#20 восьмая

— Вы... вы... — ахает она.

— Тихо. Пей лучше! — Я смеюсь, надавливаю пальцем на ямочку, что вызывает на атласной спине Ларионовой миллион мурашек, после чего аккуратно заливаю в рот Лены остатки того коктейля, который стоило бы назвать не 'мартини' с соком, а 'одна из самых гадких проделок Алексея Андреева'.

— Я... мне же пить нельзя, — кашляет Ларионова.

— Правда? — фальшиво соболезную я. Ларионова чуть ли не падает. — Ах, какая неприятность, — продолжаю я, поглаживая её спинку. — Бармен, видимо, что-то не так понял. Я-то просил один стакан с чистым соком для тебя. А что, тебе действительно пить нельзя?

Ларионова с убитым видом кивает. Аверина уставилась на неё, потом на меня. Со стуком отставила бокалы на поднос подлетевшего к ней официанта и уперла руки в боки.

— Алексей, ты что задумал? — шипит этот питерский аргус в юбке.

— Ничего, ничего. Мне надо на свежий воздух, — шепчет моя жертва в шифоне.

— Лен, я с тобой! — Аверина кидает на меня выразительный взгляд ('ну и сволочь ты, Лёша!') и помогает Ларионовой пройти к выходу. Краем глаз замечаю, что с ними увязывается и та, рыжая.

А теперь последняя комбинация — самая наглая и абсолютно честная. Я иду к Кристенссену, кивком головы отзываю его в сторону. Ошарашенный моим панибратством, Кристоф невольно делает шаг ко мне. Потом соображает, что вообще-то хозяин тут он, — и окаменевает.

— У меня неприятности, — пока Кристоф не пришёл в себя, быстро говорю я. — Во-первых, здесь Аверина. Уж не знаю, кто придумал пригласить Светлану Юрьевну на эту конференцию, — я ехидно гляжу на Кристофа, — но лично у меня нет полной уверенности, что она правильно поняла наш с ней разговор относительно окончания нашей истории... В общем, скандал не уместен, и я бы предпочёл уйти сейчас, исчезнув тихо и быстро. Вы как, не будете возражать? — Кристоф теряет дар речи и превращается в айсберг. — Во-вторых, — штурмом беру я эту ледяную горку, — у меня проблемы с вашей Ларионовой. Я решил за ней поухаживать, как вы и просили: всучил ей бокал с 'мартини' и соком. А она, не разобравшись, выпила. А оказалось, ей пить нельзя. Так что сейчас Ларионова на улице, и, по-моему, ей очень плохо. Собственно, вот и мой предлог, чтобы уйти отсюда, потому что теперь Ларионову надо в гостиницу отвезти, и, если что — пригласить ей врача. Остаётся вопрос, как убрать Аверину, которая может потащиться следом за мной? — У Кристенссена мелко дрожит левое веко. — Идиотская история, — фальшиво соглашаюсь я, — впрочем, могу остаться и посмотреть, чем всё это закончится.

— Скажи этой... Светлане, что я жду её здесь. Скажи, я хочу поговорить с ней. Прямо сейчас скажи, — шелестит Кристенссен. — Мне нужна фирма 'Ирбис'. Ты нужен Магде. Всё, ступай. Делай.

Если бы не серьёзность ситуации, я бы расхохотался. Я, трус, лгун и враль, впервые сказал правду, а Кристоф сам снял штаны и наклонился. Исчез мой вечный палач. Спёкся мой гениальный мучитель. И я, глядя в глаза Кристофу, искренне говорю:

— Что ж, спасибо за доверие. Да, а что передать Магде? Сегодня я собирался к ней в Брондбю. Вы возражать не будете?

Кристоф смотрит на меня. Шевелит пальцами:

— Передай, что я очень её люблю. А ещё — мои пожелания вам обоим прекрасно провести вечер.

Пожимаю Кристофу руку, последний раз обвожу глазами зал 'Krebsegaarden'. Вот мои личные декорации kungelei, схватки двух бульдогов под ковром — безупречно разыгранная пьеса для той, кто никогда не узнает, почему я пошёл на это. Кивнул всем. Извинился за то, что был здесь всего десять минут. Покровительственно похлопал по плечу Дениса, бросившегося ко мне с визиткой. Заглянул в гардероб, прихватил с вешалки единственный серый жакет, вышел на улицу. Углядел у фонарного столба несчастную Ларионову, подпрыгивающую возле неё Аверину и стоявшую рядом Савельеву. Подошёл к этой троице, набросил жакет на плечи мелко дрожащей Лене:

— Твоё?

Ларионова кивнула и вцепилась в рукава куртки.

— Лёш, что происходит? — отгоняя взглядом рыжую, очень тихо и очень зло прошипела Аверина. Но Савельева никуда не ушла. Стоит, оттопырив нижнюю губу, уши поставила домиком и донимает меня этим своим неприятным и неприязненным взглядом.

— Извините, а мы не могли бы поговорить без вас? — спросил я у неё уже без всяких экивоков на вежливость. Савельева вспыхнула, отошла, но продолжила мазать по мне глазами.

— Лёш, это грубо, — прищуривается Аверина.

— Ты по поводу этой рыжей?

— Нет, я по поводу Лены. Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Потому что если ей действительно нельзя пить, а ты...

— Свет, во-первых, я не люблю подобных замечаний, отпущенных в мой адрес. Во-вторых, я сейчас отвезу в гостиницу твою Ларионову, и, если ей действительно так плохо, то первым делом отправлю к ней врача по своей личной страховке. И в-третьих, ты сейчас пойдешь к Кристофу, потому что он ждет тебя.

У Светы испуганно округляются глаза:

— Лёш, а зачем я ему?

— А я знаю? Да не бойся ты, иди, — подталкиваю Свету в сторону ресторана. — Да, и позволь мне дать тебе один совет. Постарайся обворожить Кристофа. У тебя получится.

— Откуда ты знаешь? — ворчит Аверина.

— А у меня опыт был, — поддразнил я её. На лице моей 'экс' моментально расцветает улыбка, когда-то меня пленившая.

— Вот прямо так, да? — заговорщицки шепчет Света.

— Вот прям так, да, — киваю я. — Всё, не трать время, иди.

Аверина послушно упархивает в ресторан. Савельева остается стоять и на меня пялиться.

'Ей-то что надо? А, плевать... Она-то мне что сделает?'

Подозвал такси, усадил Ларионову на заднее сидение. Сам сел рядом:

— 'Марриотт', Эресунн.

Ларионова пытается сфокусировать на мне взгляд.

— Мы... что мы делаем? — с трудом выговаривает она.

— Ничего. Я везу тебя в гостиницу. Тебе очень плохо?

— Н-нет. Только голова кружится.

— Тогда пока просто посиди и подыши в окошко. Хорошо?

— А п-потом?

— А потом будет литр кофе для тебя и разговор по душам для меня. Это -всё.

'К сожалению...'

Ларионова послушно кивает и подставляет лицо струям воздуха, льющимся из приоткрытого для неё окна. Я откидываюсь на сидении. Закрыл глаза, прижал к подголовнику ноющий затылок.

'Как же я устал, — думаю я, — как же мне надоело подбирать к тебе ключи, пробивать стены, искать подходы, а в итоге корчить из себя спасителя. Трахнуть бы тебя сначала, а потом разговаривать с тобой по итогам нашего раза. Но шантаж — это подло, а фальшивый оргазм в благодарность — это вообще не для меня'.

— Ик. А мне нравится в Дании!

Открываю глаза и медленно поворачиваюсь к Лене. Оказалось, Ларионова успела вцепиться в кресло водителя, подвернуть под себя ногу на двенадцатисантиметровом каблуке и прижать нос к окошку.

— Лен, что, прости? — рискнул переспросить я.

— Я грю, мне нра-нравится в Дании... У-ух, башня. Нет, их там две. Ра-ратуши. Или ратуши?.. Я про ик-них читала, — Ларионова захихикала. Пока я приходил в себя от этой новой Лены, она отцепилась от сидения, и, потеряв равновесие, завалилась на меня. Заливаясь жизнерадостным смехом, схватила меня за руку и, едва не вырвав мне из предплечья сустав, потянула меня к окошку:

— Да п-смотри ты сам. Ик! Ну что ты сидишь, как бука?

Я моргнул. Перехватил в зеркало заднего вида такой же озадаченный взгляд водителя, не выдержал — и расхохотался. Жаль, конечно, что я подпоил её, но датая Лена — нечто. Сидит, таращится в окно, неунывающе улыбается, что-то безмятежно напевает себе под нос и поглаживает мою руку. Она была нереально забавной и трогательной в этой своей непосредственности. Спрятав улыбку (облокотился на спинку сидения и прижал к губам пальцы), стал ждать, чем это закончится. И Ларионова не подвела: продолжение последовало.

— Ты-ик не думай, — она сурово сдвинула брови, — я — ик! — видела твоё выступление на конференции. Супер ты выступаешь... А лопата откуда-ик?

— Лопата? А в гостинице отобрал. У дворника.

— А-а. Ну, тогда ты ваще молодец, — уважительно говорит Ларионова и облокачивается о моё колено. — Жаль только, что ты, Лёха — бабник. Ик!

Пауза.

— Что? — ахнул я.

— Ну, ты же ба-абник, Лёша, — терпеливо объясняет мне Лена, — а я та-таких не люблю. И мой Макс это знает...

— Так, стоп. К чёрту твоего архитектора. — Я тру лоб, пытаясь осмыслить сказанное. — Ты... ты так меня называла?

— И-гы. Гы. Ик.

— Спасибо, — мрачно киваю я.

— А ска-ажи, — Лена заговорщицки подмигивает мне, — а я тебе очень нравлюсь?

— Не поверишь — безумно, — отвечаю я, ещё переваривая 'бабника'.

— Че-честно? — радуется Лена.

— Честно. Особенно, когда выпьешь. А теперь сядь ровно и отпусти мою ногу.

— Я вообще не пью-ик! — возмущается она. — Это ты подпоил меня.

— Да ладно, там было-то всего ничего... Лен, скажи, тебе очень плохо, раз ты несёшь такое? Завтра ведь от стыда сгоришь.

— Не-а, — улыбается Лена. — Я тебя больше не б-боюсь. Я — чертополох!

В безумстве пьяных всегда есть логика и одна исключительная мысль, рожденная ещё в трезвой, не одурманенной алкоголем, голове. Главное, уметь эту мысль вытащить.

— А почему чертополох? — заинтересовался я.

— Ну какой же ты тупой! — обижается Лена. — Вот ты-ик когда родился?

— Третьего марта, — помедлив, отвечаю, — а что?

— Вот. Значит, ты, ик, Рыбы. По гороскопу. — И радостная Ларионова хлопает меня по лбу, чуть не выбив мне глаз.

— Лен, осторожней!

А она смеётся:

— 'Буду нем, как Рыбы'. Теперь ясно, пчму у тебя такие глаза.

— Какие 'такие'? — Трижды пожалев, что вообще затеял этот разговор, я пытаюсь усадить её ровно.

— Ну, та-такие, п-прозрачные. Как вода. А я чертополох. Я родилась в ноябре. Я — Скорпион. Настоящий! — и Ларионова делает страшные глаза. — Понимаешь теперь, почему нас тянет друг к другу?

— Что?

— Тихо! Щас я тебе всё покажу. — И Ларионова, очертя пьяной головой полный круг, бросается мне на шею.

— Лен... Лена...

— Тихо!. Открой рот, — весело требует Ларионова.

— Лен... да ё ты моё... Лен!.. Лена...

Но Ларионова, хохоча, ловко просовывает мне в рот кончик языка со вкусом 'мартини'. После краткой битвы за её нравственность и свои принципы, наплевал на всё и позволил ей делать то, что ей самой хочется. И Ларионова начинает упоённо целоваться со мной. Нацеловавшись вдоволь, удовлетворённо вздохнула, сползла по сидению вниз и по-свойски устроила свою взлохмаченную голову мне на плечо.

— Ты мне п-правда нра-нравишься, — тоскливо шепчет она, — очень нравишься. Очень. Но у меня Макс есть. И изменять я ему не бу-ду. Потому что это — неправильно. Ик...

Поражённый, смотрю на неё. А она закрывает глазки и со вдохом устраивается у меня на груди. Хотел от неё отодвинуться, но вместо этого вздохнул и накрыл ладонью её разведённые ноги, пряча голые коленки от нескромного взгляда таксиста.

— Ты что? — Лена всхлипнула.

— Ничего, — я осторожно обнял её. — Ты молодец, Ларионова. И ты всё правильно сделала... А теперь просто спи.

Полчаса спустя, побывав во всех пробках, подъезжаем к гостинице. Передал водителю плату за проезд, вышел из машины. Открыл дверцу, наклонился, чтобы взять Лену на руки — и увидел два злых, упёртых в меня черных зрачка.

— Лен? — недоверчиво зову я её. — Лен, ты что это?

— Ты... вы что себе позволяете? — шипит Ларионова. — Вы, здесь, со мной, в машине... вы же меня целовали!

— Вообще-то ты первой начала, — справедливо замечаю я и протягиваю ей руку. — Пойдём, я тебя в номер провожу.

— Никуда я вами не пойду! — Ларионова запахивается в жакет и воинственно кладёт ногу на ногу. А я понимаю, что над нашим коротким перемирием пролетела птица обломинго.

— Лен, — оглядываюсь вокруг, — не устраивай мне сцен.

— Повторяю. Я. С вами. Никуда. Не пойду. Ик... Ой, мамочки! — Ларионова испуганно прикрывает ладонью рот и заливается краской.

— Лен, — вздыхаю я, — я очень устал. Ты поддатая. Я...

— Я уже трезвая! — надменно сообщает Лена.

— Ну, хорошо. Ты уже трезвая, — послушно киваю я. — Но здесь везде — тротуарная плитка. Не правильно поставишь свой каблук, и привет. А для нерезидентов медицина в Дании стоит очень дорого. Ну, подумай, зачем нам всё это? Ну давай, будь паинькой — хотя бы ради разнообразия. Пошли в гостиницу. Ты проспишься. Я отдохну. А утром мы поговорим уже на свежую голову, потому что есть одно важное дело, и я...

— А у меня тоже есть одно важное дело. Во-первых, спасибо за бесплатный проезд. А, во-вторых, до свидания.

'Ах ты...' Наплевав на манеры, сдёрнул её с сидения. Поставил на ноги, встряхнул, упёрся взглядом в её кошачьи глаза, злые и трусливые:

— Значит так, Ларионова, непредсказуемая ты моя, послушай меня внимательно. Я увез тебя в гостиницу, потому что ... короче, я дурака свалял, когда решил подпоить тебя. Но я никак не рассчитывал, что тебе так вштырит от пятидесяти грамм 'мартини'. И поэтому завтра я ещё раз перед тобой извинюсь, а потом ты меня выслушаешь. А сейчас всё, о чём я тебя прошу — это взять меня под руку и позволить мне проводить тебя в твой номер. Это — всё.

Пока Ларионова хлопала ресницами, завёл её на крыльцо. Лена что-то бормочет, но ногами двигает. Мы попадаем в зону ресепшен. А перед нами возникает датская консьержка.

— God aften, — с чарующей вежливостью здоровается мисс 'Услужливость'.

— God aften, — отвечаю я. Ларионова молчит. — Лен, скажи тёте здравствуй. — Я улыбаюсь и дёргаю Лену за руку. И Ларионова вместо того, что ответить консьержке простейшее датское: 'God aften' или, на худой конец, универсальное английское 'hello', медовым голосом поёт на чистом датском языке:

— God aften. Hvor er de toiletter? ('Здравствуйте, а где тут дамская комната?')

'Та-ак... Сиротина меня всё-таки 'сделала'. А что касается Ларионовой, то...' И тут я замечаю, что консьержка показывает рукой в холл, типа, девочкам направо, и Ларионова начинает пятиться от меня в сторону туалета. Перехватываю её за талию:

— Лен, ты далеко на каблуках собралась? Там вообще-то лестница.

— Не ваше дело, — дерзит она.

'Ах так?'

— Лен, ты хочешь писать или сбежать от меня? Говорю тебе: лестница там. Высокая. Не боишься свернуть себе шею на таких каблуках?

— А это-ик, — задыхается Лена, — это вообще ик-грубо! Вы, кстати, вести себя не умеете!

— Кто, я? — Вот теперь я точно злюсь. Вернее, не злюсь, а чувствую себя мальчишкой и идиотом, которого отчитывает ещё пять минут назад провоцировавшая меня девчонка. — Лен, полегче. Выражения выбирай, я не твой Макс. И не твои мальчики.

Ларионова растерянно хлопает глазами:

— А откуда вы про Макса узнали?

— А ты мне в такси про него рассказывала. Все уши прожужжала. А теперь мой вопрос: какой у тебя номер?

— Одноместный, — огрызается она. Я даже глаза сузил.

— Одноместный? А знаешь, мне подойдет ... Я тебя спрашиваю, цифры какие?

— Не скажу.

— Ах, не скажешь? — Ларионова молчит. — Не скажешь, ну и не надо. — Я поворачиваюсь к консьержке. — Будьте любезны ключи от моего бизнес-сьюта. — Эту фразу я произношу по-немецки. Ларионова моментально настраивает свои уши-локаторы. 'Так она и немецкий знает?' Про причины вранья Сиротиной, защищающей свой периметр, мне, впрочем, уже всё понятно, а вот Ларионова, оказывается, девочка с двойным дном. Мало того, что в Каструп преспокойно прослушала весь наш диалог с Магдой, так ещё и сделала выводы обо мне. Причём, самые нелестные выводы. Отсюда и наигранное безразличие, и виляние задницей перед походом на Строгет, и шуточки про музей эротики. И сопротивление на конференции, и даже последующий заговор в ресторане. Нет слов. Интересно, а в такси тогда что было? Завлекательная сцена, разыгранная для меня, бабника? Я сверлю её глазами. Ларионова вздрагивает и пищит: