Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

— Благодарствую, царевич. Правду говорят, хороший у царя-батюшки наследник, добрый, умный да рассудительный, — льстить Усте было не привыкать. Врать тоже. — Другой бы рукой махнул, да и мимо прошел, а ты помог. Век молиться за тебя буду. Не дал ты мне грех на душу взять...

А если б не ты, если б этот шпынь у тебя мошну не срезал, так и не случилось бы ничего. Шляются тут всякие, полюби вас Рогатый.

Фёдор цвел и пах от похвал.

Устя многословно благодарила. И никто из них не замечал жадного взгляда зеленых глаз.

* * *

Михайла смотрел на Устинью.

Только на нее.

Он и по сторонам оглядывался, но краем глаза всегда видел боярышню.

Платье холопское? Золотых ожерелий на шее нет?

Да разве это важно?

Михайла женщин всяких навидался, напробовался, еще и тошнить начало. Но таких он не встречал никогда. Чтобы смотрела, улыбалась, разговаривала, а у него все внутри перехватывало. И еще ее слышать хотелось. Снова и снова.

Каждый миг, каждую секунду.

Это и царевич понял. Смотрит тут... ревность поднялась изнутри, скрутила внутренности жестокой судорогой, заставила сглотнуть горькую слюну.

Чего он на НЕЕ смотрит?! Видно же, что девке не в радость! Она этого хоть и не показывает, хоть и улыбается, и кланяется, а Михайла все равно видел.

Видел, как она отстраняется, неявно, но уверенно, как старается не подойти слишком близко, как сверкают гневом серые глаза...

Боярышня.

Сговорена ли она? А может, любит кого?

Неважно!

Все равно — его будет!

Не отдадут за него боярышню? Ха! А это смотря за кого и какого! За ненадобного шпыня Михайлу конечно не отдадут. Он хоть и Ижорский, да что у него есть-то, кроме имени? Исподнее в дырках?

Конечно, не отдадут. И она не посмотрит. То и правильно.

Не такая она, как другие бабы, на сеновал ее не затащишь, сладкими словами уши не зальешь, не заморочишь, то Михайла сразу понял.

А вот если он царским ближником будет... ладно, царевичевым, пока не царским, но это ж дело наживное, верно? Сегодня ты царевич, завтра царь, всякое случиться может.

Вот если будет Михайла при царе, то и все у него будет. Он-то сможет все обернуть к своей пользе. А когда будет он в золоте, при деньгах и при поместьях, тогда уж и она поласковее посмотрит. Верно?

Верно ведь?

Подожди, Устиньюшка. Моя ты будешь...

Только моя.

А царевич... а что — царевич? У него вон, царство есть, пусть сидит и правит. Ему надобно на царевне жениться, не на боярышне. Наверное.

Почему-то даже мысли Михайле не приходило о другом. К примеру, женится Фёдор на Устинье, а к Михайле та будет на сеновал бегать, как другие бегали.

Купчихи бегали, боярыни...

Не будет.

Что-то подсказывало Михайле, что эта — не будет. Эта будет слово держать до последнего.

А еще — даже мысли Михайла не допускал, что придется Устинью с кем-то делить! Никогда! Его она должна быть, и только его. только тогда он сможет дышать свободно.

Только. Его.

Подожди немного, Устиньюшка, я добьюсь. Убью, украду, солгу... моя будешь! Только моя!

* * *

Две колымаги, подъехавшие ко двору Заболоцких, никого и не взволновали. Колымаги — и колымаги. Во двор заехали — так что же? Колымага закрытая, мало ли, кто в ней приехал.

Любопытно, конечно, но рано или поздно все и всё узнают.

А вот дворня чуть навзничь не попадала, когда из одной колымаги появились Дарёна с Устиньей, а из второй вышла Аксинья. Недовольная, потому как ехала она одна. И раздраженная.

Мошна-то при ней пока осталась. А куда ее спрятать?

Ладно, есть у нее свое потайное местечко, пока спрячет. А вот что дальше делать?

Хотя... почему она должна что-то делать? Ей этот зеленоглазый кошель сунул, вот пусть он ее и поищет. Глупой Аксинья не была, просто не сразу сообразила, что вор он. И кошель тот ворованный у царевича.

Только вот когда она поняла, возвращать покражу было и поздно. А еще...

Красивый он.

Волосы такие, шелковые, глаза огромные, зеленющие, как у кота Васьки, и такого на муку отдать? За покражу сейчас плети полагаются.

Нет, нельзя его выдать. Никак нельзя!

А коли у нее кошель останется, так и парень тот к ней придет. И увидеть она его сможет, и поговорить... как у Усти получилось так разумно слова складывать? Аксинья бы на ее месте обеспамятела, а то и вовсе навзничь упала. А Устя и смотрела прямо, и разговаривала уверенно. С отцом она так никогда речи не вела.

А и понятно. С отцом еще поди, поговори, тут же затрещину и получишь. Молчи, девка глупая, твое дело покров на алтарь вышивать, а думать мужчины будут. И говорить тоже.

Аксинья прижала покрепче выпадающую мошну, и сдвинулась потихоньку в сторону. Пусть тут Устя распоряжается. Ей и нагорит, авось.

* * *

Устя про сестру не думала. Вообще ни про кого, только про нянюшку.

Дарёне плохо. Ей помогать надо.

Так что в повозке Устя сидела с ней рядом, и за руку держала, отогревала сухие старческие пальцы, потихонечку отдавала няне кусочек своей силы. Не убудет от нее, да и убудет — не жалко. Для любимых, для близких — что угодно она сделает!

Вот и родное подворье.

Устя выскочила наружу молнией.

— Игнат! А ну, иди сюда! Помоги нянюшку в дом перенести, упала она! Влас, и ты бегом ко мне! Ну-ка, взялись, подхватили... нянюшка, сама идти и не удумай! В мою светелку ее несите, да с бережением, и кладите на лавку, осторожно.

Не распоряжалась так раньше боярышня, голоса не повышала, вот и не сообразили ничего холопы. А когда послушались да понесли, и спорить было поздно.

— Аксинья! Иди с нянюшкой, пригляди! А я к маменьке.

Аксинья не возражала. Пусть Усте и достанется. Сестру она любила, а вот розги... розги точно будут. Она это спиной чуяла. Лучше она за нянюшкой приглядит. И кошель спрячет подальше. Так оно спокойнее.

* * *

— Маменька, казните, моя вина.

Устя опустилась перед боярыней на колени, показывая, что примет любое наказание.

Боярыня Евдокия аж иголку уронила, которой вышивала, та на нитке повисла.

— Устя?

— Матушка, все моя глупость. Моя вина. Побывали мы на ярмарке, рябину купили, а как уходить собрались, несчастье приключилось. Какой-то дурачок побежал, Дарёну толкнул, та и упала. Обеспамятела.

— Ох!

Дарёну боярыня любила, как родную.

— Матушка, все с ней уже в порядке, я наказала ее в нашу светелку перенести, сама за ней приглядывать буду.

Боярыня перевела дух. Ну, если все нормально, то... дочь она, конечно, отругает. Но ведь непоправимого не случилось, правда же?

— Матушка, на ярмарке царевич Фёдор оказался. На глазах у него несчастье случилось.

— Ох...

Боярыню пришлось отпаивать водой. И дальше новости оказались не лучше. И про предоставленные Устинье возки, и про боярина Данилу, и про письмо, которое прибудет для отца.

Как тут за голову не схватиться?

— Устенька, натворили вы дел...

— Виновата я, матушка. Моя вина — моя и ответ.

— Вот спиной и ответишь. На лавку ложись, да подол задирай.

Устинья и не спорила. Да и била матушка без души, скорее, не для наказания, а для отца. Для служанок представление устраивалось.

Вернется тятенька, а ему и доложат, мол было такое. Боярыня потом дочь высекла, да за нянькой ухаживать приставила. Досталось ей уже, а два раза за одну вину не наказывают.

Может, и сойдет так?

С тем Устя и отправилась ухаживать за няней.

А спина все равно ныла. Жаль, себя лечить не получится.

* * *

Ночью, лежа на лавке и чутко прислушиваясь к дыханию нянюшки, Устя подводила итоги. Нельзя сказать, что день был плохим. Но и хорошим его назвать нельзя.

Все люди из ее прошлого, которых она бы и видеть никогда не хотела, все сошлись воедино. Это плохо. Ей заинтересовались — это плохо.

С другой стороны, а как она должна действовать? Ей НАДО быть во дворце. Но просто так ее никто туда не пригласит. Поэтому...

Пусть идет, как идет. Устя в себе не сомневалась. В прошлый раз она не справилась, но в этот раз...

Она сильно заинтересовала Фёдора. Даже в худшем случае, она уже не будет бессловесной куклой, с ней уже придется считаться. А в лучшем...

Сильно закололо сердце.

Неужто она ЕГО увидит?

Увидит, в глаза посмотрит, улыбнется, одним воздухом с ним дышать будет?

Живой он! Понимаете, жи-вой!!!

Кто любимого человека не хоронил, над гробом не стоял, окаменев от горя, волосы на себе по ночам не рвал, в подушку не выл бесслезно — не поймет. На все, на все была готова Устя, лишь бы хоть раз ЕГО увидеть. И уж теперь-то она листочку не позволит на него упасть, травинке дотронуться не даст.

Сама умрет, а его защитит.

Худо ли, хорошо, а сегодня она к нему первый шаг сделала. Она справится.

В груди, над сердцем, ровно горел черный огонек. И казалось Усте, что стал он сегодня чуточку сильнее. Может, он от ненависти разгорается? Кто ж ответит?

Там видно будет.

Глава 4.

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Я сплю чутко. Когда соседняя дверь скрипнула, Аксинья поднялась ночью, и куда-то пошла, я последовала за ней.

Сестра шла на чердак, тихо, но уверенно. Кажется, она не раз туда ходила. Я за ней не пошла, я подождала, пока она вернется и уснет. Няня тоже спала, приехавший лекарь дал ей сонных капель. Я его не звала, но мне кажется, тут позаботился боярин Данила. Он добрый, несмотря ни на что.

Фёдору и в голову бы не пришло думать о какой-то няньке. Истерману — тем более.

Но лекарь приехал, дал няне капли, и она спала. И сердце ее билось ровно-ровно. Дар подсказывал, она выздоровеет.

Потому я решилась оставить ее второй раз за ночь, и уже сама, таясь и оглядываясь, поднялась на чердак.

Холопки не слишком усердны, и следы Ксении я сразу увидела. Про пыль она не подумала. Зацепила рубахой. Сундук, потом половица... ага. А вот на окошке пыли почти нет.

Одна из досок поддалась сразу же. И под ней золотым шитьем блеснула мошна из дорогой алой кожи. Золотые завязки, шнур золоченный...

Ах ты ж нечисть мелкая, негодная!

Кто? Оба!

Михайла, который, надо полагать, моей сестре передал тот кошель, вот ведь как сложилось. И сестрица, которая могла бы его отдать хоть бы и мне, а предпочла промолчать и утаить.

Кошель я достала и рассмотрела.

Нетронут.

Этот узел я знала, Фёдор его любил. Любит.

Лембергский узел. Его показал Фёдору один из друзей Истермана, бывший моряк. *

*— в нашей истории этот морской узел носит название 'фламандский', похож на знак бесконечности. И завязывать его не так, чтобы просто. Уметь надо. Прим. авт.

Аксинья просто побоялась его развязывать, понимая, что обратно завязать не сможет никак. А я смогу. И я распутала узел. Он сам распустился в моих пальцах, только потяни за нужный конец.

Блеснуло серебро.

Я пересчитала монеты.

В моих руках оказалось ровно двадцать рублей. Серебром.*

*— русский рубль 1704 г. весил примерно 28 грамм серебра. 28х20=560 грамм. Приличный вес, конечно, когда мошну срезали, царевич сразу это понял. А вот по объему это не так много, Аксинья могла спрятать деньги на себе. Прим. авт.

Думала я недолго.

Пять рублей серебром отправились ко мне за пазуху. Деньги мне понадобятся. Вряд ли Аксинья вернет их Фёдору, скорее — Михайле, если тот наберется наглости. А Михайла точно не знает, сколько в кошеле. Так что...

Пять рублей — это много. За рубль можно купить теленка. На солдата приходится четыре копейки в день, так что на рубль можно прожить двадцать пять дней. Это почти двести пудов ржаного хлеба. *

*— это на 1700 — 1710 годы. Примерно. Прим. авт.

Очень хотелось перепрятать весь кошелек. Чтобы Аксинья не попала в неприятности. Но... ежели Михайла явится у нее кошель требовать — он может. Вот тогда сестрица точно вляпается.

Ладно, пусть остается, как есть, а я пригляжу за младшенькой. Может, и получится не вырастить из нее ядовитую змею?

Почему, почему в прошлом она предала меня?

Не понимаю.

Но мне тогда было очень больно.

* * *

Михайла сидел за столом рядом со слугой по имени Филипп, и внимательно слушал полупьяные откровения. А то как же!

Приказал царевич — исполнять надо.

Вот и приняли юношу на службу. Кем? А пусть пока в помощниках потрется, вот, хоть бы и у Фильки, все одно ничего не умеет.

Выкинуть на улицу?

Э, нет, такое никто сделать бы не решился. Не ровен час, спросит царевич про паренька, которому приказал место дать, а окажется, что того выгнали. Ой, и полетят тут головушки, как у ромашек. Не то, что Михайлу, козла на службу возьмешь и терпеть будешь.

Впрочем, Михайла не наглел, вел себя вежливо и почтительно, кланялся через слово, так что слуги чуточку подобрели. А Филиппа Ивановича он и вовсе пригласил отметить его, Михайлы, службу. Посидеть вечерком, выпить ладком...

Филька, который весьма уважал хмельные меды, и сейчас не отказался.

Сам Михайла не пил, только подливал дураку, и слушал, слушал... Филька и разговорился, зажурчал, как в отхожем месте.

Царевич Фёдор гневлив, да отходчив, ежели сразу не приказал тебя при нем наказывать, потом и вовсе забыть может. Или в ноги матушке-царице кидайся, ее проси. Она сыну накажет про твою вину забыть, да и сам он забудет.

А вот коли при нем тебя пороть начали — тут все, дело плохо.

Говорят, пьянеет царевич от крови-то, дуреет от нее, как от хмельного вина, себя не помнит. Потому при нем и дядька постоянно, чтобы царевича останавливать. Только про это тссс!

Много чего говорят про царевича. И про царицу вдовую, повторять — так язык вырвать могут.

Что наследник?

Есть такое.

У его старшего брата, царя Бориса Ивановича детей пока нет. Женился он удачно, взял в жены рунайку, взял за ней хорошее приданое, землями, деньгами, да и красива царица, глаз не отвести. Так что брал ее царь и по любви, и по выгоде. А вот детей у них уже пятый год нет. Не повезло государь Борис Иванович вообще не такой, чтобы везучий.

Первая его жена, царица Марфа, троих детей скинула, и все мальчики. А на четвертый раз и сама преставилась. Царь о ней горевал год, потом бы женился, да тут его батюшка помер. Пришлось государю на трон садиться, царство принимать, венец примерять. Это года на три и затянулось.

Потом женился он на княжне Марине. Та ему свое княжество в приданое, другой-то родни у нее не было, разве что брат, но тот в моровое поветрие помер. Только вот... говорят, пустобрюхая она.

Пять лет вместе живут, а детей и близко не было.

Филька тут с одной девушкой встречается, так та говорит, что княжна... то есть царица не пьет ничего. Ни трав никаких, ни чего другого, как бабы делают. А детей все нет и нет у нее.

Другой бы развелся, но царь ее любит.

А еще ему разрешения на развод патриарх не дает.

Тут тоже свои интриги.

Патриарх-то сейчас не просто так, он из Макаровых. А те хоть и в дальнем родстве с Раенскими, зато дружба у них близкая. Раенские?

А, это не просто так. Царицыны родственники.