Цветик

-К унучке приехав!

-Вечером жду тебя с тезкой у себя, часов в шесть! Сейчас надо проверку закончить, жду. Не прощаюсь!-ещё раз обняв деда, Редькин, улыбаясь и сияя, пошел дальше, дед же только сейчас вспомнил про свою авоську.

-Дедушка, возьмите! — протянул её какой-то парнишка, — Дедушка, а вы можете к нам в школу прийти завтра? Вы ж с самим Редькиным воевали! Пожалуйста, мы вас будем ждать!

-Я, малец, деревенский мужик, говорить-то и не умею, яак надо.

-А Вы как умеете, нам всё интересно будет.

-Я с Иваном Редькиным посоветуюсь, яак он скажеть!

Дома дед рассуждал:

-Вот ведь как бывает, я думал, Ваньки нет... а он, эх, как хорошо! Я ж у сорок четвертом, у декабре яго на спине тащил, боялся, не успею, у медсанбате сестричка головой качала — 'вряд ли выживеть'. Мне ж 'За отвагу' за Ваньку вручили — вытащил раненого командира, там жеж головы поднять нельзя было...

-Бать, я знал, что в честь твоего командира назван, а он такой мужик, видно, что настоящий!

В городе новость, что Редькин встретил фронтового друга, который спас его, распространилась в одно мгновенье, и пришедшая с работы Алька, удивленно сказала:

-Надо же, через тридцать шесть лет Егорыч однополчанина встретил, вот бы глянуть на него!

Дядюшка засмеялся:

-Смотри, вот сидит!

-Дедуль, ты?

-Я, Алька, я!

Редькин и дед засиделись далеко за полночь. Сначала деда и сына встретила вся многочисленная редькинская семья. Дед даже растерялся от такого внимания и изъявления благодарностей за своего Егорыча. Постепенно все разошлись, оставив фронтовиков наедине, которые долго-долго вспоминали, много курили и тяжело вздыхали, поминая погибших.

Дед закинул удочку:

-Вань, ты ж хозяин всего раёну?

-Ну примерно так!

-А унучечка моя, как я слыхав от людей, хорошая дивчина? Так подмогни жеж ей, вон, у тебя стройка какая начнется, ей бы хоть маленькую комнатенку, но свою, мальчишка-то растёть.

-Не переживай, Панас (Панас так звали деда на родине, так на это имя он и отзывался, редко вспоминая, что Афанасий), ты меня знаешь, своими молодыми специалистами мы дорожим, и в планах есть квартиры для них. Надеюсь, в следующем году приедешь к внучке на новоселье?

-Если жив буду, Вань.

-Ты у нас самый старый был, мы-то все двадцатилетние пацаны считали тебя глубоким стариканом — сорок три или четыре тебе было?

-Сорок чатыри, а вот уже восемь десятков через два месяца стукнеть.-

-А мы над тобой хихикали, хотя Лёшку-то именно твоя осмотрительность уберегла, помнишь, как он, желторотый все норовил из окопа выглянуть, а ты его за штаны успел стянуть?

-Эге ж, он потом от всего шарахался, когда понЯл, что пуля рядом была...

-Давай так договоримся: будем живы, на следующий год, на Победу соберу всех — Михнева, Буряка, Алёшку Сиротина, Егорыча, Витька Соболева, и ты обязательно приезжай, а? Сиротина совсем не узнаешь-такая махина выросла из мелкого щуплого пацана.

-Я, Вань, доживу, точно, это ж надо было к унучке приехать, штобы тебя устретить, живога! Я, Ванька, встрепенулся сильно, наших поглядеть — обнять, ох как хочу, да и праунук у меня, ох и парнишка, зовёть меня — Де!

Редькин одобрил поход в школу, пришел с ним сам, и в полном спортзале они с дедом долго рассказывали о фронтовых буднях, не касаясь тяжелых боёв. Когда же бойкий старшеклассник спросил про бои, дед, помолчав, сказал:

-Не приведи, Господи, кому-то испытывать такое, худой мир, он лучше!

Отпраздновали годик Мишутки, приехали Алькины орлы, дед и Андрюха мгновенно подружились, сидели, негромко разговаривая и получая удовольствие от общения.

Мишутка же пытался выговорить имена всех, к нему пристали Петька и Гешка:

-Минька, скажи — Петя! — Минька говорил — Пе!, Геша!-Ге! Андрюха!— молчание, Андрей!— тишина... и потом звонкое: — Дей! Дей подорвался к мелкому и начал его тискать, Мишук заливался смехом, дед же одобрительно кивал головой.

Под вечер провожали их с дядюшкой большой компанией, пришел и Редькин с женой и внуками. Все расцеловались с дедом, Алька всплакнула, дед тоже прослезился:

-Приеду! Унучка, точно, ждать-то будешь?

-Мы с Серегой богаче на деда и дядюшку стали, всегда будем вам рады!(Забегая вперед — дед дожил до девяноста семи лет, последние пять доживал у Альки и ругалась на него Алька только из-за кирзовых сапог и постоянного курения!)

И навалились заботы и проблемы, город заметно похорошел, убрали весь мусор на задворках, заделали глубокие ямы на дорогах, окосили всю траву, опилили деревья, покрасили бордюры — жители, посмеиваясь, наводили порядок во дворах — 'Давно бы надо было иностранцев в нашу глушь пригласить, вон, сколько пользы!'

Алька просмотрела все имеющиеся в районной библиотеке материалы про Югославию, с немцами как-то сразу подумала про штрудель, а вот с югославами ничего из выпечки не находилось — все больше мясные блюда-скара.

Позвонила Славину, он прислал оказией — с проводницей поезда на Нижний Тагил — несколько книжек, там был рецепт пирога с брынзой, которую решили заменить сыром.

Вот и занялись с двумя кондитерами осваивать новую для всех выпечку. Пирог начал получаться с третьего раза, понравился и, чтобы набить руку, начали делать его небольшими партиями на продажу— уходил, как говорится, влёт. Со штруделем помучились, долго подбирали маргарин для слоеного теста, но к концу июня и штрудель получился. Редькин на совещании отметил "старательность и исполнительность работников хлебозавода, одними из первых подготовившихся для встречи почетных гостей".

Алька съездила в техникум, договорившись заранее с лучшим преподом по технологии, Цилей Федоровной, умеющей и знающей буквально все, о консультации и пробной выпечке каравая. Вернулась из Свердловска с массой новых рецептов и идей.

Повезла Мишука на июль в Медведку. Пошли ягоды и грибы, а кто же из местных не был заядлым ягодником-грибником.

А там бушевали страсти, скандал разгорелся нешуточный — Гала, любимая сношенька, непорочная и идеальная, родила мальчика. Одно дело, что на месяц раньше, мало ли, бывает! НО... малыш родился рыжий-рыжий, каким был в поселке только один человек — отнюдь не Стасенька-брюнет, а страшенный бабник, не пропускающий ни одной юбки, неважно какого возраста, — Колька Лаптев. Не узнать в точной копии ребенка Лаптя мог только слепой. Бессменная акушерка — тетя Паня, Прасковья Ивановна, взявшая на руки малыша, только охнула, а санитарка Нина Егорова сразу же припечатала:

-Это ж Лапоть натуральный!

Утром уже поселок знал, что ребенок — чисто рыжий Лапоть! Броня, прилетев в больницу, потребовала показать ребенка, увидев его в окно, заматерилась и заорала как резаная. Побежала к Селезням ругаться, наскакивая на отца Галы, теперь уже 'проститутки', орала и пыталась врезать тому по 'наглой морде!'

-Подсунули порченную девку, проститутку моему сыночку!

Селезень, отмахиваясь, гудел: -Твой сынок женился на ней? Женился! Кто ж виноват, что он не разобрал, девка под ним али баба? С его-то опытом, и не понять? А я что? Ничего, я вам дочь отдал и приданое немалое за ней дал.

-Да подавися ты своим приданым! — Броня охрипла орать оскорбления и гадости, понимая, что многие из тех кого она поносила и поливала грязью, порадовались, что вернулось ей её же дерьмо.

Этим история не закончилась. Стасян, над которым открыто ржали, в этот же день свалил к родственникам, куда-то в Ивано-Франковскую область.

Броню же следующим утром арестовал Адамович — ночью побила окна у матери Кольки Лаптева, Зины. Зина утром, ни свет ни заря, подняла Адамовича и, плача и ругаясь, потребовала ареста Брони.

-Напугала, сучка пархатая, внучку, что спала в дальней комнате! Адамович, заарестуй её, а то смертоубивство будет! Ежли Колька и виноват, то только в том, что на эту 'честную' полез, а не надо давать раньше времени! За всеми видит, своё только не заметила! Сучка не захочет, кобель не вскочит! — припечатала Лаптева.

Адамович увез Броню в район, там её крепко поругали, выписали штраф на пятьдесят рублей и обязали вставить стекла. И ходила пришибленная Броня по поселку, плюясь и ругаясь, если видела Селезней.

И опять было у неё горе — ребенка-то записали Кухтинским и Станиславовичем — "По закону они муж и жена, ребенок родился, когда они состояли, да и сейчас состоят в законном браке, никакой суд это не оспорит" — вежливо объясняла председатель поссовета Лилия Васильевна, в ответ на орево Брони, что она не признает ни сноху, ни ребенка.

-И придется вашему сыну платить алименты на ребенка!

Вот тут Броне сделалось совсем плохо, жадная по натуре, завистливая бабенка, крупно попала, и одна цель осталась у неё — подкарауливать "горячо любимую Галу" и требовать развода и отказа от алиментов.

Селезни, потерпев с неделю истерики и крики Брони, увезли Галу с ребенком куда-то в Тюменскую область к родственникам. Броня же, напроклинавшись напоследок — досталось всем от Галы до председателя поссовета — тоже свалила вслед за сыном из поселка.

Алька пожалела Галу:

-Теперь ей ой как не сладко будет! — на что мамка ответила коротко:

— Переморгается, не надо других вместе со своей свекрухой дерьмом обливать, возвращается всё! Смотри, шпана наша что делает!

Шпана уже сидел посредине грядки с клубникой и обеими руками засовывал в рот сорванные вместе с травой ягоды... И каждый день начинался у него теперь с возгласа -'Я' и удирания от бабки в огород. Шлепнувшись на попку, тут же, ползком, упорно ломился к ягодам. Дей, крестный, почти каждый день притаскивал ему лесную землянику. Ягоды ел с огромным удовольствием, но вымазано было все: и мордаха, и руки, и рубашонка, и стол, и стул,.. бабка ругалась, а Мишук с невозмутимым видом совал в рот полную горсть раздавленных ягод.

Сережка работал в стройотряде, писал, что пашут полный световой день, чтобы побыстрее построить и пораньше разъехаться по домам.

А в Горнозаводск приехали наконец-то немцы и югославы. Весь город собрался на площади у исполкома, всем было интересно посмотреть на иностранцев, особенно старались принарядиться местные девушки. Иван Егорыч произнес короткую приветственную речь, а выбранные за активную общественную работу комсомолка и комсомолец преподнесли гостям 'хлеб-соль' . Югославский руководитель, с восторгом смотря на каравай, воскликнул:

— Хвала пуно! Драги приятели!Болшой спасибо! — отщипнув от каравая приличный кусок, тут же попробовал его, поднял большой палец вверх. Немец же, весь какой-то засушенный, отломив немного сказал: — Данке шён! Спасибо!!

— О, югославы — наши ребята, глянь, какие веселые стоят! А немцы уж очень серьёзные! — переговаривались горожане.

И был большой праздничный концерт, югославы как-то сразу растворились в толпе, везде слышалась ломаная речь, кое где уже обнимались 'братушки', а немцы скованно держались своей компанией. Начались танцы. Югославы, посовещавшись, вышли в круг и забацали зажигательный танец под аккомпанемент своего аккордеониста. Уловив мелодию, к нему присоединился наш баянист, затем девушка с бубном и гармонист. Югославы же ещё веселее стали отплясывать, не выдержав, к ним стали присоединяться наши и вскоре вся площадь плясала кто во что горазд. Отдышавшись, югославы и наши стали восторженно орать и хлопать:

-Ай, славяне!! Хороши!

Включили динамики и заиграла современная музыка, теперь уже пары танцевали по всей площади, девушки местные были у бравых югославов нарасхват.

На медленный танец Альку пригласил довольно симпатичный югослав:

-Драган — менья зовут.

-Я — Аля.

-Алья? Добре! Я сербин из града Ниш.

Вот так, мешая русские и сербские слова, они и танцевали, потом Алька танцевала с немцем — Францем, 'из кляйн штадт Шведт' — Алька про такой городок и не слышала, на что немец, смеясь, сказал, что в СССР кляйн штадтов намного больше и он тоже 'не слишаль про Корносавотск'.

ГЛАВА 7.

Оживился город, возле общежития, в котором жили югославы (они поначалу обижались, что их всех называют так — среди них были сербы, черногорцы, македонцы, словенцы и один хорват), постоянно было людно, прохаживались вечерами принаряженные девицы-красавицы, кучковалась молодежь, мгновенно нашедшая общий язык с ними. На спортплощадке, расположенной неподалёку, шли жаркие баталии. Наши не разбирались, кто какой нации, Редькин же пояснил югославам:

-Ребятушки-братушки, не обижайтесь, у нас вон сколько национальностей даже здесь, в маленьком городке живет: есть татары, башкиры, немцы, украинцы, белорусы, молдаване, удмурты, мордва — всех нас объединяют в одну нацию — русские, так и мы вас не из вредности, а по названию страны зовём.

Мужчины были разные — от высоких, баскетбольного роста, до совсем невысоких, но все органично влились в русскую жизнь, многие скоро заимели подруг, гражданских жен, а через полгода справили и первые две свадьбы.

Немцы же придерживались своего знаменитого 'орднунга' — порядок соблюдали во всем, были очень пунктуальны и, конечно же, вели добропорядочный образ жизни. Югославы, наоборот, охотно ходили в гости к русским, пили вместе с ними бражку, а бражка водилась во многих домах, с удовольствием пробовали русские разносолы — всем без исключения полюбились пироги и пирожки, очень красиво и славно пели по вечерам. Местные подтягивались на их пение и с огромным удовольствием слушали, как безо всякой подготовки мелодично и красиво сплетаются в песнях их голоса.

Заложили фундаменты для школы и детского комбината, нескольких жилых домов город, живший неспешной жизнью, ожил за какие-то два месяца.

Алька крутилась на работе, как белка в колесе, не хватало времени на всё, Иван Егорович, частенько теперь бывая в обкоме, сумел-таки доказать, что их городу требуются специалисты как в строительстве, так и в сфере обслуживания, и к концу года штат хлебозавода был увеличен на двух специалистов: механика и ещё одного технолога.

-К весне будет полегче, подучим второго, и станешь полноправной завлабораторией. Потерпи ещё немного, Аля, — утешала Зоя Петровна. — Заявку уже послали в твой техникум.

Первые два месяца Драган пытался оказывать Альке знаки внимания, но она, упаханная за день, просто не находила для него времени, да и дома ждал самый нетерпеливый мужчина — Мишук.

Так и окончилась симпатия. Драгана вскоре полностью увлекла разбитная девица с цемзавода, которая свысока посматривала на Альку.

Дед писал часто, дотошно выспрашивая про всех, поясняя это тем, что "он оживаеть посля каждого письма". Мишутка хулиганил, пытался говорить предложениями: "Я сяма!" "На меня!" "Дай пить Миньке!" "Едим бабе Лите!", обожал всех Алькиных одноклашек, важно подавал ручку, здороваясь, все так же ездил на дядькиной шее, передразнивал ворчащую Антоновну — называл себя Миня, показывал один пальчик, на вопрос сколько ему годиков, очень аппетитно ел, в общем, подрастал мужичок.

А не ведающий о своем таком славном мальчугане, папаня собирался в Афган — вот-вот должен был отправиться...Что-то перегорело в его душе, начал воспринимать все философски: "Чему быть... деда, вот, только жаль, если что случится, не переживет ведь!" — задумчиво говорил он своему сокурснику Сереге Афанасьеву.