Вирус разума. Правила игры

— Получается, что я у вас в плену.

— Или в гостях. Все зависит от тебя.

— Но если я не крович Аспера, может быть, отпустите меня? Зачем я вам:? Где я нахожусь, я не знаю, так что Аспера при всем желании на ваш след вывести не смогу. Телепортируйте меня обратно в Архангельск, и сделаем вид, что ничего не было.

— Не знаю, не знаю, — Кратос задумчиво почесал переносицу, — я еще пока ничего не решил. Сейчас мои люди выясняют, чей же ты все-таки крович на самом деле. В свое время я собрал неплохую коллекцию образцов крови моих товарищей, если их можно так назвать. Зачем-то ведь Аспер вытащил тебя из обваливающейся пещеры. Он, конечно, альтруист известный, но все же... Для чего-то ты ему все-таки нужна. Вот когда я это пойму, тогда и решу, что с тобой делать. А пока поживешь здесь. Будешь делать все правильно — будешь жить как гостья, нарушишь правила — станешь пленницей.

— И какие такие правила?

— Все очень просто. Из дома не выходить, местным лишних вопросов не задавать, они ничего не знают, да и слушаться будут меня, а не тебя. И еще, мне нужна фамилия твоего дружка, Кирилла.

— Я вам ничего не скажу, — если бы Лада могла, она бы испепелила Кратоса взглядом.

— Я почему-то не удивлен, — его улыбка получилась какой-то уж очень недоброй, — поэтому, извини, придется получить эту информацию самостоятельно.

Кратос не сдвинулся с места, однако Ладе показалось, что он вдруг схватил ее голову руками и сильно сдавил виски. Девушка попыталась отвести эти невидимые руки, но не смогла даже пошевелиться. Давление на виски все увеличивалось, и вот ей уже казалось, что пальцы Кратоса, преодолев тонкую защиту, проникли внутрь ее головы и стали копошиться там проворно и споро. Так библиотекари перебирают свои картотеки с быстротой, обычному человеку не доступной, успевая при этом выхватывать с карточки всю нужную им информацию. Боли не было, но ощущения, которые испытывала девушка, были малоприятны и унизительны. Именно поэтому, от унижения и осознания собственного бессилия, из ее глаз вдруг брызнули слезы. Лада плакала молча, и лишь ее ненавидящий взгляд красноречиво выражал все, что она думает о человеке, бесцеремонно копающемся в ее голове.

Наконец экзекуция закончилась, и давление на голову спало.

— Ну вот, теперь я знаю его фамилию — Кононов. Значит, я все-таки был прав, атакуя его. Фамилия-то у твоего дружка непростая, со смыслом. "Кон" — место принятия важнейших решений у древних. Так они называли Арктиду, когда приходили к нам за советом. Предки Кирилла, знали, от кого ведут свой род. Ну что же, — Кратос недовольно посмотрел на все еще льющую слезы Ладу, — это будет тебе уроком. Лучше отвечать, когда я спрашиваю, поскольку я своего так или иначе всегда добиваюсь.

— Где мои вещи? — вместо ответа, смешно шмыгнув носом, спросила девушка и вытерла слезы.

— Вещи твои, Ладочка, пришлось уничтожить. Так, на всякий случай. Не хочу, чтобы Аспер раньше времени на след вышел. Новые вещи тебе сейчас принесут.

— А вы его боитесь, — не спросила, а скорее утвердила Лада. И в голосе ее прозвучали плохо скрытые торжествующие нотки, неприятно царапнувшие слух Кратоса.

— Кого, Аспера? — он задумался, взвешивая услышанное, а потом проворчал, — конечно, боюсь, ничего не боятся только дураки..., но зато Аспер — единственный, кого я боюсь.

Глава 6

Домашняя заготовка

Кратос закрыл дверь, но дальше не пошел, а так и остался стоять, прижавшись спиной к дверному полотну. Он стоял и вслушивался, как оставшаяся одна Лада наконец-то дала волю своему страху и отчаянью. Кратос ловил исходящие от девушки волны и улыбался. Впрочем, это не была улыбка садиста, получающего удовольствие от чужих страданий, улыбка эта была какая-то добрая и сочувствующая.

— Молодец, девочка, — проговорил он вслух негромко, — как себя в руках держала, а? Любо-дорого.

— А девчонка-то тебе, Иваныч, похоже, понравилась? — также негромко спросил его стоящий рядом мужичок, в заправленных в яловые сапоги полосатых штанах, и несмотря на лето, в аккуратной, подпоясанной ремнем телогрейке. Наполовину седые волосы были прикрыты небольшим картузом с лаковым козырьком, из-под которого смотрели цепкие, несоразмерно маленькие глазки. Лицо его то ли уже успело загореть, то ли обладало природной смуглостью, выражало сейчас странную смесь подобострастия и подспудного желания выглядеть, хотя бы со стороны, хозяином. Именно выглядеть, поскольку в данной ситуации хозяином он себя совершенно не чувствовал. Хоть и был он в этой деревне главным, настолько главным, что казалось, птички на деревьях без его ведома не поют, что уж тут говорить про людей, которые беспрекословно исполняли любой его приказ. Несмотря на свой весьма неказистый вид, волю он имел недюжинную и держал в страхе и слепом подчинении всю деревню. Люди боялись его по-разному. Одни испытывали просто иррациональный страх при одном только его виде, другие — боялись, потому что знали, что вся жизнь в деревне и благополучие ее жителей зависит исключительно только от этого человека. И он об этом знал, и знал, что люди в деревне об этом знают, и именно это придавало ему уверенности и чувство, что он здесь хозяин. И вот сейчас этого чувства не было. И виноват в этом был вот этот самый мужик, Сергеев Леонид Иванович, свалившийся на его голову как снежный ком. И ведь стоит ему только глазом моргнуть, и мужики деревенские мокрого места от гостя не оставят, а нельзя. Гостя этого ему сам Господин послал, не просто послал, а с наказом, чтобы любой его приказ исполнялся, как приказ самого Господина.

Господин в жизни Тимофея Ипатьевича Грязнова появился тридцать лет назад, когда молодой актер провинциального театра не на шутку увлекся модной в их кругу мистикой, гаданием на картах Таро и общением с духами. Вот во время одного из таких сеансов к нему и пришел Господин.

В тот вечер они собрались на даче одной молодой актрисы. Дача, конечно, была не ее, а родителей, старых актеров того же самого театра, в котором служили их дочь, Грязнов, и еще добрая половина собравшихся. Остальные были тоже представителями провинциальной богемы, художники и музыканты. Собралось человек десять молодых людей примерно одного возраста, одинаково сдвинутых на всевозможной мистике. Главной зачинщицей этих сборов была Аделаида — молодая художница, непризнанный гений, как водится, Дама не очень красивая, это если мягко, и потому в личной жизни несчастная. Сексуальная легкость бытия и неразборчивость в связях личному счастью не способствовали, а даже наоборот, лишь усугубляли проблему. В общем, самая благоприятная почва для мистики.

— Друзья мои, — торжественно начала Аделаида, когда вся компания уселась за большой круглый стол, стоящий посреди утонувшей в неверном свете свечей комнате, — мне привезли из Риги настоящую гадальную доску.

Аделаида торжественно извлекла из сумки деревянную доску размером с большую кухонную разделочную доску. На доске был нанесен русский алфавит, ряд цифр от 0 до 9 внизу, в правом верхнем углу было нарисовано солнце и слово "да", в левом — луна и слово "нет". Вслед за этим на стол легла еще одна доска, размером поменьше. Формой она напоминала остроконечный ромб, только один из острых углов его был направлен внутрь ромба. В трех остальных углах были высверлены большие отверстия, в которые вставлены деревянные шарики, с их помощью доска-указатель легко двигалась по гадальной доске.

— Это опросник, — провозгласила Аделаида, — когда мы вызовем духа, он, отвечая на наши вопросы, будет двигать опросник, указывая либо на "да", "нет", либо будет составлять предложения, указывая на буквы.

— А кого будем вызывать?

— Давайте вызовем Наполеона!

— А ты с ним по-французски говорить будешь?

— Хватит болтать, — одернула "расшалившихся детей" Аделаида, — доска у нас русская, поэтому вызывать будем кого-то русскоговорящего. Я предлагаю Толстого.

— А почему, например, не Гоголя?

— Гоголя вызывать не рекомендуют. У него скверный характер и черный юмор, можно беду накликать. Все, хватит болтать. Начинаем.

Все затаили дыхание, Аделаида закрыла глаза и положила руки на опросник. Посидев несколько минут, она вдруг понизившимся на октаву голосом завыла:

— Вызываем дух Льва Толстого! Вызываем дух Льва Толстого! Дух Льва Толстого, приди к нам!

Внезапно ее руки, лежащие на опроснике, задрожали мелкой, но весьма заметной дрожью, пламя свечей качнулось, родив ватагу причудливых теней, пробежавшую по стенам. По ногам присутствующих прошел холодный ветерок.

— Лев Николаевич, Вы здесь? — голос Аделаиды дрогнул от волнения и страха.

Опросник в ее руках дрогнул и поплыл в правый верхний угол.

— ДА. — Выдохнул кто-то из девушек.

— Мы можем задать Вам несколько вопросов?

— ДА.

— Ваше имение было в Болдино?

— Ты что, дура, — зашептал кто-то из присутствующих, — какое Болдино!

— Тихо, не мешай, — также шепотом ответила Аделаида. — Я должна проверить, вдруг это не Толстой, а какой-то вредоносный дух под него косит.

Между тем дощечка опросника поплыла в левый угол:

— НЕТ.

Грязнова, несмотря на весь его скептицизм, происходящее увлекало все больше и больше. Внезапно в его голове прозвучал голос:

— Ну что, интересно?

Грязнов даже подпрыгнул от неожиданности, чем вызвал не только недовольное шиканье от своих товарищей, но и предостережение в голове:

— Не дергайся и делай вид, что заинтересован происходящим на столе. А мне можешь отвечать мысленно. Надеюсь, ты в состоянии родить хоть одну связанную мысль. Или я зря теряю время?

— Кто ты? — наконец сформулировал он ответ.

— Зови меня Господин.

— Чей Господин?

— Твой, придурок. Друзей твоих. И вообще всего сущего.

— Вы Бог?

— Я Господин, и все, хватит об этом. Пока я морочу голову твоим друзьям, будь любезен, выслушай меня внимательно. Долго ты собираешься прозябать в этой провинции, гробить свой талант и использовать свой потенциал на десять процентов максимум?

— А что делать? Чтобы в столицу пробиться, одного таланта мало.

— А ты мне ответь сначала, тебе талант твой зачем дан? Чтобы славы мировой добиться или чтобы денег было не меряно?

— Конечно, чтобы денег, — мелькнула первая, "неправильная" мысль, которую Грязнов тут же скорректировал, — конечно, для славы.

— Себе-то не ври, я ведь все твои мысли насквозь вижу.

— Грязнов, ткнула его в бок соседка по столу, чего застыл, давай спрашивай, твоя очередь.

Он вдруг вспомнил, что сидит за столом и общается с духом Толстого. Грязнов обвел взглядом девять пар глаз, в нетерпении уставившихся на него, и выпалил:

— А каково это быть властителем дум?

— Ты что, дурак, — зашипела на него Аделаида, как он тебе ответит-то.

Однако дощечка начала свой неторопливый бег по доске.

— Т...Я...Ж...К...О... Тяжко.

— Тяжко, тяжко, — прошелестел возбужденный шепоток над столом, и внимание собравшихся тут же переключилось на соседа Грязнова справа.

— Давай, спрашивай, твоя очередь...

— Молодец, — вновь зазвучал голос в голове, — правильный вопрос задал. Ведь властвовать над умами — вот главная цель, подвигнувшая тебя на актерство. Она даже важнее, чем деньги. Только сцена дает тебе эту власть лишь на миг. Два часа спектакля, час-полтора после — и все впечатления улеглись, текучка засосала, и зритель вернулся в свою жизнь, забыв и о тебе, и о твоих мыслях.

— Не всегда ведь так.

— Конечно, какой-то след твой в его сознании останется, безусловно, но ведь это не власть.

— А что же Вы предлагаете?

— Есть один выход: спуститься со сцены в жизнь, в народ. Создать свой мир, где ты будешь и Царь, и Бог, и размеры этого мира не имеют значения. Главное, чтобы в этом мире жила твоя паства, единственным властителем душ которой станешь ты и только ты.

— Разве такое возможно?

— Конечно. Я помогу тебе в этом. Но ты должен делать все, что я скажу. В точности и беспрекословно.

— А зачем это Вам?

— Потому что я хочу быть властителем твоей души.

— Вы заберете мою душу!!!

— Только когда ты умрешь или если подведешь меня!

— Но ведь это сделка с дьяволом!!!

— Ну вот, то Богом называешь, то дьяволом. Ты не последователен. Это сделка с Господином. Ты мне — я тебе. Все честно.

— А я могу отказаться?

— А зачем, ты ведь уже согласился. Будь честен и не пытайся обманывать ни себя, ни меня, тем более.

— Да, Вы правы...

— И прекрати мне выкать. Отныне зови меня мой Господин и на ты.

— Хорошо, мой Господин.

— А теперь вставай и уходи отсюда, мне еще нужно наказать этих идиотов, посмевших вторгнуться в материи, для них не доступные и потому смертельно опасные.

Грязнов молча поднялся и ни с кем не попрощавшись, вышел из комнаты, покинул дачу и на последней электричке вернулся в город. По приказу Господина он уволился из театра, продал квартиру и вещи. Перед самым отъездом из города он получил посылку до востребования в почтовом отделении. Внутри коробки лежала старинная рукописная книга, написанная на неизвестном ему языке, и распятие размером с ладонь. Распятие оказалось весьма необычным, как, собственно, и книга. Дело в том, что крест не был похож ни на традиционный православный, ни на католический. Он представлял собой две скрещенные посередине перекладины в виде буквы "Х", на которых за руки и ноги была распята фигура человека. Голова его была гордо поднята, а с обратной стороны, на затылке, было приделано кольцо, через которое была продета массивная золотая цепь.

Первые комментарии к посылке он получил в ту же ночь:

— Посылку получил?

— Да, мой Господин, — это обращение теперь он произносил привычно легко, уже не испытывая первоначального затруднения.

— Крест этот надень на шею и никогда не снимай. А книгу береги как зеницу ока, это Евангелие от Марии. Я позднее объясню, как их использовать.

— Разве Мария писала Евангелие?

— Придет время, и это узнаешь.

Спустя неделю Грязнов навсегда уехал из этого города. Ни с кем из своей компании он за эту неделю так и не встретился. Только перед самым поездом, уже на вокзале, он вдруг нос к носу столкнулся с художником Вадиком Коровкиным, бывшим в тот вечер в их компании. Вадик славился на весь город своей шевелюрой. Он даже утверждал, что никогда в жизни не стриг волос. Врал, наверное, но волосы у него действительно были шикарными, на зависть местным модницам. Так вот, первое, что поразило Грязнова при встрече с Вадиком на вокзале, был огромный седой локон в его волосах.

— Здорово, Грязнов! Ты куда пропал? Тут у нас несчастье случилось! — затараторил он, не давая открыть рот собеседнику. — Сразу после твоего ухода, ну, там, на даче у Нельки, такое началось. Доска вдруг сама начала двигаться, без всяких вопросов, мы только читать успевали. Дух Толстого осерчал почему-то, начал нас ругать, дескать, как мы смеем беспокоить порядочных людей со своими дурацкими вопросами, зачем вообще полезли в тонкий мир, куда нам с нашим свинячьим рылом путь навеки заказан, и ждет, дескать, нас всех за это наказание лютое. После этих слов доска вдруг в воздух поднялась да как хрястнется об угол стола — и вдребезги. Вторая доска с алфавитом со стола слетела — и об зеркало. Оно вдрызг, доска тоже разбилась. Аделаида наша ни с того ни с сего как заорет благим матом, руками за голову схватилась, глаза вытаращила, а из них слезы кровавые потекли. Поорала немного и затихла.... Да... Четыре дня как схоронили. Врач потом сказал, что у нее резко внутричерепное давление поднялось, в мозгу все сосуды полопались. Нелька после этого в монастырь собралась, грехи замаливать, а у меня вот, — он провел рукой по седым волосам, — в ту ночь, глянь, какая фигня появилась. Повезло тебе Грязнов, вовремя ты свалил оттуда.