. Заметив, что мы остановились, он улыбнулся и помахал нам рукой — мол, подходите.

— Подожди. — Рин нашла в кармане сумки зеркальце, торопливо поправила воротник куртки и цепочку серебристого медальона. — Всё, я готова.

— Улыбнитесь, молодые люди. — Фотограф на миг перестал колдовать над своей аппаратурой.

— Ага. Дэй, распусти волосы.

— Если тебе так нравится...

Щёлкнул затвор фотоаппарата, перенося на плотную бумагу яркие мазки осенней листвы, стену старинного дома и наши лица. Как будто часы на миг остановились — и снова пошли.

Рин.

— Рин, мы давно хотели с тобой поговорить.

Тааак... Все неприятности обычно начинаются с этой фразы. Я аккуратно отставила тарелку в сторону. Интересно, все родители в мире предпочитают начинать Очень Важные Разговоры за ужином, чтобы оголодавший отпрыск не сумел отвертеться?

— Что это за юноша, который тебя иногда ждёт во дворе? — подчёркнуто нейтральным тоном спрашивает отец. Ради Очень Важного Разговора он даже отложил газету, которую обычно листает за столом. Мама его регулярно за это отчитывает, но всё как об стенку горох. Ясно, будет воспитывать.

— Это Дэй, — также небрежно отвечаю я. — Помните, я помогала ему? Вот он и пришёл поблагодарить.

— Но госпожа Кери говорит, он приходит каждые выходные.

А ещё сосед с первого этажа не иначе как взятки на работе берёт, потому что машину купил, а рабочие, когда укладывали асфальт перед домом, под каток плюнули и точно сглазили всё дело, так что после зимы перекладывать придётся. Одним словом, госпожа Кери, профессорская вдова из квартиры над нами, старая как мир, и вредная, как сказочная ведьма — тот ещё источник информации. А вот поди же ты, раз в год и она может углядеть что-то важное и всерьёз подгадить.

— С каких это пор госпоже Кери есть дело до меня?

Интересно, где соседка могла нас заметить и что успела увидеть? По всему выходит, что только позавчера, когда Дэй на прощанье поцеловал меня у подъезда. На улице её не было, получается, наблюдала из окна. Стало немного легче — значит, о нашем сходстве она ничего не знает. Если что и успела разглядеть, то только чёрные длинные волосы и потёртую кожанку Дэя. Под эти приметы подходит половина парней по всей стране. Дэй говорил, что кожаные мотоциклетные куртки являются своего рода уличным шиком, а волосы в чёрный красит каждый второй, не считая каждого третьего.

— Ну, ей же делать нечего, — мама предчувствует надвигающуюся грозу и спешит вмешаться, — вот она и смотрит целыми днями в окно.

Угу. А потом сплетничает. Мысленно прикидываю расстановку сил. Папа сейчас однозначный противник, он уже настроен против Дэя, никакие слова его не убедят. А вот маму можно попробовать перетянуть на свою сторону.

— И чем же занимается твой новый знакомый? — Отец помешивает ложечкой в стакане с чаем. Часы на бомбе тикают, можно отсчитывать секунды до взрыва.

— Недавно приехал в город. Работает на строительстве. — Не ты ли, пап, учил меня уважать человека труда?

Врать нельзя ни в коем случае, ложь наслаивается, как культурные слои на археологическом раскопе, и неизбежно тянет за собой другую ложь. Врёт тот, кому есть чего стыдиться. Мне — нечего.

— Что-то он слишком молод для выпускника строительного училища. — А вот это вопрос-провокация, папа. — Или он сезонник?

— Сезонник. — Помимо строек Дэй работал на уборке урожая, в автомастерских, подсобным рабочим на складе, официантом в придорожных кафе, заправлял машины, красил стены, убирал мусор. Честно говоря, я до сих пор не понимаю, как столько всего можно уместить в четыре года жизни.

— Почему, кстати, он не живёт с родителями? — За одним вопросом скрывается целая вереница. Кстати, а кто его родители? Где они живут? Чем занимаются?

— Почему бы тебе не спросить об этом у него? — иду в лобовую атаку. Это был бы повод ввести Дэя в дом как моего возлюбленного.

— Рин, в твоём возрасте пора фильтровать своё окружение и правильно выбирать знакомства. — Всё, дипломатия пошла коту под хвост. — Вот скажи, о чём ты со своим новым другом разговариваешь? Что у вас общего? Чем вместе занимаетесь?

— Гуляем. Обсуждаем книги.

Рассказываем сказки, пытаемся угадать, кто живёт в квартирах, окна которых выходят на улицу, вспоминаем истории из детства. Целуемся в тёмных закоулках старинных дворов. Мечтаем.

Один раз в бар ходили, но об этом я точно не расскажу.

— Ах, книги, — тянет отец. — Он, значит, читает. И что же?

— Он "Песнь о Чёрном Стрелке" цитирует. Причём довольно большими отрывками.

Дэй любит эту историю. По-моему, он перечитал всё, что только смог найти по этой теме — и кое-что из того, что в его положении достать сложно. Какие-то переложения для детей, толстый томик неадаптированного эпоса с комментариями, народные баллады, журнальные статьи. Тайрин Чёрный Стрелок, бастард одного из Высоких Лордов, состоявший в родстве с Иным народом. Лучник, изрядно потрепавший захватчиков в Войну Четырёх, борец за свободу, глава отряда, куда брали любого, от сына крестьянина до знатного рыцаря — и все они были равны перед командиром.

А потом король, получивший свой трон, казнил Тайрина и младших командиров его отряда по ложному обвинению в предательстве. Остальным было предложено отречься от бастарда, им обещали сохранить жизнь. Они отказались и приняли смерть вслед за своим предводителем. Королевский суд посчитал, что эшафот для "бастардова сброда" будет слишком дорогим подарком — их просто повесили. И кто-то из бойцов успел крикнуть: вы можете отнять у нас жизнь, но не отберёте свободу, родину и дорогу. И уже следующей осенью Тайрина во главе его отряда видели на дорогах севера в глухие безлунные ночи.

Из тех, кто лжесвидетельствовал на королевском суде, до зимы не дожил ни один. Молодой правитель протянул чуть дольше — ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы зачать наследника. И ещё — столько, сколько понадобилось его жене, чтобы выносить и родить здорового ребёнка. Иначе пережившее войну государство скатилось бы в очередную смуту, которая неизбежно сопутствует смене династии.

У Дэя глаза горели, когда он пересказывал мне финал этой истории — о бессмертном отряде, который летит в ночь, и копыта коней едва касаются асфальта, а рога поют, перекликаясь с песней ветра в проводах. Как будто он видел это сам. Впрочем, Дэй мог и видеть.

— Значит, шпана романтическая, — припечатал отец, безжалостно вырывая меня из грёз о Тёмных веках, — только всё равно шпана.

— Пап, перестань, пожалуйста, так говорить о человеке, которого ты не знаешь.

— А что я должен о нём знать? Что ему настолько плевать на мнение окружающих, что лень даже постричься и одеться поприличнее?

Так, с меня хватит. Я встала из-за стола.

— Спасибо за ужин, мам.

Мама поморщилась — семейные скандалы она всегда считала пустой тратой времени и сил. Неразумной.

— Дирк, хватит кричать на неё. Ты мог бы подобрать слова помягче.

— Рин, сядь, я ещё не закончил. Я твой отец, в конце концов!

У меня окаменело лицо.

— Мой отец учил меня самой пробивать дорогу. Мой отец говорил, что семья строится на доверии. Моему отцу было плевать, что о нём подумает старая грымза. Жаль, что теперь это не так.

— Рин, куда ты? — это мама.

— К Лоретте, готовиться к семинару. Заночую у неё.

В коридоре я схватила в охапку плащ и сумку и выскочила на лестничную клетку. Плакать не хотелось, но перед глазами намертво, как плёнка в заклинившем проекторе застыла одна картинка. Мне десять лет, я копаюсь в книжном шкафу, а отец, прохаживаясь по комнате, говорит маме: "Эти люди думают, что, раз у них есть квартира, высшее образование, машина и работа, требующая исключительно умственного труда, они по определению лучше тех, кто работает на заводе, ходит пешком и живёт в общежитиях. Хотя именно эти люди строят для них дома и собирают машины. Это накипь, Мариса. Накипь на теле общества. И опасна она именно тем, что считает себя необходимой, а всех остальных мусором. Сытая самодовольная накипь, подсчитывающая стоимость твоего костюма при первой встрече". Он много чего говорил, и половину я тогда просто не поняла. А теперь... Папа, ты попал в плохую компанию. К тем, кого ещё семь лет назад называл самодовольной накипью.

— Рин, остановись! — догнал меня мамин окрик. Она спускалась за мной — именно спускалась, а не бежала. Словно знала, что её-то я точно выслушаю.

Остановилась я только у почтовых ящиков — нормально зашнуровать ботинки.

— Рин...

— Мам, всё хорошо. — Обида понемногу уходила. — То есть всё, конечно, плохо, но я не собираюсь сбежать за границу или покончить с собой. Завтра с утра я буду дома, и мы всё нормально обсудим.

— Да, пожалуй, так будет лучше. За ночь он остынет, раз не на кого кричать. — Мама даже в этой ситуации являла собой воплощение безупречной логики. — И я постараюсь его подготовить.

— Мам, — я обняла её за плечи и поцеловала в щёку, — не нервничай. Дэй... В общем, он действительно не шпана и не уголовник, что бы там отцу ни наговорили.

— Не буду. Раз уж вы оба такие вспыльчивые, должен же кто-то быть голосом разума в этом бедламе.

Я выскочила за дверь, под мелкую дождевую морось.

Это был последний раз, когда я видела родителей живыми.

Теперь.

Рин.

— К нему можно.

Я делаю первый шаг. Становится трудно дышать. Маленькая палата, тихо попискивает медицинская аппаратура.

Смуглое тонкое лицо на фоне белой подушки кажется тёмным, как лик со старой фрески. Непривычно видеть Дэя беспомощным. Непривычно видеть его безоружным.

Тёмные полукружья ресниц, запёкшиеся губы. Тонкий, незаметный взгляду случайного человека шрам на щеке. Я знаю это лицо до последней чёрточки. Сейчас он кажется младше своих лет. Если бы не бинты, стянувшие грудь, не сломанная рука, можно было бы вообразить, что мы вернулись на шесть лет назад. Выдают руки. Они никогда не были особенно ухоженными — не при тяжёлой работе. Но теперь оружейные мозоли въелись в кожу навечно.

Кончиками пальцев касаюсь щеки. Отвожу от лица не слишком чистую прядь. Конечно, откуда здесь у кого-то время расчёсывать и уж тем более промывать волосы раненому парню. Не остригли — и то хорошо. Но ещё пара дней, и стричь придётся. Сваляются. Я нахожу в сумке гребень и по возможности аккуратно распутываю пропахшую кровью и гарью косу.

Тёмные полукружья ресниц, сбитые костяшки пальцев.

Я читала отчёт Стэна. Врачи спасли тело Дэя, но сохранили ли разум?

Меня хватило на два дня вынужденного безделья. Время посещения в госпитале было строго ограничено, на работу мне полковник выходить запретил. Когда обнаружила, что в сотый раз стираю пыль с книжной полки и переставляю в новом порядке коробки с травами, поняла: нужно что-то менять.

— Что ты делать-то будешь? — устало спрашивает главврач.

— А всё, что скажете. Могу перевязки делать, могу документацию вести, могу раны зашивать, могу полы мыть.

— Ладно, — врач быстро подписал и переложил несколько бумаг, — а с твоей основной работой как поступим?

— Никак. Я всё равно отстранена от любых заданий.

Он не стал переспрашивать, а я не стала объяснять. Для остальных я всё равно что плохая примета. Нестабильное звено в цепочке. Проверять на прочность моё самообладание и ставить под угрозу жизнь гипотетического напарника никто не станет.

— Раны зашивать в твоём теперешнем состоянии я тебе не доверю, и не надейся. А вот всё остальное твоё, нам нужны рабочие руки. Грязной работы не боишься?

Это он чистильщика спрашивает?!

— Нет.

Мне снова показалось, что я вернулась на несколько лет назад. После вступительных экзаменов — кажется, вечность прошла с тех пор — я устроилась на половину лета санитаркой в больницу. Помогала ухаживать за больными, раскладывала таблетки в пузырьки с фамилиями пациентов, вела записи, на которые у врачей не хватало времени.

Теперь ко всему этому добавилась уборка и работа в госпитальной прачечной. Сероватые от частых стирок простыни, наволочки, пододеяльники, пижамы... Полутёмная комната, замазанные грязно-белым оконные стёкла — чешуйки краски отслаиваются, и россыпь солнечных пятнышек ложится на пол, на ряд стиральных машин. Прачечная находилась в отдельном корпусе, и, пересекая двор, я всегда смотрела в окна палат. В одно окно. Четвёртый этаж, крайнее. Пыталась угадать за ним тень движения, качнувшуюся занавеску.

Когда я захожу по вечерам, он всё время спит.

Я никому не рассказывала, что на четвёртом этаже лежит мой любимый человек, но каким-то образом чуть ли не все медсёстры и уборщицы об этом узнали.

— Заходила сейчас к нему, — докладывает мне пожилая полная Хайна, пока я сортирую грязное бельё, прежде чем забросить его в машинки. — Перевязку делали.

Ещё четыре таза белья представляются мне самыми страшными врагами на свете. Когда я, наконец, расправляюсь с ними, я действительно ощущаю себя героем. Может, сегодня он очнётся? Но, войдя в палату, я вновь застаю Дэя спящим. От обиды хочется совсем по-детски разреветься. Дэй бы сейчас вспомнил ту сказку о волшебнице и пастухе. Трижды приходила красавица на луг, где паслось стадо, но пастух, привлечённый слухами о красоте девушки, каждый раз ухитрялся заснуть до её появления. На третий раз волшебнице надоело, и она оставила пастуху букет диковинных цветов, чтобы он нашёл её в тех краях, где эти цветы растут. Все исследователи наперебой утверждали, что страны этой не найдёшь на карте, и отправиться незадачливому юноше пришлось не куда-нибудь, а в Иной мир.

У меня нет цветов, тем более из Иного мира, и мне остаётся только положить на одеяло ярко-алый осенний лист, подобранный во дворе.

Дэй.

Жизнь возвращалась вместе с болью. Боль стала ориентиром, маячком в зыбком мире беспамятства. Её волна и вынесла меня на поверхность.

Белый потолок. Смутные пятна лиц. Обрывки слов.

— Жить будет.

— Организм молодой, здоровый. Выкарабкается...

— ...а жаль парня, — судя по голосу, женщина. — Красивый.

— А некрасивых, по-вашему, не жалко?!

А потом волны вновь сомкнулись надо мной.

Второй раз я "всплыл" уже в палате. Тесная комнатка, на одного — неужели всё настолько плохо, что мной не хотят пугать других пациентов? Бледно-зелёные стены. Ну и цвет, повеситься от него хочется.

Боль никуда не ушла, чутко отозвалась на первое же движение. Я замер, боясь вновь её растревожить. Болело всё. Говорят, никогда не узнаешь, сколько у тебя костей, пока от души не приложишься всем телом. Правда. И что точное расположение собственных внутренних органов не запомнишь, пока не попадёшь на стол к хирургу — тоже правда. Сознание пронзила ледяная игра страха. Вдруг я теперь калека? Всё, ходить по стеночке от комнаты до туалета, и хорошо, если ходить, горстями есть таблетки, чтобы задобрить разваливающийся организм, превратить Рин в сиделку при живом трупе?

Жутко осознавать, что ещё совсем недавно для тебя был плёвым делом любой марш-бросок, ничего не стоило разгрузить машину вместе с другими парнями, даже спарринги в спортзале воспринимались как неотъемлемая часть жизни, а теперь ты рискуешь оказаться запертым в изломанном теле навсегда.

Неизвестно, сколько я бы паниковал, если бы не появление врача. Высокий, бритый наголо мужчина лет сорока, чувствуется военная выправка.

— Здравствуйте, — язык плохо слушается, хочется пить. — Сколько я уже тут валяюсь?

— Пятый день. Пришлось подержать под наркозом после операции.

Всего-то? Я хотел спросить, насколько сильно мне досталось, но врач опередил меня.

— Сломаны несколько рёбер и левая рука, как пишут в отчётах, многочисленные колото-резаные раны. Сшивать тебя пришлось долго, но все конечности при тебе, не переживай.

Я облизал пересохшие губы.

— Доктор, только честно. Я не... Не инвалид? Смогу продолжать работать?

— Думаю, сможешь, — кивнул мужчина, — но раздеться на пляже я бы на твоём месте не рискнул.

Тааак. Над умирающими и калеками обычно не шутят даже самые циничные врачи, что утешает.

— Когда я смогу отсюда выйти?

Уличная удача была ко мне милосердна — драк в моей жизни насчитывалось немало, а вот переломов как-то не случалось. Представления не имею, как долго они заживают.

— Торопливый, — не то с осуждением, не то с симпатией бросил врач, — тебе ещё хотя бы на пару месяцев терпения набраться, чтоб уж точно всё срослось. А потом, так и быть, можем и домой выписать долечиваться. Чистильщик?

— Да.

— Ну, ваша братия по жизни отмороженная.

Рин.

Я разогнулась, осмотрела столик с кучей пузырьков с фамилиями пациентов. Издали очень похоже на девчачьи кулоны моего детства. Маленький стеклянный флакончик, внутри несколько ярких бусин или засушенный цветок, в деревянную пробку вкручена металлическая петелька для шнурка. Странно, что никто не додумался использовать для наполнения таблетки — они ничем не хуже бусин. Закатное солнце за окном просвечивало сквозь осенние листья, и неизвестно, от чего было больше золота на стенах и полу. Конец лета, начало осени. Конец рабочего дня. Выходные воспринимались не как долгожданный отдых, а как время без новостей. Боги, дайте мне не сойти с ума.

А потом я подумала, что не будет ничего плохого, если я ещё раз посмотрю на него перед двухдневной разлукой. Пусть даже и на спящего.

Скрипнула дверь, полоска света из палаты легла на пол коридора.

— Рин? — Дэй приподнимается с подушки с видом человека, не вполне отличающего реальность от сна. Я стряхиваю оцепенение и подхожу к кровати, пока ему не вздумалось вскочить на ноги. — Обалдеть, ты мне не снишься.

— Нет. Я здесь. — Обнимать человека со сломанными ребрами категорически не рекомендуется, поэтому сажусь на краешек постели и осторожно беру его руки в свои.

— Кажется, я тебя напугал.

— Ты даже не представляешь, как. — Я утыкаюсь лицом в его укутанные одеялом колени и неожиданно для себя плачу. Тихо, кусая губы.

— Эй, — он неловко гладит меня по голове, стягивая косынку, — посмотри на меня, я и так слишком долго тебя не видел.

Шершавой ладонью проводит по лицу, стирая слёзы, осторожно целует.

— Ты пахнешь лекарствами, мылом, травами. Порохом — уже почти нет. М-да. А я вот скоро начну смердеть не хуже трупа. Тут есть душ?

— Куда? — Я успела поймать его за плечи. — Тебе нельзя вставать, швы разойдутся. Есть, конечно. Когда врач разрешит, отведу тебя.

— Блин, придётся терпеть. — Дэй откидывается на подушку. — Что тут было, пока я валялся в отключке? Ребята убили то... Ту тварь?

— Да. — Я вспоминаю строчки отчёта Стэна и его рассказ, когда он, осторожно подбирая слова, пытался объяснить мне, что же произошло на заводе. — Сожгли, только металлический скелет остался. И то, что из стены сочилось — тоже, огнемётом. Больше никто из наших не пострадал.

— Хорошо, — из его голоса уходит часть напряжения, — надеюсь, больше таких не осталось.

— Даже если остались, теперь мы знаем, как с ними бороться. Не думай об этом.

Было время, кто-то из чистильщиков пытался создать что-то вроде бестиария. Описать всех существ, с которыми мы сталкивались на неисследованных территориях, и способы их уничтожения. На первый взгляд идея была хороша, но довольно быстро выяснилось, что классификации твари не поддаются. Кто-то считает, что каждому из нас "проклятые места" подбрасывают что-то особое, только для него предназначенное.

— Ага, горит всё. Если не горит, значит, ты плохо стараешься, — цитирует Дэй неписаный кодекс чистильщиков. Лёгкая улыбка трогает его пересохшие губы. — Рин, не уходи, а?

— Не уйду.

И я действительно не ухожу, пока его дыхание не становится ровным и спокойным, как у спящего глубоким здоровым сном человека.

Дэй.

Потолок. Стены. Тень от ветвей дерева напротив — у двери, на побелке видна особенно ярко. Задолбало до зубовного скрежета. Окно плотно закрыто, простужаться со сломанными рёбрами никак нельзя. На тумбочке — стопка принесённых Рин книг: "Леди из Серого замка", старый-старый роман о женщине-воине Тёмных веков, "Тишина в эфире", автобиографическая повесть про пилотов времён войны. И сборник легенд. Иногда я жалею, что современные дорожные истории не собраны под такой же плотной обложкой, что по ним не написано ни одного исследования. Едва ли их вообще кто-то записывал.

Хм, а это мысль. Я выпросил у медсестры толстую тетрадь с желтоватыми листами и ручку. Попытался найти позу поудобнее. И замер, тупо уставившись на чистый лист. Никогда не думал, что это так сложно — написать первую строчку. И как я вообще собираюсь обработать такую прорву материала? Расположить истории в алфавитном порядке? Или по регионам? Ладно, придумать систему я ещё успею. Будет что показать Рин, когда я её увижу...

Я вздохнул, и, отсекая пути к отступлению, вывел на плохо пропечатанных клетках: "На юге и севере рассказывают историю о Девушке на мосту..."

Когда я, наконец, оторвался от записей, тень ветвей миновала угол моей палаты. Конец лета, начало осени... Я выйду отсюда — а листья уже посереют и лягут на землю мёртво шуршащим ковром. А потом будет очередная бесснежная зима. Сколько историй ляжет к тому времени в мою тетрадь? Мы с Рин будем сидеть вечерами на кухне, читать книги и болтать о чём-нибудь. Я наконец-то снова буду засыпать, обнимая её, чувствуя рядом лёгкое дыхание.

Не могу. Всё равно скучаю.

Сон. Всё тот же.

Мне четырнадцать. Я бегу, потому что за мной бегут. Асфальт под ногами сменился песком окраин. Моя чёрная изломанная тень несётся за мной по стенам и заборам. Впереди маячит мост через небольшую речку. Здесь я наконец-то рискую обернуться.

Они стоят под фонарём, прекрасно понимая, что бежать мне некуда — мост не успели перестроить, и он обрывается в пустоту.

Их шестеро, и каждый из них на год-два старше меня, выше и шире в плечах.

- Хватит бегать, детка. Смирись и получи своё.

- Да пошли вы... в глубокую задницу, - отвечаю я.

- Эй, не упрямься, от хорошей трёпки ещё никто не умирал. Будешь крутого из себя строить, огребёшь сильнее. Нельзя жить на нашей территории и не уважать наших законов.

Самый главный из этих законов гласит: знай своё место, чужак.

Как никогда в жизни я мечтал о крыльях.

- Ну хватит, иди к нам. Не заставляй тащить тебя за шкирку.

Прямо за моей спиной мост перерезали решетки с запрещающими проезд знаками. Я оглянулся ещё раз и вспрыгнул на бетонное ограждение.

- Эй, ты что, топиться собрался?

Внизу шумела тёмная вода, унося мелкий мусор. Ограждение было узким — только-только ногу поставить.

В худшем случае моё объеденное рыбами тело выловят ниже по течению.

Они до последнего не верили, что я это сделаю. Меня ещё хватило на то, чтобы помахать им рукой.

Речная вода бросилась навстречу, проникла в нос, в рот, собственный вес потянул ко дну. Тот, кто вырос у моря, просто не может не уметь плавать, но течение оказалось сильнее, чем я предполагал...

Я вскочил, жадно хватая ртом воздух и вглядываясь в темноту. Сон, просто сон. Это давно закончилось. Я тогда выбрался на берег, сбил камнем замок на лодочном сарае, где всю ночь проспал под брезентом, развесив мокрую одежду на днище перевёрнутой лодки.

Иногда по ночам мне не даёт покоя одна назойливая мысль. Насколько наше прошлое определяет то, чем мы станем?

Рин.

Дорога до общей ванной в состоянии Дэя превращается в не самую лёгкую задачу. Я всё-таки подставляю ему плечо, и вдвоём мы медленно бредём в конец коридора. В ванной никого нет, только влажный коричневый кафель блестит в желтоватом свете электрических ламп. При помощи одной здоровой руки возиться с косой тяжеловато, поэтому Дэй садится на кафельный пол, перебросив распущенные волосы через бортик ванны. Мыло пахнет цветами — так резко, как настоящие цветы не пахнут никогда. На утекающую в слив воду страшно смотреть, после берцев она и то чище. Дэй не любит быть грязным — видимо, это напоминает ему о годах, проведённых на улице.

— Замучаетесь, — сочувствует пожилая медсестра, зашедшая вымыть руки, — надо бы сначала обрезать, а потом мыть.

— Леди, — отвечает Дэй, — если бы, не дай боги, в подобной ситуации оказалась моя девушка, я бы не стал её стричь.

— Так ты ж не девушка, — женщина спорит скорее в шутку.

— Это да, — лукаво улыбается Дэй, — но, если я постригусь, она тоже косы отрежет. А на такое я пойти не могу, мне чувство прекрасного не позволяет.

Во время этой шутливой перепалки у меня отлегает от сердца. Сложно представить себе Дэя без его вечной язвительности.

Значит, всё в порядке.

Всё наконец-то в порядке.

— Симпатичная вещичка, — заметила Хайна, увидев выскользнувший из выреза моей рубашки медальон. — Можно взглянуть?

Я пригласила её зайти после работы — надоело коротать вечера в одиночестве.

— Конечно, — я расстегнула цепочку, — это своего рода фамильная драгоценность. От бабушки достался.

Бабушку я помнила плохо, она умерла, когда мне было лет шесть или семь. Высокая, с хорошей, несмотря на возраст, осанкой и пышной копной седых волос — по рассказам матери, каштановых в молодости. Она возглавляла библиотеку в одном из столичных пригородов, и её небольшая чистая квартирка, пропахшая книжной пылью и сухими травами, до сих пор иногда видится мне во сне.

Сейчас дома наверняка уже нет. Пригороды с приходом Ржавчины оказались разрушены так, что большую часть не подлежащих восстановлению районов просто снесли. Тем более им в Столице нужна была земля под распашку. Где ещё заниматься земледелием, если не в самом спокойном районе?

Увидев фотографию, Хайна понимающе улыбнулась:

— В последний месяц, наверное, часто открывала?

— Да.

— Как же ты его любишь, — не то с завистью, не то с пониманием вздохнула женщина. — Вон, даже фотографию поближе к сердцу держишь. А он какую-то твою памятку носит?

Ага, шрам на лице, который заработал в ночь нашего знакомства. Но я не знала, как ответить на вопрос, чтобы не шокировать Хайну. Медальон служил отнюдь не залогом нашей с Дэем любви — вещи нужны, чтобы помнить о тех, кто далеко. До сих пор жалею, что не сохранилось ни одной фотографии родителей. Медальон и фотография в нём были частицей мира, который мы утратили.

Расставаться с этой памятью глупо и опасно. Слой цивилизации на всех нас и так слишком тонок.

Дэй.

Говорят, все чистильщики рано или поздно сходят с ума. Говорят, у нас не может быть нормальных детей — или их не может быть вообще. Говорят, мир меняет нас так, что мы перестаём быть людьми. Чем дальше от неисследованных территорий, тем больше слухов. Я очень надеялся, что врачи не придадут значения всем этим байкам. Конечно, окончательное решение всё равно останется за полковником и за Стэном. Пожалуй, даже в большей степени за Стэном. Когда-то полковник, будучи по природе своей человеком рациональным, принял решение, которое принял бы на его месте любой толковый начальник, военный или гражданский. Передоверил часть своих обязанностей тому, в чьих знаниях и опыте был уверен. Логично — один офицер не может быть специалистом во всём.

От врачей мне нужно было официальное заключение: годен. Поэтому, чем ближе становилась выписка, тем больше я нервничал. Положительные прогнозы — это, конечно, хорошо, но у понятия "здоров" тоже много вариантов. Достаточно здоров, чтобы сидеть за столом в конторе, и здоров, чтобы носиться по лесам с автоматом — абсолютно разные вещи.

Мне некогда. Я соскучился по своему делу, по парням с Базы. Тело требовало движения, хотя бы и просто тренировки.

Забавно, что врач с первого взгляда опознал во мне чистильщика, хотя куртка с чёрной повязкой к моменту нашей встречи давно отправилась в мусорку. Хотя, с другой стороны, не военный же — с такими патлами, и не инженер или строитель — с навечно въевшимися в ладони оружейными мозолями. Как мы сами узнаём друг друга даже в столичной толпе, даже без повязок — вопрос поинтереснее. Но я точно уверен: даже лет через десять-двадцать что я, что Рин опознаем своего безошибочно.

Кто мы на самом деле? Шаманы на государственной службе? Даже само слово "чистильщики" нам не принадлежит — раньше так называли контрразведчиков. Бессмысленно ждать от кого-то ответов и тем более бессмысленно ждать их от нас самих. Казалось бы, вот человек, который может что-то, недоступное остальным. Берите его, исследуйте, опрашивайте. Говорят, даже попробовали в Столице. Тесты, анализы. Так вот, ни-че-го. Совсем ничего. Регенерация не лучше, чем у любого другого, ничего постороннего в крови, тот же самый обмен веществ. Психически здоровы. Исследования быстро свернули — нечего тратить время чистильщиков и ресурсы специалистов. Но проблема оставалась.

Многие думают, что мы просто видим каких-то чудовищ, как под кайфом. Так тоже бывает, но редко.

Иногда встречаются отголоски прошлого, вроде того парня, который Рин танцевать звал. Но это ему, похоже, моя девушка приглянулась.

Чаще — краем глаза, шестым чувством, демоны пойми как. Пару раз видел что-то вроде дымки над предметами, как воздух в жару рябит. Ещё, помню, Рин как-то на заброшенной детской площадке деревянной зверушке, омытой дождями до полной неопознанности, три пули в голову влепила. И не успокоилась, пока фигурку не сожгли.

А потом уткнулась мне в плечо и прошептала:

— Он плыл. Менялся. Неправильно всё.

И твёрдая уверенность в том, что именно он.

Когда-то именно Рин первой увидела в полутёмных зеркалах опустевшего торгового центра, в котором мы пополняли запасы продуктов и тёплых вещей, чёрные фигуры, похожие на обтянутые резиной нечеловеческие костяки. И они отнюдь не были бессильными отражениями. Увидеть их можно было только в зеркале, убить — тоже. Стрельба по тем местам, где они должны были находиться в реальности, ничего не давала.

Нет, мы, конечно, пытались вспомнить, как до Ржавчины дело было. Проявлялось ли как-нибудь. Я пару раз в машины садиться отказывался. Вроде самому смешно: стоишь на трассе, голосуешь, погода собачья, водитель тормозит, а ты ни в какую. Случалось, даже уговаривали. Но тут тоже объяснение найти можно: ну какой нормальный человек будет до фанатизма пытаться автостопщика к себе усадить? Не хочешь, ну и демоны с тобой. Если бы все маньяки и извращены на маньяков и извращенцев были похожи, их бы не искали годами.

На трассе ведь как: всё, что с тобой случилось — твои проблемы. Искать тебя некому, жалобы писать тоже. Да и хоронить, если на то пошло.

Я тогда, наверное, понял, почему в древности изгнанник конченым человеком считался.

Да и вообще...

Когда есть только ты и дорога, всякое может случиться.

Рин.

Первый свой нож я угробила, пытаясь убить какую-то кусачую чешуйчатую тварь чуть крупнее кошки. В результате широкое лезвие оказалось изъедено зелёной гадостью. То ли кровь такая, то ли яд... Впрочем, все законы биологии в мире давно пошли покурить. Нож оставалось только выбросить. Ну, или сдать научникам для анализов.

Второй, игнорируя все приметы, мне подарил Дэй. Этот, с зазубринами на противоположной лезвию стороне и перемотанной изолентой рукоятью, оказался даже удобнее в руке.

Потом, когда я вернулась к собиранию трав, мне понадобился ещё один. Сразу после катастрофы было всё равно, чем срезать нужные растения. Лагерь беженцев, антисанитария, нехватка лекарств — тут уж не до брезгливости. Доступ к военным складам и появление разных недружелюбных существ охладили мой травнический пыл. А пару лет назад нам удалось очистить обширную территорию, и я вспомнила свои прежние навыки. Срезать идущую в отвар зелень тем же ножом, с которым ходишь на задания, в принципе, можно... Но зачем, если есть выбор?

Так у меня появился третий нож: совсем маленький, лезвие не длиннее моих пальцев, чуть изогнутая деревянная рукоять. Этот — только для трав.

— Живи ты пару веков назад, односельчане убили бы тебя за колдовство, — заметил как-то Дэй, сопровождавший меня во всех моих вылазках.

— И? — невольно заинтересовалась таким ходом мысли я.

— И мне пришлось бы вырезать всё село, — Дэй тогда задумался и милосердно добавил: — Не считая детей, конечно.

Ни тени улыбки в лице, что характерно.

За время Ржавчины городской парк здорово разросся, превратившись в небольшой кусочек леса посреди города. Хорошее, чистое место. А если забраться поглубже, к давно заросшим полянам для пикников, можно обнаружить кое-что интересное. Среди досок рассыпавшейся беседки, полусгнивших и почерневших, я нахожу не совсем обычные цветы. Увидишь такие у края тропинки — не заметишь. Белые тонкие лепестки почти теряются на фоне крупных листьев. В опавшей листве их не найдёшь и подавно, если не знаешь, где искать. Просто тут их довольно много, будто неосторожный художник щедро плеснул на траву белой краской. Странно, что никто не замечает. Достаю нож, срезаю. По времени года подходит, они цветут как раз осенью. Заворачиваю букетик в чистый белый платок, прячу под куртку.

Потом поднимаюсь с колен, нашариваю в кармане сплетённый из красных и синих ниток шнурок и затягиваю его на ветке ближайшего дерева.

— Спасибо.

На самом деле ничего странного в этом нет, только давно доказанные наукой свойства некоторых растений. Всё это описано в замшелых справочниках, составленных светилами медицины. А вот нож, белая ткань, шнурок и благодарность — это уже моё. Или не моё, а пришедшее из глубины веков.

В детстве меня дразнили ведьмой — может, были в чём-то правы.

Дэй.

— Сегодня снимаем швы, — сообщает мне врач на утреннем обходе.

— Круто. — Больничный потолок надоел до тошноты, как и видимый из окна кусочек пейзажа.

Звучит банально, но радость простых вещей и действий начинаешь понимать только тогда, когда они становятся недоступны. Хочу самостоятельно пройтись по улицам, подхватить на руки Рин. Да что там, я буду рад даже Стэновым изматывающим тренировкам. Пусть хоть полы мной моет. Тут у меня всего и развлечений — мысленно собирать-разбирать пистолеты до последней детали да читать книжки. Всё, хватит. А то от этого бесконечного ожидания и умом тронуться можно.

Во время предыдущих перевязок я старался не смотреть на ранения, не самое всё-таки приятное зрелище. Но сколько можно холить и лелеять свою нежную психику?

Клочья срезанных, потерявших девственно-белый цвет бинтов сыплются вниз. Коричневые от крови, желтоватые от сукровицы. Наконец, последний клочок марли отправляется в металлическую кювету, а я понимаю, что несколько переоценил свой пофигизм. Во всяком случае, стежки на собственной коже выглядят гротескно, как кадр из фильма ужасов. Даже странно, что боли совсем не чувствуешь, хотя все раны зажили. В детстве почему-то казалось, что, когда снимают швы, должно быть щекотно. Сквозь пелену отстранённости до меня понемногу добирается осознание: это моё тело, и мне с ним жить. "Раздеться на пляже я бы на твоём месте не рискнул", — вспоминаю я. Он прав — не рискну, даже если бы где-то ещё оставались пляжи. Насколько я помню, по груди и плечу стальные когти только проехались, располосовав кожу. Во что же тогда превратилась спина?

Хорошо, лицо не зацепило. Не для себя хорошо — для Рин.

Рин.

— Горькое, — сразу предупреждаю я Дэя, протягивая фляжку, — но потерянная кровь быстрее восстановится.

— Имеешь в виду — на запах куда лучше, чем на вкус? А запах ничего, — принюхивается он. — Ладно, тогда за тебя.

И залпом пьёт содержимое фляжки. Залитая кровью форма отправилась на помойку, и по госпиталю Дэй ходит в серой больничной пижаме. Застиранная мешковатая одежда превращает его в подростка, особенно в сочетании с распущенными волосами. Несмотря на все мои усилия и изрядное количество мыла, некоторые колтуны так и не удалось ни промыть, ни распутать, и несколько прядей пришлось укоротить.

Кажется, ему нравится шокировать окружающих — много двигаться запрещают врачи, но, стоит Дэю появиться в столовой или в госпитальном коридоре, как все взгляды невольно обращаются на него. То, что иногда кажется забавной причудой, когда-то являлось единственной линией поведения на улице, где подростка-чужака не защищали ни закон, ни семья.

— Не жарко? — Я тяну его за рукав. — Снимай, я тебе майку принесла. И джинсы.

— Ты слишком со мной носишься, — смеётся Дэй.

Дэй.

Оставшиеся до выписки дни я с нетерпением вычёркивал в календаре. И даже поначалу не поверил, когда квадратики в строке закончились. Вещи — несколько книг и толстую конторскую тетрадь, на треть заполнившуюся записями — я собрал заранее, плюс необходимое барахло вроде зубной щётки и расчёски. Затем снял с кровати и аккуратно сложил стопкой постельное бельё, чтобы медсестре было удобнее его забирать. Врач всё не шёл. До свободы оставался последний шаг, даже моя куртка уже висела на спинке кровати — её на днях принесла Рин. Ещё пара минут, и я банально сбегу, как школьник с уроков до прихода учителя.

Врач на мои приготовления покосился неодобрительно — его ещё не выписали, а он уже готовится рвануть, но последний осмотр провёл быстро и пожелал мне удачной службы.

Хотелось бежать вниз, но слишком резкие движения пока были противопоказаны. Внизу, в холле меня ждали Стэн и Рин, и я, не останавливаясь, сгрёб девушку в объятия здоровой рукой и поцеловал.

И пусть всё смотрят. Пусть.

— С возвращением. — Стэн окинул меня придирчивым взглядом, в котором ясно читалось желание в случае чего приковать пациента к больничной койке до полного выздоровления. — Как себя чувствуешь?

— Врачи говорят — жить буду. Работать тоже.

Невысказанное "если вы с полковником разрешите" повисло между нами.

Стэн усмехнулся. Хотел от души хлопнуть меня по плечу, но вовремя спохватился.

— Как только оклемаешься — приходи в спортзал. Но не раньше. Учти, если что, буду у Рин справляться о твоём состоянии.

Дорога домой похожа на детскую игру в сравнение картинок. У бывшего магазина спилили нависавшую над дорогой ветку. У въезда на школьный двор кладут асфальт. Оставшиеся на деревьях листья совсем ссохлись и потемнели. Вот что за неистребимая привычка — отмечать любые изменения окружающего мира? Кажется, именно это называется профессиональной деформацией. Ветер пах прелой листвой, дымом завода и немножко — железом. Городом. Города... Я видел их много. Гораздо больше, наверное, чем любой из нынешних подростков. Провинциальные с незапоминающимися названиями. Крупные промышленные центры. Полузаброшенные военные городки. От мегаполисов, правда, старался держаться подальше — слишком суровый контроль, слишком много людей.

Я видел много городов. Чтобы в конце концов обрести один-единственный. С прямыми широкими улицами и полуразрушенными — иногда — кварталами. С пробивающимся сквозь утоптанную землю молодым деревцем под нашим окном. Со скользнувшим по стеклу солнечным лучом.

Мы создали его, вырвали из руин, вернули людей. Расчистили завалы, пустили по венам каменного организма воду и электричество.

Мне есть во что верить и за что драться.

За улыбку любимой женщины, за дерево под окном.

Так много городов, чтобы собрать из их осколков один-единственный.

— Здравствуй, — говорю я то ли городу, то ли ветру. — Я вернулся.

Рин негромко смеётся, отбрасывая с лица растрепавшиеся пряди.

— Он ждал тебя.

Самыми устойчивыми зданиями в период катастроф оказались не высоченные новостройки, а приземистые старинные домики с толстыми, почти в метр, кирпичными стенами. Их проще всего было восстанавливать: заменил трухлявые деревянные перекрытия бетонными, привёл в порядок крышу — и всё, можно вставлять стёкла и двери, подводить коммуникации и заселять людей.

Мне в таких домах всегда нравились широченные подоконники: на них удобно сидеть, их можно превратить в книжную полку. Когда три года назад нам дали квартиру именно в таком доме, и мы смогли перебраться с Базы в город, это было похоже на исполнение позабытой детской мечты. Третий этаж, под самой крышей. Маленькая кухня, комната одна, но зато просторная. Мы ввалились в прихожую с вещмешками и спальниками — всё имущество, которое было у нас на Базе. И долго не понимали, что теперь делать, куда себя деть. Дом. У нас есть дом. Мы успели отвыкнуть от этого слова.

Нет мебели — ерунда, переночевать пока можно и в спальниках, а кухонные полки и стол я потом собью из каких-нибудь досок. Да и посуду помимо армейского котелка и пары металлических кружек вполне реально найти.

У нас не было ничего, что делает дом — домом. Ни книг, ни фотографий, ни памятных вещиц. Живя в казарме, мы не задумывались об этом, но теперь необходимость начать всё буквально с чистого листа, заново, встала перед нами в полный рост.

У нас обоих когда-то был дом. В памяти Рин он оказался навечно связан с чувством потери, у меня... Четыре стены, в которых я провёл тринадцать лет жизни, только это и позволяет назвать их домом — и то с натяжкой. Хотя лучше, наверное, обживать пустую квартиру с голыми стенами, чем ту, что ещё помнит прежних владельцев.

Сейчас, конечно, всё не так. На подоконнике тянется к свету небольшое растеньице, посаженное в жестяную банку от тушёнки — нам сказали, что оно очень красиво цветёт, но пока мы не дождались даже бутонов. Кровать, пожертвованная кем-то из знакомых, застелена списанными одеялами, но они давно утратили казённый запах дезинфекции и пахнут почему-то отваром трав, которым Рин моет голову. Четыре кружки на кухонной полке — у Рин красная с чёрным кленовым листом (линии рисунка почти стёрлись, но он объёмный, и его можно ощутить под пальцами), у меня простая чёрная из полупрозрачного стекла. Ещё две — для гостей, белые, с выцветшими логотипами производителей чая. Рядом коробочки и баночки с травами. Что в какой лежит и от чего помогает, доподлинно знает только Рин, я и то до конца не выучил. Пепельница из консервной банки тоже для гостей. Я бросил курить незадолго до Ржавчины, стыдно было дымить рядом с любимой девушкой. Даже если не рядом, запах-то всё равно остаётся. Потом радовался: курильщики страдали, достать можно было только дрянные пайковые сигареты, а это испытание не всякие лёгкие выдержат, уж больно крепкий табак. Пепельница-то гостевая, но курить Рин всё равно вместе с этой пепельницей выставляет на лестницу, поэтому в квартире пахнет только травами.

А ещё есть книги на самодельной полке — сейчас я войду и поставлю на место те, что читал в больнице. И небольшое зеркало над тумбочкой с расчёсками и россыпью резинок для волос. И стеллаж с кучей картонных коробок, заменяющий нам шкаф.

Когда мы войдём, всё будет так. Запахи. Ощущения. Скрип половиц под ногами.

Мы будем дома.

Подъезд пуст — все ещё на работе. Наш сосед снизу, строитель, скорее всего, опять уехал восстанавливать какой-нибудь объект. Рин остановилась у лестницы, и, прислонившись к стене, полезла в сумку в поисках ключей. Я обнял её за талию, впился губами в губы, скользнул руками под куртку, сжимая в объятиях тонкое горячее тело. Выскользнувшая из её пальцев связка ключей жалобно зазвенела, упав на ступени. Рин тянулась ко мне каждой клеточкой, и где-то внутри всё пело. Мне повезло. Повезло в драке, повезло с друзьями, дотащившими меня до Базы вовремя, повезло с врачом, как когда-то везло не напороться на нож в подворотне. Волшебное везение, сохранившее меня для этой девушки. Глупо полагаться только на него, но я мог десять раз умереть, не дойдя до тебя. Заживо сгнить от наркотиков, попасть под машину на безлюдной просёлочной дороге, оказаться в руках какого-нибудь ублюдка, угодить в исправительный центр и нарваться на нож уже там. И теперь я жив для запаха трав от её волос, для её жадных губ, для её тёплых глаз. Иногда кажется, что всё это уже было. Что тысячи лет назад я шёл, пробираясь через паутину дорог, путая следы, проходя зыбким путём сказок и легенд, умирая, захлёбываясь кровью, сознавая, что не хватило пары шагов.

Чтобы однажды встретить — и не сразу осознать, что всё это время искал тебя, ещё не зная в лицо, не помня, кто ты...

— Я так давно не был с тобой.

— Ну хоть до квартиры-то дотерпишь? — защекотал ухо насмешливый шёпот.

Рин.

В квартире полумрак, занавески задёрнуты с вечера. Я тянусь к выключателю, но Дэй накрывает мою руку своей.

— Не включай.

Кровать протестующе скрипит под весом двух тел, пальцы Дэя безошибочно находят пуговицы моей рубашки. Я стягиваю с него свитер.

Моя ладонь касается плеча, и Дэй вдруг отстраняется.

— Что?..

— Ничего, просто...

Но я уже вскакиваю и щёлкаю выключателем. Мало ли, он же ни за что не признается, что ему больно или что одна из ран плохо зажила. Вспыхивает лампочка под потолком.

— Не хотел пугать, — говорит сидящий на кровати Дэй. — Видишь, как меня разрисовали.

Сильнее всего досталось спине. Теперь я понимаю, что имел в виду врач, говоря о "ювелирном шве". Он действительно постарался сделать всё максимально аккуратно, но есть вещи, которые невозможно залечить бесследно. Смуглую кожу исчертила целая паутина белых шрамов. Заслуга того, кто зашивал, в том, что они не превратились в некрасиво бугрящиеся рубцы. Несколько тянутся от ключицы, пересекая грудь. И ещё два или три гротескным украшением легли на правое плечо.

— Поэтому ты так полюбил одежду с длинными рукавами?

Кивает.

— Скажи, ты меня испугался бы, лишись я одного глаза? Или если бы у меня выпали волосы от какой-нибудь болезни? Или если бы мне сожгло лицо?

Решительно встряхивает головой.

— Нет. Никогда.

— Так какого демона ты решил, что меня напугает это? Я, между прочим, медик. Чистильщик. А не томная старшеклассница из женской школы.

Усаживаюсь к нему на колени. Обнимаю. Пальцы скользят по обнаженной спине, навсегда запоминая переплетения шрамов. Касаюсь губами ямки между ключицами, как когда-то коснулась впервые. Медленно вдыхаю его запах, пытаясь вспомнить, каково это — быть вместе. Вот он. Живой. Здесь, рядом. Тепло кожи. Жёсткие гладкие пряди волос скользят меж пальцев. Поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Живой. Поверить и почувствовать, что живой.

— Рин... Я, между прочим, не стеклянный. А ты меня всё разбить боишься.

Он откидывается на подушку, принимая тяжесть моего тела.

— Ты не стеклянный, — говорю я. — Ты тёплый. У тебя волосы больницей пахнут. Ты живой.

— А я сам в это только сейчас поверил.

Дэй.

Я сижу перед полковником в его кабинете.

— Как ты себя чувствуешь? — Тон у начальника непривычно заботливый.

— Спасибо, подштопали меня неплохо. — Непроизвольно тянусь потереть исполосованное шрамами плечо.

— Я не об этом. — Всё-таки до чего неуместно этот человек смотрится за письменным столом! Пусть даже таким — стареньким, с облезлой полировкой. Ему бы строить планы генерального сражения, раскрыв перед подчинёнными планшет с картой посреди штабной палатки. — Меня интересует, сможешь ли ты продолжить работу. Я, конечно, заинтересован в твоём скорейшем возвращении в строй.

— Вы должны понимать, что, если мы продолжим работу, то вместе. Если уйдём, то тоже вместе.

— Понимаю. Понимаю, поэтому не тороплю. Если не можешь — не надо. Место на заводе или в авторемонтной мастерской найдём. Или инструктором здесь, на Базе.

Он давно не пытается понять принципы работы чистильщиков — хотя бы потому, что мало кто из нас способен их внятно сформулировать для непосвящённого. Просто привык выполнять им самим установленные правила. Если чистильщик признаёт район непригодным, то это равносильно заключению экспертной комиссии. Тот, кто пообразованнее, иногда ухитряется какие-то ассоциации находить, но чаще всего не выходит и этого.

Я помню, как попросил сжечь неплохо сохранившийся гараж в одном из посёлков. Не было в нём ничего пугающего, в этом гараже, каменная коробка да какие-то запчасти внутри. Но я не ушёл, пока его не облили бензином и не подожгли, пока он не сложился внутрь горкой кирпичей. Потому что в языках пламени плясали изломанные тени. А я стоял и смотрел, сжимая ладонь Рин и чувствуя спиной взгляд Стэна. Они — видели, я знаю.

Это чем-то похоже на детские страхи, когда ты с воплем вылетаешь из знакомого до последнего угла подвала на яркий солнечный свет и долго не можешь унять дрожь. Потому что темнота вдруг показалась чужой и враждебной, хотя ты десять раз лазил в этот подвал и, несомненно, полезешь ещё.

А иногда и так бывает: выйдешь на разведку в какой-нибудь район и едва ноги унесёшь. И воздух давит, и местность карте не соответствует. А потом по новой заявишься — нормальная территория. Развалины, конечно, кости, но ничего иного.

Я только одно знаю: там, где мы пройти смогли, больше никаких страхов не случается.

А вот почему — одним богам известно.

Именно поэтому грубоватый мужчина за столом — на своём месте, рядом с телефоном и бумагами.

А мы с Рин, не менее неуместно смотрящиеся среди бойцов — на своём. И все мы нужны именно здесь.

— У вас будет три недели отпуска. Восстанавливайся.

— Тренировки?

— Это к Стэну, он подберёт что-нибудь щадящее.

Мы попались в легенды, как в сети — у таких не бывает могил...

Джем

Рин.

— Не скучаете? — спрашивает Стэн, отставляя в сторону кружку с чаем.

Есть у него такая привычка: приходя в гости, сначала говорить об общих знакомых, о книгах, травить байки — и только потом переходить к делу. Если, конечно, дело не особо важное. Без разговоров о делах, к сожалению, пока не обходится. Так что застеленный старой клеёнкой стол на нашей кухне видел всё: и потрёпанные карты местности, прижатые по углам кружками, и гору отчётов разных лет, которые нужно было сверить, чтобы уточнить данные, и толстые картонные папки с технической документацией, которые кто-то притащил из очередной вылазки. Разве что бомбу на нём не обезвреживали.

Впрочем, всё ещё впереди.

— Есть немного. — Я встаю, чтобы долить кипятка в его стакан. — Какие предложения?

Если на кухню принести ещё один стул, будет тесно. Обычно табуреток здесь две, поэтому, когда приходит гость, кто-то из нас перебирается на подоконник. Сейчас там устроился Дэй.

— В школу сходить не хотите?

— Куда?! — От неожиданности подавшийся вперёд Дэй едва не навернулся.

Школ в городе было две, одна у бывшего железнодорожного вокзала, в здании, которое раньше занимало какое-то училище, другая — в центре, возле администрации.

— В школу, — повторил Стэн. — Профилактические беседы с детишками, пропагандистская работа, сборка-разборка учебного автомата...

— ...Возможность потрогать живого чистильщика, — закончила я за него.

— И это тоже, — кивнул командир. — Здесь-то ещё ладно, но, если про вашу работу не рассказывать людям, в более благополучных регионах лет через пятьдесят вы рискуете стать городской легендой. Ну что, берётесь?

— Какие дети? — обречённо поинтересовалась я. Была ведь когда-то шальная мысль поступать не в медицинский, а в педагогический.

— От четырнадцати до семнадцати, нормальный возраст. Шумят, галдят, но слушают потом с интересом. На сувениры уж точно не разберут.

— Я слышу в твоём голосе сомнение, — произнёс Дэй, с видом аристократа жестикулируя кружкой с чаем. Эффект оказался несколько смазан из-за малого сходства кружки с хрустальным бокалом. — В чём подвох?

— Ни в чём. Мы, когда на старших курсах училища были, тоже ходили в школы, когда приглашали. Чтобы там помнили, что мы их защищаем, заботимся и будем рады видеть в рядах своих товарищей, когда подрастут. Правда, спички тянули всей подгруппой, чтоб определить, кто пойдёт.

— Курсанты военного училища, — драматически продекламировал мой любимый, — тянут жребий, чтобы выяснить, кого отправить на опасную вылазку в логово цветов жизни. Потом те, кому не повезло, скупо, по-деловому прощаются с товарищами, берут сумки с горой учебного барахла и перебежками, по узким переулочкам, в которых в обычное время гуляет только ветер да редкие тёмные личности, устремляются к школе. Незамеченными перемахивают через забор и проникают в здание с чёрного хода, где их ждут директор и классный руководитель — единственные союзники в предстоящей битве, не считая начальника училища, который перед выходом лично пожал каждому из них руку и сказал, что родные стены их подвига не забудут.

— Ага, примерно так всё и было, — сквозь смех выдавил Стэн. — И ту самую гору учебного барахла по десять раз проверяли, чтобы кто-нибудь из детишек случайно, скажем, пустую обойму не унёс.

— Что ж вы так? — я укоризненно покачала головой. — Надо было гильзы с собой прихватить, пару коробок. В качестве подарков, чтоб суровые туземцы отпустили с миром.

— Там не пару коробок, там пару грузовиков, чтобы хватило младшим братьям и дворовым товарищам. — Стэн по-прежнему улыбался, но его тон уже стал серьёзным. — На самом деле у меня есть достаточно серьёзные причины просить об этом именно вас. Вы меньше всего похожи на плакатных героев. Не хочу, чтобы через те же самые пятьдесят лет люди рассказывали, что чистильщики были секретным проектом министерства обороны, и пули у них ото лба отскакивали.

Утренние сборы заняли несколько больше времени, чем обычная подготовка к выходу на работу. Конечно, никакой парадной одежды у нас не было, да и сама встреча располагала к тому, чтобы идти в форме, пусть она и без знаков различия.

— Радуйся, что она у нас только полевая, — пошутил Дэй. — Меньше всего мне бы сейчас хотелось отглаживать стрелочки на брюках.

— При виде тебя в парадном кителе и брюках со стрелочками скончались бы в муках авторы уставов всего мира, — не выдержала я. Нет, всё-таки фантазия у меня не настолько богатая.

— Надо было тебе две косы заплести, — не остался в долгу любимый, — с лентами, чтобы дёргать.

— Ты только не забывай, что тебе можно отплатить той же монетой.

Так, перешучиваясь, мы вывалились на лестничную клетку. Пару учебных автоматов, запакованных в старые спортивные сумки, Стэн забросил нам ещё с вечера.

Что делать, когда доберёмся до школы, мы совершенно не представляли. Нет, конечно, я помнила, как к нам в класс приходили спасатели и пожарные, рассказывали о своей работе, объясняли, как оказать пострадавшему первую помощь. Оставалось только одно "но": работа чистильщика отличается от работы спасателя примерно как... Проклятье, и ведь сразу и не сформулируешь. Слишком много отдано на откуп интуиции, смутным ассоциациям. Зачастую ты и сам не можешь объяснить, почему поступил так, а не иначе. Почувствовал — и всё.

— Что мы будем им рассказывать? — спросила я вслух.

— Про подготовку. Тренировки, стрельбу. Про кодекс. А потом подождём, пока они начнут задавать вопросы, — Дэй осторожно взял меня за руку, и это прикосновение, как обычно, сказало несколько больше, чем слова.

Улица встретила нас холодным ветром, швырнувшим в лицо редкие капли дождя. Прохожих было немного — почти все уходят на работу раньше. Пробуждающийся город распахнулся перед нами, как детская книжка с объёмными картинками — если, конечно, кто-то стал бы рисовать для детских книжек фабричные здания, редкое золотистое от электрического света окошко на фоне предрассветных сумерек и синевато-серое небо в переплетениях проводов. Но, пожалуй, я бы не отказалась придумать сказку, у которой могли быть такие иллюстрации.

Мысленно я готовилась к тому, что школьное начальство будет реагировать на нас так же, как командиры подразделений и коменданты отдалённых городков. С тех пор, как впервые прозвучало слово "чистильщик", эта реакция не сильно изменилась. Когда нам было по семнадцать, измученные неизвестностью и полным непониманием ситуации мужчины мрачно смотрели на взъерошенных парня и девушку в форме и обречённо бросали в сторону: "И где они только этих детей понабрали!" В девятнадцать или двадцать эта фраза сменилась недоумевающим: "А постарше никого не нашлось?" Теперь, выбираясь за пределы района, мы частенько слышим, предъявляя документы очередному офицеру: "Как долго вы работаете?"

Дэя, кстати, подобные реплики бесили не так уж и долго. Всего первый год или два. Я очень хорошо помню ту историю — такое забудешь! — с исчезнувшим грузовиком на одном из отрезков дороги. В какой-то момент с ним пропала связь — и всё, больше никто не видел ни машины, ни шофёра, ни груза. Самое странное, что с лагерем, к которому шёл пропавший грузовик, связь была — и, разумеется, не дождавшись прихода машины в срок, там решили поинтересоваться, что случилось.

Нет, тогда ещё никто не забеспокоился, слишком часто приходилось давать отпор бандам, поэтому на место предполагаемой пропажи отправилась боевая группа. И с ними связь тоже прервалась внезапно, как отрезало. Не было ни ворвавшихся в эфир звуков перестрелки, ни панических сообщений. Секунду назад радист ещё слышал в наушниках рутинный доклад командира группы — и всё. И вот тогда-то к нам на Базу полетело сообщение: нужна парочка ваших ребят, умеющих обращаться со всяким странным. О таких, как мы, знали мало, но щедро прибавляли от себя — земля слухами полнится. Наверное, кто-то решил, что часть выживших просто рехнулась и теперь палит по глюкам. Хотя наверняка были и те, кто считал, что нас готовили задолго до Ржавчины, по специальной программе. Людям всегда хочется верить, что где-то наверху есть тот, у кого предусмотрен план на любую, самую безвыходную ситуацию. А боги это или правительство, не так уж и важно. И не сказать, чтобы жрецы и политики сильно стремились кого-то разубеждать.

Тогда у штабной палатки мы лицом к лицу столкнулись с мрачным офицером лет сорока, и он, услышав, что именно нас прислали ему на помощь, тихо взорвался, дав выход нервному напряжению последних дней:

— Я похож на вожатого из летнего лагеря? Сопли вам утирать должен, да? Что, взрослые обученные солдаты в этой стране закончились?

И непривычно холодный тон Дэя:

— И сколько же взрослых обученных солдат пропало на той дороге?

На миг я испугалась, что мужчина его ударит. Сгребёт худого невысокого юношу за воротник мешковатой куртки и хорошенько приложит о ближайшее дерево. Военного, наверное, тоже можно было понять: пропавшая группа, ночь без сна и двое несовершеннолетних вместо долгожданных специалистов. Но офицер застыл, словно налетев на стену, а потом спокойно поинтересовался, какую помощь он должен нам оказать.

Об этом... Да, наверное, об этом стоит рассказать.

Дэй.

Вопреки опасениям Рин, наша несхожесть с плакатными героями ничуть не удивила директора школы и нескольких учителей, спустившихся нас встретить. Думаю, они не удивились бы даже шаманам в расшитых алыми и чёрными нитками одеяниях и с вплетёнными в волосы костяными амулетами. Они ждали кого-то, не похожего ни на военных, ни на гражданских — и их ожидания полностью оправдались. Ещё одно занятное свойство человеческой психики.

У нас проверили документы и повели по лестнице на второй этаж. В коридорах было тихо, только из-за дверей кабинетов слышались негромкие голоса. Удачное решение — пригласить нас до конца урока. До поры до времени не будет удивлённых взглядов и толпы школьников. В конце коридора обнаружились широкие двери, за ними оказался актовый зал. Невысокая сцена, несколько рядов скамеек. Копаюсь в памяти, пытаясь найти похожую картинку из детства, но там пусто. Ну не помню я, какой был актовый зал в школе, где учился я, и был ли вообще.

К нашему приходу уже подготовились: у сцены поставили два стола, чтобы разложить автоматы. На сцене — старая кафедра с гербом, то ли государственным, то ли школьным, уже не понять. Я представил, как стою там, наверху, и что-то вещаю собравшимся. Передёрнуло.

— Вам что-нибудь ещё нужно? — спросил директор.

— Нет. — Я поставил сумку на один из столов. — А когда дети придут?

— Минут через двадцать, у них ещё урок не кончился.

Ага, значит, чтобы собрать и привести сюда народ из разных классов, уйдёт минут двадцать пять-тридцать. Директор вышел за дверь, и Рин помогла мне выпутать второй автомат из смятой сумки — загипсованная рука по-прежнему была мне плохой помощницей.

— Волнуешься?

Она покачала головой.

— Просто пытаюсь вспомнить себя в этом возрасте, чтобы получилось рассказать поинтереснее.

— И какой ты была в пятнадцать?

— Я ведь говорила. Замкнутой. Любила читать, не ладила с одноклассниками. Им почему-то казалось, что я их презираю, раз не хочу ходить с ними на танцы. Они считали меня беспомощной, пока я не облила грязной водой из ведра парня, который вклеил мне жвачку в волосы. Представляешь, белая рубашка, синие брюки — и вода, которой перед этим уборщица отмыла весь кабинет, но ещё не успела вылить. Чёрная-чёрная.

— Жаль, что я не знал тебя в пятнадцать. — Я легонько поцеловал её в висок. Сейчас это была не столько нежность к любимой женщине, сколько попытка согреть до сих пор живущую в её душе нескладную девочку в синем форменном платье, которую я знал только по фотографиям. — Хотя для начала пришлось бы выбить несколько зубов и выкрутить пару рук. В элитных школах это полезно.

Прозвенел звонок, и через пару минут начали подтягиваться самые дисциплинированные из школьников. Некоторые смущённо здоровались, мы отвечали им. Другие просто проходили в зал и рассаживались на скамейках, пристроив на пол сумки и рюкзаки. Когда, наконец, собрались все, мы с Рин поднялись на сцену. Слово взяла худая дама средних лет с убранными в тугой узел русыми волосами.

— Дети, — откашлявшись, начала она, — сегодня мы пригласили в гости специалистов, занимающихся зачисткой неисследованных территорий. Они расскажут о своей работе...

Я прошёлся по сцене, с расстояния двух шагов изучил кафедру. Так она мне нравилась ещё меньше. Тогда я уселся на край сцены, Рин последовала моему примеру.

— Привет. Мою напарницу зовут Рин, меня — Дэй. О чём вы хотели бы услышать?

Поначалу поднялся тот ещё гвалт. Всё-таки целый зал школьников — достаточно шумное сборище. Сквозь общий гам прорывались отдельные вопросы тех, кого природа не обделила лужёными глотками.

— А какое у вас звание? — это мальчишка в клетчатой рубашке, он всё никак не мог усидеть на месте, то оборачиваясь к сидящим позади него товарищам, то поминутно переставляя сумку.

— Ты что, с дуба рухнул? У чистильщиков не бывает званий, — худенькая девчонка с толстой пепельной косой. Наверное, отличница.

— А как вас готовят? К вам можно попасть?

— Тихо! — а это из последних сил надрывается учительница со строгой причёской. И чувствуется, что голос у неё натруженный — вон, на кашель сорвалась. Тогда я привстал и рявкнул. До Стэна мне, конечно, далековато, он шёпотом иногда как скажет — рысью рванёшь выполнять, но послушались. Замолчали. Не потому, конечно, что я такой замечательный педагог, просто интересно им.

— Народ, вопросы лучше по очереди. А то к следующей вылазке мы с Рин без слуха останемся.

По залу расползлись неуверенные смешки. Рин улыбнулась.

— Вы правы. Воинских званий у чистильщиков действительно нет.

Кто-то из самых дисциплинированных вскинул руку. Я кивнул, и мальчишка спросил:

— А вы всегда работаете в паре?

Снова ответила Рин:

— Работать в одиночку запрещено, тебя всегда должен кто-то прикрывать. Обычно чистильщики работают устоявшимися двойками или тройками. Но, если объект слишком велик или степень опасности высокая, могут собрать и большую группу. Мы с Дэем вместе с семнадцати лет.

Она пропустила слово "работаем", но едва ли заметила это. Если честно, я ждал дежурного вопроса о нашем родстве, но школьники неожиданно оказались проницательнее взрослых.

— А как вы работаете? — снова встрял обладатель клетчатой рубашки.

— Выходим на зачистку в заданный квадрат. Степень важности района определяет глава Базы, это зависит от того, что там было раньше, и как мы можем использовать эту территорию. Обычно это сутки или трое.

— И что там происходит? — вопрос от девочки с каштановыми хвостиками.

— Иногда ничего, — не стала умалчивать Рин. — И это повод порадоваться — если там оказываются только развалины и останки. Погибших хоронят, мы составляем отчёт о степени пригодности домов для жилья: что ещё можно восстановить, что лучше снести.

— А иногда?..

— А иногда — всё что угодно.

— Может, расскажете пару случаев из практики? — перехватывает инициативу учительница. И Рин рассказывает — про светловолосого парня из коттеджного посёлка.

— А что это было? — школьники выстреливают вопросами с пулемётной скоростью.

— Не знаю, — пожал плечами я. — Есть целая куча объяснений, научных и мистических. Обитатели параллельных миров, совсем не похожих на наш. Призраки. А, может, мы просто позабыли свои собственные легенды, и потому не можем вспомнить, как называются эти существа и явления. Мы знаем только, что после нас они уже не возвращаются.

Невысказанные вопросы теснились, словно забивая пространство. И где-то среди них прятался один, как единственный нужный ключ в глухо звенящей связке. Остальные — как ключи от комнат, но этот открывал входную дверь. И он всё же прозвучал.

— Расскажите, как для вас всё началось.

Шесть лет назад.

Дэй.

Проснулся я от того, что начал рассыпаться потолок. Мы спали на первом этаже почти достроенного здания. Там уже были стёкла в окнах, нормальные двери и вообще было теплее, чем в вагончиках.

Ползущая по стене трещина не добавила оптимизма. Рядом зашевелились другие рабочие.

— Подъём! — заорал я не своим голосом. Выскочить мы успели в тот момент, когда со стен и потолка крупными кусками посыпалась штукатурка.

Первая мысль была — землетрясение. Но, оказавшись во дворе, я понял, что почва из-под ног не уходит.

А дом, который мы строили, продолжал потихоньку так складываться внутрь. В свете одинокого фонаря картина получалась нереальная, но в чём-то даже красивая.

— Что это? — спросил кто-то.

— Заказчик на материалах сэкономил.

Я не отвечал. Я смотрел на стоявший рядом экскаватор и не понимал, чем же он мне так не нравится. Пятно ржавчины на ковше. Что-то я его не помню.

Мне не почудилось: ржавчина постепенно разрасталась, охватывая всё новые детали машины. Вот уже зияет дырами ковш, будто экскаватор простоял под открытым небом без ухода и пользы не один год, вот трескается и осыпается стекло в кабине, предварительно помутнев. Рядом так же складывался и оседал трухой строительный вагончик. Получается, что всё вокруг... стремительно стареет?!

Каюсь, первым делом я схватился за лицо — убедиться, что на живую материю эта штука не действует.

Впрочем, иначе мы все уже были бы дряхлыми стариками.

Моя и без того потрёпанная куртка тоже не обрела новых повреждений.

А потом меня как молнией ударило: там, за бетонным забором стройки — целый город. Мирно спящие люди, которых просто погребёт под завалами. И Рин.

Проржавевшая решётка ворот сорвалась с петель, стоило мне её толкнуть.

— Здесь сейчас всё рухнет. Собирайте всех, кого можете, и уходите из города. Чем дальше от многоэтажек, тем лучше.

...Когда я бежал по тёмной улице, почти физически ощущал, как трескается и крошится асфальт под моими ногами.

Мне повезло. В любом новом для себя городе я всегда старался облазить все закоулки и сейчас отчаянно срезал путь через дворы, щели в заборах и гаражи.

Приметы непонятного катаклизма попадались тут и там: проржавевший насквозь остов автомобиля, припаркованного у подъезда, пятна сырости и расползающиеся на глазах трещины на стенах новостройки. Один раз в двух шагах впереди меня обрушился декоративный балкон старинного здания. На другой стороне улицы застыл с открытым ртом молодой патрульный. Я рванулся к нему, встряхнул за воротник.

— Город рушится. Надо выводить людей. Понимаешь?

Вряд ли он понял, но схватился за рацию. Не знаю, мог ли я сделать больше тогда.

Уже подбегая к дому Рин, я слышал на соседней улице отрывистые команды и шум машин. Быстро военные среагировали... Молодцы. Интересно, а если армейский грузовик заполнить людьми, сожрёт его эта пакость или нет?

И тут я остановился. Потому что дома не было. Совсем. Большая куча битого, растрескавшегося кирпича. Не знай я, что тут произошло, решил бы, что это заброшенное лет пять пожарище.

Рин... Почему... так? Неумелые губы, тяжёлые расплетённые косы с горьким ароматом безымянных трав...

Неужели всё только ради этого?

Почему ты?!

Хотелось выть, рвать ткань мироздания в куски и орать: "Верните её! Чем она заслужила?"

А чем заслужили ещё несколько тысяч, каждый из них?

— Что стоишь? — рявкнули мне на ухо. — Тут в соседнем доме ребёнок маленький, а мать в ночную смену ушла. Дверь снести не можем.

И я пошёл, механически переставляя ноги, потом побежал. Дверь высаживали с какими-то незнакомыми мужиками, стараясь не слушать испуганный плач за ней. Этаж был не то второй, не то третий, и кто-то всё время боялся, что пол под ногами рухнет до того, как мы закончим. Но мы успели.

Меня затянуло в человеческий поток, выплёскивающийся с боковых улиц на главную, самую широкую. Правильно, там меньше риска, что какая-нибудь высотка обрушится на толпу. Я отупел от ходьбы и пережитого горя. Если б споткнулся с риском быть затоптанным — вряд ли бы попытался подняться.

Показалось, что впереди мелькнул серый плащ. Я рванулся, протискиваясь между людьми. Только бы не показалось, только бы не... Рин ковыляла рядом с группой военных, подставив плечо высокому парню в камуфляже. Его правая нога было наспех замотана бинтами, он избегал на неё наступать и тяжело наваливался на девичье плечо. Я поспешил подменить девушку. Рин подняла голову, словно проснувшись.

— Дэй... — На другие слова сил уже не осталось, тень улыбки скользнула по губам. Я должен был сказать ей.

— Твои родители...

— Я знаю. У них рация, — слабый кивок в сторону военных, — передавали сообщения о разрушениях. Улицы, дома. Я у сокурсницы ночевала. Не спали, к зачёту готовились. Услышали, выскочили. Она с родителями к окраине, а я своих искать. Только нашла раньше этих. А узнала... потом.

Я промолчал. Только стиснул её ладонь свободной рукой — той, что не поддерживала солдата.

Рин сильнее, чем кажется. Но всё равно пугающе хрупкая.

Мы уходили из города. Уходили, оставляя за собой обглоданные взбесившимся временем остовы домов. То, что уцелело, быстро уничтожит наступающий лес.

Мы уходили в никуда.

Позади нас рассыпался в пыль привычный мир.

Сейчас.

Рин.

— Вы уже тогда поняли, что это надолго? — Я с трудом различаю мальчишку в третьем ряду, перед глазами всё ещё стоит умирающий город. И лица родителей. Это не похоже на чувство вины: случись мне повернуть время вспять, я бы и тогда не отступилась от Дэя. Но давнее непонимание осталось между нами навеки. Одна из тех ран, что ноют до сих пор. Их нет. И больше не будет. Мы с отцом никогда не закончим наш спор. Мама никогда не допишет статью в институтский еженедельник. Они не придут на церемонию моего выпуска. Да и самой церемонии не будет. Знали бы мои преподаватели, что практику мне придётся начать несколько раньше, чем предписывали правила.

— Конечно, поначалу все надеялись, что ситуация под контролем. — Мне наконец-то удаётся обуздать собственные воспоминания. — Потом выяснилось, что военные не могут связаться ни с командованием, ни с властями. К нашему лагерю начали прибиваться беженцы из других городов. Где-то время сходило с ума, где-то из тёмных углов и подвалов приходили существа, смутно знакомые по детским кошмарам — и убивали. Были и люди, которые рассказывали о раздваивающихся тенях, готовых броситься на любого, о том, как за дверью родного дома вдруг открывались бескрайние пустыни или улицы неизвестных городов — давно мёртвых городов.

Сколько заплутало в этих слоях реальности, сколько сгинуло навсегда, сделав роковой шаг, мы, наверное, никогда не узнаем. Рассказчикам не верили... До поры до времени. Цеплялись хоть за какое-то логичное объяснение происходящего. Сначала мы просто пытались выжить, разыскать склады, где можно было добыть еду, оружие. Подбирали выживших. Потом зачищали и отстраивали города.

А потом кто-то произнёс это слово — Ржавчина. Эпоха получила имя. Теперь я понимаю, что тот, первый год был переломным. Маятник раскачивался, от слишком многих причин зависело, утонут ли остатки страны в анархии, когда каждый сражается только за себя, или у нас получится спасти хоть что-нибудь.

— У нас за дверью кладовки что-то пряталось, дня за два до начала, — серьёзно сказал парень в сером свитере. — Мать не верила, говорила, мне всё приснилось. А какое там "приснилось", если за дверью что-то стояло, будто там полок нет, просто ещё одна комната. Кошка, конечно, могла бы шуршать, но наша кошка умерла две недели назад.

— У меня не было животных, — я покачала головой. — А вот у подруги кот тоже умер за неделю или две. Я ещё тогда подумала: многовато смертей. И у преподавательницы — кошка, и из подвала дворник нескольких вынес. Тогда все думали — вирус. Наверное, они как-то предчувствовали, а то и пытались сдержать то, что на нас надвигалось. Недаром раньше говорили, что кошки — стражи границ.

Кошки не сразу вернулись в наши города. Бывало и так, что из поездок в Столицу или из дальних рейдов люди привозили свёртки, из которых высовывалась любопытная усатая мордочка и острые уши. Когда одна из привёзённых на Базу кошек оказалась беременной и спустя несколько дней окотилась, это стало ещё одним знаком: осколки мира понемногу становятся на место.

Когда всё началось, самым старшим из этих ребят было лет по девять. Может, им даже пришлось проще, чем взрослым — детская психика более гибкая — но нехватку продуктов и лекарств сложно назвать благом. Им и сейчас нелегко: в шестнадцать-семнадцать лет они уже работают, на заводах их пристраивают к какому-нибудь делу и обучают одновременно.

Интересно, сколько лет будет нам с Дэем, когда подрастут другие семнадцатилетние, похожие на нас прежних?

Шесть лет назад.

Дэй.

На колонну грузовиков мы натолкнулись случайно. Нас спросили только:

— У вас тоже?

Ответа не требовалось.

У дороги стихийно вырос лагерь беженцев. Две-три палатки для раненых. Костры. Военные раздавали одеяла и сухпайки. Значит, хоть где-то успели эвакуироваться организованно.

Наш подопечный оказался в руках медиков.

Быстро темнело. Я с сомнением смотрел на Рин. Как она перенесёт ночёвку почти на голой земле? Погода сейчас тёплая, но осень есть осень, и ночью холодает.

Рин меж тем бросала в висящий над костром армейский котелок какие-то травы. Рядом сидела уже виденная мною женщина с тремя детьми. Мелкие, которым полагалось быть шустрыми и непоседливыми, устало жались к матери.

— Простудился, — кивнула Рин на одного из детей, мальчика лет пяти. — А тут ни лекарств, ничего. Не знаю, что делать.

— Ничего, что-нибудь придумаем. У военных-то наверняка аптечки есть.

Я успокаивающе коснулся её плеча и пошёл дальше, туда, где лежали раненые. Там человек в камуфляже, встав на какой-то ящик, обращался к группе беженцев, преимущественно мужчин.

— Мы сейчас пытаемся связаться с другими городами. Нам нужен бензин, чтобы двигаться дальше. Переночевать придётся здесь.

— Раненых и ребятишек в грузовики бы на ночь, — подал голос худой, рабочего вида мужик.

— Обязательно, — согласился военный и добавил как-то совсем буднично: — У меня не хватает людей, нужна ваша помощь.

— Не вопрос, поможем, — сказал я. Кажется, громче, чем следовало — половина народу обернулась в мою сторону. Я вдруг смутился — впервые за несколько лет. — Вы только скажите, что делать.

— Конечно, — отозвался военный. — Нужен бензин. У нас есть карта района, но мы не знаем, уцелели ли хоть какие-нибудь заправки. Так что надо взять несколько легковых машин и выбраться на разведку.

— Ну, у меня машина на ходу, даже на бензин вас не придётся грабить, — сказал парень в джинсовом костюме. — На подъездах к городу понял, что что-то не то творится, и повернул. Когда ехать?

— Сейчас.

На багажнике какого-то автомобиля расстелили карту, и несколько водил сразу же склонились над ней. Я протолкался вперёд.

— Парень, а тебе чего? — раздражённо спросил кто-то.

— С вами поеду.

— Без детей разберёмся, — пробормотал тип в шофёрском комбинезоне с эмблемой какого-то супермаркета. Можно подумать, я не знаю, что дело не в возрасте, а в моём уличном виде. Не вызываю доверия, что тут поделаешь.

Не успел я додумать эту мысль, как на плечо мне опустилась тяжёлая рука.

— Со мной поедешь. — За спиной стоял тот самый парень в джинсе. Теперь я разглядел его получше. На вид — лет двадцать пять-тридцать, но светлые короткие волосы густо пересыпаны сединой, и потому кажутся почти белыми. Может, жизнь была неласкова, может, просто фамильное. Такое тоже бывает, нечасто, но бывает. Глаза светло-серые, насмешливые. Абсолютно не вяжущийся с осенью загар. — Какая там трасса?

— Вот эта. — Красный карандаш прочертил линию в извилистой паутине дорог — так ребёнок, разгадывающий головоломку в журнале, вычерчивает выход из лабиринта. Карта, кстати, не армейская, простой автомобильный атлас, такие в любой придорожной забегаловке продаются.

— Замётано, — кивнул парень и обернулся ко мне: — Время на сборы нужно?

— Только девушку предупредить.

Машина у этого типа оказалась самой обычной, чёрный "айлерн", не слишком новый, но ухоженный. Когда я разыскал её на обочине, парень как раз укладывал в багажник канистры. Вот он, основной плюс "айлерна", помимо неприхотливости — увезти на нём действительно можно много. Хотя вообще-то в машинах я разбираюсь плохо.

— Забыл спросить, как тебя зовут, — честно выпалил я.

— Стэн Анхарт. А ты?

— Дэй.

— Дэй — и всё?

— И всё. — Я прошёл к передней дверце и забрался на сиденье рядом с водительским. — Едем?

— Пристегнись, — дружелюбно посоветовал Стэн с интонацией бывалого гонщика.

Гонки по опустевшим дорогам, правда, не получилось, получился заезд с препятствиями: мы останавливались, чтобы оттащить с пути сломанные ветки, а один раз пришлось объезжать по обочине пробку, в прямом смысле слова запечатавшую дорогу. Естественно, правила дорожного движения это, мягко говоря, не одобряли, но Стэн здраво рассудил, что в такой ситуации на правила можно и наплевать. Я с опаской оглянулся на брошенные машины — в беспорядке остановившиеся на дороге, с распахнутыми дверями.

Ясно, что бросали их в спешке, ни одну даже не попытались хоть сколько-нибудь аккуратно припарковать на обочине — лишь бы скорее покинуть опасное место. Тел мы, хвала богам, не нашли, но о судьбе людей можно было только гадать.

— Сейчас начнётся, — мрачно предрёк Стэн, — пустые магазины, пустые дома, пустые машины.

— Что начнётся? — не понял я.

— Нашествие любителей поживиться, естественно. Знаешь, я верю в человечество. Правда, верю, сам видел, на какое благородство люди способны. Вот только в человечестве есть своя доля дерьма. И когда случается хоть какая-то встряска — гражданские волнения, война, катастрофы — дерьмо, как ему и положено, выплывает наверх. Перестаёт прятаться за приличиями, законами, общественным мнением. А для кого-то это ещё и способ поквитаться с соседом или коллегой. Вдруг у него зарплата больше или жена красивая, так почему бы не оторваться напоследок?

— И что будем делать?

— Сначала — много стрелять, — невесело усмехнулся Стэн, — подбирать выживших, кормить, лечить. Вот только самые главные проблемы начинаются после стрельбы. Если бы пули все вопросы решали, мир был бы идеален, а политики вообще остались не у дел.

— Далеко нам ещё ехать? — Нелегко всё-таки пустить в себя осознание того, что мир изменился сразу и навсегда, и, даже если мы найдём способ выбраться из той ямы, в которую стремительно покатились, прежним он не станет. Нет, так и с ума сойти недолго.

— Судя по карте, полчаса. — Стэн сверился с красной карандашной линией, петлявшей в лабиринте автодорог. Я заметил на приборной панели наклейку с телефоном проката автомобилей — значит, машина не его. — Главное, чтоб хоть эта заправка была цела.

За спиной уже осталось несколько штук пустых бетонных коробок, будто бы простоявших под дождём и снегом не один десяток лет. Ещё несколько объектов, отмеченных на карте, просто исчезли в никуда.

— Как ты думаешь, что случилось?

— Не знаю. Но не рассчитываю, что это быстро закончится.

Заправка, каких я много перевидал за четыре года, обнаружилась спустя ешё десяток километров. С магазинчиком и небольшой гостиницей, надо же. Может, и продуктов получится привезти.

Я толкнул дверцу машины.

— Идём?

— Погоди, — остановил меня Стэн, — что-то мне тут не нравится. Вон внедорожник стоит, такой автомобиль просто так не бросят.

— Что делать будем?

— Бардачок открой.

Под кучкой каких-то бумаг обнаружились два пистолета.

— Знаешь, как пользоваться? — Вот интересно, кем он меня считает? Юным налётчиком из подростковой банды? Ладно, не буду разочаровывать.

Я снял оружие с предохранителя, дослал патрон в ствол и осведомился:

— Это ведь армейский образец, его гражданскому населению не продают?

— Эй, я же не спрашиваю, кто тебя стрелять учил?

— Кавалер ордена Светлого Пламени, — честно ответил я, выбираясь наружу.

Вот только моим отцом он стать не захотел.

Канистры мы наполнили быстро, на заправке никого не оказалось.

— Проверим гостиницу? Вдруг здесь люди остались?

— Давай.

За стойкой регистрации было пусто. Я обошёл её и чуть не споткнулся о труп старика в чёрных брюках и клетчатой рубашке. В том, что человек мёртв, сомнений не возникало — сложно не заметить на затылке выходное отверстие от пули. Я перевернул мертвеца и закрыл ему глаза.

— Стэн! Мы тут не одни.

— Ясно, — ни следа эмоций в голосе, — надо обыскать дом. Я иду впереди, ты прикрываешь спину.

На первом этаже были только хозяйственные помещения — кладовки и кухня. Мы поднялись на второй, к номерам. И тут Стэн остановился, да так резко, что я едва не врезался в его спину.

— Что?

— Тише. Не слышишь? — Стэн прошёл к четвёртой от начала коридора двери. Хриплый, сорванный женский голос, словно его обладательница уже устала кричать.

— Нет... Не надо, пожалуйста...

А вот звук удара не расслышать было сложно.

— По счёту три, — тихо, одними губами. Мощным пинком Стэн вышиб дверь.

— Оружие на пол, руки за голову!

Впрочем, первое было лишним. Пистолет лежал на тумбочке в изголовье кровати. Парень — глаза в пол-лица, белый как простыня — тщетно пытался трясущимися руками натянуть штаны. На кровати скорчилась девчонка младше меня года на два. Синяк под глазом и изодранное платье.

— Дэй, возьми его ствол.

Я засунул второй пистолет за ремень джинсов и подошёл к девочке. Она отшатнулась, готовая увидеть врага в каждом.

— Тс-с, тише. — Ох, не умею я с детьми обращаться. — Никто тебя не тронет. Как тебя зовут?

Я набросил на худенькие плечи мятое покрывало.

— Как твоё имя?

— Лита.

— Лита. А я Дэй. Это Стэн. Ничего не бойся. Мы друзья.

— Много вас тут? — Стэн. Так и не успевший надеть штаны насильник стоял перед ним на коленях. Никогда не думал, что можно соединить шёпот с такими интонациями.

— М-мы... Ааа... — Кажется, человека очень нервировало дуло пистолета под самым носом.

— Не слышу. — Стэн наотмашь ударил его по лицу, и парень отлетел в угол, сбив по пути табуретку. — Сколько вас ещё тут?

— Чет-четверо.

— С тобой?

— Б-без.

— Подъём. — Стэн взмахнул пистолетом. — Вставай, говорю. Штаны не забудь застегнуть. Лита, закройся и никого не пускай. Мы постучим вот так. — Он трижды стучит по тумбочке и через небольшой промежуток — в четвёртый раз. — Всё поняла?

Литы хватило только на слабый кивок.

— А ты, — это уже пленнику, — иди, покажешь, где твои друзья. И учти: пикнешь — мозги вышибу. — Ствол упёрся парню в затылок.

Мы вышли, замок за нашими спинами щёлкнул — Лита заперлась. Мы осторожно двинулись к центру коридора. Там, насколько я знаю, обычно бывает что-то вроде комнаты отдыха с телевизором и видаком. Похоже, я не ошибся. Из-за приоткрытой двери слышались голоса и пьяный смех.

Стэн подтолкнул парня стволом в спину.

— Открывай дверь.

Мы заняли позиции по обе стороны проёма, как полицейские в фильмах. Наш пленник шагнул в комнату.

— О, Раккар! А мы заждались, когда наша очередь.

На этот раз Стэн не стал ничего говорить. Он просто пинком отправил Раккара на пол и пристрелил сидящих на диване мужчин. Троих.

— Недостача. — Стэн за вихры приподнял голову лежащего насильника. — Где ещё один?

Где бы ни был, наверняка уже услышал выстрелы.

— Где, падаль?!

— Что... Ах вы, ...!.. — Четвёртый появился на пороге, вытаскивая пистолет из-за ремня.

— Стэн! — выкрикнул я и неожиданно для себя самого спустил курок. Мне казалось, я делаю это слишком медленно, что я не успею. Удар сердца. Расширившиеся зрачки человека на пороге. Отдача. И ещё раз.

— А ты молодец, сразу среагировал. Только в следующий раз лучше не в грудь, а в голову.

— В следующий раз?!

— Ладно, иди. Забери девочку, я тут закончу.

Только выйдя за дверь, я понял, что имел в виду Стэн, говоря "закончить". Выстрел. Один. Второй — это он решил подстраховаться с тем, кого убил я? Стэн нагнал меня у двери номера, где мы оставили Литу.

— Это было обязательно?

— А что с ним было делать? В лагерь тащить? А вдруг он что-то подобное решит вытворить? У тебя ведь девушка есть.

— Ладно, закрыли тему.

Я постучал, как условлено.

— Лита, это мы.

Ещё около часа ушло на то, чтобы помочь Лите собрать хоть какие-то вещи — видимо, она часто оставалась здесь на ночь, чтобы помогать старшим, и поэтому небольшой шкаф с одеждой у неё был. Сама она оказалась не в состоянии справиться с несложной вроде бы задачей, и я нашёл спортивную сумку и быстро начал перекладывать в неё джинсы, футболки, полиэтиленовый пакет с бельем. Девочка молчаливой тенью стояла за спиной, наблюдая за сборами. Хорошо бы отправить её в душ, пока есть время, но воды нет, водопровод повреждён — я проверял.

— Одевайся, — я постарался вложить в слова побольше тепла, — я подожду за дверью.

Вот что в таких случаях полагается делать? Психолог нужен. И тест на беременность. В самое ближайшее время. И... Со злостью я саданул кулаком по дверному косяку — боль несколько отрезвила. Если бы застреленный парень появился сейчас передо мной, я бы с удовольствием убил его ещё раз. И ещё. Странно, что волна ненависти нахлынула уже после перестрелки — если, конечно, её можно было так назвать. В фильмах на то, чтобы перебить всех противников, тратили чуть ли не полчаса, гильзы сыпались веером, а патроны всё не кончались и не кончались. У нас же на всё ушло от силы несколько минут. Наверное, именно поэтому эмоции пришли с опозданием. Интересно, так всегда? Надо Стэна спросить, похоже, для него такие ситуации в порядке вещей.

Вынырнув из собственных мыслей, я сообразил, что Лита что-то слишком долго возится. Руки бы на себя не наложила. Я торопливо стукнул в обшарпанную дверь, опасаясь услышать в ответ тишину, но тут девочка вышла сама. Из немногочисленных вещей она выбрала самую мешковатую футболку и свободные джинсы.

— Идём. — Я хотел протянуть ей руку, но вовремя вспомнил, что в таких случаях лишние прикосновения противопоказаны. Внизу за стойкой уже было пусто: Стэн куда-то унёс тело. Видимо, на задний двор, чтобы похоронить. Оказывать подобные почести бандитам никто не собирался — некогда.

— Где дедушка? — тихо спросила Лита, пустым взглядом скользя по стойке.

— Лита, он... — начал я, но девочка меня перебила:

— Знаю. Его надо...

— Стэн этим займётся.

— Я хочу видеть. — Лита упрямо вскинула голову, меж её бровей залегла взрослая морщинка. И я сдался.

— Идём.

В конце концов, каждый заслуживает возможности попрощаться.

Стэн раздобыл где-то лопату и теперь сосредоточенно вгрызался в сухую плотную землю. Тело лежало рядом, завёрнутое в найденную в доме простыню.

— Помогай, — хмуро бросил он, — там вторая лопата у гаража.

— Как звали твоего дедушку? — спросил я Литу, спрыгивая в порядком углубившуюся яму.

— Дедушка Сарек, — тихо всхлипнула та.

С могилой мы управились довольно быстро. Только раз я оторвал взгляд от коричневых комьев земли, вытер вспотевший лоб. Задний двор. Гараж. Окошки комнат. Остов какой-то машины у стены дома. По-осеннему голое дерево вдалеке. Небо хмурится, словно собираясь пролиться мелким противным дождём. Более обычный пейзаж сложно придумать. И посреди этой тишины и покоя мы роем могилу. Сколько их ещё будет?

Вопреки ожиданиям, Лита не расплакалась ни когда мы опустили тело в сырую глубину ямы, ни когда бросили вниз по горсти земли. И только потом спросила:

— Куда теперь?

— В лагерь, — сказал Стэн, — не бойся.

Когда мы уже сидели в машине, он вдруг невесело улыбнулся.

— Не поверишь — съездил в отпуск. Думал, месяц без стрельбы, без ночных побудок. И вот во что влип.

— Значит, ты военный?

— Да, офицер. Из тех, кого на Острова занесло служить. — Стэн окинул меня внимательным взглядом. — И я не дурак. Этот убитый у тебя не первый, так?

Пришлось играть роль крутого уличного парня до конца.

— Я же не спрашиваю, откуда у тебя пистолеты в бардачке. Отпускнику они явно не положены.

После того дня был вечер — тёмный, тревожный, разорванный пламенем костров и резкими окриками. Поток беженцев не прекращался. Кого-то приводили или привозили на чудом уцелевших машинах спасатели, кто-то приходил сам. Ночь вышла короткая, больше похожая на забытье. Я вдруг проснулся — голова ясная, хоть вступительные экзамены сдавай — встал, стараясь не разбудить Рин, и осторожно прошёл меж спящих к костру. Он ещё не успел прогореть.

Завтра всё изменится. Не только для нас — для всего мира. Мир начнётся с нового листа. И каким он станет, будет зависеть от каждого, как бы пафосно это ни звучало.

Я достал из нагрудного кармана паспорт. Несколько страничек плотной бумаги, дрянного качества фотография, колонка данных. В семнадцать лет положено менять документы. Тёмно-зелёная книжечка полетела в огонь. Если всё получится, в новые документы я впишу имя, которое мне больше подходит. А если нет, то формальности тем паче никому не будут нужны.

Но об этом я точно не расскажу никому, кроме Рин.

Сейчас.

Рин.

— А вам было страшно?.. — Интонация спрашивающего какая-то оборванная. Словно он стесняется вопроса. Понимаю, мне в детстве тоже казалось, что взрослые и сильные страха не испытывают, ведь весь мир создан для них. Хотя тут, кажется, дело в другом: героям не положено бояться.

Увы, ребята, сейчас я вас разочарую.

— Было, конечно. Особенно на первом самостоятельном задании.

Дорога.

А мёртвые сказки

Не стали травой...

Джем

Шесть лет назад.

Высаживают нас километра за три от места происшествия. Слепой отрезок трассы, где пропал грузовик и посланная ему на выручку боевая группа, кто-то из инструктировавших нас офицеров назвал именно так. Дальше — нельзя, неосторожный водитель рискует повторить судьбу своего предшественника. Виноватый взгляд шофёра жёг кожу всю дорогу. В его глазах вчерашние подростки, отправившиеся на такое задание, без сомнения, были смертниками, которых бросили в самое пекло из-за нехватки настоящих бойцов. И я была очень благодарна ему за то, что жалостливое "вам хоть восемнадцать-то исполнилось?" так и осталось несказанным. Он только бросил коротко: "Удачи", — и это стоило всех прочувствованных речей мира. Прежде чем выпрыгнуть из внедорожника, я зачем-то покосилась на своё отражение в зеркале дальнего вида — полузабытая привычка из жизни, навсегда оставшейся за поворотом. Рамка вместила немногое — россыпь камуфляжных пятен на куртке и пряди неровно подрезанных чёрных волос.

Предзимье. Листья уже опали, по утрам случаются заморозки, руки без перчаток на холодном ветру сразу же зябнут. В городе в это время было бы теплее. Самая обычная дорога — асфальтовая лента убегает за поворот, слева и справа — лесополоса, сверху — серое небо. Самое обычное утро. Как и то, в котором несколько дней назад растворились десять человек.

— Мы не будем сходить с дороги, — говорит Дэй, быстро проверяя запасные магазины для автомата.

— Почему?

— Потому что предыдущая группа, скорее всего, так и сделала — и им это не помогло. Значит, от того, что нас ждёт, в кустах не спрячешься.

В принципе, это и так было ясно, но уж больно хотелось хоть как-то разбить на куски звенящую тишину. Обычная дорога не бывает тихой: даже на самой неоживлённой трассе шумят машины; летом, если сойти на обочину, можно услышать комариный писк; если рядом лес, нет-нет, да и выскочит какая-нибудь живность, перебегая непонятно зачем вторгшуюся в чащу асфальтовую полосу. Для комаров уже совсем не сезон, сплошной поток машин явно прервался надолго, но здесь не слышно даже ворон, которым и на юг-то вроде как улетать не с руки. Я задумчиво поковыряла носком ботинка подмёрзшую траву у края дороги. Куда теперь улетают птицы? Не знаю.

От такой тишины любое существо, если природа наделила его хоть каплей разума или хорошими инстинктами, обязано бежать, путая след и не оглядываясь, чтобы, не дай боги, не увидеть. Люди, пожалуй, единственные создания, которые упрямо ломятся туда, откуда надо бы уносить ноги. У людей есть долг и приказ.

Мы с самого начала взяли хороший темп. Разговоры пришлось прекратить — можно не услышать какой-нибудь важный звук — и обмениваться только короткими деловыми фразами: далеко ли идти — следи за лесополосой — стоит ли делать привал.

Стоит, конечно. Но быстро и с оглядкой, присесть на обочине, съесть что-нибудь из пластиковых контейнеров с сухпайками — и снова в путь. Ночевать здесь негде, но, даже будь неподалёку брошенный мотель или гостиница, я бы не рискнула спать возле этой дороги. Не только из-за холода. Я вдруг нервно хихикаю. Что будет, если мы пройдём весь маршрут без приключений? Нам поверит хоть кто-нибудь кроме тех, кто вместе с нами видел чёрные тени в зеркалах пустого торгового центра или хоронил вросших во влажную землю людей? По-настоящему вросших, как пролежавшие много лет на одном месте камни — и таких же холодных и тяжёлых. Мы выжгли ту небольшую полянку, не пожалев драгоценного бензина. Да, похороны вышли необычные, огненные. Мы почему-то побоялись отдавать земле этих мертвецов — не зря они так прочно в неё вросли.

Линии электропередач были по большей части оборваны, и провода змеились в жухлой осенней траве. Я по привычке избегала наступать на них, если попадались на асфальте. Со дня на день ждали первого снега, чтоб укрыл мёртвую траву, развалины и свежие могилы. Ждали — и боялись. Страшное дело — зимовать в палаточных лагерях. Но с низко нависшего серого неба не упало ни снежинки. Оно и к лучшему. Метель или снегопад нам сейчас совсем ни к чему.

Больше всего это было похоже на великанский конструктор, рассыпанный великанским ребёнком. Подарили мне в детстве такой набор, он назывался "Национальный парк". Здоровенная доска, на которой можно укрепить несколько холмов, выложить между ними озеро из синих плиточек конструктора, насадить лес пластиковых деревьев и поселить редких животных, подлежащих охране. Так вот, если бы на мой пластиковый лесок уронили мяч или мамину любимую вазу с верхней полки, получилось бы что-то подобное. Деревья, росшие по обеим сторонам дороги, оказались повалены, путь перегорожен. Довольно старые деревья, кстати: обычно такие вблизи проезжей части вырубают, чтобы не рухнули на машины, а здесь, видно, не успели. Ну не выросли же они за несколько дней? Дорога узкая, в две полосы, никак не федеральная трасса, и толстые стволы перекрыли её намертво, подмяв металлическое ограждение. Вверх взметнулась мешанина ветвей, покрытых ещё не опавшей коричневой листвой, и казалось, что перед нами выросли кусты. Странно, большая часть веток должна была подломиться при падении. Я отчётливо представила, как грузовик тормозит перед чудовищной баррикадой, как водитель, матерясь, выпрыгивает из кабины, подходит к завалу, со злостью пиная ближайший ствол, и пытаясь, как и мы, разглядеть что-то за лиственной стеной. Потом поворачивается к деревьям спиной, собираясь снова забраться в машину и связаться по рации хоть с кем-нибудь, а то и просто рвануть обратно: чтобы разобрать такое, нужен не день и не два. И в этот момент тонкая веточка цепляется за его куртку, протыкая рукав, он раздражённо ломает её, но новые ветви уже тянутся к нему, хватают за одежду, раздирают руки и лицо, а потом тянут изломанное тело в переплетение ветвей, чтобы там насытиться горячей кровью.

— Бред, — вслух сказала я, но автомат не опустила, готовясь выстрелить на любой подозрительный шорох с той стороны. Никогда не бывает так, как в фильмах.

Обычно бывает намного хуже.

— Не то слово. — Дэй осторожно оборвал сморщенный листок с ближайшей к нему ветки и растёр в пальцах. — Иногда мне кажется, что день, когда я вдруг очнусь в больнице, накачанный всякой галлюциногенной дрянью, будет для меня как второе рождение.

— И ты первым делом спросишь, какой сейчас год?

— Нет, — улыбка, короткая как проблеск солнца, — первым делом я выдерну из руки катетер и пойду искать палату, где держат тебя.

— Спасибо. Правда, спасибо.

Очередной порыв холодного ветра, зашуршавший не желающей опадать листвой, вернул нас в эту реальность.

— Что будем делать? — Я последовала примеру Дэя и тоже сорвала лист. Да, тут нужен ветер посерьёзнее — листья вроде бы обычные дубовые, но на черенках держатся на удивление прочно. Ветер, ага. Который валит огромные стволы, но при этом не срывает листву.

Будем считать, что я поверила.

— Тебе не кажется, что нас прямо-таки уговаривают обойти? Здесь тяжело и неудобно пробираться, можно напороться на сучок, шли бы вы другой дорогой, деточки...

— Кажется. — Раньше у Дэя была привычка во время раздумий запускать пальцы в волосы, но с шикарной, до середины спины, гривой пришлось расстаться. Уж больно тяжело содержать такие волосы в чистоте. Остричь их под машинку он так и не решился, обкромсал кое-как ножницами, и теперь прячет недлинные пряди под защитного цвета бандану. Моя срезанная коса так и лежит на дне рюкзака с личным барахлом — тем, что не потащишь с собой на задание, но выбросить жалко. Там же, в одном из карманов, спрятаны завёрнутые в обрывок газеты шпильки. Хочется верить, что однажды они мне понадобятся.

— Сворачивать нельзя, — продолжает свою мысль Дэй. — Когда ты сворачиваешь с тропы, она зарастает за твоей спиной. Так что сворачивать нельзя, даже если звать будут.

Я не спрашиваю, кто может позвать нас с обочины. У меня и без того богатая фантазия, некогда подогретая историями Дэя о призрачных попутчиках.

— Лезем? — по-деловому уточняю я.

— Лезем.

Он достаёт из рюкзака обрезок верёвки и на всякий случай связывает наши ремни. Конечно, риск запутаться такой пуповиной в ветвях тоже остаётся, но терять друг друга из виду слишком опасно. Дэй первым ныряет под толстую ветку, ствол делает попытку перекатиться под ногами, но выдерживает. Такое чувство, будто залезаешь в шалаш, только он всё не кончается и не кончается. Если бы кто-то захотел на нас напасть, мы стали бы лёгкой добычей, драться в такой тесноте почти невозможно. Чистое самоубийство. Хотя у нас вся работа — чистое самоубийство. В принципе, за нами даже лезть не обязательно, можно просто прочесать завал парой очередей. Только стрельба — это человеческое, нормальное.

Дэй останавливается, чтобы срубить ножом пару неудобно торчащих веток на нашем пути, я чуть не налетаю на него. В принципе, идти можно почти не сгибаясь, только под ноги поглядывать, чтобы не попасть ногой в щель меж стволов или не споткнуться о низкую ветку. Вот только отсутствие просвета впереди тревожит: сколько же там деревьев повалено? Я поднимаю голову, насколько позволяет высота проложенного нами лаза, на лицо и за воротник куртки сыплется мелкий древесный мусор. Щурюсь, оберегая глаза. Наверху, где ветви истончаются, мелькают серые лоскутки неба. Мне кажется, или они стали темнее?

— Готово, — тихо говорит Дэй, — можно пролезть.

Дальше приходится опуститься на четвереньки — толстая ветка перегораживает путь. Страшновато ненароком потревожить всю эту неустойчивую конструкцию: а ну как выйдет из равновесия и погребёт нас под собой? Неожиданно Дэй проламывается сквозь листву, и внутрь проникает серенький дневной свет. Почти сразу же я слышу сдавленное ругательство.

— Что там случилось?

— Выбирайся — увидишь.

Я спрыгиваю со ствола, оглядываюсь, но ничего опасного или пугающего не нахожу.

— Под ногами, — подсказывает Дэй, — посмотри под ноги.

Я опускаю взгляд — и теперь уже приходит мой черёд ругаться. Асфальт исчез, просто сменился утоптанной пыльной землёй. Вдаль от завала убегает начинающий зарастать просёлок. Причём проложили его не автомобили. Когда проезжает машина, за ней остаются две колеи и полоса травы посередине, а тут — одна пыльная серая лента. Естественно, металлическое ограждение, оберегавшее машины от вылета в кювет, тоже исчезло. Как и столбы. Ну, хоть дорога на месте. Хотя куда она выведет — кто знает. Тут до моего сознания доходит ещё одна неправильность окружающего мира.

— Деревья. До того, как мы полезли в этот милый шалашик, были дубы и ещё что-то лиственное. Теперь сосны.

И не просто сосны — целый лес. Причём лес тёмный, замусоренный. Стволы стоят плотно, между ними — сломанные ветки и густой кустарник. Все деревья старые, с толстыми стволами — подлесок просто не выживает в их тени. Обычно сосновые леса светлые, но про "обычно" рассуждать не тянет. Теперь нас прямо-таки подталкивают к единственному пути. Кто-то предположил, что чудеса, с которыми сталкиваешься на очередном "проклятом месте", всего лишь отражение твоих собственных мыслей и предчувствий. Тогда я знаю, почему некоторых из нас побаиваются. Мало кто захочет общаться с человеком, у которого такое в голове творится.

— Как я понимаю, поворачивать назад бесполезно? — "Не поворачивай назад, девочка, духи путают тропинки за твоей спиной, и твои собственные следы приведут тебя прямиком в гиблое болото", — так предупреждала ведьма героиню одной сказки, отправившуюся за волшебным цветком. Когда-то я таскала с собой компас, но на всех без исключения заданиях он врал, стрелка начинала плясать, словно сумасшедшая, безбожно путая стороны света. Не возвращаться той дорогой, по которой пришёл — ещё одно из наших правил.

— Не будем. — Дэй стягивает с головы бандану, вытирая вспотевшее лицо. — Не поможет.

Мне становится его жалко. Да, номинально он старший в нашей маленькой группе, он парень, но ему тоже всего семнадцать, и ему страшно, как и мне. Я протягиваю руку и на миг касаюсь его плеча.

— Идём? — Отвязываю верёвку от ремня.

— Да. — Дэй встряхивает головой и вновь стягивает бандану узлом на затылке. — Всё как всегда. Эта дорожка похожа на ловушку для глупеньких героев, и мы в неё, разумеется, попадёмся. Позволим монстру нас съесть, чтобы устроить ему несварение желудка.

Вот и ещё одно правило. Нельзя долго оставаться на месте.

А дальше стало совсем интересно. Потому что просёлок сузился, превращаясь в тропу, а затем и вовсе затерялся в траве.

— Ну просто здорово, — прокомментировала я. Вокруг звенела всё та же тишина, нарушаемая разве что шелестом травы под нашими берцами. Кстати, по сравнению с началом пути стало немного теплее. Вот и трава здесь не такая жухлая, её ещё не прихватывало утренним морозом. Хотя, может, теплее просто за плотной стеной деревьев. Начинало темнеть, да ещё как-то слишком быстро, но это как раз не было удивительно. День и ночь в таких местах очень любят играть в прятки. Кстати, ночевать здесь не рекомендуется. Да, иногда приходится, и напарник всегда караулит спящего. Но, если можно обойтись без сна, лучше обойтись без сна, а если спать, то под открытым небом безопаснее, чем под крышей. Сон — выход за грань, но эти ворота открыты в обе стороны.

— Тут что, кладбище предыдущих героев? — бормочет под нос Дэй. В переплетении травяных стеблей что-то белеет, будто оглаженный временем, ветрами и дождями череп. Дэй осторожно поддевает его носком ботинка, и "череп" откатывается в сторону, оставляя за собой прореху в травяном ковре. Да, по размеру и впрямь похоже, но это всего лишь гладко обтёсанный белый булыжник. Будто вывалившийся из кладки.

Через пару шагов мы натыкаемся на ещё несколько.

— Интересно, что здесь было построено? Стена?

— Меня больше занимает, кем построено. И для чего. Или для защиты от чего.

— И здесь ли ещё то, от чего защищались, — заканчиваю я мысль. В принципе, ответа не требуется. Если судить по разбросанным камням, это самое нечто строителей предполагаемой стены всё-таки сожрало... Но я предпочитаю оставаться оптимистом.

Тем более что особого выбора нет.

— И всё-таки не стена.

На этот раз изменения в пейзаже первой замечаю я — впереди за деревьями маячит какое-то белое строение. Как будто через неухоженный, романтически-заброшенный парк выходишь к старинному особняку. Вернее, к развалинам. Когда мы подходим ближе, развалины оказываются остатками башни. Круглая площадка, видимо, когда-то вымощенная похожим камнем, не заросла до сих пор. От самой башни уцелел полукруг стены с узкой щелью бойницы да пара ступенек ведущей наверх лестницы.

— Представляешь, какая она была огромная, — доходит до меня. Видимо, рухнула, и те камни, которые мы нашли, остатки вершины.

И жутко древняя, если поначалу такой громадине было куда рухнуть, а потом на этом месте успели вырасти высоченные сосны. Я обхожу башню кругом. У дальнего обломка стены обнаруживаю безнадёжно засохший куст диких роз. Раскрывшиеся бутоны почернели, но почему-то не осыпались.

— Сказочная страна после катастрофы, — констатирует Дэй. — Всё в наличии: тоннель из одного мира в другой, волшебный лес, зачарованная башня, розы.

— Не хватает только принцессы, ожидающей наверху своего избавителя.

— Или заманивающей благородных рыцарей, чтобы съесть их, — он пожимает плечами. — Почему бы принцессе одновременно не быть чудовищем?

— Действительно. Можем заночевать здесь. Хотя бы есть гарантия, что никто не нападёт сзади.

Сухих веток в лесу предостаточно, и мы разводим костёр внутри, у стены башни. Рюкзаки у нас тощие: туго скатанные спальники, сухой паёк, вода и запасные магазины к автоматам. Пока мы возились с обустройством ночлега, стемнело окончательно. Первым дежурит Дэй, поэтому я ложусь поближе к костру и сразу же засыпаю. Измученному организму нет дела до "проклятых мест" и мистики.

— Всё нормально? — негромко спрашиваю я, когда меня осторожно будят.

— Да, всё тихо. До рассвета несколько часов.

— Опять решил поднять меня позже? Совсем себя не жалеешь.

Не каждый раз, но иногда Дэй впадает в благотворительность такого рода.

— Я привык к бессонным ночам. Если хоть тень промелькнёт или что-то подозрительным покажется — буди. Всё, я спать.

— Боюсь, если тут будет что-то подозрительное, ты проснёшься от стрельбы.

Я сажусь на свёрнутый спальник спиной к костру. Сзади меня прикрывает стена, от огня идёт тепло, а глаза потихоньку привыкают к темноте, и я даже начинаю различать деревья. Городской житель не задумывается о том, насколько темна ночь без фонарей, он, по сути, никогда и не видел настоящей ночи. Да и настоящих звёзд, если на то пошло, а потому считает их свет, помогающий путникам в старинных легендах найти верную дорогу, романтическим преувеличением. Надо уехать подальше от загазованности городов, лучше в степь, чтобы понять, что ночи могут быть по-настоящему светлыми даже без электричества.

Нет, я никогда не была в степи. Дэй рассказывал. Но я могу сравнить небо, видимое из окна квартиры, с небом над Озёрами, куда мы с родителями ездили отдыхать. Никакой неон рядом не светил.

Я поднимаю взгляд от стены леса за краем площадки к небу, но оно по-прежнему затянуто тёмными облаками. А, ладно, всё равно никогда не умела определять местонахождение по звёздам. Может, и к лучшему. Ещё увидишь абсолютно незнакомые созвездия и пару лун в придачу. Нет, у меня, конечно, психика устойчивая, но...

Из темноты, с того края площадки, куда не дотягивается свет костра, и где днём я обнаружила засохший розовый куст, слышится треск. Не такой, как если бы кто-то большой ломился через лес. Скорее, наступили на одинокую сухую веточку. Я вскакиваю и, стараясь не шуметь, делаю пару шагов в ту сторону, не отходя от костра далеко. Не кричать же, в самом деле "стой, кто идёт". Осторожно снимаю автомат с предохранителя. Собираюсь духом и врубаю закреплённый на поясе фонарь, ожидая увидеть в круге света что-то невыразимо отвратительное. Не хочется стрелять вслепую, да и стрелять зря не стоит, мало ли кого привлечёт звук выстрела. Но возле розового куста пусто. Могла ли одна из веток сломаться под порывом ветра? Да какой тут ветер. Быстро оглядываюсь на Дэя. Ещё одно правило — не терять друг друга из виду в темноте. Хотя, казалось бы, сущая ерунда: пройти несколько метров до куста и осмотреться.

Я делаю шаг вперёд и чуть ли не нос к носу сталкиваюсь с конской мордой. Морда белоснежная, глаза тёмные, кожаные ремешки уздечки перечёркивают её узкими полосами. Отпрыгиваю, едва не угодив в костёр, и только потом решаюсь взглянуть на всадника.

Он не похож на мертвеца или призрака. Наоборот, эти черты я узнаю под любой маской: высокие скулы, золотисто-карие, чуть раскосые глаза, нереально яркие на смуглом лице, идеально вычерченные брови. У всадника лицо Дэя, за исключением шрама на левой щеке, но на этом сходство заканчивается. Отсвет пламени ложится бликами на кожаные брюки для верховой езды, на высокие чёрные ботфорты. Белоснежная шёлковая рубашка с широким рукавом вышита чёрной нитью, узор вышивки так тонок, что кажется прорисованным. На грудь спускаются две толстые длинные косы, перевитые нитями мелкого речного жемчуга; тонкие смуглые пальцы, сжимающую уздечку, украшены несколькими серебряными кольцами. Всадник знакомо прищуривается, разглядывая меня, а потом чуть склоняется вперёд, протягивая руку. Сознание автоматически отмечает совершенно лишние детали: широкий серебристый браслет, охвативший запястье, удлинённые ухоженные ногти. Золотистые глаза обещают ночь любви на ложе из горьких трав, бешеную скачку в погоне за рассветом и все дороги этого мира.

Двойник. Как глупо — предлагать девушке копию её живого возлюбленного. Да ещё весьма небрежно сделанную копию. Этакий улучшенный вариант, снабжённый манерами лорда Иного народа (у которого, как известно, не было никаких лордов, пока их не придумали романтические поэты), умением носить драгоценности и улыбкой обольстителя. Настоящий Дэй уже выдёргивал бы из волос "дурацкие побрякушки". И вообще он сейчас спит за моей спиной.

Я осторожно делаю шаг назад, к живому жару огня. Ночной гость тепла сторонится, непроизвольно вскидывает руку, даже не защищённую перчаткой. Человек давно ободрал бы ладони об уздечку, а у этого руки такие, что любая кинозвезда обзавидуется.

— Прочь, — тихо говорю я. — Уходи к теням и туману, уходи за полночь, за тёмный лес.

Ага, а вокруг что, не тёмный лес? Самый что ни на есть тёмный. Вот пусть и едет подальше отсюда. Всадник одаривает меня ещё одной улыбкой, разворачивает коня и без единого звука пропадает в ночи. Меня вдруг пробирает нервный смех. Вот вам и принц на белом коне, получите и распишитесь. Всё по списку. Встреча вымотала меня, ноги подкашиваются, лоб в испарине. Вон, даже заговор то ли сочинила, то ли вспомнила. Я вымученно улыбаюсь, опускаясь на спальник, и неожиданно заваливаюсь вбок. Перед глазами — только пламя и тьма, как узоры в калейдоскопе.

— Очнись! Да очнись же! Рин!— На лицо льётся вода из фляги, затем мне отвешивают не слишком сильную пощёчину, от которой, тем не менее, в голове начинает звенеть. К телу понемногу возвращается чувствительность, я понимаю, что мне холодно, под правой рукой голая земля, под спиной, кажется, тоже.

— Дэй... Всё, не трать воду, мне уже лучше.

— Встать получится? — Теперь я различаю лицо склонившегося надо мной Дэя.

— Если поможешь.

С его помощью я осторожно сажусь. Вроде цела, разве что во рту пересохло, и здорово мутит. Синеватые предрассветные сумерки, костёр прогорел. Это сколько же я провалялась? И на посту, считай, заснула, и напарника не разбудила. Подходи — бери тёпленькими, как котят из корзинки.

— Что тут было ночью? — спрашивает Дэй. — Меня как подбросило, вскакиваю, за автомат хватаюсь, тут никого кроме нас, а ты вообще в обмороке.

Я подтягиваю собственный автомат за ремень и пристраиваю на колени. Ставлю на предохранитель — Стэн с таким фанатизмом вбивал нам технику безопасности, что это движение уже стало привычкой. Похоже, оружие всю ночь валялось рядом. Хорошо хоть в костёр не улетело.

— Ты. Вернее, какая-та штука, прикидывающаяся тобой. Если я расскажу тебе, как он выглядел, ты точно захочешь его разыскать и набить морду.

— Если это он тебя так, то набить ему морду определённо стоит, — Дэй озабоченно вглядывается в моё лицо. — У тебя синяки под глазами и кожа как пергамент. В общем, хорошо, что ты себя не видишь.

— Нам... надо идти?

— Нам никуда не надо, пока ты не поешь, — обрывает меня Дэй. — Медик тут, конечно, не я, но вид у тебя слишком вымотанный. Может, это существо успело твоей энергией закусить или что-то в таком роде.

— Не могу. Тошнит.

— Это от голода. — Дэй лезет в рюкзак и сооружает мне пару бутербродов с безвкусным консервированным мясом, отвинчивает крышку фляги. — Ешь.

Бутерброды на вкус как резина, но какой-то аппетит действительно появился. Исчезает давящая тяжесть в висках, руки перестают дрожать. Мне по-прежнему паршиво, но теперь хотя бы нет желания упасть на голую землю и проспать пару тысяч лет. Даже вроде теплее стало.

— Куда пойдём? — спрашиваю я, когда рюкзаки упакованы, а завтрак закончен. Пока Дэй возился со мной, окончательно рассвело. — Может, влезть на дерево и посмотреть?

Последнее предложение — скорее шутка. Влезть на сосну проблематично, уж больно мало у неё низко растущих веток. Но должен же и такой лес где-то кончаться.

— В сторону, противоположную той, откуда пришли. — Ответ звучит как логическая загадка, но только это нам и остаётся. Компасы тут сходят с ума, часы останавливаются или врут. Ситуацию могла бы спасти карта, но не в том случае, когда с дороги вдруг попадаешь в чащу леса. Поэтому остаётся только намечать ориентир, двигаться к нему и намечать следующий. Когда я впервые услышала об этом способе в школе, и подумать не могла, что однажды мне придётся им воспользоваться. Мир вокруг был небольшим и уютным, поезда, автомобили и самолёты обращали даже самые большие расстояния в несколько часов путешествия. А теперь вот по старинке: приметная сосна с обломанной веткой, потом...

— Слышишь?

В безмолвном лесу звук разносится хорошо, а сухой треск автоматной очереди ни с чем не спутаешь. На миг она прерывается, и моё сердце летит в пропасть: всё, не устояли. Но замолчавший на миг автомат вновь разражается гневной тирадой, к нему присоединяется второй, и мы рвёмся туда. Если стреляют, то только свои. Больше некому стрелять в мёртвом лесу посреди убитой сказки. И им наверняка нужна помощь. Двигаться тише мы больше не стараемся, сухие ветки трещат под нашими ногами. "Проклятые места" неохотно возвращают своих жертв, живых или мёртвых, и то, что спустя несколько суток пропавшие ещё живы — настоящее чудо. Что нам удалось на них наткнуться — огромное везение. Только бы не смолкла очередь, только бы не оказалась попыткой подороже продать свои жизни в последнем бою. Ещё один рывок, и стена деревьев неожиданно редеет. Я уж думала, этого никогда не случится. Совсем недалеко то ли холм, то ли курган, что вероятнее, и там уже вовсю палят — одинокая очередь превратилась в многоголосую оружейную перекличку. Мне показалось, что среди высохшего вереска я различаю фигурку одного бойца, второго. И всё бы ничего, вот только...

— В кого они стреляют? — озвучил Дэй нашу общую мысль.

— Друг в друга? — с ужасом предположила я, случаи массового помешательства на моей памяти уже были, но тут же отбросила эту идею.

Иначе бы уже всех перебили.

— Надо подать им знак, вот только как?

Мы вышли из спасительной тени леса на открытое пространство. Надо же, вересковая пустошь. Вот только вереск, как и трава под ногами, поблёк и выцвел. Не живёт, но и не гниёт. На его фоне нас должно быть хорошо видно. У стрелявших случилась какая-то заминка. Воспользовавшись тишиной, Дэй дал короткую очередь в воздух, надеясь привлечь их внимание.

— Эй! Не стреляйте, свои!

В ответ несколько пуль содрали полоски коры с ближайшего дерева. Мы повалились в жёсткую траву. Это только в фильмах герои насмешливо называют неопасную рану царапиной. Полтора месяца назад какой-то мародёр выстрелил мне в плечо. Целился, в грудь, но жаловаться на его криворукость я, разумеется, на стану. Так вот, это очень больно, когда пуля разрывает плоть. Даже если кость не задета, и на память остаётся только похожий на белую звёздочку шрам.

— Вот психи, — не выдерживаю я.

— Не исключено, но придётся проверить. Давай по кромке леса, а потом ползком к ним, попробуем зайти с тыла.

Мы вновь ныряем в лес, но не слишком глубоко, чтобы не потерять из виду холм. Нет, всё-таки это курган. Обязан быть курганом, раз уж тут башня, розы и вересковая пустошь.

— То, от чего они отстреливаются, — тихо рассуждает Дэй, — прёт с той стороны, где склон более пологий. Там, где он отвесный, можно попробовать забраться. Сложнее, но они не сразу врубятся, что к ним кто-то лезет, а там уже глаза в глаза объясняться будем.

— Паршивый план, — честно говорю я.

— Ага. Если бы нам нужно было их убить, всё получилось бы куда проще.

Страшно. До одури страшно, страшнее, чем ночью было. Но надо. И мы поползли. Это только кажется простым — проползти сколько-то там метров по полю, не поднимая головы. Вереск, может, как-то сверху и маскирует, но ощущение всё равно такое, будто ты гусеница на садовой дорожке, и сверху на тебя пикирует какая-нибудь зоркая птица. А спина у тебя огромная-огромная, грех промахнуться. Хорошо, пули над головой нечасто свистят, раз команда с кургана с кем-то на другой стороне воюет.

Подъём дался тяжело, склон и правда слишком отвесный. Приходилось поглубже вгонять каблуки ботинок в землю и при малейшем близком звуке нырять в густой вереск. Ближе к вершине обнаружилась небольшая ложбинка, в ней даже валялся чей-то рюкзак, но сейчас обороняющиеся явно о ней позабыли. Мы осторожно выглянули.

Форма на бойцах была знакомая, даже со знаками различия. Значит, профессиональные солдаты, а не группа добровольцев, набранных с бора по сосенке. Отстреливались они отчаянно, с упорством обречённых, но очереди становились всё короче, а одиночные выстрелы всё реже — патроны заканчивались. Вбитые Стэном уроки сделали своё дело: я обратила внимание, что никто даже не сделал попытки залечь, стреляли стоя. Значит, что бы они там ни видели, оружия оно не носит и в ответ не палит.

Хорошо, может, за противников и не примут.

— Не прибили бы с перепугу.

— Сам боюсь, — прошептал Дэй и резко перемахнул через край ложбинки, оказавшись на верхушке кургана. Я выбралась следом.

— Эй, народ! Помощь пришла, хоть в своих не стреляйте.

Однако у восьмерых мрачных мужчин в форме эта фраза явно не вызывает доверия. Двое, молниеносно разворачиваясь, берут нас на прицел, остальные продолжают с остервенением расстреливать что-то на равнине, где только что едва не подстрелили нас.

— Свои все здесь, — хмуро отзывается командир группы, — А вот вы чьи?

— Чистильщики, — терпеливо объясняет Дэй. — Спасатели. Должны вытащить вас из этой передряги. Кстати, вас должно быть десять. С водителем пропавшего грузовика — одиннадцать. Что случилось с остальными?

— Вы как там прошли? — сужаются глаза командира.

— Ногами, — отвечает Дэй. — Иногда ползком, но это уже ваша заслуга. Вы всех пришедших на помощь так встречаете? Или нам повезло?

— Почему я должен вот так взять и поверить, что вас эти твари не тронули?

— Какие твари? — спокойно уточняет Дэй.

Офицер хватает его за воротник куртки и подтаскивает к склону.

— Вот эти самые, серые, которые двух человек из моего отряда сожрали.

— Я здесь ничего не вижу.

— Так ты что, хочешь сказать, что я с ума сошёл?

— Нет, — встреваю в разговор я, — никто из нас не сошёл с ума, проблема в этом месте. Скажите, существа, которых вы видите... Как они выглядят?

— Погано, — отвечает боец, предплечье которого перетянуто окровавленным бинтом. — Ростом с большую собаку, но похожи на кошек без шерсти. Хвостов нет, а морды как обтянутые кожей черепа. Нос в две дырки. И, если паршивый внешний вид ещё можно пережить, то зубищи и когти на раз рвут.

В доказательство своих слов он демонстрирует нам раненую левую руку.

— Не веришь, так подойди и сама посмотри.

М-да. Значит, это не просто иллюзии, призванные напугать случайного гостя нашей волшебной страны до полусмерти.

— Мы попали сюда через завал из деревьев на дороге, — перехватывает инициативу Дэй, — потом шли через лес, заночевали в развалинах башни, а утром услышали стрельбу. Как здесь оказались вы?

Офицер хмурится, не зная, рассказывать или нет, но первая ниточка доверия уже протянулась между нами.

— Кладбище автомобилей, совсем ржавых. На стоянке разрушенного мотеля. Мне показалось это странным, но не подозрительным, и я приказал обыскать свалку.

— И вы прошли его насквозь, — понимающе кивает Дэй, — а потом оказались здесь?

— Да. Мы почти выбрались из леса, когда на нас напали эти, — кивок в сторону склона, — но пропавшей машины мы не видели.

— Думаю, подобные ворота действуют как вокзал, — киваю я, — Вы подходите к перрону и садитесь в поезд. А следующий человек попадает уже в другой поезд, понимаете? Нам повезло, мы угодили не только в один поезд, но и в один вагон.

— И как нам это поможет? — скептически щурится офицер.

— Мы из той породы людей, которые могут спрыгнуть с поезда.

Автомат одного из бойцов сухо щёлкает, как клыки упустившего добычу волка.

— Пусто.

— У меня тоже почти кончились.

— Если у вас, детишки, есть какой-то козырь в рукаве, как вы говорите, пора его вынуть, — губы командира группы горько кривятся, — потому что мои все вышли.

— Ты им веришь? — неожиданно вскидывается раненый. — После того, как Эммет и Хайли ночью к холму пришли и упрашивали спуститься? Мёртвые не ходят и не говорят. А потом эти появляются. Ты на лица посмотри, командир, они ж как под копирку сделанные. Хоть одно доказательство того, что их за нами прислали!

Доказательств нет. Да и будь у нас на руках даже удостоверения с подписями и печатями, что изменилось бы? Попадаются на редкость совершенные иллюзии. И уж тем более глупо упрекать переживших такое людей в дефиците доверия. Вот только необходимо, чтобы нам поверили. Иначе всё, что мы сможем для них сделать — похоронить, если будет что.

— Резать руки, чтобы показать, что кровь у меня красная и тоже течёт, я не стану. Мне они ещё понадобятся, — огрызается Дэй. — Могу назвать имя и звание коменданта вашего лагеря, если это что-то изменит. Могу взять в руки амулет бога-воина и не рассыпаться прахом.

— Можешь? — усмехается кто-то из бойцов. — Ну, бери.

Он стягивает с шеи шнурок с потемневшей подвеской из какого-то сплава. Миниатюрный стилизованный меч. На шнурке несколько узелков — может, неизвестное мне поверье, может, просто часто рвался. Дэй крепко сжимает вещицу в ладони, демонстрирует всем присутствующим руку без малейших следов ожога. Передаёт подвеску мне. Шнурок мокрый от пота, амулет нагрелся от соприкосновения с телом. Держу с полминуты и возвращаю владельцу.

— Убедились? — спрашивает Дэй.

Что-то неуловимое настойчиво бьётся в висок, что-то из тех самых сказок, где глупая нечисть сгорала заживо, схватившись за неприметную подвеску. Надо вспомнить, надо срочно вспомнить. "Если у вас есть какой-то козырь в рукаве...". Не смотри, и тебя не увидят. Увидеть — признать существование и впустить нечто нечеловеческое в свою реальность.

— Вы не должны их видеть, — повторяю я уже вслух. — Когда вы смотрите на них, они становятся настоящими и обретают силу.

— Есть варианты, как это сделать? — хмуро спрашивает кто-то.

— Закрыть глаза. Вы их не видите, не боитесь — они не видят вас.

— В идеале вообще завязать, — обрывает возможные возражения Дэй. — Взяться за руки, чтобы не потеряться. Знаете, как слепые в старину ходили? А лучше руки ещё верёвкой связать, вдруг кто споткнётся.

— И куда мы таким порядком?

— Подальше отсюда, командир. Попробуем вывести вас. Стать вашими глазами.

Это переломный момент. Либо нам сейчас поверят, либо мы уже ничего не успеем для них сделать. Да, поверить в этот бред нелегко, согласна.

Командир морщит лоб и обречённо взмахивает рукой.

— Ведите.

Дэй быстро начинает резать тонкую верёвку.

— Глаза лучше завяжите, я серьёзно. Все. Мало ли что. — Он стягивает многострадальную бандану и отдаёт её командиру. Тот, помедлив, берёт смятый зелёный лоскут.

— Делайте, как говорят. Попробуем поиграть в эти игры.

Бойцы достают кто носовые платки, кто эластичные бинты из аптечек, наскоро сооружая повязки.

— Будем спускаться, — инструктирует меня Дэй. — Ориентир — вон то одинокое дерево. Ты пойдешь первой в цепочке, вторым пойдёт раненый. Я буду замыкающим.

Логично. Остальные подстроятся под темп раненого, а не наоборот. Иначе он либо истратит все силы, пытаясь угнаться за здоровыми, либо разорвёт цепь посередине. Да и мне так будет легче ему помочь.

Дэй сам стягивает обрезком верёвки наши руки, мою левую и здоровую правую недоверчивого бойца. В надежде успокоить человека, делающего, на его взгляд, самоубийственную глупость, я покрепче сжимаю его ладонь.

— Как вас зовут?

— Земан, — неохотно отзывается боец.

— А дальше, по имени?

— Талиан.

— Не волнуйтесь, Талиан. Нюха у этих существ, похоже, нет, им важен зрительный контакт. Если мы уйдём достаточно далеко, то собьём их со следа. А потом я займусь вашей рукой.

Армейская выучка сказывается даже в бредовых ситуациях вроде этой: минут за десять все наши подопечные обзавелись повязками на глазах и оказались соединены между собой почти так же крепко, как звенья настоящей, стальной цепи. Последними в строй встали двое автоматчиков, методично отстреливавших лезущих по склону тварей во время наших приготовлений. Странно, ни звука в ответ. Неужели эти создания не визжат и не воют, когда их убивают?

— За руки тоже лучше держаться, — говорю я. — Просто на всякий случай.

— Все готовы? — это Дэй, с конца колонны. Второй после него — командир. Проклятье, даже имя не успели узнать. — Подёргайте узлы, держат? Тогда в путь.

Я начинаю спускаться по более пологому склону — тому самому, по которому упрямо лезут наверх какие-то жадные до крови звери, почему-то в упор не видящие нас с Дэем. Даже не спрашиваю, почему — за последний месяц вопросов без ответа набралось на пару энциклопедических томов. Самое некрасивое в ситуации — что мы, пожалуй, ничем не рискуем. То ли не во вкусе здешней стаи, то ли вообще невидимки. Могут пострадать только те, кто доверил нам свои жизни. Ноги сами несут меня под уклон, и я сдерживаю шаг. Это я зрячая, а за мной идут не видящие пути. Стараюсь обходить ямки и неровности, но все ведь не обойдёшь.

— Мы уже на середине спуска, — надо говорить, полная тишина угнетает, — осталось не так много.

Со стороны мы наверняка выглядим на редкость странно. Даже жаль, что такую сюрреалистическую картину некому оценить. Десять вооружённых человек, держась друг за друга то ли как слепцы, то ли как дети, решившие поиграть в "Хвост дракона", бредут по мёртвой пустоши. Получилась бы неплохая иллюстрация для какой-нибудь философской или общественно-политической теории былых времён. Появись на горизонте новый враг, и мы окажемся совершенно беззащитны. За оружие толком не взяться, да и узлы не сразу распутаешь.

— Сейчас доберёмся до дерева и сделаем привал. — Судя по негромким голосам за спиной, мои слова передают по цепочке, всё ещё боясь говорить в голос. Странно, когда надо было спускаться, я почему-то думала, что, если не увижу, то хотя бы почувствую бегущих навстречу хищников, ведь они неизбежно будут меня задевать. Подумалось даже: а вдруг сшибут? Кто знает, сколько веса в существе, которое я даже не видела. А "невидимые" вовсе не означает "бестелесные", вон, Талиану в руку вцепились, да ещё как. Надеюсь, хоть ампутировать не придётся. Я один раз видела ампутацию, в самом начале этого кошмара, когда из-под завала парня с перебитыми ногами вытащили. И наркоз только местный, то есть он в сознании был, пока операцию делали. Помню, доктор Ферманн тогда рявкнул на меня матом и из госпитальной палатки прогнал. Небольшие раны мне уже приходилось зашивать даже в полевых условиях. А тут ни должного умения, ни инструментов. Значит, и гадать нечего, надо поскорее до нормальной медицины добраться, чтобы руку Талиану спасли.

Чем при жизни было дерево, которое Дэй выбрал в качестве ориентира, не знаю. Ни листвы, ни коры на нём уже не осталось, просто высохший ствол и раскидистые ветки. Я прикоснулась к серебристо-серой древесине, она оказалась холодной как камень.

— Привал.

Бойцы опустились на землю.

— Повязки снять можно?

— Нет. — Дэй аккуратно распутывает верёвку, связывающую их с командиром руки. — Не стоит, пока не потеряем курган из виду.

Он пускает по цепочке свою флягу. Чтобы каждый мог напиться из собственной, висящей на поясе, пришлось бы развязать все узлы. А я отмечаю про себя, что пошли вторые сутки, как мы здесь, а на глаза нам не попадалось ни одного, даже самого маленького и грязного родника, не говоря уже о реках и озёрах. Эти парни здесь дольше нас, значит, их запасы уменьшились сильнее — даже при том, что все они явно не новички и приучены экономить воду. Вывод один — надо выбираться. Нет, я пока не знаю, как.

— Талиан, потерпите ещё немного. Сейчас я вами займусь.

Я оставляю верёвку в его руке и поднимаюсь на ноги.

И вот тут услышали даже мы. Вой. Со стороны холма-кургана, вой отчаянный, злобный. Ушла добыча, исчезла прямо из-под носа.

— Что, съели? — злорадно ухмыляется Дэй. Не знала бы, точно решила, что у него с этими зверюшками какие-то старые счёты. Кто-то из бойцов вздрогнул — похоже, голос твари решили подать впервые.

— Значит, у нас и правда получилось, — задумчиво произносит командир. — Могу я узнать ваши имена?

— Мою девушку зовут Рин, меня — Дэй. Это если вдруг звать придётся. И — нет, у нас пока не получилось. Вернее, получилось не до конца. Нам нужно найти дорогу.

— Я — Терн Харнет. Эллийские стрелки, если знаете таких. — Он безошибочно поворачивает перечёркнутое повязкой лицо на звук наших голосов. — Как я понимаю, нам нужно как-то вернуться в нормальный мир?

— Нам нужно именно найти дорогу. Не знаю, как объяснить, но всё началось с того, что мы её потеряли, так? Значит, теперь нужно на неё вернуться. Не важно, как она будет выглядеть: просёлок, тропинка, четырёхполосное шоссе, проложенное прямо через эту глухомань. А вернуться тем путём, по которому пришли, мы не можем. Нет там уже пройденного пути, вообще нет. И норы, через которую мы сюда попали, тоже.

— Я так понимаю, объяснить этот... феномен нельзя?

— Было бы можно, уже всё бы классифицировали и придумали подробную инструкцию для каждого случая. Так что полагаемся на какие-то старые сказки и приметы, на собственное чувство опасности, — Дэй невесело усмехнулся. — Иногда срабатывает. Нас отбирали из числа тех, кто при встрече со странным повёл себя соответственно. Вспомнил какой-то старый заговор, сохранил здравый рассудок, когда остальные не выдержали, нашёл верный путь по только ему ведомым приметам, почувствовал угрозу там, где никому не пришло в голову ждать удара. В общем, мы профессионально делаем глупости.

— У вас неплохо получается, — серьёзно отозвался Терн Харнет. — Может, нам стоит отправить кого-нибудь на разведку, чтобы найти дорогу?

— Нам придётся идти всем вместе. — Я копаюсь в рюкзаке в поисках аптечки. — Разведчик рискует заблудиться.

И пропасть навсегда, но запугивать только что вырвавшихся из объятий смерти людей не хочется.

— Талиан, как ваша рука?

— Ребята обезболивающее вкололи, пока время было. А потом, ясное дело, уже не до того...

Тааак, посмотрим. Ой, как плохо, если не сказать крепче. Очень похоже на укус волка или бойцовской собаки. Выдран кусок мяса, изуродованная плоть слабо сочится кровью из разодранных сосудов. Хоть не до кости. Интересно, как они кровотечение останавливали — жгут накладывали? Похоже, зверюга не успела как следует вцепиться, могла ведь и руку целиком отхватить.

— Вам жгут наложили?

— Жгут? Да, по всем правилам, ремнём перетянули, через положенное время сняли.

Я радуюсь, что он не видит моего лица, за голосом уследить проще.

— Сейчас я обработаю рану и наложу чистую повязку. Сколько часов назад вам сделали укол?

Окидываю взглядом своё невеликое богатство. Антисептический порошок. Свежий бинт из индивидуального пакета. Талиан морщится, но молчит — значит, препарат ещё сдерживает боль.

— Если почувствуете себя хуже, не терпите, говорите сразу же. У меня есть несколько ампул обезболивающего.

Ага. Только неизвестно, на сколько их придётся растягивать.

Я поднимаю с травы окровавленную повязку и нахожу в кармане зажигалку. Подношу огонёк к мятой марлевой полосе. Кровь уже подсохла, так что она вспыхивает почти сразу.

— Что жжём? — Талиан чувствует запах палёной ткани.

— Бинт. Свою кровь лучше не оставлять где попало.

Я терпеливо жду, пока окрашенная красным часть бинта сгорит, и только тогда бросаю на землю чудом оставшийся белым клочок. Язычок пламени, заинтересованно потянувшийся к сухим травинкам, тщательно затаптываю.

Когда я прохожу мимо Терна Харнета, он неожиданно ловко ловит меня за руку, вынуждая опуститься на землю рядом с ним. Ну и реакция.

— Как он? — одними губами, чтобы не услышали остальные.

Вместо ответа я распутываю верёвку на его запястье и отвожу в сторону.

— Командир, ты куда? — приподнимается сосед по цепочке.

— До ветра.

Мы отходим на несколько метров, но так, чтобы я не теряла остальных из виду. К нам присоединяется Дэй.

— Как наш раненый?

— Плохо. Ему нужен нормальный врач, причём как можно скорее. С полным набором медикаментов и инструментов под рукой. Кровотечение остановилось, но кто знает, какую гадость в этом чистом поле можно подхватить.

Случаи, когда раненые в "проклятых местах" погибали непонятно от чего, уже бывали. Нечасто, но... Когда человек, скажем, ободравший руку о куст и почти сразу же обработавший царапины, на следующую ночь тихо уходит в лучший мир без малейших признаков заражения, ждёшь от судьбы любой подлости.

— Я бы сказал — постараюсь, — Дэй опускает голову, — но ты не хуже меня знаешь, как трудно иногда бывает выбраться.

Я крепко сжимаю его ладонь, радуясь, что это проявление нежности никто не видит. Очень хочется обняться и несколько минут постоять, спрятав лицо у него на груди, но расслабляться нельзя.

— Что могу сделать я? — спрашивает Харнет.

— Убедить остальных в том, что мы на верном пути.

— А мы на верном? — В голосе мужчины слышится невесёлая ирония, но враждебности нет.

— Нам надо уйти подальше от кургана и леса. Потерять их из виду. — Я вкладываю в слова всю возможную уверенность. — Там можно будет снять повязки. Может, вместе мы найдём дорогу быстрее.

Перед тем, как покинуть место привала, Дэй тщательно выбирает новый ориентир.

— Видишь вон там возвышение, будто разглаженную скатерть смяли?

Я присматриваюсь. Действительно, похоже на складку ткани, на фоне ровной линии горизонта видно очень хорошо. Вроде остатка какого-то укрепления. Когда надо найти в однотипном пейзаже какую-нибудь запоминающуюся точку, Дэй делает это играючи. Говорит, сказывается детская привычка к бродяжничеству.

И вновь — растянувшаяся цепочкой процессия, серое небо, скупые фразы. Какой длинный день. А намеченное нами возвышение и впрямь оказывается укреплением. Не знаю, как называются такие вот земляные насыпи, но эта, наверное, очень старая — частью осыпалась, частью размыта дождями. Значит, здесь когда-то были дожди?

— Всё, — я останавливаюсь, — повязки можно снять.

Бойцы стягивают полосы ткани с лиц, но глаза открывают не сразу, чтобы не заслезились с непривычки. Озираются, ожидая всё же увидеть рядом кого-нибудь из здешнего жуткого зверинца. С явным облегчением избавляются от верёвок — беспомощность для них непривычна и неприятна.

— Переночуем здесь. — Дэй сбрасывает рюкзак. — Командир, распределите дежурства, пожалуйста.

Хороший ход. Вся группа сразу видит, что он не оспаривает лидерства Харнета. Не ещё один командир — просто приданный отряду специалист по нестандартным ситуациям. В сущности, так и есть.

С одной стороны, приятно после долгого перехода переложить ответственность на чьи-то плечи, с другой — не стоит себя обманывать. Да, Терн Харнет в состоянии позаботиться о своих людях, занять их подготовкой к ночлегу и ночными дежурствами, но за их жизни по всем писаным и неписаным законам отвечаем мы. До тех пор, пока впереди не замаячат палатки лагеря, а в пределах досягаемости не окажется хорошего медика.

Развести нормальный костёр не удаётся: никаких деревьев поблизости нет, а сухой вереск быстро вспыхивает и столь же быстро прогорает. Но тем сильнее люди тянутся к огню — получить хоть немного живого тепла в иллюзорном мире.

— И часто вы так? — спрашивает кто-то. Я узнаю парня с амулетом.

— Что — часто? — не отрывая взгляда от пламени, уточняю я.

— В такие истории влипаете.

— Каждое задание. В этом наша работа и состоит — сначала в историю влипнуть, а потом из неё выпутаться.

— Вас кто-то учит?

— Только стрелять. — Дэй зачем-то обрывает травинки рядом с собой, но не отбрасывает, как человек, которому нечем занять руки, а складывает на колени. — Стрелять, драться, оказывать первую медицинскую помощь. Сделать человека чистильщиком нельзя, это, наверное, что-то врождённое, вроде цвета глаз.

М-да. В отношении нас довольно меткое сравнение. А травинки всё ложатся и ложатся на камуфляжную ткань. По моим подсчётам, из них уже венок сплести можно — если, конечно, нашёлся бы охотник плести венок из этого сена. Не выдерживаю и заглядываю через плечо. Ещё кто-то придвигается ближе.

Сухие жесткие стебли — скорее сломаешь, чем переплетёшь. Дэй, однако, справляется: так дети обычно рисуют железную дорогу. Два длинных стебля, между ними перекладины. Поставишь, прислонив к чему-то — будет лестница, вот только выдержит она разве что бабочку. А вот венки Дэй в детстве точно не плёл, поделка выходит неаккуратная, травинки торчат во все стороны.

— Ловкие пальцы. Музыкант?

— Нет, конечно. Я же бывший беспризорник.

Надо быть Дэем, чтобы признаться в бродяжничестве с видом потерянного родственниками принца крови, рассказывающего о своём высоком происхождении.

— И кошелёк вытащить можешь?

— Я сказал "беспризорник", а не "карманник".

— И что это будет? — увожу разговор от неприятной для него темы.

— Не знаю, — равнодушно бросает Дэй, — но ведь что-то да получится?

— Ладно, давайте спать, — заканчивает посиделки командир Харнет.

Он прав — начинает темнеть. Укладываемся вповалку, чтобы было теплее. Я привыкла засыпать, положив руку на грудь Дэя и чувствуя, как стучится в ладонь его сердце. Харнет сказал, что в эту ночь с дежурством справятся его люди, и мы особо не сопротивлялись, только попросили, чтобы в случае чего нас разбудили немедленно. Как любит повторять Стэн, лучше быть параноиком, чем трупом. Но за передышку я была очень благодарна — если вспомнить, какой выдалась минувшая ночь.

— Дэй, — сонно спрашиваю я, — ты любишь жемчуг?

— Жемчуг? — удивляется он. — Не задумывался. Нет, на девушках, наверное, люблю, это красиво. Хотя я его и в руках-то никогда не держал. Почему ты спрашиваешь?

— Когда вчерашняя тварь прикидывалась тобой, у неё был жемчуг в волосах. Речной. Длинные-длинные косы, и в них вплетены тонкие жемчужные нити.

— Ну, длинных волос у меня не будет ещё долго, — в его голосе проскальзывает сожаление, — но жемчуг... Блин, это какой-то странной фантазией нужно обладать. Спасибо, что не шпильки. Или гребни.

— Или живые цветы.

— Ещё лучше. Не ювелирный лоток, так клумбу в волосах таскать.

Я утыкаюсь в его плечо, стараясь сдержать упрямо прорывающийся смех, чтобы не разбудить остальных. Ещё подумают, что свихнулась от пережитого. Нервное такое веселье, для которого самый глупый повод подойдёт, лишь бы напряжение сбросить. Я скорее чувствую, чем различаю в темноте, как Дэй улыбается.

— Засыпай, солнце. Нам завтра ещё дорогу искать.

Здешнее утро не особенно отличается от вечера, те же синевато-серые сумерки, только небосклон не погружается во тьму, а слабо светлеет. Как киноплёнку назад отмотали. Мы выбираемся из спальников, ежась от холода и поскорее застёгивая куртки, чтобы сохранить остатки сонного тепла. Талиан морщится, баюкая раненую руку, и я всё же делаю ему укол. Кому из богов молиться, чтобы обратный путь обошёлся без приключений? А никому. Если у богов и была свалка, куда они выбрасывали отходы творения, то она определённо здесь.

Пока я возилась с Талианом, пока все наскоро завтракали, окончательно рассвело. Снова ровная, как столешница, пустошь, снова неживой шелест травы под ногами. И едва видимый ориентир — кривое изломанное деревце, почти куст. Отряд растягивается цепью, только на этот раз впереди командир Харнет и Дэй. Я держусь в середине, поближе к Талиану. Он замедляет шаг, чтобы отпить маленький глоток воды, и я в очередной раз напоминаю себе, что ни одного родника нам ещё не попадалось. Можно, конечно, поступить как путешественники в старых романах: вырыть ямку и подождать, пока она наполнится водой. Вот только как глубоко придётся копать и как долго ждать? Да и есть ли шанс дождаться? На ходу обламываю несколько веточек вереска, растираю пальцами. Безнадёжно сухие. Если сорвать с этого места камуфляж мёртвых деревьев и трав, что останется? Изрезанная трещинами земля?

А если вода здесь есть, то можно ли её пить? Что-то такое было связано с водой. То ли текучая вода — путь в мир мёртвых, то ли, наоборот, за текучую воду любой нечисти путь закрыт. А не текучая? Не помню. С другой стороны, если всё мёртвое, с чего вдруг воде быть живой?

Расстояние здесь обманчиво, но каждый наш шаг всё же сокращает его. Теперь уже видно, что дерево похоже на плакучую иву, вот только даже намёка на реку или озеро рядом нет. Ни коры, ни листьев, как в прошлый раз, только свисающие до земли высохшие ветви. Не слишком приятное зрелище, фантазия предсказуемо превращает их в жадно раскинутые руки старой ведьмы. Ещё с десяток шагов, а потом небольшая передышка. Вот только что это темнеет там, за деревом?

Терн Харнет резко остановился.

— Вы, кажется, говорили, мы ищем дорогу?

Кто-то из бойцов, измученный неопределённостью, рванулся было к заветной цели, но был остановлен командирским окриком.

— Без самодеятельности. Сначала надо проверить.

— Мы посмотрим, — вызвался Дэй. — Можно?

Харнет кивнул.

— Таннер, Раахан, сходите с ребятами.

Я не раз встречала в книгах выражение "отвалилась челюсть", но до сего момента полагала его преувеличением ради красного словца. Не преувеличение. От открывшегося нам зрелища проржавевшей узкоколейки челюсть отвалилась у всех нас. Начиналась дорога прямо за ивой и слегка забирала вправо, иногда её захлёстывали волны сухой травы, почти скрывая под собой — никакой железнодорожной насыпью и не пахло, рельсы и шпалы уложили прямо на землю. Судя по их состоянию, уложили давно. Рельсы упирались прямо в корни дерева. Станция "Сухая Ива", поезд дальше не идёт.

— Откуда?.. — удивился Раахан, самый молодой в отряде, всего лет на пять старше нас, попинав рельс запылённым ботинком и убедившись в его материальности. Если честно, после башни, розового куста и кургана я тоже ожидала скорее встретить пирамиду из человеческих костей или замок с привидениями. Мне вдруг стало весело.

— Ну, что Дэй сплёл, то нам и выдали, верно?

— Знал бы, плёл поаккуратнее, — одними губами произнёс Дэй и махнул рукой, подавая знак остальным.

— Вы уверены? — уточняет Терн Харнет.

— Уверены, — я мучительно подбираю слова. — Видите ли, тут всё пространство — сплошное место действия баллады, только без персонажей. А эта вещь из нашего мира. Из нормального. Значит, и выход где-то близко, да и направление всего одно.

— Идти надо сейчас? — улавливает логику офицер. — Пока что-нибудь опять не изменилось?

— Думаю, вы правы.

Отдых получился совсем коротким — ровно столько, сколько нужно, чтобы раздать последние инструкции.

— С дороги не сходить, — в очередной раз повторил Дэй. — Даже если там будут о помощи просить, обещать несметные сокровища или вечную жизнь. Представьте, что идёте по болоту, и слева и справа — топь.

— Ну, пока она нас вполне держит.

— Так это пока...

И начинается долгий путь по шпалам. Пейзаж по обе стороны узкоколейки не спешит меняться, так что воспринимать предупреждение Дэя всерьёз всё сложнее. Впрочем, пока попыток сойти с дороги никто не делал: даже если и мерещится что-то, выучка оказывается сильнее. Приказ получен, задача ясна, а лишние вопросы о природе здешних странностей лучше отложить до поры до времени. Тем более что ответов у нас всё равно нет.

— Ночевать на дороге будем? — с сомнением спрашиваю я.

— Видимо, — кивает Дэй. — Не хочется, знаешь ли, проснуться и не обнаружить её рядом.

— А ночью поезд, — бормочет идущий рядом боец. Расслышавшие шутку товарищи тихо смеются. Усталость, впрочем, даёт о себе знать: спать нам удавалось совсем мало, да и нервы не железные. Предел мечтаний — выспаться на настоящей кровати, с одеялом и подушкой. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь, но на самом деле отвыкаешь от него ещё быстрее. Нормальным становится споласкиваться у берега подогретой водой из котелка, потому что озеро в это время года уже слишком холодное, жить в палатке, питаться безвкусной едой из концентратов. Привыкаешь даже к пропахшим дымом костра волосам и необходимости держать оружие под рукой. И понемногу вся предыдущая жизнь начинает казаться сном, видением воспалённого мозга, уставшего от опасностей и потерь.

"Ещё одно дерево", — тупо отмечаю я, но через миг дремлющее сознание как пружиной подбрасывает. Высохший ствол перегородил железнодорожные пути, почти взломав их, толстые корни плотно переплелись с рельсами. Где-то на высоте полутора метров — развилка, сквозь неё можно разглядеть по-прежнему убегающую вдаль узкоколейку. Мы останавливаемся. Без команды, разом.

— Сходить с дороги нельзя? — то ли цитирует, то ли уточняет Харнет.

— Сходить нельзя, но вполне можно перелезть.

Даже в школьные годы подобное препятствие не стало бы для меня проблемой, смешно представить, что взрослые тренированные мужчины не смогут его преодолеть.

— Так в чём проблема? — Раахан решительно делает шаг к дереву, но Дэй обрывает его:

— Подождите. Стоит проверить. Рин, у тебя какой-нибудь ненужной мелочи нет?

— Была. — Я роюсь по карманам и нахожу обломок яркой микросхемы неизвестного назначения. В траве будет видно хорошо. — Держи.

Дэй забирается на развилку и роняет перевитый проводами кусочек пластика на ту сторону. Он преспокойно падает в траву — это могут видеть все желающие, когда Дэй спрыгивает с дерева.

— Ну что, первым пойду я. На всякий случай. — Дэй достаёт из рюкзака многострадальную верёвку, привязывает её к ремню, моток отдаёт Раахану. — Если что, помните: с дороги не сходить ни при каких обстоятельствах.

Затем он забрасывает за спину автомат, снова взбирается на развилку и так же легко спрыгивает вниз. И пропадает. Без единого звука или вскрика боли, даже не примяв травы по ту сторону. Натянутая верёвка ослабевает; когда Раахан её вытягивает, конец оказывается словно обрезан ножом.

— Дэй! — Я бросаюсь к дереву, но Терн Харнет успевает поймать меня за плечи.

— Я понимаю ваше беспокойство, но мне сейчас нужно, чтобы вы сели и подумали. Ваш парень совсем необязательно мёртв, насколько я понимаю извращённую логику этих мест. А нам нужно вернуться. Всем.

Сам того зная, Харнет цитирует ещё одну строку нашего неписаного кодекса: пока тело чистильщика не найдено, он не считается мёртвым. Рассуждать трезво, когда единственный в мире близкий человек исчез неизвестно куда, получается так себе. Итак, дорога. Не сходить с дороги. Но по ту сторону пропадаешь. Странно звучит: развилка дороги и развилка дерева. Получается, ветви дерева — прямое продолжение дороги? Ой, наркоманский бред. А что если всё действительно так? Путь через развилку — выход. Сойти с дороги — смерть. А ещё раньше говорили: мир Иного народа — по другую сторону. Той самой реки, через которую ведёт мост из человеческих костей. Я приглядываюсь к дереву. С сорванной корой, как и другие, выбеленное временем и ветрами до цвета кости — когда здесь ещё был ветер. Поделка, которую сплёл Дэй, похожа на железную дорогу и на игрушечную лестницу — но ведь и на мост тоже.

— Нам туда, — объявляю я. — Всё правильно. Здесь развилка дорог. Здесь выход.

— Вы уверены?

— Да. — Не даю себе усомниться, как на экзамене, когда верный ответ уже пришёл в голову, и раздумывать нельзя, а то преподаватель решит, что ты плохо знаешь предмет. — Да, уверена.

Терн Харнет смотрит на меня — долго, испытующе. Потом, не отводя взгляда, негромко командует:

— Вперёд.

Один за другим его подчинённые исчезают в развилке мёртвого дерева, а я кусаю губы и молюсь всем богам, чтобы моё решение было верным. В конце концов на дороге остаёмся только я, Харнет и Раахан.

— Теперь вы.

— Ну уж нет, — неожиданно усмехается Раахан, — если мы вас, леди, тут одну оставим, нам ваш избранник при встрече уши надерёт. И прав будет. Так что пожалуйте вперёд. А командир всё равно при эвакуации замыкающим должен идти, чтобы отставших не было.

Он подсаживает меня, чтобы было удобнее влезть на развилку. Я чуть подаюсь вперёд, держась за ветку. Страшно, конечно, но я оборачиваюсь к тем двоим, что пойдут за мной, и говорю:

— До встречи на другой стороне.

И прыжок превращается в падение.

Где-то близко шумит река, и я рефлекторно делаю пару шагов, прежде чем догадываюсь посмотреть под ноги. Вот ты какой, костяной мост. Плотно пригнанные друг у другу берцовые и рёберные кости, позвоночные столбы — ступаешь как по булыжной мостовой. Перил не видно, края моста теряются во мраке, но сами кости светятся мёртвым фосфорным светом.

Мёртвым. Каким же ещё?

За спиной нарастает какой-то шум, пока вдалеке, я перехожу на быстрый шаг, потом на бег. Не оглядывайся, не оглядывайся, не оглядывайся. Это единственное, что беспокоит меня — и ещё страх оказаться слишком близко к краю. Я неплохо плаваю, но окунуться в воду этой реки мне совершенно не хочется.

Шум переходит в грохот, будто за мной пустилась в погоню конница. Мерный плеск воды далеко внизу уже не слышен, но начинает казаться, что в грохоте за спиной я различаю крик — это на разные голоса кричит мост, кричит от боли каждой своей косточкой, принимая тяжесть моего загадочного преследователя. Мёртвый? Да какой же он мёртвый, если ему так больно.

Кости по-прежнему светятся, указывая путь, но берег всё ещё неразличим, там только темнота.

Ещё один рывок — и мост вылетает из-под ног, как ковровая дорожка, которую кто-то дёрнул за край. Треск костей, ужас падения, и где-то за спиной — утробный рёв того, что валится сейчас в тёмную бездну вместе с остатками моста.

"Не знаю, кто ты и что ты, и почему решил защитить меня, но спасибо..."

Свободный полёт в полной темноте обрывается неожиданно быстро. Какая-то твёрдая поверхность словно бросается под ноги, я теряю равновесие и едва успеваю выставить вперёд руки. Открываю рефлекторно зажмуренные глаза и осматриваюсь. Мёрзлая земля без малейших следов надоевшего вереска. Металлическое ограждение, за ним — я бы подскочила, не сожри путешествие из волшебной страны в нормальный мир все мои силы — асфальтовая лента дороги. За моей спиной толпятся бойцы, я невольно их пересчитываю, как наседка цыплят. Восемь. Все восемь. Девятый — Дэй, обессилено привалившийся к стволу.

Треском помех взрывается рация, морозный воздух обжигает руки и лицо — непривычно после мёртвого безветрия сказочной страны. Я зачем-то обхожу кругом дерево с развилкой — разумеется, ничего не происходит. Да и дерево отличается от того: это самый обычный дуб, уж точно не собирающийся засыхать в ближайшие сто лет. И, конечно, рядом нет никакого намёка на узкоколейку. Получается, выход одноразовый, как и вход. Готова поспорить, что завал на дороге тоже исчез, как не было. Жалеть об этом я не собираюсь.

— Кто-нибудь знает, куда нас занесло? — спрашивает Дэй.

— Мы километрах в четырёх от лагеря, где ждали груз. Сейчас свяжемся с ними, чтобы прислали машину.

— Хорошо, — он облегчённо оседает на землю. — Очень хорошо, ноги уже не держат.

Я заставляю себя сделать несколько шагов и почти падаю рядом. Чья-то тень ложится на моё лицо — Терн Харнет садится на корточки возле нас.

— Хотел поблагодарить, пока не набежали любители расспросов. У вас странная работа, но вы хорошо её делаете.

— Не очень, — отзывается Дэй, — пропавшего водителя так и не нашли.

— Идеальных битв не бывает, — офицер цитирует какой-то древний трактат о воинском искусстве. — И пусть кто-то попробует вас упрекнуть.

— Вы что-нибудь видели при переходе? — спрашиваю я. И добавляю с видом эксперта: — Иногда бывают галлюцинации.

— Нет. — Он морщит лоб, честно пытаясь восстановить свои ощущения. — Нет, ничего такого, просто несколько секунд в полной темноте. А что, у вас что-то было?

— Ничего. — Мы с Дэем обмениваемся долгим взглядом. — Ничего, мы привычные.

— Значит, костяной мост действительно существует.

— Существовал, — поправляю я. — За моей спиной он осыпался.

— Верю, я ведь тоже его видел. Только успел проскочить до того, как за нами что-то погналось.

— Значит, это всё же была волшебная страна? — Я с наслаждением вытягиваюсь на спальнике. — И теперь вход туда закрыт.

— Жалеешь? — Дэй застёгивает "молнию" палатки, отсекая шумный лагерь. Теперь свет сочится только через маленькое окошко, затянутое мутным пластиком.

— Жалею, что не успела увидеть её живой. Слушай, а ведь ты действительно создал для нас дорогу.

— Не будем об этом, хорошо?

— Почему?

— Не хочу думать, что мы такое, раз тамошние странности нам подчинились.

Дэй стягивает майку и отбрасывает её в угол палатки. Мои пальцы чертят по его коже невидимый узор. Мы слишком утомлены для чего-то большего, чем простая нежность, но прикосновение — наш обязательный ритуал. Словно желание удостовериться, что мы не потеряли друг друга в лабиринте иллюзий и фальшивых зеркал. Если нам приходится засыпать порознь, я закрываю глаза, и представляю Дэя рядом. Однажды я проснулась в палатке одна, Дэй уехал ещё с вечера. Но у меня было чёткое ощущение, что пока я спала, в моё плечо вдавилась жёсткая прядь волос. Не моих, разумеется, мои убраны в короткий хвост и не рассыпаются живописно по спине и спальнику. Будто кто на плечо голову пристроил, да так и заснул. Впрочем, понятно кто.

Взвизгнула молния палатки, через порог перегнулся мужчина в форме.

— Я хотел спросить... — на автомате выпалил он, но через миг, когда его глаза привыкли к темноте, быстро добавил: — Извините.

Через тонкие стенки палатки до нас донеслись сначала его удаляющиеся шаги, а потом голос, который он честно пытался приглушить:

— Ну дают... У меня младшая дочка не старше этой девчонки. Узнал бы, что с кем-то путается...

Ему ответил второй голос, абсолютно нам незнакомый:

— Помолчал бы со своей дочкой, Леран. Странно рассуждаешь: как стрелять, так взрослые, а как трахаться, так дети.

Сейчас.

Рин.

С трудом удерживаюсь, чтобы не пересказать школьникам финал этой истории — пожалуй, будет чересчур.

Я не помню точно, когда пришло понимание, что мир изменился бесповоротно. Кажется, началось всё с того, что одна из посланных на разведку групп не вернулась в лагерь в указанный срок. Выждали день и выслали поисковый отряд. Из разведчиков нашли только одного: он сидел на берегу пруда в бывшем городском парке и увлечённо заплетал в косички ветви ив. О судьбе своих товарищей он ничего не мог рассказать по причине полнейшего безумия. Нестарый ещё мужик, прошедший войну и знающий, почём фунт лиха.

Вторым пугающим фактом стала выживаемость. Где это видано, чтобы при встрече с одним и тем же человек с боевым опытом погибал или терял рассудок, а вчерашний бухгалтер ухитрялся добить тварь? Слишком много было таких случаев, чтобы списать их на простую случайность. Стало ясно, что дело отнюдь не в умении сражаться. Воинские таланты, разумеется, не исключали проявления дара чистильщика. В Стэне, например, прекрасно сочеталось и то, и другое. Да и не стоит совсем уж сбрасывать со счетов армейскую подготовку.

Помню, Дэй учился как проклятый. Хватался за любого, кто мог хоть что-нибудь добавить к списку его навыков. Мрачный, покрытый синяками и ссадинами после бесчисленных спаррингов, пропахший насквозь оружейным маслом и железом. Подозреваю, я выглядела не лучше.

Потом стали формировать смешанные группы. Не хватало людей, никто так и не разгадал принцип, по которому беда обходила одних и выбирала других, иначе оружие вряд ли доверили бы подросткам и гражданским.

Тогда я недоумевала, почему медика-недоучку взяли в отряд. Собственные мотивы не отличались сложностью. Быть рядом с Дэем. Быть полезной. Куда уж проще?

И только потом поняла: я оказалась идеальным вариантом. Достаточно знающая для того, чтобы помочь раненому в полевых условиях, и не настолько опытная, чтобы мной нельзя было пожертвовать.

Вот только слов для того, чтобы рассказать об этом, я пока не знаю. А рассказывать надо. Надо, если мы не хотим однажды превратиться в легенду.

Взгляд вновь скользит по лицам парней и девчонок. Интересно, почему некоторые кажутся похожими на моих одноклассников? Или это просто кочующие типажи, которые в любом классе есть? Отличницы, юмористы, одиночки, безусловные лидеры, первые красавицы...

Вот этот мальчишка в камуфляжной куртке с чужого плеча, светловолосый, кажется, спрашивал, как можно стать чистильщиком.

— Вы может прийти к нам, когда вам исполнится девятнадцать, — говорю я. — Нельзя сразу выяснить, есть ли у человека дар, это получится проверить только на неисследованной территории. Будет довольно тяжёлая боевая подготовка. Первые рейды только в составе группы. Когда дать вам самостоятельность, решит командир. Он же попытается подобрать вам напарника — если до этого ни с кем в группе не сложатся партнёрские отношения. Если дар не проявится, вы можете остаться в армии.

— А напарник — это всегда друг? Или девушка? — тот самый светловолосый мальчик. Значит, я не ошиблась, именно он задал вопрос.

— Напарник — это... напарник, — неуклюже заканчиваю фразу я. — Человек, с которым вы понимаете друг друга с полуслова. Иногда такая связь возникает между давно знакомыми людьми, иногда складывается во время обучения.

— А если не возникнет?

Кажется, эта перспектива всерьёз его напугала.

— Такой человек остаётся работать в группе. Это не означает, что он непригоден для серьёзных заданий, просто его дар отличается. Группы в основном занимаются зачисткой крупных объектов, где может понадобиться военная сила, но отправлять рядовых бойцов слишком опасно.

Мы работаем несколько тоньше — как скальпель, вырезающий заражённую плоть. И для нашей работы не всегда нужно оружие. А ведь было время, когда мы тоже рисковали получить пулю в ответ...

...Местный наркоз отсекает боль, но отнюдь не ощущение, что кто-то копается в твоём плече как в собственном кармане. Доктор Ферманн сквозь зубы материт нехватку медикаментов, непонятные катаклизмы и обстоятельства, заставляющие девчонок хвататься за оружие. Вниз летят какие-то лоскуты и окровавленные клочки ваты.

- Ничего, могло быть и хуже. Прошла бы навылет — две дырки пришлось бы штопать. А выходное отверстие всегда больше входного.

- Вы правы, это радует.

Я делаю попытку рассмотреть рану, но раскладной стул подо мной вдруг взбрыкивает не хуже необъезженного жеребца, а земля уходит куда-то в бок.

- Тихо, тихо, - кто-то подхватывает меня, не давая упасть, - уже зашиваем. Почти всё.

Над ухом щёлкают ножницы, обрезая нить, шуршит бумажная упаковка бинта.

Я встаю, стараясь не шататься. Не хватало ещё упасть. Тоже мне, медик. Мир вокруг опять покачнулся, но руки, подхватившие меня теперь, я узнаю из тысячи.

- Ты как?

- Холодно, - отвечаю я и соображаю, что моя водолазка залита кровью и изрезана.

- Держи. - Дэй набрасывает мне на плечи свою куртку.

Следующее, что я запоминаю — тёмная внутренность палатки. Остатками водолазки, смоченными в тёплой воде, Дэй стирает с моей кожи подсохшую кровь. Не так уж её и много. Потом на меня со всей осторожностью натягивают безразмерный тёплый свитер.

- Это чей? — мимоходом успеваю удивиться я.

- Того парня, которого ты тогда из города вытащила. Сам принёс, когда узнал, что ты в переделку попала.

Дэй.

— А долго вы учились стрелять или драться? — это вопрос кого-то из младших.

— Не очень — обучение в практику переросло очень быстро, — я позволяю себе улыбку. — Я кое-что умел к тому моменту.

Рассказать, что ли, про опыт уличных драк? Или получится, что я хвастаюсь?

— А почему у вас такие длинные волосы? Это обычай?

— Нет, просто нам так нравится. Но вообще, если видите человека в военной форме, но без знаков различия, с какими-то фенечками, амулетами, неуставной причёской, то это точно чистильщик.

В зале смех. Конечно, не все из нас отличаются нестандартным внешним видом, есть и те, кто предпочитает не светиться. Стэн, например — такого параноика ещё поискать. Впрочем, в девяноста девяти случаях из ста его предосторожности оказываются оправданными, а подчинённые отправляются кто в медпункт, кто на тренировку — работать над ошибками.

— А можно автоматы посмотреть? — не утерпел кто-то. Конечно, принесли игрушку, а в руки не даём.

Я бы на месте этого пацана так долго не продержался. Приятно, когда молодое поколение бьёт твои рекорды.

— Можно.

Без Рин я бы с ними не справился, однозначно. Хотя бы из-за сломанной руки. Впрочем, в одиночку демонстрировать сборку-разборку такой толпе народу тоже тяжело, даже когда у тебя с руками порядок. А уж уследить за тем, чтобы никто не уронил железку себе на ноги и не прищемил пальцы... А, да, нужно будет потом оба автомата ещё раз проверить. Вдруг правда что-то из мелких деталек решат прикарманить, а то и случайно затеряют. Автоматы, конечно, учебные, но Стэн и за учебные голову открутит, невзирая на давнюю дружбу.

В общем, вывалиться из школы мы смогли только через час, когда все желающие уже натискались с воронёным железом всласть. Ещё минут пятнадцать пришлось вежливо отказываться от чаепития в директорском кабинете.

Асфальтированный двор встретил нас идеальной чистотой — опавшие листья были аккуратно сметены в кучи на газонах — и тишиной. После встречи школьников вновь загнали на уроки. Правда, боюсь, им теперь учёба в головы не полезет. Мне бы точно не полезла в их возрасте.

— О чем задумался? — Рин пристроила на плечо сумку, а я пожалел, что ничем не могу ей помочь. Скорее бы кости окончательно срослись.

— О детстве. — Я поднял здоровую руку и кончиками пальцев ухватил одинокий кленовый лист, отделившийся от ветки. — И о детях. Ты спросила, как зовут парня, который про кошку рассказал?

— Да. — Рин вытащила из кармана старенький блокнот. — И даже записала.

— Надо будет Стэну передать, пусть возьмёт на заметку.

Рин.

Получать письма — давно забытое удовольствие. Обычно почту, предназначенную чистильщикам, забирают ещё на Базе, но сейчас, пока мы в отпуске, кто-то не поленился донести письмо до нашего почтового ящика. Сначала я с удивлением воззрилась на обратный адрес, размышляя, кто мог писать мне из Столицы, но потом разглядела фамилию профессора Гаэнара, которому несколько недель назад отсылала собранные материалы. Конверт оказался неожиданно толстым — трактат там, что ли? Я поднялась обратно в квартиру, аккуратно вскрыла письмо и развернула сложенные вчетверо желтоватые листки.

"Здравствуйте, Рин! — писал профессор. - Я колебался между обращениями "дорогая" и "уважаемая", но первое показалось мне слишком фамильярным, а второе — слишком официальным. Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас за собранные данные. Далеко не все мои студенты были столь аккуратны и внимательны, а ведь им не приходилось совмещать исследования со сложной и опасной работой.

На этом можно было бы откланяться и не надоедать вам больше, но мне очень хочется поделиться с вами одной теорией. В молодости я слишком уж упирал на естественные науки, считая литературу и искусство уделом богемы, и теперь горько в этом раскаиваюсь, потому как фольклор представляет собой интереснейшую тему для исследований. Возможно, меня к этому подтолкнула череда катаклизмов, которую сейчас принято считать началом эпохи Ржавчины. Ведь когда ещё вспоминать легенды, если не во времена, когда классическая наука оказывается бессильна?

Простите старику столь долгое вступление, но мне кажется, что только вы с вашей специфической профессией и научным складом ума способны меня понять..."

Я нахмурилась. Для профессора с его отточенностью формулировок и привычкой сразу переходить к делу предисловие и правда было длинновато.

Как будто он чего-то стыдился.

"Многие века мы называли обитателей Иного мира демонами, но так было далеко не всегда. Когда-то, задолго до того, как наша страна стала единым государством, её населяло множество племён, поклонявшихся в основном Эгерру и Алайне, богу-защитнику и богине-матери. В одной из старых летописей читаем: "Наши боги — из Иного народа". Хватало и богов, привязанных к конкретным регионам, к которым обращались даже не с молитвами, а с заговорами: чтоб уродилось зерно, чтоб приворожить любимого или любимую, чтоб была удачной дальняя дорога. В легендах и сказках они предстают добрыми, злыми, насмешливыми, помогающими герою или, наоборот, пытающимися ему навредить — почти как люди. Их мир отделён от нашего мостом из человеческих костей — и потому каждый мост считается отражением того, костяного. Увы, легенды об Ином народе зачастую разрознены, а в поэме "Песни тёмных холмов" Кирэйна Лейси слишком много авторских добавлений..."

Ага, помню, читала. Там повествование ведётся от лица менестреля, приглашённого Иным народом в их мир, чтобы петь на пирах. От себя Лейси действительно добавил очень много: и имена лордов Иного мира, и самих лордов, которых, собственно, ни в одной легенде не было, и всяческие диковинки вроде Сада Золотых Роз. Ну и творил он где-то век назад, в курортно-богемном Тейсенре, где на наркотиках сидел каждый третий, не считая каждого второго.

Хотя стихи у него и правда... завораживающие.

"Как все мы знаем, семьсот лет назад, когда разрозненные территории нашей страны находились под владычеством Империи Тарн, захватчики попытались навязать десяткам народностей свою веру в Единого Творца. Все прежние боги, включая Эгерра и Алайну, были объявлены демонами, мешавшими Творцу создавать наш мир. Однако годы шли, Империя дряхлела, её колонии стремились к самостоятельности. Когда Эльгрен-Собиратель покончил с захватчиками, он постарался изжить и их религию. Ему была необходима новая вера, которая связала бы области будущего государства..."

Как правителя я этого Эльгрена очень хорошо понимаю. Ему досталось, считай, готовое королевство. Большая часть правящих родов отдельных регионов давным-давно пресеклась (по сути, была вырезана войсками Империи ещё в ту пору, когда местное население пыталось противиться воле захватчиков), экономические связи за несколько веков чужеземного владычества изменились. Да ещё он сам — лидер восстания, поднявшийся из низов, младший сын какого-то не шибко знатного лорда, отправленный по законам Империи служить в заштатный гарнизон, где и получил необходимый военный опыт. Народ таких любит, но в данном случае надежды тех, с кем дрался в одном строю, Эльгрен оправдал. Потомки — да, подкачали. Минусы монархии.

"Эльгрен не запретил поклоняться Единому Творцу, но обложил налогом желающих совершать религиозные обряды в его славу. Государственной же религией стала вера в Эгерра и Алайну — их признавали почти во всех регионах. Более мелкие боги так и остались демонами, это прозвище закрепилось за ними и осталось в веках. Изгнанные из священных книг, они нашли пристанище в сказках и легендах, где занимались тем же, чем и в доимперской мифологии: сражались, насмешничали, благословляли, помогали, соблазняли, влюблялись в смертных".

Раньше всех мальчиков при рождении посвящали Эгерру, а девочек — Алайне. У нас в классе учились две или три девчонки, над которыми в детстве обряд провели. Они ещё медальоны показывали, круглые, с розой. Мальчикам полагались подвески в виде стилизованных мечей.

"К сожалению, имён представителей Иного народа легенды почти не сохранили. Даже та информация, что нам доступна, погребена под грудой авторских сказок, позднейших переделок и подражаний. Наиболее часто в фольклоре встречаются Фэйлиан, Разящий Меч, живое воплощение оружия, которым владели величайшие герои древности, Мирилла, Хозяйка дождя, Гэллен, Хранящий пути, хозяин дорог, перекрёстков и легенд, и, конечно, Заэль, Кровавая Заэль, воплощение тёмной стороны любви, вожделения, ревности, любви запретной. Последняя — частая героиня деревенских страшилок про вышедшие боком привороты и восставших из мёртвых женихов. Возможно, память человеческая сохранила именно этих богов-демонов, потому что к ним чаще всего обращались. К Фэйлиану — за воинской удачей, к Мирилле — за дождём, или, наоборот, за ясным днём, чтобы сохранить урожай, к Заэль — чтобы заполучить понравившуюся девушку или парня, к Гэллену — чтобы дорога вышла легче и короче. Однако чаще сказки немногословны: "Шла девушка по лесу и встретила юношу из Иного мира..."

Разумеется, информации для анализа не так много, но на основании этих имён можно сделать вывод: каждый из Иного народа воплощал собой какое-то явление или понятие, не всегда материальное. Если подключить фантазию, можно предположить, что они отвечали за наличие чувств, понятий и явлений в нашем мире. И сами существовали, пока жила воинская доблесть, проливался на землю дождь, пока люди влюблялись. Как чаши весов: уберёшь одну, и вторая не останется в равновесии.

Вы можете подумать, что я сошёл с ума, но я учёный. Если бессильны прежние гипотезы, время создавать новые. Все мои знания не в состоянии объяснить произошедшие с нашим миром перемены, а также гротескных существ и явления, с которыми вам приходится сталкиваться. И тут я подумал: а вдруг невидимые нити, поддерживающие наш мир, всё же порвались или ослабли? Вы можете мне возразить, что ни страсть, ни воинская честь не покинули нас. Но могли уйти их воплощения, аватары. Сами ли они приняли такое решение, или просто их мир отделился от нашего? Возможно, они даже погибли. Мост из костей разрушен, опустели описанные Лейси дворцы, некому стало следить за гончими Охотника..."

То есть наши волки — сбежавшие из демонического зверинца домашние собачки?

Какая прелесть. А ведь похоже. Я не раз говорила, что с точки зрения биологии существование некоторых тварей попросту невозможно. Чтобы создать принципиально новый вид или до неузнаваемости изменить существующий, природе необходимо не одно тысячелетие эволюции. Если эти создания не имеют к нашему миру никакого отношения... Что ж, это многое объясняет, даже если звучит бредово.

"Разумеется, мир должен прийти в равновесие, но для этого ему нужна кровь Иного народа. Может, достаточно просто восстановить костяной мост, но что если волшебная страна отрезана от нас навсегда? И тут стоит вспомнить легенды об ахан, полукровках. Мужчины и женщины Иного народа охотно вступали в связь с людьми, щедро оставляя в мире свою волшебную кровь. Истории некоторых великих героев начинаются с того, что их подкидывали к дому отцов с наказом беречь дитя, появившееся после бурного романа человеческого парня и таинственной красавицы".

Против воли я улыбнулась. Если молодая крестьянка, внезапно обнаружившая, что беременна, представляется довольно легко — спасибо прочитанным в детстве историческим романам — то парень, как-то поутру нашедший корзинку с младенцем и обязательной запиской (интересно, а если молодой папаша читать не умеет?) наверняка являл собой достаточно забавное зрелище. Хотя зря я ёрничаю, помнится, один юный лорд ухитрился на женщине Иного народа жениться. Потом она покинула его и вернулась в свой мир — бывшим богам было тяжело жить среди людей. И молодому дворянину осталось только тосковать по ушедшей возлюбленной и воспитывать троих детей. Жена вернулась незадолго до его смерти и увела лорда с собой в Иной мир — связь с людьми далеко не всегда была для нестареющих прекрасных существ лёгкой интрижкой.

Странно, но собственных детей Иной народ не забирал на воспитание почти никогда.

"И есть в этих легендах одна оговорка: ахан может заменить своего прародителя. Так, сын Фэйлиана вышел на битву в его доспехах — и битва была выиграна.

Так, может, потомки Иного народа живут среди нас, чтобы в решающий момент занять места прародителей и уравновесить мир? Живут — и сами пока не знают о своём предназначении..."

Нет, профессор. Костяной мост не восстановить. Он рухнул за нашими спинами, навсегда отрезая изуродованную волшебную страну от нашего мира — и, честно говоря, я только рада этому. То место слишком искажено, и живым ему уже не стать. А в нас куда больше человеческого, чем кажется вам. Люди мы... Сколько можно доказывать, что мы люди? Но взгляд против воли скользнул по последним строчкам.

"И, как знать, может, согласие ахан миру вовсе не требуется. Ведь никто не спрашивает, согласны ли виды эволюционировать".

— Профессор, вы точно сошли с ума, — пробормотала я. Хотелось скомкать письмо и выбросить, пока его не увидел Дэй. Или просто посмеяться вдвоём, написать вежливый и ни к чему не обязывающий ответ, после чего забыть исписанные чётким почерком листы в одной из книг.

Но я была чистильщиком, а мы не разбрасываемся историями. Мы перебираем их как чётки или кусочки мозаики, пока они не займут предназначенное только им место в мире. Значит, и эта до поры до времени ляжет в карман — как последняя граната, которую берегут на двоих, для себя и для врага. И, как последнюю гранату, её не хочется пускать в ход.

— Плохие новости? — Вошедший в комнату Дэй кивнул на письмо в моих руках.

— Скорее, странные. Даже для нас.

Дэй.

Я люблю легенды. Они липнут ко мне, сколько себя помню, застревают в голове, вспоминаются к месту и не к месту. Предания Тёмных веков, собранные в истрёпанную, на плохой бумаге напечатанную книгу, случайно попавшую мне в руки. Дорожные байки, которые рассказывали дальнобойщики и мотоциклисты. Со сказками в моём детстве была напряжёнка. Когда я ушёл из дома, моё увлечение превратилось в подобие религии. Я искоса поглядывал на тормозящие рядом машины — так можно увидеть желающего скрыть свой истинный облик. Если приходилось ночевать в незнакомом месте, где были зеркала, старался забрызгать их мыльным раствором или исчертить завалявшимся в рюкзаке фломастером, чтобы с той стороны не явилось что-нибудь неприятное. Я знал, как найти призрачный поезд, увозящий в прошлое минуты и часы, и как избавиться от собственной тени. Представления не имею, зачем — может, так поступали колдуны, чтобы тень не подглядывала за их ритуалами — некоторые заклинания требовали полного одиночества и тайны. Знал, но сам почти никогда не связывался с магией. Как-то причины не было.

И сейчас меня прочили в герои одной из легенд. Восстанавливать равновесие мира, ага. Вытаскивать из-под корней дерева древний меч, облачаться в латы и идти на битву с чудовищем.

Почему-то мечты имеют свойство сбываться с опозданием лет на десять.

Хуже всего, что Рин была встревожена. Самый мерзкий вид тревоги — когда человек вроде бы посмеивается над своим беспокойством, но оно лежит под грузом ежедневных забот как камень на дне ручья, не давая забыть о себе.

Я сел рядом с ней на кровать, обнял девушку за плечи здоровой рукой, пальцами загипсованной подцепил листки письма.

— Поправь, если я ошибаюсь, но, получается, он предлагает нам занять места этих древних духов?

— Похоже на то. Мне бы не хотелось обживать все эти покинутые дворцы, водить по лесу заплутавших путников или превращать красивых девушек в розы.

У Рин чеканный профиль сказочной королевы и две толстые косы, спускающиеся на плечи — на мою старую вылинявшую футболку. Когда она склоняет голову, в ушах тихонько позвякивают висячие серьги, те самые, что когда-то подарил я, с красными камешками и подвесками в виде птичьих перьев. Водить по лесу заплутавших путников ей точно не подходит. А вот собирать ожерелья из капель дождя и прятать забытые детские сны между страницами старых книг, чтобы повзрослевший человек однажды мог разыскать их — вполне.

— Ну... Псовая охота на всяких мифологических тварей — тоже не предел моих мечтаний. Я вообще убивать не люблю.

Перед глазами почему-то возникает видение пробитой ножом коричневой куртки и жёлтый отблеск фонаря на мокром асфальте. Нож я до сих пор таскаю с собой. Штамповка с закосом под "настоящий армейский", такими были завалены почти все военторги. Пластиковая рукоять, прямое лезвие чуть длиннее ладони и не самая лучшая сталь. Сначала просто побоялся оставить полицейским орудие убийства — в сериалах это ведь верный способ проколоться, потом не расставаться с оружием вошло в привычку. Если тебя попытались отправить на свидание к предкам один раз, что мешает другому придурку повторить попытку? С тех пор мне приходилось несколько раз стрелять в людей, но почему-то именно тот случай вспоминается чаще коротких злых перестрелок.

Рин не знает до сих пор. Она приняла бы меня любым, просто теперь мне не нужны слова. Достаточно обнять её, и мир приходит в норму. Я отгоняю непрошеных призраков и заканчиваю фразу:

— Ещё меньше мне нравится идея закалывать волосы резными шпильками из костей убитых врагов и брать на ложе всех понравившихся женщин... Тебя не смущает, что мы обсуждаем теорию, основанную исключительно на фольклоре?

— У нас работа такая — верить в то, что для других не существует.

И ведь она права.

— А если бы не надо было обживать дворцы и морочить путников? Ты бы согласилась на такую жизнь?

Пытаюсь представить себе бессмертие. Задачка покруче, чем нарисовать бесконечность во время какого-то психологического теста в школе. Хотя, если все эти Фэйлианы, Гэллены и Заэли всё же погибли, не такое уж оно стопроцентное.

Что, как ни странно, утешает.

— Не знаю. Мы ведь оба видели костяной мост, Дэй. Оба. Если волшебная страна — правда, то правдой может оказаться и всё остальное. Вопрос только в том, верить или не верить.

Серьёзный вопрос, между прочим. Наша вера может многое.

— А, так это не аргумент. Стэн, может, тоже увидел бы, окажись он с нами.

— Стэн старше нас. И внешне совсем не похож. Знаешь, полковник недавно сказал, что мы будто принадлежим к одному народу.

— И как ты думаешь, сколько в мире таких как мы?

— Не знаю. Не может быть, чтобы все они были чистильщиками. У судьбы слишком много окольных путей.

— Не все, конечно. Должны же были раньше откуда-то браться деревенские ведуны, ведьмы, шаманы. Обычные люди с магическим даром, без примеси Иной крови. По сути, они делали нашу работу — изгоняли всякую пакость, пришедшую из-за грани, и закрывали за ней дверь.

Жалко, что нельзя собрать всех чистильщиков, да и запечатать одним махом все прорехи в мироздании, из которых лезет непонятное, необъяснимое, не имеющее названия. Я представил себе, как толпа народу в потёртом камуфляже собирается на лесной поляне, окружённой вековыми деревьями, становится в круг, кто-то благообразный и бородатый выходит в центр, воздевая к небу тяжеленный резной посох... Или проще старую винтовку со склада утащить? Так вот, ещё нужны заклинания на певучем древнем языке и пучки душистых трав, чтобы кидать их в костёр.

Не моё совершенно. Моя магия таилась на перекрёстках пустынных трасс и в пыльных углах опустевших домов. Мои призраки обычно рассекали на шикарных машинах или на убитых в хлам грузовиках, губили автостопщиков, пророчили смерть встречным водителям, и их саваны пахли не погребальными цветами, а бензином и дорожной пылью.

Нет. Даже если от нас зависит чуть больше, чем мы привыкли думать, одними замшелыми заклинаниями делу не поможешь. Пора изобретать что-нибудь новенькое.

Ещё бы знать — что.

Рин.

Не знаю, откуда взялся обычай украшать ворота кладбища еловыми ветками. Этому должно быть объяснение, древние наверняка припасли для такого случая примету-другую, но, сколько я ни спрашивала, никто так и не смог ответить, почему нужна именно ель, а не, скажем, берёза. Не украшение места захоронения и не попытка почтить память усопшего. Скорее уж похоже на защиту живых от ушедших за грань. Может, всё дело в том, что еловые ветки колючие?

За оградой кладбище больше похоже на неухоженный парк. Несколько заасфальтированных в незапамятные времена дорожек убегают вглубь территории, между могил змеятся десятки тропинок. За кустами худо-бедно успевают следить, но к некоторым старым могилам не подобраться. Дэй не выдерживает, достаёт нож, чтобы срубить несколько самых длинных веток, почти скрывших ближайший к нам памятник. Я присоединяюсь к нему: от загипсованной левой руки мало толку. Нашим взорам предстаёт изъеденный дождями серый камень и чёрно-белая фотография женщины лет пятидесяти. "Киинара..." — а вот фамилия стёрлась, ясно только, что она оканчивалась на "тен". Мы часто забываем о мёртвых. Это они о нас помнят.

— Можно поискать в архиве, — говорю я, оттаскивая в сторону срезанные ветки. — У них должны сохраниться старые планы кладбища, там эта могила, скорее всего, отмечена.

— Да всё приводить в порядок надо, — Дэй отирает ладонь о джинсы и прячет нож, — а то некоторые памятники скоро не опознаем. Сама знаешь, как это было: там жену похоронили рядом с мужем, умершим десять лет назад, но не успели поставить нормальный могильный камень, здесь местечко по большому блату вышибли полуофициально. Документация — это большая ложь, Рин. Очень большая.

Я вдруг задумываюсь о том, что сам Дэй вполне мог быть официально признан умершим. Не знаю, после скольких лет пропавших подростков переставали искать и сдавали дело в архив, да и архивы те наверняка стали пылью с началом Ржавчины. Но от самой мысли, что кто-то посмотрел на фотографию черноволосого мальчишки, поставил отметку красным карандашом и спрятал папку в коробку с десятком других коротких судеб, становится жутко. Одна галочка против твоей фамилии — и тебя уже нет в живых, хотя ты дышишь и ходишь по земле.

— Но тебе удалось её перехитрить, да?

— Ничего хитрого в этом не вижу, — Дэй улыбается, ломая зловещую иллюзию. — Всё как в сказках: смени имя, и станешь другим человеком, а погоня пойдёт по ложному следу. Это не смерть, Рин. Старое имя, документы, прошлое... Это всё шелуха. Змея сбрасывает кожу, но при этом остаётся змеёй. И у меня нет никакого желания изживать в себе пацана, читающего приключенческий роман на грязном пляже. У меня его мечты, его привычки, его шрамы. Хотя нет, шрамов теперь побольше. Идём дальше? Нас ждут.

Это не метафора. Действительно, ждут.

Сколько лет этой липе? Возможно, её посадили ещё при основании кладбища. Сейчас она почти сбросила листву, и тонкие ветви, будто прорисованные на бледном осеннем небе, качает ветер. Нам сюда.

У корней липы девять могил, девять одинаковых памятников, как в воинских мемориалах. Нижние ветки осторожно прикасаются к серому камню — так мать гладит по голове задремавшего ребёнка, боясь разбудить.

— Привет, ребята, — тихонько шепчу я.

У чистильщиков не бывает настоящих могил — если мы погибаем, наши тела сжигают, а прах развеивают над отвоёванными у небытия территориями. Раньше это было мерой предосторожности, все почему-то боялись, что из "проклятых мест" можно притащить какую-нибудь заразу, а сейчас, по-моему, переросло в ритуал. Не дай боги, однажды людская молва превратит в духов-хранителей посёлков, городов, лесов.

Так что все захоронения здесь — кенотафы. Но они всё равно нужны людям. Наверное, даже не столько живущим сейчас — они помнят и так — сколько тем, кто придёт после нас.

— Привет, Лайса. — Дэй склоняется над могильной плитой, отбрасывая с неё сухие листья.

Лайса Найе. Старинное имя — так могли бы звать героиню сентиментального романа — и чуть ли не самая распространённая в северных регионах фамилия. Вместе звучит так, что хочется произнести в одно слово. Лайсанайе. Лайса-Лягушонок.

Она была похожа на оживший карандашный набросок, сделанный стремительной рукой: хрупкая, почти мальчишеская фигурка, серые большие глаза, пепельные волосы, заплетённые в тоненькие косички. Про себя я называла Лайсу Нарисованной Девочкой. Не помню, кто и почему прозвал её Лягушонком. Наверное, из-за невысокого роста и "лесного" камуфляжа, который всем нам выдавали. Было у неё ещё одно прозвище, которое Лайса не слишком любила — чудо в берцах. К началу Ржавчины ей уже исполнилось девятнадцать, но из-за своей хрупкости она казалась младше. Да и вообще принадлежала к породе вечных детей. Наверное, поэтому мне хотелось её опекать.

Самая страшная смерть на моей памяти. Из очередного рейда — это была вылазка на гидроэлектростанцию — Лайсу принесли на плащ-палатке бойцы. Бледная, осунувшаяся, она поминутно захлёбывалась кашлем и сплёвывала окрашенную чёрной дрянью тягучую слюну.

— Там камень был, чёрный, мне по пояс, Рин, представляешь? Из-за него всё в каком-то дерьме вроде чёрного инея. Я хотела его с места своротить, а он таять под руками начал. Я тогда нажала покрепче, и он совсем растаял, ничего не осталось. Там теперь чистое место, совсем чистое. Я, когда поправлюсь, тебе покажу. Злой камень, но я сильнее, а?

Место и правда оказалось чистым, и с большими предосторожностями электростанцию удалось запустить. Вот только Лайса так и не показала мне, где нашла "злой камень". Она умерла через несколько дней после рейда, так и не выкарабкавшись из зыбкого беспамятства. Негромкий вскрик — скорее удивления, чем боли — и вытянувшееся на лежанке из веток худое тело.

Разросшийся рабочий посёлок возле электростанции всё чаще называют Лайсой, но мне при этом всё равно вспоминаются коротенькие пепельные косички и замызганные фенечки на тонких запястьях.

Спи, Лайса. Спи, девочка.

Я достаю из кармана поминальный колокольчик, автоматную гильзу с металлическим шариком внутри. Горлышко сплющено, но не до конца, чтобы не заглушать звук. В специально пробитые дырочки пропущена леска, на свободном её конце скользящая петля — не перетягивать же живую ветку узлами. Лайсе бы понравилось. Петля затягивается, колокольчик глухо брякает, касаясь памятника. На ветках повыше качаются ещё несколько, только гильзы уже потеряли блеск.

Этого не было до нас, это только наше. Обычай чистильщиков. Обычаи вообще странная штука, человечество обрастает ими быстрее, чем днище корабля ракушками, но чистильщики, кажется, могут дать фору всем остальным.

Кир Саранер. Совсем другая смерть. Он возвращался из рейда с группой — несколькими чистильщиками и небольшим отрядом. Объект попался сложный, парни были выжаты досуха, но довольны, как и положено людям, без потерь закончившим опасное и нужное дело. По дороге их обстреляли — это случилось ещё в то время, когда на задании ты рисковал получить пулю в ответ. Не все сразу поняли, что собой представляют "проклятые места", среди мародёров находились придурки, уверенные, что чистильщики приносят из своих вылазок какие-то несметные сокровища, не принадлежащие этому миру. А дальше срабатывала типичная бандитская логика: не хочешь рисковать своей шкурой, чтобы получить желаемое, отбери у другого.

Кир, молодой рабочий со сталелитейного завода, дрался наравне со всеми, ему даже не пришла мысль поберечь свою голову для работы чистильщика. Да и предложи кто поберечься, наверняка недосчитался бы зубов: уж больно вспыльчив был здоровяк Кир. Погиб в перестрелке, как рядовой боец.

Ещё одна история, ещё один колокольчик.

Самый старший из знакомых мне чистильщиков — Митт Торси. Ему подкатывало к шестидесяти, и он всегда работал один. Некоторые замашки заставляли заподозрить в нём диверсанта на пенсии, но о себе Митт рассказывал крайне мало и неохотно. Именно он научил Дэя стрелять с двух рук. А на вид неприметный пожилой мужчина в толстых очках. Всем автоматам предпочитал старенькую винтовку. Мог развести костёр в сырую погоду, мог спрятаться так, что его нельзя было разглядеть с двух шагов.

Он не вернулся в лагерь к назначенному сроку, на его поиски отправили группу — и та обнаружила Митта под кустом недалеко от района зачистки. Мёртвого, но со спокойной улыбкой на лице. Сердечный приступ, как со знанием дела определил кто-то из медиков. То ли подлый прощальный подарок "проклятого места", то ли организм немолодого уже человека просто не выдержал таких нагрузок.

После этого случая чистильщикам строжайше запретили работать в одиночку.

Дальше идут незнакомые имена. Людям с отдалённых баз тоже нужно место, чтобы приносить цветы и свечи — пусть даже под стандартным памятником и нет тела. Подозреваю, однажды здесь построят большой мемориал. Но лучше бы ему быть поменьше.

Айлесин Хаор. Судя по выбитым на памятнике датам, двадцать пять лет. Каким он был? Воображение почему-то рисует светловолосого юношу, похожего на менестреля из легенд. Мягкие кудри до плеч, перехваченные хайратником, и прозрачно-синий, как весеннее небо, взгляд.

Это тебе, брат. Неузнанный, незнакомый, но всё равно — брат. По дару и оружию.

— Ты всё думаешь о том письме? — Дэй обнимает меня здоровой рукой. — Брось. Так ли это важно?

Думаю. Не могу не думать. Смотрю на могильные камни и гадаю, почему нам посчастливилось выжить, а им — нет. Везение или некая судьба, сохранившая нас для чего-то важного? И есть ли та судьба — или всё это просто бред уставшего сознания, который разлетится осколками, стоит только взяться за настоящее дело? Во сне всё тоже кажется правильным, логичным и взаимосвязанным — пока грёзы не сожжёт дневной свет.

— Я думаю о том, сможем ли мы остаться собой. Нигде не говорится, какими мы нужны миру.

Тонкие пальцы на моём плече сжимаются крепче. Ему тоже страшно. Что останется от нашей любви, от этой скорби над пустыми могилами, от пыли пройденных дорог, от электрического импульса первого прикосновения, от сказок в полутьме комнаты? Что вообще происходит с душой и сознанием человека, когда он становится воплощением некой силы?

— Остаётся надеяться, что миру мы нужны людьми. Боги уже выронили его из рук.

Интерлюдия.

Ему не открывали долго. Наконец, стук возымел действие, за дверью послышались шаги. Стэн облегчённо вздохнул — он уже собирался уходить.

На пороге стоял Дэй. Домашняя одежда, распущенные волосы.

- О, здорово.

- Привет, я тут над картами страдаю. Свежий взгляд нужен. Поможешь?

Проходя мимо комнаты, Дэй плотнее прикрыл дверь и кивнул в сторону кухни.

- Так вот. - На стол легла потёртая на сгибах карта, испещренная разноцветными значками. - Я всё думаю, стоит ли этот посёлок зачищать. Уж больно расположение у него удобное. Но возни будет...

- А что там помимо обычного набора?

- Там местность вообще слабо старым картам соответствует. То есть — всё, что угодно.

- А, ясно, - Дэй невольно поморщился, - но за посёлок я бы взялся, он большой, столько народу жильё получит.

- Лично я бы начал зачистку с северного района, где гаражи. Сложно, зато потом можно не ждать сюрпризов.

- В принципе, можем попробовать.

- Ну, это решать не мне, а полковнику.

- Ой.

Вошедшая в кухню Рин отшатнулась. И немудрено. Пальцы девушки стягивали на груди углы старенького пледа. Стэн вдруг чётко увидел предысторию момента.

Она и Дэй были в комнате. Может, любили друг друга, может, просто отсыпались. Он вышел, она решила узнать, в чём дело. И... вот. А теперь у Стэна такое чувство, что он увидел что-то, не предназначенное для его глаз. И дело не в её красивых плечах и гладкой коже — хотя взгляд, чего греха таить, невольно скользнул по тонкой девичьей фигуре, обрисованной складками ткани. Потом, конечно, отвернулся из вежливости. Боевой товарищ как-никак.

Эти двое ухитрялись творить свой мир — взглядом, словом, движением. И он, Стэн, застал акт творения. Попавшие на Базу новички искренне удивлялись, встретив их в городе. Оставляя в оружейке автоматы и вешая форму в шкаф, они словно сбрасывали с себя груз взрослой жизни. Переодевались в потёртые джинсы и куртки, небрежно стягивали волосы резинками, а то и вовсе оставляли распущенными. Стэн в такие моменты старательно гнал от себя воспоминания о гравюрах, изображавших сказочных существ. Слишком уж похоже.

Рин вернулась в джинсах и свитере, и Стэн ощутил смутную тоску по тем временам, когда девушки могли носить яркие платья и туфли на каблуках.

- Дэй, ты бы хоть предупредил, - Рин смущённо улыбнулась. - Стэн, тебе чаю налить?

По кухне поплыл аромат мяты и ещё каких-то трав.

Стэн глотал горячую, горьковато пахнущую жидкость из старой кружки, вертел так и эдак карту и всё смотрел на этих двоих. Сравнивал диковатый разрез глаз, скульптурную завершённость рук, с которых, видимо, уже никогда не сойдут оружейные мозоли.

И тихо проклинал судьбу, забросившую таких странных, ни на кого не похожих существ в самый эпицентр гибели мира. Хотя куда деваться с горящего корабля в открытом море?

Но ведь они не только поэтому берутся за самые опасные задания. Бывают ситуации, когда никто не имеет право приказывать, только честно спросить, готов ли ты рискнуть.

Почему?

Значит, по-другому не умеют.

Рин.

Спортзал на Базе, переоборудованный из какой-то подвальной подсобки, был для нас маловат. Да и не будешь на каждую тренировку мотаться на работу, тем более если смена не твоя. Поэтому тренироваться мы обычно ходили в спортзал одной из школ — по вечерам, когда дети расходились. Ученикам так никто и не сказал, что их школу облюбовали чистильщики. Иначе, боюсь, особо любопытных пришлось бы вылавливать по коридорам и снимать с окон.

Из запертой кладовки извлекались мишени для метательных ножей, многократно штопанные боксёрские груши, понемногу стекался народ — кто в привычном камуфляже, кто в гражданке. Все тренировки обычно вёл Стэн, благо уровень подготовки позволял. Иногда он приводил откуда-то молчаливых людей в форме. Они учили нас необычным приёмам и почти никогда не представлялись.

Программу тренировок для Дэя мы составили вместе со Стэном. Сросшуюся руку надо было разрабатывать и при этом не перестараться. Нагрузки увеличивали постепенно, и теперь, спустя три месяца после ранения, Дэй почти восстановил былую форму. Стэн подумал — и разрешил провести спарринг.

Я прислонилась к стене, вертя в пальцах один из метательных ножей. Три успела отправить в мишень, ещё два лежат на облупленной табуретке, невесть как попавшей в спортзал, а один так и не могу выпустить. Недавний подарок Дэя, он умеет выбирать вещи, с которыми сложно расстаться. Мама вечно ругала меня за привычку крутить в руках карандаш или длинную шпильку, перебирать бусины браслета — её это раздражало. Хотя большинство известных мне людей — тоже. Знала бы мама, что однажды место карандашей и шпилек займут ножи и стреляные гильзы.

За здоровье Дэя я была спокойна, куда больше меня беспокоила его гордость. У него нет и никогда не было какого-то комплекса, желания быть лучшим. Даже среди чистильщиков нашей Базы попадались и более одарённые рукопашники, и более меткие стрелки. Но сегодняшняя тренировка — это что-то вроде финального теста, который он сам себе назначил. Последняя проверка собственного тела, его реакций и инстинктов.

И убеждать в том, что это всего лишь один из многих спаррингов, бесполезно. Не тот характер.

Партнёром для Дэя Стэн выбрал Кэла, одного из наших чистильщиков. Кэлу лет тридцать пять-сорок, он сухощавый и жилистый. Кажется, бывший спортсмен, занимался то ли рукопашным боем, то ли какими-то экзотическими единоборствами. Таких обычно в грош не ставят молодые громилы с бычьими шеями и железными бицепсами, за что и платят высокую цену. В зависимости от серьёзности драки и намерений дяденьки.

— Ну что, поехали? — буднично уточняет Стэн. Противники, уже успевшие размяться, переступают босыми ногами по застеленному матами полу. Командир отходит в сторону и коротко бросает: — Бой.

Рукопашный поединок профессионалов по-своему красив. Для того, кто понимает, конечно. Красив скупостью движений, отточенностью, лишённой той акробатики, которую любят показывать в кино. Не знаю, кому пришло в голову сравнить его с танцем: слишком рваный ритм, слишком много хищного проступает в повадках бойцов. Собственно, только в спортзале можно увидеть красоту боевых искусств. Настоящий бой короток, жесток и грязен, там отступают в сторону спортивные правила и идут в ход ножи и запрещённые приёмы. А уж содранные костяшки пальцев, выбитые зубы, сломанные носы и наливающиеся предгрозовой синевой гематомы... Море эстетики, ага.

Мерить шагами только двоим видимый круг. Вцепиться в противника. Вывернуться из захвата. Попытаться зайти за спину. Это не "затейливая вязь движений", как любят писать в романах, скорее, так движется кисть художника, оставляя на холсте резкие мазки.

— Всё, хватит, хватит. — Стэн прервал спарринг. — Вижу, что можешь. Молодец.

Дэй только хмыкнул, привычным движением перебрасывая на плечо косу.

— Что, неплохо для шпаны, а, Стэн?

— Неплохо, — вернул ухмылочку командир. — По всем статьям неплохо. Думаю, сержантом в армии ты бы уже стал.

Дэй.

Они все стояли и смотрели. Побросав свои дела, забыв про тренировку. Заняли старые школьные стулья, скамейки, прислонились к стенам. И смотрели, как мы с Кэлом выплясываем. Рин замерла с ножом в руке. Я даже не заметил, что стал центром общего внимания.

На дружескую подколку Стэна отвечать не стал. Я пытался понять, что же не так с окружающими меня людьми. Нет, это не чувство опасности решило врубить в голове красную лампочку. Просто что-то изменилось в тот момент, когда мы остановились.

Люди расслабились, вот что. Успокоились. Поняли, что всё в порядке.

Я вдруг со стыдом понял, что не знаю по именам всех находящихся в зале.

Дэй, ну ты и придурок. По всем статьям.

Они за тебя беспокоились. Есть такое слово — "свои", и тебе, кажется, пора его выучить, раз уж за шесть лет не дошло. Написать жирным маркером на листе бумаги, приклеить над кроватью и каждой утро перечитывать. Лучше — раз по десять.

Кажется, что-то такое отразилось на моей физиономии, потому что Рин почти подбежала ко мне, остановившись лишь затем, чтобы положить нож. Нет, я, конечно, свою девушку и с ножом могу обнять, но техника безопасности — прежде всего.

— С тобой всё в порядке? Может, мы поторопились?

Я хотел было ответить, что лучше некуда, но подумал, что это как-то криво прозвучит.

— Да так. В очередной раз снизошло озарение, которое у нормальных людей обычно не ждёт до двадцати трёх. Потом расскажу.

А ведь действительно, долго до меня эта простая истина доходила.

Шпана? Была портовая шпана, да вся вышла. И теперь уже не поймёшь, когда. То ли когда вместе с Рин в первый раз проснулся, то ли когда чужих детей на руках тащил. А может, Стэн часть дури из башки вымел.

Замашки, конечно, остались. Стволом перед носом махнуть, если человек слов не понимает. Подначить кого-нибудь на спор.

Но именно что замашки. Шутки. Маски.

Оригинальное у тебя взросление, парень. Очень.

- Что ты умеешь? — напрямик спросил Стэн.

Нас было человек двадцать — разного пола и возраста, в полувоенной одежде (кому хватило формы, кому нет), выстроившихся в нестройную шеренгу на площадке в центре лагеря. Небо хмурилось, на лицо падали мелкие редкие капли.

- Стрелять когда-то учили, но с практикой, как сам понимаешь, напряг. Так что больше по ножам, ну и в морду дать.

- Хорошо, проверим.

Стэн взял с грубо сколоченного стола под брезентовым тентом пару тренировочных деревянных ножей, перебросил один мне.

- Нападай.

Я покидал нож из руки в руку в поисках хвата поудобней.

Попробуем так... Казалось, Стэн почти и не двигается. Вот только я всё равно не мог пробиться к нему на расстояние удара. А если... Стэн качнулся вправо, я пролетел вперёд, но упасть мне не дали. Его пальцы вцепились в волосы на затылке, давя на голову и вынуждая опуститься на колени. Под подбородок упёрлось деревянное лезвие.

- Убит.

- Понял, давай ещё.

Другие бедолаги застыли в ожидании экзекуции. Я мельком оглянулся через плечо, поймал сочувственный взгляд Рин — и тут же во второй раз оказался на земле.

Плохо. Ой, как плохо. А мысли-то как лениво текут. На улице я бы уже получил нож под рёбро. Интересно, мои противники сами были неумехами или просто не брались за меня всерьёз?

- Тебе кто-то очень понимающий вдалбливал основы. — Стэн склонился надо мной, протягивая руку. - В остальном, уж извини, много самодеятельности. Но ты молодец.

Да уж, похвалил. Предварительно угрохав. Я поднялся с утоптанной жухлой травы без его помощи (не калека, в самом деле) и встал в строй. Парой синяков я сегодня обзавёлся, но тренировка — это всё-таки не нелегальный бойцовский клуб.

- Учиться нам придётся быстро. - Глаза Стэна вдруг показались мне присыпанными пеплом. Прикидывал, кто из нас переживёт осень?

Я тряхнул головой — осколки воспоминаний разлетелись зеркальным крошевом. Больно режущим, почти ледяным. До этой осени действительно дожили немногие. Надо будет позвать Стэна и ещё нескольких ребят с Базы, раздобыть где-нибудь бутылку старого-старого вискаря, чудом пережившего конец мира — и выпить за тех, кто навсегда остался там, за пеленой дождей.

Как раз ночи будут подходящие — непроглядные, чёрные, без единого проблеска. Говорят, в такие ночи ушедшие стоят за твоим плечом. Но они и за гранью — свои.

И, даже уйдя надолго, возвращаемся всё равно...

Джем

Рин.

— Вернулись! — выкрикнул кто-то из бойцов, увидев нас во дворе штаба. В принципе, сюрпризом эта новость не должна была стать: Дэя окончательно признали годным к работе чистильщика пару дней назад, а новости на Базе расходятся быстро. Но народ побросал свои дела, и возле нас быстро собралась небольшая толпа.

— Зараза! Живой-здоровый! — Кайлан, наш водитель, мужик медвежьих габаритов, радостно сгрёб Дэя в охапку. — Я знал, что ты выкарабкаешься.

— Все знали, — улыбнулся Дэй, — кроме меня.

— Ты мне дурака не валяй. — Кайлан попытался отвесить моему любимому дружеский подзатыльник, Дэй привычно увернулся. — Не знал он, видите ли, выживать ему или ласты склеить. За тебя вся База кулаки на удачу держала, от оружейки до штаба. Если что, с того света бы достали.

— Не сомневаюсь.

— Да кому он там нужен? — вмешался подошедший Стэн. — С извинениями бы вернули, через месяц, когда стражей мира мёртвых достал.

Грянул хохот.

— С возвращением, — уже серьёзно продолжил командир, — у нас с полковником есть для вас задание.

Большой стол для совещаний, рядом с ним всего несколько стульев. Россыпь документов с дырочками от скоросшивателей, пожелтевшие планы.

— Убежище?

— Да, под старым исследовательским институтом, чтобы сотрудники могли пересидеть бомбёжку в случае войны. Оно не такое уж большое.

— То есть нам двоим вполне по силам? — уточняю я. Не самая лучшая идея — опять тащить Дэя под землю.

— Да, — кивает полковник, — там можно устроить неплохую перевалочную базу, если верить старым планам.

То есть на деле там может оказаться пустое полузатопленное помещение или вообще заросшая низина, потому что перекрытия обрушились. Бывало и такое.

Я бесцельно расчерчиваю чистый желтоватый лист геометрическими фигурами.

— Сколько даёте на сборы? — Иногда я завидую Дэю, точнее, его чувству времени. Часов у него никогда не было, и теперь он принципиально не хочет ими обзаводиться. Подозреваю, просто потому, что не любит никаких украшений, и кожаный ремешок на запястье воспринимает как ненужную побрякушку. Да что там, Дэй даже цепочку с жетоном при первой же возможности вешает на гвоздь у зеркала, рядом с запасным ключом.

— Часа три, — подсчитывает полковник, пока я сворачиваю карту с карандашными пометками. Мысленно прикидываю порядок действий: сначала на склад за сухпайками, потом в оружейку за патронами. Узнать, кто из водителей подбросит до границы разведанных территорий. Ещё раз проверить рюкзаки и аптечки. Есть в нашей работе краткий миг, когда задача уже ясна, но дорога пока не легла под ноги. Чувство натянутой где-то внутри струны, звенящей под ветром. Наверняка это каждый испытывает, просто все по-разному объясняют.

Мы выходим из штаба и сразу же замечаем, что у гаража толпится народ. Людей на Базе всегда много, но обычно они заняты своими делами. Те, кому нечего делать, собираются в небольшие группки, болтают, курят, сидя на ступеньках или привалившись к стене. На стихийный митинг сборище, конечно, не тянуло, так, человек десять. Всё-таки разгар рабочего дня.

Ворота гаража были распахнуты настежь. Кайлан держал за запястье мальчишку лет пятнадцати-шестнадцати. Рыжего, встрёпанного, в грязной серой ветровке и линялых джинсах. Парень уже не пытался вырываться, только зыркал на окруживших его мужчин из-под разлохмаченной чёлки — не хуже пойманного волчонка.

— Как ты тут оказался? — видимо, не в первый раз спросил водитель.

— Подозреваю, пробрался в городе в одну из машин, — хмыкнул Дэй, подходя ближе. — Ну, я бы на его месте так сделал.

— Пацан, ты откуда?

— Из Столицы, — буркнул мальчишка.

В толпе бойцов кто-то присвистнул. Ох, и огребут сегодня парни, дежурившие на воротах. Хотя, скорее всего, дело не в них, это недосмотр охраны столичного склада.

— Родителей не жалко? Они тебя небось обыскались.

— Я сирота, — с вызовом отозвался подросток, — из детдома.

— Ну и что ты тут забыл, столичная птица?

— Я хочу стать чистильщиком.

Собравшиеся заржали.

— Парень, сейчас не то время, чтобы всех подряд под ружьё ставить. Учился бы спокойно, а мы уж как-нибудь разберёмся.

— Почему? — спросил Дэй. И повторил, когда понял, что за общим гулом голов его не услышали: — Почему хочешь стать чистильщиком?

Ещё один настороженный взгляд.

— Да что с ним разговаривать, отвести в штаб, выяснить, откуда это чудо, созвониться со Столицей и первым же грузовиком — обратно.

— Не скажет, — покачал головой Дэй. — Ничего он нам не скажет, ни про детдом, ни про себя. Не та порода. И всё же, парень, почему?

— Хочу настоящего... — он не успел закончить фразу или не захотел. К нам подошёл Стэн.

— Прекрасно, что ты максималист, парень. — Командир опёрся на капот внедорожника. — Вот только для нашей профессии этого, увы, маловато.

— А что ещё нужно? — с вызовом вскинул подбородок рыжий. Я даже залюбовалась на миг — сейчас с мальчишки можно было рисовать героя старого приключенческого романа. Именно такими должны быть юные рыцари или моряки.

Взгляд Стэна абсолютно не вязался с расслабленной позой — цепкий и внимательный. Нет, не как прицел, а как сканер.

— Для начала тебе предстоит встретиться с полковником. Как ни крути, а он здесь главный.

Спектакль. В том, что касается чистильщиков, полковник прежде всего посоветуется со Стэном, это знают все на Базе. То, что происходит сейчас — попытка привить парню понятие о дисциплине, чтобы осознал серьёзность происходящего.

— Если он согласится, мы позволим тебе остаться. Будешь работать, скажем, на складе. Школа в городе есть, так что оставшийся год или два тебе придётся доучиться. Утром — на учёбу с попутной машиной, потом — сюда. А мы пока посмотрим, что из тебя выйдет. Готов?

— Готов, — снова вскинутый подбородок, светлые глаза смотрят прямо и дерзко, — хоть прямо сейчас.

А гонору... Хороший мальчишка. Мне определённо нравится.

— Тогда запоминай наши правила.

— Не поворачивать назад? — Парень подался вперёд, не обращая внимания на Кайлана, продолжавшего придерживать его за руку. Интересно, откуда он знает? Не то чтобы мы делали тайну из своего кодекса, но почему-то за пределами нашего круга о законах поведения на неисследованных территориях знали немногие.

— Для начала — не общаться с начальством на голодный желудок. Разговор может затянуться. У тебя есть имя?

— Эрн Леттей.

— Будем знакомы, Эрн Леттей. Я Стэн Анхарт. Если тебе повезёт, и ты станешь чистильщиком, я буду твоим командиром. Ну, или не повезёт, это с какой стороны посмотреть. Идём. Пока не штаб, а в столовую.

Прямо сцена из военного боевика. Ох, не расхохотаться бы — весь спектакль Стэну испорчу. Первую премию на ежегодном кинофестивале ему и так не получить, а жаль. Шикарный вышел бы сержант из пропагандистского фильма про крепкую армейскую дружбу.

— Всё, шоу окончено, — обратился Стэн к собравшимся. — Продолжение будет завтра или послезавтра у штаба.

Надо Стэна попросить, чтобы палку не перегибал. С него станется устроить для Эрна самое настоящее принятие присяги с клятвой на каком-нибудь сувенирном кортике.

Дэй.

Тишина многолика. Это я понял ещё в годы бродяжничества, а саму фразу вычитал в книжке с оторванной обложкой, которую кто-то забыл на сиденье междугороднего автобуса. На пустой трассе ночью тишина одна, в комнате заброшенного дома с выбитыми окнами — другая. О разных видах тишины я могу писать трактаты и читать лекции. Может, и правда стал бы читать и проповедовать — пассажирам в грязных электричках и на вокзалах, случайным попутчикам на трассе. Это в шестнадцать кажется, что ты одинок и непобедим. Так-то от одиночества крыша начинает ехать капитально, кто его знает, что к двадцати годам случилось бы. Встречал я дальнобойщиков, которые с собой в рейсы живность брали. Кошек всяких, хомячков в маленьких пластиковых клетках, крыс. Просто чтоб живое существо рядом было. Я вроде как болтать не люблю, но автостопщика язык спасает. Говорили раньше: хочешь по стране на чужих машинах кататься, учись либо эти машины угонять, либо молоть языком без остановки на любые темы. На любые у меня не получалось, зато всякие байки, страшные и смешные, в памяти застревали столько, сколько себя помню.

Так вот, Ржавчина — это ещё целая куча разновидностей тишины. Бывает тишина затаившаяся, когда не знаешь, что сейчас случится: то ли балка на башку свалится, то ли какая тварь на спину прыгнет. А то и вообще — обернёшься, а там пейзаж уже другой. Бывает — мёртвая. Это когда ничего неприятного нет, просто люди здесь когда-то погибли. Но эту вроде все распознают, не только чистильщики. Уж очень здорово она на мозги давит. Бывает тишина лживая — когда тебя всё вокруг пытается убедить: нет здесь ничего, проходи спокойно, не волнуйся. И бывает тишина-пуля в полёте. Эта в мозг ввинчивается так, что аж в ушах звенит. Как будто где-то высоко твой шанс на тоненькой верёвочке висит, и эту верёвочку медленно так лезвием гладят, по волоску снимают.

Короче, проще перечень составить, чем объяснить.

И бывает тишина-перед-заданием. Это когда невидимую границу между обжитой территорией и неисследованной зоной уже перешёл, но ничего странного ещё не произошло. Вроде только что с водителем болтали, шутили — и как отрезало. Ничего за спиной, двигаться только вперёд можно. Конечно, хотелось бы приукрасить: птицы смолкли, ветер стих, и только шорох наших шагов по старому шоссе... Да ну, какие птицы. Те, что есть, поближе к городам держатся, там хоть еда есть. Ветер на месте, шуршит посеревшей листвой. По-моему, позапрошлогодней. Под ногами её тоже предостаточно — асфальта не видно. Исследовательский институт находился за городом — уж не знаю, что они там исследовали, что их предпочли подальше от жилых кварталов сплавить.

Где-то через километр — съезд с дороги. Прямо представляется аккуратная машинка кого-то из профессоров, сворачивающая под тень деревьев. Кстати, если бы не дорога, мы бы по району могли плутать о-очень долго. На задании ведь как иногда бывает: шёл по лесу, впереди — забор. С одной стороны забора лес, с другой — тоже лес. Что огораживали, уже и не поймёшь, а забор остался. Но это там, где леса нормально растут. Этому району не повезло, деревья сохнут. Шесть лет прошло, всё никак не восстановится. А когда-то здесь и базы для туристов были, и лагеря детские, я где-то в караулке рекламный плакат видел. Чуть дальше на север не пойми что творится, там вообще лес высох. Весь, целиком, не отдельные деревья, как здесь, одни стволы как спички стоят. Пришлось как-то посмотреть издалека.

Порядок движения мы выбрали несколько странный для того, кто ни разу не работал с чистильщиками, но привычный для нас. Рин идёт по одной стороне дороги, я по другой. Мы не теряем друг друга из виду, но на всякий оставляем пространство для манёвра.

Мало ли что.

Рин.

Расположенный наверху исследовательский институт превратился в развалины, а вот убежище уцелело. Правда, пришлось повозиться с поиском входа и даже немного покопать начавшую подмерзать землю. К счастью, складные сапёрные лопатки у нас всегда с собой. Первая гермодверь исчезла неизвестно куда, ведущая вниз лестница оказалась полузасыпана. Бетонные ступени едва можно было различить под слоем намытой дождями земли и опавших листьев. Под ними скрылись даже горы битого кирпича, оставшиеся от разрушенного здания. В принципе, пролезть не так сложно, но мы не пожалели времени, чтобы расчистить проход, вытащив кирпичные обломки. Лучше держать пути отхода свободными. Как говорит Дэй, никогда не знаешь, с какой скоростью придётся драпать. Лестница заканчивалась ещё одной дверью, на этот раз надёжно запечатанной. С ней пришлось повозиться — за механизмом никто не следил шесть лет, а на площадку стекала дождевая вода, и земли к порогу нанесло довольно много. Впрочем, если бы он оказался идеально смазан, нам как раз нужно было бы хватать рюкзаки и сматываться отсюда. До следующего года. А лучше вообще вернуться через пару лет и с толпой чистильщиков.

— Если внизу потоп, то наше задание закончится, не начавшись, — тихо бормочу я.

Не потоп. Луч фонаря мазнул по полу, но на нём лишь несколько луж. Можно спокойно спуститься и осмотреться.

Генераторную находим сразу. Дверь — обычная, деревянная, у нас дома такие же стояли — висит на одной петле. Дэй осторожно открывает её, прислоняя к стене, я держу пистолет наготове на случай неприятных неожиданностей. Но в тесной, не больше кладовки, комнатке — лишь переплетение труб, убегающих из одной стены в другую. Каким-то чудом среди них находятся нужные ручки и тумблеры, и в убежище вспыхивает свет. Впрочем, "вспыхивает" — чересчур громкое слово. Неяркие лампочки горят через раз, в углах по-прежнему темно. У стены лежит затоптанная кем-то синяя форменная куртка. Больше никаких следов того, что здесь когда-то были люди.

Убежище небольшое. Несколько туалетов и душевых (воды, естественно, нет, она должна была поступать из городского водопровода, да где теперь тот водопровод и тот город), кладовки с небольшим запасом армейских сухпайков в зелёных пластиковых контейнерах. Интересно, для чего его можно приспособить? Прав полковник, разве что в качестве перевалочной базы для рейдов в неисследованные районы.

Большая часть дверей заперта, но у нас есть комплект ключей. Когда-то их делали стандартными, чтобы можно было открыть двери любого убежища в любом конце страны. Конечно, к замкам они подходят со скрипом — то ли потому, что всё-таки не родные, то ли просто замки нуждаются в хорошей смазке.

В конце коридора конференц-зал. Или что-то вроде него: длинный стол, сложенные у стены стулья, зелёная доска на дальней стене. Слева от неё — радиорубка.

— Интересно, зачем им весь этот официоз? — На пыльном столе вполне можно было написать своё имя, если бы нашла такая блажь. — Лучше бы койки в несколько рядов поставили.

— Не знаю, — Дэй пожимает плечами. — Хотелось пафоса, как на правительственных убежищах с плакатов и картинок?

Радиорубка по размерам ещё меньше генераторной. И поначалу мы не понимаем, кто и зачем втиснул в крошечное помещение ещё одну дверь. Причём втиснул так неудачно, что, открываясь, она неизбежно упрётся в кресло радиста. Аппаратура давно вышла из строя, и её вряд ли возможно реанимировать. Несколько глубоких трещин прорезали потолок, сквозь них сочится вода, но вроде бы на голову обвалиться ничего не должно. Всё так, как и должно быть. Мёртвая электроника в пустом отсыревшем убежище. Вот только дверь эта... Деревянная, словно бы небрежно врезанная в тёмно-зелёную стену. И висячий замок в петлях. Облупившаяся белая краска. Под ней — я осторожно отколупнула чешуйку — более старый слой, но тоже белое.

Самая обычная дверь. Не считая того, что ей здесь совершенно не место.

Любой человек на нашем месте обязан был уйти. Не в панике убежать, а именно спокойно и без резких движений выбраться из убежища и только потом бежать. После чего вызвать специалистов. А специалисты — это мы, нам звать некого. Мы отвечаем за безопасность людей, которые будут здесь работать. И обязаны проверить всё.

— Открываем? Ключа на этот случай у нас точно нет.

— А нам и не нужно. — Дэй приподнимает замок, и становится ясно, что дужка не защёлкнулась.

Дверь распахивается без ужасающего скрежета — так, негромкий скрип. За ней обнаруживается решётка, как в обычных подвалах. Место замка занимает грубый шпингалет. Не приржавел, легко сдвинулся с места. По ту сторону — небольшая площадка и уходящая в темноту лестница. На стене горит одинокая лампочка.

— Интересно. — Луч фонаря Дэя скользит вниз, кусками выхватывая из темноты нижнюю площадку, но пока непонятно, спускаются ли ступеньки дальше. — Это на какую же глубину тут закапываться решили?

Впрочем, беззаботность эта наигранная. Я прекрасно знаю, что он настороже. И ни капли не верит в то, что в убежище обнаружился ещё один ярус.

Дэй делает шаг, собираясь спуститься вниз. Меня буквально парализует ужасом. Не-ет, я туда не полезу. И его не пущу.

— Уходи оттуда. Немедленно.

— Я должен проверить.

— Уходи. Живо!

Не знаю, что там написано у меня на лице, но Дэй подчиняется. Я почти отпихиваю его от двери, закрываю решётку и дергаю некстати заклинивший шпингалет.

Я пропустила момент, когда это появилось. Только на минуту отвела взгляд, а когда вновь взглянула вниз, оно уже было там, у нижних ступеней лестницы. Высокая фигура в белом, словно светящемся костюме биологической защиты. Мужчина? Лицо скрыто странного вида очками и громоздким респиратором. И — страх. Нет, не панический, когда бежишь, не разбирая дороги, а вполне осознанный. Мне очень даже осознанно хочется выпустить в это существо пару очередей. Удерживает только привитое опытом и чужими смертями знание, что первое побуждение в таких ситуациях — далеко не всегда самое верное. Может, оно как раз хочет, чтобы в него выстрелили? Но, если попробует подняться, точно не выдержу.

Не пробует. Какое-то время пялится на нас глазами-линзами. И исчезает так же незаметно. Вроде чуть сместился взгляд, а оно уже шагнуло в сторону и пропало в темноте.

Я смотрю на Дэя. Вид у него... Нет, не испуганный. Точнее, не только испуганный. Ещё и удивлённый. Будто ему показали то, о чём он слышал, но даже поверить не мог.

Вдвоём мы молча закрываем дверь и выходим из радиорубки. Из стульев на скорую руку сооружаем что-то вроде баррикады.

И быстро уходим, оставив всё как есть. Иногда объект непригоден — и никто, даже чистильщики, не в силах что-то с этим поделать. Разве что задержаться на пару минут, чтобы запереть ещё и гермодверь, не бросать её нараспашку.

Наверху ощутимо теплее. И я, наконец, решаюсь заговорить.

— А ты ведь знал, что это за штука была внизу.

— Ну, не знал. — Дэй закидывает на спину рюкзак, в который только что спрятал фонарь. — Скорее, догадывался. Есть такая легенда у чистильщиков. Белый Доктор.

— Я бы к такому на приём не пошла, — шутка далась нелегко. — Где ты её услышал?

— Кажется, на Перевале. Он был не только медиком, этот мужик. Да, он лечил людей, когда всё началось. Тогда много кого лечить надо было. Но вообще занимался тем же, что и мы. Зачищал разные объекты. Наземные и подземные. Помнишь завод у реки?

— Конечно.

— Говорят, его работа. Странное было место, там люди не задерживались. Многие умирали непонятно от чего. Неизвестно, что Доктор сотворил, но теперь всё нормально. Завод работает. Знаешь, я думаю, этот тип не просто бойцом был. Доктор — скорее всего, учёная степень. Кликуха — Док.

— А потом?

Если мы и дальше будем двигаться в таком темпе, успеем к месту встречи засветло.

— Понимаешь, он брался за самые безнадёжные объекты, — в голосе Дэя сквозит мальчишеское восхищение. — Его в рейд провожали как готового покойника. Не знаю, с напарником он работал или с группой, но в любом случае они психи были. Шесть раз он в такие безнадёжные рейды уходил. Это не считая всякой мелочи. На несколько месяцев пропадал. А из седьмого не вернулся. И вроде как не потому, что погиб, просто нашёл в катакомбах что-то такое, что возвращаться не захотел. Поговаривают, если с ним лицом к лицу столкнёшься в подземелье, поймёшь, что он там нашёл. И уйдёшь вместе с ним. Правда, мне интересно, к чему его просто так увидеть. Со спины вдалеке. Или как мы.

— А группа вернулась?

Дэй пожал плечами.

— Должна была вернуться. Кто-то ведь рассказал историю.

— Готова поспорить, каждый рассказчик клянётся именем матери, что этот человек работал именно на его базе. И не проверишь, потому как чистильщиков за шесть лет погибло много, а имени никто не называет.

— Угадала.

А был ли он вообще? Каждая профессия нуждается в хранителе. Люди всегда рассказывали легенды о мастерах своего дела, которые после смерти, а то и при жизни уходили за грань привычной реальности — как будто эта реальность была пыльным пологом, наброшенным на каркас мироздания. Иногда такое говорили о людях, чья судьба прослеживалась по архивным документам и воспоминаниям. Но слова рассказчика меняли героев до неузнаваемости, превращая смерть в бессмертие, а жизнь — в сказку. Почему бы не появиться и у нас, чистильщиков, такому вот ходячему архетипу? А ещё лет через двадцать-тридцать дети станут вызывать Белого Доктора в тёмных подвалах высотных домов.

Был ты или не был, чистильщик по прозвищу Док, но сейчас ты — ещё одна сотворённая нами легенда. Надеюсь, ты играешь на нашей стороне. Может, открывшееся нам подземелье — район твоей зачистки.

Дэй.

Спустя ещё полчаса мы остановились перекусить. Устраивать полноценный привал не стали, просто выудили из рюкзаков безвкусные бутерброды с очередной консервированной гадостью и запили их водой из фляг.

— Две неудачи подряд — и оба раза под землёй. Кажется, мы потеряли форму. Точнее, я.

— Другой на твоём месте радовался, что вообще живым вернулся.

Упрёка в словах Рин нет ни на грош, просто она до ужаса боится меня потерять — как и я её. Один раз я почти поверил, что она умерла. Иногда, в самые глухие ночи мне казалось, что в какой-то момент так и было, но то ли боги, то ли какие-то надмирные силы сжалились и вернули мне Рин. И тогда я крепче обнимал её, спящую, пахнущую травами, доверчиво прижавшуюся к моему плечу, и давал себе слово никогда не отпускать, не оставлять одну.

— Я радуюсь. Правда.

Рин вдруг усмехнулась.

— Ты знаешь, что за глаза про тебя на Базе болтают? Что у тебя в косу удачатвплетена.

Далась им моя причёска, а! Поначалу, когда волосы начали отрастать после стрижки,

надо мной беззлобно ржали. Потом, когда я начал стягивать хайры в хвост, на этот хвост пытались спорить. Мол, продуешь — принесёшь срезанным и перевязанным ленточкой. Потом всё вроде затихло. А теперь вот такие новости.

— А я тут причём? Кто мне в первый раз косу заплёл? Ты. Вот пусть к тебе и обращаются.

— Только не вздумай им так и сказать. Мне рук не хватит всей Базе счастливые фенечки плести.

— Зачем фенечки? Косички...

Закончить фразу я не успел — нас настиг волчий вой. Спустя миг мы услышали его уже с другой стороны. Развели концерт, сволочи.

Мы переглянулись — всё было ясно без слов. Даже шесть лет назад обычные волки представляли серьёзную угрозу для заплутавшего туриста, а нынешние твари вроде той, что мы отвезли в институт на исследование, способны разорвать человека в считанные секунды.

— Можно попробовать сойти с дороги и выбраться севернее, где стройка идёт. — Рин на миг прикрыла глаза, видимо, вспоминая карту. Вот только реальные ландшафты периодически не желают соответствовать картам.

Я молча кивнул. Под ногами зашуршали рассыпающиеся в труху листья. Где-то через два километра наткнулись на овраг — слишком глубокий, чтобы сунуться в него без подготовки. Да и мало ли что там можно обнаружить.

— В обход, — предложила Рин.

Мы осторожно двинулись по кромке оврага, опасаясь уходить дальше — велик риск заблудиться. Я прищурился: за деревьями вдруг проступило что-то тёмно-зелёное, защитного цвета. Ещё через пару шагов мы поняли, что это армейский грузовик. Обрадоваться не успели. Изъеденный дождями брезент сползал с каркаса, как плоть с костей. Кабина и стекло поросли мхом. Спущенные шины утонули в палой листве. Этот автомобиль уже давно здесь.

И не только он.

За несчастным грузовиком открылось целое кладбище военной техники. Разбитой, изувеченной, вполне целой на вид. Самоходки, бронетранспортёры, кажется, даже танки. Некоторые настолько гротескны, что для них не подберёшь названия. Интересно, такие монстры действительно существовали, или реальность просто шутит над нами, как и всегда в "проклятых местах"?

От неожиданности мы даже притормозили, хотя идущая по пятам погоня не давала повода расслабляться.

— Это всё настоящее? — невольно вырвалось у Рин.

— Здесь и сейчас — да. — Я поколебался, но всё же приложил ладонь к дверце кабины — просто холодное железо. — Может, сюда и правда когда-то свозили отслужившую своё технику, чтобы потом утилизировать?

— На наших картах это кладбище не обозначено.

— На наших картах вообще много чего не обозначено. Странно, конечно, что не на полигон какой-нибудь.

— Может, здесь как раз и был полигон? И что нам теперь делать, обходить этот музей или попробовать напрямик?

Обойти не вышло. Мы свернули в сторону от оврага, но с каждым шагом всё равно углублялись в лабиринт машин — несмотря на то, что старались держаться левее. Впереди вдруг выросла длинная неровная вереница самоходок, выкрашенных в грязно-песочный цвет. Их будто бы бросили как попало, даже не закрыв люки. Оборванные гусеницы, пятна копоти на боках. Я попытался разглядеть знаки или надписи на броне, но не нашёл. Желания заниматься детальным осмотром как-то не возникло.

— Не поворачивать назад, — тихо произнесла Рин, и я понял, что ей очень хочется нарушить эту заповедь.

Машин становилось всё больше, просветы между ними — всё реже и незаметнее. Чаще стали попадаться сгоревшие или подорванные. Какой-то небольшой грузовичок неведомая сила ухитрилась забросить на стоящего рядом собрата. После того, как в одном из рядов обнаружился выгоревший остов танка, это место окончательно перестало мне нравиться.

Надеюсь, стая хотя бы потеряет наш след.

— Слышишь? — Рин вдруг схватила меня за руку.

Слышу. Шёпот на самой грани сознания. И чувствую — усиливающийся запах гари, к которому примешивается ещё что-то тошнотворно-сладковатое.

Глупо было бы думать, что нас выпустят просто так.

— Просто держись рядом. — Не так важны сами слова, как то, что ты их произносишь.

Шёпот стал назойливее, лез в уши, путался в листве под ногами. Проход в лабиринте мёртвого железа сужался, ослепшие фары, обожжённая броня и пятна камуфляжа сливались во что-то единое.

— Бежим!

Мы выскользнули в какую-то щель, едва не разодрав куртки об острые края вспоротой брони, и неожиданно вылетели на открытое пространство. Шёпот оборвался, как отрезало, но запах удушливой волной ударил в лицо.

Нагромождение башен, орудий, кабин, пулемётных стволов, словно сплавившихся в огромный уродливый слиток, смердело так, будто было сделано из гниющего мяса.

И ни малейших просветов в стене чёрного выгоревшего металла.

— Здесь можно просто задохнуться. — Рин закрывала лицо рукавом куртки. Я обернулся, ища выход. К сожалению, крыльев к этому рейду мы отрастить не успели.

— Придётся поверху. — Я стянул с головы бандану и отдал Рин вместо защитной повязки.

И мы вновь рванули. Подножка грузовика, рассыпающееся под ногами железо и старый брезент. Я едва выдрал собственное тело из тягучей нарастающей вони и вспрыгнул на танковую башню, словно вырастающую из ниоткуда, из мешанины обломков и колючей проволоки, протянул руку и буквально втащил Рин следом.

По ушам вновь ударил шёпот, оглушая и стирая из реальности почти все звуки. Теперь в нём можно было разобрать отдельные слова, может, даже сложить их во что-то осмысленное, но здравый рассудок нам обоим ещё не надоел.

"Пепел", "остаться", "плоть" — спасибо, мне хватило, чтобы понять, что нам здесь не рады. Или рады, но как-то по-своему.

Небо заволокло серой дымкой, под ногами смутно различалось запылённое железо. Такое чувство, будто в болоте с кочки на кочку прыгаешь или по горам лезешь. Где-то надо карабкаться, где-то спускаться — и очень крепко держаться за руки, чтобы не потерять друг друга. Ориентиров нет: куда ни глянь — одни только серо-зелёные бронированные спины на много километров. И дым — невесомый, как паутина, и такой же липкий.

Одна надежда на собственное чутьё.

— Холера! — Это под моими ногами разошелся ветхий брезент, укрывавший кузов грузовика, и я повис на руках, вцепившись в одну из перекладин каркаса. Хорошо, Рин успела выпустить мою руку, а то вниз полетели бы оба.

— Дэй! — Рин, балансирующая на узкой крыше кабины, потянулась ко мне. Нас разделяло метра полтора — до следующей перекладины, почти вплотную к задней стенке кабины.

— Стой, где стоишь. Поможешь... когда я... подберусь... поближе.

До дна кузова, конечно, метра два, вряд ли больше, в обычной жизни ничего не стоило сгруппироваться и спрыгнуть. Только вот что там на дне-то? В лучшем случае какой-нибудь груз с огромным количеством острых углов или переломанное железо. В худшем лететь будешь до скончания века и чуть-чуть после. Потому что это в нормальной машине до пола метра два. Надеюсь, хоть поперечные перекладины здесь есть. Как любит говорить Стэн, ну, поползли.

Металл вдруг показался нереально холодным, несмотря на плотные шерстяные перчатки. Автомат, который я не успел закинуть за спину, болтался на редкость неудобно. Только бы ремнём ни за что не зацепиться. Так, левую руку, потом правую. Голову лучше не опускать, всё время смотреть вверх. Перекладину (буду думать, что это такой дурацкий турник, ага) сначала на ощупь очищать от брезентовых лохмотьев, чтобы не заскользили под пальцами, расползаясь. Левую-правую, левую-правую. А там уже угол. Боковая перекладина шла чуть ниже верхних — сантиметров на тридцать. Ох, как не хочется опускаться ещё на тридцать сантиметров в непроглядную тьму под гнилым брезентом, но придётся. Я ухитрился обвить ногами один из столбов каркаса и на несколько секунд дать отдых рукам. Обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на Рин.

— Почти всё, солнце. Посматривай по сторонам на всякий случай.

Глаза слезились — не притерпишься так быстро к здешней вони. И ведь даже ни одну руку не освободишь, чтоб вытереть лицо. А вот заезженная пластинка многоголосого шёпота вроде бы уже на мозги не давит. Обломитесь, ребята.

Левая-правая, левая-правая, левая... И тут меня вниз потащило. Не как человек тащит, хватаясь за ремень, за ноги, за одежду, а как в болото. Рвануло так, что я чуть пальцы не разжал, на миг уйдя с головой в непроницаемую тьму как под воду, и едва успел зажмуриться. Как говорят чистильщики, не смотри. А то ещё увидишь.

Шепчущие голоса вновь затянули своё на разный лад, что-то про плоть и пепел, и я закричал — проклиная, посылая в бессветные глубины, где им самое место. Рванулся так, что, кажется, затрещали кости. Не хочу подыхать. Если бы ещё геройски, грудью на пулемет... Нет, геройски тоже не хочу. Сухо щёлкнула короткая очередь: Рин стреляла в разрыв в брезенте, стараясь не задеть меня. Пули будто ушли в никуда.

Я собирался проорать ей, чтобы уходила, нет смысла пропадать сразу двоим, когда понял, что она тоже кричит. Не так, как люди, попавшие в беду или напуганные. Это были сухие отрывистые выкрики вроде команд, из которых звук за звуком рождалась песня. Слов я не смог разобрать, но думаю, такие песни мертвые в курганах слышат и радуются.

Я ещё успел обернуться и увидеть. И запомнить на всю оставшуюся жизнь, сколько бы мне её ни отмерили. Рин, выпрямившись и опустив ставший бесполезным автомат, стояла на крыше этой демоновой кабины и пела. Растрепавшиеся волосы чёрным пламенем плясали вокруг её лица, хотя я не помню, чтобы дул ветер. Голос... Голос был её, а вот интонации — новые, незнакомые. Болото понемногу отпускало, а от того места, где стояла моя любимая, расползалось по зелёной выцветшей краске пятно ржавчины. Кабина начала проседать; вокруг, насколько хватало взгляда, складывались внутрь, проваливались в небытие куски угловатого железа, некогда бывшие грозными боевыми машинами. Я даже не успел испугаться, когда понял, что мне это напоминает. Зашаталась и конструкция, на которой я болтался, как соломенная куколка на дереве в канун праздника урожая. Не знаю, от чего я сумел оттолкнуться и вряд ли смогу повторить такой прыжок ещё раз. Но мне удалось вцепиться мёртвой хваткой в куртку падающей Рин. Я даже успел сгруппироваться и принять удар на себя, когда падение в темноте закончилось ударом о землю. Надеюсь, что о землю.

Рин.

Холод. Неудобно вывернутая рука. Глаза застилает что-то чёрное. Только миг спустя я поняла, что это мои собственные волосы, упавшие на лицо. Так, а когда я успела расплести косу? Я приподнялась, пытаясь понять, где всё-таки нахожусь, и как теперь искать Дэя. Нет, он рядом — в такой же неловкой позе, на хрупкой мёртвой траве, чуть тронутой инеем. Сразу словно гора с плеч свалилась. Надо скорее приводить в чувство, а то замерзнет на холодной земле. Но с оказанием первой помощи я опоздала: его ресницы дрогнули, через миг взгляд стал осмысленным, а потом Дэй вскочил на ноги.

Через миг меня ощупали и осмотрели со всех сторон.

— Ты как?

Я честно прислушалась к ощущениям. Немного болела и кружилась голова, но после такого приключения это казалось меньшей из проблем. Невольно оглянулась через плечо — там, где совсем недавно уходило вдаль нескончаемое кладбище машин, не осталось ничего, кроме нескольких насквозь проржавевших остовов, грозивших рассыпаться от неосторожного ветра. Ставшая почти привычной вонь испарилась без следа, не задержавшись даже в складках одежды и волосах. Ржавая пыль покрывала землю. С тупоносой морды одного из грузовиков в полной тишине упала радиаторная решетка, пыль и трава смягчили звук падения.

— Рин, прости мне этот вопрос, но ты — это всё ещё ты?

— Думаю, да, — начала я и закашлялась. Горло саднило. Дэй молча подал мне флягу и усадил на корень дерева. Отошёл на пару шагов, попинал рыжий от ржавчины кусок железа.

— Солнце, напомни мне никогда тебя не злить.

Я поискала в карманах запасную резинку и поспешно начала заплетать волосы — привычное действие успокаивало.

— Это не я. То есть я, конечно, но я не разносила весь этот музей, просто спела им дорогу, а всё остальное само рухнуло.

— Что-что ты сделала?

— Спела им дорогу, — жалобно отозвалась я. — Только не спрашивай, пожалуйста, что это такое и как делается, я и сама не знаю.

— Тссс. Тише. — Дэй нарушил одно из неписанных правил — не тех, что придуманы чистильщиками для чистильщиков, а наших собственных — и крепко обнял меня. Обычно мы не позволяем себе проявлять нежность на задании, это слишком расслабляет. Но сейчас мне нужно было ощущение близости, живого тепла. Я осторожно прикоснулась к его губам, на настоящий поцелуй банально не осталось сил. Внезапно нахлынувшее знание ушло, оставив опустошение и усталость. Теперь я не могла вспомнить ни слова из той песни. В голове застряла только пара образов: дождь, возвращающий память костям, и путь в глубину. Картинки, которые ты видишь, но не можешь назвать то, что на них нарисовано. Поэтические метафоры, оказавшиеся на удивление действенными.

Мы разомкнули объятия с явной неохотой. Надо было идти дальше, выбираться если не к месту встречи, то хотя бы на зачищенную территорию. Там уж найдём способ дать о себе знать. Чистильщик не считается мёртвым, пока не найдено его тело. Потому на нашем кладбище так мало плит над пустыми могилами. Тело отдают огню, имя — людской памяти, но никогда не признают погибшими тех, кто пропал в "проклятых местах".

— Куда теперь?

Никаких троп или просёлков поблизости от бывшего кладбища машин не наблюдалось. Повернуть назад мы не могли. Неизвестно даже, где нас выбросило. Можем вообще в другом районе оказаться.

— По прямой, по ориентирам, — отозвался Дэй. — Куда-нибудь да выйдем.

Кажущийся фатализм чистильщиков раньше бесил многих незнакомых с нашей работой людей. Тех, кто отвечает за жизни подчинённых, сложно винить, они привыкли к чётко поставленным задачам, а то, что делаем мы — чистой воды импровизация. И "куда-нибудь выйдем" в нашем лексиконе означает "дар выведет". А на что ещё полагаться, если окружающая местность плевать хотела на карты, а стрелка компаса пляшет точно сумасшедшая?

Уходя в лес, мы невольно оглянулись. За нашими спинами осталось пустое пространство. Зачищенный островок посреди спятившего района. Неплохо для начала. Можно засчитать как благое предзнаменование.

Дэй.

Наш след вновь взяли, когда ржавая проплешина давно скрылась за деревьями. Компас в голове у гадов, что ли? Причём, в отличие от обычных, ему и здешние аномалии нипочём. Или это уже другая стая?

Нас банально загоняют вглубь неисследованной территории. Вот и верь в волчью неразумность. В какой стороне остались обжитые территории и место встречи, где должен ждать водитель — одним богам известно. Хотя за этот бардак отвечают явно не боги.

— Не прорвёмся, — констатировала Рин после пары часов бесплодных блужданий по лесу. — Нас всего двое. Придётся рискнуть.

Рискнуть в нашем случае — это не пойти на прорыв в надежде проскользнуть меж смыкающихся челюстей стаи, а принять навязанные нам правила погони и, возможно, углубиться в соседний незачищенный район. А ведь мы уже выложились.

Словно поторапливая нас, вой раздался ближе.

В который раз за сегодняшний длинный день мы сорвались с места и побежали.

Рин.

Темнело быстро. Когда слой опавших листьев под ногами сошёл на нет, стало окончательно ясно, куда нас занесло. На этот район чистильщики уже выходили, но за полноценную зачистку никто пока не брался, даже по нашим меркам это место было откровенно странным. Старый просёлок пересекали тени деревьев, резкие, точно нарисованные. Мёртвых деревьев. Сложно представить, что должно произойти, чтобы высох целый лес, но деревья при этом остались стоять, лишившись коры и превратившись в выбеленные ветром и дождями колонны с обломками ветвей.

Мы остановились на минуту, не больше. Как долго сможет бежать тренированный человек, отягощённый разве что автоматом и небольшим рюкзаком? А волк?

— Как ты? — Дэй озабоченно вгляделся в моё лицо.

— В норме. — На усталую улыбку сил ещё хватило, дыхание взлетело ввысь облачком пара. — Не собираюсь умирать на зубах зверюг, которых по законам биологии даже существовать не должно.

— Тогда вперёд.

Ещё один бросок по застывшему в лунном свете лесу. Снега тут не видели уже много лет (будь мир нормальным, уже начались бы первые снегопады), и теперь у меня наконец-то есть повод этому порадоваться. Бежать по мёрзлой земле всяко легче, чем пробираться через сугробы.

Кажется — или впереди маячит просвет?

За деревьями и впрямь мелькнула серая крыша дома. Если, конечно, это не мираж и не галлюцинация. Мы проломились сквозь кустарник.

— Не помню здесь посёлков. — Я уже без особого удивления изучала пыльный асфальт под ногами.

— Я тоже. Но выбора у нас нет.

Дэй.

Это и вправду сказался посёлок. Панельные двух— и трёхэтажки. Перекрытия некоторых из них обвалились, оставив на месте зданий коробки с провалами окон и дверей.

— Я не вижу тут никаких фабричных зданий. Чем они занимались?

— Возможно, лесопилка, — предположила Рин, но как-то не очень уверенно.

В маленьком дворе нас настиг волчий вой.

Мы бросились к ближайшему подъезду. Рассохшаяся деревянная дверь лежала на ступенях. Гнутая решётка перил держалась на честном слове. Я примерился, мимоходом пнул её, легко выламывая из крошащегося бетона, спихнул вниз. Какая-никакая, а преграда для желающих подняться.

— Выше, на первом этаже мы не сможем укрыться. — Уж больно низко расположены окна.

На каждом этаже — четыре квартиры. Все заперты. Похоже, здешние жители надеялись вернуться. Я ударил прикладом автомата чуть выше замка.

— Дэй! — Рин потянула на себя соседнюю дверь, и она неожиданно распахнулась.

С улицы снова донёсся вой, на этот раз куда ближе.

Размышлять стало некогда.

Я втолкнул Рин внутрь и вошёл следом, поворачивая ручку замка. Луч моего карманного фонарика сменился светом фонарей, с которыми мы спускались в подземелье. В прихожей сразу бросился в глаза массивный платяной шкаф. Вдвоём нам удалось передвинуть его к двери.

Пол был завален мелким мусором, мятой обёрточной бумагой и обрывками старых газет — всё указывало на поспешный переезд. Или бегство? Мы осторожно осмотрели квартиру. То, что здесь не живут люди, не значит, что вообще никто не живёт. Кухня с проржавевшей плитой, санузел. В ванне какие-то тряпки. Первая комната. Большое окно. Кровать с подломившейся ножкой. Соседняя — смежная. Видимо, перегородку между ними поставили чуть позже. Во второй комнате окон нет.

— Здесь и переждём.

Я притащил матрас со сломанной кровати и постелил его в углу.

— Дэй...

Я знаю, что она хочет сказать. Мы сейчас нарушаем одну из основных заповедей чистильщиков: никогда не ночевать в брошенных домах. Конечно, любое правило можно и нужно приспособить к ситуации, но предательский холодок по спине всё равно прогулялся.

— Не гони меня, — невольно вспомнилось мне, — не тронь мои сны. Не проси меня остаться. Я уйду с рассветом.

— Что это?

— Не знаю. Молитва, заговор — называй как хочешь. Так бродяги и автостопщики обращались к хранителю места, когда ночевали в заброшках.

— Смотри. — Рин посветила куда-то в дальний угол и подняла с пола мягкую игрушку. Без понятия, что это за зверюшка. Маленькое тельце, короткие лапки. Слишком большая голова, висячие уши. Голову, кажется, шили из цельного треугольного куска ткани, и просто загнули два угла. Чёрные глаза-пуговицы. Собака. Может, поросёнок. Хотя нет, пятачка нет. Но ярко-красная собака — это тоже что-то странное.

— Бросили тебя, подруга? — спросила Рин у игрушки и зачем-то усадила её в изголовье импровизированной постели.

Вой. Теперь уже совсем близко, во дворе.

- Ложись.

Рин легла к стене, как дома.

— Вряд ли мы уснём.

— Ты всё же попробуй.

— Не забудь разбудить меня, когда придёт моё время караулить.

— Не забуду. Спи.

Ночь, бесконечно долгая и бессонная. Снаружи подозрительно тихо.

Я осторожно прокрался к окну. Вжался в стену, словно опасался выстрела с улицы. Волки никуда не ушли. Пять или шесть сидели под окном, неотрывно глядя на дом, неподвижные, как изваяния.

Полоснуть бы очередью, уж больно соблазнительные мишени, но пули этих тварей берут с большим трудом.

Всё это выглядит странно: баррикадировать дверь, ночуя в покинутом доме, спать по очереди и твердить старые заговоры.

Но сам мир вокруг — странен.

Я вернулся в комнату и сел на матрас рядом со спящей Рин. Ну вот, любимая девушка под боком, а обниматься приходится с автоматом.

Утро встретило нас серым светом и ломким льдом на месте выбоин в асфальте. Волки ушли. Мы долго не верили, держали двор под прицелом и готовились при любом намёке на опасность юркнуть обратно в подъезд.

Но нет, и вправду ушли. Отправились за другой добычей? Их нелегко сбить со следа.

— Дэй, смотри! — Рин дёрнула меня за рукав, показывая на дом. Я обернулся.

На подоконнике за грязным стеклом первого этажа сидела красная мягкая игрушка. Большая голова и висячие уши.

Первого, демоны бы его взяли, этажа!

Аргументы вроде "у кого-то могла быть такая же" не принимаются.

— Спасибо, — внезапно севшим голосом пробормотал я. Потому что за крышу над головой и спокойный сон полагалось благодарить.

Рин.

К месту встречи мы вышли на несколько часов позже и совсем с другой стороны. Водитель уже собирался бить тревогу.

— Где ж вас так долго носило? — повторял он, открывая багажник, чтобы мы смогли погрузить рюкзаки. — Лихо, небось, было?

— Не спрашивайте. — При воспоминании о кладбище машин Дэя явно передёрнуло. — Впечатлений — на всю оставшуюся жизнь, даже если постараться пожить подольше.

— Тогда поехали. — Мужчина уселся за руль и запоздало поинтересовался: — Чаю хотите, отмороженная команда?

— Конечно!

Горячий термос и травяной чай, налитый в стаканчик-крышку. Как мало, оказывается, нужно для счастья тому, кто только что выбрался с неисследованной территории. Ну, ещё душ был бы неплох в качестве дополнения.

А пока внедорожник прыгает на ухабах, можно подумать об отчёте. Что территория непригодна для восстановления, это любому понятно. Года через три можно решиться на повторную зачистку, но не раньше. Но небольшой зачищенный островок на карте уже есть, та самая поляна. Правда, кем и при каких обстоятельствах зачищенная, лучше не вспоминать. Виски начинали тупо ныть каждый раз, когда я старалась вспомнить слова песни. Похоже на попытку восстановить в памяти сон. Вроде бы вот он, совсем недавно привиделся, ещё тело помнит позу, в которой пришлось спать — но нет. Будто на миг открыли кран, и в меня хлынула чья-то сила, невообразимо древняя, как силуэт кургана на фоне вечернего неба, обжигающая пламенем ритуальных костров, пробуждающая в памяти что-то такое, чего я не могу помнить, потому что о тех временах не написано ещё ни строчки. Не нашлось археолога, который вырвал бы столь давнее прошлое из-под груды веков.

Нет. Я не буду думать о письме профессора, о сборниках легенд в толстых тёмных переплётах, о двойном дне старых сказок, где за несложной вроде бы историей о сватовстве или снятии заклятья прячется вечная игра надмирных сил.

Я тряхнула головой, надеясь разогнать непрошеные мысли. Открыла глаза.

И почти почувствовала нить, протянувшуюся откуда-то изнутри в глубину времён. Как будто в груди безболезненно пустило корни странное тонкое растеньице, а его ствол, словно ласкаясь, обвивает позвоночник и тянется вниз, вниз, в ту самую седую древность.

С удивлением и почти без страха я поняла, что мне, скорее всего, придётся жить с этим ощущением.

Дэй.

Наш отчёт оказался делом не особо срочным: полковнику хватило устного доклада, а накатать по три-четыре листа воспоминаний и размышлений мы вполне можем и дома.

После обеда и душа я отвёл Рин в медпункт — что-то подсказывало мне, что такие подвиги даром не проходят. К тому же она почти валилась с ног и засыпала на ходу. Неумолимая Джори, главный медик Базы, выставила меня в коридор. Я покорно вымелся из её владений и уселся на один из двух стульев, тупо разглядывая выцветшие плакаты на стенах. Медпункт нам достался в наследство от воинской части, здесь почти ничего не изменилось. Кажется, даже запах пережил Ржавчину — пахло стерильностью, дезинфекцией и какими-то полузабытыми лекарствами. "Первой помощью при осколочном ранении..." Тьфу ты! Хватит перечитывать эту лабуду. Можно подумать, у кого-то сейчас есть осколочные ранения. Сбылась мечта идейных противников войны. Хотя о какой-то перестройке психики говорить я бы не стал. Просто объединяться перед лицом более страшного врага — это такая нормальная человеческая черта. Тот, кто этого не умеет, очень быстро заканчивается.

...Интересно, что там Джори делает? Так, Дэй, спокойно, от того, что ты свои нервы жжёшь как спички, легче никому не будет.

Хлопнула дверь — не та, что за спиной, а другая, в конце коридора. Рыжий подросток, попавший на Базу вместе с грузом из Столицы.

— Привет, Эрн. — Мне удалось вспомнить его имя. Кто-то из наших оказался заботливым: мальчишку переодели в камуфляжные штаны и толстую ветровку.

— Привет. — Он осмотрелся, не зная, сесть или остаться стоять, я приглашающе хлопнул по линялой обивке свободного стула. Парень плюхнулся рядом, поёрзал. Рыжего явно разрывало от вопросов. Интересно, какой окажется первым?

— Что нужно сделать, чтобы стать чистильщиком?

— А почему ты спрашиваешь об этом именно у меня?

— Парни говорят — у тебя в косу удача вплетена.

Хм, а я не поверил, когда мне Рин эту байку пересказала. То-то я с этой удачей три месяца из госпиталя не вылезал. Юмористы... А действительно, что? Тогда, шесть лет назад, каждый рейд был лотереей. И до сих пор мы не знаем, откуда берётся дар. Врождённые способности, раскрывающиеся в кризисной ситуации? Или что-то приобретённое, вроде умения приспосабливаться к изменившимся условиям? Способ точно узнать, получится ли из человека чистильщик, был только один: дать автомат и отправить с рейдом на неисследованные территории.

— Утром и вечером причёсываюсь — пока не нашёл. Если случайно выпадет, обязательно поделюсь.

Эрн надулся было, но любопытство пересилило. Генератор случайных вопросов, а не пацан.

— Тогда зачем тебе такие длинные волосы? — А вопросик-то провокационный.

Не люблю ходить по Базе с расплетённой косой, но сейчас других вариантов нет: после душа волосы ещё не высохли. Наши-то привыкли, а вот заезжие водители и их попутчики периодически провожают оч-чень странными взглядами.

— Просто так. Водопровод, хвала богам, работает.

— Да не, я не об этом, — досадливо поморщился Эрн и с понимающим видом продолжил: — В драке ведь схватить могут.

Угу, а ещё у автомата магазин, а не рожок, при выстреле нажимают не на курок, а на спусковой крючок, корабль ходит, а не плавает — и ещё с десяток пунктов, которые мальчишке стоит выучить, если он хочет сойти за знатока военной жизни.

— Ну, я знаю как минимум два способа сломать такому умнику руку в суставе и один — выбить ключицу. Так что всё под контролем. — Я попытался улыбнуться, но вышло несколько криво.

— Ты хорошо стреляешь?

— Пока никто не жаловался, — вырвалось у меня. Нет, надо всё-таки завязывать с кладбищенским юмором. Вон, Эрн чуть не поперхнулся следующим вопросом.

Всё-таки за ним интересно наблюдать. Мне в его возрасте лезть с расспросами было не к кому, приходилось всё пробовать на собственной шкуре, получать в грызло и делать выводы.

— А почему два пистолета?

Почему-почему. Потому что любой парень моего возраста, угодив в компанию военных с самым разным опытом, чувствовал бы себя как ребёнок в кондитерском отделе. Их было много, они были готовы учить, а постоянная опасность только подогревала мой интерес. Помню, как Стэн чуть ли не пинками загонял меня спать, а во сне мне продолжали видеться спарринги, мишени, приёмы.

— Потому что раньше стрельба с двух рук считалась фишкой спецслужб. Не удержался, попросил меня научить.

Нашлись и те, кто поржал над моим желанием: кто же всерьёз станет оттачивать такой навык, если есть автоматы? Два пистолета носили с собой и регулярно пускали в ход налётчики, разведчики и террористы — все те, кому была нужна большая плотность огня в ущерб точности, и у кого не было возможности пронести с собой что-то более серьёзное. Тридцать-сорок лет назад. Эпоха из приключенческих фильмов и учебников истории для старших классов, тех самых, до которых у меня так и не дошли руки.

Меня учил Митт Торси. Терпеливо, спокойно, как преподаватель, объясняющий школьнику очередную формулу. Он ушёл, так и не рассказав никому ничего о себе, и я стал относиться к вложенным в меня навыкам как к наследству. Нет, скорее, как к памяти о человеке. Кто-то поговаривал, что это тоже дар: якобы этот свой талант погибший чистильщик оставил мне. Брехня, конечно. Стрелок я не самый лучший. Но, ладно, пусть будет дар. Сохраню до того момента, как его придётся передать кому-то ещё.

Хотя бы вот этому рыжему с кучей "почему" и "зачем".

— Хочешь стать чистильщиком? — Надо для разнообразия тоже пару вопросов задать.

— Да.

— Тогда отучись удивляться тому, что встретишь на диких территориях. Что бы ты ни увидел, это часть окружающего мира. Всё, что не несёт опасности, должно встраиваться в твою систему мироздания. Времени привыкать у тебя не будет.

— А если нет?

— Тогда ты будешь ждать удара от всего подряд. И прохлопаешь настоящую угрозу.

Эрн в задумчивости потянул себя за отрастающую чёлку. Почесал нос.

— А дальше?

— Дальше я тебе расскажу, когда немного отосплюсь. Куда тебя полковник пристроил?

— В оружейку, помощником.

Аплодирую стоя. И ребёнку счастье, и всем польза, а главное, он под ногами не путается.

— А в школу тебя тоже определили? В какую из двух?

— В бывшей администрации, там даже табличка на входе осталось.

— Мы как раз рядом живём. Будет время — заходи, поговорим и про чистильщиков, и про дикие территории. Светло-жёлтый старинный дом напротив сквера, найдёшь.

Названия улиц стёрла Ржавчина, и ни у кого из городского начальства так и не дошли руки создать новую систему. Где-то уцелели старые таблички, где-то улицам просто присваивали номера, где-то ещё шла застройка, и облик города здорово отличался от уцелевших планов. Поэтому, объясняя, как добраться до нужного дома, народ навострился выплетать целые цепочки ориентиров: приметных деревьев, гор битого кирпича, оставшегося от расчистки улиц, новой детской площадки.

Названия можно придумать и потом. Уж больно серьёзное это дело — давать имена.

— Приду, — энергично закивал Эрн. И запоздало поинтересовался: — А что ты тут делаешь?

— Девушку жду, она на обследовании у Джори.

— Аааа... Она твоя девушка.

— Ну да. Девушка, не сестра и не подруга. Ухаживать нельзя, по-братски обожать и дружить можно. — Я хотел было взлохматить Эрну волосы, но раздумал: почувствует себя ребёнком и обидится. — Уяснил?

— Ага.

Дверь за нашими спинами негромко стукнула — Джори наконец-то решила отпустить Рин.

— Всё в норме. — Врач стянула косынку с коротко подстриженных рыжеватых волос, Рин обессилено привалилась к дверному косяку, и я поспешил подхватить её. — Абсолютно точно смогу сказать, когда проверю все анализы, но пока вижу исключительно переутомление. Так что дома будешь делать всё сам, а ей сладкий чай в постель приносить.

Я не стал рассказывать Джори, что мы и так за все немногочисленные домашние дела брались вместе: и за готовку, и за уборку. Просто помог Рин сесть на освободившийся стул.

— Ты как? Голова не кружится, не болит?

— Нет, просто слабость. О, Эрн, привет. Как тебе у нас?

Рыжий неопределённо пожал плечами.

— Пока нравится.

— Тогда пойду узнаю, когда машина в город идёт. — Я набросил на плечи Рин ещё и свою куртку и построже взглянул на Эрна. — Побудь с ней, пожалуйста.

Хм, кажется, из меня получится старший брат.

Я не хочу убивать, я твой мир проверяю собой...

Джем

Рин.

Чёрные волосы на сероватой от частых стирок простыне — словно самая глубокая и самая объёмная тень, ярче всех прочих в комнате. Другие тени серы — иначе и не бывает под серым зимним небом, под редко показывающимся солнцем. Раньше в это время года уже лежал бы снег, но за окном — только вылинявший лоскут неба. Если подойти и посмотреть вниз, можно увидеть клочок такой же серой, прихваченной морозом земли, и серый асфальт. Такое чувство, что нынешнюю зиму боги творили из дроблёного графита.

Мы не включаем света — посреди блёклого утра жёлтый шарик электрической лампочки кажется особенно беззащитным. Тем более что подачу электричества, скорее всего, ещё не начали.

Не спится. Даже в полагающиеся нам выходные иногда по привычке просыпаешься в шесть или в семь. Вылезать из-под тёплого одеяла, тем не менее, не хочется, но Дэй вдруг резко встаёт, нашаривает висящие на спинке кровати латаные джинсы и уходит на кухню. Я сворачиваюсь калачиком, какое-то время слушаю, как звякает чайник, как льётся вода в кружку — и неожиданно вновь проваливаюсь в сон.

Когда я открываю глаза, то вижу Дэя у окна. Он так и не лёг снова, и я ощущаю лёгкий укол совести: неужели во сне так разметалась, что заняла всё свободное место?

— Давно не спишь? — Я нахожу оставленные на тумбочке часы и сама же отвечаю на свой вопрос: — Ага, вижу, давно.

Дэй стоит спиной ко мне, как мог бы стоять курящий человек. Но он бросил курить ещё до начала Ржавчины, значит, просто задумался.

— Дэй? — Я осторожно выбираюсь из-под одеяла, ёжусь от резкой смены температуры, накидываю на плечи вытертый плед. Подхожу, осторожно обнимаю.

— Знаешь, а я ведь убил человека, — он произносит это будто даже с удивлением.

— Все мы убивали. Мародёров. Опасных сумасшедших, которым не могли помочь.

Даже лиц, наверное, не вспомним. Какие, к демонам, лица, когда человека срубает очередью?

— Я убил до того, как всё это началось.

Он замолкает. То ли ждёт расспросов, то ли невольно вспоминает.

Одинокий подросток на дороге. Это могло быть всё что угодно, от самозащиты до несчастного случая.

— Почему ты вспоминаешь об этом сейчас?

— Не знаю. Мне до сих пор странно осознавать, что такие вещи никого не волнуют. Я, конечно, не боюсь, что однажды ко мне придут и спросят: что вы делали в такой-то день семь лет назад? Как вы объясните гибель парня с этой фотографии? Просто...

— Никак не можешь привыкнуть, что ты часть общества, пусть и такого странного? — Кажется, я начинаю понимать. — А даже если бы и пришли, что с того? Полковник и Стэн за тебя бы насмерть встали. Сначала услали бы нас в какой-нибудь срочный рейд — уж чего-чего, а районов, ждущих очереди на зачистку, у нас половина карты. За это время вытянули бы из проверяющих всю информацию. Сразу после возвращения сами, без чужих, поговорили бы с тобой. И только потом допустили бы тех до допроса. И ещё приняли бы во внимание твой возраст, условия, в которых ты рос, и обстоятельства дела.

Плед начинает сползать с плеч, я стягиваю углы на груди узлом и забираюсь на подоконник, чтобы лучше видеть лицо Дэя. Он странно спокоен.

— Тебя это не пугает.

— А должно? — Мне так и не удаётся сдержать улыбку. — Мы живём в мире, где после жалобы ребёнка на то, что под кроватью прячется чудовище, по адресу приедет куча вооружённого народа в камуфляже, жителей ближайших домов эвакуируют, а внутрь пойдёт кто-то сосредоточенный и незаметный.

Получилось. Залёгшая меж его бровей морщинка разгладилась.

— Кстати, нам так пока выезжать не приходилось.

— Стэну приходилось. Он тебе не рассказывал? Его группа возвращалась через один посёлок. Им глава поселения предложил задержаться, отдохнуть немного. А там люди только-только отстраиваться начали, половина зданий в лесах. В общем, сидят они под навесом у полевой кухни, обедают вместе с рабочими и патрульными. И тут подбегает женщина лет тридцати, причём безошибочно к Стэну. Помогите, гражданин чистильщик, у меня ребёнок из комнаты выйти не может. Строители ржут, а наши уже напряглись. Стэн спрашивает, что случилось. А она говорит: так мол и так, пятилетний сын в комнате криком кричит, а войти не получается, хотя на двери ни шпингалетов, ни замков отродясь не было. Им всем, конечно, сразу стало не до смеха, подбегают к двухэтажке, парни быстро всех соседей на улицу выставили, благо там люди лишних вопросов не задают. Мать внутрь так и не пустили, только спросили, какая у квартиры планировка. Пошёл туда Стэн с ещё одним парнем. Дверь высадить вообще ничего не стоило.

— Кто-то в шкафу? — предполагает Дэй. — Или под кроватью?

— Не перебивай. — Я ловлю одну из прядей его волос, в беспорядке рассыпавшихся по плечам, и начинаю заплетать её в косичку. — Не все истории должны тебе доставаться. В общем, Стэн выдавил плечом дверь. А там уже никого. Самая обычная комната маленького мальчика, игрушки чиненые — новые-то достать негде — рисунки на стенах, кровать, зелёное одеяло на ней. И открытый шкаф.

— Естественно, он проверил шкаф.

— И шкаф, и под кровать заглянул. Так вот, в шкафу ничего не было. Только задняя стенка из тонкой фанеры, сильный мужчина кулаком пробьёт. И кирпичная стена за шкафом.

— В детских шкафах всегда что-нибудь заводится. Кто жил в твоём?

Воспоминания о доме всё ещё причиняют боль, но вспоминать надо. Спокойный уверенный голос отца, объясняющего мне одну из прочитанных книг, и улыбку матери. Поездку к бабушке, убегающие назад пейзажи за окном электрички. Вечер, когда мы с мамой отправились покупать выпускное платье. Мама предлагала чёрное, закрытое, но короткое, а я тогда настояла на своём и понесла на кассу совсем другое — светло-голубое, длинное, без лишних украшений, словно обволакивающее фигуру. День, когда я сдала вступительные экзамены.

Постоянно отсекать прошлое — не выход. Иначе получится, что отрекаешься от него.

— Как ни странно, никто. В детстве у меня не было своего шкафа, одежду хранили в родительском. Когда он появился, я уже не боялась подкроватных чудовищ. Ты будешь слушать дальше?

— Да.

— Стэн думал-думал — и попросил принести ему самое большое зеркало, которое найдётся в посёлке. Очень боялся, что не окажется, но нашлось. Прямоугольное такое, вытянутое, как раньше в прихожих вешали. Пристроил это самое зеркало напротив открытого шкафа, к стулу прислонил, позвал наших и попросил проследить, чтобы оно не упало и не разбилось. И в отражении вместо полупустых вешалок и задней стенки увидел за дверью шкафа проём. В реальности-то ничего не изменилось, но теперь он знал, как всё на самом деле. И полез в шкаф. Хотел напарника с собой взять, но он просто пройти не смог. В зеркале проход видит, а на ощупь — фанера фанерой, что ты хочешь с ней делай.

— А что было там? — Дэй невольно примеряет ситуацию на себя.

Иногда мне кажется, что обмен историями для нас, чистильщиков — это своеобразный ритуал. Что-то большее, чем просто желание поделиться опытом.

— Чего только не было. — Я невольно передёргиваюсь, кляня слишком богатое воображение. — И какие-то комнаты с отодранными обоями и гниющим паркетом, и загаженные лестничные клетки с выбитыми дверями, и пустые тёмные коридоры.

— Но он нашёл ребёнка? — перебивает Дэй.

— Нашёл. В полутёмной детской, в которой будто бы двадцать лет никто не жил, среди игрушек, больше похожих на декорации фильма ужасов. Всякие куклы с гротескными лицами, мишки, из которых лезет вата. От одеяла на кровати пахнет гнилью и почему-то болотом. Ещё надписи какие-то непонятные на обоях. Мальчик, естественно, в слезах весь. Хотя плач из комнаты в этом месте жутковато звучал. В общем, Стэн его на руки хватает, называет по имени, чтобы успокоить, говорит, что всё будет хорошо. Хотя, сначала, конечно, спросил, как маму зовут, как отца, как любимого деревянного зайца. Мало ли что в обличье ребёнка шастать может. А ребёнок трясётся всем телом, и говорит: дядя, сейчас хозяин придёт. Хозяин комнаты. И тут за дверью шаги послышались. Дробный такой перестук, будто маленькая девочка на каблуках бежит. Стэн каким-то стулом дверь заблокировал — и тут началось. Это что-то, может, и бегало, как маленькая девочка, но в дверь ломилось как тренированный спецназовец, чуть вместе с косяком не снесло. Стэн по комнате заметался, другого выхода нет, а встречаться с тем, что так жаждет войти, как-то совсем не хочется. А там мебели всего ничего: кровать, стул, которым он дверь подпёр, и маленький столик для рисования. Как ты думаешь, что ему в голову пришло?

— Кровать?

— Верно. Ребёнка покрепче к себе прижал — и под кровать нырнул. Как только места им двоим хватило. Покрывало это вонючее вниз рванул, чтоб до пола свесилось, фонарь выключил. И сразу все звуки как обрезало: и стук прекратился, и дверь трещать перестала. Стэн потом рассказывал: очень боялся, что эта тварь за дверью разговаривать начнёт. На мальчишке и так лица не было. Полежали они секунд десять в темноте, и Стэн почувствовал, что кровать на голову уже не давит. Разогнулся, фонарь включил. Видит, какой-то коридор. Низкий, стены из бетонных блоков сложены. Как в подвале. Делать нечего, надо идти. Взял ребёнка за руку и пошёл. Метров через сто первая лампочка попалась. Всё это время Стэн мальчика о родителях расспрашивал, о друзьях, чтобы немного успокоился. Вышли они через подвал того же дома. Стэн ребёнка матери отдал и сразу в квартиру, где наши с зеркалом остались. Зеркало закрыли одеялом и во двор вынесли, шкаф наглухо запечатали, даже верёвкой сверху обмотали, чтоб не открылся случайно — и тоже во двор. Там уже отец с работы прибежал, Стэн его чуть ли не за шкирку: откуда этот шкаф вообще дома взялся? Мужик отпираться не стал, какие уж отговорки в такой ситуации. Его как-то занесло в отдалённый город, который только-только зачистили. Там, на свалке, куда строители барахло из домов сносили, и нашёл. Ну и не удержался, попросил друзей в кузов закинуть и жене подарил.

— Идиот, — не сдержался Дэй. — И друзья идиоты.

В опустевших домах иногда попадаются на диво хорошо сохранившиеся вещи. Мебель, одежда, даже драгоценности. Как будто и не было шести лет, не текла вода через прохудившуюся крышу, не выстывали холодными зимними ночами оставшиеся без хозяев квартиры. Ни одна трещина не ложится на гладкую полировку, не нарастает чёрный налёт на серебряных украшениях, не мутнеют зеркала, не гниют ковры. От таких вещей избавляются с ещё большим тщанием, чем от обломков и тряпок. Выносят и сжигают. С этим вполне по силам справиться любому человеку, чистильщиков много, но не настолько, чтобы контролировать уничтожение каждого странного предмета. Поэтому для строительных команд и военных, приходящих на зачищенную территорию, мы пишем памятки. И пункт о том, что подозрительно новые вещи подлежат уничтожению, там стоит одним из первых. После этой истории человека, занимавшегося охраной объекта, сняли с должности. Прилетело и нескольким ответственным лицам помельче: старшему строительной бригады, караульному, выпустившему из отстраивающегося городка машину с таким грузом. Служебные взыскания разной степени суровости получили и те, кто помогал грузить этот разнесчастный шкаф, и сам мужик, позарившийся на дармовую мебель. Впрочем, после того, что с его сыном случилось, он с удовольствием и в тюрьму бы сел — на радостях, что всё обошлось.

— Получается, теперь за работой местных администраций и строительных бригад нужен глаз да глаз? — Дэй опирается на подоконник и прижимается лбом к холодному стеклу. — То, что нашёлся один идиот, не значит, что не отыщется ещё. Кстати, что дальше было с пацаном?

— Полковник тоже об этом подумал, так что теперь нас периодически будут гонять на проверки на строящиеся объекты, готовься. Стэн специально шкаф и зеркало спалил со всей возможной помпой, на пустыре недалеко от того самого дома, чтобы о случившемся побольше народу узнало. Чтобы больше никому в голову не пришло тащить всякую дрянь в дом. А мальчишку только через пару дней разговорили, когда психолог приехал. Он ещё в то утро услышал, что в шкафу что-то шебуршит как крыса. Набрался смелости — при свете дня уже не так страшно — взял перочинный нож, открыл дверцу. Ничего не увидел, стоит, одежду на вешалках перебирает, пытается понять, что там шуршало. И тут его за руку как рванёт. Он, конечно, в крик, свободной рукой за шкаф держится, Стэн потом даже царапины от ногтей нашёл. Мать с кухни прибежала, а дверь в комнату не открывается. Он долго-долго куда-то падал, потерять сознание ухитрился, а в себя пришёл уже в той старой детской. Помнит всё урывками, более-менее хорошо только с момента появления Стэна. Остальное ты знаешь.

Может, оно и к лучшему. Кто знает, что увидел бы ребёнок там, где Стэну привиделось бесконечное нагромождение заброшенных комнат. Дети часто бывают восприимчивее взрослых.

— Отчаянный мальчишка. Особенно для пяти лет. Хотя поступок только для пяти лет и простительный, но пацан мне всё равно нравится. Может, у него дар есть?

— Немного подрастёт, тогда и узнаем. Если, конечно, нам ещё будут нужны чистильщики.

За окном небо понемногу меняет цвет на светло-серый. Может, бледное солнце сегодня всё-таки вылезет в просвет между облаками. Тогда можно будет выбраться погулять. Зазвать в гости Эрна. Или просто забрести в парк или в промзону, постоять на краю ещё не восстановленного моста через реку, посмотреть, как далеко внизу плещутся волны.

Как будто и нет ничего, ни километров неисследованных территорий, ни ряда пустых могил на городском кладбище, ни тишины в эфире, в которой радисты до последнего надеются разобрать позывные других государств и регионов. На пару дней в это даже можно поверить. Но где-то в совершенно другом районе чистильщик поймает в прицел чужую тень. Водитель грузовика, матерясь, будет гнать свою верную машину по пережившим Ржавчину трассам, чтобы привезти в недавно восстановленный посёлок еду и медикаменты. Вихрастая девчонка отработает заводскую смену и пойдёт домой отсыпаться, уступив подруге место у станка.

А люди, сменившие правительство, которых мы даже не знаем в лицо, потому что их фотографии не мелькают на первых полосах газет и на экранах телевизоров, замрут над картами и отчётами, прежде чем принять очередное решение. И, вполне возможно, когда один из пакетов доберётся в сумке курьера до Базы, чистильщиков Райнена и Сайлас вызовут в кабинет полковника и скажут:

— Внеплановая зачистка, ребята.

И под нашими ботинками вновь захрустят осколки убитых сказок.

— Дэй?

— Да?

— Я видела, как ты убиваешь. Без злости, без ненависти, но не как машина. Ты... устраняешь. Убираешь опасный фактор. Не равнодушно, просто спокойно. Как человек, который всё для себя решил. Звучит жутко, но выглядит правильным. — Я придвинулась к нему, чувствуя, что Дэй понемногу выходит из своего странного оцепенения. — Не думаю, что когда-то было иначе.

— Веришь в меня? — Призраки тёмных подворотен отступают, прячась в углах комнаты. Шрамы, оставленные улицей, нельзя стереть ни с кожи, ни с души, но можно однажды переступить через прошлое.

— Приходится. Раз уж ты сам не хочешь в себя верить.

И подалась вперёд, чтобы поцеловать.

...Полковник был мрачен. Нет, он, конечно, не имел привычки прыгать от радости, вручая нам задание, но что-то тягостное в воздухе висело. Будто грозовая туча или дым пожара у горизонта.

— Что случилось? — Меньше всего мне хочется играть в дипломатию. — Почему такая срочность?

— Убит охранник.

Дэй берёт со стола листок с рапортом. Откладывает.

— Но этот город зачищен уже три года как! Там люди живут.

— А теперь они снова просят прислать чистильщиков. Да, вот ещё что. Подписки я с вас брать не буду, сами всё понимаете. Но о том, куда едете, трепитесь поменьше. Паника — это последнее, что нам нужно. Если понадобится, успеем всех эвакуировать. А пока — не надо.

— Как убит? — Дэй ещё раз просматривает неровную стопку бумаг.

— Перерезано горло.

— А вы уверены, что это по нашей части? Больше похоже на обычный криминал.

Об обычном криминале не слышали с тех пор, как вычистили банды мародёров, но вдруг...

— Был бы обычный криминал, комендант бы управился сам. Но он просит помощи.

— Значит, кто-то перерезал горло охраннику. — Я пробарабанила пальцами по столу. — Перерезал или порвал?

— В протоколе написано — перерезано, — Дэй нахмурился, — но это не значит, что резали ножом. Мы возьмём всё это?

— Да берите, — как-то отчаянно махнул рукой полковник, — только не показывайте кому попало.

Оставшиеся до выезда два часа мы потратили на изучение документов. Комендант оказался человеком дотошным: он описал и обстоятельства, при которых был найден труп, и его позу — в общем, чувствовалась наблюдательность человека, не понаслышке знакомого с полицейской работой. Но вот толку от этого было немного. Зашёл человек проверить подозрительный шорох на складе. Сменщик ждал у двери. Естественно, ни о каких потусторонних тварях ни один из них не думал, всем ведь давно известно, что город зачищен. А ещё через несколько минут забеспокоившийся товарищ нашёл бдительного охранника с перерезанным горлом.

Сюжет детектива для интеллектуалов. Нам бы ещё навыки гениальных сыщиков. Но что-то мне подсказывает, что, раз уж человек, написавший идеальный полицейский протокол, обратился за помощью к чистильщикам, то всё и правда плохо.

Перерезанное горло.

Не сломана шея, тело не обескровлено, не превращено в мешанину плоти и костей, лицо не искажено нечеловеческим ужасом.

Перерезанное горло — в помещении, где, кроме двоих охранников, никого и не было.

— Может, это его второй? — хмыкнул Дэй, уставший просеивать сухие строчки протокола и рапорта в поисках крупиц новой информации. — Да, знаю, что тупо, эту версию они наверняка сами отработали. Надеюсь, хоть догадались склад запереть и никого внутрь не пускать. А то полезет ещё что-нибудь...

— Наверняка заперли, они же не полные идиоты. Да и инструкции для людей мы пишем.

— После таких вот шоу на зачищенной территории я могу поверить и в клинических идиотов, оставивших там на ночь ещё пару охранников. — Дэй забросил свёрнутые трубкой бумаги в рюкзак. — Ладно, едем, дорога зовёт.

Дэй.

Большую часть пути Рин проспала. Для разнообразия нам пришлось прокатиться не в кузове, а в кабине — машина была из тех, что раньше таскали из одного конца страны в другой огромные контейнеры с грузами. Шофёр оказался парнем весёлым, упорно пытался завязать разговор, балагурил, но я отделывался короткими ответами, и он оставил меня в покое.

А я смотрел на привалившуюся к моему плечу девушку, осторожно обнимая её, когда грузовик потряхивало на ухабах, и думал. Много думал.

Мне было страшно. Как-то в процессе ничего не значащего трёпа со Стэном мы решили, что находимся на своём месте. К двадцати трём годам я уже выбросил из головы мечты о мирной жизни и обычной профессии. Поначалу верил — пока спасатели и военные прочёсывали радиоэфир, пытаясь получить указания хоть от кого-то, пока люди в форме призывали не паниковать, пока не сменил потёртые голубые джинсы и мотоциклетную кожанку на камуфляж, а длинный хаер — на неряшливую короткую стрижку, пока не убил первую тварь, пока... А потом понял: на наш век спокойной жизни не выпадет. И не столько было жалко себя, сколько Рин. По большому счёту, я ничего не потерял. А вот для неё всё рухнуло в один момент. И не только для Рин.

Мне, бродяге, автостопщику, любителю страшных историй, привыкнуть оказалось проще. На меня косились куда меньше, чем когда я пытался устроиться на работу, а потом стали и уважать. Мы видели, как из взглядов людей, которых мы защищали, понемногу уходила затравленность, как запускали электростанцию, как все поверили, что впереди замаячил шанс... Дохлый, призрачный, но всё же шанс.

"А что, если это цикл?" — промелькнула паническая мысль. Люди вычищают свои города, запечатывают прорехи в мироздании — и через несколько лет вся эта гадость начинает лезть снова? Если нас убивают медленно, с садистским наслаждением, давая глотнуть воздуха, приподняться — и снова втаптывая в грязь, чтоб уже с гарантией не встали? Причём это не обязательно чья-то злая воля, просто неизвестный нам закон природы.

Кулаки сжались сами собой.

Сейчас я как никогда понимал тех, кто давал нам с Рин задания, распределял ресурсы, расчерчивал карту на районы, прикидывая, какой из них нам нужнее, а зачистка какого может подождать.

Ответственность. Не за конкретный участок, не за своё дело, не за один рейд — за всю ситуацию.

Если мы за пару дней не разберёмся с этим любителем вспарывать глотки, я связываюсь с полковником и вызываю всех наших. И войска для помощи в эвакуации. Полковник поймёт, Стэн тоже.

За нами не просто район зачистки. За нами — всё, что удалось отвоевать у неисследованных территорий. Дома, улицы, заводы, дети, родившиеся уже после Ржавчины.

А потом до меня дошла ещё одна мысль.

Мы ведь никогда не пытались выяснить, кто из нас лучший чистильщик. Это так же нелепо, как спорить, с какой стороны лучше мозаику собирать: снизу, сверху или вообще с середины. У каждого свои методы. Кто-то медитирует перед выходом (не вру, сам видел), кто-то, отправляясь на задание, представляет себе, что деревянную головоломку складывает. Мы слишком странные, чтобы соревноваться, двоих похожих нет. Потому и обучить чистильщика невозможно.

Так вот, никаких инструкций мы не получили. Хотя бы того же самого приказа самостоятельно оценивать опасность и вызывать подкрепление.

То есть нам полностью доверяют. И решение будет зависеть от того, что мы скажем.

В семнадцать это было бы для меня поводом вскинуть голову и заявить: ну что, неплохо для шпаны.

В девятнадцать я бы просто испытал гордость — ещё бы, мне доверяют, надо постараться не подвести.

Сейчас я огромным усилием воли заставил себя разжать кулаки. И попытался привыкнуть к девизу: "Не имеем права проиграть".

Рин.

Этот город, наверное, один из наименее пострадавших. Нечасто встретишь такое место. Стоит пройтись по здешним улицам — и можно мысленно без особых усилий вернуться в прошлое. В окне клуба — чудом переживший все испытания плакат: "Сегодня танцы". Интересно, если зайти внутрь и закрыть глаза, можно ли услышать некогда звучавшую здесь музыку?

Нахожу взглядом вход и читаю надпись на прикреплённом к двери бумажном листе. Общественная столовая.

Нам дальше по улице.

Бывшее административное здание узнаётся с первого взгляда, несмотря на обшарпанный вид. Дэй толкает тяжёлую дверь, пропуская меня в полутёмный холл. Похоже, здесь не видят смысла зря жечь электричество. Единственная лампа горит на столе у охранника. Он поднимается нам навстречу. На нём — я чуть глаза не протёрла — старенькая полицейская форма. Ещё один привет из прошлого.

— Вы к кому?

— К коменданту города, — отвечаю я.

Охранник внимательно рассматривает наши удостоверения. Бланки напечатаны на плохой серой бумаге; на затёртых синих обложках раньше было вытиснено название какой-то организации, но золотистые буквы уже стёрлись к тому времени, когда нам выдали документы. Единственное, что придаёт им силу — печать и подпись нашего полковника.

— Второй этаж и направо.

Второй этаж тоже погружён в полутьму, изредка разрываемую прямоугольниками льющегося из окон серого дневного света. Оставшаяся от былых времён ковровая дорожка глушит наши шаги. Табличка на двери нужного нам кабинета заклеена белой бумажной полосой с надписью от руки: "Комендант".

Внешность у мужчины за столом совершенно невыразительная. Бледное лицо, редеющие волосы, форма — опять полицейская — сидит неладно. Значит, мы не ошиблись, когда предположили, что он работал в полиции. Вот глаза очень живые, серо-голубые. Взгляд — жёсткий и одновременно как будто усталый.

Нелегко ему.

— Анд Теренс, — коротко, по-деловому бросает он, пожимая нам руки. — Из центра?

— Да, чистильщики.

Он принадлежит к тому типу людей, которых мне всегда жалко. Полицейские, военные... Когда им говоришь, что попытаешься помочь, в их глазах остаётся какая-то детская растерянность. Помочь — это к Эллийским стрелкам, десанту, спецназу госбезопасности. Но никак не к нам — возмутительно молодым, длинноволосым. Странным. Нет тут Эллийских стрелков, только мы. Хорошо, если попадается кто-то вроде Стэна.

Таким очень тяжело ставить на кон жизни своих людей, руководствуясь инстинктом человека с нерешительной улыбкой вчерашнего библиотекаря или признавать авторитет хрупкого мальчишки.

— Мы читали ваш рапорт и копию протокола, — мягко начинаю я. — Расскажите, что у вас случилось.

— То и случилось. Труп. На пустом складе. Ночью.

— Мы можем посмотреть на него? — Не то чтобы очень хотелось, но без этого нельзя. Вдруг получится углядеть что-то, что пропустил осматривающий тело медик.

— Можете, но завтра с утра. Сейчас врач уже ушёл домой. Могу отвезти вас на склад, поговорите с тем охранником, который тело нашёл.

— Идёмте.

Когда мы спустились во двор, где ждала неновая юркая машинка — как раз для города — уже почти стемнело. Ну, хоть темнеет как зимой.

Дэй.

— Склад закрыт? — уточнил я, когда мы въехали на территорию какого-то завода и остановились у серых складских дверей.

— Закрыли сразу после того, как вынесли тело и осмотрели место происшествия. — Анд Теренс даже не подозревал, сколько нервов он нам сэкономил этим признанием.

— Но охрана там по-прежнему стоит?

— Да, снаружи.

У склада и правда перетаптывались, чтоб не замёрзнуть, двое парней в военной форме и с автоматами. Рядом с ними стоял мужик постарше, одетый в серую ватную куртку. Без оружия.

— А это Элтер, тот самый сменщик.

С приветствиями и представлениями разобрались быстро, и Рин попросила ещё раз рассказать о том, как нашли убитого охранника.

— Я уже должен был смениться, дождался Виара, но тут мы услышали шум внутри. Глухой такой, будто что-то уронили. Виар меня упросил у входа подождать, покараулить, чтоб склад без охраны не стоял. Пошёл проверить. Свет на ночь отключали, он маленький фонарик с собой взял. Мы ж не думали, что там что-то серьёзное. Может, крысы. В общем, постоял я минуту, постоял две. Ну тебя к демонам, думаю, Виар, я домой к жене хочу. Виар, говорю, хватит ночами ящики с тушёнкой инспектировать, выходи уже. А он молчит. Я перетрухнул, сунулся его искать, — мужик перевёл дух. — И нашёл.

Я потрогал здоровенный замок на дверях. Немного подумал.

— Открывайте. Посмотрим, что тут творится.

Склад выглядел в точности так, как и описывал Элтер: длинные стеллажи, два ряда которых плотно прилегают к стенам, а один делит помещение на две части. Полки плотно заставлены контейнерами и коробками, идущего с другой стороны человека никак не разглядишь. Чистильщики никогда бы так не сделали — мы предпочитаем, чтобы помещение просматривалось. Дело не в правилах, просто привычка, которой, не сговариваясь, следуют почти все наши. Перегородки, ширмы, разделяющие комнату шкафы — всего этого вы не найдёте в доме у чистильщика. Профдеформация.

Но это были не чистильщики, а охранники, не ожидавшие, что в знакомом помещении может оказаться что-то серьёзнее крысы.

— Вот здесь его нашли.

Белого мелового контура человеческого тела, как в полицейских сериалах, на месте убийства не оказалось. Несколько кровавых пятен. Охранник лежал лицом вверх, и большую часть крови, видимо, впитала плотная зимняя одежда. Зато на полке остался маленький плоский фонарик вроде тех, какими когда-то подавали сигналы на железнодорожных станциях.

— Это убитого?

— Да.

— Элтер, а вы ничего не слышали? — Рин старалась разговорить явно ещё не отошедшего от шока мужика. Такие обычно неплохо осваиваются в окопах, не боятся ходить в обнимку со смертью, но только в том случае, если эта смерть является в человеческом облике. Всё, выходящее за рамки привычного мира, надолго выбивает их из колеи. Жалко его, но ничего не поделаешь. Нам нужно, чтобы он вспомнил. — Вы ведь нашли его уже лежащим. Значит, он должен был упасть. Возможно, что-то уронить со стеллажа.

— Нет, — покачал головой Элтер, — ничего не было. Вообще ничего. Шаги его в глубине слышал. Потом он остановился. И дальше тихо.

Значит, Виару не только перерезали горло, не дав даже вскрикнуть, но ещё и уложили тело на пол, стараясь не нашуметь. Какая аккуратная тварь.

— Вы что-нибудь чувствуете? — с интересом уточнил молодой охранник, сунувшийся внутрь.

— Запах пыли, — честно ответил я. — И ещё той дряни, которой крыс травят.

Я всё-таки чистильщик, а не ведьма, которой достаточно дунуть, плюнуть, обернуться три раза вокруг себя и предсказать урожай зерновых в тундре после зимнего урагана.

Пол старый. Даже не бетонный, а каменный. Похоже, постройка прошлого века. На полу кровь.

Смотреть было не на что.

— Завтра с утра мы сможем съездить в морг? — спросила Рин.

— Да, конечно.

Большие лампы под потолком вновь выключили, и мы двинулись к выходу.

Самый обычный, мать его, склад.

Рин.

— Что ты обо всём этом думаешь? — Дэй выключает свет и только после этого стягивает водолазку. Прошло столько времени, а он до сих пор не хочет, чтобы я лишний раз видела шрамы на его спине.

Я отодвигаюсь, позволяя ему лечь рядом — нас оставили ночевать в одном из пустующих кабинетов в администрации и выдали два спальника, но мы постелили один и оставили второй вместо одеяла.

— Не знаю. Если мы ищем какую-то нечисть, это повод эвакуировать население и ещё раз зачистить весь район. — Я пристраиваю голову Дэю на плечо. — Тревожный признак. Если повторилось здесь, может заново начаться и в других городах.

Мы молчим, вспоминая, как плавились, стремительно старея, здания. Как колесили по стране уцелевшие спасательные машины, подбирая беженцев. Как кто-то из них, отогревшись у костра, рассказывал о вещах, в которые сложно было поверить. О том, как мы уходили на зачистки — и не знали, вернёмся ли. О том, скольких отдали огню погребальных костров.

Мне совсем не хочется возвращаться в те безумные дни.

Сколько ещё крови и свинца понадобится, чтобы не то что вернуть миру прежний облик — всего лишь сохранить отвоёванное у хаоса?

Дэй.

Морга как такового в городе и не нашлось — наверное, разрушенное здание не успели восстановить. Вместо него приспособили подвал какого-то банка. Там действительно было холодно, встретивший нас парень-медик кутался в тёплую куртку поверх белого халата.

Вскрытия теперь проводят не слишком часто, но тело сохранили до нашего приезда. Не сказать, чтобы нам очень хотелось брать на себя работу полицейских, но особого выбора не было.

Парень убрал закрывавшую тело простыню. Сосредоточиться на лице погибшего не получалось, взгляд упорно притягивало перерезанное горло. И тянувшийся через живот шов — мертвеца уже осмотрели и готовили к похоронам.

— Это именно разрез? — Я склонился над трупом. — От чего ещё могли остаться такие следы?

— Разрез. Ножевое ранение, — пожал плечами врач, и я почему-то подумал, что он не слишком опытен, и куда чаще возится с проблемами живых, чем осматривает мертвых. Ну да, держать человека с одной, крайне редко нужной специальностью для города было бы слишком накладно. — Ни когти, ни зубы таких следов не оставляют. В ранах тоже ничего нет. Знаете, когда режут лезвием, оно может раскрошиться, останутся обломки. Но раны чистые.

Ножевых ранений за первые годы Ржавчины мы повидали немало. Это ничем от них не отличалось. Хотя отметины на моей спине тоже не слишком отличались от последствий обычных резаных ран.

— А что вскрытие показало? — Рин записала пару строк в потрёпанный блокнот.

— Внутренние органы целы. Всяких посторонних веществ ни в крови, ни в желудке не обнаружено.

— Гематомы, царапины, сломанные ногти? — перечислила Рин стандартный набор зацепок из полицейских сериалов.

— Да нет ничего такого. Шрамы старые, ещё военные. В общем, как пишут в протоколах, следов борьбы не обнаружено. Не похоже, чтобы он дрался, отбивался или что-то в этом роде.

— То есть его застали врасплох, — подвёл я невесёлые итоги.

Конечно, застать врасплох человека, не ожидающего нападения (он ведь точно знает, что никого, кроме него самого и напарника, на складе нет) не так уж сложно. А вот без борьбы завалить крепкого мужика с боевым опытом, чтобы он не успел ни дёрнуться, ни пикнуть — это уже серьёзно.

И всё равно меня продолжало смущать перерезанное горло. Ну не такой почерк у гостей с той стороны. Убить так, чтобы человека пришлось собирать по кусочкам и лоскуткам — всегда пожалуйста. Довести до безумия — было, и не раз. Убить без единого повреждения, оставив нетронутый труп — нормально. И исчезновения без следа — тоже.

Но вот, так, перерезав горло, не тронуть тела, не поживиться кровью — это как-то слишком по-человечески.

Дожили. Нам кажется нормальным то, что ещё шесть лет назад стало бы легендой, передающейся от одного поколения полицейских к другому, а обычное, человеческое — страшным и подозрительным.

— Характер разреза нам может что-нибудь дать? — Рин потёрла лоб.

— Немногое. Тот, кто перерезал этому человеку горло, был выше него. И ещё он левша.

— Именно поэтому никто не заподозрил сменщика? — наконец задал я давно мучивший меня вопрос — вчера спрашивать при Элтере было как-то неловко. — Они ведь одного роста. И Элтер всё делает правой рукой.

— Ага, — кивнул медик, — именно поэтому. Комендант Теренс его сразу под замок посадил, полицейская хватка сказалась. А потом я ему протокол вскрытия показал, и тогда уже вас вызвали. Так что убийца высокий, это я вам точно говорю. Примерно на голову выше вас. Может, чуть больше.

— Или он с потолка свесился.

Что-то мне подсказывало, что фирменного юмора чистильщиков тут не оценят, но мрачные шуточки сами собой срывались языка.

Если что, скажу, что это у меня профессиональное.

Медик, однако, хмыкнул, почуяв родственную душу. Видимо, уже начал обрастать присущим патологоанатому цинизмом.

— Если завалите то, что может свеситься с высоты трёх метров и располосовать человеку горло, притащите хотя бы по кускам. Уж очень посмотреть хочется.

Похоже, не я один маскирую страх дурацкими шутками.

Рин.

— Так себе начинается наша карьера детективов. — Я на всякий случай запаковала в картонную папку копию отчёта патологоанатома, присоединив его к рапорту коменданта и его же протоколу осмотра места происшествия. Не факт, что они нам ещё понадобятся, но пусть лучше будут под рукой. — Почему в фильмах им хронически везло? То случайный свидетель найдётся, то орудие убийства настолько редкое, что есть только у трёх человек, один из которых живёт в другой стране, а второй двадцать лет прикован к постели, то преступник сам явится с повинной.

— Потому что серию детектива нужно впихнуть между серией фильма для домохозяек и девятичасовыми новостями, — мрачно бросил Дэй. — Как думаешь, что делать дальше?

— Может, ещё раз осмотрим склад? Вдруг при дневном свете ещё что-нибудь отыщется.

— Ладно, идём. — Мы свернули на улицу, ведущую к администрации. Хорошо, что все более-менее важные здания и организации расположены в центре, как до Ржавчины. Впрочем, и сам город невелик. Часть спальных кварталов вообще снесена.

Восстановлению они уже не подлежали, а территорию проще было застроить заново. Похоже, когда-то этот район бы пригородом, до которого надо было добираться на автобусе. Вполне возможно, что застройка там была относительно новая — по сравнению с остальным городом. В промышленных городах всегда так. Из-за загрязнённого воздуха и паршивой экологии жители стараются перебраться подальше от заводов и фабрик. Грустная ирония была в том, что как раз старые кварталы с фабриками, массивными угловатыми зданиями из тёмно-красного кирпича, помнящими ещё прошлый век, и дворами-колодцами неплохо пережили Ржавчину. В отличие от новостроек-многоэтажек.

Зима сделала город серым. Прихваченная морозом пыль, фонари, которые зажигают уже в пять вечера, деревьев почти нет. Наверное, летом здесь тоже не слишком уютно.

— Мы вчера забыли спросить, — я попыталась всё-таки повернуть ход мыслей в нужное русло, — на складе что-нибудь пропало?

— Кажется, нет. — Дэй пнул запылённым ботинком попавшийся под ноги камешек. Улица была пустынной: горожане уже ушли на работу. Только мы носимся по городу, высунув язык.

— Не пропало — или не проверяли? — Я неожиданно ухватилась за дурацкую вроде бы идею. — Они ведь сначала отрабатывали версию с убийством одного охранника другим, потом решили, что здесь замешано что-то нечеловеческое. Но убийце, сводящему свои счёты с жертвой, не с руки что-то красть.

— Да. — Дэй встряхнулся, выходя из оцепенения, ему явно нравилась эта игра в загадки. — Но что мешало грохнуть товарища, поймавшего его на горячем?

О преступности в Центральных регионах не слышали уже давно. В первые годы Ржавчины за мародёрство, насилие, убийство карали по законам военного времени. Да и зачем красть что-то со склада, с которого и так выдают продукты? Для продажи? Так экономика, считай, разрушена, деньги обесценились, карточки в ходу.

— Ну, мы уже выяснили, что Элтер не может быть убийцей, ему просто не хватает роста. И рабочая рука у него другая.

— Знаю, просто пытаюсь восстановить ход мыслей коменданта. Но ворующая со склада хлеб или оружейное масло тварь... Это вообще больше похоже на анекдот.

Похоже, за время Ржавчины люди несколько разучились вести расследования. Любая катастрофа поднимает со дна общества столько человеческой мерзости, перестающей прятаться за законами и приличиями, что о судах и адвокатах быстро забываешь. Конечно, во многих ситуациях это правильно. Но только не сейчас.

— Значит, вернёмся и ещё раз осмотрим. Вдруг у меня и правда уже ум за разум зашёл.

Нам повезло: Анд Теренс, судя по всему, привыкший лично мотаться по всем объектам города, оказался на месте. Или серьёзность ситуации заставила его отложить менее важные дела? Этот человек явно вникал во все проблемы — от строек до восстановления производства — и теперь злился на неведомого убийцу, из-за которого планы приходилось менять на ходу.

— Ещё раз осмотреть склад? — переспросил он. — Я не смогу поехать с вами, но позвоню и распоряжусь, чтобы вам его открыли. Не знаю, правда, что вы надеетесь там найти. Но потом сообщите мне о результатах. Можно по телефону, на заводе разрешат позвонить, можно лично.

— Хорошо, — согласилась я, — скажите, а вы узнавали, не пропало ли что-нибудь на складе?

Теренс сощурился. Похоже, эта мысль не приходила ему в голову.

— Нет. Признаю, моя ошибка. На первый взгляд вроде бы нет, но дотошно никто не проверял. Сначала думали, что Элтер расколется, а потом результаты вскрытия появились.

— Ага, как мы и думали. Спасибо, проверим.

Комендант открыл верхний ящик стола и выложил на стол ключи.

— Возьмёте мою машину. Мне только пару улиц перейти, а вы так быстрее доберётесь.

— Спасибо, но никто из нас не умеет водить, — смутилась я.

— Хорошо. Спускайтесь, я попрошу кого-нибудь из шофёров.

— Вообще я умею, — сказал Дэй, когда за нами захлопнулась дверь кабинета. — Меня капитан Райнен сажал за руль своей "ивенны". Так, по территории воинской части порулить. А ещё я могу её без ключа завести.

Я невольно улыбнулась.

— А этому тоже капитан Райнен научил?

Дэй изобразил честный невинный взгляд человека, никогда не нарушавшего закон.

— Как ни странно, да.

Дэй.

У склада нас опять ждали. Помимо охраны там оказалась полная немолодая женщина — заведующая. Именно она и открыла нам дверь. Вспыхнул свет.

Мы прошли вглубь склада и остановились на месте, где нашли труп. Фонарик всё ещё лежал на одной из полок. Какого демона человек, попёршийся в темноте на другой конец склада, положил на полку фонарик, которым нужно осветить путь? Только если ему зачем-то понадобились обе руки. А зачем ему могут понадобиться обе руки?

Что-то поднять.

Что-то, что упало в темноте и тем самым привлекло его внимание.

Я внимательно осмотрел все три полки и начал одну за одной снимать картонные коробки. Судя по этикеткам, внутри была тушёнка.

— Вы не заметили, что-нибудь пропало?

Женщина покачала головой:

— Вроде бы нет.

Предсказуемо и вполне в духе наших догадок. Чтобы с гарантией узнать, что и в каком количестве пропало, здесь надо ревизию устраивать.

То, что мы искали, обнаружилось в глубине нижней полки. Коробка была грубо вскрыта, пропало несколько банок из верхнего ряда.

— Как я понимаю, ваши кладовщики всё открывают аккуратно? — Рин присела на корточки, чтобы рассмотреть полуоторванную крышку.

— Не всегда, но с этого стеллажа тушёнку точно никто не брал. — Заведующая смотрела на вскрытую коробку так, будто я сейчас достану из неё утерянные сокровища древнего мира, причём все сразу, по очереди. — Ближе к входу есть початые ящики с точно такой же, зачем далеко ходить.

— Ну тогда я вас поздравляю, — я оглядел всех присутствующих, — мы ищем человека. Никогда не видел чудовищ, ворующих еду.

Я старался казаться спокойным и уверенным, но внутри меня всё пело. Это человек. Человек. Твари не возвращаются вновь на зачищенную территорию — если, конечно, не притащить в дом что-то из "проклятых мест", как тот мужик, которому Стэн мозги вправил.

Да, человек может быть в разы опаснее всех и всяческих тварей, потому что вышел победителем из многовековой драки за жизнь. Но здесь всё равно не будет пляшущих по стенам чужих теней, жутких пейзажей за распахнутыми дверями привычных квартир, гротескных фигур, склонившихся над детскими кроватками. Никогда.

— Да, но как он на склад пролез? — в голосе заведующей послышался испуг.

— А это мы выясним. — У Рин всегда хорошо получалось успокаивать людей. — Скажите, тут есть какие-нибудь подвалы, подземные хранилища?

Всё верно. Нельзя зайти с улицы, нельзя проникнуть через крышу — значит, надо сразу оказаться внутри.

— Есть заводской подвал, он буквально самым краем примыкает к складу, — лихорадочно вспоминала женщина. — В другом конце склада есть закуток, где всякие бумаги хранятся, вот там дверь в этот подвал. Но её уже много лет никто не открывал. С завода ходить удобнее, чем отсюда. Замок, скорее всего, уже весь ржавый.

— Идёмте, — решил я.

Закуток своё название полностью оправдывал, там помещался только притащенный из чьей-то квартиры журнальный столик и доживаюшее свой век коричневое продавленное кресло начальственного вида. Под столом стоял ящик с какими-то бумагами — наверное, старые накладные или что-то в этом роде.

Дверь в подвал оказалась железной, неновой. Вполне возможно, что её ставили ещё до Ржавчины.

— Будем открывать.

Один из охранников побежал на завод, связку ключей принёс сам директор, почему-то побледневший и взволнованный, но возмущаться нашим самоуправством не стал.

Сразу же оказалось, что замок отказывается признавать свой родной ключ. Он просто не проворачивался, хотя на него поочерёдно налегали директор, охранник и я.

— Может, ключ не тот? — спросила Рин.

— Ключ тот, — чуть не обиделся директор. — У нас всё точно как в аптеке, лишних нет.

Попытка смазать замок тоже ни к чему не привела. Пришлось вызывать слесаря, он управился довольно быстро. Дверь открывали мы с Рин, попросив на всякий случай выйти остальных — пространства для манёвра почти не было. Да и автоматы в такой тесноте бесполезны, у меня вся надежда была на вроде бы необязательное и никому не нужное умение стрелять с двух рук. Но за дверью никого не оказалось, только самая обычная подвальная темнота, непохожая на непроглядную завесу или маслянисто блестящую черноту, готовую выплеснуться за порог в ответ на любое движение. Под потолком болталась лавным-давно перегоревшая лампочка на шнуре. Этим ходом и правда очень давно не пользовались.

— Что нам и требовалось доказать. — Я пошире распахнул дверь, показывая вернувшемуся директору и заведующей складом даже не царапины — глубокие борозды, оставленные на металле каким-то грубым инструментом. Замок банально и без изысков вскрыли, здорово изуродовав. Когда дверь захлопнули, он защёлкнулся, но механизм как-то по-особому перекосило, так что возможностей открыть его снаружи не осталось.

— Сколько ж раз он сюда воровать ходил? — протянула заведующая.

— Вот этого мы не знаем. Возможно, той ночью он залез впервые. Может, наведывался давно, если была возможность открыть дверь с той стороны. — Рин щёлкнула ногтем по личинке замка. — Но я не думаю, что он сюда вернётся. Если, конечно, не полный идиот.

— Скорее всего, в ночь убийства он пришёл сюда пополнить запасы, но случайно задел одну из коробок, — сказал я. — Виар услышал звук и пошёл проверить, что случилось. Быстро подошёл, потому что наш любитель подвалов не успел поставить её на место. Наверняка именно она глухо стукнула. То есть Виар подошёл, увидел лежащую коробку, явно погрешил на крыс, наклонился, чтобы поднять, и тут на него бросились. Кстати, дверь довольно громко хлопает. Так что, скорее всего, он успел спрятаться в этом самом закутке, а смылся именно тогда, когда Элтер побежал за помощью. Иначе бы он услышал грохот.

— Сегодня же найду рабочих замуровать эту дверь, — решил директор. — На замки больше надеяться не буду.

— Замуровывайте, если комендант разрешит. — Рин посветила фонарём вниз. — Для нас это уже роли не играет, он не вернётся туда, где себя выдал. Только позвольте нам подвал осмотреть. Что там вообще?

Запылённые ступеньки уходили не так уж глубоко, но я всё равно передёрнулся, вспомнив встречу с Белым Доктором. Хороший подвальчик, ему подходит. Может, он этого похитителя консервов и утащит? Должна же от него какая-то польза быть.

— Сейчас — почти ничего. Нерабочие станки, которые ремонтировать надо, кое-какие детали. Но только в той части, которая ближе к заводу, эту, меньшую, ещё до Ржавчины решёткой отделили. Катакомбы близко, старая канализация, мало ли какие любители приключений нагрянут.

— Нам нужен кто-то, кто спустился бы с нами и осмотрел там всё. Найдётся такой человек?

— Найдётся-найдётся, — закивал директор. — Я уже здесь.

— У вас есть оружие?

Вопрос "умеете ли вы с ним обращаться?" я тактично проглотил. Вместо ответа мужик отбросил полу потёртого пиджака и продемонстрировал кобуру армейского пистолета старого образца.

Вниз мы пошли втроём. Всё оказалось так, как он и говорил. Подвал был, в общем-то, сухой и даже довольно чистый, за решёткой, перегородившей его, мелькали в свете фонарей закрытые брезентом станки и прочее заводское добро. Тихо, по-домашнему, почти уютно.

— Решётку открыть? — спросил директор.

— Нет, там у вас всё в порядке. — Рин решительно повернулась спиной к стальным прутьям. — А по эту сторону? Неужели катакомбы так вплотную к вашему подвалу и примыкают? Так можно и чего похуже дождаться.

У нас под городом тоже есть старые подземелья. Не такие запутанные, как здесь, конечно. Поначалу, пока была надежда найти хоть кого-то живого, там просто стояли железные двери. Однажды нам пришлось заступить в караул в ночь, у этих самых дверей. В дверь тогда что-то поскреблось. С той стороны, молча. Ощущения, как сами понимаете, незабываемые.

— Нет, конечно, там кладка кирпичная, её ваши после зачистки города сказали поставить.

Ваши, в смысле, наши, это, видимо, чистильщики. Новая кирпичная стена, перерезавшая широкий коридор, была отмечена хорошо знакомой нам буквой "О" — опасность. Такая пометка сразу говорит всем, что эту стену ни в коем случае нельзя разбирать, потому что за ней может оказаться что-то неприятное. Наоборот, надо всячески укреплять и ремонтировать по мере необходимости.

— А вот и ответ, как он сюда попал. — Я примерился и пнул стену чуть пониже большой белой буквы. С десяток кирпичей провалилось вовнутрь, открыв дыру, в которую ползком мог бы пролезть человек. — Так что не бесплотного призрака ищем, увы.

— Вот гад! Мы же её только пару недель как подновили! — выругался директор. — Я, конечно, о чём-то таком подумал, когда вы мне вскрытую дверь показали, в самом деле, не из воздуха же он появился. Те, кто из воздуха появляется, еду обычно не крадут, правда?

— Правда, — заверил я. — Поверьте моему опыту чистильщика. Вы говорили, две недели как стенку подновили? Значит, где-то две недели он у вас на территории и хозяйничает.

— И что нам теперь делать? Замуровывать эту дырку, или туда спецназ полезет?

И вот тут я глубоко задумался. Как человек, ведущий расследование, я должен был отправиться на ту сторону с отрядом и разыскать убийцу, пока он не оказался под ещё одним складом, заводом, жилым домом или детским садом. Вроде бы все лазейки перекрыты, иначе бы город не разрешили заселять, но, раз уж он такой упорный, что кирпичную кладку разбирает... Инстинкты чистильщика в голос вопили: нет! Катакомбы, отгороженные от обычных городских подземелий, неизбежных спутников цивилизации, да ещё и отмеченные буквой "О", были опасны, просто так их не замуровывали, и оставлять на территории завода, где работали сотни людей, лаз в тёмные коридоры, откуда могло заявиться что угодно, было не только глупо, но и подло. Тем более что сюда убийца явно не вернётся, значит, взять его у лаза не получится. А искать в катакомбах его берлогу можно до бесконечности.

Из пролома в стене на меня глядела тьма, ничуть не похожая на ту, что открылась за дверью подвала. Она была первозданным хаосом, угрозой, она могла легко перетечь в любую форму, она словно спрашивала, готов ли я скормить ей несколько жизней ради того, чтобы самому отнять всего одну.

"А вот хрен тебе".

— Замуровывайте, — опередила меня с ответом Рин. — Лучше даже ещё один слой кирпичей положить. И чем скорее, тем лучше.

— Ты понял? — спросила Рин, когда мы вышли из машины возле администрации и уже поднимались наверх.

— Что именно?

— Ты же сам всё сказал. Этот тип пробрался на склад, начал искать еду, уронил коробку, понял, что к нему идут, спрятался — там, кстати, между двумя стеллажами зазор удобный есть, худому человеку как раз хватит. Виар его не увидел, он увидел лежащую на полу коробку и поставил её на полку. Ту самую, из которой вытащили банки, или нет — неважно. К нему подошли сзади и перерезали горло. Именно поэтому он не успел издать ни звука, и его нашли лежащим на полу лицом вверх. Тебя ничего в этой ситуации не смущает?

— Солнце, у меня и так мозги кипят. Не томи.

— Я не хотела говорить при всех. Полковник велел не паниковать, помнишь? В общем, охранник не видел этого человека. Наш убийца вполне мог подождать в своём убежище, пока тот поставит коробку и уйдёт. И спокойно спускаться вниз. Но он предпочёл убить.

Я с размаху хлопнул себя ладонью по лбу. Демоны, как же Элтеру повезло, что он выждал какое-то время, а не сразу пошёл за товарищем, что сначала окликнул, невольно давая убийце сбежать.

Иначе у нас было бы два трупа.

Рин мрачно кивнула.

— Именно так. Похоже, мы имеем дело с психом.

Рин.

Кажется, выслушав нас, комендант Теренс тоже вздохнул с облегчением. Куда приятнее сознавать, что в подземельях под твоим городом живёт спятивший человек, чем некая тварь, способная ходить сквозь стены и убивать, оставаясь незамеченной. Но проблему всё равно надо было решать.

— Думаю, вы можете уезжать. Теперь, когда известно, что эта работа не по вашему профилю, мы с ней вполне справимся. У меня в городе достаточно бойцов, чтобы вести поиск. Рано или поздно он попытается выйти ещё к какому-нибудь складу — голод не тётка.

— Ошибаетесь, комендант, работа как раз по нашему профилю, — возразил Дэй. — Судя по всему, этот человек живёт в катакомбах, большая часть которых перекрыта. И, поверьте, не просто так. Значит, кому-то придётся туда спуститься. И лучше, если это будем мы, чем обычные бойцы. Поверьте, у нас больше шансов выжить и выполнить задание. Кроме того, приходя из катакомб в обычные подвалы, он может притащить с собой что-нибудь... неприятное.

Грязью на подошвах, тенью навязчивой идеи, отголоском безумия... Проложить дорогу для гостей с той стороны легче, чем кажется. Это в сказках им была нужна шёлковая нить, протянутая с одного берега на другой, или положенное на порог зеркало. Иногда мне кажется, что всё это лишь уловки, помогающие человеку поверить в то, что ворота открыты — и любая тварь услышит этот зов, унюхает мысль.

— И что вы предлагаете?

— Понадобится карта катакомб — самая точная, которую можно достать. Нужно проверить все заблокированные коридоры, вдруг где-то ещё есть разобранная кладка. И узнать, не пропало ли что-то на других складах.

— За какой период? — Анд Теренс потянулся было к телефону, но рука замерла на полпути к трубке.

— Недели за две-за три, — подсчитала я. — Интересуют незначительные пропажи: несколько банок тушёнки, пара личных медицинских пакетов... То есть такие вещи, которые можно при отсутствии улик списать на заводской некомплект. Оружие ни у кого не пропадало? Хотя бы с тех же складов?

— Леди, вы меня за идиота держите? — фыркнул комендант Теренс. — Даже самая маленькая коробочка пистолетных патронов — это не случайно потерянный медицинский пакет. На балансе всё, от выданных патрулям автоматов до ерунды вроде ракетниц. Неучтённого оружия в городе нет. Мы даже специально ходили по брошенным квартирам, если там хоть что-нибудь уцелело, и вскрывали оружейные сейфы. Если бы что-то пропало, мы бы сразу об этом узнали. Ладно, извините за резкость. Эти данные будут, но не за один день. Что вы собираетесь делать дальше?

— Наложим план подземелий на карту, где отметим места пропаж. Попробуем выяснить его обычные маршруты. Может, определим, где он отлёживается.

Комендант вздохнул. За окном всё так же серело зимнее небо.

— А дальше? Как вы намерены его ловить?

— Тут два варианта, — заявил Дэй. — И первый мне, если честно, не нравится. Мы оставляем всё как есть и ждём его новой вылазки. Взять под охрану продовольственные склады — не проблема, верно? Рано или поздно голод всё равно погонит его к одному из них. Но я не хочу, чтобы засада дождалась с той стороны кого-то ещё. Тем более, если у него остались какие-то мозги, он будет ждать этой засады.

Стэн всегда говорил: не надо недооценивать противника, даже если он псих. У многих психов голова работает очень и очень неплохо. Исходные предпосылки в корне неверны, а вот логика получше, чем у многих здоровых.

— А второй вариант?

— Второй вариант — мы намертво перекрываем все пути доступа в городские подземелья и работаем в неиспользуемой части катакомб. Правда, так мы сразу дадим ему понять, что на него начата охота, — жёстко отчеканил Дэй. — Это минимальный риск для гражданских. Мне тоже не хочется устраивать догонялки с перестрелками под жилыми кварталами.

— Подземелья тянутся до незастроенных районов, — подтвердил Анд Теренс. — Если он где-то и прячется, то там. Правда, непонятно, где он был раньше.

Мы с Дэем переглянулись.

— Холода. Вполне возможно, что он пришёл туда только пару недель назад, а до этого жил где-то в лесу.

В наших лесах, если они не поражены Ржавчиной, в принципе, вполне реально выживать какое-то время. Ключевые слова — какое-то время. Здесь нет зверей, на которых можно охотиться, так что рацион будет состоять из грибов, корешков и ягод. Не самая питательная еда для сильного здорового мужчины. Если, конечно, не запастись чем-то вроде армейских сухих пайков заранее.

Кстати, откуда мы знаем, что не запасся?

— Ладно, планы подземелий находятся в архиве. По удостоверению чистильщика вам предоставят всё необходимое и найдут кабинет для работы. Звонки с объектов, прилегающих к катакомбам, буду переключать на вас.

И мы поняли, что на сегодня всё важное сказано.

Дэй.

Состояние архива можно было описать одним словом: бардак. Впрочем, это относилось к любому архиву на территории восстанавливаемого города. Уцелевшие бумаги из больниц, родильных домов и полицейских участков свозят в одно здание, наугад распихивают по разным шкафам, а разбирать всё это добро приходится сухоньким старушкам, освобождённыйм от общественных работ. Они и разбирают: с муравьиным упорством, понемногу, медленно, но верно. Стыдливо извиняясь перед редкими посетителями за непорядок в бумагах, хотя их вины тут уж точно нет. В общем, бегать приходилось много, нужные нам документы оказались рассеяны по хранилищам, так что я оставил Рин сверять планы разных лет и составлять общую карту, а сам, с позволения работников архива, копался в отчётах коммунальных служб. Как раз спускался со второго этажа с очередным бумажным рулоном в руках, когда меня окликнули.

Я обернулся, на лестничной площадке выше меня стояла молодая рыжеволосая женщина в рабочем комбинезоне. Спустя миг я узнал.

— Элли?

— Значит, это всё-таки ты. — Она спустилась вниз, и я смог разглядеть ту, с которой некогда у меня был роман. Недолгий — как и все до Рин.

Элли была восемнадцатилетней студенткой, работавшей на сборе урожая во время каникул, а я — шестнадцатилетним раздолбаем, которого угораздило попытаться заработать на долгую дорогу там же. Она скучала вдалеке от университетских друзей, а я... Я всегда любил рыжих девчонок. Иногда даже завидовал льющемуся на плечи пламени. Кожа у Элли была очень нежная, летнее солнце, поднимавшееся в полдень над полем, сжигало её ещё в первые часы. Я сам однажды вызвался помочь ей натереть спину и плечи защитным кремом, она, лукаво прищурившись, согласилась. Когда Элли улыбалась, у неё всегда проступали ямочки на щеках. Теперь они исчезли, лицо стало старше и жёстче, но вместе с тем благороднее. Волосы остались яркими и пушистыми — она, в отличие от многих женщин, не стала их стричь с началом Ржавчины.

Знал бы я тогда, что мне суждено найти девушку с такими же глазами, как у меня.

— Я тебя сначала не узнала. — Элли сощурилась. — Никак не могу понять, идёт тебе форма или нет. Ты в армии?

Жизнь — насмешница. Любит сталкивать с теми, кого ты, казалось бы, навсегда оставил за поворотом дороги.

— Нет, Элли, я чистильщик. А ты как?

— На заводе, инженер. Дочери три года.

— Повезло кому-то. — Я улыбнулся, старательно скрывая неловкость. Немного странно говорить с женщиной как с давней знакомой — и вспоминать, как скользили по твоему лицу её волосы, каково было держать её в объятиях, смеющуюся, полураздетую.

Только бы не покраснеть — к лицу и так будто горячее приложили.

Элли неопределённо пожала плечами.

— Одна воспитываю. Знаешь, как бывает: встретились, поженились, потом вдруг поняли — что-то не то выходит. Нет, ты не думай, он хороший человек, просто не тот. Помогает нам.

— Понимаю. Извини.

Она помолчала, заправила за ухо огненную прядь. Я невольно залюбовался — как любуются закатом или произведением искусства.

— Тогда всё по-дурацки вышло. Я иногда думаю, что было бы, окажись у нас побольше мозгов, чтобы не воспринимать всё исключительно как секс...

Я осторожно взял её за руку.

— Элли, я женат.

Сказал и сам поразился, как легко слетело с языка. Никогда не называл Рин женой.

Элли изумилась.

— Ты?! На ком?

Получается, я запомнился ей любителем лёгких развлечений. Ладно, Элли сложно винить. В конце концов, в определённый период моей жизни так дело и обстояло.

— Я, — и зачем-то добавил: — Мы вместе работаем.

— Силюсь представить, какой должна быть эта женщина.

— Недостающей половиной моей души.

Я влетел в кабинет, где Рин как раз вычерчивала на плане очередную отметку. Словно выпал из прошлого в настоящее, где меня ждала совсем другая девушка.

Здесь было тесно. Едва удалось впихнуть стол, сейчас заваленный архивными бумагами, и пару раздолбанных стульев. В дальнем конце стола — чёрная коробка телефона. Яркими полосами по бумажному вороху — россыпь цветных карандашей.

— Дэй? — Рин подняла голову от работы. — Ты в порядке?

— Да, почти. — Я прошёл к столу и развернул свою добычу, ища, чем бы прижать сворачивающиеся края. — Представляешь, встретил человека, которого знал давным-давно. Так странно.

— И кто это? — Рин отложила красный карандаш и с наслаждением потянулась.

На листе раскинулся плод её трудов — почти полная схема городских подземелий, где каждый цвет означал что-то своё. Чёрный — нынешнее положение дел, светло-голубой — те ходы и коридоры, которые были до Ржавчины, зелёный — сомнительные места, где потолок вполне мог обвалиться. Оранжевые кресты отмечали кирпичную кладку стен, запечатывающих путь в катакомбы, красные — ближайшие к ним объекты.

Аккуратно, у меня бы так не получилось.

— Не поверишь. Девушка, с которой мы когда-то были вместе. Элли, — я даже вспомнил фамилию, — Элли Тейтл.

— Она здесь живёт, в городе? — переспросила Рин; её голос не изменился ни на градус.

— Ага, с дочкой.

— Одна? Ты уверен, что ей не нужна помощь?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Оставила адрес, просила зайти в свободное время. Рин, я тебя обожаю.

— Только полные идиоты ревнуют к прошлому. Вам было хорошо вместе? Никто из вас не обманывал другого? Тогда, наверное, не стоит чего-то стыдиться.

Телефон зазвонил. Сначала неуверенно звякнул, словно прикидывая, стоит ли вообще напоминать о себе, а потом разразился громкой немузыкальной трелью. Я снял трубку:

— Теренс говорит. Записывайте адреса складов, где были пропажи.

Рин быстро протянула мне свой блокнот, и я принялся строчить в нём. Сама тем временем наложила на схему кальку с перерисованным планом города.

Не повезло трём складам. У них действительно в последнее время начала пропадать всякая мелочь: кубики концентрата из армейских рационов, бинты, таблетки, и кто-то из заведующих уже собирался писать жалобу коменданту, требуя разобраться, но мы его опередили.

Все три находились в непосредственной близости от замурованных катакомб.

— Попадание, причём полное. Солнце, ты у меня гений.

— Гением я буду, когда мы его поймаем. — Рин устало откинулась на спинку стула. — Жаль, что информацию по взломанным стенам мы сегодня уже не получим.

За окном, выходившим на пустой и неуютный внутренний двор — ни единого куста, ни даже скамейки для желающих перекурить — быстро темнело. Ну да, полдня на осмотр склада, ещё полдня на археологические раскопки в архиве.

— Завтра надо будет съездить на место снесённого района. Чем демоны не шутят, вдруг повезёт найти какой-нибудь лаз. Не мог же он в катакомбы из города попасть. Значит, где-то в развалинах у него нора.

Вот там, возможно, понадобятся бойцы коменданта. Но вниз всё равно лезть нам, больше некому.

— Мне страшно. — Рин сцепила пальцы в замок. — Дожила, человека боюсь больше, чем тварей. Твари как-то проще и понятней. Да и дар страхует.

— И я боюсь. Спятившего человека, Рин. Спятившего, сильного и довольно умелого.

Можно было бы вызвать подкрепление. Среди чистильщиков хватает профессиональных военных с боевым опытом, но время, время. Пока такого найдут, пока дождутся из рейда, пока он доберётся сюда... Трупов к его приезду может стать куда больше. Эх, мне бы психологическое образование, чтобы, как в кино, поставить нашему отморозку диагноз и предугадать, что он дальше делать будет. Затаится, или, может, в ярость впадёт и на рожон полезет?

Психологическое образование, ага. Больше ты, Дэй, ничего не хочешь? Неуязвимость в бою, чтоб пули ото лба отскакивали? Или там нескончаемые магазины к автомату? Или, может, тебе сразу меч Тайрина Чёрного Охотника?

— Идём спать. — Я помог Рин разложить уже ненужные бумаги по стопкам, чтобы сразу же сдать их старушкам-хранительницам, и собрать карандаши. — А то в администрации нас ночевать не пустят.

Пустят, конечно, куда денутся. Просто чем раньше свалимся, тем меньше себя накрутить успеем.

Рин.

Перед тем, как вернуться в администрацию, мы зашли в ту самую столовую, где старый плакат уже шесть лет обещал всем желающим танцы, и успели перекусить в одиночестве, в пустом гулком зале, освещённом тусклыми лампочками. Каша из какого-то концентрата, которую мы получили в обмен на наши талоны, уже успела остыть, мы попали сюда незадолго до закрытия. Зато травяной отвар, заменивший чай, оказался горячим. Я бы, наверное, смешала травы по-другому, но благодарность к женщине-повару, из-за нас задержавшейся на работе лишние полчаса, пересилила все прочие чувства. Всё-таки за сегодняшними делами мы так и не успели поесть.

Анд Теренс нас не дождался, ограничившись нашим докладом по телефону, и ушёл домой. Переплетая на ночь косу, я лениво размышляла, о том, как, интересно, живёт этот сосредоточенный упрямый человек. Есть ли у него жена, дети? Что он говорит им утром, когда уходит на работу? Как извиняется, когда сообщает, что не сможет прийти ночевать? Потом мои мысли так же перетекли к Элли Тейтл. Какая она? Волосы каштановые или русые? Дэй как-то говорил, что ему никогда не нравились блондинки. Интересно, как они познакомились? Сразу нашли общий язык, или поначалу её напугало внимание красивого мрачноватого парня, похожего на члена уличной банды?

Ревности в моих размышлениях не было ни крупицы. Но эта девушка явилась из прошлой жизни Дэя — и потому мне хотелось знать о ней больше.

Мы успели сходить в душ — когда-то ушлые проектировщики непонятно зачем приткнули душевую кабину в просторном служебном туалете на втором этаже (рассчитывали на засидевшихся на работе чиновников или в городе просто не построили гостиницу для командировочных?), немного поболтать, лечь спать и даже проспать несколько часов.

Разбудил нас телефонный звонок в соседнем кабинете. По счастью, дверь оказалась не заперта, и мы с Дэем чуть ли не наперегонки бросились к трубке.

Телефонные хулиганы в мире давно перевелись, так что ночной звонок мог быть только важным.

Даже если звонили не нам.

На том конце провода Анд Теренс говорил, что в разрушенном квартале кто-то напал на патрульного и забрал автомат.

— Как туда добраться? — спросил Дэй.

— Отдыхайте, здесь всё равно смотреть не на что, — прорвалось сквозь треск помех. — Парня уже увезли, до завтрашнего утра медики порвут в клочья любого, кто полезет к нему с расспросами. За местом присмотрят, чтоб ничего не затоптали. Всё равно завтра сюда собирались. В семь я за вами заеду, а пока не рыпайтесь. До связи.

И положил трубку.

— Ещё одно нападение. Ночью патрульные вряд ли забредают далеко в развалины, так что наш псих понемногу теряет страх.

— И теперь он вооружён, — мрачно добавила я.

Сон не шёл, но надо хотя бы попытаться отдохнуть.

Дэй.

Когда у здания администрации лихо притормозила синяя легковушка Теренса, мы уже успели и собрать всё необходимое, и даже позавтракать очередной безвкусной дрянью из сухпайков. Небо упорно не собиралось светлеть. Мы вылетели во двор, под пронизывающий ветер и холодные зимние звёзды.

— Сначала в больницу? — спросила Рин, забираясь на заднее сиденье.

В принципе, без пояснений парня-патрульного нам на месте происшествия делать нечего.

— Да, — отозвался Анд Теренс. Выглядел он, прямо скажем, так себе: под глазами залегли тени, морщин словно бы прибавилось. В отличие от нас, ему вряд ли удалось поспать. Если и удалось, то совсем чуть-чуть, и погоды эти несколько часов не сделали, разве что позволяли не вырубаться прямо за рулём. Вёл он, кстати, лихо, тёмные улицы буквально летели по колёса. Пару раз нас останавливали патрули — машину коменданта знали все, но старшие патрульные не могли не спросить, нужна ли нам помощь. Но, даже несмотря на несколько таких задержек, до госпиталя мы долетели минут за двадцать. По-моему, это было наименее мрачное здание во всём городе. То есть снаружи, конечно, сплошные стрельчатые окна, остатки фигурной ограды, бреши в которой наскоро заварены арматурой, небольшой заросший сад за ней, ворота. Больше смахивает не на обычную больницу, а на психушку, причём из фильмов ужасов. Специальная акция: попади на лечение и наживи в комплект к физическим травмам ещё и душевные! А потом мы оказались внутри, и пришлось украдкой приложить ладонь к стене и извиниться перед домом. Да, у меня свои тараканы в голове, но работать они мне не мешают. Даже наоборот. Изнутри больница выглядела так, будто каждый коридор и палату от пола до потолка с мылом мыли. Стены не белые или зелёные, а какие-то розоватые, в палатах обязательно либо картинка на стене, хоть бы и из журнала вырезанная, либо цветок на окне, чтобы было за что взгляду зацепиться. Не больница, а курорт.

Правда, парню, которому от нашего психа прилетело, от этого не легче.

Его в одноместную палату пристроили, как меня тогда, и он тоже из-за этого дёргался: мол, чтоб других не пугать, да? И досталось ему здорово: пальцы на правой руке переломаны, видимо, автомат выдирали, голова разбита, и комплектом ко всему этому — сотрясение мозга.

А сам парень, Верк Идан его зовут, до того мелкий и тощий, что вообще непонятно, как рука на такого поднялась. Хотя, скорее всего, именно потому и поднялась. Чтоб уж с гарантией стволом разжиться.

— Привет, приятель. — Я осторожно уселся на краешек постели. — Как себя чувствуешь?

— Вроде ничего. — Он завозился под больничным одеялом, прислушиваясь к собственным ощущениям. — Только голова кружится, и перед глазами всё плывёт.

— Это из-за сотрясения, — сказала Рин. — Мерзко, знаю.

— Вы ведь поговорить пришли, да? — Верк осторожно пристроил поверх одеяла покалеченную руку.

— Да, Верк, — Рин заговорила тихо и ласково, как с ребёнком, голос у неё стал какой-то обволакивающий, материнский, — нам нужно узнать, что случилось в ту ночь, когда на тебя напали.

— Мы не заходим далеко по ночам, — медленно начал Верк. Похоже, бедолагу и так здорово мутило, а тут ещё все эти расспросы и необходимость напрягать память. — Пост... Ну, мы его так называем, хотя это довольно большое здание, там даже поспать можно, если на сутки остаёшься. В общем, он стоит на границе городской территории и разрушенного района. Проехать туда, минуя нас, невозможно. Днём там обычно работает техника, разгребают завалы, битый кирпич вывозят, чтоб у нас обзор нормальный был. Работа простая: впустил рабочих, выпустил рабочих, постоял на площадке, пока они делом занимаются. Вдруг что?

— Понятно. — Всё это мы вполне могли бы узнать от начальника караула или от коменданта, но, раз парню так легче сосредоточиться, пусть рассказывает.

— А ночью мы попарно патрулируем ближайшие к посту улицы. Ходим по прямой между фундаментами. Там улицы вообще не сворачивают, а на каждом перекрёстке бочка с мусором. Мы его поджигаем, воняет, конечно, зато видно далеко, и свет какой-никакой. Так и гуляешь всю смену от бочки до бочки. И от поста идущего сразу видать. В общем, мы с напарником как раз у бочки остановились. Он к огню отвернулся, прикурить хотел, у него спички кончились. Я за его спиной стою, смотрю в темноту. Положено так. И тут что-то шевельнулось. Я аж напрягся, но окликать не стал. Думаю, только подойди поближе, тут тебе будет и "стой, кто идёт?", и ствол в пузо. И тут чуть левее стук какой-то в развалинах. Сейчас я понимаю, что, скорее всего, это какому-то кирпичу мирно лежать надоело, но дёрнулся, значит, на звук. Собственно, это последнее, что хорошо помню. Дальше просто за воротник рванули — и в ночь. Помню, что на камни падал, тогда и головой приложился. Автомат из рук выдрали, думал, пальцы оторвут. По рёбрам здорово вдарили, ногами, кажется. И по животу. А я ещё со света в темноту попал, вообще как слепой. Меня, наверное, спасло, что я заорал. Слышу, за стеной ботинки по асфальту грохочут — наши на мой крик несутся. Встать попытался, но под руки и ноги только кирпичи подворачивались. А потом свет фонаря в лицо, и всё.

Негромко хлопнула дверь — Анд Теренс вышел.

— Слушай, — я постарался смягчить вопрос, — а почему ты не стрелял-то?

Да, это пинок по и без того покалеченной гордости. Но мне надо знать. Потому что с этим типом нам с Рин придётся иметь дело.

— Сначала ничего не понял, — боец теребил край одеяла, — а потом...

А потом просто растерялся.

— Слушай, я не в упрёк. На твоём месте многие не врубились бы, что делать. Слишком всё неожиданно. А этот гад, может, и псих, но подготовлен неплохо.

— Вы его поймаете? — спросил Верк.

— Как получится, — сказал я. — Право стрелять на поражение у нас есть.

— Тогда удачи вам.

— Спасибо, — улыбнулась Рин, — удача нам понадобится.

Рин.

От города район отделяла небольшая лесополоса и длинное, с широкими воротами здание, похожее то ли на закрытый исследовательский институт, то ли на тюрьму. Сходство усиливалось за счёт бетонного забора, которым не поленились обнести потенциально опасную зону. Как я понимаю, там казарма для охраны и пара кабинетов, где оформляют документы проходящим на территорию. Автомобиль Теренса в городе явно знали все, так что ворота перед нами распахнулись сразу. За ними оказался широкий двор, где уже были припаркованы несколько внедорожников защитного цвета, ещё одна решётка отделяла его от остального района. От большинства домов почти ничего не осталось: обгрызенные катаклизмом стены, бетонные ступеньки подъездов, о сохранности перекрытий речи вообще не шло. Пока один из дежуривших на проходной бойцов бегал за начальством, мы выбрались из машины и подошли к решётке.

— Что скажешь? — Я в задумчивости провела пальцами по ржавым металлическим прутьям.

— Сюрреалистично. — Дэй прищурился, разглядывая небо в рамке одного из уцелевших оконных проёмов. — И слишком близко к городу.

Я невольно представила, каково это — жить по соседству с закрытой зоной, в которой творится не пойми что. Все мы ходим по грани, но это чересчур даже по меркам чистильщиков.

Улица, начинавшаяся от ворот, была идеально прямой. И чистой — кирпичные завалы по большей части разгребли. А вот в подвалы, напрямую соединяющиеся с катакомбами, никто так до сих пор и не рискнул спуститься. Кто-то из чистильщиков сказал: не стоит. Проблем будет больше, чем пользы. Что характерно, ему поверили. Сразу. Только он вряд ли мог предположить, что полезть в здешние подземелья его коллегам всё же придётся. Не местных же бойцов туда отправлять, у нас в любом случае больше шансов.

Нет, всё-таки, как там выжил этот человек? Или во что превратился, чтобы выжить?

Врать, будто мне не страшно, не хотелось.

Анд Теренс спустился во двор в сопровождении высокого грузного офицера — начальника караула. После быстрого обмена приветственными репликами и рукопожатиями нас выпустили за ворота. Ещё двое бойцов отправились с нами в качестве подкрепления.

До того места, где напали на Верка, мы довольно быстро дошли пешком. Перекрёсток, чёрная от сажи бочка с мусором, от дома слева остался только фундамент, от дома справа — обломок стены, больше напоминающий кривой клык, и дверной проём с парой ступенек.

— Парня мы нашли вон там, — начальник караула кивнул в сторону развалин справа.

За стеной оказался бетон чудом уцелевшего перекрытия первого этажа, заваленный обломками кирпича. Днём здесь следовало передвигаться осторожнее, а ночью в темноте вообще был риск подвернуть ногу.

— Где конкретно? — Дэй осторожно обошёл площадку по периметру.

— Вот здесь, в углу.

На одном из серых обломков осталась кровь — видимо, именно здесь Верк ударился головой.

— Он быстро смылся. Значит, знает эти развалины хорошо и ориентируется в них даже в темноте.

— Ну, это и так ясно. — Дэй нахмурился. — Где ближайшие незаваленные подвалы?

— Один — через пару домов и ещё два — на окраине, — перечислил начальник караула. И виновато добавил: — Мы поначалу думали их взорвать, но потом решили, что могут понадобиться. Да и... Неприятно там находиться. Стены давить начинают. Никто из тех, кто спускался заряды установить, долго не выдерживал. На поверхность не лезет — и ладно. Понимаете...

— Понимаем, — заверила я. — Не вините себя, хорошо?

По закону подлости нужным оказался именно самый дальний подвал. Один был просто короткой каменной кишкой без выхода в катакомбы, во втором в нужном коридоре рухнул потолок.

Третий — ненадёжный провал в земле, даже самого дома не осталось. Скорее всего, внутри всё тоже держится на честном слове, но, спустившись туда, мы довольно быстро нашли переход от более современной кирпичной кладки к совсем другой, старой и грубой.

Поднялись наверх.

— То, что нужно, — резюмировал Дэй.

— Вы пойдёте туда сейчас? — спросил Анд Теренс.

— А зачем тянуть? — Я уже доставала из рюкзака коробочку с белым школьным мелом и планшет с собственноручно нарисованной картой. Всё лишнее мы выложили ещё перед выездом, стараясь максимально облегчить вес рюкзаков, но сухпайки и фляги с водой — не та вещь, от которой можно отказаться. Кто знает, насколько затянется поиск.

Автоматы мы перевесили за спины — палить очередями в узких коридорах катакомб может быть слишком опасно. Так что вся надежда на пистолеты и ножи. Будем надеяться, нашему противнику хватит остатков мозгов, чтобы это понять. Потому что автомат у него тоже есть.

— Пожелайте нам удачи. — Дэй проверил запасные обоймы к пистолетам и спрятал косу под куртку. Зачерпнул затянутой в перчатку ладонью горсть мелких кирпичных осколков и аккуратно ссыпал в карман.

— Удачи, — серьёзно сказал Анд Теренс. — Возвращайтесь.

И мы шагнули в душную темноту подземелья.

Первая развилка попалась нам буквально метров через пятьдесят.

— Направо или налево? — уточнил Дэй.

— Направо. — Я сверилась с картой. — Левый забирает куда-то в сторону других подвалов, вряд ли он прячется так близко.

Мы прекрасно понимали, что фонари выдают нас, но выбора не было. Приборов ночного видения нет, и нет времени ждать, пока их найдут. Не предусмотрели. Обычно нам не приходится прятаться, потому что наши противники не имеют привычки стрелять в ответ.

Я поставила меловой крест на стене у поворота.

Ещё при составлении карты мы заметили, что довольно большой кусок катакомб на планах размечен приблизительно. Сведения разных лет путались; на этом месте то ветвились многочисленные коридоры, то угадывались подземные залы непонятного назначения. Если где и искать, то только там.

На самом деле, нам очень повезло, иначе пришлось бы прочёсывать катакомбы до бесконечности. И мы постараемся выжать из этого везения всё, что сможем.

Здорово напрягало, что до сих пор "проклятое место" никак себя не проявило. Интересно, каких сюрпризов от него следует ждать?

— Стой! — вдруг рявкнул Дэй, в какой-то момент отставший от меня на шаг. Я послушно замерла. Он опустился на колени, освещая пыльный пол перед собой. В луче фонаря тускло блеснула проволока, натянутая в сантиметрах пятнадцати от пола — как раз зацепить ногой. Тонкой паутинкой она уходила в стену, точнее, в небольшое углубление, оставшееся от выпавшего кирпича. Дэй осторожно просунул в него пальцы. Обломок металлического штыря удерживал гранату. Дэй разогнул усики, надёжно фиксируя чеку, чтобы не выскользнула случайно. И только после этого извлёк смертоносный подарок — тяжёлый, ребристый, явно из старых запасов, защитная краска на корпусе успела облупиться. Отбросил в сторону проволоку.

— Растяжка. — Я облизала вдруг пересохшие губы. — Стэн рассказывал про такие.

— По крайней мере, это значит, что мы на правильном пути.

Дэй.

Спустя несколько коридоров нарисованная Рин схема стала бесполезной — мы добрались до неразмеченной области. Теперь нас спасали только белые меловые отметки. Пока мы не наткнулись ни на одну из них, так что есть надежда, что по кругу всё-таки не ходим.

Хотя в возможностях здешних странностей слопать наши нарисованные крестики и не подавиться я не сомневался. Так что всё как всегда: надежда только на дар. Но гранату из растяжки я на крайний случай всё-таки прикарманил. И меня здорово напрягала эта находка, потому что если у человека нашлась граната для того, чтобы устроить сюрприз незваным гостям, то может найтись ещё парочка для тёплого приёма.

Наша работа — чистое самоубийство, я ж говорю.

Я посветил фонарём вперёд: метрах в десяти угадывался проход то ли в следующий коридор, то ли в другое помещение.

Через пару шагов мы поняли, что не так.

Низкая арка даже и не собиралсь приближаться с каждым нашим шагом. Наоборот, она стабильно маячила в десяти метрах.

— Что делать будем? — мрачно осведомилась Рин. Он не хуже меня знала, что бежать, надеясь обогнать дурацкую шутку мироздания, или поворачивать назад бесполезно, только увязнешь в чудесах ещё глубже.

— Думать.

— Были бы у нас крючья, можно было бы попытаться докинуть верёвку до проёма и дойти, держась за неё. Не будет же она до бесконечности растягиваться. Хотя... Вполне возможно, что будет.

— Зато у нас появится очень длинная верёвка.

Ага, чтобы на ней с гарантией повеситься.

Рин провела ладонью по полу, тревожа пыль, вытянула руку, чтобы коснуться потолка. Странно, давно брошенное подземелье должно быть сырым, если, конечно, это не гробница где-нибудь в пустыне. Да и следы в пыли остались бы, он ведь убегал по этим коридорам и растяжку ставил. Хотя растяжку мог поставить и давно, когда только здесь обосновался. А следы... На незачищенных территориях, помнится, целые группы пропадали, не то что следы.

— Может, попробуем, как тогда, на дороге? Если эта штука обманывает только взгляд...

Волшебная страна после катастрофы. Бойцы, сбитые с толку и потому готовые стрелять во всё подряд, вереница людей с завязанными глазами, бредущая по бесконечной вересковой пустоши... Старые фокусы редко срабатывают второй раз, но можно и попробовать.

Я взял Рин за руку и пошёл вперёд, про себя молясь всем известным богам, чтобы по дороге не попалась ещё одна растяжка. Интересно, кем надо быть, чтобы суметь её поставить в таком месте?

Шаг, ещё. Для гарантии я прошёл вперёд на метр и только потом остановился. Дальше — опасно ломиться наобум. Ближе — есть риск вновь увидеть в десяти метрах от себя клятую арку, забери её холера.

Первое, что я увидел, открыв глаза, был жёлтый круг света от моего фонаря, закреплённого на поясе. Он не дотягивался до ближайшей стены, и я понял, что помещение куда шире коридора, из которого мы выбрались.

— Рин? — негромко произнёс я, и по подземелью загуляло эхо. Не концертный зал, конечно, но тоже громко.

— Я здесь. Тебе не кажется, что пока всё как-то слишком просто? Как в сказке, где герой идёт убивать злодея и сначала сталкивается с его человеческими приспешниками, потом с какой-нибудь мелкой нечистью, а потом уже с крупными опасными тварями.

Рин сняла свой фонарь с пояса и осторожно попыталась осветить стены и потолок, но старая кирпичная кладка словно ускользала от света.

— Хорошо, я согласна с тем, что это помещение бесконечно. Но выход-то отсюда должен быть, разве нет? — Она наклонилась и мелом начертила на полу крупный белый крест.

Я нашёл в кармане камешек, один из той горсти, которую собрал перед спуском в подземелье. Хотя это, конечно, не камешки, а мелкие обломки кирпича и бетона. Выбрал тот, что покрупнее, примерился и швырнул подальше в темноту. Мы замерли в ожидании звука, но его не было.

Вот так. Эхо есть, будто голос от стен отражается, а стука от падения нету. Вся моя школьная физика капитулирует. Выбросив большой-большой белый флаг.

— Что-то мне не хочется подходить к стенам, — озвучила Рин мою мысль.

— Мне тоже. — Я извлёк из кармана второй камешек и бросил его перед собой, стараясь точно угодить в центр светового круга. — Значит, пойдём по прямой.

На этот раз камешек вполне себе стукнул об пол, и я побоялся отводить фонарь, а то ещё пропадёт моя вешка. В принципе, то же самое, что ходить по ориентирам в лесу, если хочешь действительно идти прямо, а не по кругу. Только ориентиры приходится самому делать.

Ради научного интереса ещё пара камешков улетела в темноту — и опять ни ответа тебе, ни привета. Тот, который мы раз за разом кидали вперёд, я заботливо подбирал и бросал снова. Пригодится ещё. На том месте, где камешек упал, Рин рисовала крест — на тот случай, если нас всё-таки занесёт. Хотя никто не мог бы поручиться, что надёжный каменный пол не исчезает совсем, когда свет уходит в сторону или когда мы делаем шаг вперёд.

Не знаю, сколько прошло времени. Мне раньше в кошмарах снилось, что мы с Рин уходим на задание, а когда возвращаемся, понимаем, что века прошли, и люди вокруг совсем другие. И жить мы теперь можем только в бывших "проклятых местах", чтобы не рассыпаться в пыль, прикоснувшись к совершенно чужому миру. Я-то понимаю, что это всего лишь легенды про всяких рыцарей и королей, которые у Иного народа так загостились, что собственную эпоху пропустили. Хотя какие, к демоновой матери, "всего лишь легенды" после Ржавчины. Кошмары от знания легенд тоже менее реалистичными и прилипчивыми не становились. Особенно если вспомнить о пропавших без вести чистильщиках.

И тут камешек о край арки ударился — родной сестры той, через которую мы сюда попали. Я крест поискал — нет креста. Значит, и правда другая.

Подошли ближе — ну точно, арка. Не какое-нибудь углубление в стене или замурованный проход: за ней каменный пол виднеется, только ещё более старый и выщербленный.

Вроде бы всё, прорвались. Но то, что потом случилось, нам определённо седых волос к старости прибавит. Рин, когда к арке подошла, решила посветить фонарём на то место возле прохода, где стена должна быть, где-то на полметра влево.

Так вот, не было там стены. Вообще. Была непроглядная тьма. То есть стоит человек, считай, рядом со стеной, мощным фонарём на неё светит и вроде как должен что-то увидеть. И — не видит. Ко всему прочему ещё и свет фонаря меркнуть начал, будто темнота его высасывает.

В арку мы с Рин буквально нырнули, вообще не задумываясь о том, что нас по ту сторону может ждать. Там, по счастью, всё нормально оказалось: стены на месте, и эха нет. У меня тогда только одна мысль в голове и застряла: вот что было бы, ломанись мы внутрь с выключенными фонарями? Глаза-то всё равно закрыты, пришло бы в голову, что свет может кого-нибудь привлечь — хотя бы и нашего подземного жителя. И всё, так бы и вылетели в какое-нибудь великое ничто... или нечто? А, всё едино, и хрен не слаще редьки.

В общем, я, конечно, человек не то чтобы нервный, но пару слов про "грёбанный парк аттракционов" сказал.

Отпустило. Но второй раз подходить к арке и проверять, что там не так, ни мне, ни Рин не хотелось.

Зальчик, кстати, интересным оказался. Похоже, часть катакомб до Ржавчины использовали какие-то коммунальные службы — под потолком из стены в стену трубы уходили. Широкие, узкие, всякие. Мне всегда казалось, что трубы всё-таки понизу прокладывают — ремонтировать проще — но я не спец.

Тем более что и трубы могут быть ненастоящими. Не люблю это слово, на незачищенных территориях вообще ничего ненастояшего не бывает, просто как ещё назвать вещи, которые с картинкой заброшенного района, шесть лет без людей простоявшего, не стыкуются. То есть вот он, скажем, указатель с какой-нибудь пометкой вроде "до города пять километров", новенький, как вчера поставили, от свежей краски блестит. Настоящий он? Вполне, не веришь — можешь кулаком по нему постучать. Можно и головой, если голову не жалко. Может он с какого-то перепугу оказаться посреди развалин? Никак.

Так что трубы высоко над головой, до которых ни один ремонтник не допрыгнет — потолок там высокий, ага — это ещё цветочки. Подумаешь, сфотографировали когда-то реальность, а потом фотографию и перевернули.

Так что не в трубах дело. А вот то, что мы в углу бинт окровавленный нашли — уже поинтереснее.

Рин.

На бинт наткнулась я, когда присела у стены передохнуть и сделать глоток из фляги. Знаю, что нельзя садиться сразу после долгого бега или ходьбы, но ноги уже не держали. Окровавленная тряпица просто оказалась под пальцами. Я окликнула Дэя и осторожно подобрала её. Это был именно бинт из аптечки, не оторванная полоса ткани, чтобы наскоро перемотать рану. Бурый от крови, серый от пыли. Кровь, конечно, давно засохла, так что понять, бросили его тут пару дней назад или месяц, уже нельзя.

— Где-то недалеко, — решила я. — Он не боится наследить, значит, считает, что сюда никто не забредёт.

— Или нас заманивают, подбрасывая нам улики, как в полицейских сериалах. Как ты думаешь, то, что живёт в этих катакомбах, может играть на одной стороне с человеком?

— Оберегать, помогать, прятать? — уточнила я. — Исключено.

— А заполучить в качестве игрушки?

— По-моему, ты слишком очеловечиваешь эту сущность.

— Возможно. Но как-то же этот псих выжил.

Мы отдохнули ещё пару минут, после чего выбрались из зала с трубами через низкий проём в углу. За ним была пара ступенек, и вновь начинались узкие пыльные коридоры, на этот раз довольно круто уводящие вниз.

— А он забрался довольно глубоко, — заметил Дэй. — Еду, конечно, можно и украсть, но воду тоже где-то брать надо. Если катакомбы где-нибудь смыкаются с естественными пещерами, то там и родник можно найти или подземное озерцо.

Потом мы вышли на новую развилку и опять выбрали правый поворот. Мысли против воли вернулись в живущему в подземельях человеку. Неужели он действительно ходит через комнату без стен? Или каждый день закрывает глаза, минуя не желающую приближаться арку? А ведь он там был, это точно, кто-то ведь поставил растяжку. Во что превратится человек, вынужденный жить в "проклятом месте"? Он не боится убивать, он неплохо подготовлен, хоть и не в себе, силён и ловок — Верка ухитрился утащить в развалины из-под носа товарища. Профессиональный военный или ветеран войны на Островах?

Проблема в том, что для борьбы с обитателями "проклятых мест", и для борьбы с человеком нужно разное оружие. Гости с той стороны плевать хотели на пули, против человека не подходят заговоры и знание старых сказок. Вот вам и объяснение, почему чистильщики — не самые совершенные воины в нашем мире. Стэн, любящий пошутить про узкую специализацию, прав. Мы — очень тонкий инструмент, предназначенный для строго определённых целей и почти бесполезный во всех прочих случаях.

Выдержим ли мы эту битву?

Дэй.

Не мы нашли его, а он нас, на выходе из очередного тоннеля. Спасла случайность: в луче фонаря на шаткой металлической лестнице у стены мелькнула человеческая фигура, вскинувшая автомат. Мы нырнули обратно, под защиту коридора. Пуля выбила искры из каменной кладки. Фонари вырубили сразу — меньше всего хотелось быть мишенью. Застрекотала короткая очередь.

— Мы можем вам помочь! — крикнула Рин, когда выстрелы смолкли. — Мы не враги!

Ответом ей был ещё один выстрел. И ещё. Лично я после этого посчитал миротворческую миссию выполненной.

— Вы убили одного человека и тяжело ранили другого. Если вы не подчинитесь, у нас есть право стрелять на поражение! — проорал я, вспоминая отважных полицейских из фильмов моего детства.

Снова очередь. Он задался целью выковырнуть нас из-за спасительной стены. Прежде, чем мы спрятались в коридоре, я успел разглядеть: по периметру зал опоясывало что-то вроде галереи, грубо сваренной из арматуры, вниз вела лестница. Опять какое-то техническое помещение относительно недавних времён. Судя по всему, в поисках удачной позиции для стрельбы наш противник смещался по этой галерее влево, надеясь оказаться напротив коридора и всё-таки достать обнаглевших чужаков. Пока он мазал, надеясь наугад зацепить нас в темноте.

— Назад, — прошептала Рин — метрах в пяти от нас в стене обнаружилась неглубокая ниша, оставшаяся от какого-то агрегата, там можно было укрыться, пока этому типу не надоест от души поливать коридор огнём. Или пока магазин автомата не опустеет. Странно, что ему не хватило терпения дождаться, пока мы выберемся на открытое пространство и снять нас как фигурки в тире.

Я осторожно вытащил оба пистолета. Ха, вот они мне и пригодились. С автоматом в такой тесноте не развернёшься. Ориентиров для стрельбы никаких, только огненные росчерки выстрелов в полной темноте. Стрелять сейчас или подождать, пока он пойдёт проверить, получилось ли нас угрохать? Снайпер из меня, прямо скажем, хреновый. А ведь пойдёт, точно. Хотя бы забрать оружие и остатки патронов, они ему во как нужны.

Автомат обычно держат на уровне груди или живота. Значит, нужно запомнить место, где расцветает вспышка выстрела, и целиться выше неё.

Грёбанная дуэль в полной темноте. Соревнование — у кого первого нервы сдадут.

Вспышки стали ближе, значит, вошёл в коридор. Вдруг выстрелы смолкли. Что он там делает, магазин меняет? Так не на что, у Верка с собой в ту ночь всего один был. Или тоже боится словить рикошет в этой тесноте?

Ладно, рискнём.

Быстрый шаг в сторону, из-под надёжной защиты ниши. Нажать поочерёдно оба спусковых крючка и почти не ощутить отдачи из-за дикого количества адреналина в крови. Прыгнуть обратно, больше всего боясь увидеть, как на стволе невидимого автомата расцветает твоя смерть.

Тишина.

Неужели всё?

Я ж говорю, снайпер из меня хреновый, тем паче если стрелять в темноте. Думал, попаду в голову, а оказалось — в грудь. Грузное тело осело на входе в коридор, почти перегродив его.

Луч фонаря наткнулся на него неожиданно. Он не лежал, а полусидел, привалившись к стене и опустив голову. Д-демоны, а ведь теперь контрольный нужен.

Кажется, готов. Я обернулся через плечо на стоявшую за моей спиной Рин. Зря. Стэну рассказать — он бы мне за такое врезал.

Левая рука человека вдруг резко выпрямилась, в ней был небольшой пистолет. Но выстрела не последовало. В его горло чуть ли не по рукоять ушёл метательный нож. Я ведь почти забыл, что Рин носит их с собой. И когда успела натренироваться?

— Спасибо, солнце, — искренне поблагодарил я. Руки начали предательски дрожать — считай, со смертью на узкой дорожке разошёлся. Причём смерть вышла бы на редкость поганая: в каменном мешке, глубоко под городом, от рук какого-то психопата, да ещё и на глазах любимой девушки.

Рин.

Тело выглядело довольно неприглядно. Полуистлевшая одежда, засаленная и грязная до такой степени, что уже не определить изначальный цвет и покрой. Клочья неровно обкромсанных сивых волос, такая же неряшливо подрезанная борода. Пистолет валялся рядом. Я поддела его носком ботинка. Гражданское оружие. Такие продавали незадолго до начала Ржавчины. На левой руке недоставало пальцев, уцелели только большой, указательный и средний. Травма была старой, но вряд ли старше Ржавчины — уж больно грубый и некрасивый шрам.

Я наклонилась и закрыла мертвецу глаза.

Мы вышли в зал и поднялись по металлическим ступенькам. То, что мы искали, оказалось совсем рядом: помещение чуть больше кладовки, на пол брошен грязный до черноты спальник.

Луч фонаря запрыгал по стенам.

— Вот здесь он жил.

Оружейная стойка у стены, самодельная, но крепкая. Видимо, для автомата. В углублении стены — пластиковая канистра с водой и банки с тушёнкой. Некоторые из них совсем новые, украденные со складов. Какая-то полуразвалившаяся тумбочка.

Выдвигаю ящики.

— Что ты надеешься там найти? — Дэй поднимает фонарь повыше, чтобы мне было удобнее.

— Причину. — Коробки с патронами — в первом ящике, пачка мужских журналов шестилетней давности — во втором. — Почему он стал таким? Религиозный фанатик, или, может, параноик. Блин, у него никаких записей.

— Я тебе и так могу сказать, что вся эта история не имеет отношения к религии. — Дэй равнодушно поворошил спальник стволом автомата. Запахло давно немытым телом. — А также к политике и идеологии.

— А что тогда?

— Желание выжить за счёт других.

Я ещё раз пролистнула залапанные журналы, надеясь, что в них что-нибудь вложено.

— Даже документов нет. Интересно, как его звали?

— Ты уверена, что хочешь это знать? — невесело усмехнулся Дэй. — Думаешь, у него остались родственники? Не хотел бы я предъявить им тело из коридора и сказать: здравствуйте, это ваш сын, муж, брат. Правда, он превратился в чудовище, готовое резать глотки за несколько банок тушёнки и оружие. Но вы вполне можете его оплакать. Пусть уж лучше надеются, что он жив. Или умер человеком.

— Ты прав. — Я почему-то ощутила жгучее желание помыть руки после вещей убитого. — Давай просто уйдём отсюда, хорошо?

— Давай.

Дэй, подумав, всё-таки забрал патроны из ящика. Калибр подходил нашим пистолетам, так что не воспользоваться возможностью пополнить запас было бы глупо.

Нам ведь ещё нужно выбраться.

Когда мы спустились, я с опаской покосилась на тело. Несмотря на огромное количество шуток о воскресших мертвецах, с ходячими трупами не сталкивался никто из чистильщиков, но оставлять за спиной непогребённое тело было как-то боязно — все эти годы мы сжигали или закапывали мёртвых. Причём первое случалось даже чаще, чем второе.

— Не смотри. — Дэй положил руку мне на плечо. — Мы выполнили свой долг. Просто сегодня он оказался на редкость мерзким.

Он подобрал лежащий возле трупа автомат Верка, закинул за спину. Наклонился, выдёргивая из горла мертвеца мой нож, тёмный от крови. Отёр лезвие об остатки одежды убийцы. Стоп. Почему я различаю даже мельчайшие детали? Света от фонаря Дэя для этого явно недостаточно. Я огляделась. Темнота не была абсолютной, она рассеивалась, как будто под землёй решило взойти солнце. И уже можно было различить кирпичную кладку, груду тряпья у дальней стены... Я перевела взгляд на лицо Дэя — оно расплывалось в тёплом свете, будто кто-то стирал черты, сохраняя лишь общий контур.

— Выруби фонарь! — не своим голосом заорала я, поспешно отключая свой. Через долю секунды погас второй жёлтый круг, и мы оказались в кромешной тьме, сразу же схватившись за руки. Из коридора, по которому мы пришли, из неразличимых углов надвигалось что-то вязкое, невидимое, но вполне осязаемое. Оно давило, как раскалённый воздух в солнечный полдень, голова у меня заболела почти сразу же. Я ещё подумала, что наш сумасшедший неслучайно лишился рассудка — с таким-то соседством.

Мы бросились к лестнице. Кажется, она опасно закачалась под нашими ногами. Пролетели мимо убежища, свернули за угол и только там, когда ушло ощущение раскалённого обруча, сжимающего виски, рискнули вновь включить фонари.

— Так и знал, что какая-нибудь гадость напоследок будет, — зло выдохнул Дэй. — Во работа: бегаешь и стреляешь, стреляешь и бегаешь.

Воздух вновь наполнился сухим жаром.

И мы побежали.

Двигаться по катакомбам с такой скоростью — самоубийство. Нырять в первый попавшийся лаз — самоубийство. Список продолжать можно долго, но сила, гнавшая нас по подземелью, не собиралась давать времени на раздумья. Нам приходилось спускаться вниз по шатким лестницам, уходившим в темноту, или подниматься по вделанным в стены скобам, выглядящим не менее ненадёжно. В одном из коридоров почему-то было воды по щиколотку, хотя все предыдущие оказались сухими и пыльными. Остановиться удалось только на пару минут — отпить по глотку из фляжек.

— Загоняет, как зверей, — сказала я, переводя дух.

— Откуда у меня такое чувство, что эта гадость надеялась к спятившему мужику прицепиться и в город выйти, а мы ей весь банкет обломали? — озабоченно пробормотал Дэй, против воли кладя ладонь на рукоять одного из пистолетов. — Как бы нам её с собой не притащить.

— Если мы вообще отсюда выберемся.

Ещё одно такое подземелье, и я заработаю клаустрофобию.

— Выберемся-выберемся, — утешил он. — Всё правильно: не возвращаться той дорогой, по которой пришли.

Следующий коридор обрывался тупиком — его надёжно блокировал завал из обломков бетона и кирпича. Небольшая щель, в которую можно было бы ввинтиться ползком, осталась только под самым потолком. Оттуда тянуло холодком — возможно, до поверхности было недалеко.

В спину словно ударило горячим ветром — то, что преследовало нас, не собиралось останавливаться. Похоже, мы здорово его разозлили.

Нечего было и думать о том, чтобы разобрать этот завал силами двух человек.

Хотелось выть.

— Так, — решительно заявил Дэй, — сейчас я подсажу тебя, и ты протиснешься в эту дырку. Выберешься наверх и позовёшь помощь.

— А ты?

— А я закончу тут.

— Дэй!

— Ничего со мной не случится. Давай, ну!

Он подставил мне плечо, чтобы легче было добраться до лаза. Десятки острых граней впивались в грудь и живот, когда я протискивалась сквозь узкую щель. Дышать оказалось почти невозможно, пыль лезла в нос и забивала глаза, не спасала даже сооружённая из банданы повязка. Единственным ориентиром стало едва уловимое движение воздуха — там, впереди, выход на поверхность. И от того, насколько быстрой я буду, зависит не только моя жизнь, но и жизнь Дэя. В какой-то момент стало страшно: вдруг застряну — но тут вытянутая вперёд рука схватила пустоту, а ещё через миг я почувствовала на лице дуновение ветра. Дотянулась до закреплённого на поясе фонаря, чудом уцелевшего в каменной кишке, включила, держа его на весу.

Это оказался тот самый подвал, который мы в поисках лаза в катакомбы осмотрели вторым. За лишённым двери проёмом была морозная зимняя ночь.

— Дэй! — заорала я, надеясь, что он меня услышит. — Выход есть!

В ответ не донеслось ни слова. Первым побуждением было ползти назад, но я заставила себя посветить вниз и спрыгнуть по эту сторону завала. Поначалу даже не заметив, что неловкий прыжок добавил к сегодняшнему набору синяков ещё несколько.

Я успею. Не могу не успеть.

Дэй.

Я прочертил ножом полосу в толстом слое песка, покрывавшем пол, отделяя коридор от остальной части катакомб, и сел так, чтобы случайно не нарушить эту границу. Пистолеты остались в кобурах, оба автомата, мой и Верка, лежали рядом. Они мне всё равно не помогут.

И через миг нахлынуло. Ударилось о линию как о стену, пытаясь проломить неожиданную преграду, и тут же ввинтилось в уши неясным полушёпотом.

...выпусти-выпусти-выпусти...

Оно не имело ни тела, ни сознания, только потребность выплеснуться из подземелья под наше небо, растечься в тенях, просочиться в сны, стать отражением в зеркалах.

Нет.

...дай-дай-дай...

Зыбкую плоть ночных кошмаров, неясный силуэт за тёмной шторой, голос давно умершего друга за спиной.

Убирайся.

...протечь-просочиться-пролиться...

Слиться с миром так, что не разделить, обрести подобие жизни, пируя на его гниющем трупе.

Никогда.

...убью-выпью-заберу...

Нет. Потому что на каждом перекрёстке буду ждать я.

И вогнал нож аккурат в линию.

Рин.

Мне поверили сразу, как только опустили автоматы и опознали человека в перемазанной пылью фигуре. И не стали задавать лишних вопросов. Здешние бойцы опасались подвалов, но никто даже не попытался воспротивиться приказу командира взяться за расчистку завала, да ещё ночью. Это уже выглядело настоящим подвигом.

Работали как в шахте: по цепочке передавали крупные обломки, отгребали лопатой мелкие. Медленно, стучало у меня в висках, когда пальцы ощущали тяжесть очередной глыбы. Слишком медленно.

Когда завал удалось расчистить настолько, чтобы в дыру мог протиснуться взрослый человек, я первая перелезла на ту сторону. Мне хотелось поскорее увидеть Дэя, убедиться, что с ним всё в порядке, а долг велел пойти впереди тех, кого не защищает дар.

— Дэй, — негромко окликнула я.

Молчание.

Луч фонаря лихорадочно заплясал по стенам: вот наши рюкзаки, вот автоматы, прислонённые к стене. Позабыв об осторожности, я пробежала дальше, держа пистолет наготове.

Он лежал на пересечении двух коридоров — почти в позе эмбриона, словно ему было очень холодно.

— Дэй! — Я рванулась к нему, попыталась поднять, заглядывая в лицо. Из носа шла кровь, состояние здорово походило на глубокий обморок.

К нам уже бежали бойцы из охраны, кто-то протянул мне флягу, я смочила носовой платок и провела мокрой тканью по лицу Дэя.

Он открыл глаза и почти сразу же сощурился от яркого света нескольких фонарей.

— Всё хорошо, — поспешила заверить я. — Завал разобрали. Как ты?

— Сейчас... Помоги подняться, это важно.

Я подставила ему плечо, с другой стороны Дэя подхватил один из бойцов.

— Свет дайте. — Голос вырвался из его горла хриплым карканьем, я поспешно поднесла флягу к его губам.

Фонари осветили линию, пересёкшую коридор. Рядом с ней валялся нож, который я ухитрилась подхватить — думаю, Дэй не хотел бы потерять эту вещь.

— Вот здесь можно начинать складывать заградительную стену, — сказал он. — Прямо по этой полосе. За рабочих не бойтесь, с ними ничего не случится. Остальные входы-выходы тоже можно замуровать. Теперь — можно. Вроде всё.

Когда мы наконец-то выбрались наружу, уже рассвело. Дэй порывался идти сам, но мы так и вели его до самой караулки. Там я открыла аптечку и сделала ему пару уколов.

— Что это? — спросил Дэй, глядя, как я закатываю рукав его куртки и наполняю шприц.

— Спокойно. От витаминов ещё никто не умирал.

Сейчас, в ярком свете ламп, было видно, насколько же он бледен, даже природная смуглость и грязь подземелья не могли этого скрыть.

— Знаете, сколько вы там пробыли? — спросил, вернувшись, начальник караула — он уходил позвонить коменданту Теренсу. — Трое суток.

Я пожала плечами: по моим ощущениям, прошло куда меньше, но ничего удивительного не было. Под землёй теряешь чувство времени, часы в "проклятых местах" врут, да и разница в несколько дней с внешним миром — не такое уж редкое явление.

Но сейчас меня куда больше беспокоило здоровье Дэя.

Дэй.

Следующие два дня я провалялся в местной больнице. Те же самые витаминчики, но через капельницу, полный покой и сон. На этом настояла Рин — сама она оформляла бумаги, писала отчёты и договаривалась с комендантом, как лучше перекрыть коридоры под разрушенным районом. Похоже, застраивать его всё равно не будут. И правильно. Нет, всё-таки слишком часто кто-то из нас оказывается после задания либо в медпункте, либо на больничной койке.

Честно говоря, я и правда чувствовал себя паршиво, но куда больше мне хотелось домой. Чтобы была тишина утра, чтобы проснуться рядом с Рин, чтобы три дня — разделённая на двоих вечность до следующего задания.

Когда я немного отлежался, мне пришла в голову мысль навестить Верка. Вряд ли парня уже выписали, тем более ему явно будет интересно, что мы нашли его автомат.

Так и оказалось: он по-прежнему был один в палате, разве что выглядел несколько лучше.

— Привет, — сказал я, усаживаясь на стул у его кровати, — видишь, меня тоже сюда запихнули.

— Значит, вы его убили, — сделал вывод Верк. — Это ведь был человек, да?

— Да, — кивнул я. — Правда, личность так и не установили, документов у него не нашлось, а тело с собой тащить было совсем не с руки, слишком жарко там становилось.

Неожиданно я увлёкся собственным рассказом и вывалил Верку все наши подземные приключения.

Потом пришлось прерваться — мне на глаза легли прохладные девичьи ладони, и не было нужды гадать, кто это. Когда я смог выпустить Рин из объятий, разговор снова зашёл о нашем задании.

— Откуда такие только повылезали, — поморщился Верк, касаясь рукой перебинтованной головы.

— Оттуда же, откуда и все. — Я почему-то вспомнил один из первых наших разговоров со Стэном. — Просто раньше таких сдерживал закон, а потом только пули. Да и закон, если честно, не всегда.

— Не, я бы понял если какое-нибудь чудовище, но человек... Жить в подземелье, воровать у своих, убивать своих...

— А то среди людей ублюдков нет. Хочешь, историю расскажу? Было это почти десять лет назад. Занесло меня тогда в один чистенький городок. Пряничные домики, цветы в каждом палисаднике. В общем, не город, а поздравительная открытка.

Беглецы.

...ты — продолжение дороги...

Джем

Десять лет назад.

— Прачечная работает до семи, — продолжала болтать хозяйка, госпожа Хелена, пока мы спускались в полуподвал. — После закрытия вам надо будет вымыть пол. Кроме вас в здании остаётся сторож. Если понадобятся ещё тряпки, спросите у него. Ещё будете забирать скатерти и салфетки из кафе и постельное бельё из гостиницы. Если кто-то из клиентов захочет доставку на дом — это тоже по вашей части, но в первой половине дня.

Я постарался не налететь на неё на крутой полутёмной лестнице, вовремя затормозил и всё-таки ухитрился задать вопрос, вклинившись в её монолог.

— Вы сказали: нам?

— Да, мы уже взяли одного мальчика. Он немного старше тебя, но, думаю, вы поладите.

Тон у госпожи Хелены был как у учительницы младших классов или воспитательницы детского сада. Я даже подумал, что сейчас к месту оказалась бы фраза вроде "главное, не деритесь и не отбирайте друг у друга игрушки", но мы уже пришли: лестница закончилась у облупившейся тёмно-зелёной двери с забранным решёткой оконцем. Кажется, помещение предназначалось для чего угодно, только не для жилья. Когда госпожа Хелена, не постучавшись, распахнула дверь, я окончательно в этом убедился. В ближайшем к нам углу полуподвала громоздилось несколько сломанных стиральных машин и груда пробитых тазов. Небольшое окно под потолком тоже перечёркивала решётка, но рама вроде бы открывалась. Под окном, на брошенном на пол матрасе спал какой-то пацан, завернувшись в клетчатое одеяло так, что видно было только светлый взъерошенный затылок.

— Иджин! — окликнула госпожа Хелена. После второго оклика одеяльный свёрток заворочался, и на свет белый выбрался парень лет пятнадцати-шестнадцати в мятой майке и джинсах. — Это Дэй, он теперь тоже тут работает. Объяснишь ему, что и как делать.

— Ладно, — хриплым со сна голоса отозвался тот.

— Тогда я вас оставлю. Всего вам доброго, мальчики.

Иджин подождал, пока за ней захлопнется дверь, и только после этого спросил:

— Куришь?

— Да.

— Если будешь тут, открывай окно. Хелена взбесится, если узнает, у неё пунктик насчёт пожаров. Спать будешь здесь?

— Эээ... Ну да.

— Тогда матрас и одеяло возьмёшь там. — Иджин величественно махнул в сторону сломанных машинок. — Поищи за барахлом.

Весь его вид говорил о том, что помогать он не собирается. Свёрнутый матрас действительно обнаружился за рядом неплотно стоящих стиралок. Даже не особенно пыльный. Стопка тонких от частых стирок одеял — на одной машине. Я подумал и взял сразу два — нынешняя весна началась с проливных дождей и похолоданий, а отопление уже отключили.

— Южанин? — равнодушно спросил Иджин. — Боишься замёрзнуть?

— По мне не видно?

— Да кто вас нынче разберёт, — он зевнул. — Север с югом переженились, что уж теперь...

Интересно, он всегда такой или только спросонья? Я расстелил матрас в свободном углу, бросил в изголовье куртку и рюкзак. До закрытия оставалось часа два.

Если разобраться, не такая уж плохая работа. Надо город облазить при первой возможности.

— Эй, как тебя? Дэй? — неожиданно подал голос Иджин. — Ты говорил, куришь? Сигарету подкинь.

Я и подкинул. Одну, специально вытащенную из пачки. Иджин попытался поймать, но сигарета — штука слишком лёгкая, чтоб её нормально перебросить, и потому закончила свой полёт в складках одеяла. Иджин как ни в чём не бывало подхватил её, щёлкнул зажигалкой, затянулся, но какое-то уважение в его глазах мелькнуло. На что хочешь спорю, если бы дал ему всю пачку или подал сигарету в руки, все последующие месяцы полы мыл в одиночку, под чутким руководством.

Нет, не так уж плохо. Если посмотреть на подвал из-под полуопущенных ресниц, можно представить, что ты в ангаре с танками или самолётами. Я в таких, конечно, никогда не был, но сползшее с машинки зелёное одеяло кажется брезентом, укрывающим какую-нибудь деталь. И бетонный пол приятно холодит прикоснувшуюся к нему ладонь...

Валяться так можно очень долго, но от моего любопытства получилось бы запитать вечный двигатель, а в глубине подвала серела ещё одна дверь.

— А там что?

— Кладовка с барахлом, — ответил Иджин. — Швабры, тряпьё, вёдра и кран, чтобы за водой далеко не бегать.

Ради интереса я заглянул внутрь. Кладовка больше напоминала шкаф и была забита почти до отказа. Клочок свободного пространства остался только у металлической раковины, над которой какая-то уборщица пристроила небольшое зеркало, а на край положила кусок дешёвого розового мыла.

Я открыл кран и подставил руку под тёплую струю. С наслаждением умылся. После грязно-ржавой ледяной воды на автовокзалах это был настоящий кайф. Поднял голову. Зеркальный двойник хмуро пялился на меня из плена толстого стекла. С мокрой чёлки на лицо текло.

Я брызнул на зеркало мыльным раствором, белёсые капли заскользили вниз, обозначая преграду и отсекая двойника от комнаты.

Не люблю незнакомые зеркала. Потому, наверное, и подхватил эту примету — как вредную привычку.

— Что делаешь? — спросил Иджин, появляясь на пороге.

— Перекрываю зеркало. — Я пожал плечами. — Примета такая. Дурацкая.

Иджин с видом ущемлённой в правах добродетели закатил глаза.

— Боги, я буду жить в одной комнате с дебилом, который верит в зазеркальных чудовищ. Может, тебе свет на ночь оставить и плюшевого медведя под бок положить?

— Положи себе под бок резиновую женщину, — в свою очередь посоветовал я. Вечер обещал быть весёлым.

В работу я втянулся быстро. Прежде чем елозить по полу мокрой тряпкой, лучше подмести — не придётся развозить грязь по линолеуму. Воду надо менять несколько раз, чернеет она моментально. Когда забираешь корзины с грязным бельём из гостиницы "Лазурит" или кафе "Камелия", надо вежливо здороваться и улыбаться. Управляющую "Лазурита" зовут госпожа Энара, молоденькую хозяйку "Камелии" — Ники. С ней можно даже поболтать, если есть время. В больнице постельное бельё принимают и выдают каждый раз разные санитары, в основном — мрачноватые парни.

Полы мы начинали мыть часов в восемь, когда уходили последние работники. Часа за два вполне можно управиться. Иджин, как я и предполагал, попытался спихнуть на меня большую часть работы, но я с непрошибаемым видом поинтересовался, сколько он будет мне за это доплачивать. Напарник предпочёл перевести разговор в шутку.

Как к нему относиться, я пока не понимал. Вообще-то я уже сталкивался с парнями, любящими свалить на более мелкого и слабого часть своих обязанностей. Как правило, это были сыновья владельцев заправок и автомоек или молодые работники. Со вторыми было даже проще, эти двадцатилетние раздолбаи, любившие в рабочее время распить бутылочку пива или пококетничать с симпатичной клиенткой, разумеется, очень не хотели, чтобы хозяин узнал про их развлечения. Самое главное — не испугаться, когда тебе под нос суют здоровый кулак и угрожают покалечить. С сыновьями — другое дело. Никогда не знаешь, кто зарвавшийся ровесник для хозяина: наследник, которого надо гонять в хвост и в гриву, чтобы было кому дело передать, или обожаемая кровиночка, которой весь мир вокруг должен. С таким тоже приходилось иметь дело, моего терпения хватило дня на два, после чего я разбил обидчику нос и сбежал, не дожидаясь разборок.

Так вот. Подобные замашки свойственны тем, у кого есть надёжные тылы, крыша над головой и уверенность в завтрашнем дне. А Иджин был таким же бродягой, как и я. Может, просто сбежал из дома позже и ещё не расстался с этой уверенностью. О себе он рассказывал охотно. Его рассказы различались именами братьев и сестёр и количеством соблазнённых девчонок. Девчонок Иджин любил. Думаю, они его тоже. До этого я искренне считал, что подобные типажи встречаются только на киноплакатах. Золотистые (не бесцветно-русые) волосы, подстриженные на армейский манер, яркие синие глаза и светлая кожа. Именно так выглядели отчаянные парни из фильмов, вернувшиеся с войны и заставшие свой город во власти бандитов. Иджин об этом сходстве знал и всячески старался его подчёркивать: носил тёмно-зелёные штаны с кучей карманов и чёрную солдатскую майку, с умным видом рассуждал о разных видах оружия. Наши с ним взаимоотношения балансировали на грани приятельства и вооружённого нейтралитета. Сложно жить в одном помещении, работать вместе и при этом не разговаривать, а Иджин ещё и был любителем поболтать, так что ограничиться банальным "передай, пожалуйста — спасибо" не получалось. Если честно, я и не пытался.

Мне было интересно.

Мы довольно быстро сообразили, что при нашем графике работы почти вся ночь остаётся свободной. И, разумеется, ни я, ни Иджин не собирались тратить это время только на сон. Всего-то нужно сделать копию ключа от чёрного хода. Точнее, две копии. Стоит пару монет. Иджин, кажется, сразу же нашёл себе подружку или подружек, потому что пропадал почти каждую ночь и возвращался под утро с видом загулявшего кота. Когда ухитрялся спать — не знаю. Девушек его возраста в городе было много, они частенько заглядывали в прачечную, мы встречали их на улицах, но Иджин ни разу не поздоровался ни с одной из них. Думал, я проболтаюсь кому-нибудь? Не хотел, чтобы знали окружающие? Не уверен, что родители любой их этих девчонок одобрили бы новое увлечение дочери. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и он просто выбрал взрослую девушку, не зависящую от мнений родни. Но общался он точно не только с девушками. Хотя бы потому, что как-то вернулся раньше обычного и приволок с собой непрозрачный полиэтиленовый пакетик. Убедился, что дверь плотно закрыта, подошёл ко мне и только после этого спросил:

— Будешь?

— Что это? — Я отложил книгу и приподнялся на матрасе.

— Трава. Ну так будешь?

На решение у меня оставалась разве что пара секунд. Надо быть Иджином, чтобы найти наркоту, пусть даже и лёгкую, в городке, точно сошедшем с поздравительной открытки.

— Буду, конечно.

Я скептически смотрел, как Иджин торопливо вытаскивает из кармана пачку дешёвых сигарет, отламывает у одной фильтр, вытряхивает табак, а потом забивает внутрь сморщенные, мелко нарезанные листочки. Если честно, больше похожие на лечебный чай из аптеки, чем на наркотик.

— И что, вот с этого должно вштырить?

— А то!

Иджин поднёс к сигарете огонёк зажигалки. Она долго не хотела тлеть.

— Когда вокруг начнут летать сиреневые драконы, разбуди меня, — попросил я, натягивая одеяло повыше.

— Недосушили, — пояснил он. — Да чтоб тебя! Есть!

Конец сигареты вспыхнул тусклым красным огоньком. Иджин затянулся и передал её мне. Ароматнее, чем обычный табак. Я откинулся на матрас в ожидании хоть какой-то реакции организма. Интересно, как я пойму, что сработало? Когда действительно сиреневые драконы летать начнут? Или какая-то лёгкость в теле должна появиться? Иджина можно спросить, но ведь на смех поднимет.

Иджин отобрал у меня сигарету, затянулся сам. Сочувственно покачал головой.

— Что, никак? Ну, попробуй ещё раз.

Ароматный дым плыл к потолку, к вяло крутящимся лопастям вентилятора. Но потусторонних узоров в его изгибах не наблюдалось.

— Дэй, — вдруг протянул Иджин, — а у тебя девчонки были?

— Нет. — Вдохновения на враньё не было совершенно.

— А парни?

Я посмотрел на него как на идиота, Иджин тихо рассмеялся. И тут я понял, что его всё-таки накрыло. А меня нет. Жалость какая.

Утром о знакомстве с травой напоминала только лёгкая головная боль — будто не выспался. Иджин встал раньше, то ли не хотел показывать, что у него отходняк (а он от травы бывает?), то ли просто решил побыстрее начать рабочий день. Хотя какая разница, если прачечная всё равно до срока не откроется?

— Приветствую всех, кто уже проснулся! — сообщило мне старенькое радио на стене. — С вами Талина Эйре, и это ещё одно весеннее утро в нашем городе. А для тех, кто всё ещё не может выйти из зимней спячки — наша следующая композиция.

— Оптимистка, — пробормотал я. Весеннее утро куда больше походило на осеннее, потоки воды заливали окна нашего полуподвала. При мысли, что сейчас придётся бежать через улицу, превратившуюся в канал, в кафетерий, внутри всё сжималось. Но приниматься за работу на голодный желудок хотелось ещё меньше. Я зашнуровал кеды, натянул капюшон ветровки чуть ли не на нос и до верха застегнул молнию на кожанке. Хотя она мне велика, и за воротник будет капать. Поднялся на первый этаж, осторожно приоткрыл дверь чёрного хода. Осторожно — потому что никакого козырька над крыльцом не было, и из помещения вы попадали сразу под холодный душ. Картинка была ещё менее радостная, чем вид за окном. Я наметил себе следующую точку, газетный киоск в конце улицы — и рванул.

По пути в кафетерий пришлось сделать две остановки, у того самого киоска и на крыльце магазина женской одежды, по раннему времени ещё закрытого. Не то чтобы из-за этих перебежек я стал суше, но хоть какая-то передышка. В кафетерий всё равно вломился мокрый насквозь. Парень за стойкой, лет на пять старше меня, удивлённо поднял голову от журнала: посетителей в такую погоду он явно не ждал.

— Привет, — сказал я, копаясь в карманах в поисках монет. — Мне, пожалуйста, стакан кофе и две булочки с сыром.

— С собой? — по привычке спросил продавец, посмотрел в окно и, не дожидаясь ответа, поставил греться булочки и запустил кофейный автомат. И так понятно, что кофе, разбавленный дождевой водой, никто пить не будет.

— На небесах, кажется, забыли закрыть кран, — пожаловался я, выжимая отяжелевший от воды капюшон.

— Ну, зато, когда нет посетителей, я могу громко врубать музыку, — похвастался парень, выкручивая до упора громкость радиоприёмника. Мелодия сразу же перебила грохот ливня по крыше. Я успел расслышать финальные слова песни: "Беглецы никогда не возвращаются. Они должны были где-то появиться, но их нет ни там, ни здесь". Затем их сменил звонкий голос ведущей.

— Кому-то из нас повезло, и над головой у него крыша родного дома, кто-то едет на работу, чтобы сразу нырнуть из машины в тёплую контору. Но эта песня — для тех, кто в пути. С вами Талина Эйре, я вернусь после выпуска новостей.

— Никогда не слышал эту программу, — заметил я. Уж больно и слова, и песня отличались от обычных глуповато-бодрых утренних эфиров на радио. Доброго вам утра, дорогие жители. Ночь прошла, и у нас всё хорошо. Это утро прекрасного нового дня, встретьте его с улыбкой. С улицы неподалёку от вашего дома убрали труп бедолаги с перерезанным горлом. Полицейские сменились с ночного дежурства, и вы не увидите по дороге на работу их опухших от недосыпа лиц. О том, что правительство региона урезало расходы на сельское хозяйство, мы расскажем вам в девятичасовом выпуске новостей, который вы всё равно не услышите, потому что будете смотреть любимый сериал.

— И не услышишь больше нигде. — А гордости — будто он сам придумал передачу. — Это местная радиостанция. И Талина наша, она тут выросла.

На стойке появился пластиковый поднос, на нём — одноразовая тарелка с булочками и стаканчик с кофе.

— И что за дама? — Кофе тут дрянной, в отличие от выпечки.

— О, она классная, — воодушевился парень. — Каждый День Зимнего Солнцестояния она ведёт праздничную программу, представляешь? Несколько часов подряд. Принимает звонки, ставит песни. Причём не просто спрашивает, "какую-песню-вы-хотите-заказать", — он похоже передразнил отработанные реплики радиоведущих. — Она всегда просит рассказать какую-нибудь историю, произошедшую в этом году. На весь город. Или сама вспоминает какие-то байки, сказки, истории из жизни.

— Что, весь праздник? — не поверил я. — А как же семья?

— У неё нет семьи. — Улыбка пропала с лица моего собеседника. — И знаешь, если бы мне так досталось, я бы, наверное, руки на себя наложил.

В воздухе остро запахло какой-то тайной, не то чтобы ревностно оберегаемой, но отнюдь не той, которой рады поделиться с первым встречным.

Ничего, таинственные истории от меня никогда не уходили.

Когда я вернулся, в холле нас с Иджином уже дожидались две сумки белья, которые надо было доставить. Я с тоской подумал о второй, но не последней за этот день пробежке под дождём. Одна до трамвайной остановки, потом до нужного дома... А, ладно, всё равно уже мокрый. Впрочем, мой вид тоже не вызвал у Иджина прилива энтузиазма.

— Куда едем-то?

— Северная улица, частный дом, детский сад на Генерала Сэйра, "Камелия" и ещё один дом на Старой Заводской, — хмуро перечислил белобрысый.

— Неблизко.

— Хватит грустить, молодёжь, — весело окликнула нас Хелена. — Дождевики возьмите в кладовке. До Весенней ярмарки немного осталось, там и отдохнёте, и повеселитесь.

— До какой ярмарки? — не понял я.

— До Весенней, — ответил вместо Хелены Иджин. — Ты из какой дыры родом, парень? Начало весенних полевых работ и вообще.

Спорить я не стал. Во-первых, как ни крути, а действительно дыра. А во-вторых, откуда Иджину знать, что в южных регионах вообще с земледелием туго, там всё больше торговля и рыболовство, потому праздновать начало весенних полевых работ смысла нет. О, хоть что-то из школьного курса географии в моей бестолковой голове застряло.

Интересно будет посмотреть на эту самую ярмарку.

Как выяснилось, интересно было не только мне.

— Значит, ярмарку всё-таки проведут. Круто, — сказал мне Иджин, когда мы ждали трамвай под железной крышей остановки.

— Тебе-то что? Хочешь отнести букетик в храм богине? Или решил заняться земледелием?

— Я похож на идиота? — фыркнул Иджин. — Нет. На эту самую ярмарку фермеры съедутся. Многие с семьями. Точнее — с дочками. А папаши будут заняты выбором всякого инвентаря и семян. Поэтому дадут дочерям пару бумажек на безделушки и сладости и отпустят погулять. Понял, к чему веду?

— Тебе мало той девушки, которую ты в городе нашёл? — Я рассматривал свои кеды. — Подорвёшь здоровье — не жалуйся.

— От того, что ты только что попробовал светлое пиво, тебе не перестаёт хотеться тёмного?

Мы запрыгнули в подъехавший трамвай, дребезжащий, старенький, ещё довоенный. Никак не могу привыкнуть к этому виду транспорта, но чем-то он мне определённо нравится. Правда, чтобы что-то сказать соседу, приходится кричать.

— Да она офонарела — столько адресов в день за такие деньги! — выругался Иджин, перелистывая выданные Хеленой бумаги. В третий раз за последние минут пятнадцать.

— Не ной. — Мне тоже влом было тащиться на другой конец города, да ещё под дождём, но Иджину за его зудёж над ухом очень хотелось уронить на голову одну из тяжеленных сумок с бельём. — Неужели тебе не интересно, кто это такой особенный, что ему бельишко на дом возят?

— Носят, — угрюмо пробурчал Иджин, но на этом заткнулся.

Когда мы добрались до последнего пункта в списке заказчиков, дождь закончился, оставив после себя заметно посвежевший воздух. Нужная остановка оказалась конечной. Трамвай привёз нас на окраину, застроенную небольшими коттеджами. Всё-таки чем дальше на север, тем меньше примет войны. Побережье нещадно бомбили, но вглубь страны вражеским самолётам пробиться не удавалось. Или островные лётчики идиотами не были — попробуй, растяни горючее на такой перелёт. Я рос среди развалин и остовов техники, а тут домики-садики, как на открытках. Но я знаю другое. Пока юг бессонно вглядывался в небо зенитками, север в три смены пахал на заводах. Да и не мне возмущаться. Я-то под бомбёжкой не лежал и товарищей из-под завалов не выкапывал. Меня тогда и в проекте не было.

— Нам сюда. — Иджин сверился с адресом. В глубине запущенного сада угадывался коттедж из красного кирпича, к которому вела песчаная дорожка.

Я пристроил сумку на крыльцо и вдавил кнопку звонка.

— Доставка из прачечной! — крикнул Иджин, постучав в оконное стекло. — Дома, что ли, никого нет? Тогда пошли отсюда...

Он не успел договорить — дверь распахнулась. Я мог бы поклясться, что не слышал за ней шагов.

Поначалу мы не сообразили опустить взгляды вниз, и несколько секунд пялились в пустоту на высоте лица взрослого человека.

Смотреть надо было ниже.

В первый момент показалось, что в инвалидной коляске перед нами сидит ребёнок, хорошенькая девочка, закутанная в плед. Но наваждение схлынуло, и я вдруг ясно увидел морщинки у глаз и несколько серебристых прядей, почти незаметных в укрывшей плечи пепельной массе волос.

— Доставка, — выдавил я, потому что надо было что-то сказать.

— Вижу, — улыбнулась женщина, вдруг враз затмив всех виденных до этого красавиц. — Проходите.

С коляской она управлялась легко, без проблем развернулась в узком коридоре и двинулась вперёд, показывая нам, куда идти.

Первое, что бросилось в глаза в её комнате — шкафы. Низкие, чтобы прикованный к инвалидному креслу человек сам смог достать одежду или взять с полки книгу.

— Поставьте сумку тут, — она кивнула в сторону бельевого шкафа. — Я потом разберу. Обычно вещи из прачечной забирает Анайя из социальной службы, но сегодня у неё заболел ребёнок. Спасибо, что привезли.

Она развернула коляску к письменному столу, чтобы отсчитать деньги.

— Ну что вы, это наша работа, — гордо заявил Иджин, окончательно став похожим на парня с рекламного плаката. Я протянул папку с квитанцией, чтобы женщина могла расписаться, и против воли взглянул вниз. Плед свисал почти до пола, но ног под ним не было. Угадывались бёдра, колени, а дальше шли пустые складки.

Я перевёл взгляд на полку с виниловыми пластинками. Одна мысль наконец-то догнала другую.

— Радио. Утренний эфир. Талина Эйре.

— Узнал, — молодо рассмеялась женщина, окончательно развеяв все сомнения.

— У нас радио в прачечной только на ночь выключают, — почему-то смутился я. На самом деле вряд ли догадался бы, просто передачу услышал утром того же дня.

Большего несоответствия между голосом и его обладателем я ещё не встречал. Талина Эйре должна была быть совсем молоденькой девушкой. Стриженой блондинкой, постоянно сдувающей со лба длинную чёлку и предпочитающей всем платьям джинсы, футболки и кеды. Именно такой я представлял себе типичную журналистку — ей ведь нужно везде успеть, всегда оказываться в гуще событий. Может, она и была такой, вдруг с ужасом осознал я. До того, что с ней случилось.

Надеюсь, по моему лицу ничего нельзя прочитать. Я отвернулся и стал разглядывать пластинки. Названия групп и рисунки на конвертах были незнакомыми. Впрочем, в музыке я разбирался не очень хорошо. Никогда не покупал кассеты, не ходил на концерты. Шанс услышать что-то интересное был только по радио, но в большинстве своём там крутили какие-то до невозможности сладкие шлягеры. Если попадалось что-то интересное, то, как правило, с середины, когда водитель бестолково переключал каналы, и узнать имя исполнителя было невозможно. Интересно, есть ли среди десятков песен, записанных на толстые виниловые кругляши, та самая — о беглецах, которые никогда не возвращаются?

— Вы воевали?! — потрясённо выдал Иджин у меня за спиной. Оказывается, пока я рассматривал яркие конверты пластинок, он углядел фотографию на письменном столе. Из деревянной рамки смотрели молодые лица — форма и чёрно-белое фото уравняли этих людей, сделав похожими на тысячи других солдат и офицеров с военных снимков. Несколько парней выстроились у обломка кирпичной стены, на корточках сидели ещё двое или трое. Талина была в этой компании единственной девушкой — тяжёлые вьющиеся волосы, стянутые в хвост, армейская форменная рубашка.

— Нет, — серые глаза потемнели, — я была военным корреспондентом.

— Но пострелять-то вам довелось?

Я дёрнул Иджина за рукав куртки:

— Идём, Хелена нас заждалась.

— Да погоди ты...

— Идём.

Подхватив сумки и попрощавшись, мы вывалились на улицу.

— Ты что, нарываешься, мелкий? — Иджин сразу перешёл в наступление. — С какого перепою ты мне указываешь?

— А ты тупой или слепой? — психанул я. — Она ноги на войне оставила, а ты пострелять, пострелять.

Иджин сощурился.

— С чего ты взял, что на войне? Может, она в аварию попала. Или её трамваем переехало. Или гангрена началась.

— Заткнись, а?

— Мой батя парочку осколков с войны принёс, но рассказывать всё равно любил. Как они тот дот гранатой подорвали, как...

— Стоп, он же у тебя лётчик? — мстительно напомнил я.

Ответа не последовало, и до прачечной мы добрались в молчании.

Вопреки прогнозам погоды, в день Весенней ярмарки выглянуло солнце. Теплее, правда, не стало, ветер оставался почти ледяным, но хотя бы не так сыро. Хелена неожиданно расщедрилась и дала нам выходной. К моему удивлению, Иджин действительно готовился к празднику. За день до открытия ярмарки он успел заскочить в парикмахерскую и подстричься, а, одеваясь утром, достал из рюкзака новую чёрную футболку. Было бы что брить, тщательно бы побрился. В принципе, я его понимал. Тоже никогда не позволял себе опускаться. Таскал в рюкзаке щётку и зубную пасту. При первой же возможности лез отмываться.

Основной проблемой была одежда. Как и положено подростку, я рос довольно быстро. Иногда люди, к которым я устраивался подработать, отдавали мне вещи своих повзрослевших детей. Иногда они даже подходили. К счастью, незаношенные шмотки без проблем принимали в магазинах подержанного барахла. Там же я обычно и закупался. Много нужно человеку? Джинсы, пара футболок, тёплый свитер. А ещё аккуратно одетый подросток вызывает доверие и у работодателя, и у чересчур любопытного полицейского.

— Чистишь пёрышки? — Иджину вполне по силам отметелить меня до реанимации, но не подначивать его я просто не могу. А ему, как и любому актёру, нужен зритель.

— Девчонки, они чистеньких любят. Крутых, но чистеньких. Иначе бы так на военных не вешались. Форма им, видишь ли, нравится.

— Ты же не военный.

— Батя мой офицер. Знаешь, когда его в другой город перевели, провинциальных дамочек можно было тепленькими брать. Плавились, как масло на теплотрассе, стоило ему мимо пройти. Гражданские просто на слюну со злости исходили, а что они ему сделают? В суд с жалобой на измену жены не пойдёшь, морду набить — кишка тонка. Терпели, куда они денутся.

Я задумчиво пнул пластиковый угол одной из старых стиралок в углу. Интересно, зачем Хелена их бережёт, на запчасти?

— А мать тоже терпела?

Иджин фыркнул.

— А кто ей скажет-то? Да и почему бы не потерпеть — оклад у офицера большой, дом государство предоставляет. Нас батя четверых ей сделал, скучать некогда.

Я ещё немножко подумал, считая военные годы.

— А воевал он где?

Иджин притворился, что увлечён чисткой ботинок. Выпрямился.

— А твой где?

— А мой не воевал, он рабочий на заводе.

Скорее всего, до сих пор.

В принципе, мне ничто не мешало соврать ему в ответ. Но я никогда не отвечал на вопросы о родителях. Шутил, хамил, открыто посылал в неведомые дали. Хотя мог бы скормить любопытному любую историю. Каждый беспризорник, рассказывая о своей жизни и о причинах, забросивших его на улицу, закрутит вам такой сюжет, что любой романист удавится от зависти. Наибольшей популярностью пользуются как раз байки о героических отцах, не вернувшихся с войны — пилотах, десантниках, сапёрах. Мать вышла за другого, отчим невзлюбил чужого сына. Иногда в историю добавляется сопливый возраст рассказчика, смерть матери, приют и мечта однажды разыскать отца, пропахшего дорожной пылью и порохом героя. Не то чтобы реальность была настолько страшной, чтоб заменять её выдумками — она просто была, как правило, до ужаса обыденной.

Мой отец — жрец давно забытых богов, мама — сказочная ведьма из тех, чья лукавая улыбка сводит с ума знатных рыцарей в легендах. Она носит зелёные платья и пляшет на болотах вместе со своими подругами. И встретились они на карнавале в городе, где стены домов сложены из серого камня, а красная черепица блестит на солнце.

Я сам рассказал себе однажды эту сказку, пока тащился в пустой пригородной электричке.

Представил себе глаза водилы, которому мог бы её впарить. И выкинул из головы.

Хотя на самом деле она была ничуть не хуже, чем истории о героических лётчиках. Во всяком случае, правды в ней было столько же.

Просто моя сказка из тех, что рассказывают исключительно себе.

В холле нас встретила Хелена. В новом сиреневом плаще, под которым угадывалось шерстяное платье, она вдруг помолодела лет на десять.

— Счастливо вам отдохнуть, молодежь!

Мы помахали ей в ответ и вывалились на улицу, где уже было многолюдно — народ двигался к главной площади, фонарные столбы городские власти не поленились украсить флагами, на одной из боковых улиц спешно растягивали гирлянду из разноцветных лампочек, которую не успели повесить накануне. У меня не осталось ни малейшего желания проводить этот день с Иджином, но пока нам было по дороге.

— Смотри, какая! — Он неожиданно ткнул меня локтем в бок и махнул рукой в сторону идущей навстречу девушки. — Да, вон та, в джинсах. У меня такая была, когда я ещё дома жил. Худенькая, а грудь едва в блузку помещается. Дэй, а ты каких любишь?

— Да тоже стройных. А если волосы длинные — так вообще супер.

Мои представления о женской красоте плавали где-то между моделями из залапанных мужских журналов, брошенных на заднее сиденье, и чёрно-белыми гравюрами, которыми издатели любили иллюстрировать приключенческие романы. Первые изображали полуобнажённых или обнажённых красоток с призывными взглядами, вторые — одетых в простые платья дев с волосами немыслимой длины. Где-то на задворках сознания из всех этих картинок формировался неясный пока образ живой девушки, хрупкой, чувственной, любящей путешествия и приключения. Причёска моей леди, её привычки и стиль жизни менялись в зависимости от того, что я прочитал или посмотрел за последнее время.

— Не, в девушке главное — не волосы, — протянул Иджин. — Главное, чтоб не заартачилась, как до дела дойдёт. Хотя да, за волосы и придержать можно, если что.

— Статья сто восемьдесят третья, — задумчиво произнёс я. — Насилие, оно же — сексуальное действие по принуждению.

Как-то меня угораздило устроиться подавальщиком в забегаловке, где из литературы были только журналы и затрёпанная книжечка уголовного кодекса, а на память я никогда не жаловался.

Иджин ощетинился.

— Мне это не нужно. На меня сами прыгают.

— С разбегу?

— А хоть бы и с разбегу. — Иджин решительно свернул в арку. — Смотри, показываю один раз.

Сюда выходили задние двери нескольких магазинов, а вот окна попадались через раз — зачем они подсобкам и складам? Народ тоже не толпился. Первая попавшаяся нам на пути девушка — на вид ей было лет пятнадцать — оказалась обладательницей тонкой, почти мальчишеской фигуры и пушистых тёмно-русых волос. Вышла из-за угла, удобнее пристраивая на плече сумку.

— Пойдёт, — решил Иджин, отлипая от стены. — Стой тут.

И прямым ходом направился к девчонке.

— Привет, малышка. Не хочешь познакомиться?

Малышка явно не хотела и попыталась обойти нежданного кавалера.

— Эй, не уходи так быстро, я ведь даже не знаю, как тебя зовут. — Иджин шагнул вперёд, заступая дорогу, поймал девчонку за запястье — она даже слова сказать не успела — и впился в её губы. У меня отвалилась челюсть — буквально. Такого я действительно не видел никогда и нигде. Сумка соскользнула с её плеча и повисла на локте, тонкая рука несколько раз ударила Иджина по спине. Только после этого он оторвался от девушки. Та сразу попыталась убежать. Вскрикнула. Иджин продолжал держать, надеясь, что сопротивление для вида.

— Прекрати, — не выдержал я. — Хватит, придурок, это не смешно!

Я попытался оттащить его, вцепившись в воротник куртки и ремень — разумеется, сил не хватило. Но Иджин вдруг зашипел, как от неожиданной боли, и разжал руки.

— Укусила, тварь! Сейчас я её...

Его пальцы в последний момент вцепились девушке в плечо. А я неожиданно для себя пошёл на таран. Веса во мне было не так уж много, роста тоже, но Иджин не удержал равновесия, когда я с размаху врезался в него.

Мне сразу же прилетело по лицу, я увернулся от следующего удара и вскочил на ноги. Девчонка успела убежать, поблизости никого не оказалось — все на ярмарочной площади. Иджин поднялся следом. Не знаю, почему я не сбежал тогда. Глупая гордость.

— Тебя кто просил лезть, сопля?

Некоторые вопросы не требуют ответа — их никто не ждёт. Поэтому я просто послал его, выплюнув сквозь зубы длинную заковыристую фразу, услышанную на трассе. Естественно, мне прилетело. Естественно, я попытался вцепиться ему в горло.

Растащил нас несколько минут спустя мужик, выскочивший из задней двери какого-то магазина. И не только растащил, но и отвесил каждому по подзатыльнику, чтобы никому обидно не было, и позвонил в полицию. В итоге в участок загремели мы оба — и проторчали там весь день, до прихода Хелены. Утреннее благодушие нашей хозяйки испарилось побыстрее пролитого спирта.

— Уголовники малолетние, холера вас забери! Лучше места для драки не нашли?! Вы себя в зеркале видели? Теперь хоть клиентам вас не показывай, вся доставка встанет, а после ярмарки одних только скатертей на такую сумму набежит... А мне, между прочим, за скорость платят.

Я убрал от лица скомканную бумажную салфетку — кровь из разбитого носа вроде бы перестала течь.

— Мы подрались из-за девушки, — тихо ответил Иджин, глядя в пол. — Наверное, Дэю она тоже понравилась, вот и всё.

Я, не вставая и не размениваясь на слова, попытался пнуть его в колено, меня перехватил кто-то из полицейских.

— Может, хоть расскажешь, как ты её лапал?

— Что? — переспросила Хелена. — Из-за какой девушки? Я понимаю, ты, Иджин, парень взрослый, но Дэй куда полез? Тебе хоть четырнадцать-то исполнилось? В твоём возрасте о девушках положено знать только то, что на них когда-нибудь женятся.

Я мог бы сказать, что это не мешает мне в свои неполные четырнадцать таскать по городу тяжеленные сумки с бельём и драить полы в её прачечной, но вместо этого только сильнее сжал край исцарапанной столешницы.

— Из-за обычной девушки. Русой такой, — я напряг память, — в синем платье, с сумкой, на которой кошачья морда вышита. Поищите на ярмарке, наверняка дочка кого-то из фермеров.

— Какие сумочки, какие морды, — всплеснула руками Хелена. Со страдальческого выражения её лица можно было маску для древнего театра лепить. — Боги, да вы совсем озверели. Подрос молодняк на нашу голову...

— Нет, никакая девушка сегодня с жалобой на непристойное поведение не приходила, — отозвался дежурный полицейский из-за дальнего стола.

Девушку действительно можно было найти. Фермеры ещё не разъехались, наверняка кто-то бы опознал её по описанию. Мало ли почему она не пошла в полицию? Испугалась нагоняя от родни, просто хотела поскорее выбросить из головы эту историю. Проверить мои слова — дело плёвое, но никто не стал заморачиваться.

— Не грусти, парень, — неожиданно подмигнул мне начальник полиции. — Девушки, они такие, хрен поймёшь. Ты думал, что к ней пристают, а она просто поломаться решила. Для виду. Любят они это дело. А ты потом синяки почёсываешь.

— Вы идиот? — тихо и безнадёжно уточнил я.

Мне было уже всё равно. Все вокруг — не считая разве что Хелены — просто светились доброжелательностью. Хоть читай по лицам, не напрягаясь: "Дело молодое!", "Мы в ваши годы и не такое творили", "Да ладно, ярмарка, намяли мальчишки друг другу бока, бывает". Даже моя последняя фраза почти не всколыхнула это праздничное болото.

— Так, Хелена, — добавил в голос суровости начальник, — забирай своих работничков, и чтобы я их тут больше не видел. У меня других проблем хватает. В следующий раз так легко они не отделаются.

К счастью, Хелена выговорилась довольно быстро, я ожидал, что прилетит куда сильнее. Почему-то взрослые уверены, что у детей и подростков всё несерьёзно. Игра. Репетиция жизни. Не знаю, по-моему, если человек в пятнадцать ублюдок, то он и двадцать ублюдок, и в тридцать, и в сорок. Я бы даже сказал, что у детей всё куда серьёзнее, чем у взрослых.

Иджин был ублюдком. Кажется, если бы Хелене пришло в голову заставить нас пожать друг другу руки или сделать ещё что-нибудь примиренческое и сопливое, я бы его просто убил. Не знаю, чем и как, но убил.

Вообще-то после такого можно и валить из города. У беспризорников есть неписаное правило: после двух свиданий с полицией надо брать ноги в руки. Я этому правилу следовал, хоть и не всегда. Первой встречей меня уже осчастливили. Кое-какие деньги успел заработать, так что не пропаду.

И только одна вещь удерживала меня от того, чтобы закинуть на плечо рюкзак и оставить позади игрушечные домики с поздравительных открыток. Я так и не пришёл в коттедж на окраине и не спросил пепельноволосую женщину про ту песню. О беглецах, которые никогда не возвращаются.

С Иджином мы с того дня не разговаривали. Территорию прачечной негласно поделили пополам, и каждый отмывал свою часть покрытых старым линолеумом полов. С тяжёлыми сумками теперь мотались по отдельности. Хелена нам даже бумаги с адресами делила поровну и отдавала каждому в руки. Честно говоря, не представляю, почему она вообще не вышибла нас обоих пинком под зад. Может, пожалела, может, побоялась, что доставка будет простаивать, пока она не найдёт новых работников, может, понимала, что местных подростков в городке, где все друг друга знают, не получится гонять в хвост и в гриву.

Иджина мне всё равно иногда хотелось спустить с лестницы или от души приложить о кирпичную стену. Злость я вымещал на многострадальных полах, нажимая на тряпку или швабру так, будто хотел насквозь протереть бетонное перекрытие и провалиться в наш подвал. Или вообще куда-нибудь провалиться. По ночам я всё так же уходил. Бесцельно шатался по городу, глазел на занавешенные окна домов, на пробивающиеся меж штор полоски света, гадал, что за люди тут живут, сколько у них детей и что они смотрят по телевизору. Было одно окно, на втором этаже дома, стоящего в глубине каких-то заросших дворов. Там каждый вечер зажигали сиреневую лампу. Может, это был ночник. В конце концов, неоновые витрины и ярче бывают. Но чтобы дома у кого-то сиреневая лампа горела — такое я видел впервые.

Каждую свою вылазку в город я начинал с того, что пробирался в тот двор и смотрел, горит ли в окне свет. Если горел, то прогулка оказывалась удачной. Значит, увидишь что-то интересное. Как-то раз я встретил влюблённую парочку. Они шли, держась за руки, и чуть ли не на каждом перекрёстке останавливались, чтобы поцеловаться. Парень в плотной джинсовой куртке и девушка в коричневом плаще. Ещё у неё были каштановые волосы, свободно падавшие на спину и плечи, а вот лицо я никак не мог разглядеть — она то склоняла голову, стыдливо прячась за длинными прядями, то прижималась к плечу своего спутника.

Мне было стыдно, но я следил за ними. Пока они неспешно шли по пустой улице, прямо по проезжей части, я бежал через дворы, чтобы, высунувшись из-за угла или из-за дерева, увидеть их на следующем перекрёстке. Но потом они вдруг свернули к одному из домов, едва не столкнувшись со мной, и мне пришлось спасаться бегством.

У заводских гаражей я всё время подбирал какие-то мелкие детальки странных форм. Без понятия, для чего они предназначались, но детям, родители которых приходили в прачечную, очень нравился этот металлолом. Подозреваю, он не нравился их мамам, но скучавшим малькам достаточно было подарить пару таких железок, чтобы занять чадо, пока мать болтает с подругой или сдаёт бельё.

Настоящая весна пришла как-то сразу, вдруг: сначала закончились дожди, и солнце добралось до самых дальних и сырых углов двора. А потом я как-то выскочил на улицу в футболке, позабыв набросить куртку, и понял, что куртка и не нужна вовсе. И сразу рванула в рост и черёмуха, и сирень, и их ароматы, смешиваясь, плыли по улицам городка, проникая в открытые окна офисов и магазинов, каким-то чудом выживая даже в духоте прачечной.

В один из таких дней в пачке накладных на доставку, выданных мне Хеленой, в самом конце оказалась бумажка с адресом Талины Эйре. Конечно, где находится её дом, я помнил и так, даже пару раз добирался до него в своих ночных скитаниях, но окна всегда были тёмными. Самое большее, что я себе позволял, это просто посмотреть издалека на красные кирпичные стены, расчерченные тенями от ветвей, да постоять у низкой садовой ограды.

Предыдущие заказы я раскидал довольно быстро. Единственная стопка белья в безразмерной сумке почти не оттягивала руку, до возвращения в подвал к Иджину оставалось ещё много времени — в общем, жизнь с некоторой натяжкой могла считаться прекрасной. Я даже остановился, чтобы полюбоваться красным коттеджем в лучах заходящего солнца. Хвала тому, кто выдумал красный кирпич, заросшие сады и закаты. Ныне, присно и во веки веков.

Дверь опять открыла сама Талина.

— Привет. — Она ловко развернулась в тесном коридоре, поворачивая в сторону комнаты. — А где твой напарник?

Первые две минуты — и мы уже говорим про Иджина.

— Мы больше не работаем вместе, — сказал я, честно проглотив окончание фразы: "потому что он больной озабоченный ублюдок". А то получится, что я жалуюсь.

Я выгрузил из сумки стопку белья, чтобы Талине было удобнее проверить, всё ли на месте. Сумка тоже остаётся здесь, это личная Талинина, синяя, а не одна из наших, желтовато-белых от частых стирок, с круглым размытым штампом в углу.

Нашёл ручку и нужный бланк, протянул хозяйке. Собственно, всё. Больше мне тут делать нечего.

Талина пробежала взглядом несколько коротких строчек (список вещей, стоимость услуг, подпись владельца), поставила короткий красивый росчерк и быстро отсчитала деньги.

— Анайя болеет? — зачем-то спросил я.

— Что-что? — Талина задвинула ящик стола и обернулась ко мне.

Так, кажется, это называется "лезть не в своё дело".

— В прошлый раз вы сказали, что у Анайи заболел ребёнок, и она не смогла забрать бельё. Поэтому отправили нас с Иджином. Просто вы обычно не заказываете доставку на дом, вот я и решил...

Не в своё дело, точно.

Талина негромко рассмеялась.

— А, нет, с ней всё в порядке. Просто я её отпустила на сегодня. Мне иногда тоже хочется побыть в одиночестве, да и у Анайи семья, — и без всякого перехода добавила: — Чаю хочешь?

— Спасибо, но меня ждут... — Согласиться очень хотелось, но нужно было доложиться Хелене и сдать ей все бумаги.

— Да или нет? — переспросила Талина. — Твоей начальнице я позвоню, выручку и всю отчётность сдашь ей завтра. Так хочешь?

— Хочу, — выпалил я.

— Вот это другой разговор.

Кухня была переоборудована, как и комната. Никаких посудных шкафов и полок, только ящики. Вместо стола — что-то вроде низкой барной стойки, чтобы оставить больше пространства для коляски. Талина, кажется, терпеть не могла от кого-то зависеть. На кухне она, наверное, управилась бы с закрытыми глазами, но у неё всё равно не получалось двигаться так же быстро, как здоровый человек — какое-то время неизбежно уходило на то, чтобы поудобнее развернуть коляску, дотянуться до чайника. Я отошёл в угол, прекрасно понимая, что предложить свою помощь — значит смертельно её оскорбить.

— Ты с сахаром пьёшь? — уточнила Талина, разливая кипяток по белым чашкам. — Кстати, я даже не спросила, как тебя зовут.

Я не сразу сообразил, на какой вопрос отвечать.

— Меня зовут Дэй. И да, я люблю сладкий чай.

— Отлично, я тоже. — Талина насыпала в каждую чашку по две ложки сахара. — Кстати, мне нравится.

— Что?

— Твоё имя. Красивое, короткое, запоминается хорошо.

— Эээ... Спасибо. — Я осторожно сел на краешек стула и принял чашку с чаем из её рук.

— Меня моё имя в детстве дико раздражало. — Женщина отпила глоток. — Та-ли-на. У нас в классе три Талины было, представляешь? Учителя вечно путались. Я постоянно изобретала всякие сокращения. Лина, Тали, Тал. А сейчас вроде бы ничего, привыкла. И по радио здорово звучит.

— Классная у вас работа, — подтвердил я. С каждым словом росло ощущение, что все мои реплики невпопад.

Я не всегда успевал слушать эфиры Талины, уже с утра приходилось мотаться по городу, а иногда даже браться за уборку. Позавчера в одной из машин что-то сломалось, и она выплюнула смешанную с порошком воду, устроив небольшой потоп.

Иногда мне очень хотелось, чтобы программа у Талины была не утренняя, а вечерняя. Опустевшая прачечная, радио на полную мощность, голос Талины и музыка — и я наплевал бы даже на свои ночные прогулки. Хотя для полного счастья ещё Иджина куда-нибудь надо сплавить.

Мне нравились все песни, которые она ставила. Я даже ухитрился запомнить кое-что. Но той самой — про беглецов, которые никогда не возвращаются — пока не было.

Я попытался рассказать ей обо всём этом: о несуществующих ночных эфирах, о песнях, о том, что сидел бы и целыми днями слушал её голос.

— А, "Беглецы", — понимающе закивала Талина. — Она очень-очень старая, только ленивый не перепел. Я её тоже очень люблю и поэтому редко ставлю.

— Почему? — не догнал я.

— Боюсь затереть. Нет, не пластинку, их в любом магазине навалом, не такой уж редкий альбом. Просто не хочу, чтобы люди привыкли к ней и перестали понимать слова.

Она была права. Слова как монеты — слишком быстро стираются.

— А я так и не смог услышать её целиком.

— Можешь послушать сейчас, — предложила Талина. — Согласись, было бы очень странно, если бы у меня не оказалось пластинки с моей любимой песней. Допивай чай и пойдём.

Пока Талина возилась с проигрывателем, я осторожно перекладывал пластинки — не дай боги разбить — и рассматривал обложки. На каких-то улыбались сами музыканты, где-то расплывались абстрактные узоры, как в калейдоскопе, некоторые были похожи на настоящие картины. Девушка в зелёном платье идёт по дороге к замку. Кажется, вот-вот обернётся, и я увижу её лицо. По трассе несётся мотоциклист, а пространство вокруг него буквально размазывается, превращаясь в зелёные полосы леса и ярко-синие — неба. Закатный пейзаж с маяком, тонущее в океане солнце и парусник вдалеке.

Пластинка, которую искала Талина, оказалась оформлена куда проще. Всего лишь чёрно-белая фотография с какой-то дверью и мрачным забетонированным двором перед ней. Откуда-то слева падал свет фонаря. Похоже на служебный вход клуба или бара.

— Она должна быть записана первой. — Талина сверилась со списком песен на обратной стороне конверта, напечатанным поверх такой же чёрно-белой фотографии.

Чёрный диск лёг на вертушку проигрывателя, иголка встала в начало дорожки. Я замер, боясь вздохнуть.

"Беглецы никогда не возвращаются, они должны где-то появиться, но их нет ни там, ни здесь..."

В прачечную я шёл шатаясь, как пьяный. Слишком много случилось за этот вечер: Талина, песня... В голове всплывали отдельные строчки.

"Ты была огоньком в ночи, а я ключом, который надо было повернуть..."

"...но сейчас я тону в дожде, и в кармане моём — билет беглеца..."

Это было жутко, как самая кровавая из дорожных легенд, но песня была обо мне. Я шёл через заводской район — трамваи уже не ходили — и, зная, что меня всё равно никто не услышит, в голос пел "Беглецов". Я мечтал, и мечты мои были совершенно сумасшедшими. Я представлял, что однажды найду того парня, который написал эту песню, и спрошу, как он угадал мысли всех, кто когда-то сбежал из дома. А потом... Потом можно притащить его к Талине в студию, чтобы он спел для неё в эфире. Голос у вокалиста был настолько искренним, что мне даже в голову не приходило, будто текст мог сочинить кто-то кроме него.

"Беглецы никогда не возвращаются..."

Когда я ввалился в подвал, Иджин дремал, не раздеваясь и не выключая света. Возле его матраса валялся смятый журнал. Услышав шум, он разлепил глаза и впервые за последнюю пару недель соизволил поинтересоваться:

— Чего такой довольный, неужели кто-то дал?

Вместо ответа я плюхнулся на своё место, повернулся к нему спиной и довольно быстро вырубился. Имеет право счастливый человек не обращать внимания на придурков? Имеет.

Через несколько дней я услышал "Беглецов" по радио. "Для тех, кто знает, какой длинной может быть дорога, — сказала Талина, — для тех, кто ищет свой путь в этом лабиринте". Я чуть не раздулся от гордости: ещё бы, она поставила песню для меня. От желания сделать для Талины что-то хорошее буквально распирало. Просто чтобы увидеть, как она улыбнётся.

Сирень пришлось караулить долго. Распустилась она уже давно, сложнее было выбрать подходящий момент, когда вблизи городского парка никого не будет. В маленьких городках не имеют привычки гулять допоздна, но в центре даже ночью можно встретить дежурную полицейскую машину. С другой стороны, мне не так много надо. И подходящая ночь в конце концов выпала.

Я воровато оглянулся и махнул через ограду. Зашёл за один из пышных кустов, чтобы меня не видно было с улицы, и обломал пару приглянувшихся веток. Совесть заткнулась после напоминания о том, что сирень обламывать полезно, она от этого растёт лучше. Но я всё-таки оставил первый куст в покое, и остальные ветки срывал уже с других. Букет получился внушительный, мокрый от недавно прошедшего дождя, поэтому моя футболка тоже быстро промокла. Неловко прижимая добычу к себе, я перебрался через ограду. И только потом задумался.

Букету надо дожить до следующего дня, но куда его деть? Притащить к нам в прачечную и поставить в бутылку? В подвал, к Иджину? Это всё равно что засунуть цветы в помойку. Да пошёл он...

Оставался только один вариант.

Вдруг Талина ещё не спит.

Если спит — возьму любую бутылку у мусорных баков, наберу воды из-под колонки и оставлю цветы на веранде.

К коттеджу я вышел не со стороны сада, а со стороны веранды. В доме светилось одинокое окно, и я возликовал. Перелезть через перила не составило большого труда. Талина сидела за письменным столом и читала книгу. Похоже, я всё-таки нашумел — она подняла голову, увидела меня. Я толкнул стеклянную дверь — незаперто. Порог веранды представлял непреодолимую преграду для коляски, и я вошёл в комнату.

— Доброй ночи, Талина. Это вам.

И осторожно положил ей на колени пахнущий ночной свежестью букет.

— Дэй? Откуда?.. — Талина удивлённо перебирала сиреневый ворох. — Почему ты по ночам бродишь?

Я неопределенно пожал плечами.

— Не спится.

— А цветы-то зачем?

— Просто так. Я вас люблю.

Сказал — и чуть не прикусил язык. Теперь на порог не пустит.

— Подожди, — Талина тряхнула головой, — да ты весь мокрый. Под дождь, что ли, попал?

— Не весь, только футболка, — отозвался я тоном киношного героя, с ног до головы покрытого чужой кровью, но не получившего ни царапины. — Это не дождь, это кусты мокрые были.

— Д-демоны, — неожиданно выругалась Талина. — Извини, мне просто давно сирень не дарили. Я её очень люблю, а покупают для меня в основном алые розы. На день рождения и на день подписания капитуляции. Они, конечно, красивые, да и воинские цветы в геральдике, ещё с рыцарских времён. Просто сейчас их к мемориалам часто приносят, а я всё-таки ещё живая.

— А если сказать? — Я расшнуровал кеды и оставил их у входа на веранду. Уселся прямо на ковёр. — Мол, не дарите розы, они мне не нравятся. Или выдумать, что на них аллергия?

— Да говорила, что не люблю, — обречённо махнула рукой Талина. — Всё равно каждый год, как в школу пригласят, так целый розарий с Анайей домой тащим.

Так, стоп, ей что, цветы дарят только два раза в год?!

— Нельзя так, — хрипло выдавил я, горло словно перехватило. — Они вас что, даже не слушают?

— Слушают, конечно, просто считают, что я скромничаю.

Из глубин подсознания поднималась тёмная, плохо осознаваемая ярость. Заковали живого человека в доспехи из уважения и почтения, аж сами подойти боятся.

— Хотите, я вам ещё цветов принесу? — спросил я. — Любых, каких скажите. Смотаюсь за город, когда потеплеет, и полевых нарву сколько угодно. Хотите?

Талина расхохоталась, а я застыл, не зная, обижаться мне или посмеяться вместе с ней.

— Извини. — Талина провела ладонью по лицу, пытаясь спрятать улыбку. — Я не над тобой, я над ситуацией. Нет, не надо каждый день приносить мне по букету. Лучше сам приходи почаще.

Она меня приглашает? Ух ты!

— Я приду. Прямо завтра приду, если можно. Только ночью, когда отработаю.

Когда Хелена попросила зайти к ней, я решил, что Иджин ей что-нибудь наврал. В первый момент мне банально захотелось дать дёру. Но я затолкал уличные инстинкты поглубже. Если я сейчас сбегу, то Талину больше никогда не увижу.

Кабинет у Хелены был маленький, с несколькими книжными полками, заваленными папками с бумагами, и небольшим столом. Единственным ярким пятном казался календарь на стене. Кажется, с двумя или тремя котятами.

— Мне звонила Талина Эйре. — Хелена сразу взяла быка за рога, развеяв все мои опасения. — Сегодня у неё выступление в школе, она просила, чтобы я отправила тебя ей помочь. Сам понимаешь, коляска, много лестниц, Анайя одна не справится. Так что пойдёшь туда к двум. Можно на тебя положиться? Ты там никого не побьёшь?

Я стиснул зубы. Даже не знаю, что взбесило больше: снисходительный тон или уверенность в том, что я могу начать драку из-за ерунды.

— Если парни из школы не начнут первыми.

Кстати, не такой уж сказочный расклад. Вполне могут попытаться вломить чужаку, так что я всего лишь честно предупреждаю.

— Ну, думаю, до этого не дойдёт. — Хелена в очередной раз улыбнулась, и её улыбка почему-то не показалась мне приятной. — Так что можешь начинать прихорашиваться. Всё, иди.

Я ссыпался по лестнице в подвал. К счастью, там было пусто. Прихорашиваться... Хелена скажет тоже. Прихорашиваться — это к девчонкам, это они могут завивать или выпрямлять волосы, краситься, выбирать украшения. А с парнем ничего такого не сделаешь, чтобы он выглядел посимпатичнее. Разве что как Иджин: надеть новую и чистую одежду и подстричься. Запасные джинсы и футболка валялись у меня в рюкзаке, но они были такие же выцветшие. Стричься я не собирался в принципе: после того, как в одиннадцать лет мать обкорнала меня под машинку, я особенно невзлюбил эту процедуру. Правда, отросшая стрижка выглядела немногим лучше, чем почти голый череп. Особенно раздражала лезущая в глаза чёлка, пока ещё слишком короткая, чтобы зачесать её назад или заправить за уши. Мне почему-то казалось, что из-за неё я выгляжу ребёнком.

Если честно, перед Талиной мне хотелось быть хотя бы на несколько сантиметров повыше, чуть пошире в плечах и без чёлки. Ладно, от того, что я гипнотизирую зеркало, роста у меня точно не прибавится.

Я всё-таки достал из рюкзака чистую футболку, а волосы убрал под бандану, купленную несколько месяцев назад на каком-то фестивале. Дешевая чёрная ткань уже выцветала, белый узор вроде тех, что украшал древние придорожные камни на севере, поблёк и стёрся на сгибах.

Парень в зеркале вдруг показался мне похожим на одного из стереотипных киногероев. Не светловолосых и с шиком носящих военную форму, а тех, которые проносились по трассе на мощных мотоциклах, ввязывались в драки и всегда, всегда погибали под пулями полицейских или сорвавшись с обрыва во время лихой гонки.

Я выскочил за дверь, пробежал через холл, мимоходом посмотрев на часы. Добраться до дома Талины я не успевал. Придётся идти сразу к школе.

Я сидел на скамейке в школьном дворе и курил, аккуратно стряхивая пепел в стоящую рядом урну. Идущие к главному входу разновозрастные ученики оборачивались на меня, но заговорить не рискнул никто. Значит, тихие, не оторвы. Будут с любопытством коситься, но не полезут выяснять отношения. Ну и прекрасно. Вообще-то я не люблю драться.

К решётчатым воротам подъехала машина — я узнал голубой "ланнат" Талины, иногда видел эту машину возле её дома. Задние двери "ланната" отъезжали в сторону, как в автобусе, а между ними и сиденьем был зазор, куда как раз помещались небольшой пандус для спуска и сложенная коляска. Машину водила Анайя, она отвозила Талину на работу и потом привозила домой, в перерывах между заездами успевая купить продукты для нескольких одиноких стариков.

Анайя была полноватой, темноволосой и коротко стриженой дамой лет тридцати пяти, носила свободные джинсы и мужские рубашки и, по-моему, искренне обожала свою работу. Ну вот нравилось ей помогать людям, коробками покупать лекарства, которые потом нужно было развозить по квартирам пенсионеров, устраивать благотворительные аукционы в пользу больниц и детских приютов — и денег после этих аукционов собиралось довольно много. Если про некоторых людей говорят, что они шустры как электровеники, то Анайя была электростанцией — весомой, спокойной, знающей своё дело. Её энергии хватало на всех нуждающихся в помощи и ещё оставалось на воспитание маленького сына.

Анайя мне нравилась. Я ей, кажется, не очень.

Ну и ладно. Я спрыгнул со скамейки, затушил сигарету о край урны и пошёл к машине. Анайя как раз выбралась с водительского сиденья, открыла заднюю дверь и помогла Талине пересесть в инвалидную коляску.

— Привет. — Шины зашуршали по асфальту. Талина по-птичьи склонила голову к плечу, разглядывая меня. — Круто выглядишь.

— Спасибо, ты тоже. Ой, то есть вы.

Серое закрытое платье и правда смотрелось неплохо, но не лучше её обычных белых. Кажется, единственным его предназначением было служить фоном для массивного золотого медальона на толстой цепочке. Четыре коротких луча звезды расходились от круглого портрета-миниатюры. Белый профиль на золотом фоне: усатый мужчина в берете.

Орден Кальдиса, учреждённый в память о геройски погибшем двести лет назад генерале. Как погибшем и что в его гибели было геройского, я, к стыду своему, вообще не помнил.

Волосы Талина собрала в тяжёлый сложный узел, но зачесала так гладко, что в первый момент мне показалось, что она коротко постриглась.

Нет, было действительно красиво, но меня не покидало ощущение, что всё это убранство — платье, орден, причёска — словно придавливает её к земле.

— Ну что, идём? — Талина решительно взялась за рычаги коляски. — Раньше начнём — раньше закончим.

Мы шли по школьному коридору. Старый паркет тихонько поскрипывал под колёсами инвалидной коляски. Везти себя Талина не позволила. Сама. Всегда сама.

И только Анайя следует за ней тенью. Ну, и я.

Хотя это против правил маленьких городков. Все знают, что есть дети, которые ходят в школу, и есть дети, которые сбежали из дома. Взрослые могут общаться и с теми, и с другими, но пересекаться они не должны. Так что высыпавшие из классов ученики глазели в том числе и на меня. Анайя, разумеется, попыталась впихнуть мне специально припасённый пиджак своего выросшего племянника и заставить снять бандану — я упёрся.

Талина долго вслушивалась в наш яростный шёпот, а потом сказала:

— Анайя, оставь парня в покое. Зачем ты из него приличного делаешь?

"Приличный" в её устах прозвучало как не слишком грубое, но всё же ругательство, и Анайя сдалась. Значит, наши с Талиной взгляды совпадают.

Мы добрались до актового зала, и тут возникла заминка: две ступеньки, отделявшие сцену от зрительного зала, оказались для коляски непреодолимой преградой. Никаких пандусов здесь, естественно, предусмотрено не было. Тот, что остался в машине, был слишком маленьким, чтобы исправить дело. Мне очень хотелось чем-то помочь, но тут с первого ряда поднялся верзила лет сорока, больше похожий на спецназовца, чем на учителя, и легко сгрёб Талину вместе с коляской. Талина не успела даже возмутиться, когда он с непрошибаемым видом поставил коляску на сцену у застеленного синим бархатом стола, будто большую куклу пересадил. Она холодно поблагодарила здоровяка и одёрнула подол платья. У меня в голове будто бомба взорвалась. Талина ревностно оберегала своё личное пространство; даже когда она просила внести в дом сумки с бельём, это выглядело не как просьба о помощи, а как вежливое требование хозяйки. Всё, что угодно, лишь бы не чувствовать себя калекой, целый бастион из слов, жестов, манеры держаться — и всё это было сметено одним движением, одним неосторожным поступком, вновь напомнившим о её увечье.

Но Талина не была бы Талиной, если бы позволила хотя бы тени смятения отразиться на её лице.

— Добрый день! — хорошо поставленный голос радиоведущей разнёсся по залу. — Сегодня мне вновь придётся говорить и отвечать на вопросы. Хотя обычно всё наоборот: вопросы задаю я, ведь я журналист. Журналист, а не солдат. Кеел Стальт, Ангерд Рифхейн и другие ребята из нашего города, не вернувшиеся с Островов, рассказали бы куда лучше меня. Хотя, возможно, у них вышло бы грубее. Но их здесь нет. Придётся мне говорить за них. Я родилась здесь и закончила эту самую школу. В семнадцать лет уехала учиться в Сайн, поступила на журфак. После защиты диплома мой руководитель предложил мне отправиться в горячую точку в качестве корреспондента. Нужные связи у него имелись. Шёл третий год войны, последний. Меня вместе с компанией новобранцев посадили в самолёт и отправили по месту назначения. Они много смеялись, вроде бы даже и без причины. Хвастались новой формой и фотографировались у трапа, чтобы потом отправить снимки подружкам. Курили. Пытались познакомиться и узнать, что же такая хорошенькая девушка делает в этом паршивом самолёте.

Судя по округлившимся глазам директора, детям, по его мнению, было рановато такое слушать. Самих детей, естественно, никто не спросил.

— Потом был пыльный аэропорт, незнакомые запахи джунглей. И первый текст, отправленный редактору. Что там было? Да так, пара историй о тех ребятах, которые фотографировали друг друга у трапа. Кто они, откуда, о чём мечтают. Одного выгнали из университета, и он решил уйти в армию, благо нужный возраст подошёл. Отслужившим обещали льготы при поступлении или восстановлении на прежнем месте учёбы. Ещё один рванул сам, закусив удила: вся его семья служила, даже маму отец встретил на какой-то дальней военной базе. Через несколько месяцев от них остались только фотографии и мои материалы.

Я осторожно сместился в сторону лестницы, ведущей на сцену. Если кто-то решит полезть... Но не решился никто. Анайя замерла в проходе, и в её глазах застыло отражение той боли, которую испытывала Талина.

— Заправлял там один генерал, седой и высохший, как щепка. Я всё упрашивала его разрешить мне отправиться с парнями за территорию базы. Где-то далеко глухо ухали взрывы, изредка расчерчивали ночь автоматные очереди. Как вспышки в темноте. Знаете, это очень красиво, когда издалека. А я торчала на дурацкой базе, где из всех развлечений были только пресс-центр и офицерский клуб. Мне хотелось работы. Настоящей информации, а не бесконечных интервью со штабными. Но я продолжала писать. Какие-то зарисовки из армейской жизни: как чинят машину, как проходит день новобранца, как принимают оружие на складах, что говорят старшие офицеры о войне. Много, очень много. Потом мне показывали газеты, большая часть всего этого даже была напечатана.

Талина перевела дух. Разгладила складку на бархатной скатерти.

— А потом привезли раненых. Их было много, несколько машин, и я помню, как все, кто прилетел со мной и надрывался на бесконечных тренировках и марш-бросках, высыпали к воротам, не дождавшись разрешения командиров. Кто-то бросил играть в мяч, кто-то выскочил из казарм. И все смотрели, как их выносили из машин. Обожжённых. Истерзанных. Мало похожих на людей. В одной из машин был парень с Островов. Его подобрала женщина-медик и положила в кузове рядом с нашими. Тощий генерал орал на неё. "Ты что, — кричал, — под трибунал хочешь? Врага в расположение части притащила? Или глаза вытекли, узкоглазых от своих не отличаешь?" А она... Она грудью закрывала этого парня и кричала в ответ: "Он же мучается!" Пока они ссорились, он умер. У него не было ног. — По губам Талины скользнула сухая усмешка, но вряд ли она сама это заметила. — Я тогда ещё подумала, как это ужасно — остаться беспомощным.

— А островитяне — они какие? — взвился в тишине тонкий неуверенный голосок. Я попытался выцепить его обладателя взглядом, но не разглядел в толпе учеников.

— Люди, — пожала плечами Талина, — две руки, две ноги. Волосы чёрные, глаза раскосые. Умирают точно так же.

Она выдержала паузу, словно ждала нового вопроса, но его не последовало.

— Мне было страшно. Теоретически я представляла, что нужно сделать с человеческим телом, чтобы оно превратилось в бесформенный обрубок, но не могла себе представить, как это происходит. Как осколки входят в плоть, как сгорает кожа. За себя я совсем не боялась. Но, кажется, тогда я впервые задумалась, за что же мы на самом деле воюем. Вы не волнуйтесь, история короткая, я скоро закончу.

Чем больше она говорила, тем больше я чувствовал, как твердеют скулы, а кулаки сжимаются сами собой. Хотелось ломать чьи-то кости голыми руками, защищая Талину... от кого? Не от былых врагов, не от командиров, бросивших безногого чужака умирать. Скорее уж от дурацких вопросов, от всего мира, от букетов алых роз, которые несут живой женщине, будто она — монумент.

— Естественно, с разведгруппой меня никто не отпустил. Не то чтобы я на это рассчитывала, но попробовать стоило. Дело в том, что разведчики не убивают. Да, в их работе тоже бывают просчёты, когда всё заканчивается перестрелкой. Но... Они приходят смотреть, а не убивать. Мне хотелось увидеть тех, с кем воюем. Живых, не изуродованных. И в конце концов мне... — Талина сделала паузу, — посчастливилось.

Посчастливилось...

— Мне разрешили отправиться в посёлок, который только что освободили наши войска. Меня усадили в бронетранспортёр, строго наказали бойцам беречь "госпожу журналистку". Опять были шутки, вопросы про красивую девушку, непонятно что делающую в этом богами забытом краю, но уже меньше. Я везла в рюкзаке диктофон, фотоаппарат и блокнот, а надеялась увезти правду о той войне. Мне следовало знать, что правда редко бывает привлекательной. Издалека этот их посёлок довольно празднично выглядел, если не считать нескольких сожжённых домов. И отметины от пуль тоже не сразу видны. Они стены в какие-то нежные цвета красили: в сиреневый, в голубой. Может, это не простые дома, а загородные домики каких-нибудь богачей, я не знаю. И очень тихо было. Я, оказывается, так привыкла к отзвукам дальних перестрелок, что почти перестала их замечать. А тут тишина, впервые за много дней. Я начала снимать развалины, вытоптанные палисадники, остатки взорванного орудия на площади с пересохшим фонтаном. Потом этот фотоаппарат разбился, так что ни один из снимков не уцелел.

Кто-то предложил мне осмотреть вражеский штаб. Какое-то поселковое правление, кабинет с претензией на роскошь, этнические безделушки, брезгливо сдвинутые сидевшим здесь островным офицером на угол стола. Я ещё подумала: если бы не статуэтки, комната вообще не отличалась бы от наших безликих начальственных кабинетов. Там как раз разбирали брошенные документы, переводили, раскладывали по папкам. Одну из них вручили сопровождавшему меня офицеру. Толстая такая папка, тёмно-вишнёвая, набитая до отказа, с накрепко стянутыми завязками. Мы ещё побродили по посёлку, я записала на диктофон несколько интервью, сфотографировала пару комнат в уцелевших домах. Там была кухня, почти нетронутая: угол здания снесло взрывом, как будто откусил кто, а на стене остались ковшики, поварёшки, начищенные кастрюльки. И ещё комната какого-то мальчишки: плакаты с машинами на стенах, гора комиксов на непонятном языке — у кровати. Ему было лет тринадцать, я думаю. Парни постарше уже вешают постеры с девчонками. В этой комнате я больше всего боялась увидеть следы крови.

Мы вышли к окраине, и бронетранспортёр двинулся обратно. Ехали тем же путём, и я даже не знаю, когда островитяне успели заминировать дорогу. Впрочем, это их земля, и они знали её лучше.

Мина между колеями дороги. Странно, но я даже не помню звука взрыва, просто днище бронетранспортёра вспухло под ногами и рванулось вверх. По ногам будто огромным тупым ножом полоснули. Машину снесло с дороги, меня придавило чьим-то телом. Как оказалось — моего сопровождающего. Он... Он всё тыкал мне чуть ли не в лицо этой своей папкой и повторял: "Только генерал-майору Крейду, слышишь, лично в руки". Он, наверное, кричал, горло срывал, а я полуоглохшая была после взрыва, вообще ничего не понимала.

Она умела держать лицо: голос остался ровным и спокойным, глаза — сухими.

— Нас достали довольно быстро, — продолжила Талина. — Из бронированной коробки, ставшей братской могилой. Для всех, кроме меня. Но достали не свои. Очнулась я, когда услышала где-то над головой чужую речь. Певучую, красивую. Говорят, от вражеского языка мороз по коже должен продирать. Не знаю, я почему-то подумала: красивый язык, на нём, наверное, колыбельные хорошо петь. Так я увидела островитян. Помню, что молодые совсем, в бледно-зелёной форме, смуглые. И работали они быстро, слаженно и спокойно. Как будто и не трупы ворочали, а мешки. Искали что-то. И тут меня как молнией ударило. Что они могут искать? Ту папку, которую мне умирающий офицер дал. Значит, рано или поздно найдут. Её надо было спрятать, вот только куда? До рюкзака я не дотянусь, тем более его точно не пропустят. На груди? Не брезгливые, обыщут. В общем, я запихнула эту папку под рубашку и ухитрилась протолкнуть её за спину. Ног не чувствовала, тяжести придавившего меня тела — тоже, а вот то, как её углы мне в спину и поясницу врезались — до сих пор помню. Я даже не думала, что передать её кому-то должна, просто жалко было: человек последние силы потратил на то, чтобы её сохранить, а я его подведу.

Повезло, на самом деле. Как раз когда ко мне начали подбираться, по броне пули застучали. Я тогда отключилась и в себя пришла только по дороге в госпиталь. Меня обкололи обезболивающим, я как-то ухитрилась приподняться и увидеть то, что от моих ног осталось. Медики тут же назад уложили, старались удержать, хотя сил ещё раз посмотреть у меня бы не нашлось. Я потом в полубреду себя уговаривала: может, почудилось, может, не мои, может, кто-то рядом лежал, может, мне вообще всё это снится в ночь перед выездом, и сейчас будильник запищит. Папку нашли, когда раздевали меня перед операцией, и я исхитрилась прохрипеть: генерал-майору Крейду, лично в руки, больше никому. Вы знаете, он примчался. Непонятно откуда, но успел, пока операционную готовили. Я его и не запомнила толком, так, мундир перед глазами плывёт — и всё. Вроде бы он даже честь мне отдал, а потом наркоз подействовал. И во второй раз я его тоже не разглядела, когда после операции отходила. Только слова урывками запомнила: за беспримерную храбрость и верность. И коробочка с орденом на подушке. Если голову повернуть, как раз разглядеть можно.

— А что... — голос какой-то девочки сорвался. — Что было в папке?

— А я даже не знаю, — ответила Талина. — Наверное, что-то важное, раз за ней целый генерал-майор приезжал. Если повезёт, лет через двадцать узнаем.

Конец встречи получился скомканным. Торжественности, на которую рассчитывала школьное начальство, не вышло. Вышла правда — грязная, кровавая и несуразная. После такой громкие слова как-то уже не звучат.

— Талина, зачем это? — Анайя вывернула руль, выезжая со школьного двора. — Я всё понимаю, но, по-моему, сегодня ты перегнула палку.

— Если хоть кому-то из них не понадобится лишаться ног, чтобы вырастить мозги, значит, я не зря тут распиналась. — Талина вцепилась в подлокотники специального сиденья — кажется, её бесила сама необходимость пристёгиваться ремнями к автомобильному креслу и не иметь возможности двигаться самостоятельно.

Да она же сейчас расплачется, неожиданно понял я. Талина вытянула шпильки из волос, и они хлынули на платье пепельным водопадом. Откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза. Анайя следила за дорогой и не видела, что её ресницы потемнели от влаги. Я пожалел, что сижу рядом с водителем и не могу хотя бы взять Талину за руку.

Машина затормозила у красного коттеджа. По идее, мне надо было возвращаться в прачечную, но после того, что произошло в школе, я просто не мог оставить Талину. Мы с Анайей помогли ей выбраться из салона автомобиля, и она с облегчением взялась за рычаги коляски.

— Я съезжу за продуктами, — сказала Анайя, вновь усаживаясь за руль. Мы с Талиной остались одни на пустой залитой солнцем улице.

— Свобода. — Талина откинулась на спинку коляски. — Анайя, конечно, хорошая, но иногда её заботы...

— Слишком много? — попробовал угадать я.

— Да, вроде того. Например, она считает, что всё можно рассказывать без излишних подробностей. Не потому, что у детей, ах, хрупкая и нежная психика, а потому что мне стоит реже вспоминать Острова, чтобы не растравливать себя. Беспокоится, у меня после всей этой истории сердце слабое. А я не могу не вспоминать. — Она резко остановилась, и я едва не налетел на спинку коляски. — А ты как считаешь?

— Я думаю, что правы вы. — Талина развернула коляску, чтобы видеть моё лицо. — Вы ведь всё это рассказываете не потому, что вам нужна чья-то жалость.

И тут же испугался, не прозвучало ли это слишком грубо. Судя по улыбке Талины — не прозвучало.

— Я говорю, потому что не могу не говорить. Хотя бы ради тех, кто остался там. Мне не нужна ни жалость, ни дешёвые эффекты, это верно. Поэтому финал этой истории я никому не рассказываю.

Мне казалось, что мы идём к дому, но Талина свернула в сад, под старую яблоню. Подняла тонкую руку, ловя пальцами зелёную ветвь.

— А я могу его услышать? — Я сел в траву возле неё, и подол серого платья невесомо погладил меня по плечу, подхваченный ветром.

Талина склонила голову на плечо, будто к чему-то прислушивалась. Как тогда, у школы.

— Думаю, можешь. Мне кажется, ты поймёшь. Я попала в госпиталь. Сначала в тот, что на базе, потом в одну из столичных государственных клиник. Со мной в палате было ещё несколько девчонок. Кто-то из числа вольнонаёмных специалистов, кто-то служил по контракту. Врач, угодившая сюда с переломанной шейкой бедра — кстати, самая жизнерадостная из всех, девчонка-шофёр в звании сержанта, поймавшая плечом пулю, мрачноватая тётка-повар... Они, в принципе, все были классные, добрые, только смотрели с жалостью. Дескать, мы-то все отсюда выйдем, когда подлечимся, и снова будем работать, танцевать и плавать, а она так и останется под присмотром чужих людей. У меня мама тогда жива была, отец ушёл, когда мне шесть лет исполнилось, я его и не помню почти. Но она бы не потянула за мной ухаживать. Тут либо работать, либо с колясочником возиться. Я только из Столицы ей написать решилась. На Островах казалось, что, стоит мне оказаться дома, и все сразу станет как было, — она криво усмехнулась, — и ноги обратно прирастут, как только форму снимешь.

Я вновь скользнул взглядом по саду и алому коттеджу, невольно представляя, как здесь всё выглядело, когда пятнадцатилетняя Талина слушала в этом доме музыку, делала уроки, готовилась к экзаменам. Или когда уезжала поступать в университет в семнадцать.

Или когда вернулась сюда с войны. Сколько ей тогда было — двадцать два, двадцать три?

— В День Солнцестояния нам привезли подарки, — продолжала негромко рассказывать Талина. — Ну, знаешь, от благодарных граждан. Наверняка отдельно собирали для женщин-военнослужащих. Обычно такие вещи делят не глядя, чтоб никому обидно не было. Но тут сёстры выбрали для меня самый красивый пакет. Соседки по палате не возражали. Бумага с рисунком в виде розовых лепестков, шёлковая лента. И вот я его открываю, а там чулки. Кружева, подвязки, пояс — как в кино. Я, когда в Сайн переехала и стала по тамошним магазинам ходить, всё мечтала такие купить. Зайти в магазин, буднично так выбрать, будто для меня обычное дело — покупать красивые и дорогие вещи. Стоили они половину маминой зарплаты, с моей стипендией и мечтать было нечего, а тут кто-то денег не пожалел. А я, представляешь, даже заплакать не могу — слёзы кончились. Девчонок жалко, на них буквально лиц не было, когда они поняли, что произошло. Что обычно в такие подарки кладут — дамские сигареты, сладости, крем какой-нибудь. А тут — чулки. Кто ж знать-то мог.

— Не надо рассказывать, если вам больно, — тихо попросил я.

— Молчать больнее, Дэй. Я вернулась домой. Мама приехала меня забрать, привезла в этот дом. Соседи не знали, куда глаза прятать, всё боялись словом или взглядом оскорбить. И ещё — гордились, что у них в городе есть свой герой. Нам помогали. Пенсия у меня немаленькая, но я очень долго привыкала к коляске. Всё никак не могла управиться с собственным телом. На кровать себя перебросить — проблема, до ножа на кухне дотянуться, чтобы хлеб порезать — тоже. А я не привыкла от кого-то зависеть, понимаешь? Да, конечно, со мной оставались друзья или знакомые, но их тоже нельзя вечно держать при себе. Мама уходила работать, она поваром была в столовой, а мне оставляла в комнате еду, книги, кувшин с водой. Чтобы я ничего не уронила и не опрокинула на себя шкаф, пытаясь что-то достать. Через пару лет появилась Анайя, поставила всех на уши, выбила какую-то помощь и переоборудовала дом. Стало проще, тем более что я немного привыкла к своему положению. У меня в спальне даже турник есть, я на нём каждое утро подтягиваюсь. А потом мама умерла. Видишь ли, я поздний ребёнок, она была уже в возрасте, да и моё увечье её сильно подкосило. Я думала, с ума сойду. А тут как раз на радио новый директор появился и решил, что пора эфир чем-то интересным забивать, не только новостями. Раньше между ними какая-то столичная станция вещала, музыку крутили и радиоспектакли. И тут я вспомнила, что у меня вообще-то диплом есть. Все, конечно отговаривали. Ни слова про то, что безногой на работу тяжело мотаться, наоборот: Талина, зачем тебе это нужно, это всего лишь местное радио, это трёп ни о чём и вести с полей, а ты такая талантливая, у тебя диплом с отличием. Ну да, диплом. В моём теперешнем положении я могу его с чистой совестью на дверь туалета прибить.

Анайя отвезла меня на прослушивание. На радио удивились не меньше, но позволили мне посидеть в студии с выключенной аппаратурой и поболтать в микрофон. И я им подошла в качестве ведущей утреннего эфира. У меня руки тряслись, когда я составляла список альбомов, которые нужно закупить. А остальное ты знаешь. Теперь я — утренний голос этого города. Ко мне привыкли. Обо мне говорят, что "это та женщина, которая желает всем доброго утра", а не "калека, которая ноги на Островах оставила". Так что я, наверное, счастлива. Но, если бы в обмен на орден мне предложили вернуть ноги, я бы махнула, не задумываясь. — Талина прикусила губу. — Сейчас я на здоровых людей без зависти смотреть научилась, а в первые годы вообще видеть никого не могла. Сразу начинала на ноги пялиться и мучить себя: они ещё ноют, что у них зарплата маленькая или с женой размолвка вышла, а про то, что могут прыгать, бегать, чувствовать землю под ногами — вообще не думают. Знаешь, мне иногда снится, что я босиком на пляже стою, и песок горячий. Говорят, плавать можно и без ног, но я так и не научилась.

Талина замолчала. Запрокинула голову — то ли подставляя лицо солнцу, то ли не давая пролиться слезам. Невесомые тени ветвей скользнули по её лицу.

Я осторожно накрыл её руку своей. Кожа у Талины оказалась сухой и прохладной.

— Ты ведь ещё что-то хочешь спросить, да?

Я замотал головой:

— Нет, что вы, ерунда всякая.

— Я же вижу, у тебя на языке вопрос вертится. Давай, не тяни кота за хвост.

Пришлось зажмуриться, как перед прыжком в холодную воду.

— Скажите, а я на них похож?

— На кого — на них?

— На людей с Островов, — выпалил я.

— Кто тебе сказал, что похож? — нахмурилась Талина.

— Да много кто говорил. Правда, обычно перед дракой.

— Тот ещё источник информации, — покачала головой женщина. — Может, правильный ответ — похож на отца с матерью?

— Не похож. Совсем. Я раньше жил на юге, там у всех лица круглые и разрез глаз самый обычный, как у северян, но кожа тёмная и волосы чёрные. А я вот какой...

Наверное, не решись я сбежать из дома, через пару лет мне припомнили бы мою странную внешность, а заодно — нелюдимость и любовь к развалинам. Когда ровесники доросли бы до того, чтобы вникнуть в разговоры взрослых. Так что я ничего не потерял.

Талина подняла брови.

— Мне кажется, или ты этого стыдишься?

И вот тут я затормозил. Стыжусь? Наверное, нет. Просто иногда задумываюсь, косились бы на меня как на чужака, если бы я выглядел, скажем, как Иджин. Или дело в чём-то другом?

Пальцы Талины коснулись моего лица, осторожно очерчивая скулы. Я замер, боясь спугнуть этот момент, и, кажется, почти перестал дышать.

— У тебя черты тоньше, чем у ребят с юга. Разрез глаз островной, но сами глаза больше. А цвет — вообще подарок судьбы, потому что золотисто-карие глаза бывают только у людей с очень светлой кожей и волосами. Скорее всего, кто-то из твоих бабушек или дедушек приехал с севера, и это привет от них. Так что на Островах ты бы тоже не затерялся в толпе.

— Слабо утешает, если честно. Получается, таких, как я, больше нет.

— А ты уверен, что везде искал? — рассмеялась Талина. — Кроме того, родись ты типичным северянином, наверняка жалел бы, что природа создала тебя таким блёклым. Выбирал бы одежду поярче, красил волосы в чёрный или ярко-рыжий.

— Почему вы так думаете?

— Подростки. В этом возрасте всегда хочется себя переделать, переломать и создать заново.

А вот это было уже похлеще, чем с "Беглецами". Она попала в точку. С того момента, как я сбежал из дома, прошёл почти год, и большую часть этого времени я пытался вылепить из себя кого-то другого, толком не представляя, кого именно. Как скульптор, который намечает контуры будущей работы и тут же снова сминает глину или гипс в бесформенный ком.

— Не надо, — неожиданно мягко сказала Талина. — Конечно, это твоя жизнь, и тебе решать, что в ней оставить, а что выбросить, но, пожалуйста, не ломай себя. Ты интересный. У тебя необычные мысли, не самая типичная реакция на то, что творится вокруг. Ты всё хочешь понять сам и до всего доискаться. Кто бы ни обвинял тебя в том, что ты странный, ненормальный, не такой — он неправ, понимаешь?

Я вдруг потянулся за её рукой, быстро, по-звериному, испугавшись, что сейчас её пальцы в последний раз коснутся моего лица, и это волшебное чувство уйдёт. И тут же устыдился собственного порыва. Но Талина, наклонившись вперёд, сама обняла меня, и я невольно подался ей навстречу, понимая, насколько опасно для неё такое положение.

Последний раз меня обнимал Эстерф Райнен — коротко, по-мужски, на секунду притиснув к пропахшей табаком и пылью куртке и пожелав "держаться и не вешать нос". Родители на нежности не разменивались, а больше у меня никого не было.

Я смог разжать руки только когда у дома притормозил знакомый "ланнат", и Анайя окликнула Талину от калитки.

Я стал приходить каждую ночь и каждый выходной, если не был занят работой. Талина давала мне книжки, я аккуратно заворачивал каждую в газету, чтобы не испортить обложку. Обсуждать прочитанное тоже было интересно — как будто говоришь не со взрослым человеком, а с тринадцатилетней девчонкой.

Один раз я так и ляпнул. Правда, тут же смутился, показалось, что сказал жуткую бестактность. Но Талина расхохоталась и сказала, что для неё это комплимент. Она вообще в последнее время часто смеялась и улыбалась. Кажется, это заставило даже Анайю смириться с тем, что я постоянно торчу рядом.

Музыку мы слушали почти постоянно. Когда я приходил, Талина обычно кивала на шкаф с пластинками и говорила: выбирай. Я вытаскивал наугад, разглядывая рисунки на конвертах. На той, где нёсся по дороге мотоциклист, ревели электрогитары и гремели ударные. Эта музыка была как гроза, мощная и свежая. Пластинка с идущей к замку девушкой хранила невесомые фолковые аккорды и слова старинных баллад. Ребята, записавшие чёрно-белый диск с "Беглецами", пели о километрах трасс, об одиночестве на ночной дороге и ветре в лицо. Мы слушали по альбому за вечер, иногда по два, но до конца полки с пластинками так и не добрались.

Тем более иногда в коллекции прибавлялось несколько дисков. Талина заказывала их через почтовый каталог, и почтальон приносил к ней домой туго перевязанную посылку с пометкой "Осторожно, хрупкое!". Из-за такой посылки и вышла история.

В выходной я зашёл к Талине в середине дня.

— Айда пластинки смотреть! — предложила она вместо приветствия. Я только кивнул.

Мы прошли не в комнату с письменным столом и проигрывателем, а в спальню. Я с любопытством огляделся — сюда ещё не заходил. Мебели было немного: низкий комод для белья, зеркало у двери, тот самый турник в углу и застеленная клетчатым пледом кровать. Талина на удивление легко перебросила на неё своё тело, подол белого платья лёг на постель почти идеальным полукругом.

— Садись рядом, поможешь разобрать.

Маленьким острым ножом она перерезала бечёвку. Развернула бумагу. Потом пришлось повозиться с коробкой: кто-то для пущей сохранности умотал упаковку скотчем в три слоя, и я сбегал в комнату за другим ножом, чтобы помочь Талине.

Не знаю, как вышло, что в какой-то момент я оказался близко, слишком близко. Выбившийся из причёски локон, лёгкая улыбка... Я подался вперёд и прижался губами к её губам, тёплым и сухим. Представления не имею, как надо целоваться. Но, надеюсь, у меня получилось хоть что-то, похожее на настоящий поцелуй. Я не успел отодвинуться, когда пальцы Талины до боли сжали моё плечо, а чужой язык скользнул по губам, раздвигая их. Было мучительно сладко и стыдно, как во сне, когда проваливаешься в бесконечную пропасть, и сердце замирает.

Всё кончилось так же быстро и неожиданно, как и началось. Талина отшатнулась, краснея.

— Нет, неправильно. Я же на двадцать лет тебя старше, даже больше. Нельзя. Я не должна была.

— Вы не виноваты, это я первый начал, — выпалил я и тут же пожалел о своих словах. Уж больно по-детски они прозвучали.

Но о своей оплошности тут же забыл.

Талина плакала. Без всхлипов или причитаний, просто слёзы катились из-под опущенных ресниц и прозрачными кляксами расплывались на белом платье.

— Талина! Талина, что с вами... Простите меня...

Я лихорадочно искал по карманам платок, чтобы дать ей, но женщина уже отирала ладонью мокрое лицо.

— За что? Ты ни в чём не виноват.

— Я не хотел вас расстроить... — Боги, ну вот что я несу?!

— Ты не расстроил, — ответила Талина. Она уже справилась с собой. — То есть, конечно, целовать без спроса взрослую женщину — это не самый лучший поступок, который может совершить парень твоего возраста. Тем паче если эта женщина ему в матери годится.

— Моя мать была старше вас, — непонятно зачем возразил я.

— Прости. — Талина вновь положила руку мне на плечо, но это было совсем другое прикосновение. — Она умерла?

— Не думаю, — коротко ответил я и замолчал, окончательно потерявшись в словах и глядя в пол.

— Ну, вот, теперь оба реветь будем. — Узкая ладонь исчезла с моего плеча, зато тонкие пальцы улеглись мне на затылок, взлохматили отрастающие волосы. — Ты вырастешь, Дэй. Очень-очень скоро. Станешь красивым юношей. Девушкам ты будешь нравиться, так что не ошибись с выбором.

Я притих. Мне были абсолютно безразличны все эти гипотетические девушки. Я хотел... А чего я, собственно говоря, хотел? Придти к Талине со свадебным браслетом?

Мне нравилось приносить ей цветы и фрукты, болтать с ней, слушать музыку, помогать по хозяйству.

А больше мне ничего и не было нужно.

— Всё равно ничего не получится, — сказал Иджин.

— Что не получится? — переспросил я, отжимая тряпку — потоки чёрной воды устремились в ведро. Надо будет сходить набрать чистой.

Холл мы уже отмыли, оставалась маленькая комнатка, где складировали грязное бельё. Запах, тяжёлый и какой-то вязкий, плевать хотел на нашу каждодневную возню с тряпками и водой.

— С этой журналисткой. — Иджин отставил швабру и вальяжно привалился к косяку. — Её ж по кусочку сшивали. Не тело — смех сквозь слёзы. Ты что, правда не слышишь, что в городе говорят?

Я слышал. И про то, что во время войны на Островах в нескольких шагах от Талины взорвалась мина, и что шедшего впереди парня разорвало на куски, а ей всего лишь оторвало ноги, и сколько осколков вытащили из её тела врачи (соседи путались в подсчётах). Мне очень хотелось бы знать, кому когда-то хватило фантазии выдумать эту историю, а теперь не хватает совести, чтобы перестать её повторять.

Маленькие города живут слухами. Теперь здесь решили обсудить, что к Талине начал бегать тринадцатилетний пацан.

— Купи себе резиновую женщину, — в очередной раз грубо посоветовал я. — И пользоваться не забывай.

Анайя заявилась неожиданно — как раз тогда, когда мы с Талиной рассматривали фотографии. Толстый, на старинный манер переплетённый в шёлк альбом раскрыл свои тайны меньше чем наполовину. С большого чёрно-белого снимка на меня глядела Талина-подросток. Она сидела в траве под яблоней (неужели под той же самой?), отложенная книжка в мягкой обложке утонула в складках свободного светлого платья. Другая Талина, взрослая, с наметившимися у глаз мелкими морщинками и понимающей улыбкой, осторожно перевернула страницу. Я внимательно следил за её лицом.

Она сама достала с полки этот альбом. И теперь я готов был в любой момент захлопнуть его и снова спрятать среди пыльных книг. Каково ей видеть себя на беговой дорожке школьного стадиона, сидящей на развилке дерева, просто идущей к дому и понимать, что всё это исчезло навсегда? Но Талина увлечённо рассказывала о каждом снимке, вспоминала истории из детства, листала страницы то назад, то вперёд. Воспоминания не причиняли ей боли. А я... Я просто любовался тем, как ложится солнечный свет на её волосы, как скользит рукав белого платья, обнажая тонкое незагорелое запястье.

Я никогда не думал, что женщины бывают такими красивыми, пока не встретил Талину. К ней хотелось прикасаться — осторожно, нежно.

Звонок в дверь был совсем некстати.

— Открой, — попросила сидящая на полу Талина. — Не хочу опять в коляску влезать.

— Хорошо.

Я побежал к двери и повернул ключ.

— Это ты? — зачем-то спросила Анайя.

— Конечно, нет, — не мог не сострить я.

Она только пожала плечами в ответ и прошла в комнату.

— Привет. — Талина отложила альбом.

— Здравствуй, извини, что не позвонила. — Анайя поставила на пол безразмерную цветастую сумку и вытащила из неё чёрный футляр. — Я прямо из школы, они там очень хотят твою фотографию для стенгазеты. С орденом.

— Опять? — тяжело вздохнула Талина. — Можно мне хотя бы не переодеваться, а?

— Думаю, можно. В парадном платье они тебя уже в праздник щёлкнули.

— Уф, тогда ладно. Дэй, придержи коляску. — Талина схватилась за поручни и ловко втащила своё тело на сиденье. Я бы точно так не смог. — И принеси из спальни расчёску и зеркальце, если не сложно.

Я принёс. Талина вытащила из причёски шпильки и начала расчёсывать волосы. Как-то раз мне пришлось поправлять в этих волосах заколку, и я поразился, насколько они мягкие и вместе с тем тяжёлые. И прохладные — как дождь. Я бы помог ей и сейчас, Талина бы разрешила, но при Анайе было неловко.

— Орден нужен, да? — Талина закончила возиться с волосами и повернула ключ в верхнем ящике стола. Украшения у неё лежали в шкатулке в спальне, а орден — в столе, вместе со старыми письмами.

Если бордовый бархатный футляр и выцвел за прошедшие годы, то это было незаметно. Крышка тихо щёлкнула, открываясь.

Футляр был пуст.

— Куда он делся? — поражённо спросила Анайя. — Украли?

Талина не отвечала. Она сползала с инвалидной коляски, медленно-медленно, как в плохом кино. Пальцы царапали грудь, словно ей не хватало воздуха.

— Талина! — Я бросился к ней и успел подхватить. — Талина, что с вами?

Анайя вдруг схватила меня за воротник и отвесила звучную оплеуху.

— Это ведь ты, да? Ты украл? Засранец, а она тебе ещё доверяла!

— Прекратите, что вы делаете, ей же плохо...

Анайя схватилась за телефон и тут же раздражённо отбросила трубку.

— Не работает.

Хлопнула дверь — женщина побежала на улицу к автомату. Я остался рядом с Талиной, совершенно не представляя, что делать. Боялся даже шевельнуться — слышал когда-то, что потерявшим сознание людям лучше оставаться в той позе, в которой они лежат. Или нужно перевернуть человека на бок? Нет, это, кажется, только с теми, кого из воды вытащили.

— Талина, Талина, — тихо шептал я, втайне надеясь, что сейчас она откроет глаза, — вернись, пожалуйста.

Взгляд вдруг зацепился за синюю сумку, в которой она сдавала бельё в прачечную. Позавчера сумки не было — значит, вчера, когда меня не было, кто-то пришёл с доставкой.

Иджин.

В замке заскрежетал ключ. "Анайя решила нас запереть?" — не понял я, не сразу сообразив, что дверь, наоборот, открывают. Анайя влетела в комнату — и с ней какой-то мужик в спортивном костюме, будто только что с пробежки.

— Скорая помощь уже едет, — сообщила Анайя. Не мне — ему. — У вас дома найдётся кладовка или чулан, чтобы запереть вот этого, пока я ещё в полицию позвоню?

Зачем? Я так и не понял.

— Найдётся, конечно, — нехорошо прищурился спортсмен. — Отойди от неё, сопляк.

Отойти? То есть просто положить Талину на пол, как куклу? Они совсем сбрендили, оба?!

За окном взвыли сирены. Потом были люди в медицинских халатах, носилки. Какие-то сухие термины. Резанули ухо слова "сердечный приступ". Спортсмен оттащил меня в сторону от Талины, и я даже не успел спросить у врачей, как она. Выволок на улицу и двинулся к соседнему дому.

Я начал вырываться. Из рук Анайи я бы легко вывернулся и убежал, но у него хватка была железная.

— Отпустите, я знаю, кто вор!

— Это ты в полиции расскажешь, они такие байки любят.

— Но я правда знаю! Там сумка в комнате, а у него как раз вчера доставка была...

Под ногами захрупал гравий садовых дорожек. Бордовый цвет двухэтажного дома показался мне отвратительным до тошноты.

Я исхитрился и сшиб в прихожей напольную вазу для цветов — она тяжело покатилась по паркету и, словно подумав, раскололась на две неравные половины. Но этот гад даже не подумал оплакать драгоценную собственность и ослабить хватку.

На второй этаж меня буквально втащили.

— Не дёргайся, — посоветовал мужик, распахивая какую-то дверь и вбрасывая меня внутрь. — В колонии и не таких обламывали, небольшой тюремный срок парням вроде тебя только на пользу.

Для порядка я всё-таки врезал по двери пару раз. Больше для того, чтобы выпустить пар. Потом всё-таки решил осмотреться. Это была совсем маленькая комнатка на втором этаже, почти кладовка. Одно узенькое окно, за которым ничего не видно, кроме зелёных ветвей дерева. Никакой мебели, только пара пустых картонных коробок в углу. Можно сколько угодно орать, сбивать кулаки в кровь, просить, умолять, доказывать, что ты ни в чём не виноват, но всё это не прокатит. Плавали — знаем. Люди любят всё валить не на виноватого, а на удобного.

Поэтому следующие полчаса я пытался открыть окно. Плечо ныло — кажется, мне его только что едва не вывихнули. Рама разбухла и не поднималась, с неё сыпалась древесная труха. Наконец мне удалось её сдвинуть — не до конца, а так, чтобы можно было с грехом пополам протиснуться боком. Даже для тощего парня вроде меня задача оказалась нелёгкой.

Выше, чем я предполагал, намного выше. Со стороны улицы — ни карниза, ни штырей для бельевой верёвки, за которые можно было бы уцепиться. Правда, внизу растёт раскидистое дерево, но его ветки до окна всё равно не дотягиваются. Наверное, они спружинят, если я удачно прыгну.

Если не переломаю половину костей, если тонкая ветвь не выбьет мне глаза, если...

Слишком много "если".

— Твою мать, — с чувством сказал я.

Выбрался из окна — одной ногой на клятом подоконнике, одной рукой придерживаясь за край оконного проёма, толком даже не разогнуться. Ещё раз полюбовался на празднично-зелёную листву, на ряд окон в доме напротив. Совет "не смотри вниз" здесь не прокатывал. Надо знать, куда прыгаешь. Крона дерева по форме напоминает чайную чашку, надо угодить в середину, там тонких веток почти нет, а на толстых я сумею удержаться. Наверное. Как-нибудь.

Я прыгнул.

По ногам что-то ударило, падение замедлилось, под ладонями оказалась грубая кора, о которую я моментально содрал руки, но пальцы уже намертво вцепились в ветку. Так, теперь ноги. Опора нашлась довольно быстро. Через несколько секунд я рискнул открыть глаза. Упасть точно в центр не получилось, но повезло вцепиться в надёжную боковую ветку. Я осторожно выглянул из листвы. Улица была пустынной.

Значит, пока у меня есть время.

Я слез с дерева — через пару минут, когда перестали дрожать руки — и побежал через дворы и переулки, чтобы меня было сложнее найти.

Я знал, где искать Иджина. На то, что скажут обо мне Анайя, Хелена или тот сосед в спортивном костюме, было плевать. И ещё я точно знал, что Талина никогда не обвинила бы во всём меня.

Мне просто казалось, что, стоит только вернуть орден, и она обязательно поправится.

Однажды, ещё до всей этой истории с Весенней ярмаркой, мы с Иджином возвращались после доставки, забросив опустевшие сумки на плечи. На окраине замаячили заброшки. Когда-то здесь стояли самые обычные коттеджи, два или три, но потом пожар уничтожил их, а живая изгородь разрослась, быстро скрыв оставшиеся фундаменты. Кое-кто из жителей бросал там мусор, ленясь донести пакеты до контейнера в конце улицы. Как по мне, идеальное место, чтобы спрятать труп.

Иджин тогда сошёл с тротуара и исчез в кустах, видимо, рассчитывая, что я его подожду, даже если меня об этом не просить. Я пожал плечами, выудил из кармана сигареты, чиркнул спичкой, в очередной раз напомнив себе, что пора бы купить зажигалку. Хотя бы самую дешёвую, пластиковую. Ха, можно подумать, у меня есть деньки на другую.

Курить в прачечной я уже не рисковал. Хелена и правда очень боялась пожаров, и у неё была куча возможностей испортить нам жизнь. Скрыть саму привычку даже и не пытался — запах сигарет въелся в мои волосы и одежду чуть ли не с первого километра трассы. Нервно перекуривали дальнобойщики на стоянках, дым коромыслом стоял в тамбурах электричек и придорожных забегаловках, дымились недокуренные бычки на ободках вокзальных урн. К тому моменту, когда я несколько месяцев назад затянулся первой сигаретой, я уже не мыслил своей жизни без этого запаха. Поспорить с ним могли разве что "ароматы" бензина и дорожной пыли.

Иджин появился так же неожиданно, как и пропал. Просто вывалился из кустов на пару метров дальше того места, где нырнул в них. Сумка для белья на его плече топорщилась как-то по-новому. Будто в неё положили что-то небольшое, но тяжёлое.

— Идём? — спросил я, отбрасывая окурок.

— Идём. — Иджин первым двинул к освещённой фонарями улице.

— Что так долго? Очередную жертву закапывал? — Мне вспомнились собственные мысли об идеальном месте для тайного захоронения.

— Не-а, клад искал, — неразборчиво отозвался Иджин. Когда мы вернулись в подвал, оказалось, что в сумке у него болтается початая бутылка дешёвого виски. Всё верно, если на наше курение за стенами прачечной Хелене было плевать, то за пьянку она могла и вломить. Так что на месте Иджина я бы тоже не стал держать бутылку в рюкзаке, есть шанс случайно нарваться. Он предлагал выпить и мне, но я не рискнул. С пивом и вином успел к тому времени познакомиться довольно близко, а вот виски могло меня и свалить.

Потом меня ещё раз занесло в тот район, и я решил посмотреть, куда лазил Иджин. За кустами оказалась непролазная грязь. Подсушить это болото не могло даже выглянувшее солнце. Чуть дальше — неглубокий замусоренный овраг. Почерневший от копоти фундамент понемногу крошился. Внутри было почище — только земля и несколько чахлых островков прошлогодней травы. Случайный человек не обратил бы внимания на остатки дома, но я знал, что ищу, и довольно быстро обнаружил расшатавшиеся кирпичи в углу, а за ними — углубление размером с коробку для обуви. В тайнике Иджин прятал уже знакомую мне (или точно такую же) бутылку с виски и плотно заклеенный скотчем пакет с травой. То, что нельзя было держать в подвале прачечной.

Разумеется, я ничего не собирался оттуда брать или говорить Иджину, что вычислил его захоронку. Мне просто было интересно проверить свои догадки.

А потом он пристал к девушке, я врезал ему, он мне, мы оказались в участке — и всё это стало неважно.

Но теперь я знал, где искать.

Иджин был там. Сидел на остатке кирпичной стены, попивая пиво из жестяной банки. На его чёрной майке вызывающе блестел орден.

— Отдай, — сказал я, требовательно протягивая руку. — Ты всё равно его не продашь, только на слом. А золота там слишком мало.

— Много ты понимаешь, — пожал плечами Иджин. — Даже если на распил нужному человеку — это такие деньги, какие тебе и не снились. Золото, не фигня какая-нибудь.

— Ну ты и мразь, — выдохнул я сквозь стиснутые зубы. — Гнида.

Надо было бить, но меня вдруг будто парализовало. Руки дрожали от желания вмазать по самодовольной Иджиновой роже, а тело не слушалось. Иджин допил последний глоток из банки, смял её и отбросил в кусты. Поднялся, неторопливо подошёл ко мне, окинул оценивающим взглядом, словно увидел в первый раз.

— Может, тебя с собой взять? Я всё равно валить из города собирался. А ты вроде не дурак. И драться умеешь, я тогда вообще от тебя ничего подобного не ждал.

И он по-приятельски хлопнул меня по плечу, будто ничего не было. Будто Талина не осела на пол, расширившимися глазами глядя в никуда. Я ударил его головой в лицо, как в кино. Кажется, сломал или просто разбил нос, потому что Иджин охнул, закрывая лицо рукой, и между пальцев просочились капли крови. Его секундного замешательства мне хватило, чтобы вцепиться в орден и рвануть его на себя. Цепочка не лопнула, а я оказался слишком близко к Иджину. Получил короткий удар в живот и скорчился на земле. Иджин закинул на спину рюкзак, собираясь уходить. Я выбросил вперёд руку, цепляясь за один из пижонских ремешков на его штанах, этот ублюдок поскользнулся и рухнул в грязь. Поднялся на четвереньки. Я вновь бросился на него, на этот раз со спины, цепочка ордена опять попалась мне под руки. Может, раз она не рвётся, удастся хотя бы придушить Иджина. Он захрипел — звенья вдавились в горло, чётко отпечатавшись на коже. Иджин вдруг дёрнулся, сбрасывая меня. Теперь он разозлился всерьёз и не собирался просто так повернуться и уйти. Я увидел над собой его искажённое яростью лицо. Получил по зубам, едва не взвыв от боли.

Прямо перед глазами закачался орден — измазанный землёй, захватанный нашими ладонями. Я сжал его в кулаке, даже не ощутив, как острые лучи впиваются в кожу. Почти сразу же в ухе зазвенело от очередного удара.

И тут цепочка наконец порвалась. Судя по ощущениям — сразу в двух местах, и несколько звеньев тут же утонули в грязи. Иджин даже не сразу понял, что произошло — он просто отшатнулся, когда цепь ободрала незащищённую шею, и я успел вскочить. Во время всей этой возни мы оказались слишком близко к краю оврага. Я даже не удивился, когда земля под ногами вдруг поехала куда-то в сторону и вниз. Куст, в который я попытался вцепиться, выскочил из неё легко, как вилка из розетки.

Второй раз за день куда-то падаю.

В себя я пришёл на дне, на куче пустых бутылок, жестянок из-под пива, гниющей бумаги и ещё какой-то гадости. "Орден!" — мелькнула паническая мысль, и я зашарил вокруг себя, раскапывая слежавшийся мусор. Может, Иджин спустился и подобрал его, пока я валялся в отключке? Нет, вряд ли прошло больше пары минут. Справа блеснуло тусклым золотом, и я, даже не пытаясь нормально встать, рванулся на этот блеск. Схватил, торопливо очистил пальцами от налипшей грязи. Засунул награду в карман джинсов и посмотрел наверх. На краю оврага, там, где цеплялись за осыпающуюся землю чахлые кусты, никого не было. Наверное, Иджин решил, что я убился, упав с такой высоты, и решил не рисковать, разыскивая добычу. На всякий случай я подобрал вытянутый осколок оконного стекла, похожий на нож, и, оскальзываясь, полез наверх.

Выбравшись, зачем-то оглянулся на сломанные ветви кустов — ничего себе просека осталась от моего падения — и рванул к городу.

— Талина! — Я вбежал в палату, сжимая в руке разорванную цепочку ордена. И замер на пороге, увидев, как врач опускает на её лицо белую простыню.

— Талина!! — Оттолкнул попытавшуюся схватить меня медсестру и, как был грязный и мокрый после драки, бросился на кровать, обнимая сквозь ткань застывшее тело. — Талина, не надо!

Кому не надо, что не надо? Почему именно эти слова сорвались с языка? Не знаю, сколько я пролежал так, уткнувшись лбом в её колени, ниже которых не было ничего, только смятая простыня. Кто-то хватал за плечи, пытаясь увести, я только крепче вжимался в постель, и меня оставили в покое. Не знаю, сколько времени я проплакал.

Когда я поднял голову, солнце за окном уже садилось за крышу соседнего больничного корпуса. Я встал и откинул с лица Талины простыню. Смерть не изуродовала её, не смогла. Опущенные ресницы, полуоткрытые губы...

У кровати валялся орден с разорванной цепочкой, который почему-то никто так и не догадался поднять. Я подобрал его и положил на тумбочку в изголовье.

— Идём. — Анайя подошла неслышно. — Ты ей уже ничем не поможешь, только растравишь себя ещё больше.

— Иджина поймали? — тупо спросил я. Хотя откуда ей знать.

— Нет. — Анайя покачала головой. — Хелена подняла шум, когда он сегодня не пришёл на работу к назначенному времени, мы вспомнили, что ты говорил про график вчерашней доставки. Знаешь, Дэй, я должна перед тобой извиниться. Я думала, это ты взял орден. Просто ты столько времени проводил с Талиной, знал, что где лежит...

— Потому что у меня морда южная? — грубо уточнил я.

— Нет, не поэтому... — поспешила оправдаться она, и я понял, что попал в точку. Хотя какая теперь разница.

Мне суждено было ещё раз увидеть Иджина. Это было в ту холодную осень, когда туман по утрам накрывал наш палаточный лагерь, и казалось, что за его стеной нет вообще ничего. Вылезешь из нагретого спальника — и так и будешь бесконечно брести сквозь белёсую муть.

Потом вовремя не подъехал грузовик с продовольствием. Мы отправились навстречу. Машина оказалась разграблена и сожжена, водитель убит. Дождей не было последние несколько дней, умеющие читать следы в группе нашлись. Мы ещё не привыкли, что даже в момент гибели мира находятся люди, готовые урвать напоследок кусок, за нашими спинами оставались голодные беженцы. Если честно, мы порядком озверели. Банду зажали у ручья, в лесу. Там было что-то вроде площадки для пикников, кострища, скамейки, выкрашенные в яркий цвет веранды. Наверняка детский лагерь рядом.

Никто даже не заикался о переговорах, не предлагал сдаться.

В траве виднелись ящики с яркой маркировкой, с того самого грузовика.

Я не узнал его в мешанине грязных курток, когда автомат бился отдачей в моё плечо. Не узнал и тогда, когда несколько человек метнулись в чащу, но упали в траву, подрубленные чьей-то очередью.

Зато без труда отличил среди прочих, когда мы закапывали трупы. Он лежал на спине, демонстрируя небу грязную белую футболку под расстегнувшейся курткой. Синие глаза широко распахнуты, рот приоткрыт, ко лбу прилипли сосульки светлых отросших волос.

— Знал его? — спросил Стэн, когда двое бойцов подхватили тело за руки и за ноги и опустили в яму.

— Немного. Редкостная была сволочь.

Я бы очень хотел сказать, что мы столкнулись лицом к лицу и успели обменяться парой фраз. Что-то вроде:

— Убьёшь меня?

— Казню как преступника.

Но на самом деле я даже не знаю, чья пуля его убила.

Наверное, так лучше для всех.

Талина-Талинка...

Дэй.

Сейчас.

Я единым духом взлетел по лестнице на четвёртый этаж и огляделся в поисках нужной квартиры. Типовый чистый подъезд, ничего необычного. Постучал по дверному косяку.

Элли была дома — немного сонная, в домашнем халате, с распущенными, чуть взъерошенными волосами.

— Привет.

— Привет. Как ты здесь оказался? — Кажется, моё появление заставило её окончательно проснуться. — Не думала, что ты придёшь.

— Хотел попрощаться.

— Ты надолго? Может, тебе чаю сделать? — предложила Элли.

— Да нет, не стоит заморачиваться. Я на минуту заскочил.

— Ты хоть на кухню пройди, чего на пороге разговаривать.

Кухня, как и в большинстве известных мне квартир, оказалась прямо по коридору. Из рюкзака я вытащил несколько банок тушёнки и кулёк с домашней карамелью из жжёного сахара. Слова не шли на ум.

— Это тебе, — неуклюже выдавил я.

— А ты как же? — Элли несколько испуганно воззрилась на получившийся натюрморт.

— Это доппаёк. Нам его выдают перед каждым заданием на тот случай, если оно затянется. А карамель делает одна наша соседка и потом всех угощает. Так что мы не умрём от голода.

Вот как уговаривать, если она сейчас откажется?

— Вы выполнили своё задание?

— Да, выполнили, — уклончиво отозвался я: не хотелось тащить на эту маленькую уютную кухню, залитую тёплым электрическим светом, ничего из воспоминаний о тёмном подземелье, пропахшем безумием.

— Ты и твоя жена, да?

Ответить я не успел.

— Мам? — спросил требовательный детский голосок из-за двери. — Мама?

Дверь распахнулась, и на пороге нарисовалось трогательное существо трёх лет от роду, такое же светлоглазое и рыжее, как сама Элли. Девочка несколько опешила, увидев незнакомого человека в форме, но прошла на кухню и решительно потянула мать за полу халата.

— Ты почему не спишь, солнышко? Ещё рано. — Элли подхватила дочку на руки.

— Не хочу, — серьёзно заявил ребёнок.

— Как тебя зовут, чудо? — спросил я.

— Тира. — Рыжая головка склонилась матери на грудь. — А тебя?

— А меня — Дэй.

Стоящая на плите кастрюлька зашипела, её содержимое океанской волной плеснуло через край.

Элли неожиданно передала девочку мне.

— Дэй, посиди с ней в комнате, я сейчас. Тира, покажи дяде свои игрушки.

"Предупреждать же надо", — подумал я, осторожно обнимая мелкую, которую совершенно не волновало, что её держит на руках кто-то чужой.

Наоборот, Тира сразу же вцепилась в мою косу и отпускать её явно не собиралась.

В комнате оказалось не так много мебели: письменный стол, одинокая книжная полка на стене, диван и детская кроватка. На полу ковёр — неслыханная роскошь по нынешним временам. Линялый, блёклый, но всё ещё пушистый — чтобы ребёнку не пришлось играть на холодном полу.

До игрушек так и не дошло. Когда через пятнадцать минут Элли вошла в комнату, Тира сосредоточенно расплетала мои волосы. Маленькие пальчики путались в длинных прядях, так что в возможностях Тиры "потом сделать как было" я сомневался.

— А ты неплохо смотришься с детьми, — вдруг рассмеялась Элли.

Я неловко вскочил — коса, которую здорово растеребила Тира, сдала последние позиции, и моя грива рассыпалась по плечам и спине.

— Вижу, вы поладили.

— Никогда не думал, что ко мне будут тянуться дети.

— Дети сразу чувствуют доброго человека. Взрослым бы такой талант.

Молчание повисло в воздухе липким киселём.

— Когда ты уезжаешь?

— Сейчас. Машина уже во дворе, я попросил заехать по пути. Элли, если тебе или Тире понадобится помощь, — я нашёл в кармане сложенный вчетверо лист бумаги и обломок карандаша, чтобы оставить адрес, — пиши, ладно?

— Ладно. Я провожу тебя.

В коридоре Элли долго смотрела, как я шнурую ботинки и наспех собираю в хвост волосы.

— До встречи?

— До встречи. — Она материнским жестом положила руку мне на плечо. — Дэй, знаешь, на твоём месте я бы подумала о детях, уж больно хорошо ты с ними ладишь.

— Ээээ... Мы подумаем, — тихо выдавил я, потому что до этого момента такая мысль просто не приходила мне в голову.

Она покачала головой.

— И всё-таки, каким же красивым ты стал.

Рин открыла глаза, когда я забрался рядом с ней на заднее сиденье. Оглядела меня, лохматого и слегка помятого после возни с Тирой, придвинулась ближе и положила голову мне на плечо.

— Теперь точно домой? — обернулся к нам водитель.

Я кивнул.

— Домой.

Этот путь — тоже чья-то струна...

Джем

Рин.

Как и большинство подростков, выбравших себе кумира, Эрн искренне верил, что его подражания никто не замечает. На самом деле видно было за километр. И отрастающие волосы, которые мальчишка наотрез отказывался стричь, и подхваченные словечки и поговорки: "черепаший экспресс", "то ли ржать, то ли плакать".

— А Дэй крут, — выдал он как-то, сидя на нашей кухне. Разумеется, самого Дэя в этот момент рядом не было, он выскочил вынести мусор: рыжий уже не в том возрасте, когда у мальчишек считается нормальным в открытую восхищаться кем-то из старших парней.

— Почему ты так решил?

Чистка пистолета — дело ответственное, но от неё пришлось оторваться, чтобы сделать заглянувшему в гости парню чай. Теперь мои пальцы пахли сухими травами и оружейным маслом. Так мы и сидели по разные стороны стола: Эрн с большой кружкой и я с белой тряпицей, на которой покоились аккуратно разложенные детали.

— Он спокойный, — задумчиво протянул Эрн, явно подбирая слова, — стреляет хорошо. Ему плевать, что про него подумают или скажут.

Дэй — спокойный? Неужели кто-то и правда так думает? Не может быть, чтобы только мы со Стэном замечали за ним язвительность и тщательно сдерживаемый азарт. Ржавчина научила его спокойствию в бою, потому что необдуманные поступки могут слишком дорого обойтись всем остальным, но бой — это не вся жизнь. В остальное время он часто валяет дурака, может прогуляться по парапету полуразрушенной набережной, подначивает на спор других парней с Базы. Так уж получилось, что его настоящее детство не было детством вовсе.

— Не будь он крутым, он не дожил бы до своих лет. — Я постаралась загладить цинизм фразы доброжелательной улыбкой. — Некоторые жизненные обстоятельства к тому располагают.

— Он ведь сбежал из дома, да? Почему?

— Спроси у него. — Затвор пистолета с характерным щелчком становится на место. — Если захочет, то обязательно ответит.

Или не ответит, зато завалит Эрна историями, смешными и страшными, лишь упомянув о причинах, побудивших его навсегда оставить родной дом за поворотом. Не то чтобы Дэй не любил принимать чьё-то сочувствие — скорее, он разрывался между желанием выкинуть прошлое из головы и пониманием, что без этого прошлого, без километров пройденных дорог не было бы его самого. Что-то случилось тогда на одной из бесчисленных трасс, где-то между заправок, мотелей и городов с незапоминающимися названиями. Что-то, из-за чего он до сих пор замирает иногда у окна и спрашивает: ты знаешь, что я убил человека?

Не все воспоминания причиняют боль, но где-то среди развесёлых баек, историй о странных людях и дорожных легенд притаилось и это.

— А ещё ты красивая, но тебя никто не пытается отбить.

Меня согнуло от смеха. Так, хорошо, что пистолет уже вычищен и собран, а то какую-нибудь мелкую деталь я бы точно не удержала.

— Эрн, где ты рос, что считаешь девушку признаком успешности парня? И правда думаешь, что меня не пытаются склеить, потому что боятся Дэя?

— А почему ещё?

Дэй в образе одинокого волка, всегда готового к схватке с любым желающим оспорить его право... Интересно, право на что?

Да, а с мальчишкой надо что-то делать. Очень хочется сказать "воспитывать", но я не очень люблю это слово. Ладно, боги и демоны с ними, со словами.

— Потому что во мне видят прежде всего товарища. И мой выбор уважают. Как и выбор Дэя.

Судя по лицу Эрна, эту мысль он честно постарается обдумать. Возможно, даже пожертвует ради этого несколькими часами сна.

— Чем занимаетесь? — Дэй запихнул опустевшее мусорное ведро под раковину, сполоснул руки под краном и потянулся за стоящей на полке кружкой.

— Биологией. — Я перелистывала самодельную тетрадь, сшитую из сложенных вдвое альбомных листов. Почерк у Эрна был крупный, не слишком красивый, но разборчивый, однако его размашистым конспектам на нелинованных желтоватых страницах скоро станет тесно.

Обычные тетради, блокноты и записные книжки с началом Ржавчины стали редкостью. Как и разноцветные ручки, которые когда-то можно было купить в киоске на первом этаже университета.

— Ага. У темноволосых родителей может родиться светловолосый ребёнок, если кто-то из предков был блондином. — Эрн захлопнул потрёпанный учебник. — Это же просто.

Конечно, просто — после того, как мы в прошлый раз исчертили схемами два листа. Но Эрну не терпелось похвастаться.

— Что, серьёзно? — Дэй удивлённо вскинул брови. — Мне всегда казалось, что тёмные волосы напрочь перебивают любой другой цвет.

— Ну вообще да, — подтвердила я, — но минус на минус даёт плюс. Мой отец был блондином, так что у нас с тобой вполне может получиться сын или дочь со светлыми волосами.

— Не знал. Запомню. — Дэй в задумчивости накрутил на палец иссиня-чёрную прядь, выбившуюся из небрежно стянутого хвоста.

— Что, правда не знал? — обалдел Эрн.

— Правда. Я из дома дёрнул раньше, чем мы на биологии до этой темы добрались, а потом мне как-то учебники не попадались, — и добавил, с явным удовольствием наблюдая, как у Эрна вытягивается лицо: — Надо, что ли, твои почитать для общего развития.

Когда Эрн надевал куртку в коридоре, я заметила торчащий из его кармана чёрный лоскут банданы — новый, яркий, не успевший полинять от частых стирок или выгореть. Готова поспорить, он стянул её с головы перед тем, как войти в дом, и снова повяжет, едва окажется на улице.

Тяжело разрываться между подражанием и жаждой индивидуальности, согласна.

...В комнате светло. И я даже не сразу поняла, почему настолько светло. Рука против воли потянулась к лежащему под подушкой ножу, изменившийся мир вдруг показался непривычным и потому опасным.

Снег.

Снег за окном, снег на карнизе, снег на ветвях деревьев на другой стороне улицы. Снег на крышах соседних домов.

— Дэй! Дэй, проснись!

Он вскочил с постели, отбрасывая одеяло.

— Что... Быть не может...

Было.

Сколько миновало бесснежных зим с морозами, сковывавшими пыльную землю. Мы совсем забыли, что бывает иначе. Я открыла окно и сгребла в ладони непостижимую белизну.

Холодная. Настоящая.

— Идём на улицу.

Мы торопливо одеваемся и бежим вниз. Ноги тонут в снегу почти по щиколотку.

— Искать теперь полковнику на всю нашу банду зимний камуфляж, — неожиданно заявляет Дэй. — И снегоуборочную технику откуда-то выкапывать.

— Ну, полковник точно выкопает, — не стала сомневаться я. — Или отправит весь свободный народ с Базы дороги расчищать.

— Ты знаешь, я даже не расстроюсь. — Дэй опускается на колени и осторожно, как живую воду, зачерпывает девственно-белый снег.

Крупные снежинки нестерпимо ярки на его чёрных волосах.

— Всегда любил снег и ненавидел песок. На юге зимы слишком короткие и тёплые. А я с самого детства мечтал попасть под настоящий снегопад. С тех пор, как увидел его в кино.

— Ты мне об этом не рассказывал. — Я осторожно стряхнула снежную шапку с ветвей молодого деревца, а то ещё сломаются под такой тяжестью.

— Да рассказывать особо нечего. То, что выпадает, тает почти сразу же. И до весны — грязь. Потом всё высыхает, и только песок и чёрные тени. Небо выгоревшее. Ничего красивого, в общем.

На работу мы вышли в гражданском. Снег не спешил таять, а что-то более глупое, чем прятаться на фоне зимнего пейзажа в камуфляже лесной расцветки, сложно себе представить.

Эрн разгребал сугробы у штаба. Эксплуатируют мальчишку, как я погляжу. С другой стороны, чем больше у него обязанностей, тем меньше времени на небезопасные выходки.

— Привет, — взмахнул рукой рыжий.

— Привет, — отозвалась я. — С первым снегом тебя.

— Было бы с чем поздравлять, — пробурчал подросток. — Тяжёлый, мокрый.

— Что б ты понимал. — Дэй наклонился и скатал снежок. — Знаешь, сколько лет я мечтал сделать что-то подобное?

Снежок отправился в полёт и белой кляксой разбился о дерево.

— Учись, мелкий.

Второй снежок догнал нас почти у входа в штаб. Мягко ударился о плечо Дэя, осыпал куртку белыми крупинками. Эрн, воткнувший лопату в сугроб, запоздало просчитывал последствия своей шалости. Кажется, он метил в столб крыльца, но слегка промахнулся.

— Парень, — счастливо улыбнулся Дэй, — ты даже не представляешь, как влип.

Ответный снаряд угодил Эрну в живот. Мальчишка недоверчиво уставился на снежные комочки у своих ног. Чистильщик, которому положено быть суровым и опасным, кидается снежками, как же так. Потом присел и принялся катать в ладонях новые боеприпасы. Я благородно встала на сторону Эрна.

Остановило нас минут через двадцать вежливое покашливание полковника, который вышел на крыльцо покурить.

— И что же тут происходит?

— В снежки играем, — честно отозвались раскрасневшиеся парни.

— А-а... Ну и кто выигрывает?

— Пока ничья.

Когда за полковником закрылась дверь, Дэй согнулся в беззвучном приступе хохота.

— Ты чего?

— А представь, кто-то бы промазал и угодил в оконное стекло? Как в школе... Интересно, что такому счастливчику светило бы?

Мы с Эрном невольно прыснули.

На полувоенной Базе, в окружении пулемётных вышек, посреди искорёженного Ржавчиной мира получить наказание за разбитое снежком окно...

Это и вправду было бы забавно.

...Кто-то предрекал, что снег не пролежит и пары дней. Кто-то в почти благоговейном восторге касался нижних веток деревьев, побелевших и отяжелевших после снегопада. Кто-то умывался снегом — и нельзя было понять, откуда взялись мелкие капли воды на лицах, от растаявших снежинок или потому, что человек не смог сдержать слёз.

Весны ждали как чуда. Обязательно должно было случиться что-то необычное, раз уж впервые за столько лет выпал снег.

Так и вышло. Весна оказалась живой — с ручьями талой воды, бегущими по тротуарам, с уцелевшими птицами. Дерево под нашим окном выбросило тонкие листочки, хрупкие как предрассветный сон, и я впервые подумала, что однажды оно дорастёт до нашего этажа, и его ветви будут стучать в стекло.

Весна обещала перемены.

Дэй.

Всеобщий сбор объявили неожиданно, впервые за последние три или четыре года. Кто явился на него прямо с задания, сдав в оружейку автомат и едва успев поесть, кто приехал из дома, как мы с Рин. Зимой зачисток было мало. Лазить по утонувшим в сугробах развалинам довольно опасно: наступишь на засыпанную снегом яму — и привет. Хорошо, если внизу не окажется ничего вроде арматуры или бетонных плит. По весне грунтовые дороги размыло, у входа многие долго оттирали ботинки, чтобы не натащить грязи в зал. Но никто не жаловался — в лужи и мокрый асфальт, как в зеркало, гляделось небо, серо-синее, весеннее. Настоящее.

Низкая сцена актового зала пока пустовала. Судя по тёмному пятну на выгоревшей стене, когда-то её украшал государственный герб, потом испарившийся неизвестно куда. Наверное, когда-то здесь принимали присягу. Интересно, каково это — произносить слова клятвы, впервые в жизни держа в руках оружие? Вообще — каково держать в руках оружие, зная, что через год ты спокойно с ним расстанешься и отправишься пить пиво и клеить девушек? Не представляю.

Я вытащил из кучи стульев один, уселся на него задом наперёд. "Выпендрёжник", — ясно читалось во взгляде Стэна. Я пожал плечами: ну нравится мне так сидеть, что поделаешь.

Зал понемногу заполнялся народом. Рин отложила захваченную из дома книгу. Полковник поднялся на сцену. Не было в этом человеке таланта проводить официальные заседания. Вообще не было, ни на грош. Всякие срочные собрания, инструктажи перед отправкой на задание — это запросто. А вот выступление перед большой аудиторией с подведением итогов — нет. Странно, конечно, осознавать, что непрошибаемый полковник тоже может иногда чувствовать себя неуютно. Но все мы не без слабостей. Стэн не любит вспоминать годы службы на Островах. Рин сожалеет о последнем разговоре с отцом. Я никак не могу выбросить из головы ту историю семилетней давности. Причём дело не в чувстве стыда (испытывать вину, за то, что мне пытались засадить нож под ребро — нет уж, увольте), просто...

— Необходим рейд в южные регионы, — полковник не стал тянуть. — Здесь обстановка уже более-менее стабильна. А что творится там, никому неизвестно. Мы не будем включать в экспедицию семейных и занятых на важных работах. Списки ещё уточняются. Добровольцам буду только рад.

Опаньки! Что-то такое должно было случиться. Всё-таки разорванная на кусочки страна, больше похожая на лоскутное одеяло из диких территорий, ждущих очереди на восстановление районов, островков цивилизации и белых пятен — штука довольно сложная в управлении. Молчу о том, что все экономические связи после Ржавчины накрылись медным тазом. Это даже я со своим незаконченным школьным образованием понимаю. Как должна болеть голова у тех, кто отвечает за бардак (вернее, за превращение его во что-то осмысленное), мне даже представить страшно.

Юг... Там, где не бывает снега, где ползут по улицам городов длинные тени от домов, где стучится в берега ненавистное мне тёплое и грязное море.

Я оглянулся на Рин. Она кивнула. Списки добровольцев составляли тут же. Когда мои имя и фамилия появились в неровном столбике, я вдруг понял, что натянутая где-то внутри струна ослабла. Вот только что маялся какими-то невнятными вопросами про прошлое, настоящее и чувство вины — и всё. А ещё через миг я понял, что эта струна была словно протянутая сквозь меня дорога. И уходила она на юг.

Рин.

Собирались быстро и деловито. Оборудование, которого не нашлось на складах, привезли за пару дней. Колонна из трёх грузовиков. Большие армейские палатки. Автоматы. Сухпайки с запасом, груз медикаментов — всё это на случай обнаружения выживших. Ещё надо упаковать личные рюкзаки. Ключи от квартиры мы отдали Эрну, наказав поливать одинокий цветок на окне и разрешив брать любые книги.

— Дэй, — я проверяла по карманам необходимые мелочи, — что ты надеешься там найти?

— Честно? Не знаю. С одной стороны, это мой дом. С другой — надоело бегать от собственного прошлого. Привести эту территорию в порядок, пусть люди живут, где жить можно. Да и каждое белое пятно на карте — потенциальная опасность. — Дэй загнал в пистолет обойму. Недовольно повёл плечами под новой, необмявшейся ещё курткой песочного цвета — именно такую форму нам выдали взамен привычного камуфляжа.

— Кажется, я начинаю бояться.

— Неужели меня? — Улыбаться у Дэя всегда получалось обворожительно. — Вот это новость.

— За тебя.

— А я везучий, Рин. — На этот раз улыбка вышла невесёлой. — Я просто до неприличия везучий, как будто судьба для чего-то бережёт. Вот и будем эту удачу на всех делить.

Последнюю ночь перед дорогой мы провели на Базе. Развели несколько больших костров; откуда-то появилось вино. Всем досталось разве что по глотку, ну так перед выездом на задание много пить и не стоит. Говорят, в старые времена, прежде чем отправиться в дальний путь, всегда устраивали посиделки — отгоняли весельем неприятности, сторожили пугливую дорожную удачу, чтобы не сбежала, пока все спят.

Хорошая традиция, мне определённо нравится. Хотя, если честно, эту ночь хотелось бы разделить на двоих с Дэем и провести совсем по-другому.

Но от костра уже слышался тихий перезвон гитарных струн, хрипловатый мужской голос что-то напевал. Дэя тоже скоро потянут в этот круг, рассказчика лучше него сложно найти.

Праздники прихода весны когда-то были у всех народов. Считалось, что на переломе от холода к теплу мир оживает, жизнь торжествует над смертью. А потом начинались всякие полевые работы. Забавная аналогия. Надо Дэю рассказать, ему должно понравиться.

Что ж, значит, будем жечь костры и петь песни.

Я потянула резинку с волос, коса рассыпалась крупными прядями. Жаль, до цветов ещё далеко, венок сплести не из чего. Да и разноцветные деревянные бусы, которые принято дарить друг другу на такие праздники, нигде не достать.

— Говорят, в ночь летнего солнцестояния на перекрёстках прорастает чёрная трава. Только собирать её нужно, одевшись в чёрное и скрыв лицо.

— Зачем?

— Чтобы тебя не выследили. — Дэй не уточняет, кто именно. — Срезать её можно только ножом, попробовавшим твоей крови. В принципе, наверное, можно просто палец им порезать. Но весь фокус не в том, чтобы её набрать, а в том, чтобы до дому донести. Потому что за спиной будут спрашивать, умолять, просить. И не какие-то бестелесные голоса, а отец, мать, сёстры с братьями. Если обернёшься, то всё, пропал. Что ты был, что тебя не было.

Странно, обычно в историях Дэя говорится о призрачных автомобилях, таинственных развалинах и проклятых городах, в которых можно случайно остановиться, чтобы заправить машину или купить поесть — и заплутать навеки. А тут седая древность.

— И на кой столько сложностей?

— Чёрная трава открывает дороги.

— Какие?

— Об этом в истории ничего не сказано. Только то, что несколько травинок нужно бросить перед собой на дорогу. Можно на тропинку в лесу, можно на трассу.

— А может, из неё косяк лучше свернуть? — хохмит Эвретт. — Тогда точно столько дорог откроется...

— Может, и откроется, — в свете костра хорошо видно, что Дэй лукаво улыбается, — но я бы не стал курить волшебную траву. Даже если учесть, что обычная меня не берёт.

Эвретт удивлённо присвистнул.

— Что, правда совсем не берёт?

— Совсем. Я знаю, что с первого раза мало кого вштыривает, но меня и со второго не пробрало. И ещё пара лёгких вещиц, которыми уличные ребята закатываются. В общем, всё, что пришлось в жизни попробовать, не подействовало. Я даже курить очень легко бросил, за пару недель.

Я подошла ближе и положила руки на плечи Дэю.

— А меня тоже не берёт. Когда я училась в школе, мне посоветовали успокоительное. Ну, знаешь, экзамены, проблемы с одноклассниками, стрессы. Оно не помогло.

— Когда вы уже поймёте, — Стэн поднёс к губам жестяную кружку, на дне которой плескалось тёмное вино, — что самое большое чудо из всех, с какими вам пришлось столкнуться — вы сами.

Дэй.

— Как считаешь, что нас там ждёт? — Стэн стоит, прислонившись к стене казармы, и смотрит на пылающие вдалеке костры. Когда решали, кто возглавит экспедицию, выбор почти сразу пал на него. Возражений почти не было. Он чистильщик, и при этом толковый офицер и организатор. Не полковника же с Базы срывать.

Я пожал плечами.

— Развалины. Кости. Злые чудеса.

Он хмыкнул. Я обернулся в сторону костров — там слышался смех, там меня, скорее всего, уже разыскивала Рин. Зачем Стэну этот разговор?

— Ты никогда не думал, что нас взяли на заметку? Всех? — криво усмехнулся командир. — Поверь, наверху хватает людей, которым есть дело до всего, без них не существует ни одно государство. Так что наши фамилии и клички уже давно взяты на карандаш теми, у кого заготовлен план действий на любую угрозу, включая вторжение инопланетян и гибель правительства в полном составе. Ты думаешь, кому нужны наши отчёты? Полковнику? Те части, которые описывают состояние территории и объектов — да, ему. А остальное? Зачем рассказывать про наши впечатления, ощущения? Что это за сочинение на тему?

Если честно, меня никогда не тянуло размышлять о таких вещах. Я привык быть один. Потом появилась Рин. Потом я оказался окружён людьми — сначала беженцами, которым нужно было помогать, потом другими чистильщиками и бойцами с Базы. Но то ли из-за работы, то ли из-за долгих лет одиночества я по-прежнему считал себя вольным стрелком, который делает своё дело, а начальству только докладывает о результатах. И меня никогда не интересовало, кто курирует работу чистильщиков на самом верху.

— Может, они надеются создать методику обучения?

— Может, но тогда этим тоже занимаются молчаливые люди, берущие всё на карандаш. Что бы ты там ни натворил в прошлом, сейчас у серьезных ребят из серьёзных организаций на тебя несколько больше, чем пара украденных автомагнитол.

— Не автомагнитол. Шоколадных батончиков. Есть, знаешь ли, очень хотелось.

И превышение пределов необходимой самообороны. Хороший послужной список выходит.

— Да неважно. Меня это не шокирует, знаешь ли. Я тебя слишком хорошо знаю. И я видел детей Островов. Они были куда жёстче. Уж извини, если подпортил тебе имидж.

— Вспоминаешь? — спросил я.

— Каждый год. Вы с Рин похожи на них, ты в курсе? Куда больше, чем наши южане.

— Да, мне говорили.

— Я попал на Острова сразу после офицерского училища. Поступать решил из-за отца, он там воевал. Так что, если бы меня не отправили служить туда, я бы сам попросился. Тамошние жители поклонялись богу-мечу. Кто-то даже специально переспрашивал: не воину? Мечу? Ну да, именно мечу. Воплощение оружия, идеальный защитник. Он им не помог. — Гордости в этой фразе не было ни на грош. — Когда наши захватили Острова, они не собирались закрывать святилища. Островные сделали это сами. Не хотели поклоняться умершему богу.

Стэн безнадёжно махнул рукой.

Интерлюдия

Местные часто оглядывались на него, но быстро отводили взгляд. Не стоит пялиться на солдата армии, которая совсем недавно была вражеской. Стэн разительно отличался от них — светловолосый, сероглазый, светлокожий. Последнее отличие, правда, здешнее солнце очень быстро свело на нет, зато коротко остриженные волосы выгорели почти добела.

"Где вы, там граница, - не уставали повторять ему люди при больших чинах и погонах, отвечавшие за размещение контингента войск на Островах. - Только ваше присутствие гарантирует лояльность местного населения. Помните, что вы здесь чужие".

Стэн говорил то же самое своим бойцам в перерывах между марш-бросками и тренировками, но неизменно добавлял: "Но должны стать своими, если хотим остаться здесь надолго".

Их не любили. Периодически на стенах ближайших к части домов появлялись оскорбительные надписи, через пару лет ставшие понятными без перевода. Их замазывали, они появлялись вновь и вновь, на не успевших выгореть квадратах свежей краски. Мелом, углём, жирным чёрным фломастером. Этим в основном занималась молодёжь, старшие обсчитывали или обвешивали на базаре, с непроницаемым лицом врали в ответ на самый простой вопрос.

Те, кому недавно исполнилось семнадцать-восемнадцать, могли спровоцировать драку или напасть в тёмном переулке с ножом. Даже страх наказания их не останавливал. Стэн не винил молодых островитян. Наверное, будь он на их месте, тоже хищно щурил бы глаза и носил в кармане нож.

- Эй! — Стэн помахал рукой старику в коричневом костюме. По счастью, возглас был интернациональным. Старик терпеливо дождался, пока молодой офицер вскарабкается на холм. Вход в древнюю постройку за его спиной скрывала буйная растительность.

- Доброго вам дня. - Местный язык давался с трудом, слова не желали подчиняться. Стэн подозревал, что говорит с режущим ухо акцентом, но ничего поделать с собственной речью не мог. - Могу я поговорить с вами?

- Отчего бы и не поговорить? - Дед, собравшийся было уходить, опустился на камень.

- Мы хотели бы устроить на этом поле, - Стэн кивнул в сторону расстилающейся у холма равнины, - тренировочный лагерь. Это возможно?

- Вам всё можно, - отозвался старик, и впервые в его голосе мелькнула нота враждебности.

- Я узнавал в правлении - земля принадлежит городу. А потом увидел храм на холме, и подумал, что это место для кого-то может быть важным. Место для праздников или что-то в этом роде.

- Для праздников... - протянул старик. - В Ночь Мечей здесь горели сотни костров, и молодые воины сходились показать своё искусство. И пролить кровь было нельзя — Смотрящий не любил братоубийства.

Стэн не был уверен в том, что "Смотрящий" получилось перевести правильно. Получалось что-то вроде "знающий" или "защищающий". Так уж вышло, что в языке островного народа эти слова были однокоренными.

- То есть здесь проводятся религиозные праздники, я правильно понял?

Старик не шелохнулся, так и сидел, изображая статую и прикрыв раскосые глаза коричневыми морщинистыми веками.

Стэн уже собирался раздражённо плюнуть и уйти — всё равно ответов он здесь не дождётся — когда старик вдруг покинул насиженное место и жестом предложил ему пройти в храм. Парень на миг заколебался — не хватало ещё получить камнем по голове или поймать нож в бок — но всё-таки пошёл, держа ладонь на рукояти пистолета.

Нападения в темноте не последовало. Наоборот, старик завозился у входа, полностью перекрывая обзор возможной засаде, в нише разыскал фонарик и батарейки.

Внутри, вопреки опасениям, оказалось чисто и сухо. Никаких скамеек или стульев. Может, во время обрядов полагалось стоять, может, верующие приносили какие-то подстилки с собой.

Алтарное возвышение занимала только одна статуя: молодой воин. Волосы крупными кольцами рассыпались по плечам, узкое лицо украшала небольшая бородка. Глаза чуть раскосые, скулы высокие. Неужели никто до сих пор не заметил, что в лице здешнего бога смешались черты островитян и жителей материка?

Доспех непривычного вида: слишком объёмные наплечники, слишком много пластин. А вот обнажённый меч в опущенной руке совершенно не островной. Стэн видел здешнее старинное оружие: островитяне обожали изгибы и зазубренные края. Чтобы на клинок было удобнее наматывать кишки противника, не иначе. У воина же оказался самый простой одноручник с прямым лезвием, с такими рисовали почти всех героев рыцарского эпоса.

- Это ваш бог, да?

Точнее перевести с языка Островов не получалось. Самое близкое значение лежало где-то между понятиями "бог", "дух" и "душа".

- Смотрящий, - кивнул старик. - Тот, кто учит сражаться. Тот, кому посвящают победы.

- Я бы пришёл посмотреть на его праздник.

- Его не будет. - Голос старика не изменился. - Смотрящий умер. Наше время кончилось.

- Бога можно убить? Кто это сделал?

Стрик обернулся, оторвав взгляд от статуи.

- Вы.

В ту ночь Стэну снился воин в белоснежной парадной котте, почти перерубленный пополам пулемётной очередью.

...Они держались до последнего. Не знаю, кто из них погиб первым. Наверное, Фэйлиан, Разящий Меч. Держались, чтобы мы успели повзрослеть и принять на плечи груз мира. Если у Фэйлиана была свита — какой-нибудь личный отряд, или воплощения воинской чести, благородства и прочих достоинств — то они явно ненадолго пережили своего повелителя. Не знаю, кто из Иных отвечал за леса, реки и зверей с птицами, но выжженые напалмом гектары островной территории явно не пошли ему на пользу. Как вообще умирают нестареющие прекрасные существа? На что похожа смерть от уничтожения твоей сути — на рак, на заражение крови?

Они, наверное, поделили функции погибших между собой, чтобы выстоять. Последние, принявшие на себя весь груз, просто задохнулись от непосильной ноши. Не хочу даже думать, что стало с теми, кто вёл человеческие души за грань. Вся ненависть, весь ужас умирающих на войне потоком хлынули из человеческого мира в волшебную страну — и выжгли её. Что касается Эгерра и Алайны, то эти, скорее всего, и личностей-то никогда не имели. Так, сгустки чистой силы, для которых Ржавчина вообще прошла незамеченной. А вот Иной народ... Они ведь были настоящими. Воевали, заключали союзы, ворожили и влюблялись — как говорили легенды.

Их смела дикая, вышедшая из-под контроля сила, отравленная болью и неподконтрольная никому.

Я выплеснул вино из своей кружки на землю — по древнему поминальному обычаю.

Лёгкой вам дороги, кто бы вы ни были. Лёгкой вам дороги...

— Там не только в боге дело. — Стэн бросил курить уже после начала Ржавчины, и сейчас ему явно не хватало сигареты. — Я, знаешь ли, непрошибаемым материалистом был до всей этой свистопляски. Да и сейчас считаю, что мы просто не всё изучили, и потому не понимаем, что вокруг происходит. В общем, наша часть была на той территории, где когда-то островных солдат готовили. Почти всё уцелело, кроме пары казарм, даже здание штаба. Забор подправили, символику посшибали, сделали ремонт и завезли новобранцев. А потом кто-то решил некоторые документы из тамошнего архива переправить на материк. Там до фига было бумаг, чуть ли не довоенных, в комнату, где они хранились, ясен пень, никого не пускали, а тут приехали какие-то незнакомые офицеры, запаковали в коробки и сказали грузить в машины. Таскать весь этот бумажный хлам выпало мне и моим парням, никто особо не упирался, работа несложная, не траншеи на учениях копать. Заглядывать внутрь нам запретили, тем более все коробки были перемотаны скотчем и опечатаны. Мы и не стремились, можно подумать, пыльных бумаг не видели. В общем, почти всё уже перетаскали, когда один дятел на ступеньках споткнулся и коробку выронил. А она возьми и разорвись по углу. На асфальт так и хлынуло потоком. Причём не макулатура какая-нибудь, а фотографии. Много. Мы с дятлом их собирать стали, да там и сели. Ты знаешь, что мы вроде как мирное население не трогали? Знаешь, конечно. Смена правящего режима без ущемления прав граждан — так, кажется. Пресечение разработок сверхоружия, всё во имя мира и гармоничного сосуществования двух народов. А на тех фотках чего только не было: и мужики в нашей форме на фоне расстрелянных в гражданке, и мёртвые женщины. Я знаю, что женщина в форме — такой же солдат, и отношение к ней как к парню, но что-то не слышал, чтоб беременных, у которых живот на нос лезет, в армию брали. Да и в платье она была. Наши огнемётчики рядом с горящими деревнями. Фото до и фото после. Я не знаю, кто всё это фотографировал. Может, сами, на память, а потом начальство отобрало.

— Как ты перед командованием выкрутился? — спросил я.

— Скосил под идиота. Знаешь, я это хорошо умею. Фотографии? Какие фотографии? Не рассматривал, просто собрал. Взяли подписку о неразглашении и отстали. Но одних фотографий было, конечно, маловато. Я раздобыл тамошний набор открыток с видами города. Ходил, сравнивал. Половину домов не отстроили — не на что и не для кого. Заводы остановились. Нам говорили, что они дикари, но на этих открытках я видел девушек в коротких юбках, вполне современные улицы, яркие машины и автобусы. Запуганными и озлобленными островитян сделали мы. Попрошаек там много — увечных, без рук и ног, с обожжёнными лицами. С главных улиц наши патрули их гоняли, но, если поглубже забрести... Безрукие, безногие, слепые. Как в цирк уродов попал. Я, кстати, видел, каких детей рожали их женщины после того, что намутили наши учёные в своих колбах. Эта пакость калечила даже тех, кто не успел на войну. Знаешь, похоже на дурацкую шутку. Мы обвинили островитян в разработке невиданного оружия и сами же притащили его на их землю.

Я вздрогнул, вспомнив, чем занимался отец Рин.

Развесёлое нам досталось наследство.

— Потом, когда я подучил язык, начал слушать, что люди говорят. Иногда сам расспрашивал. Многие, конечно, боялись, но были и те, кому терять уже нечего. Знаешь, Дэй, столько людей сразу просто не может врать. Кто-то ошибается, кто-то путается за давностью лет, но с нуля придумать все эти истории нельзя, хоть ты тресни. Те, кто планировал операцию на Островах, наплевали на всё: на этику, на международные договоры, на Заповеди Войны, высеченные на плитах Храма Эгерра. Их ведь в актовых залах всех военных училищ на стендах писали. Они, демоны их дери, в текст воинской присяги включены. Не поднимать руки на безоружного, не убивать пленного, не трогать тех, кто не участвует в войне — гражданских, женщин, детей, стариков. Такого ведь никогда не было. Ну да, раньше в войнах тоже мирные жители гибли, когда снаряды не туда прилетали или если кому из солдат крышу срывало, но никто и никогда не работал в таких масштабах на уничтожение целого народа.

— Когда ты узнал об этом, ты возненавидел своего отца? — тихо спросил я.

— Нет. Не он начал эту войну. Уверен, что он сам ничего подобного не делал. Но я бы спросил, если бы удалось разыскать родителей.

— А где они жили?

— В Ваарне.

Я присвистнул. Ваарн был городом небольшим, и до Ржавчины его не каждый смог бы найти на карте. Сейчас же это название знал каждый чистильщик. Самое известное белое пятно, ни одна из посланных на разведку групп не вернулась.

Утешать было глупо, соболезновать — рано.

— Я всегда хотел быть как он. Даже в школу ходил в его армейской куртке, нашивки только спорол. Мы с ним ещё модельки клеили, он меня начал рукопашному бою учить.

— Повезло, — не удержался я.

— Считаешь, повезло? — в лоб спросил Стэн. — Дэй, а ты бы что выбрал? Свою историю, когда родителям всё по барабану, или вот так: знать, что тебя любят, но не представлять, живы ли они?

— Я бы выбрал второе. Если родители погибают, их можно помнить. Если ты не знаешь, где они, можно надеяться. Самое главное, их можно любить.

Я видел уличных детей, на которых родителям было наплевать. В их душах мёртвым грузом лежал огромный запас нерастраченной любви, которую некому отдать, и которая обычно доставалась тому, кто посмотрит по-доброму или просто покажет, что ему не всё равно. Чаще всего — кому попало. Главарю подростковой банды, случайным подружкам, старому вору, готовому обучить своему ремеслу.

Мне повезло. На моём пути встретился Эстерф Райнен.

— Тот самый мужик, от которого у тебя фамилия?

Оказывается, последнюю фразу я произнёс вслух.

— Он. Я бы ради него в лепёшку расшибся, однозначно.

Раньше здесь была какая-то портовая контора. Или общежитие для портовых рабочих. Но сейчас уже не понять: от здания осталась только рыжая кирпичная коробка в пятнах отвалившейся штукатурки. Уцелела лестница на второй и последний этаж, потому что была пристроена к стене. Перекрытия давно рухнули, оставив после себя бетонные балки, мостами перекинутые меж стен. Как обглоданные временем рёбра доисторического зверя. По ним можно перебраться на другую сторону здания и устроиться в проёме окна. Так я всегда и делаю: лестница, балка, окно. И школьную сумку — под спину, чтобы выпирающие кирпичи поменьше давили на мои тощие кости. Да, а ещё у меня здесь есть тайник, в выемке, оставшейся от пары выпавших кирпичей. Там... В общем, там ничего особенного нет. Несколько толстых дешёвых свечек, коробок спичек. Маленькая лупа в металлической оправе, висящая на тонкой цепочке. Я нашёл её на пляже, но стекло оказалось так исцарапано многочисленными песчинками, что сквозь него ничего не получалось разглядеть.

На самом деле, сложно было придумать лучшее место, чтобы прятать от родителей сигареты. Странно, что мне никогда не приходило в голову заныкать там хотя бы пачку и попробовать покурить.

Я любил сидеть здесь, когда сбегал с уроков или не хотел идти домой. Читал принесённую с собой книгу или просто смотрел, как беспощадный солнечный свет заливает внутренности дома сквозь отсутствующую крышу, и представлял, как здесь всё было раньше.

Очень дорого бы дал за то, чтобы в здании сохранились полы, какая-нибудь мебель, вещи тех, кто здесь жил или работал. Хотелось перебирать старые, пахнущие пылью бумаги, разглядывать тёмные пятна невыгоревших обоев на месте стоявшей у стен мебели. Королевский подарок, но рассчитывать на него не приходилось, нетронутые заброшенные дома мне ещё не попадались. Этот, по-моему, ещё и горел — в дальнем углу на стене остались огромные пятна копоти. Я смотрел на них минуты две, размышляя, что здесь могло загореться. Потом снова углубился в чтение.

- Эй! — донёсся оклик откуда-то снаружи. - Эй, там, наверху!

Я посмотрел вниз. Первый этаж утопал в разросшихся пыльных кустах, разглядеть за ними говорящего не было никакой возможности. А вот ему меня на верхотуре, разумеется, прекрасно видно.

Я затаился, отодвинувшись от края, благо ширина оконного проёма позволяла. Откликнуться или промолчать, пусть думает, что мальчишка в окне ему просто почудился?

Но тут кусты затрещали, в них мелькнуло что-то песочно-жёлтое, и у стены дома появился мужчина в военной форме.

- Эй, ты как туда попал? — Враждебности в его голосе не прозвучало, только любопытство. И чуть-чуть — волнение.

- Пришёл, - как можно спокойнее отозвался я.

- Не хочешь спуститься?

- Мне и тут неплохо. Лучше вы ко мне поднимайтесь.

Честно, мне и в голову не пришло, что он полезет. Никто из взрослых бы не полез. Повозмущался, покричал и пошёл бы дальше по своим делам.

Но мужчина неожиданно сказал:

- Идёт.

Я услышал шаги на заросшем крыльце. Под берцами захрупал битый кирпич. Мужчина быстро одолел половину лестничного пролёта, предусмотрительно держась ближе к стене. Остановился у пролома — там будто огромная пасть выгрызла в бетоне полукруг. Я перебирался через него по торчавшим из стены концам арматуры. Но тяжёлого взрослого они могут и не выдержать. Военный, видимо, тоже об этом подумал. Помедлил пару секунд, а потом преодолел пролом красивым прыжком за миг до того, как я собрался крикнуть: "Стойте, я спущусь сам".

Остаток лестницы уже не сулил никаких сюрпризов. Человек в форме выбрался на лестничную площадку, возвышавшуюся посреди развалин дома как смотровая вышка. Теперь нас разделяла только бетонная балка. Когда-то — безобидное расстояние от двери до окна.

- Я иду к тебе, - сообщил военный. И шагнул на балку. Вообще она широкая, есть куда ногу поставить. И выглядит прочной, но, опять же, для меня, мелкого и тощего. В некоторых местах время сгладило острые углы, бетон начал крошиться, из-под него выглянула арматура.

- Ладно, остановитесь. Я сам.

Я торопливо перевязал шнурки на кедах, забросил за спину сумку и слез с окна. Под чужим взглядом идти было сложнее. Либо смотришь на человека, начинаешь следить за его выражением лица, либо вниз. А вниз смотреть нельзя. На середине балки я споткнулся, но сумел удержать равновесие. Так, ещё пара метров, и всё.

Сделать последний шаг мне не дали. Схватили под мышки и втащили на площадку.

- Зря вы так беспокоитесь. Я здесь почти каждый день лазаю, и ничего.

- И что, шею свернуть совсем не боишься?

- А должен?

- Я бы боялся, будь я в твоём возрасте. Как тебя зовут?

Я подумал немножко. Называть официальное имя не стоило, вдруг он захочет настучать в школу о том, где меня видел. Не то чтобы это грозило серьёзными неприятностями, просто чем меньше взрослые знают, тем лучше. Поэтому я решил представиться настоящим.

- Дэй.

- Интересное имя.

- Сам придумал.

- А меня Эстерф. Капитан Эстерф Райнен. - Мужчина снял кепи и пригладил короткие русые волосы. - Ладно, Дэй, давай выбираться отсюда.

Я чуть не заржал: так говорили герои боевиков, собираясь уносить ноги из опасного места, где с минуты на минуту рванёт необезвреженная бомба.

- Ну давайте.

Дыру в лестнице мы преодолели без приключений, только перепрыгнувший её капитан подал мне руку, когда я перебирался на его сторону.

- И что же ты там забыл? — спросил он, когда мы вышли под палящее солнце. Вдалеке море с привычным шорохом перекатывало гальку.

- Ничего. Просто это самое интересное место в городе.

- Хм, а почему ты не в школе?

- Не спрашивайте, и я не совру.

- Языкастый, - уважительно протянул офицер. - Это хорошо.

- Отведёте меня домой? — Я не стал тянуть с вопросом.

- С чего ты взял? - Эстерф Райнен закурил сигарету.

- Не знаю. Так положено. Если взрослые видят, как ребёнок что-то натворил, они идут либо к родителям, либо в полицию.

- Мы разговариваем всего несколько минут, и пока мне кажется, что ты опасен больше для себя, чем для других.

Я промолчал, потому что он был прав.

- Я пойду?

- Иди, конечно. - Капитан Райнен втоптал окурок в песок. - Я же не полиция. Только имей в виду, что больше тебе тут не лазить. Это здание когда-то принадлежало воинской части, и теперь его собираются восстанавливать. Так что завтра тут поставят забор. И назначат охрану.

- Ну, спасибо, что предупредили. - Я передёрнул плечами, удобнее пристраивая сумку за спиной, и пошёл в сторону города.

- Эй, подожди! — Капитан догнал меня и поймал за плечо. - Я был недавно в вашей школе, предлагал вести кружок военного дела, но желающих не набралось. Если хочешь, приходи послезавтра в четыре к воротам части. Буду тебя учить.

- Ладно, - сказал я. - Приду.

Капитан сдержал своё слово: к вечеру следующего дня дверной проём и все окна первого этажа оказались перекрыты намертво — их заделали наспех сваренными из старой арматуры решётками, вокруг спешно возвели дощатый забор. Правда, до этого я прогулял первый урок, успел забраться внутрь и взять вещи из тайника. Не знаю, зачем — не было в нём ничего ценного. Может, так я хотел оставить за собой последнее слово в споре, может, пришёл попрощаться с домом, подарившим мне столько часов блаженного одиночества. Уходя, я вытащил из кармана синий маркер и написал на уцелевшем куске штукатурки: "Привет из края Долгих Дорог". Без понятия, что это за край такой, не из песен и не из сказок. Просто захотелось, чтобы тот, кто залезет сюда следующим, нашёл какой-то подарок. Пусть даже это будут строители.

А на другой день в четыре я пошёл к воротам части. Потому что, раз человек сдержал одно слово, есть шанс, что сдержит второе.

— Дэй, давай ты. — Кто-то, кажется, Джетт, протянул мне гитару. Интересно, почему люди так искренне уверены, что я умею играть? Поддавшись внезапному порыву, я взял инструмент и передал его Эрну. С самого начала посиделок ведь смотрит на старенькую шестиструнку как кот на сало.

— Я?! — изумился пацан.

— Ну не я же. Вот когда вернусь, научишь меня играть, а пока придётся самому отдуваться.

— Меня учили немного, — смутился рыжий, а его руки уже подкручивали колки и трогали струны. — Ты была... — Голос Эрна сорвался, лицо стало едва ли не ярче волос, но он начал вновь: — Ты была огоньком в ночи, а я — ключом, который надо было повернуть...

Я вздрогнул и едва не выпустил стакан из рук. Нет ничего удивительного в том, что Эрн знает "Беглецов" — даже если в его руки не попала ни одна пластинка, он мог услышать песню от кого-то. В конце концов, так песни когда-то и путешествовали по миру, до появления групп и звукозаписывающих компаний. Но все-таки, почему именно она и именно сейчас?

— Беглецы никогда не возвращаются. Они должны были где-то появиться, но их нет ни там, ни здесь...

А ведь я тоже её слышал после того раза. Стараясь не заснуть в кабине подобравшего меня грузовика, хотя мурлыканье радио убаюкивало. И вот тогда, прыгая со станции на станцию, водитель нашёл эту песню. И я зажмурился, стараясь не показать слёз: времени прошло всего ничего, несколько месяцев. Это теперь боль превратилась в память.

Беглецы никогда не возвращаются.

Я собираюсь вернуться.

А там всё просто -

Ты станешь мифом...

Джем

Рин.

Чем дальше на юг, тем больше расстояние между населёнными городами, тем меньше строек и блокпостов. И с каждым километром понимаешь: мир изменился, страшно и необратимо. На то, чтобы вернуть хотя бы тот уровень цивилизации, который был до Ржавчины, уйдут годы. А уж насколько затормозился прогресс, можно только гадать. Почему-то вспоминаются папины исследования. Интересно, уцелело ли из них хоть что-нибудь? Разрозненные отчёты в одном из архивов, образцы в позабытых правительственных лабораториях. Не хочется думать, что однажды они могут кому-то понадобиться.

Мы тряслись в кузовах грузовиков. Пробовали петь, но быстро охрипли. Многие просто спали, словно решили отдохнуть впрок.

Я раскопала в рюкзаке книжку, но строчки прыгали перед глазами, и сосредоточиться не получалось. Впрочем, её следует поберечь, растянуть на всю поездку, книжных магазинов по дороге не предвидится, а домашнюю библиотеку с собой не потащишь.

Когда полковник просил вызваться добровольцев, я почти не раздумывала. Мне казалось, если Дэй увидит юг, его пески и развалины, то уйдут странные сны о чём-то тёмном, прошлом, оставшемся в паутине трасс и просёлков.

Дорога ложилась под колёса. Я приподняла брезентовый полог — духота стала почти нестерпимой. И почти сразу же опустила, позади грузовика клубилась пыль, лезла в глаза и мешала дышать.

— Скоро последний форпост. — Дэй, успевший задремать, приоткрыл глаза. — Дальше свободное плавание.

— Интересно, из-за чего здесь началось опустынивание? — Юг никогда не был цветущим садом, но теперь тут вообще одни пески на многие километры.

— Меня больше интересует, можно ли всё это восстановить.

Он явно говорил не о заводах и фабриках.

— Я не эксперт. Может, всякие оросительные системы дело бы поправили. Но понадобится не один год. Главное, чтобы не начало распространяться.

Машина вдруг резко затормозила. Кто-то проснулся, кто-то негромко спросил, что случилось.

— Кажется, приехали. — Дэй выглянул из-под брезента.

На территорию нас пропустили не сразу, что-то долго вычитывали в документах и прикидывали, как лучше припарковать машины, чтобы они никому не мешали — база была в разы меньше нашей: несколько зданий, обнесённых забором из колючей проволоки, плюс пара вышек. За забором, насколько хватало взгляда, тянулись бесконечные пески. Вдалеке белел остов одинокого панельного дома, барханы перерезала полузасыпанная асфальтовая дорога, когда-то — широченное шоссе в несколько полос. Картина по-своему красивая, вот только веет от неё таким одиночеством...

Потом была привычная суматоха с устройством на ночлег и расспросами о том, как ехать дальше. За этим забором привычных ориентиров не будет, только старые карты. Конечно, в нескольких километрах от базы ещё тянется полоса разведанных земель, и кто-то из местных проведёт нас. А потом — полная неизвестность.

— Командир, — окликнул Дэй Стэна, увлечённо о чём-то спорившего с высоким пожилым офицером, — я с проводником пока поговорю?

Стэн, кажется, был рад, что хоть одну заботу можно переложить на чужие плечи. Офицер махнул в сторону низкого длинного здания — казармы.

Я ещё раз оглянулась на убегающую вдаль дорогу. Поищу местный медпункт, вдруг им нужна помощь.

Дэй.

Казарма оказалась теснее той, в которой когда-то ютились мы, а большое окно кто-то затянул обрывком маскировочной сетки. Если закрыть его, в комнате станет слишком душно. Двухэтажные койки пустовали — кроме одной постели на верхнем ярусе. Рядом на полу валялись стоптанные берцы. Я подошёл ближе и постучал по столбику кровати.

— Привет. Твоё начальство просило тебя разбудить.

Спящий не пошевелился. Дрых он в одежде, завалившись прямо поверх зелёного казённого одеяла.

— Подъём, — добавил я погромче и пнул ножку кровати. Металлическая конструкция зашаталась, но устояла, а тело наверху наконец-то начало подавать признаки жизни.

— А? — Над складками смятой подушки поднялась взъерошенная черноволосая голова.

— Подъём, — повторил я. — Работа зовёт. Это нам был нужен провожатый.

— Ща... — неразборчиво донеслось сверху, — подожди, дай хоть глаза продрать.

Я отошёл в сторону, давая ему возможность слезть, но парень и не думал пользоваться лестницей. Он просто спрыгнул на пол. Ничего так реакция для человека, который только что десятый сон видел. А я небрежно привалился плечом к столбику соседней кровати, разглядывая незнакомого чистильщика. Поглядеть было на что. Я ж говорю, наши — они все яркие. Как экзотические птицы в детской энциклопедии.

Он был выше и шире в плечах — судя по мимолётной кривоватой ухмылке, смотреть на меня сверху вниз ему понравилось. Стригся коротко, по-армейски, но при этом брил виски. Правую бровь рассекал шрам, а зелёные раскосые глаза смотрели прямо и жёстко. Запястья обвивали браслеты из полосок грубой кожи и несколько намертво запаянных стальных цепочек. На шее, поверх защитного цвета футболки, болтался амулет, не то клык какой-то твари, не то просто стилизованная побрякушка на шнурке. Ремень, продетый в петли линялых камуфляжных штанов, являл собой кошмар любого офицера, свободного от многочисленных заклёпок места на нём просто не было.

— Налюбовался? — беззлобно хмыкнул парень, плюхаясь на кровать и начиная шнуровать ботинки. — Не пяль зенки, не кобылу выбираешь.

Такого трёпа я не слышал уже лет семь. На этом языке говорили обитатели улицы пожёстче и поопаснее меня: парни из молодежных банд, уголовники постарше, и те, кто старался на них походить. Пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить азы. Кобылами вроде называли проституток.

— Так я сюда не рылом торговать впёрся, смотрю, с кем дело делать придётся. А то вдруг ты на самом разбеге всё запорешь.

В зелёных глазах мелькнуло подобие уважения.

— Где ты так трепаться по-нашему намастрячился?

— На улице, — ответил я, и, предвидя следующий вопрос, добавил: — Бегунок.

Бегунками такие как этот парень называли сбежавших из дома — и не слишком их любили. Беглецы считались непрошеными чужаками на улицах, которые банды почитали своими владениями. Кроме того, они были идеальной мишенью для развлечений, от банальных издевательств до жестоких избиений, иногда заканчивающихся неопознанным трупом в безлюдном переулке: о них никто не беспокоился, никто не заявлял в полицию о не вернувшемся домой ребёнке. Бывали случаи, когда бегунков заставляли работать на банду: продавать лёгкую наркоту, попрошайничать, воровать по мелочи на рынках. После могли и повысить до полноценного члена банды — когда считали, что дух родительского дома уже в достаточной степени выветрился из беглеца, а кулаки товарищей выбили из него большую часть дури. Когда-то меня тоже попыталась "взять на поводок" такая компания. Тогда я смылся из города после первой же драки, не горя желанием видеть главаря, к которому меня обещали притащить за шкирку.

— А не заливаешь? — Чистильщик закончил возиться со шнуровкой берцев и подошёл к железному умывальнику в углу. Ржавый кран прочихался и выплюнул струйку воды, она с дребезжаньем разбилась о металл раковины. Наш будущий проводник с видимым удовольствием умылся, поискал взглядом полотенце, не нашёл и вытер ладони о штаны.

— Сдалось оно мне, — отозвался я, поборов искушение сплюнуть на пол. Нет, это уже совсем свинство. А я-то думал, выветрились уличные привычки. Интересно, долго ли они ещё будут вылезать — в словах, в жестах?

Парень обернулся и уже без уличных увёрток посмотрел мне в глаза. Потом протянул руку.

— Лаан Вейде. Чистильщик. А ты кто?

— Дэй Райнен. Чистильщик.

Ладонь оказалась предсказуемо жёсткой от оружейных мозолей.

— Ты, что ли, командир этих сумасшедших, которые на юг прутся?

— Не я. Но за сумасшедших спасибо.

Мы вышли во двор.

— А твой напарник где? — вдруг сообразил я. — Нас-то ты, положим, проведёшь, а обратно как, не в одиночку же?

— Не в одиночку, — подтвердил Лаан и негромко свистнул. Из-под брезента, закрывающего какую-то машину, выбрался снежно-белый пёс неизвестной породы. Короткошёрстный, темноглазый, со стоячими острыми ушами и свёрнутым в колечко хвостом, в холке он доставал мне до колена. — Вот мой напарник. Шайреш.

— Красавец, — оценил я, но гладить зверя не рискнул. Не похоже было, чтоб Шайреш любил, когда его гладили. Во всяком случае, посторонние — пёс поддел мордой руку Лаана, требуя ласки, и тот, опустившись на корточки, почесал питомца за ушами. Теперь я разглядел на шее собаки самодельный ошейник, кожаная полоса была увешана фигурными бусинами, стеклянными и металлическими. Ну точно, чистильщик. На четырёх лапах и с хвостом.

— Ой, чудо какое, — искренне восхитилась пробравшаяся сквозь толпу Рин. — Как его зовут?

— Шайреш, — представил пса Лаан. — К вашим услугам, леди.

— Привет, Шайреш.

Гладить незнакомую собаку Рин тоже не стала. К тому же Шайреш как раз широко зевнул, продемонстрировав шикарный набор клыков.

— Рин, это наш проводник, Лаан. И его, кхм, напарник.

— Ну, раз проводник, пойдёмте, наши владения покажу. — С появлением Рин Лаан резко воспылал энтузиазмом. Мысленно я сделал себе пометку: разъяснить парню истинное положение дел.

Лаан привёл нас к одной из вышек. Наверху гулял горячий ветер, часовой прятал глаза за пластиковыми защитными очками. Кроваво-красное солнце медленно ползло за горизонт.

— Это всё зачищенная территория. — Парень широко обвёл взмахом руки и дорогу, и дальние развалины. — Вот только её хрен подо что приспособишь, песок сплошной. Поэтому, наверное, дело медленно продвигается, далеко на своих двоих не уйдёшь, да и воды с собой много тащить придётся. А рисковать из-за чего, из-за квадратика песка километр на километр? Если б завод был какой или дом.

— А вон то, белое? — уточнила Рин.

— А, это. Это остатки многоэтажки, там половина перекрытий давно рухнула, а вторая половина собирается за ними следом. Мы её зачистили уже давно, там хрень какая-то творилась. Вроде чувства, что кто-то за спиной стоит. Оборачиваешься...

— Зря, — вполголоса перебил я. Дорожные легенды наперебой советовали не оборачиваться, если в пустой комнате или с заднего сиденья машины, где никого нет, вдруг окликают по имени. Ни в одной истории не говорилось, почему, но ничего хорошего нарушителю этого правила жизнь не готовила. Кто-то просто попадал в аварию, потому что отвернулся от дороги, кто-то без следа исчезал в собственном доме, кого-то из водителей занесло в проклятый город, откуда невозможно уехать.

Говорили, что из-за плеча окликает сама смерть. Говорили, что это один из способов перейти границу между мирами: ты признаёшь существование чего-то неведомого, раз готов откликнуться на зов. Не смотри, а то увидишь. Не ищи, а то найдёшь. Второе предупреждение я часто слышал в свой адрес. Дескать, слишком много вокруг тебя легенд, парень. Ты можешь не ходить на перекрёсток, чтобы узнать свою судьбу, не вызывать духов умерших на кладбище, но однажды все истории о призрачных попутчиках, о баре у дороги, появляющемся лишь в полночь, о несуществующих поворотах и городах, о двойниках, выходящих из разбитых зеркал, чтобы убить тебя, петлёй сдавят твоё горло. Потому что каждая история — это ритуал, и после некоторых уже невозможно остаться по эту сторону.

Я молчал — может, потому что где-то в глубине души хотел именно этого. Дорожные легенды наполняли мой мир жизнью. Я угадывал в толпе тех, кто только прикидывался людьми, я шептал присказки на удачу, благодарил духов дороги и тех, кто жил в покинутых домах.

Я так и не нашёл злых чудес на свою голову, зато их нашёл весь мир. Будто шесть лет назад кто-то открыл кладовую кошмаров.

— ...Там, ясен пень, никого, а чувство взгляда в спину остаётся. Её Шайреш выследил. Смотрел-смотрел на что-то невидимое, потом кидаться начал. А я гляжу, куда он кидается, и в ту сторону стреляю. Вроде даже силуэт прозрачный на фоне стены успел разглядеть, не женский и не мужской. В общем, теперь у нас там перевалочный пункт. Если с задания возвращаешься и в бурю попадаешь, то отсидеться можно. Надёжно, как в погребе. Кстати, ещё из-за бурь далеко не уходим. Никогда не знаешь, где она тебя накроет.

— Мы для вас карту составим, — предложила Рин. — Со всякими развалинами и заправками вдоль дороги, где можно укрыться. То есть мы её составим в любом случае, это часть нашего задания, но я могу вам нарисовать отдельно, до того, как мы эти данные начальству передадим.

— Ох, леди, буду благодарен. Так-то мы по чуть-чуть отгрызаем от пустыни, а с картой сможем нормальные зачистки проводить.

— Подруга или сестра? — спросил Лаан, когда Рин первой спустилась с вышки.

— Подруга, — повторил я в сотый раз за последние шесть лет.

— Жалко, — искренне огорчился он, — если я к ней клинья подбивать начну, ты мне морду начистишь.

— Начищу, — спокойно подтвердил я. А он понятливее, чем казалось.

— Повезло. — Выражение лица у Лаана стало какое-то обиженно-детское. — Не девушка — картинка. Храмовая, с богиней-матерью. И косы, и фигура. И глазищи. Эх, я такую красоту только один раз видел, но та на богиню больше смахивала, ей за тридцать. А может, к сорока подкатывает, кто их, женщин, разберёт.

— Да ты ценитель женской красоты, — не удержался и поддел я. До конца лестницы ещё далеко, как раз успеем закончить разговор.

— Вроде того. На Восточной базе есть такая Эмина. Фамилия, правда, в голове не задержалась, но посмотрел бы я на мужика, у которого вообще хоть что-нибудь в голове осталось, когда он рядом с ней постоит. Фигурка девичья, даже под формой видно, глаза зелёные. Хайры чёрные. Морщинки только тогда углядеть можно, когда близко наклоняешься. Если поцеловать захочешь.

— Сразу захотелось?

— Да ты за кого меня держишь? Я что, дятел, такие дела перед выходом на задание решать? — Лаан сбавил напор и после этого продолжил: — Меня тогда отправили к восточным на помощь, большой группой работали. Зачистили мы этот детский сад, приползли по темноте, усталые, будто на нас ртуть возили, да ещё свои из охраны — новенькие, чуть нас не обстреляли. В общем, я её возле душевой ждал, пока она там мылась и переодевалась. Жалко, думаю, цветов надыбать негде, один репейник растёт, и тот пыльный и дохлый. Подхожу, значит, целую — чего тянуть-то?

По-моему, я уже могу представить себе исход этой печальной драмы. Такой способ подкатывать к незнакомым девчонкам на улице я помнил хорошо. Не пробовал, конечно, но, по-моему, удачно подобные попытки познакомиться заканчивались крайне редко.

— По морде? — участливо поинтересовался я.

— И по морде тоже, — подтвердил Лаан, то ли тогда он не особенно рассчитывал на успех, то ли спокойно относился к неудачам.

Рин.

Мы отправились в путь на рассвете, после короткой и тревожной ночи. Лаан ехал в первой машине, рядом с водителем, показывая дорогу. Шайреш запрыгнул к нему в ноги, и свободного места в просторной вроде бы кабине совсем не осталось.

Нам с Дэем опять пришлось залезть в кузов. Пора привыкать, на ближайшие несколько недель это наш дом. Пропахший бензином, пыльный, душный, но всё-таки дом. Кусочек привычного мира. А вот то, что вокруг, вполне может таить угрозу.

Брезентовый полог опускать не стали, и все могли любоваться двумя отпечатками протекторов на грязно жёлтом-песке. Дорога закончилась довольно быстро, вернее, скрылась под барханами.

А ведь когда-то юг был местом густонаселённым. Я помню фотографии рабочих районов, которые даже приходилось расселять: из-за ошибок застройки многоэтажки лепились так близко друг к другу, что в некоторые квартиры вообще не попадал солнечный свет, а вместо дворов оставались только узкие заасфальтированные аллейки между домами. Ни парковки, ни детской площадки, только клочок пространства, зажатый меж двух стен. Папа говорил, что всё дело в жадности владельцев заводов. Они без конца расширяли производство, строили всё больше предприятий, нанимали всё больше рабочих и пытались в короткие сроки дать всем жильё. Скандал из-за качества этого жилья и нарушений мыслимых и немыслимых правил строительства я запомнила очень хорошо, новостные каналы только о нём и твердили. Сейчас выбирать не приходится, но не хотела бы я жить в таком доме. Особенно после нескольких зачисток в подземельях.

Да, заводов на юге построили много. Не меньше, чем курортов у моря. Что поделать, промышленный регион. "Шестьдесят процентов нашей тяжёлой промышленности сконцентрировано в южных регионах", — вспомнились мне слова учительницы географии. Точно помню, что где-то здесь делали автомобили и добывали песчаник. И ещё — солевые полезные ископаемые, но я забыла, что означает этот термин.

Месторождения нефти были не здесь, а гораздо севернее, там, где море холодное и суровое. А потом кто-то решил, что нам нужны нефтяные платформы, принадлежащие Островам. Три года войны — и мы их получили. Прошлой ночью Дэй пересказал мне историю про бога островитян, услышанную от Стэна. Несмотря на жару, я вдруг поёжилась. Мой отец разрабатывал отравляющие вещества, которые применялись на Островах. Талина, девушка, о которой рассказывал Дэй, передала начальству какие-то важные документы — и почти сразу война закончилась. Слишком много ниточек тянется к этой войне, а в учебниках новейшей истории о ней почти ничего не написали. О нефтяных платформах я узнала не из книг или газет, а от Мэтта Терлена, когда случайно услышала их с отцом разговор.

История походила на старую сказку об искуплении. Отец создавал оружие, из-за которого, возможно, пошатнулся мир, а дочь стала ведьмой, шаманкой, умеющей запирать двери на ту сторону. Всё верно, в сказках всегда детям непутёвых родителей давался некий дар, позволяющий исправить ошибки отцов и матерей. Я сжала виски, пытаясь унять поток смутных ассоциаций. Кровь... Память... Дар, появляющийся не потому что кому-то вздумалось наказать невинного ребёнка, а потому что дар рождается как раз из ошибки старших, а достаётся по праву крови. Если в виновные записать всё поколение наших родителей — кто-то из них воевал, кто-то работал на заводах, военных и обычных, обеспечивая армию — то получается, что мы и есть те самые сказочные дети. Родились как раз в последний год войны, когда ошибка уже была совершена.

И ещё в сказках всегда говорилось, что ребёнок-искупление — это не только человек, восстанавливающий равновесие, но и наказание родителям. Дитя их крови, но слишком изменённое, чтобы его можно было принять.

Что там профессор говорил про ахан? Они рождались в преддверии трудных времён в самых обычных семьях и не были похожи ни на мать, ни на отца.

Стоп, Рин, тебя заносит. Тебе досталось нормальное детство, тебя любили, читали сказки, заботились. Не всегда понимали, но старались понять. Это Дэю не повезло, он оказался не нужен своим родителям. Иногда мне кажется, что я не могу простить их, абсолютно чужих людей, которых никогда не видела. Если бы они хоть немного любили сына... Вот только смогли бы мы тогда встретиться? И какой была бы эта встреча — в студенческом лагере, в университете, в кино? Каким бы вырос Дэй без километров пройденных дорог, без своих историй? Или дороги и легенды никуда бы от него не делись в любом случае?

А кем стала бы я без долгих сомнений, когда мы не знали, что думать о нашем сходстве, без поцелуя в чужой квартире, и того раза, когда мы впервые были вместе, без необходимости держать всё в тайне? Кажется, что с годами ты меняешься только внешне, но, стоит перечитать старые дневниковые записи или в деталях вспомнить свои поступки и слова, и начинает казаться, что несколько лет назад ты был совсем другим человеком.

Внешне... Меняться только внешне... Внешность...

Вот что за бред лезет в голову! Кажется, будто что-то я упустила. Что-то важное. Что-то, связанное с внешностью. Стэн говорил о Фэйлиане, что его лепили словно бы сразу с островитян и наших северян. Талина сказала Дэю, что у него островной разрез глаз, но сами глаза больше, а черты лица куда тоньше, чем у жителей Островов.

Раскосые зелёные глаза и высокие скулы Лаана Вейде, нашего проводника.

Нет. Бред.

Когда Лаан вывел наш маленький караван на границу разведанных территорий, мы остановились на ночлег. Я выпрыгнула из кузова грузовика, надеясь, что обустройство лагеря вычистит из головы нелепые догадки, но прямо у головной машины увидела Дэя и Лаана. Жаль, что на базе, которую мы покинули, не было ни одного большого зеркала. Конечно, они различались комплекцией и ростом. Лаан — мускулистый, крепкий, Дэй — гибкий и тонкий, ниже почти на голову. Но некое неуловимое сходство лиц было, пусть и несколько сглаженное разной мимикой, различием причёсок, манерой держаться. Я подошла к ним, ноги увязали в песке.

— Устала, солнце? — спросил Дэй, привычным жестом обнимая меня за плечи.

— Немножко, — кивнула я и спросила прямо: — Лаан, а когда ты родился?

Он удивился, но ответил.

На полгода старше Дэя и на девять месяцев старше меня.

— Зачем тебе это? Досье собираешь?

— Почти. Лаан, ты только не удивляйся, но, если вдруг начнутся всякие странности с даром, знания, приходящие из ниоткуда...

— Так, а вот с этого места поподробнее. — Чистильщик подобрался, Шайреш, лежащий у ног хозяина, насторожил уши.

— Получится очень долгий разговор, — замялась я, но Лаан не оставал.

— Нет, леди, если дело касается меня, я хочу знать всё.

Когда народ закончил устраиваться на ночь, нам удалось найти свободное место возле костра и урвать несколько часов у сна, чтобы нормально поговорить.

Стараясь не ударяться в мистику, насколько это было возможно, я рассказала Лаану о письме профессора, об островном боге и о том, что недавно мы с Дэем вышли за пределы своего дара: я — когда спела дорогу обитателям кладбища военной техники, он — когда запечатал в катакомбах живущую в них тварь.

Лаан слушал внимательно, не перебивал, не пытался шутить. А потом рассказал свою историю.

Мать пила, сколько он себя помнил. Его отцом, видимо, стал один из её случайных собутыльников. Возилась с Лааном бабушка, прятала в своей маленькой комнатке от очередной пьяной компании, учила читать. Когда ему исполнилось десять, она умерла. Мать продолжала пить, частенько поколачивала ребёнка. И однажды сын понял, что на улице ему лучше. Конечно, это случилось не сразу. Сначала он старался как можно дольше не возвращаться домой из школы, гуляя допоздна. Иногда даже делал уроки прямо во дворе.

Потом начал ночевать на скамейках в городском парке, а домой приходить под утро, когда мать забывалась тяжким похмельным сном, и можно было спокойно что-нибудь съесть. Впрочем, куда чаще холодильник был пуст.

Всё изменилось в тот день, когда после школы одиннадцатилетний Лаан забрёл на базар и замер перед лотком с булочками. Они благоухали корицей на всю улицу, рот невольно начал наполняться слюной. В общем, Лаан сам не понял, как бумажный свёрток, таивший в себе невообразимо сладкое лакомство, оказался у него в руках. Потом пришлось очень быстро бежать от разгневанного продавца и прятаться в старом районе города, назначенном под снос. Бабушка всегда просила держаться подальше от расселённых кварталов. Он просто бежал, не разбирая дороги, и остановился только тогда, когда разглядел разбитые окна и выцветшие вывески над бывшими магазинами. Возвращаться домой было страшно, Лаан свято верил, что у дверей квартиры ждёт наряд полиции с пистолетами, чтобы арестовать его за кражу.

В раздумьях о том, что делать дальше, он съел украденную булку и пожалел, что она так быстро кончилась. Когда начало темнеть, забрался в один из домов, показавшийся не настолько ветхим, чтобы рассыпаться от громкого вздоха, и уснул на горе пыльной ветоши. Утром Лаан проснулся от того, что в щёку ткнулось что-то холодное. Он открыл глаза и обомлел: над ним стояла собака. Огромная рыжая дворняга из числа тех бродячих, к которым детям запрещают подходить. Бабушка тоже запрещала. Маленький Лаан замер от ужаса, зверюге ничего не стоило порвать ему горло. Однако собака постояла пару минут, разглядывая мальчика, и ушла. Через полчаса рыжая вернулась, неся в зубах яркий бумажный свёрток, который она уронила на пол у ног обалдевшего ребёнка. Это оказалась половинка шоколадки — может, кто-то расточительный выбросил её в мусорку, может, собака вырвала её из рук любителя перекусить на улице.

Этого не могло быть — бродячие собаки не кормят сбежавших из дома детей — но это было. Потом еду не всегда приносила та рыжая, приходила и мелкая чёрная собачонка, незнамо как ухитрившаяся добыть целый батон свежего хлеба, и здоровенный грязно-белый кобель. Они показали ему колонку в одном из дворов, которую почему-то не отключили от городского водопровода, и Лаан теперь мог напиться вдоволь. Когда стало холодать, и пыльные тряпки больше не спасали, вся стая укладывалась вокруг него и согревала своим теплом. Лаан не знал, что и думать, кажется, впервые в жизни у него появились друзья. Он звал каждую из собак по имени и делился с ними едой, которую они приносили. Так продолжалось месяц или два. Он уже успел привыкнуть к их компании и пустому району. Научился быстро прятаться, если в заброшенные кварталы заносило рабочих или любителей острых ощущений. Последних ему нравилось пугать, громко топая этажом выше.

Но однажды рыжая, принеся еду, не растворилась в лабиринтах опустевших улиц, а поддела его руку мордой, словно говоря: пойдём. И он пошёл. Темнело. Где-то впереди, в одном из дворов мигнул огонёк, там жгли костёр. Собака вела его к огню.

Двор надёжно укрывали стены домов, и случайный полицейский патруль, если бы его занесло в эту глушь, с улицы не заметил бы пламени.

У костра собрались парни — на три-четыре года старше него, ярко, но неряшливо одетые. Они смеялись, передавали друг другу бутылку с каким-то пойлом, шуршали пакетиками с чипсами и пока не видели стоящего за углом Лаана.

Он испугался их грубого смеха, их странной одежды. Оглянулся на собаку — пойдём отсюда, пока нас не заметили, но рыжая посмотрела на него как-то совсем по-человечески и подтолкнула носом: иди, мол. Когда через миг он оглянулся, собаки уже не было, она исчезла в тенях мёртвого района.

— Не знаю, почему они меня приняли, — проговорил Лаан, глядя в пламя. — Могли напинать и прогнать, могли вообще прибить, чтобы полиции не проболтался. Но эта банда разрешила мне остаться.

Они действительно оказались бандой — не самой опасной, не самой удачливой, слишком молодой. Ограбление магазина или разбой им были пока не по плечу. А вот взломать и обнести продуктовый киоск, разбить телефон-автомат, поживившись горой мелочи, устроить лихой набег на супермаркет и стащить как можно больше, молнией пролетев мимо охранника, стрясти деньги с младшеклассников, идущих из школы — всё это парни проделывали не раз. Часть их была из неблагополучных семей и жила в основном дома, просто появлялась там не каждую ночь. Были и беспризорники.

Лаану доставались мелкие несложные поручения: постоять на стрёме, пока вся компания ищет способ вскрыть автомат, помочь дотащить украденное до убежища в одном из брошенных домов. Полагалась ему, как самому младшему, и своя доля пинков и тычков, но куда меньше, чем от матери. Впрочем, парень, сильно ударивший Лаана по лицу и едва не выбивший ему зубы, довольно быстро поплатился за свой поступок. Когда он ночью шёл к обычному месту сбора банды, у одного из домов за ним погналась огромная рыжая собака. Перепуганный мальчишка описывал её как совсем уж потустороннюю тварь. По его рассказу выходило, что собака чуть ли не летела над землёй, а проклятая улица всё никак не кончалась, словно плёнка, которую раз за разом прокручивают сначала. Вся банда только хохотала как сумасшедшая: у страха, как известно, глаза велики, вот и почудилось невесть что. А за Лааном с тех пор прочно закрепилась кличка "собачий выкормыш".

К двенадцати годам Лаан мог запросто вытащить кошелёк у зазевавшегося прохожего. К тринадцати уже был способен сам за себя постоять и дать сдачи любому в банде. А в четырнадцать вполне сносно орудовал выкидным ножом и даже ходил "на дело" с несколькими товарищами. Этим же ножом он приспособился начисто брить голову — жизнь в заброшках не располагала к возне с волосами. Носил найденные в мусорке изодранные джинсы и кожаную куртку, украденную с рыночного лотка. Обзавёлся тем самым шрамом через бровь — когда Лаану стукнуло пятнадцать, вожак решил, что тот слишком много себе позволяет, выяснение отношений быстро перешло в драку, в которой Лаан неожиданно для себя оказался победителем. Опозоренный вожак бежал, и больше о нём никто никогда не слышал. А "собачий выкормыш" занял освободившееся место. Желающих оспорить его право не нашлось.

Собаки, кстати, больше не появлялись — и Лаану начало казаться, что его чудесное спасение было сном или бредом. Мало ли что привиделось с перепугу и от голода.

Банда взрослела. На смену киоскам пришли небольшие магазины на окраинах, на смену краже кошельков — разбой в неблагополучных районах, когда жертву зажимали в угол на тёмной улице и, угрожая ножом, отбирали всё хоть сколько-нибудь ценное. Появились люди, охотно покупавшие краденые украшения. Появились девчонки из тех же неблагополучных окраинных районов, языкастые, вёрткие, смешливые, всерьёз мечтающие о жизни бандитских подружек. Водить их в главное убежище Лаан запрещал, но во дворах мёртвого района они частенько веселились вместе с его бандой.

Теперь вчерашние дети готовились побороться за место в криминальной иерархии города.

Лаану нравилась такая жизнь. Если ему хотелось комфорта, можно было пнуть кого-нибудь из живущих в городе парней и вволю отлежаться в ванне на квартире одного из них, пока родителей нет. Он уже обзавёлся новыми знакомыми — намного старше, отсидевшими не один срок. Теми, кто мог предложить серьёзное "дело".

Не так давно ему исполнилось восемнадцать.

В то же время банда стала серьёзной проблемой для городских властей, и по городу поползли упорные слухи, что вот-вот соберут большой отряд полицейских, чтобы навести порядок в мёртвом районе.

Не успел никто, ни Лаан, мечтавший сорвать большой куш, ни полицейские. В город пришла Ржавчина. В этот момент банда сидела в своей берлоге в подвале того дома, к которому собака когда-то привела перепуганного мальчика. Когда надёжный вроде бы потолок заходил ходуном, все перепугались. Кто-то кричал, что на Островах началось восстание, и это бомбёжка, кто-то — что землетрясение. Из подвала выскочил один Лаан, остальные опоздали буквально на пару секунд. Идущий за ним парень только поставил ногу на верхнюю ступеньку лестницы, как дом буквально сложился.

Лаан бросился бежать, уворачиваясь от падающих на голову кирпичей: дома, и без того ветхие, складывались в считанные секунды, как карточные. И всё-таки не увернулся. Пришёл в себя — и понял, что обломками кирпича его завалило по колено. Ног не чувствовал. Вокруг стояла непроглядная темнота, ни одного огня вдалеке. Той ночью он плакал и ждал собак.

Вместо собак утром пришли спасатели.

Конечно, всё изменилось не сразу. Да, Лаана вытащили из разрушенного города и спасли ему ноги, но прошло ещё полгода, прежде чем он окончательно утвердился в мысли, что не все люди похожи на алкоголичку-мать или товарищей по банде, понимающих только прямой приказ и грубую силу.

Перековка уголовника Лаана Вейде в чистильщика началась тогда, когда он встал на ноги и угрюмо спросил врача: чем помочь? Помогать пришлось много. В основном Лаану, не имевшему представления о медицине, доставалась самая грязная и чёрная работа. Он обмывал лежачих больных, стирал бинты. Пострадавших было много, часто привозили пациентов из разрушенных Ржавчиной больниц.

Потом кто-то из спасателей приметил высокого плечистого парня, и Лаан стал ездить с ними, лазил по развалинам, выводил людей из маленьких городков, с которыми пропала связь, разбирал завалы.

Как-то их группа поймала в радиоэфире сигнал о помощи, но в том районе не оказалось выживших. А потом выяснилось, что машина спасателей не может покинуть город. Они раз за разом выбирались за окраину, проезжали покосившийся столб со смятым указателем — и снова оказывались на въезде.

Шофёр перемежал молитвы Эгерру-защитнику с матом, отчаянно вцепившись в руль. Тогда сознание Лаана как молнией прорезало: он вдруг ясно увидел, как можно разорвать замкнутый круг. Ему поверили просто потому, что других идей ни у кого не нашлось. И спасательная машина начала петлять по узким переулкам и дворам, где, казалось бы, и развернуться-то негде. Когда замаячил просвет между домами, все поначалу даже не поверили. Но это был выход: выехав на дорогу, они так и не наткнулись на надоевший до тошноты столб.

Города с тех пор, разумеется, никто не видел.

— Проклятые города, — понимающе кивнул Дэй. — Слышал, но не думал, что кто-то на них натыкался.

— А мне вот повезло, — хмыкнул Лаан. — Как утопленнику.

Его часто гоняли в командировки в оживающие районы. В одном из них Лаан убедился, что история с собаками — вовсе не сон. Он отправился тогда в небольшой посёлок, довольно быстро разобрался с заданием и решил побродить по окрестностям. Присел перекурить на торчащую из песка расколотую бетонную плиту. Стая появилась будто бы из ниоткуда, Лаан даже не успел удивиться или испугаться. Откуда взяться стае в двух шагах от пустыни? Что они там будут есть? Чистильщик даже не подумал о том, что одичавшие друзья человека могут и напасть. Стая — собак десять или пятнадцать, не меньше — замерла на почтительном расстоянии, как послы в нескольких шагах от королевского трона. Вперёд вышел вожак — крупный, пёстрый, одноухий. Склонил голову и выронил в ладони Лаану белый мокрый комочек. Потом так же бесшумно развернулся, и вся стая неспешно потрусила куда-то в направлении старой заправки. Чистильщик так и сидел, стиснув зубами неприкуренную сигарету, пока нежданный подарок не запищал. Только тут Лаан понял, что это не просто клочок белого меха, а щенок. Девушка-кинолог, работавшая со спасателями, осмотрев его, только покачала головой.

— Рано от матери оторвали. Не выживет. А жаль, я даже навскидку не скажу, что за порода.

Но Лаан не привык сдаваться без борьбы, и найдёныша подложили к недавно окотившейся кошке, которая его и выкормила. Пёс получил имя — Шайреш, в честь героя единственного комикса, который был у Лаана в детстве. Рос он очень быстро, лопал свою порцию тушёнки, которой с ним делился хозяин, и даже давил крыс. Начальство базы махнуло рукой и зачислило питомца на довольствие. Правда, породу его так и не удалось определить, но Лаана этот факт беспокоил в последнюю очередь. Самого Шайреша, кстати, тоже.

Потом Шайреш наотрез отказался оставаться на базе, когда хозяин уходил на задание. Бежал до ворот, запрыгивал в машину или ложился в ноги, не давая сделать ни шагу. Лаан не выдержал и взял собаку с собой. И не пожалел: пёс чуял странности не хуже любого из чистильщиков, негромко рычал, предупреждая об опасности, а иногда даже бросался на очередную тварь. Так что вскоре все привыкли, что напарник Лаана Вейде бегает на четырёх лапах.

— Вот такая житуха, — закончил свой рассказ Лаан. — Значит, говорите, дети не то богов, не то духов? Беспризорник, медик-недоучка, а теперь ещё и уголовник. Хороша команда. Миру хана.

— Я тебе дам: хана, — оборвал его Дэй. — Лично меня мир вполне устраивает целым.

— Да меня тоже. Только не въеду никак, что мне в целом мире потом делать. Не барахлишко же с прохожих трясти. А больше я ничего и не умею. Объекты зачищать и бандой рулить, и всё.

— Лаан, перестань. — Я положила руку ему на плечо. — Ты с нами. Ты наш. Ты чистильщик. Не может быть, чтобы такому человеку дела не нашлось.

Он тут же улыбнулся — отработанной яркой улыбкой.

— Когда такое красивая девушка говорит, как-то сразу веришь.

— Попробуй и мне поверить для разнообразия. — Дэй наклонился поближе к костру. — Если кто-то решит твоё прошлое припомнить, можешь смело слать дремучим лесом за дальний плетень, где солнышко не светит.

— Спасибо, конечно, за разрешение... — на уличный манер протянул Лаан.

— А вот это всегда пожалуйста. Я тебе ещё парочку таких же адресов могу подкинуть, действует безотказно.

Они действительно были похожи: будто одно лицо рисовали разные художники. Тот, что рисовал Лаана, любил резкие жёсткие линии, и потому изобразил волевой подбородок, нос с небольшой горбинкой, широкие брови. Дэю достались куда более тонкие черты и взгляд, несколько смягчённый длиннными, как у девушки, ресницами.

Один народ.

Получается, не все чистильщики — ахан, и не все ахан — чистильщики. Значит, их ещё предстоит искать, всматриваться в лица встречных, стараясь разглядеть знакомый разрез глаз, линию скул, признак Иной крови.

— Ладно, давайте спать. — Лаан посмотрел на небо. — А то так и до рассвета прокуковать можно.

Дэй.

Хорошо, что удалось поговорить ночью. Утром времени уже не осталось. Мы собирались ехать дальше, Лаану нужно было возвращаться к себе на базу.

— Ты точно дойдёшь? — спросила Рин.

— А что мне сделается? — отмахнулся Лаан. — Я здесь почти всё сам зачищал, каждый камень знаю. А теперь ещё выяснилось, что я сын бога. Или не бога, но, если со мной что случится, на той стороне всё равно свидимся.

В отличие от нас, он поверил почти сразу же, как верил когда-то в свою шальную бандитскую удачу. Мы с Рин сомневались даже сейчас. Казалось, стоит отдохнуть и выспаться, и кажущаяся стройной схема рухнет, как и положено бредовым идеям. С одной стороны, я не любил молодняк из банд, с другой — Лаан был мне чем-то симпатичен. Конечно, за некоторые его уголовные привычки хотелось двинуть по физиономии, и даже не один раз, но...

— Эй, Рин! — выкрикнул Лаан, когда мы уже забирались в кузов. — Там в этом, в пантеоне, — он замялся, вспоминая слово, — других таких как ты нет? Чтоб тоже волосы чёрные и глаза — утонуть и не выплыть? Было бы твоё сердечко свободно, я бы за тобой хоть к морю пошёл, хоть на ту сторону.

Так. Двинуть не один раз. Это себе галочка для памяти.

Это не сон, это просто дорога...

Джем

— Живее, народ, живее! — Впрочем, "народ" своё дело и так знает. Поставить палатки, расположить грузовики так, чтобы получился круг. За их железными тушами мы прячемся от песка, ветра и незваных гостей. Не первый заброшенный город на юге. И не первая песчаная буря. Она запирает нас в лагере, но она же гарантирует нашу безопасность.

Как только стихия угомонится, выставим часовых и отправимся на разведку.

Мы в пути уже вторую неделю. Выживших пока не обнаружили, только песок и развалины. Кстати, попадаются вполне целые дома, но мы в них никогда не останавливаемся. Не только из-за правил. Неприятно, как в склепе жить. Хотя нет, вру, в склепе я один раз ночевал, там лучше. Во всяком случае, то, что в склепе лежит, туда уже мёртвым принесли, оно там не умирало.

Машины выстраиваются кругом, защищая палаточный лагерь. Я в последний раз смотрю на затянутый песчаной дымкой горизонт. Пора. Расстояние здесь — на редкость обманчивая штука.

Полог армейской палатки — большой, на десять человек — отгораживает меня от зрелища надвигающейся бури. Остаются только звуки: шум ветра и шорох сотен песчинок, скребущихся в брезентовые стены, как заблудшие души. Под потолком палатки горит небольшой фонарь, но скоро его придётся выключить. Кто-то, пользуясь моментом, читает, устроившись поближе к свету, кто-то, забравшись в спальник, дрыхнет, не обращая внимания на негромкие разговоры.

Я подсаживаюсь к Рин, обнимая её за плечи. Она откладывает полуразвёрнутую карту, на которой огрызками цветных карандашей отмечает изменения. Карта старая, карандаши — тоже, яркая краска на них уже облупилась. Такое чувство, будто ими нарисовали уже не один шедевр. Или не одну вариацию детской картинки "домик с трубой". Кажется, Рин выменяла их у кого-то на пайковые сигареты.

Кто-то при мне назвал это научным мышлением. Непрекращающийся анализ окружающего мира, даже в самой сложной ситуации. Может, именно благодаря таким людям мы всё ещё живы.

Словно в подтверждение моих слов из складок карты вываливается открытый блокнот. Я поднимаю его и помогаю Рин упрятать в рюкзак со всеми остальными вещами. Где-то в его глубине мелькает пластиковая коробка с пробирками. Воображаю, какой список необходимых образцов накидали обрадованные научники.

— По-моему, тебе следует отдохнуть. Наука требует жертв, но не таких.

— Да, ты прав. Лет через двадцать я напишу об этом диссертацию.

Шутка звучит не слишком весело — как напоминание о мире, который мы оба потеряли. Перед глазами разлетаются картинки: университет, студенческие лагеря, посиделки у костра, Рин в выпускном платье на вручении диплома. Хм, у меня всегда было туго с официальным дресс-кодом. Мне не суждено узнать, кем я мог стать в том мире. Пилотом, техником, конструктором, учёным, строителем... Хотя последнее вряд ли, после пары лет работы на стройках кирпичи и бетон я уже просто видеть не мог.

По сути, мы воссоздаём мир не для себя, а для тех, родился после начала Ржавчины. И в большей степени — для тех, кому только предстоит родиться. Это у них будут переполненные университетские аудитории, белоснежные самолёты, птицами поднимающиеся со сверхсовременных аэродромов, дальние путешествия. А мы... Мы нужны здесь. Оборонять последний рубеж на дороге в будущее.

Особо сильный порыв ветра вновь горстями швыряет песок в стену палатки, напоминая, что вокруг нас искорёженный Ржавчиной край.

— Дэй, — сонно шепчет Рин, — ты был в этом городе?

Фонарь под потолком качается, отбрасывая тени на её лицо. Я пожимаю плечами — осторожно, чтобы не потревожить прижавшуюся ко мне девушку.

— Может, и был. Здесь многие города похожи друг на друга.

Утро выдалось урожайным на неприятности — лагерь пришлось буквально выкапывать. Палаткам не так сильно досталось, а вот возле машин выросли целые барханы, и за лопаты пришлось взяться всем. Механики матерились сквозь зубы: несмотря на то, что радиаторные решетки закрывали кусками брезента, внутрь всё же намело песка. Город маячил на горизонте песчаным призраком — зубцы высоток, приземистые корпуса заводских окраин. Дорога с трудом угадывалась по столбам линии электропередач, а вот ограждение трассы то ли сгинуло в песках, то ли не пережило бушевавших здесь катаклизмов. Ряд столбов, впрочем, время тоже изрядно проредило, упавшие оказались похоронены под барханами. Не самый вдохновляющий пейзаж.

— Что, знакомые ландшафты? — окликнул меня увлечённо работающий лопатой Стэн.

— Возможно. Тут, знаешь ли, всё слегка изменилось. Да ещё и города однотипные.

Я воткнул свою лопату в песок, разогнулся и ещё раз вгляделся в силуэты зданий. Судя по столбам, дорога здесь делала поворот. Скорее всего, на этом повороте должна была быть заправка. Ночью город наверняка казался россыпью огней, брошенных в непроглядную тьму. Я мысленно дорисовал освещение, поток машин, яркую рекламу заправки. Покопался в памяти. И плюнул на это дело.

В моей жизни было столько заправок, поворотов и неоновых огней вдалеке, что они просто наложились друг на друга, как снимки на испорченной плёнке.

— Как назывался твой город? — неожиданно, без всякого перехода спросил Стэн.

Я назвал — впервые за много лет.

— Никогда не слышал, — покачал головой командир.

— Я же говорю, таких городов навалом. Было. И названия у всех похожие, не на каждой карте найдёшь. Так что неудивительно.

— Ни города, ни имени, ни адреса. Духи перекрёстков, как же я тебе иногда завидую.

— Почему это?

— Невозможно проверить твою биографию. Как представлю иногда, сколько на меня бумаг в самых разных архивах лежит — жутко становится. Теперь, конечно, уже меньше, много макулатуры в штабах Ржавчина сожрала. Но всё равно многовато. А ты как герой тех дорожных баек, которые у костра травишь: пришёл из ниоткуда, и никто точно не скажет, был ли ты в соседнем городе или прямо за поворотом из воздуха появился.

Я хмыкнул, представляя сам процесс появления из воздуха. Нет, ощущения, наверное, интересные. Вот только это что-то вроде сказочного кольца, которое невидимым делало, или ты действительно раскладываешься на молекулы, а потом собираешься? И почему тогда эти молекулы не разлетаются по окрестностям, а держатся рядом, чтобы сложиться обратно в тело? Надо будет Рин рассказать, она любит такую гимнастику для мозга. Я оглянулся через плечо: сейчас Рин раскладывала какие-то лекарства по личным аптечкам — для группы, которая отправится в город на вылазку. Не буду отвлекать.

— И каково тебе, — я вновь вонзил лопату в наметённый у колеса песчаный холмик, — дружить и работать с существом, которое шесть лет назад соткалось из воздуха?

— Нормально, — сверкнул белозубой улыбкой Стэн. — Ну, подумаешь, соткался. С кем не бывает. Тушёнку лопаешь? Лопаешь, не звёздным светом питаешься. В бою спину прикрывал? Прикрывал, и не раз. Девушку свою любишь, это любому дураку ясно. Были в сказках демоны, принимали облик понравившегося человека. Почему бы такому демону не влюбиться в человеческую девчонку и не остаться с ней навсегда, плюнув на свой демонический мирок?

Стэн, как и большинство жителей северных регионов, безбожно путал демонов и Иной народ.

— Когда выйдешь в отставку, напиши об этом душещипательный девичий роман, — серьёзно посоветовал я. — Только обязательно под женским псевдонимом, а то никто не поверит, что суровый чистильщик и к тому же служивший на Островах офицер способен выдумать такой сюжет.

Город встретил нас тишиной. Нет, конечно, совсем тихо даже в заброшенных городах не бывает. Всегда есть ветер, да и опустевшие здания очень быстро обретают новых жителей — на юге это ящерицы и всякие песчаные грызуны. Мы двигались от рабочих окраин к центру. Похоже, ему досталось несколько меньше: если бывшие заводские корпуса превратились даже не в руины, а в невразумительные огрызки стен и засыпанные кирпичом пустыри, то жилые районы ещё держались.

Время выкрасило все дома без разбора в цвет песка, словно хотело спрятать город среди барханов, в оконных проёмах не блестело ни одного осколка стекла. Песком были засыпаны и улицы, не только ведущая в город трасса. В некоторых районах он захлёстывал полуподвальные этажи, заметал бетонные ступени распахнутых настежь подъездов. Деревянные двери давно рассохлись, рухнули и тоже были погребены в песках, металлические иногда глухо хлопали на ветру. Если бы мне понадобилось описать этот безымянный город двумя словами, я бы сказал: ветер и песок. Не самое приятное сочетание, мелкие песчинки немилосердно секли кожу, приходилось прятать лица под плотными повязками и поглубже натягивать капюшоны курток.

— Ветер вернулся в город, чтобы сказать, что прошлое прошло, — негромко цитирует Рин какую-то сказку. Вряд ли её автор знал, что когда-нибудь эти слова будут настолько к месту.

— В эфире ничего, кроме наших собственных переговоров, — докладывает Стэну радист.

— Хорошо, продолжаем движение.

И мы идём, иногда ловя на прицел темноту в провалах окон. Город обезличен, пока нам не попалось ни одной вывески. Только пару раз взгляд зацепился за жестяную табличку с номером дома и коротким "...ая", остатком названия улицы. Гадать можно долго.

Путь неожиданно оказался перекрыт рухнувшей стеной многоэтажки; обнажились перекрытия и внутренности квартир. Самый настоящий срез чужой жизни. У края, над пятиэтажной пропастью угрожающе навис диван.

— Во дворы, — командует Стэн. — Здесь не пройдём.

Мы ныряем в переулок, где-то за спиной трещит рация. Рутинный доклад: всё чисто, двигаемся дальше, немного изменили маршрут.

Двор — определённое испытание для наших нервов. Так уж мы устроены, что места, где должны находиться дети, после многолетнего запустения кажутся нам особенно жуткими. Так что занесённая песком детская площадка выглядит зловеще, хотя за шесть лет Ржавчины и заброшенных школ, и опустевших детских садов все навидались предостаточно.

Если попробовать раскрутить маленькую карусель, она наверняка заскребёт сиденьями по песку, качели вообще представляют собой гротескное зрелище: от металлической перекладины в песок уходят намертво застрявшие цепи. И, тем не менее, привал Стэн объявляет именно здесь. Ветра почти нет, окружающие дома надёжно защищают от него. Пока народ достаёт фляжки, чтобы сделать по глотку воды, пока Стэн и ещё несколько парней обсуждают дальнейший маршрут, я обхожу двор, предусмотрительно держась подальше от балконов. Некоторые вполне могут обвалиться прямо на бестолковую голову.

— Чувствуешь что-нибудь? — спрашивает кто-то. Я пожимаю плечами: дар чистильщика — это не прибор ночного видения, чтобы можно было вот так запросто включить и просканировать пространство на предмет всяких странностей. Скорее уж стоит сравнить нашу работу с созданием витража — но не в мастерской художника, а под пулемётным огнём. Думать приходится очень быстро, превращать неясные ассоциации в слова, а слова в действия. Но проще сказать "нет", чем объяснить. Потому что иногда и слов-то таких нет.

Я вдруг напрягся, как собака, почуявшая след, но с даром это не имело ничего общего. В одном из домов была низкая квадратная арка, за ней, видимо, находился ещё один двор. Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, но арка упрямо продолжала манить к себе. Нет, в самом деле, таких домов навалом по всей стране. Типовая архитектура.

— Стэн, — окликнул я, — проверить, что там?

— Хорошо, возьми ещё троих и проверь.

Первой с полузасыпанной тумбы отсутствующего фонаря поднялась Рин, оставляя рюкзак, ещё двоих бойцов назвал Стэн. Мы осторожно ступили под арку, опасаясь не столько неизвестного врага, сколько того, что какому-нибудь кирпичу надоело лежать на своём месте последние шесть лет, и он решит вывалиться из кладки над нашими головами именно сейчас. В некоторых местах на стенах сохранились полустёртые рисунки, сделанные серебристой краской — какие-то замысловатые подписи, гротескные морды. Похоже, район и в лучшие времена не выглядел благополучным.

За аркой и правда открылся ещё один двор, но на этот раз дома не были жилыми. Сразу несколько дверей, иногда прорубленных на месте окон первого этажа, уцелевшие вывески, на которых, правда, уже нельзя ничего разобрать — просто алюминиевые и жестяные листы с редкими пятнами краски.

Я выругался. Тихо и бессильно.

— Дэй? — негромко позвала Рин. — Всё в порядке?

— Почти. Знаешь, смешно звучит, но, похоже, я и правда здесь был.

Поднялся по низким ступенькам одного крыльца, провёл пальцами по двери, коснулся выемки на месте выпавшей ручки. Эх...

— Стоять! — окрик настиг нас, когда я попытался вогнать лезвие ножа в щель между дверью и косяком. — И давайте без резких движений.

Ствол автомата смотрел на нас из окна над аркой. Загорелая до черноты и не самая дружелюбная физиономия скорее угадывалась в полутьме помещения. Из соседних оконных проёмов высунулись ещё трое или четверо стрелков.

Ни дать ни взять щенки из раздолбанной картонной коробки повылезали, унюхав запах чего-то вкусного.

Сравнение оказалось настолько неуместным, что пришлось приложить огромные усилия, чтобы не заржать.

— Не вижу, с кем говорю, — отозвался я.

— Мы тоже, — справедливо заметили сверху, намекая на повязки, закрывающие наши лица. Так, раз сначала спрашивают, а потом стреляют, есть надежда договориться миром. Тем более мы сюда не воевать приехали.

Меж тем говорливый стрелок на миг отвлёкся на что-то или кого-то в глубине комнаты (остальные продолжали держать нас под прицелом) и внёс новое предложение:

— Оружие на землю, вот тогда и поговорить можно. Имейте в виду, вы тут у нас как солдатики на столе.

Пожав плечами, я аккуратно пристроил автомат на выщербленное крыльцо. Рин и парни последовали моему примеру.

— И пистолеты, — сурово потребовал наблюдатель. Ага, можно подумать, нашёлся бы дурак, который их не заметил, и ещё больший дурак, который бы на это понадеялся. Отстегнув обе кобуры, я положил их рядом с автоматами и присел на корточки, чтобы завязать шнурок. Нож перекочевал за голенище высокого ботинка.

На всякий случай.

— Кто вы? — поинтересовались из окна.

— Служба спасения, — отозвался я. — Лекарства, медицинская помощь, эвакуация. Даже документы можем показать.

— Кто командир?

А вот это уже проверка. Если они не полные идиоты — а не похожи, иначе бы не выжили — значит, они в курсе нашего появления с того момента, как мы вошли в город. Дома в некоторых районах стоят плотно, если и есть зазор в полметра, перескочить из окна в окно — не проблема. То есть можно достаточно долго пасти группу, двигаясь тем же маршрутом. Так что про наших в соседнем дворе они точно знают, не могут не знать.

— Не я. Могу сообщить ему по рации, если вы хотите с ним поговорить.

На самом деле кнопку на рации я ухитрился нажать ещё пару минут назад, и Стэн наверняка слышал весь разговор. Собеседник замешкался. Может, негромко советовался с кем-то из своих.

— Зови, — в конце концов распорядился тип в окне.

Я осторожно вытащил рацию из нагрудного кармана.

— Стэн, приём, мы нашли выживших. Они хотят говорить с тобой.

— Понял.

— Что он сказал? — ствол автомата в окне вновь дернулся.

— Сейчас подойдёт.

Стэн пришёл один и с открытым лицом — важно было, чтобы нам сразу поверили. Демонстративно поднял руки.

— Стэн Анхарт, офицер Островного контингента войск. Старший поисковой группы. С кем я буду разговаривать?

Про чистильщиков ни слова, проще объяснить потом. А вот упоминание армии обычно вызывает доверие.

Ещё одна пауза.

— Мы пустим вас внутрь, так что без резких движений. И прикажите своим, чтобы лишний раз не хватались за оружие.

— Принято, — серьёзно кивнул Стэн.

Интересно, какая дверь откроется? Мысленно я поставил на ту, что слева, обитую алюминиевыми листами. И не угадал. Ну, или почти угадал: нужная дверь оказалась соседней.

Во двор сразу вывалились двое с автоматами, и заняли позиции по обе стороны от входа, держа нас на прицеле. Лиц не прятали — совсем мальчишки, лет семнадцать-восемнадцать. Правда, нас с Рин в таком возрасте уже гоняли в хвост и в гриву.

— По одному, — коротко бросил сверху переговорщик. — Спокойно заходите и даёте себя обыскать.

Стэн на правах командира первым двинулся к двери. Исчез в тёмном проёме. Я пошёл вторым, успев на ходу успокаивающе прикоснуться к руке Рин.

За дверью неожиданно оказался довольно просторный холл — наверное, раньше здесь был банк или ещё какая солидная контора. Пыли почти нет, в ежедневной уборке ребят сложно заподозрить, так что помещением, скорее всего, часто пользуются. Света немного — только тот, что проникал сквозь переломанные и полуоборванные жалюзи на окнах. Понятно, откуда тут взяться электричеству. Здесь меня встретила ещё одна парочка, на этот раз парни были постарше. Охлопали по карманам, потребовали убрать повязку с лица и снять куртку — на тот случай, если под ней спрятано что-то из оружия. Нож так и не нашли, рацию забрали и аккуратно положили на старый офисный стол. Без санитиментов, но в рамках военной вежливости.

— Наши стволы только на улице не забудьте, — попытался пошутить я. Стэн сделал страшные глаза: мол, не накручивай ребят, они и так на нервах.

— Не волнуйся, — хмыкнул один из автоматчиков, — кому надо — подберут.

Через пару минут мы все расселись на полу у стены, кто-то из бойцов исчез в глубине здания. От нечего делать я принялся разглядывать троих оставшихся парней. Переговорщик, вещавший из окна, так и не показался. Не профессиональные военные — слишком молоды, чтобы успеть послужить в армии. Одежда гражданская, но хорошо приспособленная для бродяжьего образа жизни и долгих вылазок: свободные штаны и куртки с капюшонами. Жара донимала и их: один сбросил куртку, оставшись в вылинявшей майке, и плюхнулся напротив нас, красноречиво пристроив автомат на колени.

— И откуда вы такие взялись?

— Центр страны, — спокойно улыбнулась Рин. — Просто все из разных регионов.

— Не разговаривай с ними, — одёрнул любопытного парня товарищ. Беззлобно, просто напомнил о каких-то правилах. В принципе, логично: увлёкшись разговором, удар можно и прохлопать. Взгляд вдруг зацепился за выбитый на плече у молодого охранника рисунок. Вылезающая из-под кожи чёрная ящерка. Я видел её вечность назад, в истрёпанном альбоме с эскизами.

— Эй, — я медленно приподнялся, держа руки за головой, — ты знаешь Эрика? Это ведь его работа?

Дуло автомата упёрлось мне в грудь.

— Сядь на место.

— Хорошо. Но ты передай, что тут его друг, ладно?

— Сиди, — вмешался тот из троицы, который обыскивал нас, — сейчас Керк вернётся, сходит. Посмотрим, что вы за друзья такие.

Рин.

Дэя увели минут через двадцать.

— За меня не волнуйтесь и не рыпайтесь никуда, — шёпотом посоветовал он и, небрежно закинув на плечо куртку, ушёл вместе с Керком. Тот не спускал с Дэя взгляда и честно пытался удержать маску сурового воителя, но сквозь неё всё же проглядывало самое обычное любопытство. Возможно, мы первые люди, которых эта колония выживших встретила с момента начала Ржавчины. Жутко. Нам, правда, тоже было жутко — когда мы поняли, что ни на одной радиочастоте не находим ответа, когда не удалось дождаться ни одного правительственного сообщения, только отряды службы спасения метались между умирающими городами в надежде вытащить хоть кого-то. И они тоже не могли ничего объяснить.

Мы учились жить на осколках прежней жизни. Учились оставаться людьми. Учились убивать — потому что были те, кто хотел убить нас. Голодали. Отдавали последнее детям. Заново узнавали мир и понимали, что новые законы пишутся кровью. Учились слушать дар — когда стало понятно, что мы отличаемся от других и можем чуть больше.

Своё первое столкновение с изнанкой мира я запомнила очень хорошо. Тогда мы отправились на вылазку в один из городов за едой, медикаментами и тёплыми вещами. Несколько групп обследовали развалины в поисках выживших.

Мне и ещё двум парням досталась аптека в торговом центре. Более опытные медики были нужны там, где работали поисковые группы, могла понадобиться их помощь. А отобрать нужные препараты — не такая уж сложная задача. Всё-таки военные аптечки не резиновые, их содержимого надолго не хватит.

Честно говоря, увидев полки подсобки, заставленные яркими коробками, я растерялась. Да, у меня был список самого необходимого, но я привыкла к домашнему шкафчику с лекарствами, в который предусмотрительная мама всегда добавляла "что-нибудь на всякий случай". Запасливость — очень полезная черта в нашей ситуации. Даже, наверное, жадность — притащить побольше, чтобы всем хватило. Представляю, как другие копаются сейчас в оружейном магазине, раздражённо отбрасывая в сторону коробки с зажигалками в виде пистолетов и прочими сувенирами, добираясь до боевого оружия и патронов. Конечно, оружие логично было бы искать на военных складах, но до них бы ещё добраться. Да и неизвестно, цело ли их содержимое.

- Что вытаскивать-то? - нетерпеливо уточнил один из помощников.

- Подожди. - Я подсвечивала фонариком надписи на коробках. - Вот цапну вместо обезболивающего средство для увеличения потенции — будешь знать.

Парни заухмылялись, а я опять с тоской подумала, что хочу унести отсюда всё. Собственно, большую часть запасов аптечного отдела мы выгребли, но несколько пунктов моего списка так и остались незачёркнутыми. Увы, вакцину в аптеках не продают, а ведь очень скоро она нам понадобится. Нужно найти больницу. Или склад.

Мы уже выходили из аптеки, когда я обратила внимание на яркую вывеску отдела детской одежды.

- Давайте там пошарим. - Странно, что это не пришло в голову никому другому. - Детей в лагере много, тёплые куртки им пригодятся.

Один из добровольных носильщиков легко сбежал по остановившемуся эскалатору — сообщить о нашей находке, а мы вдвоём, аккуратно сгрузив коробки у стены, зашли внутрь. Разумеется, электричество в торговом центре вырубилось, но через панорамное окно проникало достаточно света.

Я прошла к дальней стене. Большой плакат уведомлял покупателей о появлении новой осенней коллекции. Кажется, здесь меня наконец-то покинуло желание сгрести всё: я точно знала, какие вещи в лагере беженцев абсолютно бесполезны, и потому решительно откладывала в сторону дизайнерские джинсы для маленьких модниц, комплекты школьной формы и платья. Зато яркие осенние куртки, комбинезоны для самых маленьких и тёплые ботинки нам понадобятся. За стойкой кассира нашлись огромные пакеты, куда можно было сложить целый гардероб. Вернулся уходивший вниз парень, дело пошло быстрее. Он сразу относил заполненные мешки вниз, где остальные укладывали их в машины.

Если бы я знала, насколько сильно изменился мир, я бы ни за что не осталась в опустевшем отделе только с двумя людьми. И ни на шаг бы не подошла к зеркалам. Но всё случилось так, как случилось.

Не успела я обернуться, как за моей спиной раздался сдавленный то ли всхлип, то ли вздох. Парень, имени которого я так и не узнала, оседал на пол, его горло было буквально вспорото. Алые капли брызнули на лицо второго, выпустившего из рук туго набитый пакет.

В первую секунду я буквально окаменела, не понимая, что делать. Пытаться помочь тому, кто лежал на полу в луже собственной крови, уже бесполезно, его товарищ в ступоре. А потом до затуманенного сознания дошло: что бы ни убило юношу, оно наверняка ещё здесь. Выживший наконец смог закричать. А потом его руку дёрнуло вверх, выкручивая, как шарнирную конечность марионетки, ломая запястье. Я бросилась к нему, но зачем-то обернулась. И увидела. Зеркало было высоким и узким, как всегда в магазинах. Меня оно не вмещало, а вот кричащий парень в нём отражался. Как и усевшаяся к нему на плечи костлявая нелюдь: безглазая, страшная, обтянутая чёрной, словно резиновой, кожей. Пасть, больше похожая на разрез, открывала два ряда треугольных зубов; распахнув её, существо тянулось к сломанной руке парня. Он зашатался и рухнул на колени.

У моих ног лежал пистолет, оброненный убитым, он носил его на манер налётчиков в дешёвых боевиках, засунув за ремень джинсов. Я подхватила оружие и, не задумываясь, нажала на курок. Нет, на спусковой крючок. Что за чушь лезет в голову, а. Ничего не произошло. Предохранитель! Так, есть, сняла. Обернулась на зеркало — понять, куда целюсь. Нелюдь в нём задёргалась, на несколько секунд отвлёкшись от добычи. Она не может меня увидеть, пока в зеркале не появится моё отражение, неожиданно сообразила я. Вскинула пистолет снова. Не попасть бы в человека.

Нет.

Нельзя убить того, кого нет в нашем мире. Ещё один короткий взгляд. Выстрел. Я поняла, что сделала, только когда зеркало градом осколков посыпалось вниз. Не уверена, что попала в чёрный силуэт, но и просто разбить оказалось достаточно. Я подбежала к раненному — он сидел на полу, прижимая к груди сломанную руку, рукав куртки был изрезан бритвенно-острыми зубами в клочья. По щекам текли крупные слёзы. Шок.

Стеклянная дверь отлетела в сторону и чуть не разбилась, когда Стэн толкнул её плечом. И сразу же опустил автомат, понимая, что стрелять здесь больше не в кого. За ним вбежали ещё люди, но для меня важным было совсем не это.

- Не подходите к зеркалам! Это может повториться!

- Что тут произошло?

- Долго объяснять. Не подходите к осколкам. Дайте одеяло или плащ.

Из соседнего отдела притащили плед в красно-чёрную клетку, я взяла его, доковыляла до осколков на полу и, стараясь, чтобы в них не мелькнуло моё отражение, накрыла то, что осталось от зеркала.

Когда я проходила мимо тела с разорванным горлом (не могу заставить себя думать о нём как о человеке), меня всё же вывернуло. Тоже мне, медик.

- Не подходите к зеркалам, слышите? Они могут быть в любых. Надо накрывать чем-то, выносить во двор и разбивать. Это, наверное, должно помочь.

- Кто — они? — тряс меня за плечи Стэн. - Рин, скажи.

- Не знаю. Твари.

К чести Стэна, он понял сразу.

- Все на выход, живо. Разбираться будем снаружи.

На пути к эскалатору мы буквально столкнулись с Дэем.

- Я же сказал тебе оставаться внизу! — рявкнул Стэн. Он был не на шутку зол.

Впервые на моей памяти у Дэя не нашлось для ответа пары хлёстких словечек. Он просто сгрёб меня в объятия, крепко прижав к вытертой кожанке и не спрашивая ни про раненного, которого поддерживал один из бойцов, ни про завёрнутое в ещё один плед тело.

Из торгового центра мы вымелись очень быстро. Старшие групп пересчитывали своих и облегчённо вздыхали, убедившись, что все на месте. Люди недоумённо переглядывались, не понимая, почему их вдруг заставили бросить работу.

Дэй, по-прежнему не задавая вопросов, закутал меня в свою куртку и протянул фляжку с холодным травяным чаем. Я сама такой заваривала для всех желающих — уж в чём, а в травах в окрестностях лагеря недостатка не было.

- Ты мне не поверишь, - я разлепила пересохшие губы.

- Поверю, Рин. Я — поверю всегда.

- ...у её слов очень весомое доказательство — труп, - растолковывал кому-то Стэн. - Там горло разодрано в клочья, человеку такое просто не под силу.

- И что ты мне предлагаешь? Массово бить зеркала и выметать осколки?

- Не выметать, а аккуратно выносить вместе с тканью.

- Демоны с тобой, Анхарт. Вот уж не думал, что на старости лет буду такими вещами заниматься.

- А кого тут стыдиться? — резонно заметил Стэн, кивая на парковку с несколькими брошенными легковушками и на пустые коробки жилых домов с другой стороны улицы.

И действительно, возвращались в ставшее опасным здание торгового центра, закрывали зеркала в примерочных и туалетах одеялами и плащ-палатками, вывинчивали шурупы, снимая со стен, и выносили во двор, где, не убирая ткани, разбивали молотками и кусками арматуры в мелкое стеклянное крошево.

- Можно ещё перекрывать, - сказал Дэй. - Замазать зеркало краской или даже просто написать что-нибудь фломастером. Раньше этого хватало.

- Ключевое слово — раньше?

- Наверное.

Когда у нас появился дом, а в нём — небольшое зеркало, первое, что я сделала - написала на нём крупными буквами "Бесконечность", наискось перечеркнув собственное отражение. Надпись не мешала, когда нужно было расчесать волосы или поправить куртку, и при каждой уборке я подновляла стёршиеся буквы. Потому что тогда, на разгромленной парковке у торгового центра мы поняли, что бояться теперь надо не только тех, кто ходит на двух ногах и не прочь поживиться чужим добром или воспользоваться чужой беспомощностью. Не только их.

— Рин.

Я открыла глаза. Неужели ухитрилась отключиться?

— Как давно нет Дэя?

— Полчаса, — отозвался разбудивший меня Стэн. — Не волнуйся за него. Если бы они не хотели идти на контакт, то не стали бы показываться и дождались, пока мы уйдём из города.

— Или просто убили бы нас.

Хотя всё зависит от того, сколько здесь выживших и сколько из них могут считаться бойцами. Кидаться очертя голову на хорошо вооружённую и оснащённую группу — это самоубийство, без всяких "почти". Да и любому разумному человеку ясно, что наш отряд — часть экспедиции, ведь с собой у нас только самое необходимое. Не пешком же мы сюда добрались и не воздухом по пути питались.

— Вариант. Но, по-моему, им нужна помощь.

— Я бы тоже не приняла её от первых встречных.

Дэй.

Идущий впереди парень распахнул дверь и пропустил меня внутрь. Я выждал несколько секунд, пока глаза привыкли к темноте, и шагнул к прямоугольнику окна. Его закрывали самодельные ставни, в широкую щель между ними проникал свет. Можно было различить тёмно-коричневый растрескавшийся кафель на полу.

— Входи-входи, — донеслось откуда-то слева. Теперь я был почти уверен, хоть это и невозможно.

— Здорово, Эрик. Давненько не виделись. Помнишь меня? — Я двинулся на голос.

— Сейчас посмотрим, должен ли я тебя помнить. — Полоску света перекрыла тень, и окно распахнулось. Если бы я стоял прямо напротив него, увидел бы только тёмный силуэт, но я встал сбоку, чтобы солнце не ослепило меня, и потому сразу разглядел постаревшее лицо и неровно подрезанные каштановые волосы с проблесками седины. Преждевременно постаревшее — ведь Эрику не должно было стукнуть больше сорока.

Несладко им тут живётся.

— Привет, — неловко выдал я, почему-то неуютно чувствуя себя под прицелом внимательного и жёсткого взгляда.

Пару минут Эрик просто рассматривал меня, мысленно сопоставляя мой облик с сохранившимся в его памяти образом четырнадцатилетнего мальчишки. Потом также молча ударил. Удар пришёлся в лицо, меня отбросило на кафельный пол, показавшийся неожиданно прохладным после раскалённой улицы. Так и захотелось вытянуться на нём, положив куртку под голову.

— Это за то, что сбежал.

— Узнаю руку мастера, — похвалил я, приподнимаясь на локте и почти ощущая, как на скуле расплывается здоровенный синяк. Прямо как тогда. Хотя в тот раз я огрёб не от него. Силой боги Эрика не обидели, он вполне мог бы сломать мне челюсть, но, кажется, решил, что с меня хватит.

Эрик опустился рядом на корточки, и я наконец-то понял, что бывший татуировщик и нынешний лидер небольшой колонии выживших просто-напросто растерян.

— Духи и демоны, ты живой! Зар-раза!

— Живой, как видишь. Ну, если ты, конечно, не захочешь прямо сейчас исправить это досадное упущение.

Он покачал головой.

— Нет уж, будешь жить. Поднимайся.

Я с явной неохотой встал, подобрал пропылённую куртку и пристроил её на подоконник. Привалился к стене — она тоже слегка холодила разгорячённую кожу.

— Дурацкое чувство. — Эрик притащил из глубины комнаты пару рассохшихся стульев и уселся на один из них задом наперёд, сложив руки на спинке. Я вдруг вспомнил, откуда у меня самого привычка сидеть именно так. — Когда-то не уберёг мальчишку, а теперь вижу перед собой взрослого парня. Как ты в эту компанию попал?

— Севернее есть и другие выжившие.

Сейчас это не беседа старых друзей, не видевшихся целую вечность, а разговор представителей уцелевших островков цивилизации. Стэна бы сюда, у него с дипломатией куда лучше. Но мне Эрик скорее поверит.

— Это я и так понял. Как вы там?

— Нормально. Заводы работают, школы тоже. Правда, всё по карточкам, и еда, и одежда. Но жить можно. До соседей за океаном так достучаться и не смогли. Да что там соседи, вон, целые регионы отвалились. Тишина в эфире, и всё. И с теми вояками, которые на Островах остались, тоже связи никакой.

— И как же кончился мир для тебя? — А у Эрика тоже прибавилось шрамов. Несколько грубыми жгутами перечеркнули татуированные запястья. Да, явно штопал кто-то не слишком умелый.

— Всё вокруг старело и рушилось. Меня застало в центральных регионах. Паника, кровь... До сих пор снится иногда.

— А Столица-то стоит?

Интересно, он ведь явно обладает властью в этом городе. Оружия при нём я не заметил, если не считать ножа на поясе. Значит, врагов у них нет.

— Что ей сделается. Правда, уменьшилась в несколько раз. Когда некоторые города стареть начали, у неё несколько пригородов отъело. Их даже восстанавливать не стали, просто снесли. А то ещё что-нибудь неприятное заведётся. Ну и рожи в правительстве все незнакомые. Из больших военных шишек и из службы спасения.

— Как я понимаю, про семью и детей спрашивать бессмысленно?

А вот сейчас ты удивишься.

— Ну почему же. Есть девушка.

— Не ожидал от тебя, — удивлённо приподнял брови Эрик.

— А я и сам не ожидал.

— Хотел бы я на неё посмотреть.

— Посмотришь. Она со мной.

— Лихая, должно быть, девушка, раз её с вами понесло.

Вопрос с двойным дном: Эрик хочет узнать, а за каким, собственно, демоном мы притащились в город. Что ж, мне скрывать нечего. Главное, чтобы он мне поверил.

— Мы ищем других выживших.

— Зачем?

— Чтобы помочь, естественно.

— Предлагаете эвакуацию?

— Это зависит от вас и ваших желаний. Если здесь реально восстановить производство, то за город можно побороться. Если нет, то, скорее всего, предложат эвакуироваться. Но, как ты понимаешь, это решаю не я.

— А ты-то на каких правах играешь в этой команде? Военный, водитель?

— Чистильщик. Эрик, я занимаюсь уничтожением всяких тварей. И могу сделать так, что они больше не появятся. Разве у вас таких людей нет?

— Мы все такие, — пробурчал Эрик. — Всем пострелять по ходячим странностям пришлось. Здесь тоже старело и рушилось, но нас это краем зацепило. Как раз по моему району прошло. Только это, Дэй, ещё не самое страшное. Страшно стало, когда в город мёртвые пришли.

— Как — мёртвые? С кладбищ? Трупы, что ли? — Про восставших мертвецов шутили чуть ли не с первых дней Ржавчины, но шутили как-то с оглядкой: не дай боги накликать.

— Если б трупы. Выглядят как люди, как нормальные живые люди, вот только всех их похоронили. Кого год, кого десять лет назад. Мы тоже сначала думали, с кладбищ. Но когда старший брат дружка моего явился, на которого похоронка в войну пришла, что пал смертью храбрых в бою за форт Хейл, мать его... Его же у того форта и закопали, как он пришёл? По морю? А он притащился и ломится в дверь, где жил. Только в доме давно другая семья живёт, мать померла, сестра замуж вышла и уехала. Дрожат, как листы осенние, не пускают. Да и кто пустил бы? А они... Выли, Дэй. Как собаки воют, когда одиноко ночью. Если бы они нас убивали, было бы проще. Либо ты, либо тебя. Так ведь нет. Ты, конечно, сейчас можешь подумать: ну, ходят по городу мертвяки, так ведь не трогают никого, чего бояться? Вот только смотреть на них... Парень, да я тебе таких слов не найду. Ужас кромешный. Будто саму жизнь наизнанку вывернули. Говорят, умирали даже от страха, у кого сердце слабое. Ну и бежали из города, не без этого. Вот только не знаю, далеко ли.

— Ты-то почему остался, а, Эрик?

— Сначала думал, что всё кончится. Потом искал, с кем ехать. Потом ехать стало не с кем. Так и остался. Да и не к кому бежать. А потом оказалось, что здесь я нужнее.

— А мёртвые?

— Пропали как-то, — пожал плечами Эрик. — Сначала редко попадаться стали, потом совсем исчезли. Может, ушли. А по мне, так лучше, чтоб в пыль рассыпались, потому как погань редкостная. Идём, что ли. Охота на твоих друзей посмотреть.

Рин.

Они пришли, когда я уже начала беспокоиться. На лице Дэя расплывался синяк, но это не мешало ему уверенно держаться рядом с мужчиной лет сорока. Массивный, дочерна загоревший, с выгоревшими каштановыми волосами и покрытыми татуировкой руками, по сравнению с Дэем он казался почти великаном.

— Надеюсь, вы не успели соскучиться? — поинтересовался мой любимый.

"Неисправим, — ясно прочитала я во взгляде Стэна. — Проще лбом ворота Базы снести, чем отучить этого парня от театральщины".

Я поднялась с пола, уже не обращая внимания на автоматы в руках охраны. И так ясно, что не выстрелят. Похоже, первую проверку мы прошли.

— Вас зовут Рин? — спросил татуированный мужчина.

— Да. — Я в замешательстве оглянулась на Дэя. Тот едва заметно улыбнулся.

— Счастлив познакомиться. — Татуированный склонился в шутливом полупоклоне и неожиданно поцеловал мне руку. — Я Эрик. Вот этот раздолбай, — кивок в сторону Дэя, — потом объяснит, что к чему. А я пока поговорю с вашим командиром.

Оружия нам не вернули, зато отвели на второй этаж в и оставили в чьём-то бывшем кабинете. На стене даже сохранился календарь за какой-то давний год. Массивный стол без всякого почтения сдвинули к стене, а освободившееся пространство заставили расшатанными стульями и пыльными банкетками. Окна здесь чудом уцелели, их никто не пытался забить или завесить — похоже, других людей тут уже давно не опасаются. Я выглянула наружу. Внизу обнаружился засыпанный песком квадратный дворик, с четырёх сторон зажатый стенами с редкими оконными проёмами. В одной из стен металлические ворота. Широкие — как раз проехать машине — и, судя по всему, давно не открывавшиеся. Парковка для избранных? Похоже, вид отсюда и раньше открывался невесёлый.

Дэй, усевшись на край стола, вертел в пальцах прямоугольник личного жетона, пытаясь поймать солнечный луч исцарапанной металлической поверхностью. Интересно, в какой момент мы начали перенимать привычки друг друга?

— Ничего не хочешь мне рассказать?

— Ничего особенного. Встретил старого друга.

— Твои друзья всегда так здороваются? — Пришлось смочить платок водой из фляги и приложить к его лицу.

— Нет. Это был должок за прошлый раз. В общем-то, за дело.

— Ага, колись давай, — поддержал Джетт, — а то сейчас выяснится, что тебя на этом юге каждая собака в лицо узнаёт.

— Ну... — Жетон рыбкой скользнул меж тонких пальцев и повис на цепочке. — Это долгая история.

— А мы никуда и не торопимся.

Дэй.

Девять лет назад.

Татуировщик.

Забытое время, весёлые Боги,

И время идти от дороги к дороге,

Закручивать небо спиралью, коктейлем в крови...

Джем

Прыгать с поезда вредно для здоровья. Вряд ли кому-то из добропорядочных граждан приходилось проверять эту истину на практике. Но где я и где те добропорядочные граждане... Страшно бывает только в первый раз. Надо подождать, пока поезд начнёт тормозить, подходя к станции. Обычно к моим услугам были заросшие травой или песчаные склоны, но в этот раз не повезло. Приземлился я на гравий, не удержал равновесия, и, похоже, камешки отпечатались на моём боку россыпью синяков. Я выругался, подобрал рюкзак, подождал, пока товарняк прогрохочет мимо и пешком направился в город.

Через полчаса впереди замаячило коричневое здание вокзала.

А вокзал — это буфет. Бутерброды — потому что на более сытный обед ты, парень, ещё не заработал. Денег у меня никогда не было много, даже в самые удачные месяцы, когда удавалось найти и работу, и крышу над головой.

Собственно, на работающем буфете и бутербродах с сыром моё везение и кончилось. Сразу с вокзала я отправился на поиски. Иногда невероятно завидуешь остальным подросткам. Тем, кто может совершенно спокойно подать документы в трудовое агентство — паспорт и обязательно разрешение от родителей — и устроиться на все каникулы на завод или в библиотеку. Чтобы потом потратить заработанные деньги на новый велосипед, на подарки младшим братьям и сёстрам, на поездку в какой-нибудь красивый город.

Заводы и библиотеки меня не интересуют. Моя стихия — частные киоски на рынках, грязные бары, автозаправки, дешёвые закусочные, автомойки. Словом, все те места, где людям наплевать, сколько тебе лет и откуда ты. Правда, с криминалом, даже на первый взгляд несерьёзным, лучше не связываться. Во-первых, мелкие сошки зачастую получают вместо оплаты нож в живот и покой в ближайшей канаве. А во-вторых, не с моим лицом нарушать закон — опознают с первого взгляда. Хотя с моим лицом и на работу не всегда берут.

Обычно устроиться недалеко от основных трасс несложно. Даже в самом захудалом городишке найдётся заправка или безымянный бар. В одном из таких я и оказался в конце дня, размышляя о том, что у здешних жителей, похоже, паранойя. Обошёл кучу мелких магазинчиков, прачечных, полуподвальных фирм по ремонту техники и изготовлению всякой дребедени. И всё впустую. Никому не нужен ни помощник, ни уборщик, ни сменщик. Или нужен, но денег на оплату нет. Этот бар был последним шансом. Тоже провальным.

Продавать пиво мне, если честно, не должны были. Да и вообще пускать сюда. Но день клонился к вечеру, в моём ближайшем будущем маячила ночёвка на улице, и я оттягивал тот момент, когда придётся уйти. Вернуться, что ли, на вокзал и заночевать, если не выгонят? А завтра сунуться в более чистую часть города, попытать счастья там.

— Эй, парень, ты работу ищешь?

Отрываю взгляд от исцарапанной стойки.

Мужчина лет тридцати. Джинсы, синяя рубашка, чем-то неуловимо выделяется на фоне здешней публики — заводских рабочих, машинистов, грузчиков. Хотя почему неуловимо? Руки слишком чистые. Не то чтобы ухоженные, но без мозолей, без чёрной каёмки под ногтями.

— Ищу.

— Тогда давай так, — мужчина придвинулся ближе и перешёл на шёпот, — трёхсотка в час, тебе вообще ничего делать не придётся, просто расслабься, идёт?

Пару минут я честно пытался понять, что это за работа, где за тебя обещают всё сделать, да ещё и платят. Потом до меня дошло.

— А розыгрышем путёвок в закрытый санаторий на срок от десяти до пятнадцати лет вы не интересуетесь? — громко поинтересовался я, так что в нашу сторону обернулась половина посетителей. — Обещают незабываемые эротические переживания.

Тип в синей рубашке слился.

Экое разнообразие в предложениях. За то время, что я провёл на улице, случалось всякое, но снять меня попытались впервые. Странные у кого-то вкусы. Ой, странные.

Есть одна штука, без которой беспризорнику не выжить — чувство опасности. Интуиция. В этот раз она, к сожалению, сработала с опозданием.

— Закурить есть? — окликнул меня кто-то из шумной компании, тусующейся на ступеньках подъезда, когда я решил срезать путь через двор.

— Нет, — на автомате ответил я и вознамерился пройти мимо. Недостаточно быстро — чья-то крепкая лапища успела вцепиться в плечо.

— А что так невежливо, а? — Курильщик оказался крепким парнем лет восемнадцати, от него здорово разило пивом. — Старшим надо культурно отвечать, — добавил он наставительно.

— Вот культурно и отвечаю: нет у меня сигарет. — Я не дурак, прекрасно понимаю, что никакие сигареты ему даром не нужны. Всё это элементы старой-старой игры, существующей ровно столько, сколько существуют тёмные подворотни. Что бы ты ни ответил, ты уже проиграл. Просто потому что оказался не в том месте и не в то время. Может, он потеряет бдительность, ослабит хватку, и мне удастся вырваться.

— А зажигалки?

— И зажигалки нет.

— Что ж ты жадничаешь-то, мелкий? — сокрушённо покачал головой парень. — Разве тебя родители учили жадничать? Они у тебя с паровозного или с цементного?

Ага, игра подошла к финальному вопросу: свой или чужой? Самое забавное, что для местных правильного ответа, скорее всего, тоже нет. Я рванулся изо всех сил, но пальцы сомкнулись на плече почище стальных клещей.

— Невежливый, — резюмировал курильщик. — Значит, поучим.

От его толчка я отлетел на метр, но меня подхватили другие руки. Подхватили, вздёрнули, не давая упасть и подставляя грудь и живот под чьи-то удары. Я, не глядя, попытался пнуть этого третьего. Судя по оскорблённому мату и ещё одному удару — попал. Редкие звёзды на сумеречно-синем небе устроили хоровод, а серп месяца решил раздвоиться. К ним присоединились золотистые окошки ближайших домов. Позвать на помощь? Но компания за этот вечер наверняка нашумела так, что на ещё один крик никто из жителей не обратит внимания.

Я не сразу понял, что державшие меня парни куда-то исчезли. Я... лежу на асфальте? В голове звенело. Что-то мешало нормально распрямиться. А, это рюкзак.

— Если я вас, выкидышей, ещё раз тут увижу, руки поотрываю! И вставлю в те места, которыми вы думать привыкли. Дерьмо собачье...Ты встать сможешь? — Так, это вроде бы мне.

— Попробую. — Я схватился за протянутую руку. Мне удалось сесть, и я наконец-то получил возможность разглядеть нежданного спасителя. Да... Почти двухметровый верзила, такому только арматуру узлами завязывать, выгоревшие каштановые патлы метут обтянутые старой джинсовкой плечи.

— А где эти?

— Разбежались, как только жареным запахло. Чуть не забыли бухло и девок. Эк они тебя... — Мужчина отвёл от моего лица растрепавшиеся волосы, и, кажется, увиденное его не обрадовало.

— Зубы точно целы, — попытался сострить я. — Насчёт костей не уверен.

Хотя нет, целы, раз встать удалось. Ноют рёбра, болят содранные об асфальт руки, джинсы обзавелись парой новых дыр.

— Ты далеко живёшь? Может, родителям позвонить? Автомат за углом есть.

— Не надо родителей. — Меня мгновенно выбросило в реальность из зыбкого небытия. — Сам дойду.

— Куда дойдёшь, до первой канавы? Ты себя видел? — Спаситель тяжело вздохнул и забросил на плечо мой рюкзак. — Давай ко мне, всё ближе будет. Кстати, меня Эрик зовут, а тебя?

— Дэй.

Я слабо соображал, куда меня ведут. Вроде мелькнул круглосуточный магазин, потом свернули в арку, ещё в одну, а потом я вдруг оказался на бетонном крыльце какого-то здания с кучей небольших вывесок. Наверное, сразу много мелких фирм и магазинов снимают помещения.

— Ушёл с работы пораньше, называется, — зазвенел ключами Эрик. — Входи.

За спиной щёлкнул выключатель, и я разглядел что-то вроде прихожей. Похоже на закуток в парикмахерской, где клиенты ждут своей очереди. Разве что поменьше. Белые стены, диван, столик с кучей пёстрых журналов.

— Давай дальше, там не заперто.

За следующей дверью оказалась довольно большая комната, перегороженная ширмой с абстрактным рисунком. В центре — кресло, навевающее неприятные ассоциации с кабинетом стоматолога, рядом — низкий стеклянный столик, заставленный какими-то склянками, у одной из стен — кушетка, пара книжных полок, забитых отнюдь не книгами, а какими-то папками и коробками. На стенах крупные фотографии полуобнажённых людей. Сначала показалось, что только женщин, но потом я заметил и несколько снимков мужчин. Тела и тех, и других украшали татуировки. Иногда яркие и многоцветные, иногда подчёркнуто строгие, в один-два цвета.

— Ещё насмотришься, — заверил Эрик, снимая с полки аптечку. — Садись, сейчас мы тебя лечить будем.

Он сбросил куртку, и я увидел, что его плечи и запястья тоже расписаны чёрно-синим узором.

— На стенах твои работы?

— Мои. Некоторые даже конкурсные. — Грубые пальцы неожиданно ловко обработали ссадины и синяки. — Давненько я этим не занимался. В смысле, последствиями уличных разборок. Мы-то дрались куда жёстче, но мы и постарше были. И сопляков не задирали, всё по-честному. Вот время, а! Даже шпана вырождается.

У меня было своё мнение на этот счёт — шпана не меняется вообще никогда. Наверняка даже в Тёмные века ошивались у трактиров такие же парни и предлагали прохожим проставить им кружечку пива. Но что-то на философские беседы не тянет.

— Ну ты, брат, и худющий. — У Эрика, видимо, была привычка разговаривать, не ожидая ответа. Что понятно, вряд ли клиенты, отдававшие свои тела во власть мастера, всегда были в состоянии поддержать беседу. — За девчонку никогда не принимали?

— Было пару раз, но вечером.

— Да, дела. Откуда ты такой только взялся...

— С дороги.

— Сбежал, что ли? — Эрик неожиданно оказался первым взрослым, кого это известие не повергло в шок. — Ну, так бы сразу и говорил. Сколько мир стоит, столько будут мальчишки бежать из дома. Тебе есть куда податься ночью?

— Нет, — я задержал дыхание, боясь спугнуть шанс, — только на вокзал.

— Значит, останешься тут. На автобус мы с тобой уже опоздали. Там, — кивок в сторону ширмы, — за белой дверью — санузел. Поспишь на диване в прихожке.

— А ты?

— А я тут, на кушетке. Не впервой.

Утро. Солнечные полоски, просочившиеся сквозь жалюзи, скользнули по лицу. Я отвернулся к спинке дивана, пытаясь снова заснуть, но тут хлопнула дверь, отделявшая закуток от мастерской, и появился зевающий Эрик.

— Как спалось, найдёныш?

— Неплохо. — Я сел.

— Ну, раз неплохо, тогда подъём и приводи себя в порядок. Мне ещё салон открывать.

Я оглянулся в поисках рюкзака — ага, вот он, на полу в изголовье. Выудил зубную щётку и расчёску и отправился к раковине. Пока есть возможность, надо пользоваться благами цивилизации. Синяк на скуле за ночь меньше отнюдь не стал, наоборот, налился лиловым цветом. Ладно, хоть остальных под футболкой не видно. Хорошо бы вымыть голову, но вряд ли хватит времени. Ограничился тем, что сполоснулся до пояса, почистил зубы. Спутанные волосы расчёсывал, уже сидя на краешке кушетки. По-хорошему, мне надо уходить, любое гостеприимство не стоит испытывать. Но ведь интересно же.

Зазвонил телефон. Я даже вздрогнул — не заметил вчера этого чуда техники. Эрик прошёл к подоконнику и снял трубку.

— Да. Эрик. Нет, записываться нужно заранее. Эскиз свой? Могу доработать. — Он вытащил из-под толстенной папки с рисунками потрёпанный ежедневник и что-то записал на чистой странице. — Договорились, — положил трубку и повернулся ко мне: — Надеюсь, эскиз у этого парня нормальный. А то приносят что-нибудь такое, сляпанное на коленке или вырезанное из журнала. Заспались мы с тобой. Сейчас клиент придёт, это часа на полтора-два. А потом будет где-то полчаса, чтобы сбегать поесть. Всем хороша эта берлога, но вот кухни тут, увы, не предусмотрено.

Звякнул подвешенный над входом колокольчик. Невидимый пока посетитель наверняка не обнаружил длинной очереди, постучал в дверь и почти сразу же вошёл. Парень лет двадцати, высокий и плечистый. Похоже, недавно вернулся из армии — джинсы новые, явно ждавшие своего хозяина весь срок службы, а камуфляжная куртка выгоревшая. Да и волосы ещё не успели толком отрасти после стрижки.

— Добрый день.

— Здорово, Кевин, — отозвался Эрик. — Ну что, готов?

Парень пожал плечами.

— Говорят, в первый раз с непривычки больно, а потом привыкаешь.

— Это да, первый раз, он всегда запоминается, — двусмысленно пошутил Эрик. — Садись.

Парень снял куртку, под которой оказалась армейская майка, и опустился в кресло. Видеть одноразовые медицинские перчатки на могучих руках Эрика было несколько странно. На стеклянном столике расположилась целая палитра, но татуировщик открыл лишь несколько баночек и перелил из каждой немного краски в маленькие пластиковые колпачки. Я с интересом наблюдал за реакцией Кевина. Парень довольно спокойно смотрел, как Эрик готовит машинку, но, когда мастер протёр его плечо дезинфицирующим раствором, отвернулся и уставился в стену. Движения Эрика стали хирургически точными, хотя до того он двигался с ленивой грацией крупного, неуклюжего на первый взгляд хищника. Изображение проступало на коже постепенно, преобладал серо-стальной цвет. Что-то вроде не то колючей проволоки, не то стилизованного колючего побега, обвивающего руку. Нет, всё-таки проволока. Синеватый блеск шипов. Я вдруг подумал, что Эрик сейчас добавит пару кровавых капель, сочащихся из-под впившихся в кожу колючек, но, похоже, такого эскиз не предусматривал.

— Выдыхай. Всё уже кончилось.

Выглядела татуировка не слишком приятно. Многократно пробитая иглой кожа припухла и покраснела. Эрик вручил парню какой-то флакончик.

— Держи, это за счёт заведения. Как за ней ухаживать, пока не заживёт, я тебе уже объяснял. Возникнут проблемы — звони.

Кевин взглянул на собственное плечо, словно на не принадлежащую ему вещь. Смущённо улыбнулся и полез за бумажником.

— Спасибо. Она классная.

— Не за что. Погоди, мне фото для альбома надо сделать.

С той же полки Эрик достал фотоаппарат в чехле. Вспышка. Ещё одна.

— Вот теперь точно всё. Могу даже фотками поделиться, когда напечатаю.

— Было бы круто.

Они пожали друг другу руки, и Кевин выскользнул за дверь.

— Надо было ещё процесс сфоткать. Жаль, не догадался. Обычно у меня тут никого третьего нет. — Эрик стащил перчатки и отправил их в мусорку. — Вот теперь можно и позавтракать. Тут есть рядом одна забегаловка.

— У меня нет денег, — честно выпалил я.

— Расслабься, мелкий. Я угощаю.

— Зачем люди делают татуировки? — спросил я, когда мы уже сидели в упомянутой забегаловке и ели булочки с мясом, запивая их чаем из пластиковых стаканчиков.

— Есть куча вариантов. Для красоты. Как знак важных событий. В качестве талисмана. Чтобы почувствовать себя увереннее, круче. Сексуальнее. Порадовать парня или девушку. В попытке изменить свою жизнь.

— А какой ответ правильный?

— Все. Это просто символ. Что ты в него вложишь, зависит только от тебя.

Я немного подумал.

— Эрик, возьми меня на работу.

— Интересное предложение. Что ты будешь делать?

— Всё, что скажешь. Например, фотографировать, как ты работаешь.

— Парень, у меня никогда не было подчинённых. Готовься к тому, что я буду просить тебя вымыть пол, протереть пыль, вынести мусор — это всё то, что я терпеть не могу.

— Я согласен.

— Буду гонять за сигаретами, — честно предупредил Эрик.

— Мне не продадут.

— Тогда за жратвой.

— Идёт.

...Вообще-то иглы для тату-машинок не используют повторно. Но контора, у которой Эрик заказывал новые, высылала посылки, по выражению татуировщика, черепашьим экспрессом. Так что в мои обязанности входила и дезинфекция. Мы изощрялись как могли. Кипятили, промывали в спирте. Но всё равно посещение заведения Эрика было связано с определённым риском.

Впрочем, глядя на фотографии его работ, я бы согласился рискнуть.

Я снял с электроплитки кастрюльку, накрыл чистым куском ткани и осторожно слил воду. Так, теперь осторожно развернуть колючий свёрток над баночкой со спиртом...

Думаю, Эрик взял меня на работу из жалости. Ну какая, скажите, помощь может потребоваться мастеру в маленьком тату-салоне? Иглы продезинфицировать, полы иногда помыть, сфотографировать готовую татуировку. Клиента подержать. Нет, это я шучу, конечно. Но, в общем, нет ничего такого, с чем нельзя справиться в одиночку.

Но заводить с самим Эриком разговор на эту тему я бы всё равно не стал. От добра добра не ищут.

— Эй, что ты там возишься? Я домой хочу, рабочий день закончился двадцать минут назад, — гремит Эрик от входа.

— Твой рабочий день заканчивается, когда ты этого хочешь, — отвечаю я. Он старше меня лет на пятнадцать, но на ты его называть как-то проще. Пинцетом вылавливаю иглы из банки и заполняю ими небольшую пластиковую коробку. Завтра с утра могут понадобиться. Всё.

— Я закончил.

— Спасибо, парень. — Эрик, уже надевший куртку, возникает в дверях. — Айда ко мне на квартиру. Сил нет глядеть, как ты тут на диване сворачиваешься.

— С чего вдруг?

— С того. Я сегодня пить буду. А в одиночку этого делать нельзя.

— Ты ж говорил, детям не наливаешь, — вспомнил я между делом брошенную фразу.

— И не собираюсь. Я буду пить, а ты — говорить. Ванной, кстати, можешь воспользоваться. Ужин обещаю.

— Ну, если ужин...

К вечеру холодает. Демоново лето — днём сковородка, ночью морозилка. Мы бредём к автобусной остановке. По маршруту курсируют три или четыре разбитые и пропылённые машины, но одну из них ещё надо дождаться. Ехать нам на другой конец города.

Эрик закуривает.

— Тебе не предлагаю. Дрянь ещё та.

Я молчу, хотя от сигареты не отказался бы. Днём на улицах властвует пыль, ночью — ветер.

— В этом городе хоть кому-нибудь снятся сны? Их должно сдувать.

— Эй, парень, я уже спрашивал, когда брал тебя на работу, но ты точно ничем не закатываешься?

Подпрыгивая на ухабах, к нам несётся автобус. Мы пробираемся вглубь салона и садимся у окна. Других пассажиров нет. Редкие фонари расплываются кляксами по стеклу. За окнами мелькают смутно различимые развалины, но рассматривать их не слишком интересно. Говорить не хочется — кажется, что в пустом салоне каждое слово звучит слишком громко.

Автобус тормозит у металлического скелета остановки. Окна большей части зданий темны.

Надо всю жизнь прожить в этом месте, чтобы ориентироваться в лабиринте здешних дворов, но Эрик уверенно ведёт меня через низкие длинные арки и щели между домами. Я чуть не впиливаюсь в широкую лужу, которую мой спутник привычно обошёл, но вовремя различаю влажный блеск воды.

— Пришли.

Дом старый, как и все остальные. Именно старый, а не старинный. И, кажется, знавал лучшие времена. Дверь подъезда открыта всем желающим. А это означает исписанные стены, обожжённые кнопки лифта и... Да много чего ещё.

Я ошибся только в одном: лифт не работал вообще. Судя по всему, уже давно.

Квартира Эрика выглядела так, будто в ней исключительно ночевали, но не жили в полном смысле слова. Я задел тумбочку, и её дверца повисла на одной петле. На подоконнике в комнате лежал тонкий слой пыли, в котором чётко отпечатались дешёвая зажигалка и початая пачка сигарет. Занавесок не было. Ох и жарко здесь по утрам.

Эрик припёр с кухни заранее купленное пиво и тарелку с макаронами и каким-то неопознанным полуфабрикатом.

— Я ужин обещал? Обещал.

Меня не пришлось упрашивать дважды.

— Ну, рассказывай, что ли, — хмыкнул Эрик, когда я отодвинул в сторону опустевшую тарелку.

— О чём?

— О разном. Сколько тебе лет?

— Четырнадцать. — Я подавил привычное желание соврать.

— Четырнадцать. — Эрик потеребил висящий на шее амулет. — Ты знаешь, я свои четырнадцать урывками помню. Такое чувство, будто настоящая жизнь началась лет в пятнадцать-шестнадцать, когда война закончилась. Да, точно, через месяц после того, как мне шестнадцать стукнуло, в новостях и объявили, что — всё. Столько парней домой вернулось... Не вернулось, правда, ещё больше. Конечно, началась любовь к побрякушкам из стреляных гильз, к армейским курткам. Кто-то их на рынке покупал, кому-то старшие братья дарили. Все как помешались на оружии, обсуждали его часами, технические характеристики сравнивали. Молчали только те, кто вернулся. И в глазах у них такое отражалось, для чего у меня до сих пор слов нет. А мы, дураки, жалели, что не попали на ту войну.

— Что было потом? — Мне показалось, что пауза затянулась.

— Потом всё схлынуло. Года через четыре. Как-то вдруг, разом. Вроде в военное училище чуть ли не половина мальчишек со двора поступать хотела, а поступили от силы трое-четверо. Хочешь моё мнение?

— О чём?

— Обо всём. Это агония. Время кончилось, оно течёт мимо нас.

— А дальше?

— Ничего, в том-то и дело. — Эрик отхлебнул ещё глоток. — Совсем ничего. Только пыль и воспоминания. Я в этом районе вырос. Дрались иногда двор на двор, сейчас вспомнить смешно. Утром покажу здесь всё, если хочешь. Через улицу на углу есть прачечная, там я впервые с девчонкой целовался. Пятнадцать мне было. А через год набил себе первую татуировку. — Он оттянул воротник футболки, показывая чёрный крест чуть ниже ключицы — символ перекрёстка, изменения судьбы. — Не в салоне, конечно. Друг делал. Папаша, да будет ему земля пухом, чуть с лестницы меня за это не спустил. Мать вступилась.

— Сколько здесь народу живёт? — зачем-то спросил я.

— Не знаю. Мало. В основном те, кто с войны вернулся. Ну, и отбросы вроде меня. В центре, конечно, побольше будет. Это был рабочий квартал. Только того завода уже нет. И все мы живём в плену своего прошлого.

— Ну и кто из нас закатывается?

— Ты. Я. Может, оба. — Эрик залпом допил то, что осталось в бутылке. — Весь этот грёбанный мир. Сделай одолжение, пошарь в тумбочке.

— А что искать? — Я опустился на корточки.

— Виски.

Тёмная бутылка нашлась в дальнем углу, за стопкой каких-то пожелтевших книг. Я выставил её на стол и честно предупредил:

— Говорят, смешивать — последнее дело.

— Плевать. Я, знаешь ли, сегодня твёрдо намерен надраться.

Да-а, пошла в ход тяжёлая артиллерия...

— Давно ты в бегах? — Несмотря на то, что большая часть виски плескалась в Эрике, язык мастера отнюдь не заплетался. Видимо, большой алкогольный опыт.

Я прикинул.

— Скоро будет год.

— И как, нравится?

Я пожал плечами.

— Вполне. Только полицейским часто врать приходится.

На самом деле полицейские участки я старался обходить десятой дорогой. Да что там, даже вид патрульного заставлял меня ниже опускать голову и ускорять шаг. Я боялся, что меня будут искать, чтобы вернуть родителям. Одно время это доходило чуть ли не до паранойи. Я перестал пользоваться паспортным именем, оно мне всё равно никогда не нравилось, сменил одежду, в которой ушёл из дома, отрастил волосы почти до плеч. Нет больше тихого школьника из унылого портового городка. Для себя решил: если случится по какой-то причине попасть в руки закона, паспорт выкину в щель ливнёвки или сожгу, и всё, я человек без прошлого. Пусть в приют отправляют, оттуда, как мне говорили, сделать ноги несложно.

— Так это ж святое дело — полиции хвост прижать, — хохотнул Эрик. — Мы как-то всей компанией в участок загремели. Прикинь, на улице ночью, с бухлом и орущим магнитофоном. И всем по пятнадцать-шестнадцать лет. Плюс Арен ещё и за рулём папашиного драндулета. У мужика, который протокол оформлял, аж глаза на лоб полезли — столько нарушений зараз. Потом, конечно, родителям звонить начали. Первым Аренов старик прибежал. Не столько, по-моему, за сына трясся, сколько за ведро своё ненаглядное. А через четыре года я и этот полицейский уже вместе пили, когда его сына в армию провожали. Хороший мужик оказался, правильный. Запросто мог на всю нашу компанию дело завести. Мы ж на машине были, прямая угроза жизни граждан. Срок, конечно, условный бы вышел, но и в условном хорошего мало. На нормальную работу не устроишься, в училище цепляться начнут. А он нас пожалел. Арена пристроил на шофёра учиться, в воинской части. У него там какие-то не то родственники, не то друзья были. И, кстати, водила из него знатный вышел. Я после этого случая, — тут Эрик прервался на ещё один глоток, — одну вещь понял. Пить надо так, чтоб с утра плохо было тебе, а не другим. Сбили бы мы кого-нибудь ночью на дороге... Или сами в столб — семьям тоже не в удовольствие.

— То есть вы с тех пор ни разу не пили, пока по девятнадцать лет не стукнуло? — присвистнул я. С образом Эрика подобная законопослушность не вязалась.

— Да пили, конечно, — отмахнулся татуировщик, — просто не попадались и как дебилы себя не вели.

Он вытащил из кармана сигаретную пачку и обнаружил, что та пуста.

— Дэй, кинь, пожалуйста, другую, с подоконника, тебе ближе.

— Не вопрос.

Я сцапал бело-синюю коробочку, но прежде, чем перебросить её мастеру, вытянул сигарету для себя. Курить постоянно я так и не начал, у меня даже своей зажигалки не было — покупал коробок спичек, но иногда хотелось. Впрочем, имелась ещё одна причина: интересно, как отреагирует Эрик? Дешёвая бензиновая зажигалка валялась там же, на подоконнике. Мастер таскал с собой в кармане другую, металлическую, с непонятной гравировкой: не то вычурный вензель, не то завитушка вроде тех, что он набивал на плечах парней и девчонок.

— Не возражаешь, если я воспользуюсь? — В тех компаниях, в которые я попадал раньше, брать чужую зажигалку без спроса считалось наглостью.

Эрик пожал плечами.

— Сигарету ты уже взял.

Я прикурил, затянулся. Горло обожгло. Пожалуй, от курения я всё-таки отвык.

— Можешь не делать вид, что тебе в кайф, — хмыкнул Эрик. — Я только не понимаю: на кой?

Я не ответил. Интересно, он поверит, что первые несколько месяцев на улице я не пил ничего крепче сока и даже не прикасался к сигаретам? Вряд ли. А ведь это правда. Первые полгода я верил, что найду капитана Райнена. И ему бы не понравилось, что я курю. Но ведь его нет рядом, верно? Я не виню его, просто больше не считаю частью моей жизни. Но это уже слишком для случайной исповеди.

— Я обещал не наливать детям, но раз уж ты решил провести вечер по-взрослому... — Эрик прошёл на кухню и вернулся с бутылкой красного вина. — Не думаю, что оно тебя свалит.

Тёмное вино полилась в стакан. Дешёвое, горчит на губах. Но не такая гадость, как можно было предположить. Хотя не мне привередничать. Приходилось пробовать и кое-что покрепче, а после одной штуки, выпитой на спор, я три недели провалялся в местной больнице с отравлением. Эрику я об этом не стал говорить.

— Давай, что ли, за этот мир, хоть он и разваливается на части.

— Давай.

Ближе к полуночи Эрика всё-таки понесло. На перечисление всех девиц, с которыми он крутил, и друзей — женившихся, переехавших в другие города, спившихся, подсевших на наркоту.

— Понимаешь, из моих ровесников никого не осталось. Никого из тех, с кем я учился, клеил девчонок, машины ремонтировал. Новые подросли, — он скривился, — ты их видел.

Я с понимающим видом кивнул, хотя нить разговора потерял ещё на какой-то зеленоглазой Эмине. Наверное, той самой, с которой Эрик целовался в прачечной.

— За моё поколение. — Эрик наполнил оба стакана, свой — виски, мой — вином. Иногда он, забывшись, делал глоток прямо из бутылки. Мой организм ненавязчиво пытался намекнуть, что на его долю уже хватит, но Эрик каждый раз наливал больше половины. Короче, пройтись по досточке, поставленной на два кирпича, я бы не рискнул. Оставалось забраться с ногами в продавленное кресло и сквозь полуопущенные ресницы наблюдать, как окружающий мир потихонечку начинает плыть в неведомые дали.

- Не рви спусковой крючок. Легко, как касание лепестка, помнишь?

На полузасыпанной песком бетонной плите выстроились найденные на пляже бутылки. Пистолет лежит в ладони приятной тяжестью.

Отдача оказывается довольно ощутимой. Бутылки как стояли, так и стоят.

- Точнее. - Капитан Райнен помогает мне прицелиться. Зелёные осколки — во все стороны. - Вот видишь, всё просто.

- Темнеет. Родители в курсе, что ты здесь?

- Наверное.

Капитан Райнен нахмурился.

- Отец пьёт?

- Лучше бы пил, - вырвалось у меня.

- Почему?

- Им плевать. На всё и всех. Делай что хочешь, приходи, когда вздумается.

- Большая часть твоих ровесников обрадовалась бы такому.

- Да ну. Спросил отца, чьи корабли раньше в порту стояли. Не помню, говорит, разные. Интересно — сходи в библиотеку.

- И ты сходил?

- Сходил. Ничего там нету, в детской-то. А во взрослую меня записывать не хотят.

- Ну, это поправимо. Я могу взять. И у нас в части библиотека есть.

- А что там из книг?

- Проза времён войны. Классической поэзии немного, ну и всякие приключения, чтоб расслабиться после службы.

- Круто! — Любой новый источник литературы казался мне подарком судьбы.

Мы молча собрали самые крупные осколки в пакет для мусора.

- Капитан, - попросил я, когда мы выбрались на пустынную набережную, — усыновите меня.

- Ну ты даёшь. Как же я тебя усыновлю? У тебя родители живы. Был бы ты сиротой — другой разговор, а так ни одна комиссия не позволит. Да и жизнь у меня — сплошные переезды, по всей стране помотало.

- Фигня, - убеждённо сказал я, - всю жизнь на одном месте сижу, так уже выть хочется.

- Той твоей жизни, уж не обижайся... Не в этом дело. У меня была семья. И, кажется, из меня очень плохой отец.

Проснулся я раньше Эрика. Он вчера отрубился на диване, я так и уснул в кресле. За окном светило солнце. Похоже, тату-салон сегодня так и не откроется. Виски словно сдавило обручем. Прошёл в ванную, склонил голову под струю холодной воды. Интересно, к чему снится прошлое? Всего два года разделяет меня и мальчишку с побережья, который учился стрелять и даже мечтал стать офицером, а что теперь от него осталось? Я сгрёб с тумбочки в прихожей какую-то мелочь и несколько мятых банкнот и отправился Эрику за опохмелкой. Улица встретила меня жаром, поднимающимся от раскалённого асфальта. При свете дня райончик оказался ещё более неприглядным. Большая часть окон покрыта пылью, некоторые забиты фанерными щитами. На бетонных ступеньках подъездов прорастает трава. Выгоревшие вывески над закрытыми магазинами и кафешками.

Наконец мне удалось найти работающий магазинчик, хотя вывеска была такой же выцветшей. Сонная кассирша без возражений продала мне пиво, даже не спросив возраст.

Неужели вид у меня настолько пропащий, что никто даже не хочет попытаться спасти мою испорченную подростковую душу?

— Доставка на дом! — крикнул я с порога, встряхивая звякнувшим пакетом.

— Чего орать-то? — недоумённо донеслось из комнаты, после чего на белый свет выполз заспанный Эрик. Но содержимое пакета быстро вернуло ему оптимизм. — Парень, да тебе цены нет!

— Есть. Зарплата.

— Хм, если только. Пошли завтракать.

Сразу завтракать мы, конечно, не пошли. Для начала Эрик в оздоровительных целях прикончил одну из принесённых мной бутылок и только после этого взялся за приготовление традиционного холостяцкого блюда — яичницы. Я мельком удивился порядку на кухне, но тут же нашёл объяснение: ею, похоже, крайне редко пользовались.

— Как ты после вчерашнего? — поинтересовался мастер, ставя на огонь сковородку.

— Голова ноет, — честно признался я. — В один прекрасный момент мне показалось, что ещё стакан будет лишним.

— Правда? — хмыкнул Эрик. — Так что же ты не сказал?

Повисла неловкая пауза. Честно говоря, я и подумать не мог, что от выпивки можно отказаться. Никто из виденных мною а барах дальнобойщиков или мотоциклистов никогда не накрывал кружку или стакан ладонью, не говорил: всё, больше ни капли. Я жил в полной уверенности, что это привилегия почтенных отцов семейств, опаздывающих к ужину, и чистеньких школьников, впервые пробующих лёгкий коктейль на вечеринке по случаю дня рождения друга — то есть всех тех, на кого не стоит равняться.

— А ты бы не обиделся? — ляпнул я.

Я никогда не видел, чтобы Эрик так хохотал, ни до этого случая, ни после. Да что там, он просто неприлично ржал, на всякий случай подальше отойдя от плиты, чтоб не задеть разогревающуюся сковороду.

— Ты... Ой, не могу я с вас, мелочь... Ты никогда не задумывался, зачем люди пьют?

— Чтоб удовольствие получить?

— Правильный ответ, вы выиграли миллион! Только какое же это удовольствие, если ты выпивку в себя через силу вливаешь? Уж какое по счёту поколение на эти грабли наступает. Выжирают дешёвое винище литрами, блюют в подворотне и хвастаются, как было круто. Нет, мы тоже такими были, но до нас быстрее дошло. Сложно, знаешь ли, врать народу, как тебе кайфово, если вы все в одном дворе выросли, и знают они тебя как облупленного. Кстати, курить через не могу тоже необязательно, знаешь ли.

Вот так. Я проверял, насколько Эрика шокирует курящий подросток, а он — когда мне хватит смелости сказать "нет". И что-то мне подсказывает, что в проигрыше остался именно я.

— Извини, но я уже готовился тебя до туалета вести и хайры придерживать, пока ты наизнанку будешь выворачиваться. Но ты это... Как в газетах раньше писали, проявил похвальную стойкость.

Лучше бы я умер вчера.

На работу Эрик действительно не вышел.

— Не стоит с похмелюги за иглу браться. Да я знал, что так будет, поэтому все сеансы на завтра перенёс. Так что можем весь день с чистой совестью маяться бездельем, тоже штука полезная.

Маяться бездельем, впрочем, он не умел. После завтрака я вызвался помыть посуду. Мастер не стал меня отговаривать, похоже, не слишком любил это дело, и удалился в комнату. Минут через пятнадцать я застал его сидящим на диване с большим блокнотом и обкусанным карандашом в руках. У меня в школе тоже была привычка прикусывать в задумчивости кончик ручки или карандаша, за это частенько перепадало от учителей.

— Наброски, — пояснил Эрик, опережая мой вопрос. — Откуда-то ведь должны браться те эскизы, которые я клиентам предлагаю.

— Для кого? — Я плюхнулся рядом, старые пружины мученически заскрипели.

— Да так, творчество на свободную тему. — Эрик протянул мне блокнот. — Это не один час боли, да и не один сеанс. Плюс, чтобы решиться на такой рисунок, нужна известная доля долбанутости. Это ж всю спину расписывать, не запястье или плечо.

Фигура человека на рисунке оказалась схематичной. Обнажённая спина, широкий ремень джинсов. Голова вообще едва намечена. Собственно, спина Эрика и интересовала. Чёрно-красный узор начинался от лопаток, угловатыми линиями спускался ниже и у талии понемногу сходил на нет, словно исчезая под кожей. Чёрного было больше, алые нити будто вплетались в будущую татуировку.

— Я бы рискнул. Круто, на языки пламени похоже.

— Значит, так и назовём. — Мастер помусолил огрызок карандаша и подписал в углу листа: "Власть огня".

— И много у тебя такого? Эскизов, на которые никогда не найдётся клиента?

— Достаточно. Хочешь, возьми на полке серую папку, посмотри.

Некоторые наброски были сделаны на листах из альбомов для рисования, некоторые вообще на тетрадных страницах. Наверное, остались со времен учёбы. Так и представлялся Эрик, спешно зарисовывающий очередную идею прямо посреди лекции под монотонный бубнёж преподавателя. Сами конспекты давно сгинули, Эрик вряд ли вспомнит, на каком предмете так развлекался, а вот рисунки уцелели. Кое-какие татуировки я не прочь был бы увидеть на живых людях, а не на пожелтевших листах. Вот, например, девушка. Судя по тщательно прорисованной, живой улыбке — не мимолётная фантазия, а кто-то из подружек или знакомых. Может, даже та самая Эмина. Полуобнажена. На груди раскинул крылья дракон, изящная голова рептилии покоится под ключицей, а длинный хвост с острым даже на вид костяным наконечником кольцами свивается на плоском животе.

Эрик прав.

Чтобы решиться на такое, нужно быть маньяком.

Чтобы такое выдумать — тоже.

— Можем пройтись, — предложил Эрик, собирая листы в папку.

— Куда?

— В парк аттракционов. Покатаю тебя на карусели и куплю мороженое. Шучу-шучу, не прижимай уши и не шипи.

За то время, что у нас ушло на завтрак и возню с рисунками, прохладнее снаружи не стало. Даже наоборот, солнце поднялось выше и теперь жарило вовсю. Эрик, как и вчера, свернул с центральной улицы в лабиринт переулков и дворов.

— Хочу тебе наш гараж показать.

— У тебя машина есть? А чего ж ты на работу на автобусе катаешься?

— Нет, машина была у моего отца, он её продал. Потом хотел и гараж кому-нибудь продать, но мы к тому времени его уже облюбовали для своих посиделок. Натащили всяких старых стульев, даже койку сколотили, если кто переночевать захочет.

Когда-то здесь был овраг. Во всяком случае, заасфальтированная дорога спускалась вниз, по обе её стороны располагались приземистые кирпичные гаражи. На железных дверях белели аккуратно написанные номера — краска свежая, видимо, недавно подновляли.

— Я когда-то тоже собирался его продавать. Не семнадцать лет, в самом деле, с кем я там сидеть буду? Да и машину уже вряд ли куплю. Но жалко стало — столько воспоминаний. А потом уже и продавать некому стало, кто ж сюда по доброй воле переедет. — Мы свернули за угол, и Эрик подошёл к гаражу с номером восемьдесят два. Зазвенел связкой ключей, открывая тяжёлый висячий замок. Шёлкнул выключателем, закрыл дверь, отсекая внешний мир: солнце, жару.

На меня пахнуло горьковатой затхлостью остановившегося времени.

Первое, что бросилось в глаза — старенький проигрыватель в углу, сейчас уже явно сломанный. Рядом, на рассохшейся тумбочке — стопка пластинок. Задняя стена гаража разрисована баллончиком и маркером. Мысли, цитаты из песен, какие-то схематичные рисунки. Слева — та самая грубо сбитая койка. Над ней на паре гвоздей висит вытертое покрывало, спускается на плохо оструганные доски, превращая койку в подобие дивана. На полу — несколько ящиков, один с пожелтевшими журналами, второй — я опустился на корточки и проверил — с книгами. Ой-ёй, надо выпросить у Эрика что-нибудь почитать. Поднялся и замер.

Как меня угораздило не заметить фотографии?!

Их было много, штук двадцать, чёрно-белых. Когда-то их печатали, задёрнув шторы и строго-настрого запретив всем членам семьи входить, а потом с любовью приклеивали скотчем к стене. И эта нехитрая вещь делала старый гараж домом. Куда более родным, чем комнаты в родительских квартирах. Взгляд выхватывал то одно, то другое изображение. Шестеро подростков — четверо парней и две девушки — на фоне широкого (школьного?) крыльца. Одеты в футболки и спортивные штаны — наверное, выиграли какие-то соревнования. На других снимках вид у них куда более раздолбайский. Парень лет шестнадцати поднял взгляд от струн гитары и посмотрел на фотографа. Тёмные волосы коротко пострижены, виски почти начисто выбриты, в ушах — целая россыпь колечек.

— Арен, — негромко произнёс Эрик за спиной.

Ага, вот он какой — любитель гонять по ночным улицам на папашином драндулете.

На следующей фотографии я с удивлением узнал Эрика — он только начал отращивать хайры и, разумеется, ещё не обзавёлся широченными плечами. Они с Ареном обустраивали этот самый гараж и только что вытащили из него кучу здоровенных пакетов с мусором.

— А это наши девушки. Камилла и, — Эрик невольно улыбнулся, — Эмина.

Камилла оказалась пацанкой — короткая стрижка, дерзкий взгляд из-под пушистой светлой чёлки, потёртые джинсы с заплатами на коленках и белая мужская майка вместо рубашки или футболки. Эмина — девушка с того эскиза, что я видел у Эрика дома. Совсем не такая, как Камилла, хотя одежда не особенно отличается. Но джинсы намного уже (специально ушивала?), клетчатая рубашка стянута узлом на животе, и видно, что талия у Эмины тонюсенькая, как говорится, одной рукой обнимешь. Волосы тёмно-каштановые или чёрные, как у меня, по фото не понять, только вьющиеся. Среди длинных завитков — тяжёлые висячие серьги. Ещё у неё зелёные глаза, вспомнил я. Зелёные и чуть-чуть раскосые. Хм, пожалуй, мы даже чем-то похожи.

— Она тебе нравилась? — спросил я, не уточняя, кто именно. И так понятно.

— Спрашиваешь. Мы с Ареном даже клятву дали: кого бы она ни выбрала, ссориться не будем, дружба дороже. Причём на крови. Но выделывались перед ней ужасно.

Интересно, тот рисунок — с натуры или просто фантазия?

— И кто победил?

— Никто.

Я замолчал. Мало ли, вдруг она умерла, эта Эмина. С людьми такое бывает.

— Райн и Такки, — назвал Эрик оставшихся. Райн был непривычно ухоженный для этой компании. Серые джинсы, белая рубашка, расстёгнутые верхние пуговицы выглядят тщательно рассчитанной небрежностью. Серьёзные глаза за тонкими стёклами очков.

— Чистый какой. — Кажется, в мой голос откуда-то просочилась неприязнь.

— А то. Он даже лазить по свалке и прыгать через заборы ухитрялся так, чтоб не испачкаться и причёску не растрепать, — с восхищением отозвался Эрик, и я понял, что эта особенность Райна в компании служила поводом для регулярных, но не злых шуток. — Когда нам случалось с кем-то драться, он оказывался самым отчаянным и опасным, откуда что бралось. Я тебе так скажу, Дэй, самые большие оторвы — это дети из приличных семей. Запомни, в жизни пригодится.

Такки представлял собой настолько пёстрое создание, что я невольно прищурился: даже спустя столько лет, на чёрно-белой фотографии, зрелище поражало. Парень оказался обладателем молочно-белой кожи и самых светлых волос, которые я когда-либо видел. Ладно бы просто светлые, так они ещё и длиной были почти до пояса. Некоторые пряди вообще заплетены в немыслимой сложности тонкие косички, в них бубенчики, какие-то металлические подвески. Запястий почти не видно под разномастными фенечками и браслетами, тонкая цепочка плотно охватывает шею, на ней болтается экзотического вида амулет. Джинсы — рванина, некогда белая футболка расписана красками, резкие линии складываются в такой психодел, что глазам больно.

Я проглотил вертящийся на языке вопрос о том, куда они все подевались. Эта компания настолько не представлялась за станками, прилавками и офисными столами, что лучше не знать, что с ними стало. Эрику подобные размышления, кажется, тоже не доставляли удовольствия, и я вдруг посочувствовал ему. Мне можно было отгородиться от настоящего незнанием, а вот он был обречён помнить всё.

— Ладно, идём. Здесь ещё много всего интересного.

— Думал, ты пошутил про парк аттракционов, — удивился я, когда мы вышли на окраину города, и впереди замаячила ржавая ограда, за которой вдалеке возвышалось колесо обозрения.

— Нет. Я помню это местечко ещё работающим. А когда его закрыли, мы повадились тут собираться, чтоб взрослые не засекли.

— Почему закрыли? — спросил я.

— Ожидаешь очередной жуткой истории про исчезновение людей в комнате страха или призрачных детей? Всё куда проще. Владелец разорился. Поначалу тут будка охраны была, но парк никто не перекупил. Теперь-то он и подавно никому не нужен, такой обветшавший. Разве что снести всё это, но слишком дорого выйдет.

— Понятно. — Я с опаской покосился на колесо. Интересно, что будет, если в один прекрасный день эта громада решит завалиться? — Мы туда пойдём?

— А ты хочешь?

— Спрашиваешь!

Эрик удивительно легко для своей комплекции перемахнул через забор, я просочился между широко расставленными прутьями. Асфальт на территории старого парка пошёл трещинами, их заполняла упрямая трава. Прямо перед нами оказалась пустая площадка бывшего летнего кафе, узнаваемого лишь по вывеске над уцелевшим киоском. Здесь мы не стали останавливаться и прошли дальше, миновав остовы игровых автоматов. Интересно, видел ли кто-нибудь ржавый игровой автомат? Именно ржавый, не сломанный. Обычно с концом летнего сезона их прячут в фургончики на окраине парков, но тут просто бросили под открытым небом. Проходя мимо одного из них, похоже, имитации автогонок, я крутанул металлический руль, чуть ли не единственную нержавеющую деталь. Кожаная оплётка давно сгнила. Я не думал, что он провернётся так легко и уж тем более представить не мог, что он отвалится и упадёт на пыльный асфальт. С удивительно неприятным звяканьем, слышным, наверное, на другом конце парка.

— Прости, — сказал я Эрику, — веду себя, как ребёнок на экскурсии. А тебе, наверное, неприятно.

— Было бы неприятно, я не стал бы показывать тебе это место. Эти руины хороши тем, что не прикидываются целыми. В отличие от всего остального города.

Неожиданно откуда-то слева запахло подгнившей водой.

— Что там?

— Тоннель влюблённых.

Таких аттракционов навалом по всей стране. Крытый канал, несколько лодочек, неяркий свет внутри. Канал остался, как и небольшой бассейн перед ним, где стояли лодки. Сами лодки исчезли. Воду, должно быть, выпустили, когда закрывали парк, но дожди наполнили его вновь, а мусор забил стоки. Сейчас бассейн больше всего напоминал болото, почему-то решившее ограничить себя бетонными бортиками.

— Там девушка! — удивлённо воскликнул я, но уже через пару шагов понял, что ошибся. Просто одна из деревянных скульптур в человеческий рост, когда-то украшавших арку тоннеля. По идее, их должно было быть две, парень и девушка, но сейчас оба постамента пустовали. Юноша исчез неизвестно куда, а его подруга плавала на боку в мерзкой чёрной воде, демонстрируя всем желающим половину лица в обрамлении длинных светлых волос, обломок правой руки и край длинного голубого платья.

— Как утопленница.

— Ну и сравнения у тебя, — передёрнуло Эрика. — Кстати, ты близок к истине. Про вот это болотце у нас страшные истории рассказывали. Причём каждый свою. Кто-то говорил, что однажды парень поссорился с подружкой в этом тоннеле, она побежала домой, едва выпрыгнув из лодки, а там наглоталась таблеток, и теперь её дух живёт тут.

— Почему тут? — спросил я.

— Чтобы эту историю можно было рассказать девчонке, пока лодка плывёт по тоннелю. Ей станет страшно, она прижмётся к тебе. А когда вы выбираетесь на свет, будет уже уверена, что только твоё присутствие защитило её от призрака. Понимаешь?

— Эрик, ты ведь сам эту байку придумал?

— Ну что ты. Когда её начали рассказывать, мне лет восемь было, ещё парк работал. Как сам понимаешь, мне новый велик был куда интереснее, чем любая девушка. Но, согласись, придумано ловко.

— А ещё что рассказывали?

— Что девушку тут изнасиловали и утопили. Но это уже после закрытия стали рассказывать, когда охрану сняли. То ли затащили её сюда, то ли она сама через парк дорогу срезала. В воду ещё живой бросили. Если парень придёт сюда ночью и повернётся спиной к бассейну, она утащит его и утопит.

— Да ладно, — присвистнул я. — И никто не ходил проверить?

— Ходили. И я ходил. Правда, не в одиночку. Ну, ты знаешь, наверное, как это бывает. На половине пути шуганулись собственной тени и рванули так, что только у ворот остановились.

— Надо было в одиночку, — авторитетно заявил я, — иначе ничего не выйдет. На толпу подростков монстр нападает только в дешёвых фильмах ужасов.

В моём городе ничего подобного не рассказывали. Когда я покинул его, то удивился, сколько бродит по миру историй о том, как поинтереснее свести счёты с жизнью. Пересказывают их друг другу обычно дети. Остаться на ночь в заброшенном доме, прихватив с собой зажжённую свечу и зеркало. Притащить домой землю со свежей могилы, посыпать ею порог и сказать: заходи. Позвать Белую леди, позвать Хозяина ночных дорог, позвать школьницу, доведённую одноклассниками до самоубийства.

Чтобы в последний момент включить свет или, наоборот, затушить свечу или спичку, сказать: "Я вижу тебя". Сыграть со смертью в догонялки и понадеяться, что окажешься быстрее.

Я отошёл в сторону, где громоздились обломки бетонных скульптур. Какие-нибудь сказочные герои, наверное. Ага, есть. Основа таких фигур — всегда арматура. Я выбрал наименее гнутый стальной прут и вернулся к бассейну.

— Глубину будешь замерять? — не понял Эрик.

— Нет, хочу посмотреть на нашу деревянную леди.

Для этого пришлось перейти на другую сторону бассейна. Я опустился на колени, пытаясь перевернуть статую концом прута. Не хватало нескольких сантиметров, и я передвинулся ближе к краю.

— Охренел совсем?! — возмутился Эрик. — Сорвёшься и потонешь без помощи всяких там дохлых баб.

В этот момент арматура всё же царапнула сырое дерево, содрав длинную щепку. Статуя покачнулась. Эрик раздражённо плюнул и отобрал у меня прут. Ему хватило длины рук, чтобы подцепить деревянную красавицу за острый обломок запястья и подтянуть в нашу сторону. Идущая от воды вонь почему-то усилилась. Эрик почти дотащил добычу до края бассейна, когда равновесие фигуры сместилось, и она перевернулась на спину.

Открыв нашим взглядам дочерна сгнившую половину лица и облепленную какой-то дрянью целую руку, протянутую вперёд — видимо, когда-то это было попыткой обнять возлюбленного. Сейчас жест казался бессильно-угрожающим.

Рассматривать трофей поближе как-то совсем расхотелось.

— А ты чего ждал, прекрасного лика? — хмыкнул Эрик. — Или что она оживёт и спасибо скажет? Идём дальше.

Он медленно побрёл в сторону колеса обозрения, а я виновато уставился на статую. Словно вытащил напоказ увечье калеки.

— Извини, — зачем-то сказал я, — ты всё равно красивая.

Понял, что извиняюсь перед деревянным трупом, и побежал вслед за Эриком.

— Пить мы ходили сюда, чтоб никто из соседей по гаражам не сдал родителям, — сказал Эрик, когда впереди показались огромные качели, где вместо сидений были кабинки, как на колесе обозрения. Две из них сорвались и лежали на земле, ещё две висели, но выглядели не слишком надёжными. — Это сейчас они насквозь ржавые, а тогда мы их даже раскачивать ухитрялись. Девчонки, правда, визжали, но больше для приличия. Им нравилось.

— Из этого вышел бы хороший странный фильм.

— Что, прости?

— Фильм, говорю. Из тех, что снимают на трясущуюся камеру и просят сыграть главные роли друзей. А потом показывают на фестивалях для эстетов, и все сразу говорят, что это круто и вообще новое слово в кинематографе. И кто-то действительно находит в происходящем глубокий смысл, а кто-то просто поддакивает, чтоб за умного сойти. Именно такой фильм из нашей прогулки и вышел бы. Пацан и взрослый мужчина идут через развалины парка развлечений, говорят обо всякой ерунде.

— Такки любил подобные фильмы, а вот мне они всегда казались занудными. Он нас даже в кино таскал на "Опасные улицы". Всё как ты говоришь. Правда, камера не трясущаяся и актёры профессиональные, но все либо понимают, либо поддакивают. Я вот не понял, но поддакивать не стал.

— Я смотрел "Опасные улицы".

— А тебе не рано? Всё-таки эротика, — Эрик мучительно подбирал слова.

— Это был какой-то задрипанный кинотеатрик в маленьком городке. Они, наверное, нашли коробку с довоенными фильмами и стали крутить всё подряд. Плакат-то там как у боевика. Парни в кожаных куртках, мотоциклы, стволы.

— И что, никто ничего не просёк до того момента, когда главные герои в постели оказались?

— Не-а. Но народ в зале здорово офигел. А мне было интересно, кто в банде лидером останется...

Из того, о чём рассказывал Эрик, тоже вышел бы хороший странный фильм. Компания ярких подростков в таком заброшенном месте. Пиво, крепкие словечки, потёртые джинсы. Старые качели с навеки остановленным механизмом, которые раскачивают вручную, и они скрипят. Залезть на них — это как остаться на ночь в заброшенном доме, прихватив с собой свечу и зеркало. Как придти ночью к бассейну с грязной водой, чтобы тебя утопила мёртвая девушка. Если тебе четырнадцать или пятнадцать, то каждый день жизни превращается в падение с пятого этажа. При таком раскладе не до мелких неприятностей вроде опасности быть погребённым под металлическими обломками старых аттракционов.

Домой мы возвращались под вечер, через промзону. Перешли несколько мостов, но не через реку, а над железнодорожными путями. На одном из них я притормозил, облокотился на ограждение, закрыл глаза и подставил лицо ветру.

— Что ты делаешь? — спросил Эрик.

— Слушаю город. — Это была моя любимая игра.

Город, пыльный, жаркий, пахнущий нагретым железом и крошащимся бетоном. Вот если бы мне удалось вырасти здесь... Впрочем, так я думаю почти про все города, в которых оказываюсь. Я бы жил в одной из этих многоэтажек — тёмно-красный кирпич и крыши цвета ржавчины. Будучи совсем мелким, постоянно отирался у железнодорожных мастерских или на заводских свалках, мои карманы раздувались бы от гаек и болтов. На джинсах оставались бы чешуйки краски от скамеек здешних замусоренных скверов. Потом я бы выучился играть на гитаре и рвал душные сумерки короткими злыми аккордами, выкрикивая куплеты старых военных песен. У меня была бы большая компания таких же безбашенных друзей. Взъерошенные подростки, загорелые до черноты, с выгоревшими добела волосами, рассекающие по округе на старых великах, унаследованных от старших братьев. Можно вместе гонять мяч во дворе и собираться на чьих-то квартирах, когда родители уходят надолго. Тайком приносить с собой бутылки с вином или даже сигареты с травой. Я как-то пробовал курить эту штуку, мне не понравилось. Обычные сигареты куда приятнее. Ещё я бы запаивал на запястьях толстые стальные цепочки — как гротескного вида браслеты. Не люблю украшения, но вдруг, вырасти я здесь, мне бы понравилось? Это бы здорово бесило школьных учителей, и в самом низу моего табеля с оценками, в графе "поведение" регулярно появлялась пара аккуратных строчек: "Вызывающий внешний вид. Родители, зайдите в школу". Отец хватался бы за ремень, а я отсиживался у друзей, пока гроза не пройдёт. А, может, он добродушно посмеялся бы и спросил:

— Ну что, здравствуй, переходный возраст?

И предложил бы прятать цепочки под свободные рукава джинсовой куртки или рубашки, раз уж я так не хочу с ними расставаться. Но это вряд ли, у любой фантазии есть границы. Или мой отец должен был быть кем-то вроде капитана Райнена.

А вот это уже невозможно. Совсем.

— Сбегаешь за едой? — спрашивает Эрик. День клонится к вечеру, закатное солнце просвечивает сквозь дым заводов.

— Не вопрос.

— Деньги на столе возьми.

Вездесущая уличная пыль. Остывающий асфальт. Палатка, в которой мы обычно покупали всякие полуфабрикаты, находилась на другой стороне улицы, поэтому я не особенно спешил. Однако на сей раз меня ждал неприятный сюрприз — жалюзи оказались опущены, а на двери висела табличка. Ага, "по техническим причинам". Я перешёл на бег, чтобы успеть до закрытия в супермаркет на углу. Опомнился на улице, с обеих сторон зажатой старыми домами. Не то чтобы я её не помнил. Помнил, даже очень хорошо. Вот только что-то она очень пустая для этого времени. Слышно, как ветер в проводах поёт. Я обвёл взглядом окна. Большая их часть загорожена изнутри или закрашена. Дома нежилые, в основном конторы и склады. Казалось бы, в чём проблема? Нет прохожих и нет. Но в голове уже начала раскручиваться неумолимая пружина суеверия.

— Сгинь, пропади, нет тебя, — пробормотал я, убыстряя шаг, но не решаясь бежать. — Сгинь, отпусти, не твоё.

Так люди обычно и переходят границу между мирами. Случайно. Садятся в автобус, не посмотрев на номер, сворачивают в знакомый вроде бы переулок, снимают квартиру в почти расселённом доме. Любой автостопщик расскажет вам с десяток таких историй. Некоторые вещи — совсем не то, чем кажутся. А некоторые меняются в определённое время.

И влипают люди в такие истории, как муха в янтарь.

— Сгинь, пропади...

До конца улицы оставалось совсем немного, я усилием воли заставил себя не оглядываться. Оглядываться нельзя ни в коем случае, раз уж ты угодил в такую историю. Тишина за спиной вдруг стала вязкой и какой-то осязаемой. Собственные шаги оглушали. Всё, вот он, поворот. Я ускорил шаг, и тут мои плечи железной хваткой стиснули чьи-то руки. Я рванулся. Молча, отчаянно.

— А ну тихо! — В голосе не было ничего потустороннего. — Честные люди от полиции не бегают.

Я обернулся, насколько позволял захват. Взгляд упёрся в серую форму. Кажется, я даже обрадовался, хотя общение с полицией сулило мне большие проблемы.

За углом обнаружились две машины, в каких возят задержанных. Меня наскоро охлопали по карманам, не нащупали ничего интересного и подтолкнули к одному из автомобилей.

Облава. Интересно, в честь чего?

— Ларьен, принимай последнего! — Меня пихнули внутрь, в душный полумрак, к другим подросткам. Все парни, ни одной девчонки. Дверь захлопнулась.

Интересно, во что я опять влип?

— Сигареты есть? — спросил меня мой сосед, стриженный под машинку парень в чёрной ветровке.

— Нет.

— Плохо. Хоть бы покурили напоследок, в участке уже не разрешат. В первый раз в облаве, что ли?

— Ага. — Не вижу особого смысла врать.

— Ну, с почином! — грохнуло хохотом со всех сторон. Я подождал, пока товарищи по несчастью отсмеются, и громко ответил:

— Спасибо!

Новый взрыв смеха.

В стенку со стороны водителя постучали.

— Эй, вы, потише там!

За время пути я успел немного рассмотреть остальных — сквозь плотно зарешёченное окошко в двери всё же проникало немного света. Почти все старше меня на год-два. Ну, или выглядят старше. Как это я не сообразил спросить у Эрика, есть ли тут комендантский час для несовершеннолетних? А главное, догадается ли он, где меня искать, и сможет ли вытащить из участка?

Тут машина свернула — нас мотнуло от стены к стене — и остановилась. Снаружи кто-то завозился, открывая дверь, прямоугольник окошка перекрыл человеческий силуэт.

— На выход, не задерживаемся.

Первым на землю спрыгнул тот парень в чёрной ветровке, который просил у меня сигареты. Демонстративно держа руки за головой, как в кино. Я выбрался следом. Пока нас везли, солнце окончательно село, на землю легли синеватые сумерки. Мы находились, как я понял, на заднем дворе полицейского участка. Решётчатый забор, за ним служебная автостоянка.

— Пошёл, пошёл, — подтолкнули меня в спину. — Особое приглашение нужно?

И я быстрым шагом направился к бетонному крыльцу, где ждал ещё один полицейский. Особого выбора, если честно, не было.

Комната, где нас заперли — язык пока ещё не поворачивался назвать её камерой — чем-то напоминала раздевалку в школьном спортзале, разве что без шкафчиков вдоль стен. Но тот же запах сырости, который почему-то всегда держится в раздевалках, скамейки, умывальник и унитаз в отдельном закутке. Ну, хоть не воняет. На скамейках уже расселось человек пятнадцать. Новоприбывшие тут же смешались с теми, кого привезли раньше. Некоторые легли прямо на пол, и я подумывал, не последовать ли их примеру. Чистый, пахнущий хлоркой кафель казался соблазнительно прохладным. Минут через двадцать нас стали выводить по двое-трое. Кто бы мне объяснил, куда.

— Не дрожи, — хлопнул меня по плечу сосед по машине, — самое страшное, что нам светит — исправительный центр. Жить и там можно.

— Оптимистично, — пробормотал я. Куда больше гипотетического обвинения непонятно в чём (а действительно, в чём?) меня страшила одна вещь. Листовка, на которой сверху пишут: "Ушёл из дома и не вернулся", а ниже печатают крупную чёрно-белую фотографию. В данном случае — мою. А ведь у полицейских профессиональная память на лица, я видел в сериалах. Это значит, что мне придётся вернуться обратно. Туда, где окна домов больше напоминают бойницы, где ржавеют вытащенные на берег остовы кораблей, где не рассказывают легенд и не помнят прошлого. Не хочу! Лучше исправительный центр, что бы это ни означало.

Я прошёл к раковине, умылся. Зеркала над ней не было, видимо, полицейские боялись, что кто-то из задержанных его разобьёт и порежет сокамерников. Распустил волосы — после короткой стрижки они отрастали неровно, основную массу уже можно было собрать в куцый хвостик, а вот чёлка упрямо лезла в глаза. Впрочем, мне сейчас сгодится любая маскировка, вроде падающих на лицо прядей. Парень в чёрной ветровке наблюдал за моими манипуляциями с усмешкой.

— Что, уже где-то засветился?

— Вроде того.

— Наркота, воровство?

— Не угадал, — попытался свернуть тему я.

— Просто, чтобы трясти с прохожих бумажники в подворотнях, ты слишком тощий и мелкий...

Договорить ему не дали — дверь вновь распахнулась, и на пороге появился молодой полицейский. Ну не разбираюсь я в их знаках различия. Его взгляд остановился на мне. Я задержал дыхание.

— Лохматое создание, — бросил он почти весело, — да, ты. На выход.

— Молчи и дави на то, что несовершеннолетний! — крикнул мне в спину сосед по машине.

Я едва не ответил ему, что одновременно молчать и напоминать о своём несовершеннолетии не смогу при всём желании, но дверь уже захлопнулась. Один из полицейских закрыл её на замок, а второй крепко взял меня за плечо и повёл по коридору. Остановились мы у одного из многих кабинетов, табличку на двери которого я не успел прочитать.

— Следующий, — объявил мой спутник, открывая дверь и подталкивая меня вперёд. Я даже зажмурился на миг от яркого света. Кроме следователя в комнате находилась женщина в белом халате. Несколько мальчишек сидели в огороженном решеткой углу, и лица у них были... Скажем так: не праздничные.

— Что, с документами уже всех проверили? — протянул следователь и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Значит, поговорим с безымянными. Тебе сколько лет, парень?

— Четырнадцать.

— Имя, фамилия?

— Сан Эрдман, — выпалил я, боясь, что по паузе распознают враньё.

— Что ты делал на улице Заводской?

— Шёл за покупками.

Следователь задумался, повертел в руках карандаш.

— Тебе что-нибудь говорят слова Центровые, Кошки, Чёрно-красные?

— Нет.

Я действительно слышал их в первый раз.

— Раздевайся.

— Что, совсем?

— До пояса.

Я предпочёл не спорить и стащил футболку. Прохлада, казавшаяся столь желанной на жарких улицах, сейчас раздражала.

— Руки покажи. — Женщина ловко поймала меня за запястье, внимательно осмотрела вены. У неё был тот цепкий взгляд, по которому всегда можно узнать медика, даже если он не в белом халате и не говорит о работе. Я присмотрелся: она вдруг показалась мне смутно знакомой. Светлые короткие волосы, серые глаза, очки в тонкой металлической оправе. Красивая? Пожалуй, красивая, но какая-то слишком холодная. Нет, не вспомню.

— Так, вены чистые, без следов уколов.

Бесцеремонные пальцы отбросили со лба лохматую чёлку, чуть оттянули веки. От её прикосновений веяло стерильностью.

— Мальчик чистый, можно отпускать.

— Знаю я этих чистых. Парень, руки подними. Иногда знаки банды под мышками накалывают, чтоб сразу не засекли. Так, теперь шея.

Почти успокоенный, я повернулся к столу спиной и приподнял волосы. У меня даже заметных шрамов не было. Уж не знаю, то ли противники в драках попадались милосердные, то ли заживает всё как на собаке.

— Я могу идти?

— Куда? — поднял брови следователь. — Сейчас тебя отведут в дежурку, позвонишь родителям, и пусть они тебя заберут. Только скажи им, чтоб паспорта не забыли.

Так. Одно хорошо: мне не сунули телефон под нос прямо сразу. Есть время что-то придумать.

Полицейский, который привёл меня на допрос, ушёл, всё же закрыв на ключ дверь дежурки, тесной комнатки с двумя телефонами на обшарпанном столе. Один без диска — внутренний, второй — городской. Зарешёченное окно выходило на пустынную улицу, и за ним давно стемнело. Попал.

В замке заскрежетал ключ.

— Отзвонился уже? — дружелюбно поинтересовался дежурный.

— Да, — соврал я, прежде чем успел обдумать плюсы такого вранья. Может, надо было набрать Эрика? И что бы он сделал, представился моим дядюшкой или старшим братом?

— Тогда будем ждать. — Он уселся за стол и достал откуда-то из ящика залапанный журнал с полуоторванной обложкой.

— Тут у вас аврал, похоже, — осторожно начал я. — Кого ловят хоть?

— Банду. Трущобный молодняк.

— А почему руки показывать заставили? И раздеваться?

— Наркотики. Следы от уколов. И всякие там знаки вроде шрамов или татуировок, которые при вступлении в банду делают.

— Понятно.

— За тобой когда приедут?

— Не знаю. Мы далеко живём, у железной дороги.

— Машины у отца нет?

— Отец от нас ушёл, мы с мамой живём. Сейчас она, наверное, ищет, с кем сестрёнку оставить.

Водоворот вранья затягивал меня всё сильнее. Я вдруг ощутил, как мучительно раздваиваюсь. Один парень, беспризорник по имени Дэй, прикидывал, как бы ему выпутаться из неприятностей, второй, Сан Эрдман, мальчишка из семьи железнодорожников, думал о матери, которая робко стучится в дверь соседки, стыдясь непутёвого сына, угодившего в участок, и позднего визита. А сын, хоть и непутёвый, но всё-таки любимый и родной, по дому всегда поможет, сестру из детского сада заберёт. Заботливый, не то что папаша, от которого на память остались ранние морщинки да прочное недоверие ко всем мужчинам... Стоп, Дэй, не увлекайся. Я тряхнул головой, прогоняя непрошеных призраков. Переигрывать и давить на жалость тоже не стоит.

— Как тебя на Заводскую-то занесло? Да ещё перед самым комендантским часом?

Ага, значит, он тут всё-таки есть. Я опустил глаза, стесняясь ответа.

— Да я в магазин игрушек рванул, думал до закрытия успеть. Сестрёнке куклу купить, там, говорят, красивые появились.

Хорошая картина получилась. Мальчик из небогатой, но честной семьи. Мама — измотанная работой проводница или контролёрша, беспрестанно поправляющая шпильки в тяжёлых чёрных волосах. Квартирка с видом на железнодорожную насыпь. Младшая сестра, с которой приходится возиться, потому что у матери нет времени. С точки зрения взрослых, мальчишке в таких условиях некогда маяться дурью на улице.

— Сколько сестрёнке-то?

Так, в куклы она уже играет, но дома одну лучше не оставлять.

— Четыре.

— Что-то мать за тобой не едет. — Дежурный взглянул на часы.

— Автобус, наверное, ждёт. Или попутку ловит. Такси-то к нам в такое время не ездят.

Я передёрнулся при мысли об одинокой женщине у дороги.

— Чай будешь?

— Да. — Это были очень важные слова. Значит, я для него уже не задержанный подросток, которого надо сдать родителям, а парень, попавший в переделку, которую он, большой и сильный мужчина, может слегка скрасить.

— Учиться как успеваешь? Небось, и матери надо помочь, и с сестрой посидеть?

— Так себе. — Хотелось сказать хоть немного правды, потому что столько брехни за вечер никто не заслуживает. — Но история мне нравится.

Я допил чай и положил голову на скрещенные на столе руки. В любой сложной ситуации, если не можешь ничего изменить — спи. Когда в следующий раз удастся.

Разбудил меня тот же самый дежурный. Я вдруг со стыдом подумал, что так и не узнал его имени.

— Полночь уже, а никто не подъехал. Может, стоило позвонить твоему классному руководителю?

— Только не это! — Сыграть растерянность спросонья всё-таки получилось. — Она маму по собраниям затаскает, будет мозги полоскать за недолжное внимание к ребёнку.

— Ладно, — вздохнул полицейский и, решившись на что-то, не совсем одобряемое законом, предложил: — Я сейчас с дежурства сменяюсь и могу тебя подвезти. Куда тебе?

— Теперь налево, — сказал я, и старенький пропылённый "рендер" послушно свернул во дворы. То, что в самом начале я назвал район недалеко от железнодорожных путей, теперь играло мне на руку. Здесь попадаются улицы в три-четыре дома, нумерация вообще идёт через пень-колоду, и рядом с двадцать первым вполне может оказаться сто тридцать первый. Так что объяснения вроде "вон за тем поворотом, а дальше покажу" помогают куда лучше, чем точный адрес. Мне подошёл бы любой дом. Главное, чтобы недалеко от него был телефон-автомат.

Ага, есть. Возле закрытого на ночь ларька — телефонная будка.

— Вот этот. — Я ткнул пальцем в двухэтажный панельный домик: в квартире на втором этаже как раз горело одинокое окошко. Может, и правда ждут кого-нибудь. "Рендер" обогнул здание и остановился у заросшего чахлой растительностью палисадника.

— Подняться с тобой?

— Нет, а то мама решит, что я что-то натворил. Давайте так: если она будет ругаться, я спущусь и попрошу вас зайти и поговорить с ней. Если через пять минут не приду, значит, всё в порядке.

— Нет уж, если всё в порядке, ты, будь любезен, тоже спустись.

— Договорились, — я улыбнулся. — Как вас зовут?

— Мейзер. Сержант Айлан Мейзер.

— Сан Эрдман.

— Да, мне сказали. Мать, наверное, Санни зовёт?

— Сестра.

— Ладно, дуй наверх, я тут подожду.

Я повернулся и побежал к подъезду. Внутри пахло сыростью, как почти во всех невысоких домах старой постройки. Быстрым шагом поднялся на второй этаж. Привалился к стене, переводя дух. Так, осталось доиграть спектакль до конца. Обмануть хорошего мужика Айлана Мейзера. Не сказать, чтобы я получал от этого удовольствие. Мне почему-то везёт на таких вот хороших мужиков, в основном рабочих профессий. Честных, грубоватых, знающих грязное дно жизни, но каким-то чудом не запачкавшихся в этой грязи по уши. Именно — везёт. И сейчас тоже повезло.

Часов у меня, разумеется, не было. Я прикинул: минут пять на слёзы, объятия и упрёки, минут пять на сбивчивые объяснения. И ещё минуты три на то, чтобы сказать: мама, меня внизу ждёт человек. Мне нужно спуститься и разрешить ему уехать. Пожалуй, пора.

Я сбежал по ступеням и вышел на крыльцо. "Рендер" по-прежнему стоял у подъезда. Когда я подошёл, стекло со стороны водителя опустилось.

— Всё в норме, — сказал я. — Мама, конечно, плакала, но поверила сразу. Она у меня хорошая.

— Помощь не требуется?

— Нет, всё хорошо.

— Ну ладно тогда. Бывай, Санни Эрдман. И постарайся больше перед комендантским часом не шататься так далеко от дома.

— Не буду, — заверил я. И второй раз пошёл к незнакомому подъезду походкой человека, которому не терпится вернуться домой. На крыльце я обернулся и помахал отъезжающей машине. Мне просто очень хотелось дать этому человеку хоть что-то чистое. В конце концов, именно благодаря ему я смог выбраться из участка. Было темно, и я не знаю, помахал ли Мейзер в ответ.

Потом я сел на ступеньку и снова принялся считать. Минута или две, чтобы Мейзер вырулил со двора. Ещё минут пять на то, чтобы убраться с этой улицы. Ладно, накинем ещё минут десять на случай, если он плохо ориентируется в районе, и не сразу поймёт, куда ехать. В полицейском сериале он обязательно поднялся бы со мной в квартиру, познакомился с моей матерью, остался бы на очень поздний ужин, попутно наточил все ножи. Потом пришёл бы проведать нас, принёс что-то вкусное к чаю. А через пару серий женился бы на моей матери, склеив две разбитые жизни в одну целую. Мать сменила бы работу на менее прибыльную, но более спокойную. Мейзер делал бы со мной уроки и покупал сестрёнке игрушки. А непутёвый мальчишка Санни Эрдман обязательно стал бы полицейским, когда вырос.

Но нет никакого Санни Эрдмана и никогда не было. Есть только я.

После тёплого салона машины и душной влажности подъезда ночной ветер вдруг показался очень холодным. Куртку-то я оставил у Эрика, думал, скоро вернусь. Я перебежал улицу и нырнул в заветную телефонную будку. Только бы до неё не добралась местная шпана! Однако телефон выглядел исправным. Я снял трубку — пошли гудки. Закопался по карманам в поисках подходящей монетки и бумажки с номером тату-салона. Вбросил монетку в щель, крутанул диск. Эрик наверняка уже дома, а на квартире у него, кажется, телефона вообще нет. Придётся блуждать по всему городу или ночевать где-нибудь в подъезде.

— Алло, — отозвался сонный голос как из неведомой дали.

— Эрик, это Дэй.

— Дэй, — Эрик на том конце провода мигом проснулся, — где ты?

— В районе у железной дороги. Я в облаву попал, меня полиция только сейчас отпустила.

— А почему ты в Железнодорожном-то?

— Долгая история.

— Ладно, у тебя там поблизости хоть одна табличка с названием улицы есть?

— Сейчас гляну. — Я посмотрел сквозь запылённое стекло. — Зелёная, кажется. В смысле, улица, а не табличка. Двенадцать или тринадцать, отсюда не видать. Слушай, когда рассветёт, и автобусы начнут ходить, я приеду. Не парься.

— Сидеть! — неожиданно рявкнул Эрик. — В смысле, стой, где стоишь. Я за тобой подъеду. Лучше вообще из будки не выходи, понял? Эй, ты там плачешь, что ли?

— Нет. — Я вытёр мокрое лицо тыльной стороной ладони. — Что я, девка?

И, только повесив трубку, вспомнил, что машины у Эрика нет.

Когда Эрик нашёл меня, до рассвета оставалось всего несколько часов. Я сразу заметил его высокую фигуру в конце улицы и побежал навстречу. Потом, устыдившись слишком детского порыва, перешёл на шаг.

— Ну ты и горазд прятаться, — покачал головой Эрик. — А Леккен — всё равно скотина.

— Кто такой Леккен?

— Охранник из соседнего супермаркета. Обещал меня подвезти, а на подъезде к району передумал. И, главное, мы ж с ним договаривались: до Зелёной. Не можешь — не берись, чего наполовину-то делать? А у тебя тут что было?

Я рассказал ему про облаву, про допрос и про то, как мне пришлось обмануть Айлана Мейзера.

— Думаю, мне теперь лучше не ошиваться в районе того участка. Пусть думает, что он действительно помог попавшему в беду мальчишке.

Эрик прищурился.

— Но ведь именно это он и сделал, разве нет?

Рин.

Сейчас.

Их оказалось не так много — несколько десятков людей, живших в бывшем деловом центре города. У них были дети, в основном маленькие, пятилетки и шестилетки, но как-то в гаражах я натолкнулась на стайку подростков. Загорелые, вихрастые, в подрезанной по росту взрослой одежде, они пытались перебрать двигатель вставшей на вечный прикол легковушки.

— А я говорю: заведётся!

— Вот эта рухлядь? Не смеши.

— А что, нужен только бензин. И масло. И поедет как миленькая. У приезжих наверняка есть.

— Про шины ещё не забудь.

Впрочем, времени наблюдать за их попытками починить машину у меня почти не оставалось: товарищи Эрика нуждались в помощи медика. Сколько прививок мы с Джори сделали за эти дни — не сосчитать. Были и люди с хроническми заболеваниями, как-то ухитрившиеся шесть лет прожить без таблеток — для них приходилось отыскивать что-то подходящее в наших запасах. К счастью, среди выживших оказалась бывшая медсестра, Инса. Когда-то она помогала женщине-врачу, но та погибла вскоре после начала Ржавчины, и Инсе пришлось в одиночку принимать роды и выхаживать больных. Когда мы открыли борт грузовика с медикаментами, она попросту разревелась от счастья. Гладила кончиками пальцев надёжно упакованные коробки и плакала.

— Лет пять назад бы такое богатство. Я теперь столько всего смогу, вы не представляете.

Мы представляли — когда-то я сама не сдерживала слёзы, принимая груз лекарств из Столицы.

Стэн с Эриком много лазили по уцелевшим заводским корпусам и прикидывали, можно ли здесь восстановить производство. По всему выходило, что сохранившиеся станки надо бы осмотреть специалистам, и ещё решить, что делать с электроснабжением, и...

Маленькая колония выживших получила и армейскую рацию с набором запасных батарей. В один из вечеров удалось выйти на связь с нашей Базой, и я опять увидела на глазах людей слёзы радости. Мы вернули этот город из небытия, теперь у него появились координаты и отметка на карте. Вслед за нами должен прийти ещё один караван. С ним собирались прислать специалистов, которые оценили бы состояние заводов. Планировалось забрать тех, кто хотел переселиться в Центральные регионы.

Стэн предусмотрительно решил поделиться и оружием. Не стоило оставлять островок цивилизации беззащитным.

С Дэем мы успевали видеться только по вечерам, когда все собирались у костров перекусить и пообщаться. Он учил местных управляться с автоматами, разгружал машины, помогал расчищать завалы. Но вечера не обходились без его историй. Когда-то он уже был здесь и даже работал у Эрика. Дорога замкнулась в круг. Обычно такие совпадения называют чудом. Чистильщики знают, что случайностей не бывает.

— Что ты им впариваешь? — как-то спросил Эрик, подходя к нашему костру. — Про то, что тут девять лет назад творилось? Болтай-болтай, даже приврать можешь. Без этого на хорошую историю не наболтаешь. Я тоже послушаю.

— Да не вру я. — Дэй подвинулся, освобождая татуировщику место у огня. — На память, хвала богам, не жалуюсь.

— А помнишь, как ты татуировку выпрашивал? — широко ухмыльнулся Эрик.

— Э-эрик, — протянул Дэй с интонацией племянника, уставшего от бесконечных подначек любящего дядюшки.

— Что? Ничего не знаю, раз не привираешь, рассказывай всё.

— Ну ладно. Только я не выпрашивал! Я сказал, что отработаю.

Дэй.

Девять лет назад.

Фотографии я забирал рано утром, оказавшись в фотомастерской первым клиентом. Девушка за прилавком, видимо, успела сунуть нос в непрозрачный пакет и была немного удивлена, что за таким заказом пришёл подросток. Разумеется, я не смог удержаться и начал смотреть снимки прямо на улице.

— Круто вышло, — с порога объявил я Эрику, взмахнув толстой пачкой. — Мне вот эти особенно понравились. — Я выложил на стол несколько фоток. Парень со змеёй, обвивающей руку. Влюблённая парочка, украсившая плечи одинаковым узором. Девушка, на чьём боку устроилась стилизованная ящерица. Девица испытующе смотрела в кадр (на меня), в смущении прикрывая грудь полотенцем. — Девчонка с ящерицей — вообще супер.

— То-то ты не знал, куда глаза прятать, — рассмеялся Эрик. — Сам-то, небось, с девкой даже ни разу не целовался.

Целовался. Целых два раза. В первый — потому что влюбился, во второй — из интереса, чтобы понять, как это правильно делается. На спор, с дочерью хозяина забегаловки, где работал.

— Что, действительно понравилась? — продолжал допытываться мастер, — Не, парень, вытряхни из головы. На один раз девица.

— А бывает по-другому?

В тот момент я искренне верил, что единственное "по-другому" в моей жизни уже случилось — и оборвалось.

— Бывает. Это когда утром уходить не хочется.

— А у тебя так было?

— Нет. Разве по мне не видно?

Разговор понемногу перешёл в область каких-то непонятных мне взрослых проблем, и я не стал расспрашивать дальше. Вместо этого попробовал исподволь подобраться к другой теме.

— Эрик, а когда я закончу работать, ты можешь мне заплатить... не деньгами?

— А чем, капустными кочерыжками?

— Нет. Я хочу татуировку.

— Да? И где?

— На спине. Ну, или плечи можно забить.

— Так на спине или на плечах?

— Ну...

— Иди сюда.

Зеркало в салоне Эрика было — старенький трельяж. Мастер кивнул мне на стул. Я послушно сел.

— Сними футболку. Хотя можешь просто рукава закатать.

Я разделся до пояса. Эрик сцапал со стола шариковую ручку.

— Значит, спина и плечи. Смотри, что выйдет.

Он несколькими движениями нанёс на моё плечо очень грубое подобие орнамента из своего альбома. Затем ручка прошлась от лопаток до середины спины — несколько резких линий.

— Вставай.

Мастер без церемоний развернул меня вполоборота к зеркалу, так что в одной из створок трельяжа я разглядел схематичное изображение крыльев на собственной спине.

— Вот что получится, если я сейчас соглашусь тебя татуировать. — Пальцы сжали плечо с узором. — А вот что — через три-четыре года. — Кожа натянулась, полоска узора стала длиннее и уже. — То же самое со спиной. Ты вырастешь, плечи станут шире, то, что вытатуировано на лопатках, тоже растянется. И ты захочешь как минимум набить морду придурку, который испортил твоё тело. Способы избавиться от татуировки есть, но они в несколько раз болезненнее, чем само нанесение. Например, рисунок можно выжечь. Как, всё ещё хочется под иглу?

Под иглу хотелось.

— Ни один мастер не станет работать с ребёнком. Умышленное причинение вреда здоровью несовершеннолетнего, штраф и потеря лицензии. Кустари с рынка могут сделать всё что угодно и кому угодно, но они работают плохо промытыми машинками, которые к тому же заправляют пастой из таких вот ручек. Вместе с татуировкой подарят парочку болезней, а то и заражение крови. Даже если повезёт, рисунок всё равно быстро выцветет и расплывётся. Ах да, ты ещё не забыл, как тебя в участке осматривали? Для полицейских татуировка у подростка — прежде всего знак принадлежности к банде. По-моему, тебе хватит тех проблем с законом, которые уже есть.

— И что мне делать? — я потянулся за футболкой. Надо бы смыть с себя Эриковы наброски.

— Приходи лет в девятнадцать-двадцать. К тому времени окончательно сформируешься. А заодно решишь, нужно ли тебе это на самом деле, или просто хотелось доказать миру, что ты уже взрослый. — Эрик вручил мне смоченный в одеколоне клочок ваты, чтоб оттереть линии на коже.

— Не хочу я никому ничего доказывать.

— Значит, хочешь поэкспериментировать с собственной внешностью. Парень, такие вещи делаются раз и на всю жизнь. Есть более лёгкие способы почувствовать себя крутым или произвести впечатление на девчонку. Давай я тебе уши проколю, раз уж невтерпёж.

— Нет, не надо.

— А чего так? Тут никаких ограничений, хоть по пять дырок в каждое ухо. Можно даже цепочку повесить.

— Украшение должно быть неотъемлемым от тела. Иначе его слишком легко потерять, сломать, отобрать.

— Аааа... Вот почему ты так со своими волосами носишься.

— А я с ними ношусь?! — Сложно сказать такое про человека, который моет голову под краном в общественном туалете, высушивает волосы под сушилкой для рук, стягивает дешёвыми чёрными резинками.

— Если честно, впервые вижу пацана твоего возраста, который таскает в рюкзаке расчёску.

Прошло ещё несколько дней, я стал забывать обо всей этой истории с облавой, пока она не напомнила о себе самым неожиданным образом. Как-то днём, когда Эрик, закинув ноги на подоконник, читал детектив в мягкой обложке, а я в очередной раз перелистывал альбом с эскизами, колокольчик у входной двери требовательно звякнул. Мы удивлённо подняли головы: до появления того парня, с которым Эрик договаривался, оставался ещё примерно час. Затем по коридорчику дробно застучали каблуки туфель; ещё несколько секунд удивлённого ожидания — и в салон вошла женщина. Поначалу я не узнал гостью, меня ввёл в заблуждение чёрный брючный костюм, ведь до этого я видел её в медицинском халате.

На допросе в участке.

Зато, кажется, узнал Эрик — при виде незнакомых людей обычно не изображают такое выражение лица, будто тебе пришлось целиком слопать лимон. Вернее, ещё не пришлось, но скоро придётся.

— Эрик, это ты делал Кевину татуировку? — Вот так, с порога, не удосужившись поздороваться.

— Ну, я, — лениво протянул Эрик, и не подумав убрать ноги с подоконника. — Не понимаю, почему ты бесишься, твоему племяннику уже двадцать, по закону он имеет право делать со своим телом что хочет.

— А ты и рад помочь мальчишке изуродовать себя. Однажды я натравлю инспекцию на твой бордель, вот увидишь.

— Валяй, Камилла. А что будет в графе "причина проверки"? Личная неприязнь?

Камилла?! Я потрясённо уставился на врачиху. Обалдеть, это она?! Но как? Образ девчонки в потёртых джинсах никак не вязался с этой ледяной статуей.

— Нарушение санитарных норм, к примеру, — отчеканила Камилла. — Татуировка в принципе не может быть безопасным делом, это я тебе как медик говорю. И несовершеннолетними, которые тут торчат, тоже наверняка заинтересуются соответствующие инстанции.

Я честно повертел головой, но других несовершеннолетних в тату-салоне не увидел. Блин, надеюсь, она меня не узнает. Сколько мальчишек прошло через кабинет в ту ночь, можно ведь забыть одного?

— Так он мне не чужой. — Эрик отложил книжку и продолжил всё тем же ленивым тоном: — Сын Эмины.

На пару секунд Камилла даже поверила.

— Что... От кого? Не издевайся надо мной, когда бы она успела родить?

— От меня, — всё так же серьёзно произнёс Эрик. — Почему нет? Камилла, ты ведь считаешь, что я тут устраиваю оргии, закатываюсь наркотой, продаю её, организую людям заражение крови за их же деньги, кручу дела с криминалом. По-моему, сделать ребёнка понравившейся девушке — довольно простая вещь на этом фоне.

— Опять валяешь дурака, — выдохнула она сквозь зубы. — Ну почему, демоны тебя забери, ты никак не можешь вырасти, Эрик?

— А ты, как видно, не можешь мне этого простить.

Мысленно я зааплодировал. Красивый ответ. Хотя, если она не первый раз приходит скандалить, можно успеть придумать пару хлёстких фраз. Следующая реплика стала скорее попыткой не сдавать позиции сразу.

— Вы всегда были ненормальными, ты и Такки...

— Не надо говорить о Такки. — Эрик подался вперёд и впервые за всё время разговора взглянул на женщину прямо. Всё его благодушное раздолбайство вдруг как ветром сдуло.

И я с удивлением увидел, как ледяная маска Камиллы треснула, и из-за неё вдруг выглянула девчонка с фотографии. Очень испуганная девчонка, которая, в отличие от взрослой Камиллы, прекрасно знала: есть границы, которые нельзя переступать.

Уходя, она от души ахнула дверью, и я вдруг подумал, что эти несколько секунд без маски Камилла Эрику тоже никогда не простит.

...Такки был в их компании самым взбалмошным, и, наверное, в чём-то гениальным. Насчёт взбалмошности — это слова Эрика, вывод о гениальности я сделал сам. Он играл на гитаре и паял радиоприёмники. Он мечтал снять собственный фильм и разрисовывал стены домов цветными мелками. Он читал старинные романы и обожал лазить по заброшенным зданиям. Он писал стихи.

Про ребят вроде него говорят: парень без тормозов. Большая часть драк в их жизни начиналась с того, что кто-то наехал на Такки.

Его мать умерла в войну, а отец пил не просыхая и плевать хотел на сына, но Такки ухитрялся носить свои обноски с гордостью. Он нарочно пачкал майки и джинсы мазками ярких красок и из принципа не стриг волосы. Какого именно принципа — известно одним богам.

Он верил в духов и демонов и знал кучу легенд. Для кого-то оставлял на окнах заброшенных домов дымящиеся сигареты и слипшиеся леденцы, по каким-то только ему ведомым признакам выбирая подходящие места. Вплетал в пёстрые нитяные фенечки деревянные бусины и дарил друзьям — на какое-то будущее счастье, не видимое из гулких дворов промышленного города.

Друзья не удивлялись.

Удивляло только то, что Такки со своими странностями ухитрился дожить до семнадцати лет.

Это для взрослых все дворы и улицы на одно лицо, а подростку они скажут столько же, сколько политическая карта. Здесь свои границы, которые блюдутся так же строго, как государственные, свои законы и свои вожди. Компания, к которой принадлежали Эрик, Такки и другие, на фоне прочих дворовых тусовок выглядела этакой вольной стаей. У них не было явного лидера и определённых занятий. Сегодня они могли проторчать весь день в заброшенном парке, тайком попивая пиво и слушая небылицы Такки, завтра помогли бы отцу Райна починить машину, а потом кто-то предложил бы смотаться за город.

Их будущее всегда маячило где-то далеко, за концом учебного года, за последним днём каникул, за ещё одним вечером в тени старых аттракционов, за последней песней... Может, кто-то их и осудит за такое, но только не я.

Я — одиночка. А у них была своя стая.

Только однажды, когда они сидели на крыше дома Райна — он жил в новой, построенной после войны пятиэтажке — Такки, отложив гитару, спросил:

— А хотите, я предскажу вам будущее?

Они засмеялись, кто-то предложил облить Такки припасённой холодной минералкой и привести в чувство, но парень не сдавался, словно несказанные слова рвались с языка.

— Райн станет археологом. На лекции в университете он услышит легенду про затерянный город где-то далеко-далеко на севере. Про него говорят, что его построили Иные, и оттуда можно открывать двери в разные миры. А кто-то рассказывает, что этот город сам стоит на границе миров, и потому войти в него дано не каждому.

— Ты хочешь сказать, я его найду? — Райн с профессорским видом поправил очки.

— Нет, — не стал юлить Такки. — Ты будешь искать его всю жизнь, срываться от любимой женщины и престижной работы в экспедиции на край света, сделаешь кучу открытий, опровергнешь пару десятков теорий, до того считавшихся нерушимыми. Твои находки будут стоять в самых известных музеях, а научные работы зачитают до дыр, как мужские журналы в караулке. Но свой город ты никогда не найдёшь и никогда не узнаешь покоя.

— Ну спасибо, — усмехнулось будущее светило археологии. — Такки, а давай я тебе тоже погадаю? Ждёт тебя не далее как завтра неминучее похмелье...

— Эмина, — Такки упрямо вскинул голову, и Райн осёкся на полуслове: заходящее солнце неожиданно окрасило белые волосы приятеля в ярко-алый, — ты станешь ведьмой. Ты уже сейчас ведьма, посмотри, какие у тебя глаза и кудри. Слушай ветер. И постарайся стать счастливой.

— И всё? — неожиданно серьёзно спросила девушка. — Больше ты обо мне ничего не скажешь?

Такки печально покачал головой.

— Камилла. Запасай пелёнки — у тебя будет много-много детей, своих и чужих.

— Это приёмных, что ли? — хохотнула блондинка.

— Всяких. Соседских, приятельских. Ну и своих, не без этого. Может, ещё учительницей станешь или воспитательницей в детском доме.

— Тоже мне, великое счастье, — скептически хмыкнула потенциальная мать-героиня.

— Арен будет как Механовоин из кино. Одно целое с машиной. Бог шестерёнок и властелин искры. Под его руками любой механизм научится петь.

— О, народ, а я-то в самом выигрышном положении! — оживился Арен. — Я ж группу соберу, "Арен и поющие шестерёнки" — как вам, звучит? И подтанцовка "Зажигательные гаечки".

— Не раскатывай губу, — добродушно поддела Эмина. — Музыку Такки наверняка для себя приберёг. Вон, от гитары его за уши не оттащишь. Ну что, будем мы через десять лет звонить на радио и просить: поставьте нам новую песню Такки, бога струн и мастера слов?

— Нет, — спокойно ответил Такки. — Нет, не будете. Эрик, помнишь тату-машинку, которую я тебе подарил? — Эрик наверняка в этот момент коснулся креста под ключицей, который ему этой самой машинкой набил Такки. — Она старенькая и один раз чиненая, но ты её не бросай. Люди, обнажающие перед татуировщиком тела, обычно обнажают и души. Ты научишься смотреть.

— Разве это предсказание? Это совет.

— Как сказалось.

Они поспешили разойтись, пока солнце окончательно не село, чтобы не слезать с крыши в темноте. Райна тут же потребовала домой мать, Арен и Эрик отправились провожать девчонок, а потом Такки. Чуть ли не единственное принятое в компании правило гласило: никогда не возвращаться вечером в одиночку. Взрослые одобряли такой подход, объясняя его тем, что в заводских районах всегда неспокойно. Компания не спорила, но у них имелась и ещё одна причина не оставлять никого из своих в одиночестве в ночи.

Ведь они были стаей.

Но в тот раз, по словам Эрика, они с Ареном совершили очень большую ошибку.

Они проводили Такки только до подъезда, не до квартиры.

Он толкнул рассохшуюся деревянную дверь, поправил на плече чехол с гитарой. Обернулся на пороге; его распущенные волосы словно бы светились в темноте.

— Покедова, парни.

Как пишут в романах, эту улыбку им суждено было запомнить навсегда.

На следующий день Такки нашли мёртвым на лестничной клетке, в нескольких шагах от собственной двери. Похоже, именно здесь его и ждали. Могли и не ждать, просто подвернулся под руку хрупкий, похожий то ли на духа, то ли на девушку, парень. У него ведь имелся ещё один талант: бесить одним своим видом тех, кто главным правом считал силу, а главным долгом — подмять под себя как можно больше.

Правая половина лица превратилась в изломанную окровавленную маску, левая осталась нетронутой и обманчиво спокойной. Белые волосы теперь уже навсегда окрасились алым. Он не мог не кричать, потому что его били ногами и ломали пальцы. И, если бы его отец не нагрузился в очередной раз, он бы услышал голос сына.

Чем нагрузились соседи — неизвестно.

— Их так и не нашли, — тихо сказал Эрик. Он сидел прямо на полу своей квартиры и крутил в руках белую кружку с чаем. Пакетик с заваркой вытащить позабыл, и содержимое кружки наверняка давно превратилось в горькую бурду, но вкуса мастер будто не чувствовал. Я пристроился рядом на вытертом ковре. — Понятно, что это не один человек. Посадили Мордоворота Кейна, отморозка из одной банды. За убийство и ещё приплюсовали кучу старых грешков. Да, дерьмовый парень, и Такки ненавидел до зубовного скрежета, но даже на простенький план мести ему бы мозгов не хватило. Если и был там, то наверняка не за главного и не один. И вот остальных как раз не поймали. Наверное, будь у Такки нормальные родители, готовые бегать по инстанциям и требовать справедливости, дело бы не закрыли. Но его батя в считанные месяцы сгорел.

Я оторвал взгляд от темноты за окном, с трудом вываливаясь в реальность из чужого прошлого. Заставил себя разлепить губы и спросил:

— А дальше?

— Дальше? Сначала мы просто друг другу в глаза смотреть не могли. Только один раз собрались — помянуть. Камилла тогда ещё расплакалась, закатила истерику, мол, это мы виноваты, ничего бы не случилось, если бы мы все не нарывались, не бродили где попало, если бы Такки не смеялся над парнями из банды. Это были слова её матери, Дэй, не её. Эмина Камилле тогда пощёчину вкатила, молча. И больше на моей памяти ни слова ей не сказала. Сам понимаешь, какие тут сборища, когда двое друг на друга волками глядят. Потом начался учебный год, последний. Я тогда общался только с Ареном, потому что учились в одном классе, да и лучший друг. После экзаменов мне позвонил Райн и сказал, что уезжает в Столицу поступать в институт. В археологический. Он адрес оставил, да только я письма писать никогда не умел.

— А остальное сбылось?

— Кто его знает. Мы разбрелись по техническим училищам и колледжам. Я, кстати, вообще по профессии сварщик. Арен действительно очень хороший водитель, дальнобойщик, говорят, машина его любит. Но я не знаю, поёт ли она под его руками. Камилла замужем за ним, и детей у них нет. Она, кажется, в медицинское поступила только наперекор тому предсказанию. Райн один раз прислал открытку с какой-то древней вазой и двумя строчками: это моя находка, в Историческом музее стоит. Тогда мы не поняли, но это на самом деле счастье — никогда не знать покоя. Эмина... — Эрик полез в карман за сигаретами. — Эмина, кажется, действительно решила слушать ветер. К выпускному она окончательно разругалась с матерью, купила билет на поезд и уехала. Оставила мне записку в почтовом ящике. Я эти слова всю жизнь буду помнить: "Уходя за ветром, на пороге не оглядываются". Как я себя проклинал, что не вышел вечером во двор покурить. Успел бы, перехватил, уговорил, квартиру бы сняли, уж как-нибудь да перекантовались. Вот её я искал, долго искал, и объявления в газету давал, и по ближайшим станциям мотался, хотел узнать, куда она поехала. Бесполезно. Что там у кого сбылось — не знаю. Хотя Такки наверняка не врал, он вообще никогда не врал. Просто, наверное, любую судьбу можно сломать, плохую, хорошую ли. Если постараться.

Я вспомнил фотографии на стенах салона.

— В отношении тебя он точно не соврал.

Зыбкая струйка сигаретного дыма уплыла к потолку, Эрик проводил её взглядом.

— Думаешь?

— Люди на твоих фотках... В общем, по ним видно, что это их рисунок. Для них предназначенный, — я замялся, подыскивая слова, вспоминая разговор в кафешке в самом начале нашего знакомства. — Это тот символ, который они могут наполнить смыслом. Как-то так.

Татуировщик покачал головой. Взгляд у него был куда более мутный, чем тогда, по пьяни.

— Знаешь, я сейчас и правда чуть не поверил, что ты ребёнок Эмины. Она умела так объяснять. — Наверное, он и правда надеялся, что его зеленоглазая, сгинувшая в паутине дорог, оставила после себя хоть что-то. Мне вдруг очень захотелось стать сиротой из приюта, ничего не знающим о своём рождении, чтобы его мечта хоть немножко приблизилась к жизни. Но я прекрасно помнил, что мою мать звали не Эминой.

Задребезжал дверной звонок, оборвав фразу.

— Какого... — неразборчиво выругался Эрик. — Считай, ночь на дворе.

Он тяжело поднялся и пошёл открывать. Я выскользнул в коридор следом за ним. Щёлкнул замок, и я понял, что призраки прошлого сегодня справляют какой-то свой призрачный праздник.

Потому что на пороге стоял Арен. Я узнал его сразу, несмотря на ранние залысины и наметившееся пивное брюшко.

— Чем обязан? — Эрик привалился к дверному косяку, явно не собираясь пускать гостя в квартиру. — Не, у меня тут, конечно, вечер воспоминаний, но я никого не звал.

— Жена на тебя настучала, — вместо приветствия сказал Арен, глядя себе под ноги. Он выглядел как человек, поспешно выскочивший из дома. Под курткой мелькнула явно домашняя застиранная рубашка. — В санитарную инспекцию и ещё в полицию, в отдел, который подростками занимается. У тебя, говорит, мальчишка ошивается, который в облаву на днях попал. Завтра с проверкой придут.

Зараза! Всё-таки узнала!

— Да ну... — протянул Эрик. — И ты вот так сразу рванул мне это рассказывать? В память о детской дружбе?

— Бросил бы ты это дело, пока не поздно, а? — вздохнул Арен. — Теперь так просто не отвяжешься, по части детей у нас закон строгий. Ты ведь сварщик хороший, не пропадёшь.

— Пропаду, — заверил его мастер. — Сопьюсь к демонам, Камилла счастлива будет. Ещё есть что сказать?

Арен совсем уж печально покачал головой и медленно двинулся вниз по лестнице. Эрик собирался запереть дверь, но вдруг передумал и окликнул бывшего друга по имени. Мужчина, уже спустившийся на целый пролёт, обернулся, и я вдруг подумал, что в любом взрослом теперь буду видеть подростка, которым этот взрослый когда-то был.

— Спасибо, что ли, — отчаянно и весело крикнул Эрик.

— Собирай вещи, — коротко бросил мастер. Так решительно, что я сначала схватился за рюкзак, и только потом спросил:

— Зачем?

— Утром отвезу тебя в интернат, там подруга моей матери работает. Хорошая тётка, приютит на несколько дней, пока вся эта свистопляска не кончится. Если тебя будут искать, то в первую очередь у меня на квартире или по всяким злачным местам, но не среди детей занятых родителей.

— А ты?

— А что я? — Эрик рассмеялся, но как-то зло. — Можно подумать, это первая проверка в моей жизни, не считая плановых, когда лицензию продлеваю. Для уголовного дела нужно заявление с претензиями клиентов, а я без претензий работаю. Так что Камилла обломается. А тебя они не найдут.

— А потом?

— А потом ещё что-нибудь придумаем. Собирайся. В душ не забудь зайти, утром, может, времени и не будет.

Я послушался, идея была хорошей. Хотя бы потому, что под струями горячей воды у меня наконец-то включились мозги.

Когда Эрик уснул, я встал с постели, взял рюкзак и выскользнул в коридор. На цыпочках прошёл в ванную. Хорошо, что из комнаты не видно, горит там свет или нет. На дне рюкзака отрыл мятый и почти чистый блокнот. И замер с обломком карандаша в руке.

Я не умел писать кому-то. Вообще.

Если честно, никогда и не приходилось.

Исчеркав одну страницу и проглотив неприятный комок в горле, я вновь попытался увязать слова во что-то внятное. Спустя ещё три испорченных листа у меня даже получилось.

"Эрик, я не хочу усложнять тебе жизнь. Поеду дальше на север, очень хочется хотя бы раз попасть под настоящий снегопад. Не волнуйся, я не пропаду. Прибереги, если можешь, "Власть огня" до моего совершеннолетия.

Дэй"

Хотел добавить что-то вроде "береги себя", но постеснялся. Зря, конечно. Записку я, надорвав листок, оставил на гвозде у входной двери, куда обычно вешают ключи. Хорошо, замок устроен так, что защёлкнется сам.

Он и защёлкнулся — сухим щелчком взводимого курка.

Дэй.

Сейчас.

— Пошли, кое-что покажу. — Эрик ловко перебирался через завалы. В этом районе почти не осталось целых домов. Двор какого-то рухнувшего здания заполняли могильные памятники из крупных кусков бетона с именами и датами, написанными краской.

— Почему так далеко от жилья? — спросила Рин.

— Чтобы потом сделать нормальное кладбище, — отозвался бывший татуировщик. — Здесь всё равно отстраивать нечего, так что пусть уж остаётся как память.

Он и сейчас надеялся сохранить родной город.

Мы прошли меж памятников к уцелевшему обломку стены — в его тени пряталась ещё одна могила. Арен и Камилла Кестер. Даты рождения — с разницей в год, дата смерти — одна и та же.

— Они погибли в самом начале. — Эрик аккуратно положил на могилу сухую веточку кустарника, которую тут же унёс ветер. — Видели подростков, которые пытаются починить машину? Это те, кого выходила Камилла. Почти без лекарств. А вот мужа спасти не смогла. Тогда эпидемий было немеряно, даже то повылезало, о чём уже пару сотен лет не слышали. Думали, только в учебниках и осталось. Мы не бросались друг другу на шею, не каялись за всё. Просто, когда пришлось делать дело, мы схватились за то, что оказалось по плечу. Как-то так. Думаю, Такки бы это понравилось.

— А ведь предсказание-то сбылось. — Рин смахнула с бетонного памятника наметённый песок. — Детей у неё действительно было много. Пусть и не родных по крови.

— Может, сбудется и всё остальное?

Щёлк! — давно беспокоящая меня мысль встала на место, кусочки мозаики сложились.

— На Восточной базе есть женщина по имени Эмина. Фамилию не знаю, но, думаю, можно сделать запрос. Черноволосая и зеленоглазая. Парень, который её видел, говорил, ей около сорока.

— И ты думаешь?.. — недоверчиво хмыкнул Эрик.

— Боюсь, что я знаю.

Нельзя сказать, что чистильщики никогда не ошибаются, но чистильщики совершенно точно не верят в совпадения. Лаан с дурацкой историей о том, как он пытался подкатить к зеленоглазой женщине, Эрик, которого я уже и не чаял встретить в этой жизни. Всё связано, просто мы не видим большую часть нитей, протянутых от одного события к другому.

— А ты изменился.

— Ну да, подрос немножко.

— Хорош ёрничать, — даже обиделся мастер. — Я серьёзно. Парень, которого я знал девять лет назад, топал себе куда глаза глядят, лишь бы не оглядываться. А ты свою дорогу крепко держишь.

— Вот только представления не имею, куда она выведет.

Почему-то в этом городе мне было так хорошо и спокойно, что совершенно не хотелось тащить сюда мистику и истории о Ином народе.

— Куда-нибудь да выведет. Верно, Рин?

Рин, склонившаяся над соседней плитой в попытке прочитать полустёртое имя, только покачала головой. Она тоже не знала, сами ли мы идём этим путём, или нас по нему попросту тащит. И её пугало то, что может открыться за поворотом.

— Здесь осталось ещё одно место для воспоминаний, — тряхнул головой Эрик. — Хотите взглянуть?

Рин не смогла пойти с нами. По дороге её перехватила одна из женщин и попросила помочь разобраться с инструкциями к лекарствам. Эрик повёл меня в тот двор, где несколько дней назад мы встретились с его товарищами. С дверью, которую я тогда не смог вскрыть с помошью ножа, пришлось повозиться. В самом салоне почти ничего не изменилось. Пыли прибавилось да фотографии татуировок на стенах выгорели. Диван для клиентов исчез, краска крупными чешуйками отслаивалась со стен. Я сцапал с полки один из альбомов, перелистал.

— Ух ты, а эти фотки я делал.

— А ты слово сдержал, — вдруг расхохотался Эрик. — Вернулся, хоть и не сразу, как девятнадцать стукнуло.

Я вспомнил своё обещание и просьбу сохранить для меня "Власть огня".

— А знаешь, я тот эскиз и правда сберёг, — признался мастер. — Надеялся, что всё-таки явишься. Спорил сам с собой, сколько лет тебе будет, когда ты окажешься на пороге моего салона.

— Выиграл?

— Не-а. Я думал — в шестнадцать, девятнадцать или в двадцать пять. А ты ухитрился проскочить между. Так что сам себе сотку продул, которой у меня всё равно нет. Очень уж хотелось посмотреть, что из тебя вырастет, если честно, только по глазам и узнал. Нет, зря я тебе какой-нибудь опознавательный знак на руке не набил. Уж свою-то работу я точно ни с чем не перепутаю.

— Да. — Я ещё раз перелистнул страницы альбома. — Даже жалко, что ничего не получится.

— Почему не получится? Руки у меня, хвала богам, не дрожат.

Я так и сел.

— Ты что, машинку сохранил?! Так у вас же электричества нет.

— А как я, по-твоему, ящерку тому парню бил? — Эрик закопался в один из ящиков стола и вытащил на свет белый гротескную конструкцию из старой ручки и двух каких-то металлических катушек. — Самоделка, конечно, но хороший мастер, если есть профессиональная краска, и с такой управится. У тебя найдётся пара батареек?

— Найдётся, конечно. — Я вытащил из кармана комплект запасных — для фонарика. — Только не получится всё равно. Жизнь уже и так спину расписала.

Снял и отложил куртку, стянул майку. Повернулся спиной. Эрик обалдело присвистнул, разглядывая шрамы.

— Мать! Дэй, кто тебя так?

— А это меня убивали и не убили. Так что сделаем по-другому. — Я расстегнул цепочку жетона с личным номером и группой крови и выложил его на стол.

Эрик понял.

— Куда?

— Левое плечо. Только...

— Знаю. Сделаю красивый рисунок, а не просто надпись.

Мастер перевернул жетон, прочитал выбитое на нём имя.

— Райнен? Я ведь так и не спросил, какая у тебя фамилия.

— В паспорте была другая. Когда оформляли документы после Ржавчины, я взял фамилию человека, который учил меня стрелять.

Называя своё имя какому-то спасателю, составлявшему списки людей в лагере, я просто не успевал придумать ничего нового. Фамилия Эстерфа Райнена сама сорвалась с языка, и отыгрывать назад стало поздно.

— А ничего так, красивое сочетание получилось. Хоть романы подписывай.

— Да ну, какой из меня писатель, — отмахнулся я и вспомнил о толстой тетради с легендами.

Эрик нашёл на столе пожелтевший альбомный лист и пару карандашей и начал вычерчивать эскиз будущей татуировки. Чёрный угловатый узор походил то ли на степные травы под ветром, то ли на языки пламени. Огрызком красного карандаша татуировщик прошёлся по острым концам рисунка — будто слегка подсветил закатным солнцем.

Чуть ниже протянулись две полоски цифр, одна под другой. Тонкие и чёткие на металле жетона, под рукой мастера они обретали очертания экзотического шрифта.

— Нравится? — спросил Эрик. Я прикинул, как этот рисунок браслетом ляжет на плечо. Круто.

Полузаброшенная комната стремительно превращалась в тату-салон — исчезла пыль со стола, из какого-то ящика появились краски. Переломанные жалюзи с окна Эрик сорвал — солнечный свет хлынул потоком. Я разыскал в рюкзаке аптечку, там найдётся, чем продезинфицировать кожу, руки мастера и машинку. И ещё — заживляющая мазь.

— А краска не просрочена? — Я с сомнением покосился на тёмные флаконы. Сама машинка, по правде сказать, тоже доверия не внушала. Но я доверял Эрику.

— Нет, запечатанная семь лет живёт. Боишься?

— Учитываю возможные последствия.

— Ты и впрямь повзрослел.

Я сел в старое офисное кресло, специальное куда-то исчезло.

Иголка в первый раз пробила кожу, сшивая прошлое и настоящее, соединяя ушедшего в душную ночь пацана по имени Дэй с чистильщиком Дэем Райненом.

Отступать было поздно.

Мне нравилось отмечать изменения в себе. Внешние, внутренние. Как и любой ребёнок, выросший в одиночестве, я был замкнутым. Улица от этого лечит. Здесь нужна быстрая реакция — не только в драке — и хорошо подвешенный язык. И ни в коем случае нельзя показаться кому-то беззащитным. Даже на секунду — тебя просто сожрут. Стараясь выглядеть старше и агрессивнее, я начал курить. Научился лепить в глаза водителям и полицейским такое, что не осмелился бы сказать ещё пару лет назад. С ходу сочинять истории в духе "еду к дальним родственникам", "отец вышел покурить, но сейчас вернётся". Часто дорога сводила меня с другими беглецами, и кое-кто из них не брезговал вывернуть карманы более слабого, заставить его работать на банду или подсадить на наркоту. Согласие, кстати, для этого мало кому требуется: достаточно пары крепких ребят на несколько лет старше, чтобы подержали тебя за руки. А вогнать в твою кровь содержимое одноразового шприца — вообще дело нескольких секунд. Если имеешь дело с той гадостью, что бодяжат в подвалах трущобных районов, то одного раза вполне достаточно.

И лучше всего запомнился момент, когда я окончательно понял: пути назад нет. Улица вылепила меня, превратила в одного из сотен своих детей, живущих в тени городов, рядящихся в дешёвые кожаные куртки, зло усмехающихся в лицо сытой жизни респектабельных кварталов.

Я зашёл умыться в туалет при автовокзале. Перехватил неприязненный взгляд выходившего из кабинки мужчины в сером пальто. И зачем-то попытался посмотреть на парня в зеркале его глазами.

Быстро вытянувшийся, худой. Отросшая чёлка лезет в лицо, и на мир приходится глядеть сквозь жесткие неровные пряди. Чёрный бесформенный свитер на размер больше необходимого, потрёпанные серые джинсы. Люблю ношеную одежду, она неприметна и словно бы позволяет примерить на себя чужую жизнь. Я попробовал улыбнуться, и зеркальный двойник ответил вызывающей ухмылкой.

В глазах мужчины я был опасен — как прошмыгнувшая в тёмном углу крыса. Добропорядочные взрослые боятся подростков. Мы для них как агрегаты с сорванными предохранителями. Как собака бойцовской породы без поводка и намордника. Безопасный подросток - это тот, кто ежедневно посещает школу, точно знает, куда будет поступать через пару лет, и всегда приходит домой к обеду, закованный в цепи вежливости, родительского контроля и закона о несовершеннолетних.

Так я понял, что перешёл в категорию опасных обитателей улиц.

Мне понравилось.

Рин.

Мы не виделись почти целый день. Сначала я возилась с лекарствами, потом Дэя опять утащили расчищать какие-то завалы, потом парни решили раскопать одну из детских площадок. Жаль, мне хотелось побольше побыть вместе. Что-то подсказывало: тёплый приём в этом городе — всего лишь передышка перед тем, что ждёт дальше. Поэтому встретились мы только у палатки, когда уже окончательно стемнело, и по всему лагерю загорелись костры.

— Когда ты успел пораниться? — удивилась я, увидев, что плечо Дэя перемотано бинтом.

— Это не царапина, это...

— Давай посмотрю.

Влажный от заживляющей мази бинт легко отклеился от кожи. Я с удивлением разглядывала ряд крупных чёрных цифр. Группа крови. И личный номер. Чуть выше — обвивающая плечо полоса чёрно-красного пламени. Как браслет.

— Думаешь, не стоило? — кажется, он слегка смутился.

— Ну почему же. Красиво, — я старалась не касаться татуировки, она ещё и заживать толком не начала, — но несколько неожиданно.

— Это что-то вроде подарка, который мне давно обещали. Невежливо было отказываться.

— Тебе мало тех отметин, которые уже есть? — Улыбку спрятать не удалось.

— Не все метки мы выбираем сами.

— И что означает эта?

— Что дороги иногда делают круг. Только и всего.

— Или что кто-то до сих пор играет в плохого парня, — вмешался подошедший Стэн. — Рин — очень добрая девушка, хоть и медик. Я бы на её месте устроил тебе взбучку за то, что делаешь такие вещи в походных условиях.

— Хорошо, мам, больше не буду, — с готовностью пообещал Дэй, привычно уворачиваясь от дружеского подзатыльника. Даже после шести лет знакомства со Стэном я не всегда понимаю, когда он шутит, а когда говорит всерьёз. А Дэй распознаёт такие вещи безошибочно.

— Послезавтра мы уезжаем, — теперь уже серьёзно сообщил командир. — Каникулы закончились, ребята. Начинается задание.

Прощались быстро, не размениваясь на долгие проводы. Эрик вдруг стиснул меня в объятиях — чуть рёбра не затрещали. Силушка ему всё-таки досталась медвежья.

— Береги её, — бросил он Дэю без намёка на улыбку. — Она не девушка, а чудо. Рин, — а это уже мне, — этому парню повезло, что он вас встретил. Жаль, не удалось побольше поговорить.

— Мы вернёмся, — твёрдо пообещала я. — Не буду говорить, что у нас найдётся время ездить друг к другу в гости, но обещаю, мы разыщем Эмину.

Я — ветер на помостах площадей...

Джем

Дэй.

Я спал, и мне снились сотни заброшенных городов в переплетениях ржавых металлоконструкций. Курортные местечки с рухнувшими террасами и беседками, с разбитыми статуями и разросшимися цветниками, выплеснувшимися на асфальт улиц. Закрытые научные городки, где в глубине лабораторий замерла мысль. Военные базы с колоннами брошенной техники, ржавеющей под дождями, соскучившейся по заботливым человеческим рукам. И что-то совсем уж невообразимое, искажённое, о чём и не скажешь: здесь жили люди. И даже наше вмешательство не исправит всего. Разве что лет через двести, когда лес окончательно поглотит строения, эти места смогут, наконец, очиститься.

Я открыл глаза, как по команде. Не шевельнулся, чтобы не разбудить прижавшуюся ко мне Рин. До подъёма ещё оставалось время.

Иногда мне казалось, что я вернулся в бродяжье детство. Несколько дней пути, потом новый город. Только без людей, без огня реклам, без долгих поисков работы, без шума автострад. Города теперь не послушаешь, они все звучат одинаково. Песней ветра и шелестом песка под ногами — словно ты застрял в огромных песочных часах.

Сегодня нас ждал ещё один. Перед ним были несколько совсем потерявших облик развалин, где точно не осталось выживших.

Хлопнул полог палатки. Кто-то скомандовал подъём, лагерь сразу наполнился голосами.

Здравствуй, город.

Какую историю ты мне расскажешь?

— Ого! — вырвалось у Рин, когда перед нами открылась панорама города. Я бы выразился крепче, многие тоже не стали сдерживаться. С первых минут здесь мы надеялись встретить людей — издали здания выглядели почти нетронутыми — и теперь, пейзаж, мягко говоря, шокировал.

Улица обрывалась в озеро. Выщербленный асфальт, явно нежилые постройки по обеим сторонам — скорее всего, склады — даже песка на удивление немного. Столбы электропередач, некоторые даже с уцелевшими, хоть и обвисшими, проводами.

А в самом конце — озеро. У берега ещё различалась крыша последнего не полностью затопленного дома, но лезть на неё я бы не рискнул. Наверняка прогнила насквозь. Верхушки столбов тоже выступали из воды. Псих, решивший туда нырнуть, наверняка запутался бы в обрывках проводов.

— Как будто пробку выдернули, и всё смыло к демонам, — заявил кто-то циничный за моей спиной.

Его никто не заткнул, в конце концов, сложно подобрать другие слова. Мы спустились ближе и в полном обалдении рассматривали мокрый асфальт у кромки озера.

Попробовали зачерпнуть воды подобранной консервной банкой. Она оказалась мутной и грязной, пахла чем-то техническим. Ну, ещё бы, тут на дне целый город гниёт, пусть и не самый большой.

Целый город с заводами, автостоянками, жилыми домами. Боги, какая же глубина.

И вот тут стало по-настоящему страшно.

— А озеро-то мёртвое. — Рин опустилась на колени и тоже набрала воду в одну из своих пробирок. — Посмотрите, ни ящериц, которых мы в других городах видели, ни водомерок всяких. Даже камыши не растут, хотя им у воды самое раздолье. Да что я говорю, стоячий водоём за столько лет должно ряской затянуть. Никто эту воду пить не хочет.

— Интересно, здесь всегда озеро было? — Стэн разглядывал голого пластикового пупса без одной ноги, которого волной прибило к берегу вместе с прочим лёгким мусором. Нарисованное лицо игрушки смыло водой, а выставленный на солнце бок выгорел и стал мерзкого желтоватого цвета.

— Возможно, — ответила за всех Рин. — Я в детстве слышала о мёртвой воде. Чтобы родник, озеро или колодец умерли, нужно убить там человека. Прямо в воде. Как убить — неважно. Но колодец после этого засыпали, а на родник переставали ходить. Считалось, что ничего хорошего от такой воды не будет. А тут, я думаю, не один человек, — уже тише закончила она.

— А на реке? — спросил Стэн. — Если убить человека на реке?

— Река течёт слишком быстро, чтобы запомнить кровь. А в море столько соли, что она просто не заметит лишнюю каплю.

— Ясно, — кивнул командир. — А то за море я конкретно заопасался после твоих слов. Там люди испокон веков друг друга резали, кораблей на дне немеряно. Так, народ, не расслабляемся, обойдём по берегу и вернёмся.

Понимаю, на что Стэн рассчитывает. Если озеро питает хоть один чистый родник, выжившие здесь вполне могут быть.

Обойти оказалось затруднительно. Иногда искорёженный асфальт изгибался под ногами горбом — будто его действительно тянули вниз, к озеру, и он смялся складками. Иногда дорогу перегораживал дом, одним углом ушедший в воду, и приходилось искать обходной путь в лабиринте улиц. Чем дальше мы пробирались, тем грязнее становилась вода. Странно, конечно, что у одного берега она темнее, чем у другого. Из неё частенько высовывалось что-то совсем уж невообразимое. На самой кромке озера стояла проржавевшая телефонная будка. Келлер, шутки ради снявший трубку, клялся, что услышал длинные гудки. Естественно, набирать номер не стал, мало ли до кого так можно дозвониться.

С каждым шагом становилось всё больше гнили и ржавого железа. Остовы автомобилей, металлические кровати — словно кто-то решил устроить больницу под открытым небом в живописной местности возле водоёма, кабина башенного крана, грустно желтеющая метрах в двадцати от берега. То есть всё остальное, как я понимаю, уходит в глубину.

— А озеро-то небольшое, — озвучил обшие мысли парень, ляпнувший про пробку. — Как там вся эта прорва машин и домов умещается?

— Как-как, — пробурчал я. — Как в воронку или в водоворот затянуло. Сечёшь?

Судя по побледневшей физиономии, парень просёк.

— Всё, хватит, — остановился Стэн, когда путь перегородила бетонная стена какого-то завода, традиционно уходящая в воду. Бетон крошился и покрывался зеленоватыми разводами. — Пустышку тянем. Никого мы тут не найдём. Права была Рин — мёртвая вода. Поднимаемся.

Мы двинулись вдоль стены и вскоре выбрались на улицу, застроенную небольшими коттеджами. Правда, все они покосились, а то и вовсе сложились, как карточные домики. Я невольно подумал о фигурках, расставленных на скатерти, которую потом резко потянули за край.

Впереди замаячил указатель. "Вы покидаете..." — нижняя часть надписи исчезла непонятно куда, будто её кто-то оторвал.

Покидаем. Спасибо за экскурсию.

Рин.

Когда после нескольких дней пути впереди блеснула полоска воды, мы сначала не поверили своим глазам. В первый момент все погрешили на коллективную галлюцинацию, но серо-голубая лента не маячила в отдалении, как положено приличному миражу, она приближалась, и скоро полузасыпанная дорога сделала поворот и поравнялась с линией побережья.

Море.

Добрались. Всё-таки добрались.

Машины встали, народ горохом посыпался из кузовов — посмотреть на такое чудо.

— К воде лучше не прикасаться. Мы не знаем, что там может быть, — на всякий случай напомнила я.

Конечно, тут все не новички, не побегут радостно плескаться в грязно-серых волнах, но бывали случаи, когда и опытные люди теряли над собой контроль. Как выражается Дэй, крышу срывало.

На мелководье у берега ржавело завалившееся на бок рыбацкое судёнышко, на борту даже уцелели остатки краски и стилизованное изображение рыбки.

Я перевела взгляд на дорогу — вдалеке маячили какие-то здания. До них не так далеко.

— По машинам, — скомандовал Стэн. — Не расслабляться, ещё насмотритесь.

Люди с неохотой забрались обратно, в душную полутьму кузовов. Море, конечно, грязное, солнце печёт нещадно, но ветер есть. Сердце невольно замерло. Вдруг здесь мы найдём ещё выживших?

Я опять не выдержала и отогнула край брезента. В стороне от дороги — развалины не то вилл, не то коттеджей, обломки белых стен тонут в пыльной зелени разросшихся садов. Меж деревьев мелькнул высохший бассейн, почти целиком заполненный зелёной массой плюща.

Потом начались городские улицы. Когда одна из них вывела на небольшую площадь, машины сбросили скорость и остановились. Теперь на землю спрыгивали осторожно, держа оружие наготове.

— Курортный город, — констатировал Стэн. — Такие вокруг пансионатов строились.

То, что город курортный, можно определить разве что по архитектуре — вычурное каменное кружево, никаких заводских корпусов, отели, похожие на дворцы.

— А ты ждала истрёпанных шезлонгов на пляже и вытянувшихся на них скелетов? — Командир щурился, разглядывая обветшавшее великолепие.

— Ага. И обязательно с коктейльными стаканами в костлявых руках, — это уже Дэй. — Иначе не колоритно.

— Разделимся на несколько групп? — предложила я. — Город не очень большой, можем осмотреть весь.

— Хорошо, только сначала обустроим лагерь. И ещё. Независимо от того, что или кого мы тут найдём, после этого города мы поворачиваем обратно. Бензина ровно на обратный путь.

Я только кивнула. Почему-то сейчас отделяющие нас от дома километры ощущались особенно остро.

Дэй.

Пожалуй, впервые я с таким интересом рассматривал заброшенный город. Все эти особняки, террасы для летних кафе, ажурные ограды. Красиво. Даже обвалившаяся штукатурка и пыль не портили впечатление. Правда, время здорово обглодало статуи на площадях и в скверах, но обглодало как-то избирательно. Из потерявшего форму куска мрамора тянулись вперёд тонкие девичьи руки. Голова, изгибы фигуры — всё исчезло, а вот руки остались. Смотрелось несколько жутко, но я остановился и погладил каменную, разогретую солнцем ладонь.

Пожалуй, в шестнадцать я бы уже извёлся от желания всё здесь облазить.

В шестнадцать я ещё не был чистильщиком.

— Посмотреть бы на всё это до Ржавчины. — Рин осторожно прикоснулась к остаткам мозаики на стене. Всего несколько цветных плиток, какие-то вырезанные на них узоры и листья.

— Наверное, до Ржавчины здесь слишком уж пахло амбициями и большими деньгами. Так что нам тут могло и не понравиться.

Мысленно я дорисовал неоновые огни на металлической вывеске бара, пару шикарных машин на стоянке, запахи бензина, мужчин в белых дорогих костюмах и женщин в лёгких платьях. По такой улице я шёл бы с непроницаемой физиономией, засунув руки в карманы и поглядывая на окружающих с вызовом. Короче, документы у меня решили бы проверить через пару кварталов, если не раньше.

Кстати, почти все улицы и переулки здесь шли под уклон, к морю. Много было широких лестниц, каменных и металлических.

— Некоторые дома неплохо сохранились. — Рин тоже с интересом оглядывалась, не забывая держать автомат наготове. — Как думаешь, здесь могут жить люди?

— На их месте я бы не высовывался. Куча вооружённого народу, припёршегося в город — не обязательно свои.

В палисаднике одного из домов буйным цветом цвело что-то экзотическое даже по южным меркам, крупные белые цветы удушливо благоухали на всю улицу. Рин сорвала один, но лепестки тут же осыпались.

— Как они называются?

— Не знаю. — В глубине кустов мне почудилось движение. Я осторожно раздвинул ветки стволом автомата, и тёмная худая фигура рванулась из глубины прямо на меня. Отпрыгнуть получилось только благодаря уличным навыкам, не раз помогавшим мне в драке вывернуться из рук противника.

Фигура бросилась во двор ближайшего дома, а я запоздало сообразил, что это всего лишь мальчишка-подросток, закутанный в серые лохмотья.

Первый живой человек в этом городе.

— Стой! Мы хотим только поговорить! — Если бы за мной в возрасте этого парня погнались двое вооружённых типов в форме, я бы побил все мировые рекорды по бегу. Но что ещё делать? Не ходить же с огромными транспарантами: "Мира и любви вам, люди!"

Двор оказался маленьким и уютным, в центре памятником прежнему величию торчала треснувшая чаша небольшого фонтана. Кусты разрослись так густо, что пробиться сквозь них не было никакой возможности.

Зато на веранду дома вела узкая лестница с полуобвалившимися перилами. Мы с Рин переглянулись и спрятали оружие. Пацан и так напуган.

Рин.

Ступеньки угрожающе заскрипели под ногами.

— Эй, мы не сделаем тебе ничего плохого. Выходи.

Перила веранды выглядели на редкость ненадёжно. Внизу — густая пыльная зелень маленького сада. Спрятаться негде, только нырнуть в ведущую в глубину дома дверь.

Глаза не сразу привыкли к темноте. Потом мы разглядели большую комнату, видимо, гостиную. Ковёр под ногами истлел, лёгкая мебель рассыпалась кучей реек. Дэй сорвал тяжеленную ветхую портьеру с ближайшего окна, и на нас обрушилось целое облако пыли. Зато внутрь ворвался солнечный свет.

— Вот ты где.

Мальчишка стоял у стены, вжавшись в неё и словно стремясь провалиться сквозь изодранные обои, старую штукатурку и кирпичи.

— Слушай, мы не знали, что тут кто-то живёт. — Я продемонстрировала пустые руки, пусть увидит, что пистолет спокойно лежит в кобуре, а автомат висит за спиной. — Ты ведь здесь не один?

Я сделала шаг в его сторону. Ему вряд ли больше четырнадцати, но лицо какое-то увядшее, выцветшее, несмотря на загар. И вид запуганный.

— Идём?

Я даже не сразу поняла, что случилось. Было чем-то похоже на взрыв. Деревянный пол под его ногами провалился, и парень рухнул вниз. Забыв об осторожности, я рванулась вперёд. Он цеплялся побелевшими пальцами за обломок потолочной балки. Живучий. И везучий.

— Держись, я сейчас.

— Рин! — ударил в спину предостерегающий оклик Дэя.

— Не подходи, тут сейчас вообще всё рухнет.

Это как тонкий лёд на озере. Как лёд. Я легла на пол и поползла вперёд.

— Только не вздумай разжать руки.

Я потянулась к мальчишке, почти ощущая, как прогибается старое дерево под моим весом. Так, ещё пара сантиметров... Боги, ну пожалуйста!

— Давай руку.

— Н-нет! — Хриплый голос, горло перехватило от страха.

— Слушай, тебе нужно только чуть-чуть подтянуться, и я тебя вытащу, обещаю.

На миг мне показалось, что он скорее предпочтёт сорваться, чем принять помощь от незнакомого человека. Но парень начал медленно-медленно отцеплять пальцы, словно они были приклеены. Ну же! Есть! Его ладонь оказалась в моей. В этот момент кусок балки решил присоединиться к лежащим внизу обломкам перекрытия. Кажется, это нас обоих и спасло. Мальчишка с перепугу рванулся вперёд, я смогла перехватить его за запястье второй руки и втащить наверх.

— Только теперь не убегай, а то оба убьёмся. — Страх приходит с опозданием. — Кстати, я Рин.

Тишина в ответ.

— Как тебя зовут?

— Мы не называем своих имён никому, кроме Семьи.

— Семьи? Что за Семья? — Я по-прежнему держу его за руку, помогаю подняться, и мы вместе с Дэем выбираемся на относительно безопасную веранду.

— Не семья, а Семья, — он выделил это слово. — Хотя ты чужая, тебе не понять.

— А повежливее? — хмыкнул Дэй. — В конце концов, она тебе жизнь спасла.

— Попробуй объяснить, — я постаралась смягчить интонации, — вдруг пойму.

Он сделал вид, что не услышал вопроса, а я тактично этого не заметила.

— Ты голодный? — мальчишка кивнул.

— Тогда идём с нами в лагерь. Потом мы тебя домой проводим, идёт? Заодно расскажешь, что за Семья такая.

Он снова кивнул. Похоже, общительность в число его достоинств не входила.

— Старшие будут тебе благодарны.

— У тебя есть братья и сёстры? — включился в разговор Дэй. Это походило на киношную игру в доброго и злого полицейского: один успокаивает и обещает накормить и не обидеть, а второй невзначай подкидывает вопросы.

Самое интересное, что мы не сговаривались.

— Нет, это Старшие. Они следят за исполнением законов.

— Чьих законов?

— Законов мира. — В его голосе явно слышалось: а что, есть какие-то другие?

Кто бы мне объяснил, что творится в этом городе.

Дэй.

По дороге я отстал на пару шагов и связался по рации с лагерем. Там как раз в не самых парламентских выражениях решили поинтересоваться, куда мы пропали, и что у нас происходит. Волнуются.

— Спокойно. Мы нашли выживших. Во всяком случае, одного, но здесь должны быть и другие.

Тон радиста сразу изменился.

— Принято. Что вам нужно?

— Еда. По возможности — доброжелательные лица. Это ребёнок, и он здорово напуган.

И едва не испугался ещё больше, когда увидел обустроенный на въезде в город лагерь, расставленные по периметру фонари, палатки и огромные машины. Я прикинул: на вид ему лет четырнадцать, приход Ржавчины парень наверняка встретил восьмилетним. За столько лет мог и подзабыть, как выглядят грузовики.

Мы втроём сразу прошли к кострам, где Рами уже готовил кашу. Встреченный по пути народ тактично старался не пялиться на грязного мальчишку в обносках.

— Накормите мелкого, — попросил я.

— Имя-то у него есть? — Рами шлёпнул в металлическую миску аппетитно пахнущее варево, не забыв воткнуть в него ложку.

— Отмалчивается. — Рин отбросила капюшон, сняла повязку, закрывающую нижнюю часть лица; мы все так упаковывались, иначе спастись от вездесущей пыли и раскалённого ветра никак не получалось. — Эй, что ты?

Мальчишка смотрел на неё так, словно она на его глазах превратила весь песок этой пустыни в золото.

— В чём дело? — Рин сделала шаг к нему, но пацан отшатнулся.

— Д-демон, — в его глазах плескался пришедший из глубины веков первобытный ужас, — я не узнал тебя. Был непочтителен. Не убивай.

— Спокойно. Никто не собирается тебя убивать, — вмешался подошедший Стэн. — Что случилось?

— Чёрные волосы! И золотые глаза.

— Ну так у тебя тоже чёрные волосы. Но ты же не демон.

Парень так отчаянно замотал головой, что я решил повременить и не показывать лицо. Двух демонов за раз для него, пожалуй, многовато.

— У демона обязательно чёрные волосы и золотые глаза. А я повёл себя высокомерно, и теперь она меня убьёт.

— Это Рин, наш медик. Я знаю её шесть лет, и она уж точно не демон, а самая обыкновенная девушка, разве что очень красивая.

Насчёт обыкновенной девушки он, конечно, загнул. Но тонкости вроде природы дара сейчас объяснять ни к чему.

— Вот что, — решил Стэн, — сейчас ты возьмёшь свою миску, мы пойдём в палатку, и там ты мне всё расскажешь.

Я подождал, пока они исчезнут за тяжёлым пологом песочного цвета, и с наслаждением содрал с лица повязку.

После чего выдал несколько выражений, которые никак не мог себе позволить при ребёнке.

Через пару часов Стэн объявил общий сбор. Как раз вернулись оставшиеся группы и двойки — им повезло меньше, они не встретили никого. Собрались под навесом, это единственное место в лагере, где смогли рассесться все, ни одна палатка не вместила бы такое количество народа.

— Здесь действительно существует община выживших, — начал командир. — Небольшая. Мальчик путается, говорит, что раньше их было больше, но сам в силу возраста толком не помнит. Впрочем, если учесть условия их жизни, высокая смертность неудивительна. Есть северяне, которые когда-то решили, что на побережье пережидать катастрофу безопаснее, есть местные.

— Кстати, как он сам? — спросила Рин.

— Спит. Я оставил с ним Джори на всякий случай. Он так и не назвался, у них очень строгий запрет на этот счёт.

— У них что, секта? — хмыкнул один из шофёров.

— По всему выходит — да. Велик шанс, что они вообще не примут нашу помощь и откажутся уезжать отсюда.

— Почему? Боятся?

— Нет. Ждут пришествия своего демона.

— Почему демона? Почему не бога? — удивился шофёр.

— Это как раз объяснимо, — вновь вмешалась Рин. — Раз мир летит в пропасть, значит, боги не выстояли в битве с тёмными силами, и хозяева у мироздания сменились. Почему бы к ним не подольститься?

— Я думал, ты медик, а не религиовед.

— Я чистильщик, — спокойно срезала балагура моё солнце.

— Разговорчики! — неожиданно по-сержантски рявкнул Стэн за миг до того, как я сам открыл рот, чтобы одёрнуть шофёра. — Рин права. В тёмные времена люди вполне могут обращаться к тёмным силам, это я помню ещё из курса истории религий. Дело в том, что у демона есть вполне конкретный облик, чётко описанный в их религиозных сказках. У него золотые глаза и длинные чёрные волосы. Уж не знаю, почему они именно такого выдумали.

— Нам с Рин перекраситься? — не выдержал я — словно злые духи за язык тянули.

— Дэй, — взгляд Стэна остановился на мне, и я понял, что он в бешенстве, — если для дела понадобится, я прикажу, и ты и перекрасишься, и косу отрежешь. Просто нужды в этом нет. Поймите, наконец, что всё это не шутки. Одно неверное слово, жест, неуважение к этой долбанной религии — и мы их не спасём. И неизвестно, какими будут последствия. Лично я не хочу проверять на практике, бывают ли на религиозной почве массовые самоубийства. Всё. Завтра утром идём возвращать пацана домой. Нам нужен предлог, чтобы явиться в поселение. Дэй и Рин остаются здесь. Если вас за чем-то понесёт в город, прячьте лица получше. И возьмите защитные очки. Посмотрим на тамошних старейшин, может, есть кто поадекватнее.

— А они бучу не подымут, что мы их ребёнка утащили? — опять вылез шофёр.

— Вот потому и идём открыто. Если парня одного отпустить, он им наплетёт сорок вёрст до небес, и всё лесом. Про пришествие демонов и золотых драконов в небесах. И мы от этой мистики вовек не отмоемся. Попробуем убедить всех, что мальчику показалось с перепугу, а мы самые обычные люди.

Я вдруг подумал, что Джори не просто присматривает за подростком, но и следит, чтобы он не дал дёру. Командир постарался предусмотреть всё.

— На сегодня закончим. — Стэн перечислил имена тех, кого собирался взять с собой. — Завтра всем быть тише воды ниже травы.

Рин.

Ночь прошла беспокойно. Мы никак не могли уснуть. Глядели в темноту под брезентовым потолком палатки, теснее прижимались друг к другу, надеясь, что не разбудим никого из спящих рядом соседей.

Невозможно представить, что где-то совсем рядом живут люди, поклоняющиеся демонам и истово верящие в скорый приход одного из них. Я честно пыталась вспомнить, было ли в истории что-нибудь подобное. Демоны — это не из веры в Эгерра и Алайну, это из той религии, где почитают Единого Творца. Тёмные сущности, всячески мешавшие сотворению мира. В нашей стране священники, принёсшие новую веру, быстро записали в демоны Иной народ. Извращённый вариант поклонения Иным? Или когда-то эта община верила в Единого Творца, но отвернулась от него из-за Ржавчины?

В голове никак не укладывалось, что это всё всерьёз. Но панический ужас, отразившийся в глазах спасённого нами мальчика, не давал усомниться.

Сколько же придётся объяснять, уговаривать...

Сколько же...

— Не спишь? — Пальцы Дэя невесомо коснулись моего лица.

— После такого разве уснёшь.

Он завозился, сел. Если была возможность, мы всегда расстилали один спальник, а второй использовали как одеяло, согревали друг друга целую ночь. В щель палатки сочился дальний свет фонаря, и я различала не только силуэт Дэя, но и тёмное пятно татуировки на его плече.

Красивая, но я пока не могу к ней привыкнуть.

— Иди сюда.

— Дэй, полная палатка народу...

— Да я не об этом.

Он осторожно притянул меня к себе. Нащупал край моей майки, но не стал её снимать, а аккуратно закатал, обнажая спину.

— Теперь ложись на живот.

Сначала его пальцы прошлись по позвоночнику, потом перетекли чуть выше, разминая плечи. Дэй как будто собирал меня заново. Напряжение, натянувшее каждую мышцу, понемногу отступало. Я подавила блаженный стон, окружающие точно не так бы поняли.

— Где ты этому научился?

— Чему я только ни учился.

Он наклонился и поцеловал меня в шею, его полураспущенная коса скользнула по моей спине.

— Дэй, — прошептала я, — ты меня успокоить хочешь или соблазнить?

— Пока — успокоить.

Он осторожно ложится рядом и обнимает меня. Реальность исчезает. Отступает темнота за стенами палатки, пропадают километры пройденных дорог и грязные морские волны. Мир засыпает на огромных руках вечности — как замерший маятник, остановленный за миг до начала отсчёта.

И это самая лучшая колыбельная.

Стэн ушёл с выбранной им группой рано утром, как только солнце начало карабкаться на небосклон. Народ в лагере вроде бы занимался обычными делами — кто возился с машинами, кто готовил еду к возвращению парламентёров, кто чистил оружие — но общая напряжённость всё равно висела в воздухе как грозовое облако. Мы с Джори занялись переучётом всех имеющихся медикаментов. Дело столь же важное, сколько нудное, но зато забирающее всё внимание без остатка. Думать о чём-то другом просто не остаётся времени.

Группа вернулась почти через четыре часа, и, судя по выражению лица Стэна, ничем хорошим переговоры не кончились.

— Ну как? — спросила я, решив не дожидаться общего собрания.

Стэн выругался, длинно и грязно. Тяжело опустился на раскладной стул под навесом. Таким мрачным я не видела его даже в первые годы Ржавчины.

— Всё настолько плохо?

— Они не хотят эвакуироваться. — Стэн глотнул воды из металлической кружки. — Согласны принять еду и обеззараживающие таблетки, но наотрез отказываются от прививок и лекарств.

— Почему?!

У них же есть дети. Неужели они не понимают, что без прививок далеко не все из них доживут до совершеннолетия?!

— Потому что только демоны вправе решать, кому жить, кому умереть. Им нужен идеальный материал для сотворения нового человечества. Ты бы видела их старейшин. Замшелое такое старичьё, хотя есть несколько мужиков лет пятидесяти. Раньше, наверное, сажали овощи где-нибудь ближе к Центральным регионам и спали в обнимку с дробовиком, охраняя урожай. Или держали автомастерские. Или рассказывали всем желающим, как дрались на войне. Повадки от прежней жизни до сих пор остались. — Он помолчал и стиснул многострадальную кружку так, что побелели пальцы. — И у каждого по две-три жены. Некоторые молоденькие совсем, насколько под тряпками видно.

Теперь уже мне захотелось выругаться.

— Чем же они тут питаются? — Надо было как-то отвлечь командира.

— Собирают какие-то лишайники, которые помягче. И ещё тут зверьё есть типа тушканчиков, только мяса с них чуть. Но в силки их довольно успешно ловят, даже нам пытались на пробу предложить.

— Меня больше интересует, есть ли у них оружие. — Дэй подошёл почти бесшумно.

Он не сомневался, что, будь у старейшин возможность применить силу, они бы это уже сделали. Честно говоря, я тоже не строила иллюзий. Мы были чужаками, ворвавшимися в замкнутый мирок. Обычно появление незваных гостей вроде нас воспринимается как вторжение, но в данном случае чужаки оказались сильнее и опаснее местных.

Скорее всего, старейшины тоже в панике. Будут юлить и хитрить в надежде сплавить нас как можно скорее. Большая группа вооружённых людей, хорошо подготовленная и оснащённая, с жёсткой структурой — значит, где-то за песками остались города, заводы, правительство. Значит, в мире есть что-то кроме маленького поселения. И власть может утечь из рук так же легко, как некогда досталась.

Я вдруг подумала, что одинокого разведчика, скорее всего, просто убили бы, чтобы сохранить покой общины. Странно, но почему-то догадка не столько напугала меня, сколько придала сил.

Значит, нас боятся, а это уже немало.

— Разве что пара ржавых винтовок где-нибудь в глубине подвалов, — покачал головой Стэн. — Патронов к ним точно нет, потому что их у меня очень настойчиво пытались выпросить. Я отказал, сослался на то, что не имею права отдавать боеприпасы гражданскому населению. Соврал даже, что под трибунал за такое отдать могут.

Отговорка была выдумкой чистой воды, с товарищами Эрика мы поделились и оружием, и патронами. Просто есть люди, которым опасно давать в руки что-то серьёзнее палки.

— А пацан как?

— Пацан... Дэй, представляешь, он сирота. Потому никто и не искал. Его какая-то тётка забрала. При нас вёл себя тихо, про демонов и не заикался. Но после нашего ухода наверняка растреплет всем и каждому. Так что приказ прятать лица, когда выходите в город, остаётся в силе. И это именно приказ, а не моя просьба. — В голосе Стэна впервые за весь разговор звякнули командирские нотки.

— Да я не идиот, понял, — сказал Дэй примирительно. — Что мы дальше-то делать будем?

— Мы — не знаю. А вот они... Скажу бойцам, чтобы не велись на местных женщин, даже если сами секс предлагают. Начнут ведь подкладывать дочек, чтобы свежая кровь в общине была. А потом либо с брачными клятвами разбирайся, либо что-нибудь развесёлое лечи. Удвою охрану грузовика с оружием, не верю я ни хрена этим мудрым старцам. Потом попробуем от них отбить кого помоложе. Расколоть общину и забрать отщепенцев, пока до резни не дошло. И детей. Ещё бы я знал, как это сделать.

Мне тоже казадось диким просто завести моторы и уехать из города, бросив людей на произвол судьбы. Но враг пришёл из глубины веков, из тьмы суеверий, и мы не знали, как с ним бороться. Интересно, что они будут делать, когда поймут, что так просто мы не уйдём? Попробуют обратить нас в свою веру? Старейшины запретят людям из общины даже близко подходить к нам? Стэн говорил о возможных коллективных самоубийствах. Странно представить, что такое возможно здесь и сейчас. Не в фильмах о религиозных фанатиках, не в первых главах учебника истории, не в научной фантастике, где герои находили новые планеты, населённые дикими народами.

За шесть лет Ржавчины мы видели многое: и людей, готовых спасть свою шкуру за счёт других, и бандитов, решивших напоследок пожить на полную катушку. Но с истовым поклонением неведомым силам, чуть не разрушившим наш мир, пришлось столкнуться впервые.

Я оказалась права. Не прошло и двух дней, как у лагеря появилась девушка лет восемнадцати, закутанная в линялое бесформенное платье, давно потерявшее изначальный цвет. Волосы прятала под покрывалом. Стэн велел её покормить — она проглотила без остатка всё, что положили в миску, и посмотрела на собравшихся у костра бойцов с благодарностью человека, давно не евшего досыта. А потом устроилась поудобнее и негромко начала:

— Отныне мир принадлежит демонам...

Дэй.

Ненавижу сектантов. Любых. Ну не верю я в мирные секты, что поделаешь. Все они мирные до поры до времени, пока в башке не закоротит. Я накинул куртку и вышел из палатки. Холодает. Но не так пыльно, как днём.

Ага, что я про сектантов говорил? У костра сидела девчонка из местных и травила бойцам свои байки. Ну, этим-то по большому барабану, слушают как сказку.

— Когда боги оказались слишком слабы и отступились от мира, их место заняли золотоглазые демоны, потому что миром должен владеть сильный. Мир будет уничтожен, а началом новой расы станут те, кто принял новых владык.

Как меня тошнит от веры некоторых людей в собственную избранность. Конечно, мы особенные, мы уникальные, и новый сверкающий мир, где будет всё для нас, некие высшие силы должны вложить нам в руки. За поклонение и благодарность, ага.

— А сами-то вы этих демонов видели? — подначил кто-то.

— Демона видели наши отцы, когда он пришёл в город и принёс с собой смерть. Они не узнали одного из владык, и тот забрал жизнь юноши. А через год мир начал умирать.

И новому владыке мира мы уж как-нибудь простим одну смерть — зато остальных, раскаявшихся и осознавших, он помилует.

Из-за приступа нахлынувшей злости я даже не сразу понял, что мне напомнила эта история. Да, в маленьких городах всегда связывают проблемы с чужаками, а конец привычного мира — это очень большая проблема. Но чтобы история, родившаяся далеко на севере, попала на юг и стала основой для новой религии? Кто-то должен был принести её сюда. С другой стороны, кочуют же по стране дорожные легенды вроде истории о Девушке-на-шоссе — изменяясь, приукрашиваясь, обрастая местными подробностями. Д-демонов городок...

— И как же вы узнаете своего демона? — Стэн всё-таки решил ввязаться в богословский спор.

— У него золотые глаза, а в волосы его вплетены Ненависть, Страх и Боль, — с заученным восторгом произнесла девушка. Мне стало противно до тошноты, и я хотел уйти, но тут кто-то подбросил в костёр ещё один брикет. Отшатнуться или накинуть капюшон я не успел: свет пламени озарил моё лицо.

Девчонка вскрикнула и метнулась в темноту.

— Дэй, — Стэн поднялся на ноги, — я, кажется, велел быть осторожнее.

— Поганая логика у этих святош, — со злостью бросил я, ища, по чему бы садануть кулаком. — Аж тошно. Полиции на лапу дал, налоговой дал, бандитам дал, теперь пойду с высшими силами договорюсь.

— Они всего лишь люди. Слабые и испуганные, — кажется, Стэн даже удивился такой вспышке гнева. — Поступок сволочной, согласен, но как-то по-сволочному человеческий.

— В том-то и дело, что люди. А превратились не пойми во что. Да эта дрянь годами зрела: "Я человек маленький, дело моё маленькое, очень хочу спать спокойно, мне не нужны неприятности в моём городе". Вот только, как выяснилось, тот самый рядовой гражданин ради сохранения своего угла способен на многое, и не всегда на подвиг. И готов смириться с каким угодно злом, если оно обходит его чистенький дворик стороной.

И тут случилось чудо. Потому что заслуженного нагоняя я не получил. Ведь знал же, что нельзя попадаться местным на глаза, знал, но понадеялся на темноту.

— Эк тебя понесло. — Стэн вдруг посмотрел мне в глаза и почти приказал: — Рассказывай. Не хочешь при всех, пошли в палатке поговорим.

— О чём?

— Тебе виднее. Ты с того момента, как эту баечку услышал, вертишься и шипишь, будто тебя на сковородке поджаривают.

— Семь лет назад на севере, в городе Эйслет я убил человека, тоже подростка. — Вот и всё, пути назад нет, слова сказаны. — Он считал, что я подбиваю клинья к одной местной девчонке, подкараулил меня на улице с ножом. Вот с этим ножом. — Я вытащил его из ножен на поясе и протянул Стэну. — Наверное, когда началась Ржавчина, они вспомнили эту историю и посчитали её каким-то дебильным предзнаменованием. Всего год ведь прошёл.

Что я тогда чувствовал? Не знаю. Мне было всего шестнадцать, а я уже стал убийцей. Единственное желание — уехать подальше от места, где это произошло. Убегать у меня всегда получалось хорошо. Попутка, автобус, несколько километров пешком. Граница региона. И только два союзника, дождь и время.

Никаких иллюзий относительно справедливости возможного суда я не строил. Нет, разумеется, меня не четвертовали бы на площади у автовокзала. Ну, побили бы, вышибли пару зубов. Отец Ала рвал бы на груди рубашку и кричал:

— Пустите меня, я его, гада, сам!..

Потом местный суд по-быстрому вкатал бы мне срок за убийство и отправил в колонию.

Наверное, отчасти меня спасла собственная глупость. Более опытный в нарушении закона человек избавился бы от слишком приметной куртки, а заодно и от длинных волос. Видимо, так думали и искавшие меня полицейские, поэтому наверняка приглядывались внимательнее к стриженым парням в тонких не по погоде свитерах.

А за границей региона мне уже ничего не угрожало.

— Стечение обстоятельств. — Стэн рассматривает исцарапанное лезвие ножа. — Если бы не Ржавчина, им бы даже в голову не пришло строить на одном убийстве мистическую теорию. Значит, их демон всё-таки существует.

Я морщусь, как от зубной боли.

— Хоть ты меня так не называй.

— Знаешь, а ты, ведь, наверное, мог бы добиться в этой общине определённого влияния, — задумчиво тянет командир. — Там наверняка ещё живы те, кто узнал бы тебя в лицо.

Да скорее небо упадёт на землю.

— Угу, тоже мне, великое счастье — царить на мусорной куче, да ещё врать каждый день людям, которым и так мозги запудрили.

— Ну как тебе сказать... Это всё-таки власть. От неё бы многие не отказались. И оправдали себя необходимостью вывезти общину к цивилизации — правда, промыв им мозги ещё больше. Ладно, не сходи с ума, я просто рассуждаю вслух, а не убеждаю тебя принимать корону. Значит, ты просто лучше многих.

Мне на плечи опустились невесомые ладони Рин. Значит, она уже давно стоит здесь и слышала наш разговор. Вот я и рассказал ей всё.

— Ладно. Завтра ждём гостей, — предупредил Стэн. — Утром как пить дать явятся по твою душу.

— Звучит обнадёживающе. — Скрываться в собственном лагере мне уже надоело.

Стэн вышел, оставив нас с Рин одних.

Полог палатки тяжело хлопнул за его спиной.

Рин.

Первым побуждением было прижать Дэя к себе и сказать, что всё кончилось. Что улица затерянного в паутине дорог городка давно растворилась в потоке времени, и здесь его никто не упрекнёт.

Его куртка и растрепавшиеся волосы пахли пылью — и ещё чем-то горьковатым, присущим только ему. Когда мы только встретились, я никак не могла отделить этот запах от запаха сигарет Дэя. Но сигаретный дым давно выветрился, а вот этот странный аромат остался.

— Есть ещё что-то, что мне следует знать о тебе? — Лоб у него горячий, как у заболевшего ребёнка.

— Есть. Я тщательно скрываю, что люблю сладкое.

На улыбку не хватило сил, только слегка дрогнули уголки губ.

— Это я поняла ещё в первый месяц нашего знакомства, но решила не портить тебе имидж крутого парня. Почему ты не рассказал мне об этой истории с самого начала?

— Сначала не хотел пугать. Потом хотел забыть.

— Придурок, — я крепче прижалась лицом к пропылённой куртке, — можешь хранить сколько угодно секретов, но не вздумай молчать, когда тебе больно.

Мне не нужны его тайны, только он сам. Только горечь его губ и золотистая глубина глаз.

И впервые в жизни я увидела, что Дэй растерялся. Отстранился, заглядывая мне в глаза. Его лицо в какой-то момент показалось едва ли не детским.

— Рин... Прости меня, пожалуйста. Признаю: дурак. Даже не подумал, что молчанием тоже можно обидеть. Простишь?

— Прощу. И поверю всегда. Не потому, что готова простить любое преступление, а потому, что знаю, кто ты на самом деле.

Дэй вдруг тихо рассмеялся и крепче обнял меня.

Дэй.

Вереница жителей общины появилась у лагеря утром. Естественно, часовые их не пропустили.

— Мы хотим видеть бога-демона, — пафосно заявил старик в выбеленной солнцем джинсовой куртке. Хорошо, они пока не деградировали настолько, чтобы увешаться с ног до головы амулетами и разрисовать лица. Зрелище не самое приятное, причём глаз режут не разноцветные обноски, не рано постаревшие лица взрослых, а тупая покорность во взглядах. Как будто на всех одно выражение.

Интересно, все здесь собрались, или хоть кто-то дома остался?

— Среди нас нет демонов, — спокойно ответил Стэн. — Я уже говорил это одному из ваших сыновей и скажу снова.

— Зачем ты обманываешь нас? — возмутился старик. Правда, довольно сдержанно возмутился, двое автоматчиков в непосредственной близости и ещё куча вооружённого народа — сильный аргумент. — Разве он не ходит днём в женском обличье и ночью в мужском?

Ну ничего себе новости. Мы с Рин стояли за спинами бойцов, спрятав лица за повязками и очками. Уж больно хотелось посмотреть, кто тут является духовной и светской властью в одном лице.

Одним существом нас ещё не называли, богатая фантазия у людей. Я, конечно, слышал легенду о прислужниках Иных, по желанию менявших свой пол: когда господину был нужен воин, они превращались в парней, когда танцовщица или служанка — в девушек. А что, лет в пятнадцать я бы от такого навыка не отказался. Нужно тормознуть машину — становишься девчонкой, их охотнее подвозят. Решили пристать — превратился в парня и дал в зубы. Удобно.

— Вчера ночью ваша девушка увидела одного из моих бойцов. При свете костра, поэтому длинные волосы и золотые глаза дорисовало её воображение. Повторяю, вы ошиблись и выдаёте желаемое за действительное.

Старик прищурился.

— Если так, то прикажи привести этого бойца.

— Хорошо. — Стэн с блеском играл роль человека, которому нечего скрывать. — Эй, Керрена ко мне!

Керрен, южанин лет тридцати, черноволосый и черноглазый, выбрался вперёд и стянул повязку.

— Убедились? — спросил Стэн. — Никаких демонов здесь нет.

Сектанты потоптались у лагеря ещё немного и убрались восвояси. Что-то подсказывало мне, что так просто они не отступятся. В общем, как в воду глядел.

...В палатке кто-то был. Я осторожно извлёк из кобуры пистолет. Шорох внутри, в дальнем углу мне точно не почудился. Наверное, какой-нибудь ночной пустынный зверёк забрался в поисках съестного. Я шагнул внутрь и врубил фонарь в надежде ослепить противника — если это, конечно, человек.

Девушка, из местных. Она закрыла лицо руками, защищая глаза от яркого света. Мысленно я выругался и опустил оружие.

— И что ты здесь делаешь?

— Я жду вас, господин. — Она низко опустила голову, и немытые русые волосы скрыли лицо. Блин, и ведь даже палатку нашла. Не иначе, та проповедница подсказала.

— Вот только господином меня ещё не обзывали, — вздохнул я. — Ну и зачем ты меня ждёшь?

Она повела плечами, и несуразная хламида соскользнула вниз, обнажив девушку до пояса. Я посмотрел на выпирающие позвонки, на маленькую грудь и подумал, что ей от силы лет четырнадцать. Захотелось сказать пару крепких словечек уже вслух, но я сдержался.

Вместо этого опустился рядом с ней на корточки и закутал девушку в её тряпки.

— Я не нравлюсь вам, господин? — спросила она испуганно и впервые за время разговора решилась взглянуть мне в лицо. Мордашка немытая, но всё-таки миловидная, глаза — светло-серые. Изо рта у девушки ощутимо пахло. — Но я девственница, и вы можете взять меня. Моё тело, мою душу, мою кровь...

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Тэннри, — прошептала она.

— Тэннри, своё тело, душу, кровь, печень, почки и прочее по списку можешь оставить себе. Я не питаюсь детьми и невинными девами, а любимая женщина у меня уже есть.

— Но у вас может быть и не одна женщина.

Что-о? Интересно, какие ещё милые сюрпризы нас ждут в этой общине? Многожёнство и дебильная религия, в которую меня угораздило затесаться главным божеством, уже есть, что на очереди? Право первой ночи, инцест?

И как прикажете разговаривать с существом, которое младше тебя на несколько эпох? Когда мир необратимо изменился, Тэннри была слишком маленькой, а слой цивилизации на всех нас довольно тонок. Казалось, что я попал на другую планету и пытаюсь наладить контакт с первобытным человеком, хотя в детстве мы с ней наверняка смотрели одни и те же мультфильмы.

— Может, — подтвердил я. — У меня тоже было несколько женщин, пока я не встретил Рин. Но не одновременно.

— Почему?

Половому и нравственному воспитанию девиц меня не обучали.

— А у женщины может быть несколько мужчин за всю жизнь? — пошёл в атаку я.

— Нет, — замотала головой Тэннри. — Так нельзя, если только мужчина этой женщины не умер.

— А там, откуда мы приехали, так можно, понимаешь? Женщина присматривается к разным мужчинам и выбирает того, который понравится. И мужчина тоже выбирает. Просто я уже выбрал.

— И мужчина не возьмёт новую женщину, если его первая жена состарится, подурнеет, надоест ему или больше не сможет родить детей? — не поверила Тэннри.

От двух последних пунктов меня ощутимо передёрнуло. Хотя и остальные не сахар.

— Так тоже случается, — не стал врать я, — когда мужчина при живой жене, не разводясь, начинает крутить новый роман. Для таких мужчин даже особое слово есть — сволочь. Поняла?

— Поняла. — По глазам читалось, что не поняла почти ничего, кроме того, что где-то есть волшебная земля демонов вроде меня, и жительницам этой земли вовсе не обязательно рожать по ребёнку в год и бояться надоесть своему мужчине.

— Так что иди домой и скажи своим, чтобы не подкладывали мне в постель детей. Я попрошу, чтобы кто-нибудь из бойцов проводил тебя.

Она разрыдалась, а я проклял себя за тупость. Если эти люди за несколько лет скатились до примитивных религий, то Тэннри, как и любую почётную жертву, уже похоронили, когда отправляли ко мне. И назад ей нельзя — вполне могут поступить так, как и положено поступать с восставшими из мёртвых. То есть всяко ничего хорошего не придумают.

— Тэннри, ты умеешь ухаживать за больными? — Врачей у них нет, так что вся медицина, скорее всего, на женщинах.

— Умею, — донеслось сквозь рыдания. — Когда отец распорол руку, я промывала и зашивала.

— Думаю, до этого не дойдёт, — утешил я. — У нас в госпитале раненых нет, а вот трое больных есть. За главную там Джори, она на вид строгая, но ты её не бойся. Она, правда, заставит тебя долго отмываться и, наверное, попросит постричь волосы. Будешь ей помогать?

На самом деле никакой серьёзной помощи Джори не требовалось, парень, которого угораздило получить тепловой удар, уже шёл на поправку, да и с двумя отравившимися ничего серьёзного, так что пусть Тэннри бегает по лагерю с её поручениями — хотя бы почувствует себя нужной. Правда, мы планировали начать делать прививки людям из общины, пока не столкнулись с фанатизмом старейшин.

— А можно? — От счастья девчонка позабыла всю свою почтительность.

— Можно. Пойдём, я тебя отведу.

А потом зайду к Стэну и поинтересуюсь, какие олухи у нас нынче на посту стоят. Никаких угрызений совести из-за того, что парням влетит, я не испытывал.

Рин.

Через неделю в лагере Тэннри перестала походить на маленькую женщину, вечно замученную и грустную; в ней наконец-то появилось хоть что-то от девочки-подростка. Она всё ещё сторонилась бойцов, но уже не вздрагивала, когда кто-то окликал её по имени, не ждала наказания за нерасторопно переданный Джори бинт или мазь. Заговаривать первой с Дэем пока не решалась, со мной болтала куда чаще. Её старую одежду Джори сожгла, и Тэннри ходила в длинной белой футболке, достававшей до колен, и стареньких камуфляжных штанах, которые, конечно, пришлось ушивать. Всё это висело мешком — я вспоминала, как сама привыкала носить форму — но хотя бы не грозило разорваться по шву от неосторожного движения.

— Привет, Тэннри, — Дэй улыбнулся пробегавшей мимо девочке. — Вижу, суровая Джори тебя всё-таки обкорнала?

Тэннри и правда была пострижена довольно коротко, но ей это странным образом шло. А, может, из её взгляда просто понемногу уходила забитость, и это красило её куда больше, чем чистая одежда и стрижка.

— Не переживай, волосы быстро растут. Меня тоже в детстве так постригли, даже короче. Неприятно, особенно поначалу. А потом только успеешь привыкнуть, как они уже снова длинные.

— Вас?! — поражённо распахнула глаза Тэннри, но тут же вспомнила нашу просьбу перестать выкать и поправилась: — Тебя?!

Похоже, в её голове просто не укладывалось, что золотоглазого демона, которого боялись все члены общины, кто-то мог заставить что-то делать против его воли.

— Меня, — подтвердил Дэй, явно наслаждаясь тем, как на глазах рушится образ потустороннего существа. — Меня даже пару раз в жизни били.

Когда Стэн узнал, что я задумала, он чуть не запретил мне вообще выходить из лагеря.

— Мы ведь об этом и говорили, — возразила я. — Расколоть общину и найти тех, кто готов пойти с нами. У этой женщины, мамы Тэннри, отобрали дочь. Если мы сможем вернуть ей ребёнка, которого все прочие уже заживо похоронили... Мы окажемся сильнее, чем все их проповедники вместе взятые.

— О да, — хмыкнул командир. — А если она сама его отдала, радуясь, что может помочь общему делу?

— Тогда мы ничего не потеряем. По-моему, если есть шанс перетянуть на свою сторону хоть одного человека, то стоит попробовать.

— Надеюсь, ты не собираешься идти одна?

— Нет, со мной пойдёт Дэй.

— Час от часу не легче. Я их прячу как могу от этой неадекватной своры, а они сами в петлю лезут.

— Стэн, — не выдержал Дэй, — ты говоришь как полковник. Во-первых, мы не полезем в поселение. Рин поговорит с ней у колодца, а я посижу в ближайших развалинах и прослежу, чтобы им никто не помешал. Во-вторых, мы пойдём с закрытыми лицами.

— Тем более мне она скорее поверит. Ты же сам говорил, женщины у них забитые и мужчин боятся.

— Ладно, я решил, — Стэн оборвал меня. — Разрешаю вам эту авантюру. Но, кроме матери Тэннри, вас не должна заметить ни одна ящерица.

Горсть облезлых металлических шпилек пришлось поделить пополам, чтобы ни одна прядь не выбилась из-под капюшона. Упругая лента защитных очков охватывала затылок, прижимая затемнённые пластиковые линзы к лицу. Автоматы взяли с собой — миссия у нас мирная, но доверять всем без исключения местным не стоило. Община выбрала район частных особняков. Понятно, что жить в любом из них было опасно, зато под каждым имелись подвалы. Мы видели поселение лишь издали — какие-то яркие тряпки на верёвках, дым от костров, на которых готовили пищу. Колодец находился в конце почти полностью разрушенной улицы, и от любопытных глаз его скрывали густые кусты, чуть ли не самые пышные и зелёные в городе — сказывалась близость воды, пусть и на большой глубине. Слева возвышался остов белого двухэтажного здания, где предстояло спрятаться Дэю.

Больше всего я боялась, что мать Тэннри придёт не одна, а с соседкой. "Не эта?" — пару раз спрашивал Дэй, вглядываясь в очередную закутанную в тряпки женщину, несущую вёдра или большой обшарпанный бидон. Но она появилась — грузная, немолодая, с двумя пластиковыми канистрами. К счастью, Тэннри описала свою маму довольно точно, чтобы у меня не возникло сомнений.

— Мелисса, — позвала я, медленно выходя из-за кустов. Обращение по имени обычно добавляет разговору чуточку доверия, — скажите, почему вы не приходите к дочери?

Она вздрогнула и едва не выронила верёвку, на конце которой болталось мятое колодезное ведро.

— Она больше не моя дочь. Её отдали...

— Тэннри ваша дочь, и она скучает без вас.

Я смотрела на женщину и гадала, сколько ей лет. На вид — около пятидесяти, но тяжёлый труд и отсутствие медицинской помощи при многочисленных родах вполне могли состарить раньше времени. Думай, мысленно умоляла я её. Ты же не дикарка с маленького острова, ты современная женщина. Ты получила какое-то образование, читала женские журналы, покупала косметику в больших магазинах, водила машину, работала. Не может быть, чтобы у тебя внутри ничего не шевельнулось, когда единоверцы решили отдать твоего ребёнка то ли в жертву, то ли в наложницы золотоглазому демону.

— Послушайте, Тэннри у нас хорошо. Она одета, обута, ест досыта и помогает нашему медику в госпитале. Никому ничего от неё не нужно, мы пришли сюда помочь. Но ей не хватает вас, понимаете? Маму никто не может заменить. Уверена, что вы тоже по ней скучаете, хоть и не подаёте виду. Я предупредила охрану, вы можете прийти поговорить с ней, когда захотите.

Молчание. Жаль, что нельзя снять очки, иначе вместо разговора получится новый виток религиозной истерии.

— Моя мама погибла, когда я была на несколько лет старше Тэннри, и мне до сих пор больно. Мёртвые не возвращаются. А вы живая, но по доброй воле обрекаете ребёнка на то же самое. Если вы боитесь своих, можете придти ночью.

И снова тишина в ответ.

— Если вы боитесь за других ваших детей, мы сможем вас защитить. Вот, — я протянула Мелиссе клочок бинта, завязанный узлом, — покажите это часовым, они вас проведут к Тэннри.

Мелисса стояла неподвижно — и вдруг бросилась вперёд и буквально вырвала у меня из рук импровизированный пропуск. Сначала мы хотели дать ей кусочек камуфляжной ткани, но потом отказались от этой идеи. Такой знак мог выдать женщину мужу или соседям.

Я помогла матери Тэннри набрать воды и завинтить пробки канистр. Помогла бы и дотащить их до дома, но появиться в поселении мы не могли.

— Как всё прошло? — спросил Дэй. — Она поверила?

— Кажется, да.

Дэй.

Она пришла через пять дней, рано утром, когда вся община ещё спала. Часовой провёл женщину в лагерь, а я разбудил Тэннри. Постоял вдалеке, наблюдая, как девочка бросается матери на шею, как та сначала стоит столбом, но потом материнская любовь берёт верх над крепко вбитыми религиозными догмами, и Мелисса осторожно обнимает Тэннри.

Не знаю, о чём они говорили; за тем, чтобы всё прошло гладко, следила Джори. Попадись я Мелиссе на глаза, и все наши усилия пошли бы прахом: как же, золотоглазый демон возвращает матери принесённого в жертву ребёнка. Демоническая пастораль.

— Она прямо расцвела, — потом рассказывала Джори. — Не сойти мне с этого места, как десять лет с плеч скинула. Зато час прошёл — и обратно в свою скорлупку. Лицо скучное, в глазах тоска. И ей страшно, это чувствуется. Представить не могу, как им там живётся.

— И не представляй, — посоветовал я. — Не надо.

Тэннри рассказывала, что кроме неё в семье ещё трое детей, и мать боится за них. Почему боится, она не уточняла, а нам всем хватало воображения, чтобы представить возможные последствия. Впрочем, Тэннри явно что-то недоговаривала. Вообще я умел обращаться с детьми, но не с теми, кому последние шесть лет загаживали мозги всякой сектантской хренью. Мне с грехом пополам удалось добиться того, чтобы она перестала принимать меня за демона, и то только потому, что я вёл себя не так, как полагалось бы нечисти: выдумывал для неё смешные истории и игры, мастерил украшения из стреляных гильз. И всё равно иногда ловил в её взгляде отражение былого страха.

Рин ухитрялась пересказывать девочке какие-то вещи из школьной программы, объясняла, почему идёт дождь, как работает двигатель грузовика, кто совершил самые важные географические открытия, рассказывала сказки. К ней Тэннри тянулась охотнее, несмотря на демоническую внешность — и я вспоминал слова Стэна о том, что женщины в общине боятся мужчин. Интересно, проповедница оказалась самой смелой или той, кого старейшинам было не жалко?

Мелисса, приходя в лагерь, заполненный чужими вооружёнными мужчинами, держалась с опаской. Поэтому во время её свиданий с дочерью мы старались оставлять рядом кого-то из женщин, хотя бы ту же Джори. Мелиссу всегда кормили, давали какие-нибудь гостинцы с собой — надеялись, что она захочет, чтобы и прочие её дети ели досыта. Запуганная женщина даже не представляла, какая борьба идёт за её душу.

И перелом в этой войне всё же наступил. По всем фронтам.

Мелисса увидела меня рядом с Тэннри, когда пришла в лагерь. Я уже привык к повязке и защитным очкам и очень редко выходил из палатки без них. Даже самостоятельно научился закалывать волосы шпильками.

Хватит мне одного свидетеля явления демона.

— Скажите, могу я увидеть ваше лицо?

— Не стоит, леди, — попытался выкрутиться я, — у меня на лице шрам.

Даже не соврал.

Но Мелисса только покачала головой.

— Я знаю, кто вы, дочь рассказала. Я только хочу посмотреть на вас — можно?

Хорошо, что у меня не задрожали руки. Просьба могла быть чем угодно, от простого любопытства до хорошо продуманной провокации, чтобы заставить демона показать себя.

Я отбросил капюшон, снял очки и повязку.

Мать Тэннри разглядывала меня — без страха.

— Вот видите...

— Я вижу, — спокойно произнесла она, и я вдруг подумал, что мы недооценили эту женщину. Она хотела убедиться не в том, что я демон, а в том, что я человек. — Вы говорили, что сможете позаботиться обо всех моих детях.

— Мы можем позаботиться обо всех детях вашей общины, — подтвердил я.

— Завтра я приведу их к вам. — И я вдруг понял, что теперь звучало в её голосе.

Уверенность.

Рин.

Мелисса не явилась следующим утром. Не пришёл и никто из её детей. Тэннри нервничала и украдкой плакала. Я упросила Стэна отправить в поселение небольшую группу — проверить, что случилось. Стэн посомневался, но всё же дал согласие. Мы с Дэем плюнули на конспирацию и отправились вместе с бойцами, хотя лица всё-таки пришлось спрятать.

Ещё по дороге мы поняли: что-то не так. Не поднимался к небу дым от костров, не шли женщины к колодцу.

На улицах поселения было пусто. Не потому, что все ушли. Я заметила, как шевельнулось покрывало, заменяющее входную дверь в одном из подвалов, будто кто-то хотел отгородиться от происходящего снаружи. Где-то там, за тряпками и стенами, прятались люди, мы почти физически ощущали на себе их взгляды. У высохшего фонтана — одного из многих здесь — лежала женщина. Она уткнулась лицом в песок, неловко раскинув руки и ноги. По светло-голубой замызганной хламиде я узнала мать Тэннри.

— Мелисса!

Я рванулась к ней, на ходу избавляясь от очков и капюшона. Моё лицо в её теперешнем состоянии должно напугать меньше, чем безликая маска. Сквозь седеющие волосы, собранные в тугой пучок, сочилась кровь. Ударили по голове. За что, за попытку покинуть секту и уйти к нам? Или причина в другом?

Женщина с трудом открыла затуманенные болью глаза.

— Я не хотела его отдавать.

— Кого, Мелисса? Что здесь произошло?

— Нарена. Мальчика, который видел демона...

Так вот как его зовут.

— ...Но старейшины решили, что демону нужна ещё кровь, чтобы не становиться женщиной каждый день. Чтобы у него... появилось тело.

— Куда они его увели? — Дэй понял сразу, а мне чуть дурно не стало от этого "ещё".

Не в первый раз, значит. Сволочи.

— Театр. Театр на набережной.

— Приём, база! — Дэй сорвал с пояса рацию. — Нам нужно подкрепление. В театре эти уроды собрались приносить жертву. Встретимся там, времени почти нет. В посёлке нужен медик для Мелиссы и все остальные, чтобы обошлось без попыток перепилить горло другим детям. Приём, как поняли?

Сквозь треск помех донёсся краткий ответ.

— Побудь с женщиной, — а это уже одному из автоматчиков. — Головой за неё отвечаешь. Остальные — за мной.

Он вдруг рывком содрал очки и повязку. Расплавленным золотом сверкнули глаза на тонком смуглом лице.

Я никогда не видела Дэя в таком бешенстве.

Дэй.

Хорошо, что Стэнов запрет ходить на территорию общины не касался всего остального города, и мы успели неплохо его облазить. Улицы уже не казались похожими одна на другую, как в первые дни, и мы неслись к набережной, грохоча ботинками по гранитным лестницам и запылённым плитам площадей. Только бы успеть. Большая часть фанатиков не сразу приступает к основному действу, любит нагнать тумана и всякого мистического бреда.

Держись, Нарен. Сопротивляйся. Не дай им прирезать тебя как цыплёнка на кухне. Я научу тебя стрелять и заводить машину без ключа, говорить с духами дороги и делать побрякушки из гильз. Покажу белоснежную собаку, живущую у хорошего парня Лаана Вейде. Просто продержись подольше, хотя бы пару минут, потому что за поворотом уже блестит тёмно-серым металлом море.

На группу Стэна мы буквально налетели. Ухитрились почти одновременно выскочить на площадку перед театром с разных улиц.

Главный вход оказался завален. Кажется, на него обрушились колонны, поддерживавшие выступавшую вперёд крышу, и вместе с ними вниз полетела черепица, обломки лепнины и прочие архитектурные навороты. Внутрь пришлось пробираться через пролом в стене. Ведущая наверх служебная лестница сквозь него виделась костью под ссохшейся кожей древней мумии. До чего мерзкая ассоциация.

Похоже, именно этой лестницей и пользовались. Пыль, покрывавшую некогда тёмную ковровую дорожку, здорово утоптали. Даже нам, чистильщикам, иногда становилось жутко от того, как хорошо здесь, на юге, сохранялись вещи.

Наш то ли штурм, то ли рейд больше напоминал попытку влезть в мышеловку. Планировку театра мы не знали, но боялись не нарваться на засаду, а не успеть.

За лестницей открылся узкий коридор без окон, по обеим сторонам угадывались двери то ли гримёрок, то ли подсобок. Ни украшений, ни фотографий актёров или афиш, видимо, зрителей в эту часть театра не пускали. Мелькнула мысль, что надо бы выключить фонари, чтобы не выдать себя, но тут Стэн вскинул руку, призывая к тишине, и мы ясно расслышали, как где-то рядом текут заунывные фразы то ли молитв, то ли заклинаний. Слов было не разобрать, но казалось, что они идут откуда-то из стен, как во всяких страшных байках про замурованных заживо.

Очередной проём без двери. Не выбили — её там и не предполагалось. Тонкий луч фонарика запутался в пыльных складках занавеса, и Стэн наконец-то отключил его.

— Приготовиться, — тихо шепнул командир, пытаясь рассмотреть происходящее в узкую щель. Солнечный свет широкими потоками лился сквозь проломы в крыше, так что люди в зале неплохо обходились без свечей или факелов. — Стреляем на поражение.

Возражений не нашлось.

Рин.

— ...И просим его принять нашу смиренную жертву, — раскатился под потолком голос одного из старейшин. Хорошая здесь акустика. И мой выстрел прозвучал громом небесным. Старик вскрикнул, роняя нож, и схватился за простреленное запястье. Дэй, к чьим ногам отлетело грубое подобие ритуального кинжала, отбросил его подальше, куда-то за кулисы. Стэн торопливо резал верёвки, которыми Нарена примотали к импровизированному алтарю.

— Ты как, в порядке? — Глупый вопрос, затёртый тысячами телесериалов и фильмов, кто же будет в порядке после такого, но именно он первым срывается с языка. Мальчишка, явно оглушённый происходящим, вряд ли меня слышит. А я вдруг обращаю внимание на то, что давно следовало бы заметить: глаза у него карие. Не такие, как у меня или Дэя, просто тёмно-карие, как у многих уроженцев южных областей.

Вот, значит, как. И от потенциально опасных избавиться, и демона потешить.

— Почему... — хрипит жрец. — Неужели эта кровь... Не чиста?

Вместо ответа Дэй без малейшего намёка на угрызения совести стреляет ему в голову. Так, с автоматом в руках, он подходит к самому краю сцены. Все взгляды устремлены на него. Медленно-медленно течёт время. Замирают бойцы, не знающие, что делать: безоружные не воспринимаются ими как цель. Да, им приходилось стрелять в совершенно обезумевших людей, готовых бросаться с голыми руками на автоматчиков. Но те психи всё равно оставались угрозой, а эти...

Детей в зале нет. Мужчины, почти все немолодые. Женщины. Несколько парней возраста Дэя.

Неожиданно я нахожу источник омерзительной вони, шибанувшей в нос с первых минут. Оркестровая яма на треть полна костями. До них не добрались ни грызуны, ни гниение, и многие костяки обтянуты пергаментно-жёлтой высохшей кожей. Некрупные скелеты, хрупкие кости.

Сколько лет они убивали своих детей?!

Я смотрю в зрительный зал, на окаменевших от происходящего мужчин и женщин. Они ждали этого пришествия, ждали и боялись. И совершенно забыли, что демонов невозможно умилостивить, если они выбрали своим пристанищем твой разум. Воздух вязок от трупной вони и религиозной истерии.

Кричит женщина.

— Что мы сделали не так? Дай нам своё слово, и мы исполним...

Дэй морщится. Его лицо кажется постаревшим на века, хотя не прибавилось ни морщин, ни складок у рта. Это лицо не человека, а древней и вечно юной статуи, найденной в покинутом городе под слоем пепла. А затем камешками в тёмную вечность падает:

— У меня нет для вас слов.

Коротко и зло выстукивает дробь автомат. На серых от пыли одеждах гротескными розами расцветают раны. Смерть сошла со сцены в зал. Кого-то очередь настигает в проходе между рядами, одного мужчину, рванувшегося к сцене — вымолить прощение? — буквально отбрасывает назад.

Какая-то минута — и всё кончено. На зал обрушивается тишина. Фальшивым золотом в пламени свечей блестят гильзы. Последний акт сыгран в нарушение законов жанра. Немая сцена затягивается.

— Мне придётся написать рапорт, ты знаешь? — спрашивает Стэн, и эхо доносит его слова до самых дальних и тёмных углов, словно монолог трагического героя. — Извини, Дэй, но это слишком похоже на нервный срыв.

— Это твой долг. Но скажи честно, ты хотел бы суда? — Голос Дэя шелестит как дождь по стёклам. Мне впервые в жизни страшно взглянуть на него. — Рассказов о каждом случае? Оправданий? А расстрельную команду пришлось бы выбирать тебе, Стэн. Кому из парней ты бы приказал?

Он первым спустился в оркестровую яму и вынес останки на белый свет, сам развёл погребальный костёр, не пожалев дефицитного бензина. Мы бережно опускали мёртвых в огонь, как укладывают в постель задремавших на руках малышей. И ждали, пока кости не рассыпались в пепел, а пепел не унёс ветер.

Предстояло забрать выживших из города, в основном женщин и детей. Нужны были еда, лекарства, прививки, работа психологов и психиатров. И ещё много-много терпения. Но это время принадлежало мёртвым.

В умирающее пламя скользнула узкая срезанная прядь. Словно он отправил в костер частицу себя. Не знаю, что за лица мерещились Дэю в пляске пламени на костях, но едва ли он почувствовал, как я взяла его за руку. Может, тени всех девчонок и мальчишек встали перед ним, безмолвно прося не забывать. А за ними толпились другие, сбежавшие из дома, не выдержавшие насилия или равнодушия родителей, погибшие на дорогах, загнувшиеся от наркоты в подвалах и подворотнях — все те, кого он, отчаянный и везучий, просто не мог спасти, и за кого ему теперь приходилось жить. Наверное, если этому миру предназначался бы настоящий конец света, как в Божественных Книгах, его обвинителями стали бы погибшие дети.

Стэн разрывался между доверием к другу и стремлением во имя этой самой дружбы отобрать у Дэя оружие и вкатить ему лошадиную дозу успокоительного. В идеале ещё и запереть, но запереть было негде. А я к вечеру поняла: если не случится чудо, я потеряю любимого человека.

Значит, надо совершить чудо.

...Девушка лет двадцати с распухшей рукой — кажется, перелом. Мальчик — волосы буквально шевелятся от вшей. Бесчисленное количество детей и взрослых, которых необходимо осмотреть, сделать им прививки, а то и назначить лечение, чтобы ненароком не пропустить какую-нибудь заразу. Тэннри ни на шаг не отходила от матери, лежащей в госпитальной палатке. Нарен спал, завернувшись в чей-то спальник — Джори дала ему успокоительное, но на всякий случай оставила здесь же, в импровизированном медпункте, чтобы приглядывать за мальчишкой.

Я несла к яме у окраины лагеря бумажный мешок, безобразно раздувшийся от всякого медицинского мусора — ватных тампонов, одноразовых шприцов, пустых ампул. Третий или четвёртый за тот бесконечно долгий день.

Лагерь продолжал жить своей жизнью, всё больше похожей на жизнь маленького городка. У костров толпились бывшие сектанты, кто-то из наших возился в кузовах машин, выгружая и загружая какие-то ящики, искал тёплые одеяла, разбивал дополнительные палатки. Приём беженцев — есть ли что-то более привычное за последние шесть лет? Действительно, как город, готовящий дома для новых жителей. Живой город — несмотря на то, что сгинет через несколько недель, будет разобран, загружен в грузовики, а песок юга быстро скроет пепел наших костров. Всё равно этот город, при всей его эфемерности, был живым. Тот, что остался за моей спиной, оказался пропахшим мертвечиной склепом. Там очень не хватало хорошего пожара — чтобы пожрал ветшающие особняки, ажурные беседки, одичавшие сады и навеки опустевшие отели. Чтобы языки пламени бежали по истлевшему занавесу театра, чтобы вспыхнул слежавшийся в мастерских реквизит и полуоторванная обивка кресел. Может, где-то и есть желающие любоваться красотой разложения и дышать пылью старых могил. Я не из их числа. И именно поэтому я — чистильщик.

Искушение очистить это место огнём оказалось настолько велико, что я невольно нащупала в кармане мятый коробок. Тут даже бензина не надо, жаркое южное солнце высушило всё на совесть, хватит пары спичек. От огненной судьбы опустевший город спасало только то, что даже пламени сотен пожаров не хватило бы, чтобы растопить лёд в глазах Дэя. Да и Стэн бы не одобрил — не любит он самодеятельность за пределами приказа.

Избавившись от мешка, я пошла к палатке, где мы ночевали. Пусто. Блокнот, забытый на спальнике, пустой магазин от автомата, моя чёрная тень, протянувшаяся от входа к противоположной стене. Когда я уходила утром, Дэй ещё спал — и я не стала будить его. Даже не поцеловала, побоялась спугнуть чуткий сон.

— Он на пляже. — Подошедшая Джори положила мне руку на плечо. — Командир не стал его задерживать, после такого многим необходимо одиночество.

— Дэй не такой непрошибаемый, как всем кажется. — Хотелось разреветься, но слёз почему-то не было.

— Стэн верит во всех своих людей, — отозвалась Джори. — В тебя. В меня. В Дэя. Может, тебе тоже стоит?

Я обернулась.

— Иди к нему, — без обиняков заявила рыжая. — Делать уколы и перевязывать умеют почти все. А вот нашему плохому мальчику ты сейчас нужнее.

...Совершить чудо. Только и всего...

Дэй.

Море. Грязный песок побережья не очистила даже катастрофа, после которой береговая линия вообще изрезана по-другому. Наверное, он сам на две трети состоит из мелкого мусора. Ненавижу.

Самое смешное, что ненавидеть некого. Жизнь описала круг, я узнал цену своего поступка, что мало кому удаётся. И смог избавиться от его последствий, что вообще получается у единиц. Убивать старейшин ещё раз для удовлетворения жажды мести мне не хотелось. Воевавшие любили бросить про какого-нибудь гада, мол, просто пули для него мало. Не знаю, по мне — так вполне достаточно. С лихвой и процентами. Это не месть, это зачистка. От слова "чистильщик", да. Грязь нужно убирать, пока в ней не утонул весь мир. Мне везёт на совпадения. Иджин, Элли, Эрик. Можно было бы догадаться, что и здесь предстоит поставить точку.

Вот почему мне не давала покоя та история с Эйслетом. Непройденная дорога, требовавшая последних шагов.

Интересно, отчего так паршиво? Что, я раньше не видел, как люди зверели, почуяв полную свободу?

Чувство вины? Не смешите.

Просто я впервые в жизни решил судьбу других людей. Не одинокого психа, палящего во всё вокруг, не бандита, а целого поселения. Взял на себя ответственность. Влез-таки в латы мифического Иного народа — и они оказались тяжелы, как грех.

Песок заструился меж пальцев, почему-то заставляя вспомнить не о ручейках воды, а о разбегающихся в разные стороны дорогах. Вот всё и встало на свои места. Слышал я однажды песню, герой которой предлагал сыграть на струнах пройденных дорог. Жаль, я не умею играть на гитаре.

Иногда миру нужно отдать всё, а иногда — всё и ещё чуть-чуть.

Рин.

Я заметила его издалека — и сердце сразу же застучало ровнее, не проваливаясь куда-то вниз при каждом ударе. Дэй сидел на покорёженной металлической конструкции, глубоко ушедшей в песок, вроде упавшей стрелы крана или вышки.

— Привет. — Свёрнутый спальник падает на песок. Вернуться в лагерь засветло мы уже не успеем, красное солнце лениво опускается за горизонт.

— Привет. — Это больше не лицо человека, это лицо духа со старинных гравюр. Жуткая и прекрасная маска. Но больше всё-таки жуткая. Полжизни и душу за то, чтобы под ней прятался мальчишка, которого я подобрала ночью на улице за пару месяцев до конца мира.

— Представляешь, у них тут есть парусник.

Поначалу смысл фразы до меня даже не доходит.

— Парусник?

— Да. Наверное, копия старинного корабля, явно держали для туристических прогулок.

— Покажешь?

Мы идём вдоль берега. Понемногу темнеет, ветер становится холоднее. Конечно, корабль уцелел не полностью — и то ему повезло, что неведомая сила забросила его подальше от берега, куда не достаёт даже самый сильный прилив. Он лежит на боку, зарывшись в песок единственной сохранившейся мачтой, и та часть корпуса, которую ещё не занесло, зияет чёрными кляксами дыр, различимыми даже в сумерках.

— Знаешь, в детстве мне не нравились корабли. Они были не такие, как в книжках. Без парусов, снастей, без... — Дэй бессильно замолчал.

— Без ветра странствий?

— Типа того. Я никогда не мечтал стать юнгой или там капитаном пиратского корабля. Хотя книжек про всякие морские приключения прочитал много. Мне больше нравились мотоциклы и поезда. Ну и на своих двоих бродить тоже интересно. А теперь, наверное, придётся полюбить и эту дорогу. — Дэй опустился на корточки и осторожно коснулся мачты, а потом вдруг без перехода добавил: — Ты знаешь, что мы — Хранящие Пути? Хозяева легенд, перекрёстков и дорог.

Он сообщил это буднично, как дату нашего возвращения на Базу. Нет, даже не так. Будто говорил, что неплохо бы зайти на склад и получить новые куртки.

— Что, сразу двое?

Почему-то этот факт поразил меня куда больше, чем то, что нам суждено занять место кого-то из Иного народа. Неужели с того момента, как мы прочитали то письмо, я всё-таки смирилась с предопределенностью собственной судьбы? Ну и где сейчас мой научный скептицизм? Где стремление искать подтверждение всему?

Да, как говорят в Столице, все чистильщики сходят с ума. Нам просто повезло свихнуться на пару, только и всего.

— Похоже. Кажется, этот дар слишком велик для одного. — Дэй кусал губы, мучительно стараясь подобрать слова, которых в мире не существовало. — Или некоторым силам необходимо два воплощения, женское и мужское.

— Когда ты понял?

— Когда разводил погребальный костёр. Смерть — это, оказывается, тоже дорога. И на ней иногда нужен проводник. Хоть это, кажется, не совсем наша работа.

Значит, не почудилось.

— Всегда ими были? Или случайно заняли их место?

— Похоже, что всегда. А несколько дней назад прошли финальный тест.

— И что теперь?

Дэй пожал плечами. Возможно, наши дни сочтены. Возможно, нам предстоит перейти грань только после того, как наши человеческие жизни закончатся. Возможно, мы даже не заметим этой грани.

Всё это ещё только предстоит узнать. Не осталось ни знаков на придорожных камнях, ни книг. Если повезёт, мы напишем новые.

Я развожу костёр. Прихватила с собой пару брикетов горючего из лагеря. Конечно, долго они гореть не будут и вряд ли дадут много тепла, но мне сейчас важнее просто разжечь огонь. Как в пещере первобытных людей, как на поляне, где собирались, загнав зверя, охотники Тёмных веков, как в камине, куда летели черновики неудачных стихов. Разжечь огонь и протянуть дальше цепь, отделяющую мир от непроглядной тьмы. Как огни на сторожевых башнях.

Дэй тянет руку к зарождающемуся огоньку, словно хочет его погладить. Я расшнуровываю ботинки и разуваюсь. Стягиваю скрепляющую конец косы резинку и устраиваюсь на расстеленном спальнике, скрестив ноги.

— У меня есть для тебя подарок. Ты ведь хотел вспомнить о месте, где родился, хоть что-то хорошее.

— Но я родился не здесь.

"А где — я и сам не знаю", — читается в его глазах. Дороги за спиной запутались, намертво сплетясь в узел. Когда-то мальчик с золотистыми глазами очень хотел убежать и спрятаться так, чтобы его никогда не нашли. Тогда он ещё не знал, что вернуться вообще невозможно. Либо придёшь к чему-то другому, либо сам станешь другим.

— Юг большой, и небо одно на всех. Посмотри вверх.

Над нашими головами раскинулся шатёр ночи с целыми россыпями крупных южных звёзд.

— Неужели ты никогда не выбирал для себя звезду? Но знаешь, — я прижалась к его плечу, голова закружилась, как шесть лет назад, когда я впервые поцеловала золотоглазого уличного парня, мечтая лишь о том, чтобы мирозданию не вздумалось его у меня отобрать, — я бы на твоём месте выбрала все.

Целый сноп искр рванулся в ночь — словно кто-то швырнул в темноту горсть мелких, быстро сгорающих звёзд. В дополнение к тем, что на небе.

И древнего духа здесь больше нет. Есть только смертельно усталый парень в пропылённом камуфляже, чьи распущенные волосы горько пахнут вечностью.

А потом небо обрушилось на нас, а пламя — не погребальное, а шумное и живое — кажется, взметнулось до небес. И всё наконец-то стало правильно.

Эпилог.

В море не было ничего величественного. Грязноватые волны накатывали на берег, тревожа потерявший форму и цвет мусор, и уходили обратно ни с чем.

Мы сидели на камнях. Рассвет вышел серенький и блёклый, не чета пышной красоте ночи.

— Знаешь, а ведь здесь, по сути, край света. Пока у нас нет средств связаться с тем берегом, — говорю я. Смешно: пока мы добирались сюда, я подсознательно ждала увидеть стену небесного купола.

— Реальность кончилась. — Дэй улыбается так по-мальчишески, так прежне, что у меня теплеет на сердце. Ветер играет выбившимися из его косы прядями. — Да здравствует мифология с метафизикой.

— Думаешь, о нас сложат легенду?

— Я уже был богом. Не понравилось. Надеюсь, о нас будет кому рассказать Историю. Нудную, скучную, целый раздел учебника. И чтоб интересно только отличникам. Вот тогда я точно поверю, что всё в порядке.