Вмиг обдумав все это, Лалаит, Княгиня Хиарнустара, в девичестве Лалаит Мар-Хардинг, склонила голову перед Гимилхиль Гаурвен, дочерью Ар-Фаразона, Волчьей Принцессой, Великим Капитаном Отважных, наследницей Короля.

— Простите меня, ваше высочество, если я в своей глупости чем-то задела вас или сказала что-то, что вам не хотелось бы слышать, — совсем другим тоном произнесла она, все так же не поднимая головы. — Всему виною мой язык, слишком глупый... или, наоборот, слишком умный. Но поверьте, сударыня, что мое восхищение вами и преклонение перед вами столь велико, что его не избудут никакие слова... слова, ваше высочество, тут совершенно излишни! Вы — первая дама Йозайана, как и всего мира, и Варда Элентари — лишь ваша бледная тень, ничто по сравнению с вами. Тем более на Острове никто не может рассчитывать и близко на то положение, которое занимаете вы в сердце его величества и в наших сердцах. Мои сыновья в восхищении от вас, они ставят вас превыше всех живущих, да и умерших, и я могу только присоединится к ним в этом. Рассчитывайте на меня, сударыня, в любом деле, какое вам будет угодно мне поручить, я буду счастлива помочь вам на всех путях, которые только доступны мне. О, ваше высочество, с моей точки зрения единственное, в чем можно позавидовать Королеве Ар-Зимрафель, так это в том, что ей выпала честь стать вашей матерью!

— Королева, однако, так совсем не считает, — усмехнулась принцесса. Она была довольна своей второй за утро победой.

— О, да, ваше высочество, и это необъяснимо! Я помню, как мы все дивились, когда она сама оттолкнула то единственное, что могло бы ее спасти... прошу прощения, если опять сказала что-то не то, сударыня! Сегодня я глупа.

— Не стоит извиняться, Княгиня, и называть себя глупой по поводу того, в чем наши мысли не расходятся с вашими, — молвила Гимилхиль, и Лалаит подняла голову.

Лицо принцессы было приветливо, и Княгиня поняла, что прощена.

— Ваше высочество, вы так добры, — проговорила она. — Как смеют мерзавцы утверждать иное! Абсолютно справедливо то, что любовь его величества к вам не имеет границ!

— И мы тоже можем сказать, что забота о счастье нашего отца и господина есть главный смысл нашей жизни, и поэтому-то мы никак не можем рассердиться на вас, дорогая Княгиня!

Лалаит покраснела от удовольствия — теперь польстили ей, и польстили с таким же искусством, с которым ударили совсем недавно. Воистину принцесса была Мастером чтения в душах!

Однако это замечание подвело ее к предмету, с которым она и пришла, и от которого немного отвлеклась, говоря об Израматане дин-Ханторе с тем, чтобы немного разозлить принцессу и затем направить ее ярость по нужному ей, Лалаит, руслу. Не вышло.

Теперь требовалось подойти к делу с другого конца.

— Сударыня, я не могу передать, как польщена и как ценю ваше благорасположение! Вы — это единственное, что порадовало меня за последние два дня, с того времени, как я приехала в Арминалет из Хиарнустара. Ваше высочество, вы непременно должны приехать к нам в гости! Там такие пляжи и золотой песок — сравнится с ними могут только пляжи Харада! И никаких интриг, никакого кокетства — не то что в Арминалете!

— Интриги? Кокетство? О чем вы, сударыня? — спросила Гимилхиль, понимая, что сейчас Княгиня переходит к цели своего визита.

— О том, что иной раз мне кажется, что у придворных нет иного занятия, кроме как обсуждать влюбленных... или тех, кто прикрывается этим словом, когда любви там нет и в помине.

"Она что, опять решила поговорить про дин-Хантора? Вряд ли! Не безумная же она!" подумала принцесса, а вслух сказала:

— Да, сейчас много говорят, к примеру, про Финдис дин-Малвелде и Эарнура фон-Тазарна. Представьте только, сударыня! Ведь она моложе его почти вдвое!

— Ищите ближе, ваше высочество! — пробормотала Княгиня, и лицо ее внезапно задергалось, будто пораженное судорогой. — Как вам разговоры про то, что Солнце сейчас слишком склоняется в сторону Форростара, или, точнее сказать, в сторону одного из замков, расположенных в Форостаре?

"Ах, так вот в чем дело!" подумала Гимилхиль и успокоилась.

— Нам послышалось, вы назвали этот замок, даже назвали имя? — спросила она, понимая, что Лалаит может ходить вокруг да около день, но так и не прекратить притворяться.

— Я назвала? — серые глаза Княгини раскрылись в почти искреннем изумлении.

— Тарнросс... Регана фин-Тарн... или мы заблуждаемся?

— Подобные женщины приносят несчастья в королевскую семью, ваше высочество!

— Какое отношение, сударыня, Регана фин-Тарн имеет к королевской семье?

Это было произнесено непередаваемым тоном.

Лалаит сама была знатная дама и женщина не без гордости, но после последней фразы принцессы почувствовала себя со своими притязаниями и своим мнением о себе подле Гимилхили столь ничтожной и малой, сколь должна была бы почувствовать себя выбоинка на дороге подле зияющей бездны в горах Ангбанда. Необъятность гордыни Наследницы поразила ее и вместе с тем привела в восхищение.

— О, сударыня, будь ваша мать хоть немного похожа на вас, хоть самую малость, для нас погасла бы всякая надежда! — воскликнула она, впервые в жизни говоря то, что идет от сердца в беседе с кем-то, кроме Короля.

Взгляд больших светло-зеленых глаз Гаурвен скользнул по лицу Княгини.

— Будь наша мать хоть немного похожа на нас, сударыня, то вы бы точно встретились со своей надеждой, поскольку те, кто утверждает, что она есть, утверждают также, что люди ощущают ее явственное касание лишь после смерти, — проговорила она, отмечая, какое впечатление ее слова произвели на Лалаит.

Женщина испугалась вусмерть, но попыталась криво улыбнуться.

— Ваше высочество... — пробормотала она, не зная, что сказать.

Гимилхиль тут же изменила выражение лица на нежное и приветливое.

— Полно, сударыня, вот теперь мы неловко пошутили, — пропела она, не сомневаясь, что ее собеседница не заблуждается насчет слова "неловко" и его значения. — Но что, однако, вы там говорили про Солнце и Тарнросс? Разве его освещает какое-нибудь Солнце?

— О, да, сударыня, и в последнее время весьма часто, судя по всему!

— Так оно освещает и Морвен дин-Эрнтайн, и Киндвин Орростарскую, и Берну, дочь нашего пирожника, и один только Мелкор знает еще скольких! Почему вы так разволновались насчет Реганы?

— Потому что ее оно освещает чаще... и подарило ей, этой потаскухе, замок с пятью десятинами земли!

— Его величество богат и, владея половиной Темных Земель, властен одарить такой безделицей!

Лалаит захлопала глазами.

— Но мое предчувствие, ваше высочество... о, она так бесстыдна и нагла... прошу вас, послушайте меня! Это ужасная женщина, ее собственная мать выгнала ее из дома за сожительство с мужем ее родной сестры!

Уголки губ Гимилхили слегка приподнялись.

— Что, простите?

— О, как, вы не знали? Но ее мать после того, как она разделила ложе с мужем сестры, отправила ее в обучение к Посвященной ... но она не доехала, а оказалась в доме, снятым одним купцом... кто и рекомендовал ее его величеству, несомненно, в корыстных целях!

"Ревнивая женщина, однако, может поспорить с собирающим сведения Отважным" подумала Гимилхиль, а вслух сказала:

— Так Ниэнна должна быть благодарна этому купцу, если мы вас правильно поняли... и все же это не говорит о том, что его величество не может с нею пару раз прокатиться к морю.

— Если вы, ваше высочество, избавите его величество и двор от этой твари, я уверенна, не одно сердце вознесет вам хвалу!

Гимилхиль размышляла, глядя на Лалаит.

"Она знатна и любима Королем более других, она его любовница долгие годы, и она просит моей помощи... она — мать Халлакара, и просит моей помощи... она напугана тем, что Регана молода и красива, и Король хочет ее сильнее... а Регана стоит перед моей дверью и тоже хочет пасть к моим ногам... кого же мне избрать? Кому помочь, о Мелкор? Какой-то из них или никому? Одна стоит другой, и все они стоят один золотой, так зачем мне лезть в это? Если я сейчас помогу ей, так она потом не отвяжется от меня с подобными делами! С другой стороны... она впервые так разволновалась. Если эта Регана и впрямь что-то значит для его величества..."

Последняя мысль кольнула сердце, но лицо Гимилхили осталось невозмутимым.

— Что еще вы можете нам по этому поводу сказать? — холодно и ровно спросила она.

— Могу признаться, ваше высочество, что эта девка вела себя со мной столь нагло, что я не знала даже, что ей ответить! Это истинная правда, сударыня! — торопливо прибавила Лалаит, видя, что в лице Гимилхили что-то изменилось при последних ее словах. — Так, она похвалялась мне, что заставит Короля обеспечить ее будущее, а меня выгонит прочь, как весна — зиму! Подумать только, сударыня, она говорила, что мое время прошло, и теперь она станет царить в Арминалете!

Гимилхиль поднялась с кресла, на котором сидела. Если даже Лалаит выдумала эти якобы сказанные слова Реганы, то все равно она определенно знала, чем достучаться до сердца принцессы.

— Ни у кого, сударыня, мы полагаем, нет сомнений по поводу того, кто царит в Арминалете, — ледяным тоном произнесла Наследница Короля, а затем позвонила в колокольчик два раза и сказала вошедшей фрейлине: — Принесите нам ножницы!

Услышав это, Лалаит задрожала от злобной радости. На такое она не смела и надеяться.

Девушка убежала и через миг вернулась, с поклоном протягивая госпоже ножницы.

Гимилхиль, не говоря не слова, взяла их и пошла к двери, будто не касаясь пола. Лалаит с трудом поспевала за ней, хотя торопилась изо всех сил. Она не за что не согласилась бы пропустить хотя бы часть из предстоящей сцены.

При виде Наследницы Короля все ожидающие у дверей встали и склонились в глубоком поклоне. Гимилхиль, кивнув и слегка улыбнувшись всем и никому, прошла к одной из ожидающих — к склонившейся ниже всех молодой светловолосой женщине.

Услышав шелест платья, Регана фин-Тарн приподнялась, все же не поднимая головы и избегая смотреть принцессе в глаза. Искусство стоять так — прямо и в то же время покорно — достигалось лишь при дворе Ар-Фаразона Золотого, Повелителя Йозайана и Темных Земель. Сначала Регана смотрела на дочь своего господина с приветливой улыбкой, но потом, по мере того, как она разглядывала, с чем идет к ней принцесса, приветливость сменялась мертвенной бледностью.

Остановившись, Гимилхиль протянула Регане ножницы.

Уголки губ королевской любовницы начали дрожать.

— Сударыня, обрежьте ваши волосы, — прозвучавшим необыкновенно громко в напряженной тишине сказала Гимилхиль Гаурвен. (2)

Регана упала на колени.

— Ваше высочество, умоляю вас... — хриплым голосом произнесла она.

— Режьте, или за вас их обрежут Отважные.

Медленно Регана поднесла ножницы к толстой косе, надавила, и светлая коса упала на пол. За первой последовала вторая, а замершие от любопытства люди следили, как женщина, к которой благоволил Король, сама себя убивала по приказу любимой дочери Короля.

И когда вторая коса соскользнула на пол и улеглась у ног Реганы, губы Гимилхили тронула надменная улыбка.

— Хорошо, — молвила принцесса и, развернувшись, ушла к себе. Пошла прочь и Регана, и люди расступались пред ней, будто боясь запятнаться одним прикосновением к ее одежде.

Когда дверь покоя госпожи захлопнулась, Лалаит, Княгиня Хиарнустара, поклонилась Гимилхиль — низко, почти в пол.

— Благодарю, сударыня, благодарю вас, — прошептала она, с трудом справляясь с нахлынувшими подобно приливу чувствами.

Гимилхиль села в оставленное кресло. Ее тонкие пальцы начали выстукивать на подлокотнике какую-то неизвестную Лалаит мелодию.

— Каждый раз, сударыня, мы не станем этого делать.

— Конечно, ваше высочество. Я в первый и последний раз осмелилась побеспокоить вас, и причиной тому — наглость и непомерность притязаний этой твари фин-Тарн! Я бесконечно благодарна...

Она долго еще кланялась, рассыпалась в благодарностях и уверениях в своей вечной признательности. Гимилхиль слушала, слегка прикрыв глаза. Пусть слова Княгини были откровенной лестью, но все же и ее было иной раз приятно послушать. Главное было — не потерять чувство грани и не начать принимать их за истинную монету. Вера в лесть как в правду губила правителей, а Гимилхиль считала себя правительницей. Да, конечно, она служила Королю, как и все Эдайн, но разве не ее долгом было советовать ему, что истинно, а что ложно, хранить его от всяческих огорчений, вникать во все дела королевства с тем, чтобы не дать лихоимцам и предателям воспользоваться доверчивостью и благородным сердцем отца? Сколько бед она уже сумела предотвратить на этом пути?

Наконец Лалаит замолчала.

— Всего хорошего, сударыня.

— И вы будьте здравы, выше высочество, и да благословит вас Мелкор!

— Уже благословил, сударыня, — улыбка принцессы была такой светлой и лучезарной, что затмила бы улыбку всякой эльфийской девы. — Благословил с мига рождения. А теперь, просим вас, скажите Тандару, когда будете выходить, чтобы велел принести нам завтрак, а заодно позвал к нам Халлакара. Ваш сын немного позабавит нас!

— Конечно, ваше высочество, — Лалаит еще раз поклонилась и вышла.

Элендил выехал из Роменны рано утром. Он всегда вставал рано, шел в сад или к Морю, где смотрел, как пламенеющие руки Анара вылезают из-за черной глади воды, рождая свет во всем сущем мире. Затем он шел на кухню, где разговаривал с начавшими работу слугами, приветствуя каждого и расспрашивая об их семьях и делах. Часто он отпускал на утро повара и сам готовил что-нибудь для своих близких, не ленясь немного потрудиться ради того, чтобы увидеть их радостные лица. "У тебя доброе сердце, Воронвэ" говорил Амандил, и с этим никто не спорил. В Роменне все любили его, сына и наследника Князя, и он представить не мог, чтобы кто-то, к примеру, пожелал ему зла и смерти. Он сам не желал зла никому, и во всех делах старался поступать так, чтобы по возможности помочь нуждающемуся и восстановить справедливость. Впрочем, в Роменне он мало сталкивался с несправедливостью, а ту, которая была у всех на устах — приезд Саурона и деяния Короля — исправить был не в состоянии. А многие Верные в последнее время, говоря о несправедливости, слова "деяния Короля" заменяли на "деяния Наследницы", но Элендил даже в мыслях не мог произвести эту замену. Во всех бедах Острова — отступлении от правды и законов Валар, нечестии, приезде Саурона и его верховодстве в королевстве, гонениях, которыми подвергались Верные, строительстве Храма Мелкора виноват был Ар-Фаразон, а Гимилхиль только выполняла его приказы, как послушная дочь. Иначе и быть не могло. Он видел Гимилхиль, он говорил с нею, а при мысли о том, что скоро он увидит ее снова, внутри у него что-то теплело, будто в лесной избушке растапливали печурку, маленькую, но греющую весь дом. Если Гимилхиль зла — то почему ему, чувствующему всякое зло, так радостно от встречи с нею? Как говорить с нею, как видеть ее улыбку, если она сама лично пытает Верных и сдирает кожу с Эльфов, как про нее шепчутся? Шепчутся и про другое, про что ему не хотелось и думать, ибо это уж точно была ложь, мерзкая продиктованная завистью выдумка, ибо было невозможно даже и представить, чтобы эта сияющая красавица соединялась с мужчинами... другими мужчинами... а тем паче с Сауроном, чудовищем, упырем, мучителем всего живого. В таком случае она бы вышла за понравившегося мужчину замуж, а она была не замужем, и как тогда можно было говорить о каких-то ее мужчинах! Просто слабые люди теряются при виде красы принцессы и придумывают нечто, что бросило бы тень на ее светлый лик, и он, Элендил, даже в голову не должен брать все эти грязные сплетни! Он поедет к Гимилхили, потому что она приглашала его, потому что Наследницу Короля нельзя ослушаться, потому, что это будет интересно — снова увидеть Арминалет, потому что ему хочется увидеть ее!