Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

— Оспа, государь!

Тут уж всем поплохело разом. И Борису, и Устинье, и патриарху заодно. Макарий за сердце взялся, едва на пол не упал, пришлось Борису его подхватывать, поддерживать.

А и то...

Как представил патриарх страшное — эпидемию, больных и умирающих, мертвых, которых хоронить не успевают, и костры, на которых их попросту жгут, чумных докторов в масках страшных, кои от дома к дому ходят, молебны напрасные в церквах, ходы крестные — живые вперемешку с умирающими, и мертвые падают под ноги идущим, а живые идут...

Бывало такое.

Не столь страшное, а все ж и города чуть не дочиста вымирали. И деревни... бывало! Макарий прошлый раз чудом спасся...

— Тихо-тихо, Владыка, обошлось же... — Устинья ему спину растирала, приговаривала что-то — и становилось Макарию легче. И правда, что это он? Обошлось же...

— Что там случилось, боярин?

Василий Репьев рассказывал, как докладывал, быстро и четко.

— Мои ребята троих татей отвезли, заперли в домике с ковчежцем. Тати его в тот же день и открыли, четыре дня тому как. Первый из татей на следующий день заболел, второй еще через день, сегодня третий свалился. Орал он, в дверь стучал, выбить ее пытался, лекаря просил, умолял. Говорил, что жар у них, что слабость и озноб, что тошнота и рвота... а у первого сыпь пошла.

Борис кивнул.

— Значит, вот что было там. Устя, могло ли такое быть?

Устинья лицо руками потерла, вспомнила. Монастырь чем и хорош, там много книг разных, и знаний в них тоже много.

— Да, государь. Давно это было, еще во времена государя Сокола, кочевники заморскую крепость осаждали. В войске их чума началась, тогда полководец приказал трупы чумные через стену перебрасывать, и в городе тоже чума началась. Так и победили они... *

*— 1346 год, хан Джанибек, осада Каффы. Прим. авт.

То, что Борис сказал, при женщинах не стоило бы произносить, но Устинье не до того было. Она бы и похуже сказала.

Смолчала. И без нее мужчинам плохо, чего уж добивать-то? И так сейчас все бледные, понимают, что рядом просвистело...

Высказался государь, на боярина Репьева посмотрел, на Макария.

— Василий Никитич, ты скажи людям своим, пусть еще дня три послушают, что тати орать будут.

— Так, государь. А потом?

— А потом им смолу привезут, масло земляное. Обольют они домик, да и подожгут с четырех концов. И проследят, чтобы не выбрался никто.

Патриарх о мощах заикнуться и не подумал. Пропадом бы они пропали, те мощи, вместе со всей иноземщиной паршивой!

Повернулся к Устинье, поклонился земно.

— Благодарствую, государыня. Уберегла нас от беды лютой, нещадной.

Устя в ответ поклонилась.

— Благодарствую, Владыка, прислушался ты к словам моим, а ведь кто другой и посмеялся бы, и по-своему сделал. Вы все Россу от ужаса спасли, вам честь и хвала.

Переглянулись, улыбнулись каждый своим мыслям, Макарий бороду огладил.

— Промолчу я о крови твоей, государыня, не во зло она дана тебе.

Устинья едва не фыркнула насмешливо, спохватилась и тоже промолчала. Так-то оно и проще, и спокойнее будет.

* * *

Яшка Слепень валялся, головы поднять не мог, жар такой был, что сказать страшно, сам он и шевельнуться уже не пытался. Да и ребята рядом горели в лихоманке, метались, Яшка уж все проклятия собрал на голову государя и боярина Репьева.

О тех людях, которых сам убивал да грабил, не вспоминал он, и о семьях, которые лишал возможности выжить, последнее отнимая, и о детях... нет, не задумывался.

Себя жалел, о себе плакался... свалила его эта хвороба! А ведь мог бы, мог удрать... а вот лежал, и цепи весили — не поднять, и боль тело ломала...

Что с ним?

Да кто ж его знает?

Яшка то впадал в забытье, то выныривал из него... он и сам бы не протянул долго, но... Борису было страшно. И патриарху, и стрельцам, а потому...

Шорох, с которым домик хворостом обкладывали, да маслом поливали, Яшка не услышал. Приказы его в чувство не привели.

А вот когда огонь полыхнул, да пламя до тела его добралось беспомощного — Яшка в себя и пришел от боли нечеловеческой. На несколько минут, считай...

Вой такой послышался, что стрельцы от пожарища шарахнулись, а все ж не заколебались, никто спасать гибнущих не полез.

Тати это, и больные... ты его вытащишь, да и сам заболеешь, и заразу домой принесешь... нет уж! Кому татя кровавого больше родных своих жалко, тот пусть и лезет его спасать, а стрельцы и не шелохнулись.

Долго они ждали, покамест костер прогорел, потом еще раз пожарище прожгли, солью засыпали... сами в лесу на десять дней остались, да Бог милостив — не заболел никто.

Повезло...

* * *

— Не помогло средство!

Любава глазами сверкала не хуже тигрицы дикой, по комнате металась, хорошо еще — хвоста не было, все бы посшибала.

Ведьма за ней наблюдала спокойно, рассудительно.

— Не помогло. А чего ты хочешь-то?

— Сестричка, милая, наведи на Борьку порчу?! А?!

— Убить уж не хочешь его?!

— Хочу, да не сразу! Сделай так, чтобы помучился он, чтобы плохо ему пришлось, чтобы смерти он порадовался... видеть его рыло счастливое не могу! И жена его, гадина такая, ходит по палатам, аж светится, ровно ей туда свечку засунули... НЕНАВИЖУ!!!

Сара подумала пару минут.

Порчу навести — дело нехитрое, более того, самое ведьминское, ей и стараться сильно не придется. А скоро уж и Федор на трон сядет, там и Саре спокойно при нем будет, чай, не обидит он тетушку любимую?

— Хорошо, сестрица, сегодня же все сделаю.

— Сделай, пожалуйста! А я уж за благодарностью не постою, сама знаешь.

— Может, подождем с порчей, покамест с Феденькой не решится?

— Нет! Сделай сейчас, пожалуйста! Сил сдерживаться нет, все горит внутри, надеялась я, что они помрут, а когда не получилось... злости своей боюсь! Сара, пожалуйста!!!

Сара Беккер только кивнула.

Ладно уж, это понимала она, это бывает. От матери им кровь досталась горячая, злая, сильная, только вот Сара-то и дар получила, а у Любавы — что там дара? Крохи горькие, а злобы втрое от Сариной.

И верно, тяжко ей будет себя сдержать... ладно!

— Этой ночью все сделаю, слово даю.

Любава оскалилась довольно... все, Борька, от такого тебя никто не спасет! И девку твою... обоих со света сживу, оба вы передо мной виноваты! И когда б увидел обеих баб кто чужой — сказал бы две ведьмы старых. А может, так оно и верно было, выглянула сущность из-под маски, зубы оскалила, так и оказалось — ведьмы, гадины!

Увидел бы их Эваринол — и точно б в своем мнении уверился, от таких и беды все, и горести...

Ведьма — одно слово. Чернокнижницы.

Глава 3

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой

Что поменялось?

Вспоминаю жизнь свою черную, понимаю — не было там такого. И Истермана никто не отправлял никуда, или кого другого отправляли?

И ковчежец этот, с мощами кровавыми (были там вообще те мощи, или не клали их, только чумные кости?) не привозили на Ладогу.

И болезни не было.

Что было?

Да спокойно я замуж вышла, около года с мужем прожила, потом Бориса убили... что тому предшествовало?

А бунт. Небольшой, я уж не помню, из-за чего он случился. Борис бы как раз его усмирил, да не успел, ну и выкрикнули царем Федора.

Потом год прошел, затяжелела я, да быстро ребенка потеряла. Марина... могла она к тому причастна быть? Еще как могла. Только вот ламию к тому времени убрали уж из столицы. Разве что вернулась она, но вряд ли. Может, позднее, когда Любава умерла? Вот это более правдивым кажется, а тогда-то ламии рядом не было.

Значит...

Ведьму надобно в другом месте искать. Тогда не могла я сложить единую картину, знаний не было, сейчас осторожно кусочки друг к другу прикладываю, и проявляется мозаика. Жуткая, да уж какая есть, другой не дала мне Жива-матушка.

Сравнивая — в той жизни для Федора не просто источник силы получили, а еще и женщину, которая от него ребенка может и зачать, и выносить, и даже родить. За то и Илюшка пострадал, не сомневаюсь. Марьюшка в жизни той и сама могла помереть, от тоски, от боли душевной — нежная она, ласковая, добрая. Это ламии вина, уехала она, вот и Илюшке поплохело, аркан натянулся, душило его, куда уж тут на жену внимание обращать, вздохнуть бы. А Маше много ли надобно? Не восстановилось здоровье ее после первых родов, да еще крики были в доме родительском, переживания — это все сказывается, вот и не выдержала, бедняжка. Это с бабами и без всякого ведьмовства случается, губит нас безразличие бездушное, губит пуще яда и клинка вострого.

А вот смерть Илюшкина точно на совести ведьмы, ему помирать не с чего было. Не думаю я, что Марина после смерти своей мнимой, обратно на Ладогу прибежала, а на расстоянии она б Илью не выпила, нет у них такой силы.

Значит, кто-то другой постарался.

И тут тоже долго думать не приходится, чтобы мне ребенка от Федьки зачать, надобно жертву принести было, да не простую, а родственную. Чтобы общая кровь у этой жертвы была с ребенком моим. Своих родных Любава, понятно, не отдала бы, да и сколько тех родных у нее, только мои остались. Вот...

Илья той жертвой и стал?

Не сомневаюсь даже.

Только вот ребеночка я как зачала, так и скинула. То ли сил не хватило ЭТО выносить, то ли Федор еще... а ведь и верно! Пыталась Любава его услать куда подальше на время беременности моей, так он обратно тянулся, ровно медом ему было намазано. Вот перерасход сил и получился?

Очень даже легко могло быть такое. Не хватило меня на двоих клопов кровососущих. Нельзя так о малыше своем? А ничего, что зачат он был через смертный кровавый ритуал, что родился б... не знаю, каким бы он родился, но уж точно ничего хорошего бы не было. Кто не верит, на Федора посмотреть достаточно. Царица хоть на человека похожа, а Федька...

Ох, лучше и не думать, ЧТО я скинула, даже сейчас голова кружиться начинает, жуть накатывает.

А потом... а вот потом же и была эпидемия! Спустя некоторое время! И после нее и рощи вырубать начали, и крикнул кто-то, что это волхвы заразу переносят, хотя они помочь старались, и... ежели о моей семье говорить, прабабушка тоже ведь тогда... ох, не знала я, от болезни она умерла, или еще как помогли? А могли ведь!

Получается, планы этой нечисти я порушила и с места сдвинула?

Тогда понять надобно, что изменилось.

Первое: тогда у Бориса Марина была, она б не рОдила, а сейчас я у него. А я ему и десятерых рожу спокойно, и выживут они...

Второе: в той жизни на мне был женат Федор, из меня силу сосал, а сейчас на Аксинье. А сестру я тоже знаю, в ней силы — десятая от моей часть, и та не пробужденная. Ее не хватит надолго, надобно кого другого искать, а уж про беременность и не думать лучше.

Или?

А ежели Аксинью не пожалеть? До донышка выпить? Будет у Федора и наследник желанный, и свобода? Может на такое пойти Любава?

Глупый вопрос, ненадобный, свекровка моя ради чадушка своего не то, что девчонку несчастную — десяток королей заморских приговорит, сама ручки замарать не побрезгует. Странно, но любит она сына, хоть и уверена я была, что ведьмы любить не умеют.

Вот и получается, что в той жизни выигрыш у них был, и во времени, и в силах, а в этой уже я у них много чего забрала, приходится им и спешить, и ошибки делать глупые. Тогда они заразу эту использовали, чтобы волхвов подставить да уничтожить, а сейчас с ее помощью хотели от Бориса избавиться, когда повезет, а не повезет, так хоть эпидемию начать, да бунт!

Сволочи!

На все им плевать, иноземцам поганым, на детей, на женщин, на вымершие деревни и города, на муки людские.... Да мы не люди для них! Мы для них... читывала я книгу в библиотеке, так там сказано было, что человек — это ресурс. Его использовать надобно, и каждого к своему месту. *

*— если что, к тому времени и Макиавелли в литературе уже отметился, а уж про философов я вообще молчу, у них и не такое найти можно, прим. авт.

Вот и мы для них такое... использовать нас надобно. А людьми считать, себе равными — нет, ни к чему. Перетравить половину, чтобы на них оставшиеся работали? И не задумаются даже, порадуются, руки потирать будут, так же проще! В любой войне, в любой эпидемии лучшие гибнут, самые сильные, самые стойкие, те, кто другим помочь старается, а оставшихся и подмять легче.

Ладно, не стану я сейчас гневаться, ни к чему. Лучше я замыслы их поганые разрушу, это им хуже смерти лютой будет. Дальше думать надобно... что сейчас им выгодно? Когда эпидемии не будет?

Не будет смуты, бунта не поднять...

А просто все.

Бориса убирать надобно. Тогда и меня они подмять смогут, считай, без защиты я останусь... ладно, не так дело обстоит, да им про то неведомо! И про Добряну не знают они, и про бабушку, а уж про Божедара и вообще молчать стоит.

И когда подумать...

Добряна уже рассказала, да и сама б я догадалась, когда подумала.

Мы с Аксиньей крови общей, ежели меня убить, не ножом в грудь, а правильно, через ритуал черный, мои силы ей перелить получится. Тогда она и ребенка выносит, и Федора какое-то время потерпит... ей еще, конечно, мою кровь пить можно, или я должна с ней добровольно силой делиться, но это уж вовсе никак не сделать.

Сама Аксинья, может, и пошла б на такое, а я? Чем меня заставить, чем принудить?

Илью они убить собираются, кто остается? Родители? Машенька? Сама Аксинья?

Таким меня не взять. Родителей отослала я, да и Машеньку тоже, их еще привезти надо будет, а ведьмам некогда, у них уж земля под ногами горит. Не спустит Боря выходку с мощами никому, дайте только время...

Значит, выход у них только один. Убирать Бореньку, и меня почти сразу же... скажем, в монастырь я поехала, а по дороге тати напали — что уж, тропинка протоптана, считай.

Не отойду я от мужа!

Шага не сделаю, рядом буду, оберегать его буду, пуще собаки!

Никому его тронуть не дам, знать бы, что поняла все правильно. Но кажется мне, что это не все еще. Должно быть что-то и на самый крайний случай. А вот что именно?

Жива-матушка, что ж я дурой-то такой была! Все видела, а не смотрела, не приглядывалась, половины не понимала... сейчас бы хоть справиться!

Одно точно знаю я.

Лучше в воду головой, чем в руки к Федору хоть на минуту! Или к Михайле! Жива-матушка, когда все плохо повернется, дай возможность себя убить раньше, не вынесу я этих мразей второй-то раз! Или их убить...

* * *

Сара из клетки голубя белого достала, крылья ему замотала. Так-то, а то еще начнет биться, дергаться... на алтаре все уж готово было. Одно движение ножом — кровь на алтарь полилась, потом птичье сердце упало. Сара медленно заговорила, негромко, отчетливо.

— Как кровь живая льется, как сердце живое бьется, так и твоя кровь свернется, Борис Иоаннович...

Вроде и не страшная это порча, не смертельная, а кровь по жилам двигаться куда как хуже будет, и человек страдать начнет, хворать... с таким-то жизни не порадуешься...

Слово за слово, все движения отточены, щепотка праха могильного в огонь полетела... вот сейчас уже... напряглась ведьма.