При смене позиции все эти действия, естественно, требовалось осуществить в обратном порядке. Затем с помощью маневрового паровоза передвинуть транспортер с орудием и прицепленные к нему вагоны-погреба на несколько сотен метров, и там повторить все операции по установке.

Понятно, почему пристрелка всех девяти батарей заняла почти сутки.

Обстрелу должны были быть подвергнуты форты с нумера 8-го ("Konig Friedrich Wilhelm IV") до нумера 12-го ("Eulenburg bei Neuendorf"), причем на восьмой и десятый форты были назначены по две батареи, а на 9-й аж целых три.

Немцы слишком поздно догадались, что надлежит противопоставить зорким глазам координирующих огонь с дирижаблей русских артиллеристов. И уже с раннего утра форты плотно затянула пелена дыма.

Поздно! Орудия были уже наведены.

К удивлению германцев, день прошел в ленивом темпе. Пара выстрелов в час с орудия — учитывая, какую плотность огня мог выдать ТЖДАПБО, это казалось... Подозрительным.

Ночной вылет всей Эскадры не был чем-то необычным, но в данном случае вставала еще проблема точного наведения на цель. Кое-как помогали взлетающие то и дело над строго определенными участками фронта осаждающих мощные осветительные ракеты. Соотнося их с пометками на картах, штурмана выводили воздушные корабли на боевые позиции.

Вот последний из десятки радировал, что находится на позиции. Генерал Кованько, державший флаг на самом новом из кораблей эскадры, головном дирижабле серии "Клипер" — до мобилизации он назывался "Гатчина", теперь носил имя "Сапсан" — перекрестившись, приказал радировать сигнал "Тенгри".

Вниз полетели бомбы.

На высоте в три километра над ними раскрылись парашюты. Еще полутысячей метров ниже бомбы взорвались ослепительно-ярким светом. Отражаясь от выбеленной особым составом внутренней поверхности парашютного купола, свет изливался вниз, озаряя пять намеченных к бомбардированию фортов. В рубках семи из десяти воздушных кораблей послышались маты и резкие команды. Все-таки ракетная система не обеспечивала нужной точности наведения.

— Ну, с Богом! — перекрестился командир ВК-7 "Сокол", рванув рычаг бомбосбрасывателя. Корабль, освободившийся от трех с половиной тонн груза, резко пошел вверх, старший помощник, в очередной раз забегавшися и забывший держаться, опять с грохотом и матюгами рухнул на палубу...

Двухтонная бомба, рухнувшая с без малого четырехкилометровой высоты, легко прошила толстый слой земли, брони, бетона и кирпичной кладки, и... и не взорвалась. Пятнадцать стокилограммовых осколочно-фугасных бомб, равномерно распределившихся по территории форта, особых разрушений не причинили — кроме одной, угодившей в помещение для снарядов рядом с орудийным двориком на валганге.

А через три минуты рванула основная бомба.

Форт нумер 11, "Donhoff bei Seligenfeld" перестал существовать.

Остальным воздушным кораблям повезло гораздо меньше — такого впечатляющего результата, как взрыв основного склада боеприпасов, их бомбардирам добиться не удалось. А в рубке ВК-7 царило ничем не сдерживаемое веселье:

— Вот это дали!

— Врезали по-русски!

— Ну, Христофор Бонифатьевич, вертите дырочки на погонах!

А старпом просто восхищенно матерился.

Как только с флагманского дирижабля радировали о завершении бомбардировки, просеки неподалеку от станции "Батарейная" озарились дульным пламенем двадцати семи двенадцатидюймовых орудий. Весь полк бил залпами — каждые три с половиной минуты на форты обрушивалось от трех до девяти полутонных осколочно-фугасных снарядов.

Одновременно открыл огонь и скрытно переброшенный под Кенигсберг 257-й артполк ТАОН. Полк был укомплектован орудиями корпусных калибров и включал в себя два пушечно-гаубичных и один гаубично-мортирный дивизион, всего тридцать две 107/30-мм пушки, столько же 170/14,5-мм гаубиц и восемь 229/11-мм мортир. Они били по долговременным укрытиям для пехоты, бункерам и батареям, не заслужившим внимания 12" орудий ТЖДАПБО.

Ну, конечно, били по врагу и орудия меньших калибров, внося свою долю в огневой вихрь, крутящийся на том месте, где находился передний край немецкой обороны.

А потом, когда огневой вал, бушевавший на остатках того, что всего каких-то семьдесят минут назад было траншеями передней линии обороны, сдвинулся дальше в тыл, и выжившие немецкие солдаты, еще слабо верящие в реальность окружающего мира, выползали из блиндажей и заваленных ячеек, на брустверах раскуроченных позиций внезапно выросли сотни черных фигур.

Черные бушлаты, распахнутые на груди и обнажающие полосатую "матросскую душу", бескозырки с прикушенными от ярости ленточками, привешенные к поясам подсумки с ручными гранатами. И шквальный автоматно-пулеметный огонь. Сводная бригада морской пехоты — три полка Висло-Наревской РВФ, отдельный полк БалтФлота и десантно-штурмовой батальон Гвардейского Экипажа — демонстрировала фокус, именующийся "наступление за огневым валом".

Вооруженные по "новому" штату, с большим количеством автоматического оружия, легкой артиллерии и минометов, морпехи атаковали в полный рост, "на раз" гася любое сопротивление. Если же не помогали батальонные гаубицы и полковые минометы, то в ход шел последний из сюрпризов, заготовленных специально для этого штурма. Поддерживающие атаку бронепоезда. Впереди двигался тяжело бронированный бепо "Скопин-Шуйский", предназначенный для непосредственной поддержки и вооруженный двумя башенными установками, одной с 76/16,5-мм патронной скорострелкой, а второй со 122-мм гаубицей, и большим количеством пулеметов. За ним, в некотором отдалении — железнодорожная бронебатарея "Миних" с двумя восьмидюймовками в сорок пять калибров, прикрытых большими башнеподобными щитами.

Ну, и в конце концов — всегда было небо!

Дирижабли весели над городом тройками. И едва только замечалось выдвижение подкреплений к атакованному участку... Каждый воздушный корабль нес радиостанцию и три бомбы "Кило-К", набитые мелкими осколочными бомбочками, как рыба — икрой. Обычно на батальон хватало одного дирижабля. Ну, а если нет, то ведь над городом их дежурило аж три!.. Отбомбившийся же небесный левиафан следовал на базу, откуда на смену ему появлялся груженый.

Парламентеры, закончив переговоры с генералом Пыхачевым, уже направлялись обратно в город, когда навстречу им шагнула высокая женщина в парадной униформе полка Волчьих Гусар. На спине ментика задрала морду к луне серебряная волчица, с обшитого серым мехом кивера свисает за ухо волчий хвост... К бедрам пристегнуты открытые кобуры с массивными автоматическими пистолетами.

— Господа офицеры, — коротко кивнула объявившаяся рядом не столь высокая дева в кожаной куртке с погонами штабс-капитана. На груди у девы болтался пистолет-пулемет, а на лице имелось выражение легкой паранойи.

— Фройляйн штабс-капитан, — немцы вытянулись образцовым плац-парадным манером и отсалютовали с таким рвением, что было ясно — ту, что вышла им навстречу, они узнали.

— Прогуляемся, господа? — по-немецки женщина в костюме лейб-гусара говорила с легким английским акцентом. Она ведь выросла, чаще общаясь с бабушкой, чем с матерью, чересчур увлеченной мистицизмом и странными идеями Штрауса...

Господа, естественно, согласились. Попробовали бы они спорить!

— Генерал передал вам условия сдачи города?

— Да, конечно, — кивнул в спину Императрице высокий сухощавый офицер в погонах генерал-лейтенанта. В глазу у него сиял монокль, и видом он был типичный пруссак, как их представляют себе в анекдотах. Сухой и педантичный, отлично вымуштрованный, с прекрасной выправкой и пристальным "прицельным" взглядом.

— А что будет после того, как истекут отпущенные двадцать четыре часа, он вам объяснил?

— Штурм? — с легкой неуверенностью в голосе спросил второй из парламентеров, моложавый полковник Генерального Штаба с Рыцарским Железным крестом на груди.

— Не дождетесь, — когда Императрица качнула головой, крупные сапфиры в украшавших ее уши сережках-гвоздиках сверкнули яростной синевой. — Я не собираюсь тратить людей на столь бесполезное предприятие. У меня тут десять дирижаблей, и бомб в диапазоне от полусотки до четверти выпускается в день больше двадцати тонн. И три десятка двенадцатидюймовок. Этого хватит, чтобы срыть ваш городок начисто. До фундаментов.

Голос Её Величества был ледяным, а интонации — спокойными. Какой-то части сознания генерал-лейтенанта очень хотелось видеть глаза Императрицы. Но сознательное и рациональное пересиливали.

— Это... Это негуманно! — влез в разговор третий из представляющих командование той пестрой кучи войсковых частей и соединений, которая нынче именовалась 8-й армией.

— Когда я слышу слово "гуманизм", я хватаюсь за пистолет, — Ее Величество не оборачивалась, и господам немецким офицерам оставалось только догадываться о выражении ее лица. — Передайте генералу Гинденбургу, что у него на размышление есть ровно сутки. Потом в дело пойдет "ультима ратио".

— Вы будете уничтожать мирное население?! Вы же сами в Гааге...

Круто развернувшись, Императрица отчеканила, глядя в глаза старшему из парламентеров:

— В осажденном городе мирного населения нет, — Её Величество излучала холод настолько явственно, что генерал краем сознания удивился, что все вокруг еще не покрылось инеем, а сам он не превратился в ледяную статую. — Так постановила Гаагская конференция 1899 года. И мы свято придерживаемся установленных правил.

— Не дух, но буква? — генерал остатками рационального сознания удивился, осознав, что смог не только ответить, но даже саркастически усмехнуться. Весь остальной разум занимало невыносимое ощущение нарастающей и неотвратимой угрозы. Глаза русской царицы были совершенны. И совершенно потусторонни. Они смотрели словно бы из какой-то другой, нездешней вселенной. Лежащей ПО ТУ сторону добра и зла.

— Дух — тоже. Или вы предпочитаете, чтобы я выморила город голодом? — взгляд Её Величества хлестнул, словно порыв ледяного ветра. Генерал надеялся, что это ему только чудится, но вокруг них, кажется, и вправду холодало.

— Вы бы действительно?..

Императрица коротко и очень невесело хохотнула.

— Это неэффективно. Войска мне нужны в других местах...

Императрицу Сашенька обнаружила в кают-компании лейб-фрейлин. Окруженная благоговеющими "шипами", государыня перебирала струны простенькой на вид гитары с шикарным красно-черным бантом на грифе. Казалось, она вспоминает нечто, когда-то прекрасно известное, но давным-давно позабытое. Тонкие бледные пальцы бродили по струнам с нарастающей уверенностью.

— Миледи, я тебя искала. Что случилось?

"Шипы" слегка трепетали. Обычно они не оказывались так близко к подобным высотам — в обстановке почти домашней, чуть ли не интимной... И с кем! Императрица, уже почти официально получившая среди фрейлин, помощниц и даже некоторых обитателей Царского Села мужского пола прозвище "Божественная". И ближайшая её статс-дама, наперсница и конфидентка. Особо приближенная особа. Царский фамильяр. Нож в руке, шпора на каблуке, поднимающем клячу-Историю в смертельный галоп...

— Гинденбург капитулировал.

— Это же просто замечательно!

Государыня кивнула, продолжая подбирать мелодию. Которая музыкально образованной Сашеньке казалась довольно-таки варварской, хоть и не лишенной какого-то странного очарования.

— Так чего ты переживаешь?

— С одной стороны — действительно. Хорошо есть и хорошо весьма. Высвободились три стандартных корпуса, включая бригаду морской пехоты, ЭВК можно использовать, балтийское побережье надежно прикрыто... И не надо думать, откуда стволы взамен расстрелянных брать, — Александра Федоровна говорила, не поднимая головы, словно обращаясь к гитаре. Медленно и почти печально. — С другой... С другой стороны очень жаль, что Гинденбург оказался настолько некомпетентным...

— А что он должен был сделать? — не выдержала одна из девчонок, рыжая, зеленоглазая и ехидная, одетая в легкомысленный, короткий и полупрозрачный халатик с золотыми драконами на зеленом поле. Ольга Зимина, входит в пятерку лучших стрелков роты, мечтает сделать карьеру в СКС, как тут же припомнила Сашенька.

— Все стандартно. Мобилизация мужчин от двенадцати до шестидесяти, остальных вон из города. И готовиться к уличным боям. Тоже мне, бином Ньютона... — пожала плечами государыня, продолжая подбирать аккорды.

— У нас же артиллерия!

— Живучесть ствола двенадцатидюймовки — триста выстрелов. Десятков пять мы потратили на форты. Сколько бы потребовалось извести на город размером с Кенигсберг? И чем потом оборонять Прибалтику?

— А бомбардировщики?

— Сорок тонн за вылет. Два или три вылета в день. Это дооолго. И в конце концов в дело все равно пришлось бы пускать пехоту. А до тех пор — держать ее вокруг города в полной готовности... Снаряды, бомбы. Новые стволы для пушек. И три армейских корпуса, мающиеся фигней. Это все затратно. Очень.

— Тогда о чем ты жалеешь, Миледи? — вновь вернулась в разговор статс-дама.

Александра Федоровна прижала струны ладонью, серьезно и печально посмотрела Сашеньке в глаза:

— Никогда больше такой возможности не будет. Это же сердце Пруссии!

— Ну, будет еще случай!

— Такого, чтобы потом можно было сказать "Закон соблюден и польза несомненна!" — не будет больше. Ладно... Давай-ка я спою что-нибудь. Давно не бренчала на гитаре... Вы как, девчата, не возражаете?

В воздухе витает неосознанный страх,

Истинные ценности горят на кострах.

Хэй! Эй! Выхода нет.

Стискивай зубы, готовься к войне!

Стихи — в четкий жесткий ритм, ближе к декламации, чем к песне. Больше, чем правильно начитанный рэп, почти Маяковский. Гитара — столь же четко и жесто. Жаль, что это акустика... и ОЧЕНЬ жаль, что нет басухи.

Трещины улыбок на подобиях лиц,

Ужас и бессилье из запавших глазниц.

Хэй! Эй! Выхода нет.

Стискивай зубы, готовься к войне!

Песня билась в груди Елки, рвалась наружу — она хотела, чтобы её услышали.

Дети, уличающие взрослых во лжи,

На местах распятий в изголовьях ножи.

Хэй! Эй! Выхода нет.

Стискивай зубы, готовься к войне!

Рушатся границы представлений о том,

Как можно, что плохо, но об этом потом.

А пока —