Ландскнехты (глава 1 из 5)

Мартин не чувствовал руку, ледяной хлад сковал ее по самую ключицу. При каждом ударе сердца из порванных жил выливалось с четверть стакана крови. Жить оставалось недолго. И все же, властный инстинкт требовал продолжать бой. Ни один из его собратьев не умер в своей постели, ни один не сложил оружие, пока мог шевелить хотя бы пальцем. Девенатор бьется до последнего вздоха, потому что жизнь — лишь преддверие райского блаженства, что было куплено столетия назад великим договором Основателя. И прожить ее следует так, чтобы сам придирчивый Петр у врат Рая не нашел в чем упрекнуть воина.

Мартин трясущимися пальцами открыл клапан на поясном кармашке, достал бутылочку из темного стекла. Пузырек скользил в окровавленных пальцах, так и норовя упрыгнуть куда-то в траву. Раненый сжал зубами пробку, залитую воском, выдернул, чувствуя скрип стекла на зубах. Безмерно горький вкус микстуры из мухомора и заморского ореха смешался с медно-кисловатым привкусом крови. В грудь словно ударили с размаху кузнечным молотом, воздух с хрипом вырвался через стиснутые зубы. Страшнейшая судорога скрутила тело Мартина, выгнула дугой и поставила на затылок и пятки. Сердце споткнулось, затрепыхалось, а после заскакало в бешеной пляске-тарантелле.

Нахцерер пригнулся и снова показал зубы, готовясь к последнему прыжку. Он быстро крутил головой, держа в поле зрения и ландскнехта, и Кристину. Швальбе выбрал свободный ход спуска на пистолете, в голове билась только одна мысль 'выстрел, а затем кинжал'. Высоко в непроглядном небе светила луна, безмолвная и безразличная к делам, творящимся далеко внизу.

— Беги, — тихо сказал Гюнтер, но его услышали. — Беги. Тебе его не подстрелить.

— Черта с два, — прошептала девушка, вжимая приклад в плечо.

Он был прав, тысячу раз прав. Реагируя на вспышку затравочного пороха, нахцерер уходил с линии выстрела прежде, чем огонь перекидывался на заряд в стволе. Сатанинская скорость ночного людоеда не позволяла его пристрелить. Но это не повод бросать товарища. И не повод забывать о старых долгах, которые погашаются только в смерти.

Мартин поднялся за спиной нахцерера, словно призрак мщения, бледный, как мертвец, с огнем поистине дьявольской решимости в глазах. Тварь почувствовала движение позади и развернулась, будто перетекла в собственной шкуре. Однако на сей раз человек оказался быстрее. Охотник метнул боевой нож, вложив в бросок оставшиеся силы, преумноженные убийственным эликсиром на короткие мгновения. Длинная полоса холодной стали сверкнула в лунном свете размытой серебристой молнией, поймав людоеда на середине движения. Кригмессер тараном врезался в грудь упыря, сбив с ног. Нахцерер закрутился на земле, размахивая всеми четырьмя лапами, вырывая пучки травы и расшвыривая камни. Он не был убит и даже не был смертельно уязвлен, но рана оказалась серьезной даже для такой живучей твари.

Возможно, и даже скорее всего, нахцерер услышал, как щелкнул рычаг на штуцере Кристины. Но уже не успел уклониться, и пуля снесла ему пол-черепа. Людоед вздрогнул, выпрямился с каким-то странным величавым спокойствием, впервые поднявшись во весь рост. Замер на мгновение — гротескная фигура с маленьким квадратным туловищем и несуразно длинными конечностями. Грянул пистолет Швальбе, выплюнув пулю вместе с шомполом. Предсмертные конвульсии сотрясли тварь, руки метнулись, подобно змеям, и маленькое деревце обвалилось, срубленное когтями, как топором лесоруба.

Второй нахцерер, в отличие от первого, умирал медленно. Он опустился на землю, скрючился, подбирая под себя лапы, заскреб пальцами, оставляя глубокие борозды в кладбищенской земле. Поджал и свернул набок голову, пряча изувеченную челюсть. Последний вздох вырвался из простреленной груди, забулькал в глотке. Черная вязкая лужа стремительно растекалась вокруг разбитого черепа, как смола из котла.

Гюнтер выронил ставший бесполезным пистолет. Перехватил поудобнее кинжал.

— Криста, — прошептал он осипшим горлом. — Там у Рыжего топорик был, тащи сюда.

Ландскнехт посмотрел на издыхающего упыря, похожего на скрученный клубок взлохмаченных нитей.

— Интересно, умеют ли черти шить, — подумал вслух Швальбе. — Потому что в ад ты войдешь по частям.

* * *

Lux aeterna luceat eis, Domine,

Cum sanctis Tuis in aeternum, quia pius es.

Requiem aeternam dona eis, Domine,

Et lux perpetua luceat eis.

Швальбе повидал многих священников, и мало кто из них был достойным сана. Так уж повелось, что служители Господа — люди, и ничто человеческое им не было чуждо, включая все традиционные грехи. Лучше всего божий человек раскрывает себя в молитве, особенно за кого-то другого. Одни бормочут скороговоркой, отрабатывая обязательное действо. Другие, наоборот, упиваются каждым словом, рисуясь перед градом и миром. Третьи ... Впрочем какая разница, если истинной веры у каждой разновидности ни на грош.

Йожин был другим. Монах читал молитву спокойно, нараспев, и становилось очевидно, что в этот момент святому отцу глубоко безразлично все происходящее вокруг и мнение слушателей. Он обращался к Богу, и только это имело значение. Гюнтер поймал себя на мысли, что когда его мирская жизнь закончится — хорошо, если в последний путь солдата отправит такой же служитель. Без ужимок и надрыва, со спокойной сдержанной скорбью и вполне искренней печалью по христианской душе, что покидает этот мир не лучшим образом.

Вечный свет даруй им, Господи,

с твоими Святыми навеки,

потому что ты милосердный.

Вечный покой даруй им, Господи,

и свет вечный пусть им светит.

Четыре простых креста поднимались над свежими холмиками на опушке леса. Для первого охотника, что погиб в лесной схватке. Для двух спутников Швальбе. И общая могила наемников, которые безуспешно попытали счастье прежде. Ночные твари убили всех и, расчленив тела, заполнили останками заброшенный склеп. "Про запас", как сказал Мирослав, сверившись с книгой. Там их и следовало оставить, по совести говоря, могила есть могила. Но по здравому размышлению решили, что не стоит христианам покоиться в столь скверном месте. Пусть даже покойные солдаты были столь же далеки от благочестия и праведной жизни, как северный полюс от южного.

Мертвых упырей хоронить не стали — порубили на части и сожгли на большом костре из осины, на обочине дороги. Мирослав настоял и на том, и на другом, кратко обмолвившись, что лес поганить не нужно. Спорить с ним никто не стал.

— Аминь, — закончил Йожин и перекрестился.

Кристина и Швальбе повторили за ним. Мирослав осенил себя крестом по православному обычаю, двоеперстием.

— Покойтесь с миром, — сказал ведьмак, качая туго забинтованной головой. — Хоть и жили погано, однакож за добре дило загынулы.

— Никто не пришел, — сумрачно сказал Гюнтер. — А ведь они погибли, защищая село, в том числе.

Йожин только вздохнул, не отрывая взгляд от крестов.

— И никто не пришел... — повторил капитан. — Даже священник, а вроде приличным попом казался.

— Они никогда не приходят, — с мудрым спокойствием ответил Йожин. — Такова людская природа. Бороться с ней бесполезно, примем же людей такими, как заповедовал Господь. Мы служим не ради людской благодарности и не за похвалу.

— Они боятся, — столь же спокойно, сдержанно уточнил Мирослав. — Просто боятся. И кто их за это осудит?..

Гюнтер криво усмехнулся, не разжимая губ. И перешел к более насущному вопросу.

— Как там поживают наши денежки?

— Денежки? — вполне натурально удивился Мирослав.

— Ты это, не шути так, — подобрался Швальбе. — Уговор есть уговор. Тварь сдохла — деньги на бочку. Наличностью, на всех, доля убитых не вычитается. И надо бы добавить сверху. Договаривались на одного упыря, а порешили двоих.

Мирослав переглянулся с Йожином.

— Не поспоришь, — согласился монах. — Точно, двоих убили.

— Да, — отметил Мирослав, со значением подняв палец. — Два это больше чем один. Mathematicus!

— Да брось, — скривился Йожин. — Слово не становится латинским, если к нему присобачить "ус" или "ини".

— Как скажешь, — пожал плечами Мирослав.

— Так что там насчет нашего золота? — настойчиво напомнил Швальбе. — Мы не нищие, чтобы милостыньку с протянутой рукой выпрашивать.

— Жадный ты, — посетовал Мирослав. — Нет, точно еврей, а пейсы сбрил. Что ж, поторгуемся по дороге.

— Ты остаток нашей платы отдай сначала, — быстро ответил Гюнтер.

— Нет у нас второй половины, — сказал Йожин, все так же, не отрывая грустного взгляда от креста. — Бедные мы, поиздержались в долгой дороге.

— Чего? — начал злиться Гюнтер.

Кристина ничего не сказала и в лице не изменилась, но ее рука хорошо знакомым движением поползла к поясу с пистолетом.

— Да не кипятись, — махнул рукой Мирослав и тихо зашипел — резкое движение отдалось в голове уколом боли. — Будет золото.

— Наколдуешь? — зло уточнил Швальбе.

— Ага, — против ожиданий согласился следопыт. — Смотри.

Он поднял раскрытую ладонь, на которой лежали две игральные кости. Подбросил, поймал, снова разжал пальцы. Желтоватые костяные кубики лежали шестерками вверх. Оба.

— Ловко, — протянул Швальбе.

Мирослав повторил фокус, на этот раз выпало две пятерки. И снова — теперь кубики уставились в утреннее небо черными глазками единиц.

— Ах ты, сволочь! — только теперь до Гюнтера дошло.

— Я же тебе говорила, он чернокнижник, — заметила Кристина, впрочем без особой злобы.

— Я не чернокнижник, — сердито поправил следопыт. — Я ведьмак.

— Один хрен, хитрожопая сволочь, — в сердцах заявил Гюнтер.

— Дальше по тракту городок. В полдень отправимся, к закату доберемся, если о-двуконь. Там доберем твою плату в первом же трактире, — пообещал Мирослав.

Швальбе покачал головой в сомнении.

— Как-то не по-честному все это... Не по-людски. Значит, загнали нас в проигрыш, чтобы потом нанять как расходное мясо. Подставить под когти упыря, чтобы ваш боевой старик его потом разделал? Наверное и платить не собирались. Покойникам денежки без нужды.

— Сын мой, — с мягкой настойчивостью сказал Йожин, оторвавшись, наконец от созерцания креста. — Не разыгрывай из себя невинную девицу в картахенском борделе. Ну да, подставили мы вас. И что? Какая разница, под пули или под зубы? Ты живой, при деньгах, а к ночи будешь еще богаче. Мы расплатимся честно, а доля убитых отойдет живым. И тем, кто не сбежал. То есть, все достанется вам двоим.

Швальбе подумал, явно подыскивая словцо поострее да пообиднее. Еще подумал. Потом цыкнул зубом и махнул рукой.

— Да черт с вами, — резюмировал он. — И верно, не самые тяжкие деньги получились. А наниматель — он всегда паскуда и сволочь. К слову, кто вы хоть такие?

— А тебе есть разница?

— В общем, нет, — согласился ландскнехт. — Но есть одна мысль...

— Можем и добавить чуть-чуть сверху, — сказал Мирослав. — Когда Мартин отлежится, надо будет его везти ... домой. А дороги нынче небезопасные.

— Крепкий он у вас, — заметила Кристина.

— Крепкий, — согласился Йожин. — Скорее выберется, чем нет. Если сердце выдержит. Только под луну Мартин больше не выйдет...

— Под луну? — не понял Швальбе.

— У нас так говорят, — туманно отговорился монах.

— Время деньги, — закончил прения Мирослав. — Надо обернуться быстро, так что давайте-ка обратно, в эти, как их ... Челяковицы, и на лошадок.

Они зашагали к деревне. Следопыт покосился в сторону пепелища от костра, все еще струившегося черным дымком. Ночные твари и сгорели не как положено нормальным тварным скотинам — быстро, вместе с костями, до тяжелого чешуйчатого пепла. Высоко над кострищем кружила большая черная птица. Вроде ворон... А может, и нет. На мгновение следопыту показалось, что деревья в лесу шумят как-то странно, нашептывая непонятные слова на давно забытом языке. Меж стволов мелькнула странная, размытая фигура — белое с черным, окутанное изумрудно-зеленым шлейфом. Словно призрак, спутавший ночь с днем. Мелькнула — и пропала бесследно.

Мирослав моргнул, сощурился, стараясь углядеть странное создание. Он не чувствовал угрозы, даже тени опасности. Лишь присутствие чего-то иного, на самой грани осязаемого. Словно кто-то присматривался к людям, не слишком приветливо, однако с искренним любопытством.

— Так вот, к слову о годной мысли, — настойчиво припомнил Швальбе. — Эта ваша книга со страхолюдными рожами...

— И чего? — подозрительно спросил Мирослав. Ощущение чужого внимания бесследно пропало, будто ветром развеяло.

— Там было еще много разных страшных картинок.

— Было, — с некоторым интересом согласился следопыт.

— И вся эта дрянь живет на свете?

Йожин и Мирослав переглянулись. Помолчали.

— Некоторые, — осторожно заметил седоусый, между делом доставая любимую трубочку.

— Смотри, — на ходу объяснял Гюнтер. — Ваш старик, конечно, был силен. Но когда такие дедушки встают в первый ряд, это значит, что пехота закончилась, рота, считай, разбита. Монах, старый воин и ты... Тоже наемник, ведь? Маловато для того, чтобы всякую паскудность изводить. Там, откуда вы пришли, с хорошими бойцами плохо. Это сразу видно!

— Может так, а может и не так, перетакивать не будем. Не твое дело, — сумрачно бросил Мирослав, набивая трубку на ходу. — Чего сказать то хотел?

— Таких, как Мартин, наверное, годами учить надо, и жалование как жандарму при полном доспехе и коне платить. Если он даже наличность не берет, как святой подвижник какой-нибудь, содержание один хрен, недешево влетает. Мало у вас воинов. А ведь если бы мы не случились, та мерзость поскакучая дедушку уложила бы, как пить дать. Да и вас за компанию.

Гюнтер сделал паузу, оглядывая спутников, дабы удостовериться, что они уловили мысль.

— Продолжай, — с кажущимся безразличием вымолвил Йожин.

Мирослав ничего не сказал, запаливая табак. Причем как он это сделал, Швальбе не понял. Крошечный язычок огня как будто скрывался у следопыта меж пальцев.

— А обычные солдаты стоят недорого. И коли умрет, невелика печаль, за одним еще двое в очереди стоят, если есть чем платить. Я в жизни немало повоевал, бывал и в битвах, и в осадах. Дрался и за католиков, и за протестантов. Я знаю почем нынче наемники, знаю где нанимать бойцов получше да не переплачивая. С вас — деньги и страшилища. А с меня — рота, которая готова хоть с самим дьяволом драться, платили бы вовремя. И хорошим довоенным золотом, а не нынешней "пустой" чеканкой.

Воцарилась длинная, тяжелая пауза.

— Что-то ты не был похож на матерого кондотьера, когда мы повстречались, — фыркнул Йожин. — Ганза махонькая, в карманах пусто.

— Ну что поделать, — развел руками Швальбе. — У каждого темная полоса случается. Зато я предлагаю верное дело.

— И мы ведь все-таки пристрелили нахцереров, — мягко заметила Кристина. — Обоих.

— Пристрелили, — согласился Йожин. — Не поспоришь ipso facto. Что ж...

Монах помолчал, глянул на следопыта. Тот тоже молча пожал плечами. Йожин поджал губы, показывая, что отвертеться от однозначного выражения своего мнения — не удастся. Следопыт вздохнул еще горше, выпустил клуб дыма из трубочки и полез за пазуху свободной рукой. На свет божий явился кожаный шнурок с чем-то большим, длинным и желтоватым. Больше всего это походило на медвежий клык. Причем, медведь был такого размера, что и королю не стыдно на рогатину взять.