Гвиннет и Ольтин Ния сразу опустили руки, принимая непроницаемый вид. Он видел как Ольтин Ния стремительно перебирает варианты, а потом в почтении наклоняет голову:

— Я решил сначала провести инструктаж по технике безопасности. Каждый должен знать, что влечет за собой неосторожность.

Теперь высший Миль смотрел на него — он ясно осознал, почему умение держать лицо для темных заклинателей было настолько значимо — и нейтрально ответил:

— Очень показательно.

Заклинатели прошли мимо, теперь уже не отвлекаясь и что-то обсуждая между собой, и, как только они скрылись за поворотом, все одновременно выдохнули.

— Начнем снова, — твердо объявил повеселевший Ольтин Ния.

Ольтин Ния нажаловался всему замку и даже тем, кто, вроде бы, не должен был его слышать, что знает, отчего светлые так берегли своих учеников и не подпускали к нормальным людям — такое нельзя подпускать. Но он, Ольтин Ния, благородный, великодушный, долготерпеливый, достигнет духовного возвышения через эти невыносимые страдания.

Слухи дошли до магистра через несколько дней, и магистр мудро сказал:

— Ну, пусть страдает.

* * *

Перемена дат приближалась, и он вспоминал об этом каждое утро, просыпаясь намного раньше, чем просыпался город, в серый тусклый рассвет. Как маг из свиты, он должен был обеспечить магистру путь: утвердить маршрут, список ритуалов и встреч, найти дома, где магистр будет жить, закупить необходимые вещи и обеспечить множество мелочей, на которые магистр не должен отвлекаться.

— Коробку! — леденящим тоном сказал высший Миль, с которым он связался после долгих бессонных часов.

По всем вопросам, связанным с магистром, высший Миль приказал обращаться только к нему, но, кажется, это было ошибкой.

Но сигнал на переговорный браслет поступил снова.

— Я прошу у вас прощения за резкость, — голос высшего Миля звучал спокойно. Даже успокаивающе, и, слушая чудовищные противоестественные слова, он надеялся никогда не услышать извинений высшего темного мага снова. — Вам поможет внутренняя служба. Вам пришлют регламент путешествий магистров.

Он мог сделать все сам или найти того, кому можно передоверить, и он не сомневался, что это всего лишь тренировка и его работу проверят и доделают. Но, с каждым днем, он все сильнее осознавал, что растерял не только эмпатию, мастерство, навыки, но даже обычное умение общаться с людьми.

Сегодня потеплело. В тумане было слышно, как с листьев капает вода. Две стены кипарисов стояли безмолвными стражами по бокам дорожки к вечно беспокойному морю.

Магистр стоял наверху волнореза, легкий и бесплотный, и, заметив, спрыгнул с высоты в два человеческих роста, и сообщил, что его выгнали из гильдии.

— Миль психует из-за будущих ритуалов, — поделился он, ничуть не смущаясь произносимого имени. — Сказал мне, что понимает Шеннейра. И что я ничего не делаю и чтоб я шел куда-нибудь с глаз долой.

Он был готов обидеться за магистра, но магистр ничуть не обижался.

— Лучше бы наорал как раньше. Смотреть больно.

Представить высшего Миля настолько потерявшим контроль он не смог.

Обкатанная галька хрустела под ногами. Он слышал подкрадывающийся в тумане катер темных — и только когда они выбрались на мол, катер включил огни и подлетел к берегу в Очень Красивом Развороте. Плиты окатило волной, и голос Айонш из тумана предложил покатать их вдоль берега и показать города Ньен.

— Они постоянно ломают нашу границу, — голос звучал весело. Почти дружелюбно. — И мы можем пройти мимо их постов. Это секретно, но я точно могу сказать, что сегодня можно...

Он примерно представлял, как выглядят с воды города Ньен — один огромный разросшийся город, который погреб под собой древние рощи и поселения колонистов — но знал, что никогда его не увидит, если только Ньен не начнет снова охотиться на светлых. Иногда он совсем не понимал, что творится в голове у боевых магов.

Магистр отцепился от его рукава — волна чуть не достала магистра! — коснулся наушника и скучно сообщил:

— Высший Миль запрещает ехать в Ньен, — и, предвосхищая вопрос, как высший Миль узнал, повторил: — "А что еще они могут предложить". Нет, высший Миль, я не поеду терзать Ньен, я еще не закончил с вашей Аринди... — он снял наушник и отодвинул подальше от головы и пожаловался: — А я всего лишь спросил, будет ли он праздновать день рождения. И он со вчера на мне срывается.

— Мастер Проклятий, он... вам угрожает? — он старался подбирать слова. Магистр прикусил кончики пальцев, как делал в сильном замешательстве, и легко взмахнул рукой:

— Миль злой, но это не страшно. Я знаю его почти всю жизнь.

— А темный магистр Шеннейр был злым? — он сразу пожалел о сорвавшемся вопросе.

Двое светлых в когтях монстра. В одиночестве, без возможности получить помощь. Он не мог представить, что им довелось пережить, и как они сумели сохранить жизнь и разум. И, как бывает с вещами, о которых стараешься не думать, он постоянно об этом думал.

Эмоции магистра плеснули сомнением — он вслушивался с болезненным неправильным вниманием — обидой и печалью.

— Он хорошо ко мне относился, — магистр коснулся правого глаза и убрал руку. — Я не знаю.

Всю дорогу до Оливы он разрывался между жалостью к магистру и виной. Разум светлого магистра все же помутился, но, если это помогало вынести прошлое, не следовало напоминать.

— Как ты думаешь, Эджени, за что можно ненавидеть человека, который ничего не сделал? — спросил магистр, когда они въехали в город. — За что ты бы меня ненавидел?

Вопрос явно мучил магистра долгое время, но он не нашелся с ответом. Он, Эджени, был так себе человек, и не дотягивал до равновесия и чистоты разума магов прошлого — он был подвержен суете, желаниям и тревогам и мельчайшим переменам настроения. Может быть, он бы возненавидел магистра, если бы магистр вырвал его язык за глупые ненужные слова, но не было ничего, что он не смог бы магистру простить.

В Оливе уже начали готовиться к Перемене дат — дни обратного отсчета вывесили на главной площади. Рядом на подставках плескались маленькие стеклянные разноцветные рыбки, то ли в надежде, то ли в горе. На многих окнах стояли лампы или свечи, которые зажгут с приходом ночи — по правилам следовало зажигать огни только в окнах, обращенных на море, или вовсе на маяке, но никто не следовал. У него было подозрение, что страна считала Перемену дат праздником. Север и вовсе принимал ее за повод собраться вместе петь и плясать. Хотя Северу не требовался повод.

— Мы не знаем точно, почему считаем время в обратном направлении, — пояснил он для магистра. — Это старый обычай. Колонисты так считали время: возможно, через год они ожидали что-то.

Возможно, весть.

День отчаяния и новой надежды.

Прибрежные пещеры смотрели глазами из моря и неба. Машина перевалила через мыс, через оливковые рощи, под дождем серые и полные оливок, и начала спускаться. Соседняя бухта была полностью огорожена — такая же земля, такие же низкие ломкие травы — и, с радостным узнаванием, он указал магистру:

— Здесь было одно из первых поселений колонистов. От них почти ничего не осталось, но колонисты складывали своих мертвецов в большие железные контейнеры и оставляли, и, иногда, мы находим остатки. Иногда их хоронили ашери...

"И положили их в длинный дом, в подземный дом... "

Он замолчал, поняв, что темные тоже слушают. Так, будто слышали это впервые.

Тот боевой маг, который смотрел на магистра с такой жадностью, не пытался приблизиться — но по-прежнему смотрел, как будто ловил каждый взгляд. Теперь он знал, что этот темный когда-то посмел взять венец Та-Рэнэри, и проникся к нему еще большей настороженностью. Ничего хорошего от темного, хватающего светлые артефакты, ждать не следовало. На самом деле он знал каждого по именам, но не хотел называть, словно назвать шеннейровских магов значило выделить их из безликой массы.

Раздражение высшего Миля становилось понятно, стоило посмотреть на место для будущего ритуала Лова. Когда-то здесь был погасший светлый источник, и он отпечатался в линиях земли и линии скал, а сейчас под косым дождем, по раскисшей земле бродили туда и сюда со схемами темные из недоступного Нэтара и ничего толком не делали. Рядом в грязи буксовал грузовик, и местные жители были так испуганы, что загоняли его еще глубже. Синий навес сорвало ветром, и теперь он бултыхался у берега; в светлом ритуале темные боялись применять темную магию и пытались разжечь огонь в железной бочке, но огонь потух. Он посмотрел на движущиеся фигурки, съежившиеся, продрогшие и жалкие, и кинул вниз печать, которая мгновенно осветила и высушила землю.

Вторую печать он держал над магистром, и магистр поворачивался всем телом от холмов к морю, расширив глаза так, будто хотел запечатлеть в себе весь мир.

— "Восстановление", — проговорил магистр. — Я возьму такой девиз. Я не знаю, как у вас тут раньше было, но звучит хорошо.

Может быть, потому что магистр не знал и не осознавал масштаб, он до сих пор не сложил руки, и ему не страшно было быть магистром.

Да. Они восстановят.

Он посмотрел на серую полоску моря и отвернулся к холмам и увидел.

Он был колонистом, оставившим темный Шентагар и ступившим на новый берег. Кималеа пропал за серой полоской моря, за волновыми башнями, за днями волн и островами — не стоило вспоминать. Холодный дождь и грязная земля и бесплодные холмы, но он был дома, дома, куда он стремился двенадцать лет, куда звало его сердце. Они пойдут дальше, они выстроят заново города, они вольют силы в истощенную землю, как сделали их предки, и они пойдут дальше...

Потрясение схлынуло, оставив дрожь и слабость. От счастья не осталось и следа — он поднялся вверх и упал снова, как будто крикнул ликующее приветствие, ожидая эхо, но получил немую черноту. Он даже коснулся связи, и связь по-прежнему оставалась на границе сознания, теперь странно молчащая.

Вниз можно было спуститься по короткой тропке, между скал и диких гранатовых деревьев. Деревья были старыми, но были, конечно, лишь потомками той, древней рощи. Он сорвал мелкий красный плод, уже созревший — как раз подошел срок.

— Ашери выращивали гранат. Но не ели: они копали круглые черные ямы, заполняли их красными плодами и засыпали землей.

— А в смысле, — напряженно хмурясь сказал боевой маг, который все время сочинял небылицы про мирринийке.

— Это были жертвенные плоды, — он испытал мгновенное раздражение. Не потому, что его слушали. Пусть они, жители башен, стирали историю много раз, но другие даже не задумывались об этом.

Он разломил плод и протянул магистру. Багряные зерна светились глянцевой прозрачностью, тая внутри черноту.

— Как икринки в инкубаторе, — страдальчески прошептал магистр и закрыл глаза.

Они спускались медленно, и боевые маги уже окружили печать, разогнав других. Магистр сразу направился к грузовику, но он задержался, пережидая приступ озноба. Голова кружилась; сказались почти бессонные, или же он простудился, но лихорадка то отпускала, то накатывала снова, путая мысли. Утро началось не слишком удачно, но ему не с чего было расстраиваться. Слабые нервы — обычная плата за усиленное восприятие, и если светлых учили самоконтролю, то он, очевидно, недоучился.

Командир Айонш не могла подобраться к эмпату незаметно, но он все равно вздрогнул, когда обернулся и столкнулся с ней лицом к лицу. Ничего в командире Айонш не изменилось, кроме обруча на голове, к которому каждый день добавлялись новые ленты, и сейчас она привязывала еще одну.

— Мой клан — северный клан Тимьян. Мы, в отличие от столичных, храним древние традиции, — сообщила она ни к чему и прошла мимо.

Он слышал, что в северных кланах, в отличие от столичных, ассимилированных и мирных, сохранилась самая темнота и дикость.

Темные из внутренней службы боялись приближаться к боевым магам и попросить подогнать машину очевидно не решались, и он вдруг подумал, что он мог бы.

Темные были неприятны, странны и непонятны, но вблизи, когда становились видны их слабости, страхи и неудачи — они становились кем-то, с кем можно было говорить. В конце концов, магистр Кэрэа Рейни объединился с тьмой, чтобы пожертвовать собой и спасти весь мир. В этом был смысл. И он сделал шаг, испытывая удивительную легкость и не находя в себе страха.

Темные маги стояли у его печати, пересмеивались, и пережевывали гранат. Зерна лопались на зубах, окрашивая окровавленные рты, хрустели косточки под мерным движением челюстей, алый сок тек по подбородкам, по рукам, и он замер, завороженный омерзительным, тем, что настолько омерзительное может существовать. Он бы сжег их, вычистил из мира, неживое подобие людей, зверье, рвущее красные плоды, так же тела врагов.

Он успел остановить печать. Пылающий шар взорвался у него в голове, и следом вспышка ударила по глазам. Темных не обожгло, но ослепило, и они успели закрыться — и теперь смотрели на него.

Он ожидал, что темные нападут, потому что за любым сопротивлением следовало наказание, и с вызовом смотрел в ответ. Потому что они проиграли, разбитые, растоптанные в стеклянное крошево, и все, что они могли — застрять у палачей в глотке.

У них была только аптечка со станции, а люди умирали, они даже не могли говорить, выброшенные из трюма как дохлые рыбины, они умирали на берегу, а море блестело так ярко среди стонов, плача и криков...

Если ему снесут голову, он, по крайней мере, перестанет видеть.

Блокирующая печать охватила его почти бережно, и кто-то сказал:

— Магистр Матиас, беда.

За окном серые и зеленые полосы.

Пустота в голове кричала эхом.

Колесо катилось по городам, давя города в кровавую кашу.

Магистр смотрел ему в глаза, обхватив его голову, и его сознание корчилось от отвращения к себе, мучительной нежности и яростного желания защитить. Он бы сжег весь мир.

Только бы этот свет продолжал светить.

Замок гильдии окутал его прохладой, но этого было мало. Он цеплялся восприятием за все, что видел — стены, пустые коридоры, двустворчатые двери, которые распахнулись перед магистром, анфилада пустых комнат, мебель, накрытая белыми чехлами, словно еще не расставленная по местам. Магистр сдернул с кушетки покрывало и помог ему лечь, подсунув по голову подушку.

Дверь напротив была запечатана темным заклятием, и злые черные линии выедали глаза.

Его эмпатическое поле то расширялось на всю страну, то сворачивалось в точку, разбивалось на множество голосов, и воспоминания, бесконечные воспоминания, заставляющие содрогаться от ужаса и сожалений. Свет магистра был так далек, сияющий и жаркий, и он тянулся выше, но не мог достичь. Потому что и это — снова — будет отнято у него, если он будет доверчив, если будет слаб, если...

Высший Миль появился из глубины комнат. Остановился, бросая на него внимательный взгляд. Он ощущал всю силу темных печатей, великолепную, изменчивую сложность, движущийся узор заклинаний высшего темного мага, мрак и смерть.

— Кто это? Почему они делают это с тобой? Скажи мне! — в голосе магистра звучала мольба, и он ощутил жалость — и признательность за заботу. Но интересы светлой гильдии были выше приказа магистра, и он стиснул зубы, не в состоянии придумать подходящий ответ, в который могут поверить темные.