Ландскнехты (глава 1 из 5)

Игорь Николаев Михаил Рагимов

В то время как мы с Мишей думали над "сценаризацией" "Детей Гамельна", история совершенно преобразилась. Иные персонажи, иные события (или старые, но сильно изменившиеся). Ну и конечно же негр, а также юри-вампирессы. А главное — разрешилась главная претензия от издателей, которая в свое время зарубила публикацию, то есть обрывочность рассказов. Получилась довольно своеобразная "новеллизация" телесериала.

"Дети Гамельна" в двух сезонах — "Ландскнехты" и "Вечная жизнь", соответственно события XVII и XIX веков.

Попробуем ребутнуть давний замысел и посмотрим, что из этого получится.

Итак...

Ad majorem Dei gloriam!

Дети Гамельна

Часть первая

Ландскнехты

Пролог

Города пылают по-разному. Одни загораются случайно, от упавшей свечки или непогашенной лучины. Другие поджигают торжествующие захватчики. Иногда пламя обгладывает пару домов и на том успокаивается, утоляя гнев Гефеста. А иногда расползается красным пауком, проникая огненными лапами в окна и щели.

Этот горел совсем особенно. Небольшой, но богатый городок не просто жгли — его уничтожали, расчетливо и с почти нечеловеческим старанием. Дом за домом, двор за двором — все предавалось огню. Чтобы даже кирпичи потрескались от жара и превратились в прах...

Масло из пробитых бочек расползалось густыми лужами, источая аромат поля и солнца. Алые угли и желтые языки пламени прыгали на горючую жидкость веселыми чертенятами, и новые столбы ревущего пламени возносились к небу. Огненные реки растекались по улицам, словно выпущенный на свободу дьявольский гнев. Соломенные крыши бедных домишек вспыхивали сразу и взлетали невесомыми тучками белесого пепла. Так, что казалось — само небо над городом раскалено в адской печи. На строениях побогаче с громким треском взрывалась перекаленная черепица, сея смерть и умножая пламя.

Впрочем, для смерти здесь оставалось мало поживы — пред огнем здесь вдоволь насытилась сталь. Скот лежал вповалку с хозяевами, кровь стекала на улицы темными, почти черными потоками, шипя от нестерпимого жара. Убийцы не пощадили никого — ни человека, ни зверя. Только детей, которые могли свободно пройти под конским брюхом.

Этот город убивали с хладнокровной расчетливой жестокостью, и судьба его была ужасна. Огонь пожирал все, и рев торжествующего пламени разносился по округе, как рычание адских псов.

— Огонь... — негромко сказал черно-красный человек. Черным он казался из-за вороненой стали доспеха и темной шелковой накидки, чем-то похожей на римскую тогу. А красным — из-за отблесков пламени на металле.

— Огонь, — повторил рыцарь в черном. — Похищенное сокровище богов. Дар Прометея людям. Альберт, правда, он прекрасен?

Монах Альберт опасливо покосился на рыцаря. Затем оглянулся, как будто первый раз увидел все окружающее. Монах уже перешел грань обычного людского страха. Теперь он стоически встречал все, как мученик на языческой арене.

— Нет, он не прекрасен, — сказал монах и перекрестился. — Это дьявольский огонь. И мы будем вечно гореть в аду за то, что сотворили сегодня.

Рыцарь задумчиво поднял голову к ночному небу. Скрипнул кольчужный капюшон, отблески гигантского пожара заплясали в черных зрачках воина алыми огоньками.

— Нет, Альберт, нас ждет иной удел. Ты помолишься своему богу, исповедаешься римскому наместнику и получишь отпущение всех грехов. Не первый и не последний из тех, кто сотворил великое зло ради веры.

Рыцарь помолчал, глядя на пылающий город. Отсюда, с площадки на старой наблюдательной башне за северной стеной, открывался лучший вид на пожарище. Черные фигуры поджигателей выделялись на желто-красном фоне. Как будто огня все еще было недостаточно, наемники рыцаря методично забрасывали смоляными факелами каждый дом, даже собачьи конуры.

— А ты? — спросил монах, не дождавшись продолжения.

— Я? — черный человек усмехнулся и скрестил на груди закованные в металл руки. — Ваш ад не властен надо мной. Я попаду в совершенно иное место. Впрочем, случится это еще не скоро.

Снизу загремело, застучало. Деревянная лестница протестующе заскрипела старыми досками под тяжестью шагов. Двое солдат выволокли на площадку истерически рыдающего толстяка. Еще совсем недавно он был уверен, солиден, дорого одет и вообще источал довольство. Теперь расшитые драгоценными нитями одежды стали грязными окровавленными тряпками, солидное брюшко обвисло противными дрожащими складками. А в глазах жертвы застыл космический, запредельный ужас.

— А вот и наш друг бургомистр, — доброжелательно констатировал главарь убийц.

Брошенный на колени градоправитель задрожал так, что жир заколыхался пластами. Казалось, что испугать его еще сильнее — выше человеческих сил, но случается, что и невозможное возможно. Толстяк распростерся ниц, тихо подвывая от ужаса. По-видимому, события этого вечера плохо сказались на его разуме. Впрочем, немудрено.

— Пощады, пощады! — провыл бургомистр.

Рыцарь скривил губы в недоброй гримасе. Монах снова перекрестился и осенил крестом несчастного градоправителя.

— Далеко на юге некий итальянец по имени Алигьери пишет прелюбопытную повесть, — странно, невпопад ответил черный. — Она называется "Божественная комедия" и в этой повести крайне образно описывается ад. Ты слышал о ней?

Толстяк лишь склонил голову еще ниже и завыл еще жалобнее. Его складчатый затылок, испачканный сажей, покрылся крупными каплями пота.

— Разумеется, не слышал, — вздохнул рыцарь. — Так вот, ад по представлению Алигьери состоит из девяти кругов. Каждый круг — для истязания грешников особого толка. Каждому свое воздаяние.

Черный сделал шаг, подступил почти вплотную к бургомистру.

— Ты знаешь, где располагаются клятвопреступники? — спросил рыцарь сверху вниз.

Несчастный толстяк заплакал и обхватил ногу мучителя, прижался к ней дряблой щекой, вымаливая прощение. Черный брезгливо и без видимых усилий, одним резким толчком отбросил бургомистра, словно крысу.

— Я думаю, что тебе уготован последний, девятый круг, — с тем же спокойствием сообщил рыцарь, топая ногой, как будто стряхивая грязь с подошвы сапога. — Ведь ты — предатель благодетели. Как и все вы, весь ваш город. Все, ответившие черным предательством за великое благодеяние, что я совершил. Твоими соседями будут Искариот, Брут, Люцифер. Достойное сообщество. И знаешь...

Рыцарь склонился вперед, доверительно улыбнулся.

— Девятый круг ада представляет собой ледяное озеро, источающее дьявольский хлад. Так что тебе будет очень, очень холодно.

Черный распрямился, кивнул подручным, что ожидали в терпеливом молчании.

— Согрейте его напоследок, — приказал главарь и отвернулся, не сомневаясь в точном исполнении приказа.

Дождавшись, пока безумные вопли бургомистра затихнут на фоне рева пожарища, монах пробормотал себе под нос:

— Господь милосердный, как же мы могли так поступить... мы будем прокляты, наши имена впишут в список величайших негодяев и грешников...

— Нет, Альберт, — мягко, будто неразумному ребенку объяснил рыцарь. — Нас никто не проклянет, поскольку никто не узнает, что мы сделали. Главное, чтобы рассказанная история, любая, оказалась единственной. И тогда она станет непреложной истиной. Никто из тех, кто видел этот огонь, не доживет до утра, только я, ты и ...

Рыцарь качнул головой в сторону реки, где на одномачтовый когг поднимались последние пассажиры. Они казались очень маленькими на фоне охраны и шагали понурой цепочкой, словно крохотные зверьки, влекомые зловещим волшебством.

— Мы расскажем единственно верную историю этого славного города, и некому будет нас опровергнуть. Меня запомнят...

Рыцарь задумался.

— Скажем, как чудака-волшебника, странного путника, который изгнал крыс из славного города. Но затем был обманут и в отместку увел за собой всех детей. И это будет почти правдой, во всяком случае, первая половина истории.

— А меня? — сумрачно вопросил Альберт.

— А тебя вообще не было. Зачем красивой истории лишние персонажи? Они смущают умы и наводят на лишние вопросы.

Альберт поднял было руку, чтобы вновь перекреститься, но вздрогнул и махнул кистью. Так, словно раскаленный воздух обжег пальцы. Или как будто монах почувствовал себя недостойным для знака Господня.

— И ты будешь жить?.. После этой ночи? — с безнадежной тоской вопросил он. — Как ни в чем не бывало?

— Конечно. Как и ты, — вновь усмехнулся рыцарь. — Доберешься до Рима, отчитаешься перед Папой, получишь небольшое, но доходное аббатство во Франции. Хотя лучше конечно где-нибудь на юге, там спокойнее. У французов с англичанами все горшки побиты и конец тому наступит еще не скоро. Проживешь достойную жизнь пастыря, спустя много лет умрешь в собственной постели. Разумеется, иногда тебя будет немножко покусывать совесть, но ты всегда сможешь ответить ей, что таких городков было много до сего дня и будет еще больше — после. По крайней мере сегодня мы совершили малое зло, дабы со временем истребить зло великое, даже величайшее.

— Этот грех я буду замаливать всю оставшуюся жизнь, — прошептал Альберт. — Не аббатство будет мне наградой, а самое страшное подземелье, тяжкие вериги и покаяние до последнего вздоха.

— Или так, — равнодушно согласился рыцарь. — Это дело вкуса. Твоя задача — засвидетельствовать, что ритуал состоялся, и наш договор со Святым Престолом заключен. С этим у нас не возникнет ... сложностей?

— Нет, — монах сжал простой деревянный крест на витом шнурке с такой силой, что пальцы побелели. — Я верен Престолу и выполню все его указания.

— Отлично.

Рыцарь откинул голову и посмотрел в ночное небо, будто собирался пересчитать все звезды. Впрочем, звезд все равно не было видно — густой дым — черное-на черном — застил небесные светила. Серый пепел опускался легкими пушинками вокруг, похожий на страшный снегопад. Запах гари казался непереносимым, но еще ужаснее была ощутимая нотка хорошо прожаренного мяса, как на отменной кухне с достойным поваром.

Пожар охватил весь город, до последнего колышка, и набирал силу, как будто питало его уже не дерево построек, но сила земли и камня.

— Тебе пора, — указал рыцарь монаху. — Лошади ждут.

— Отплываешь на корабле? — спросил монах и понял, насколько глупо и неуместно прозвучал вопрос.

— Тебе не жаль их? — спросил он почти сразу же, указывая на когг, что закончил погрузку. — Город переступил через свою клятву и получил по заслугам, пусть так. Но детские души безгрешны, на них нет вины перед тобой.

— Ступай с миром, божий человек, — холодно посоветовал рыцарь. — У каждого из нас свой путь и своя стезя. Твоя — исполнить указание римского владыки и закрепить наш договор. Моя — начать войну против нашего общего врага.

Рыцарь подошел к самому краю площадки, закрыл глаза, повернул голову в одну сторону, затем в другую. Раскаленный воздух струился в ночи, овевая нестерпимым жаром людей на башне. Металл доспехов разогрелся, но ни единой капли пота не выступило на бледном, словно из мрамора выточенном лице человека с дьявольскими огоньками в глазах.

— Пришло время моей войны, — прошептал рыцарь на языке, которым не владел никто из ныне живущих. — Но сражаться в ней будут другие...

Глава 1

Хозяин могил

Где-то в Европе, на двенадцатый год Великой Войны...

— А между тем в славном городе Дечине уже принимают на тебя ставки...

Тракт — место особое, удивительное. Кого там только не встретишь. Говорят, даже сам Папа путешествует как обычный человек, то есть по дорогам. Хотя кто этого Папу видел... Так что может и бессовестно брешут. А вот разные короли, графья да герцоги — те при нужде точно взгромождают сиятельные задницы на толстые каретные подушки и погоняют коней путями, что пересекают Старый Свет еще со времен... давних, в общем, времен. Так что, тракт удивительными и странными путниками не удивишь.

И уж конечно никому неинтересны путники обычные. Кроме разве что лиходеев всяческих да мытарей, что трясут дорожные сборы с путников. Но поскольку разница между ними невелика — куда проще всех их скопом записать в разбойники. Посему три совершенно непримечательных человека о-двуконь вершили свой путь незаметно для мира. Хотя непримечательными эти люди казались только на первый взгляд. Да и на второй тоже. А вот на третий... Впрочем, обо всем по порядку.

Итак, по скучной пыльной дороге неспешно двигались три человека, каждый при двух конях — один под седлом, другой с поклажей. И не имелось в тех людях ничего примечательного по нынешним сложным временам. Первый, ехавший в некотором отдалении, будто авангард при армии, был худ, подтянут, коротко острижен и вообще походил на испанского ветерана в отставке. Только у них усы вытянуты по линейке и нафабрены так, что в рукопашной можно колоть не хуже стилета. Да и посадка у дозорного была типично солдатская, то есть залихватская и гордая, что куда там и подлинному гранду.

Немного позади "испанца" неторопливо постукивали копытами две смирные лошадки. Животины перебирали ногами ровно настолько, чтобы двигаться чуть быстрее пешего путника — самое то, чтобы добраться куда следует в разумный срок, уделив достойное время хорошей беседе. Бок-о-бок ехали второй и третий путники. Они и вели увлекательную беседу.

— И бодро так ставят! — продолжил мысль монах. Вот как есть настоящий монах, хоть сейчас бери да переноси образ на гравюру для любопытствующих потомков. Невысокий, чуть полноватый, однако не жирный как часто бывает среди посвятивших себя Богу. С гладко выбритой тонзурой, которая, впрочем, носила весьма условный характер, поскольку владелец уже ощутимо лысел. Глазки у монаха были маленькие и глубоко спрятаны между надбровными дугами и пухлыми щеками. Однако взгляд — ежели удавалось его поймать — представлялся острым и умным. Скромная ряса казалась очень простой и подпоясанной обычной веревкой. Но при близком рассмотрении — пошита на совесть, из ткани не неброской, однако прочной и надежной. Что до веревки, то она еще появится на страницах этой истории, так что на ее описании не будем останавливаться раньше времени. Еще внимательный взгляд мог отметить, что у монаха складки рясы ложатся тем особенным образом, который выдает скрытую под одеждой кольчугу. Но внимательный взгляд здесь имелся лишь один — у спутника, что внимал монаху. Однако, разглядывать собеседника тот не собирался, ибо знакомы были они давно, да и путешествовали не первый день. Куда сильнее спутника занимала беседа:

— Опять? На что теперь? — осведомился третий путник.

Этот участник небольшой процессии смахивал на купца, что в дальних странствиях нагулял достаточно денег, но мало жира. С явственной, однако не броской сединой, длинными вислыми усами ... пожалуй, что и все, поскольку остальные его черты скрывались за сизоватыми клубами табачного дымка. "Купец" с большим удовольствием попыхивал степной трубочкой-"люлькой" на длинном мундштуке. Уж чем путник снарядил трубку — оставалось загадкой, однако есть мнение, что так густо и ядрено коптить могла исключительно смола из адовых котлов.

— Откуда ты есть пошел, — отозвался монах.

— Чудные люди, — заметил вислоусый и снова пыхнул люлькой. — Вроде все морды великовозрастные, а откуда люди на свет выходят — до сих пор не ведают.

— Да нет, из каких ты земель, — усмехнулся монах (которого. к слову, звали отцом Йожином, и мы его так впредь тоже именовать будем). — Сейчас голоса разделились примерно поровну. Половина считает, что ты чех. Вторая половина, что ты московит.

— А третья?

— Третья же ... тьфу на тебя, Мирослав!

Йожин размашисто перекрестился. Мирослав хмыкнул и одним глазом заглянул в чашку люльки, оценивая состояние и количество оставшегося табака.

— Но после того, что ты учудил в Бремене, неожиданно много народу решило, что ты природный шваб. Дескать, больно уж у тебя чисто "gw" и "ya" выговариваются. А уж так выразительно орать "Hintern!", сиречь "жопа" может только истинный тевтон, чьи корни, как известно, уходят в эпоху Цезаря и прочих кельтов с викингами.

— Бремен... — протянул Мирослав со слабой улыбкой и легким вздохом — так вспоминают о приятных местах или хорошо выполненном деле. А затем елейно спросил:

— А вы на что изволили поставить, отец Йожин, интересно мне знать?

— На московита, — буркнул святой отец. — Больно у тебя морда ехидная.

— Ну якый же з мене московит, якщо я без татарина та ведмедя?

— Чего? — подозрительно вопросил Йожин, раздувая ноздри так, словно надеялся учуять запах дьявольской серы.

— Имя мне легион, — ехидно и, в точном соответствии с воззрениями Йожина, то есть паскудно сообщил Мирослав. — Ибо меня много, и множество имен я сменил. Был и немцем, и чехом, и даже, прости Господи, французом довелось побывать, к счастью, недолго. Может и московитом побывал, не упомню все, хехе.

— Имя ему легион, видите ли! — возвел очи горе Йожин. Смачно плюнул и выругался на той латыни, что имеет хождение в самых зловонных и страшных низах Рима. Перекрестился для порядка и во искупление греха сквернословия.

Солнце почти вскарабкалось к зениту, легкий ветерок зашелестел весенней травой и кронами деревьев. Лес, что обступал тракт, еще не набрал полной силы после зимней спячки, так что казался редким и тощим. Не сговариваясь, путники чуть подогнали лошадок.

— Вот почему святая наша мать Церковь действительно не жжет народ направо и налево, как то ей приписывают злоязыкие клеветники? — загрустил Йожин. — Таких вот как тебя. Какой смысл иметь репутацию крестоносных злодеев и не пользоваться ею? Все трибуналы какие-то, регламенты, судилища... Проще надо. Уподобился имярек сатане в речах, помянул легион — и на очистительный огонек. Тело немного помучается, зато душа сразу в рай. Вот то ли дело у поганых кальвинистов, чуть что — к палачу. Надо, надо перенимать здоровый опыт даже у еретикусов!

— Да тебе, отче, никак лавры Шпренгера и Крамера покоя не дают? — добродушно хмыкнул то ли чех, то ли московит, то ли вообще немец (а может быть и француз) Мирослав.

Йожин плюнул еще смачнее, выругался еще витиеватее, а перекрестился еще размашистее.

— Не поминай ублюдков всуе, — мрачно посоветовал монах спутнику. — Профанаторы хреновы. Им человеческим латинским языком было сказано и на их гавкающей немецкой речи повторено — надо аккуратно ввести в оборот "De monstrorum" Бремссона и "Magica nigra et cultus". И что сотворили эти тронувшиеся от воздержания недоумки? "Mallus Maleficrum", молот ведьм! Господи, помилуй, даже название пристойное придумать не смогли. Какую идею загубили, скоты хлевные... Истинно говорю, что целибат — зло.

— Мирослав пустил особо густое и ароматное (или зловонное — это уж кому как) облачно дыма и сообщил:

— Вот так, за приятной беседой, мы, считай, на месте.

— Да уж, — брюзгливо согласился Йожин, все еще переживавший за гнусное дело авторов "Молота". — Как обычно?

— Да, пожалуй, — после короткого раздумья согласился Мирослав, выбивая золу их трубочки. Ветерок разносил невесомые хлопья горячего пепла. Йожин чихнул и потер раскрасневшуюся тонзуру.

— Тогда встретимся у местного градоправителя... или лучше в кабаке, — подытожил монах.

Мирослав молча кивнул и тронул поводья, направляя лошаденку к самому краю дороги и дальше. Туда, где буйная трава поднималась выше щиколотки, а обраставшие свежей листвой деревья жадно тянули соки из земли. На обочине Мирослав остановился, внимательно оглядывая ближайшие кусты, после чего, твердой рукой направил скакуна вглубь редкого леска.

Йожин подогнал свою скотинку, а ехавший впереди "испанец" наоборот, придержал коня, так что через пару минут они сравнялись. И двинулись дальше — два оставшихся всадника впереди, три лошади с поклажей позади.

— Мартин, вот только давай на этот раз без homicidium и прочего экстремума, — душевно попросил Йожин. — Отец Лукас сильно ругался, когда в Праге ему пришлось объяснять, каким образом после тебя покойников получилось больше, чем от происков сатанинских слуг. Причем кратно. Неудобно как-то вышло.

Именуемый Мартином лишь молча приосанился, воинственно растопырив усищи. При более близком рассмотрении оказалось, что он куда старше, чем могло показаться изначально. Так стареют люди, которые с детства не знают мирной жизни, но воинские упражнения разумно чередуют с умеренным отдыхом. Да и в горделивой посадке просматривалось нечто такое, что заставило бы печально усмехнуться опытного медикуса. Всадник сидел слишком ровно и прямо, такую осанку не дает даже природная спесь аристократа или прикрученная к спине доска. А вот боль — лучший на свете надсмотрщик — вполне могла бы.

Монах терпеливо ждал ответа, всем видом показывая, что отвертеться не выйдет. И наконец, Мартин со вздохом сказал:

— Постараюсь.

Голос вполне соответствовал облику. Вроде бы громкий, но какой-то истертый и чуть глуховатый.

— Bene, bene! — возрадовался Йожин. — А вот и Челяковицы... Господи, помилуй, жуть то какая. Не люблю я эти помирающие села. То ли дело города — там культура, подвалы и даже канализация всякая... Есть где развернуться, есть простор для души, тела и работы! А здесь, кроме волков и бешеных медведей, отродясь ничего интересного не случалось.

Мартин молча кивнул, оставив соображения спутника без обсуждения. Вообще походило на то, что у этого человека дела в почете, куда больше слов.

— Хотя с другой стороны последняя весточка пришла именно отсюда, — понуро вздохнул Йожин. — И как иногда говорит наш друг, в самом тихом колодце живут бесы. Так что укрепимся духом и туже препояшемся.

Мартин скосил глаз, пытаясь разглядеть, где у монаха талия, которую можно препоясать. Не узрел и ограничился кратким:

— Да, я ждал большего.

— Что ж, понятное дело, — подытожил монах. — Война кругом, у кого денег нет, тот нищенствует. А у кого есть, тот делает вид, что нищий. Пока и последнее не отобрали.

Над деревьями с пронзительным карканьем пронесся ворон, направляясь точнехонько в ту сторону, где путники расстались с Мирославом. Мартин проводил птицу недобрым взглядом. Йожин привычно и несколько скучающе перекрестился.

Некогда Челяковицы были процветающим селом, которое удачно раскинулось на тракте и кормилось с проезжающих путников и с лесопилок, изобильно раскиданных по окрестным лесам. Еще десяток-другой лет и поселение выросло бы в маленький городок, а при должном везении и оборотистости отцов города, и не маленький. В конце концов, Любек и Бремен начинали с того же. Однако начавшаяся война многим испортила жизнь, и Челяковицам в том числе. Сражения и сопутствующие подобным славным делам толпы мародеров обошли район стороной, но торговля захирела, а затем и вовсе сошла на нет. Товары возили скудно и все больше реками, а с обычных и нечастых путников деньги шли, прямо скажем, тоскливые. Непутевая молодежь сбегала в города или подавалась в солдаты, путевая тянула лямку беспросветной крестьянской жизни. Челяковицы ужались почти вдвое, окружили себя поясом заброшенных домов. Продлись война еще лет пять-семь — и не станет села. Впрочем, не оно первое, не оно последнее.

Тем более странно, что у поселения имелись самые настоящие ворота, а на воротах стоял самый настоящий стражник. Точнее дремал, присев на рассохшийся бочонок, сопя и обнимая копье — не ошкуренную жердь с длинным, чуть кривоватым гвоздем на конце. На голове стража врат криво сидел шлем испанского образца, давно не чищенный и кое-где проржавевший насквозь. Мартин скривился — вид умаления славного доспеха уязвил старого воина в самое сердце.

— Добрый человек, — воззвал Йожин к стражу. — А не подскажешь ли, как нам добраться до местного бургомистра или как зовется ваш самый уважаемый житель? И до церкви заодно. Ну и до кабака, ежели оказия такая случилась.

Стражник зашлепал в дреме губами, еще больше оперся на копье и что-то промычал. Неожиданно клюнул головой в шлеме и встрепенулся.

— Из каковых будете? — заученно гаркнул он сиплым басом, стараясь ухватить копье поудобнее и грозно направить в неожиданных гостей.

— А тебе не все равно? — ледяным голосом произнес Мартин. — Староста где?

По всей вероятности, суровый вид усатого ветерана показался стражнику гораздо более внушительным, посему ответил он сразу и исчерпывающе, махнув себе за спину:

— Там.

— Понятно, — еще больше скривился Мартин.

— Мир тебе, добрый человек, — Йожин улыбнулся и осенил крестным знамением грозного стража. — Отдыхай себе. Дальше мы сами найдем.

Мартин хмыкнул, а монах обозрел открывающийся за воротами пейзаж. Десятка три домов, одинаково серых и грязных. Один с новой черепичной крышей. За домами бурая глинистая земля и огороды с пожухлой прошлогодней ботвой, каким-то чудом избежавшей сечки и свинячьего корыта. С краю села притулилась на удивление солидная — при каменном фундаменте — церквушка с покосившимся католическим крестом.

— Да, не Прага... — тихо буркнул себе под нос монах, — совсем не Прага.

Мартин миновал снова задремавшего стражника и неожиданно склонил голову, показалось даже ушами шевельнул — чисто как тот волк насторожился. Порыв ветра донес странный звук, идущий с противоположного края селения. То ли ветер в трубах гремел, то ли неупокоенные души страдали. В общем, что-то выло, и на редкость отвратно.

— Солдаты, — Йожин мрачнел на глазах. — Гуляют и поют. И откуда здесь этот сброд?.. Ладно, сначала нам к старосте.

Мартин же спрыгнул с лошади. Движение вышло ловким и плавно-текучим, словно у седого кота. Но спину он при этом держал все так же неестественно прямо и разворачивался всем корпусом, щадя поясницу.

* * *

А Мирослав, меж тем, занимался вещами странными и для случайного человека, прямо скажем, непонятными. Для начала, вислоусый отъехал в лес. насколько позволили заросли. Когда лошади стало трудно ступать меж разросшихся деревьев, человек спешился и хлопнул животное по крупу, животное понятливо скосила большой влажный глаз, фыркнуло и пошло в сторонку. Уздой или привязью Мирослав не озаботился, как будто знал, что никуда лошадь не денется.

Человек выбрал место посуше да поудобнее, у корней молодого дубка, присел. Задумчиво покатал меж ладоней чубук трубки, сунул курительную снасть за пазуху. Обратно же достал чистый белый платок. Ну, почти чистый. Не считать же за грязь пару капелек засохшей крови, благо та засохла давненько. Затем Мирослав отвязал с широкого кожаного пояса небольшой мешочек на завязках. Выудил из-за ворота целый пучок шнурков-гайтанов с разнообразными амулетами, на вид столь не христианских, что случись здесь Йожин — наверняка завел бы старую песню о том, как нужно палить предавшихся козням Лукавого. Мирослав отделил от общей связки нужный амулет, вернул остальные под потертую кожаную куртку. Откинулся спиной к стволу, прикрыл глаза и затих, сжимая в кулаке нечто, больше всего смахивающее на большую медную монету, очень старую, с неровно обрубленными краями..

Солнце добралось до зенита и вот-вот готово было сорваться с него, начиная путь к закату. Весеннее тепло струилось над лесом, пробиралось сквозь кроны, приглаживало все еще по-зимнему сырую землю. Лошадь переступала в сторонке, пофыркивая и выбирая неким звериным чутьем одни ей ведомые травинки. Мирослав сидел и молчал, неподвижный, словно тролль, закаменелый под солнцем. Время шло...

Неожиданно человек встрепенулся и сел, протерев глаза, будто после долгого крепкого сна. С неба камнем упала черная птица — здоровенный ворон, настолько старый, что выцветшие перья казались синими, с перламутрово-белым отливом.

Небесная тварь переступила лапами, склонила голову и глянула на Мирослава не по-птичьи умным глазом. Человек расстелил платок, на один из углов высыпал из мешочка горсть безделушек. Деревянные и костяные пуговицы, среди которых не было двух одинаковых, палочки длиной не больше, чем пол-пальца. Обрывки шнурков плетеных из разноцветных нитей, мелкие камешки, пара крохотных гвоздиков и прочая родственная мелочь. Ворон мелкими семенящими шажками придвинулся к платку. Глянул на горсть безделушек, потом на человека. Щелкнул клювом, как будто безмолвно что-то вопрошая.

— Сыну небисный, вихора брат, — прошептал Мирослав. — Ты мени не друг й не брат, но ты еси зацный слуга Хозяйки Лису. Той, хто против нее идет, гадок тоби. Ты меж двух миров литаешь й живых оком бачишь, й мертвых помичаешь. Найди потвору. Покажи его. А я, что тебе не под силу, сам дороблю...

Теперь ворон каркнул, и никто не сказал бы, что прозвучал птичий глас. Иссиня-черное создание снова быстро покачало головой, зрачки его сверкнули рубиновыми огоньками. Перья встали торчком, да так, что каждое, самое мелкое перышко казалось острым клинком. Ворон сложил крылья и ступил на край платка, прижимая к земле когтями тонкую ткань. Клюнул камешек, осторожно подхватил и переместил в самый центр платка. Мирослав закусил губу, но промолчал, опасаясь разорвать хрупкую, невесомую связь с удивительным созданием. А птица с той же осторожностью добавила к камешку еще пуговицу и две слюдяных пластинки.

— Вот же свинская жопа, — здесь Мирослав уже не сдержался.

Ворон отступил на шажок, внимательно обозрел получившуюся композицию. Затем, с важностью художника, делающего последние, самые важные мазки на портрете сиятельной особы, ухватил клювом две палочки из гладко струганой осины. Поместил их ближе к одному из углов платка. Птица потратила немало сил, располагая щепки строго крест-накрест. Затем последовал новый критический взгляд, некоторые мелкие доделки и только потом ворон удовлетворился картиной.

— Точно? — спросил Мирослав.

Летучее создание каркнуло и качнуло головой, совсем по-человечьи. Птица расправила крылья и одним движением бросила себя вверх, к самой вершине дуба. И дальше — к самому небу с редкими белыми тучками средь безбрежной синевы.

Человек надолго задумался. После собрал странные предметы обратно в мешочек, тщательно затянул шнурком и подцепил обратно к поясу, рядом с коротким широким кинжалом. Свернул платок, убрал за пазуху. Еще немного посидел, явно пребывая в раздумьях. Резким движением встал, отряхнул с куртки и штанов мелкий лесной мусор.

Мирослав прищурился на солнце и прикинул по его ходу, что провел в лесном одиночестве около полутора часов, а может и побольше. Затем, вислоусый щелкнул пальцами, подзывая лошадь. Та подошла сразу, будто ведомая на веревке.

— Ну, извини, — прошептал Мирослав ей на ухо, скармливая маленький кусочек сухаря. — Думал, быстрее получится, не расседлал. А пойдем-ка дальше, заждались нас уже, поди. Мне пива, тебе сена...

Он взял животное под узцы и повел в сторону тракта, бормоча себе под нос почти неслышимо:

— Плохо, плохо. Совсем плохо...

* * *

Как Йожин и подозревал, самый почтенный житель Челяковиц по совместительству был и самым богатым. И обитал, соответственно, в том самом доме с новехонькой черепицей. В другое время, монах обязательно бы задал старосте вопрос, откуда такие барыши, когда село загибается. Но сейчас было не до этого.

Увидев гостей, староста, несмотря на всю свою приличествующую дородность и краснорожесть, мигом сравнялся цветом лица с бледною поганкой. И согнулся в низком поклоне, пропуская нежданных гостей. Где-то за спиной сельского начальника замерли неслышными тенями его жена и трое ребятишек.

Мартин прошествовал мимо склонившегося пузана, словно и не видел того. Хотя монах мог бы поклясться, что седой усач заметил и посчитал не только число старостовых ребятишек, но и швы на его холщовой рубахе. Сам Йожин по врожденному добродушию перекрестил мощный загривок старосты.

Расположились на первом этаже, в большой комнате, которую, если бы хозяин был дворянином, куда приличнее вышло бы назвать залой. На лицо все приметы были — и чучельные головы двух кабанов, и неразличимый за толстым слоем сажи портрет предка... Похоже, все реликты старых добрых времен, когда Челяковицы жили куда лучше и прибыльнее. Портили общее благолепие разве что тараканы, которые маршировали целыми колоннами, ну прямо как солдаты. Йожин посетовал про себя, что рядом не оказалось Мирослава — по загадочным причинам всякая лесная нечисть, от крыс до насекомых, избегала любителя степной трубочки, как огня.

Зачастую монаху удавалось решить насущные вопросы, не прибегая к суровым мирским аргументам, лишь добрым словом и благожелательным напутствием. Однако здесь был явно не тот случай. Староста мямлил, прятал взгляд, пищал неожиданно тонко для столь дородной туши. В общем, добросовестно отыгрывал скудоумного селянина, которому дано только хвосты коровам крутить. Йожин немного подумал, спустить ли с цепи Мартина, который ненавидел такую потерю времени, или зарядить сразу главную пушку. И, движимый христианской жалостью, сделал выбор в пользу второго.

Кажется, даже тараканы разбежались, в ужасе шевеля усами, когда Йожин положил на стол пергамент с витиеватой подписью и печатью из фиолетового сургуча. Судя по мигающим глазкам старосты, он и сам был не прочь разбежаться в разные стороны. Пергамент норовил вернуться в привычную форму, но Мартин прижал лист рукой и обаятельно улыбнулся. От улыбки жалобно, тихо заплакали самые младшие дети и жена старосты.

Сельский начальник скосил взор на добродушного Йожина, потом уставился на перчатку Мартина, и лишь после этого осмелился коснуться взором своих блудливо бегающих глазок пергамента.

— Читать умеешь? — хмуро спросил Мартин.

Староста испуганно закивал. Затем, бледный как смерть толстяк повернулся к своим домочадцам, что испуганно жались в углу залы.

— Вон отсюда!

Грозный, подлинно львиный рык сбился в конце на писк, но домочадцы перечить отцу семейства не стали. Будто ветром сдуло.

Убедившись, что щелястая дверь закрылась, и в зале остались только три человека, староста несколько раз мелко перекрестился. Плечи его дрожали, а по лбу бежали капли пота, липкие и противные даже на вид.

— Не бойся, сын мой, — ласково произнес Йожин. — Мы пришли с миром, и с миром уйдем.

— Здесь был наш друг, — навис Марти над вусмерть перепуганным старостой, — неделю назад.

— Ничего не знаю! — пискнул староста. Сейчас никто бы его не назвал самым уважаемым жителем Челяковиц. Подлинный студень, насмешкою судьбы принявший форму человека...

— Сын мой, — скрестил пухлые пальцы Йожин, — ты гневишь Господа нашего недостойной ложью, — кротость на лице монаха сменилась тихой грустью, словно он воочию представил адские мучения, на кои обрек себя ложью незадачливый староста. — Припомни лучше. Здесь был наш друг. Молодой, при коне и оружии. И на его подорожной была точно такая же печать. Показать ближе?

При этих словах, Мартин столь убедительно нахмурился, что даже самый глупый из валахов, незамедлительно бы понял, что его сейчас начнут возить мордою по щепастой столешнице. И это в лучшем случае, если повезет.

— Ах, этот! — совершенно не убедительно 'вспомнил' староста. — Да, помню, был такой.

— И где же он? — на уста Йожина вернулась улыбка, поощряющая рассказывать дальше.

Однако староста лишь вжал голову в плечи. Голос его задрожал, словно свеча на ветру:

— Он там... в подвале, в церкви...

— Что ж, значит, нам самое время посетить Дом Божий, — резюмировал святой отец.

Уже в дверях Мартин тихонько шепнул на ухо спутнику:

— Мирослав задерживается. Чую, ничего хорошего мы не увидим.

— Я бы сказал, что ты прав как сам Господь, — так же негромко отозвался Йожин. — Но богохульно сие было бы.

Должным образом мотивированный староста более не терял ни единого мига. Благо до церквушки идти всего ничего. Здесь нестройные и жуткие вопли гуляющей солдатни слышались куда лучше. Местный священник, худой и невзрачный дядька неопределенного возраста, уже поджидал непрошеных гостей.

— В подвале, — коротко сообщил он. — Там холоднее.

Церковный подвал тоже был памятью о временах процветания — большой, благоустроенный, основательный. Сухой и в меру холодный — в самый раз для мясного склада. Умеренно просоленная свиная туша может висеть здесь спокойно в самую сильную жару и ничего с ней не сделается. Йожин даже подумал, что прежде подвал наверняка для этого и использовали. Дом, конечно, Божий, но жить-то надо. Сейчас же волею злой судьбы, подвал превратился в покойницкую.

Сквозь дощатый рассохшийся потолок с широкими щелями падали тусклые лучи света. Потревоженные пылинки плясали крошечными чертенятами. Священник и староста ощутимо ежились, и не только от хлада, а скорее — совсем даже не от него. На столе в окружении нескольких оплывших свечей лежало тело, полностью скрытое рогожей.

— Что ж, приступим, — бодро сказал Йожин, который на самом деле бодрости совершенно не чувствовал. Монах с давних пор не любил запах застаревшей крови, а здесь его имелось в избытке, несмотря на холод. Мартин кивнул и достал из широкого раструба длинной перчатки некий предмет, больше всего напоминавший инструмент, называемый циркулосом. Вот уж кого не могли смутить ни покойники, ни тяжелый дух человеческой крови, так это седого усача.

Превозмогая отвращение и нежелание созерцать неизбежное, Йожин сдернул с тела рогожу. Что он ожидал увидеть, то собственно и обнаружил. Но все равно, тугой и горький ком подступил к горлу.

— Таким нашли, клянусь святым Христофором, таким его и нашли, — пробормотал староста, складывая руки и нервно ломая пальцы.

— Йож, ты как будто первый раз мертвеца увидел, — сказал Мартин по-французски, с жестким немецким акцентом и скачущими ударениями. Такой говор стороннему человеку понять совершенно невозможно.

— Не люблю я такого ... — скривился монах с такой миной, будто щедро куснул заморский цитрус. — То ли дело культисты разные, у них все аккуратно, все по трактатам богопротивным расписано — сердце в одну чашу, печень в другую, кровь аккуратно спустить, не потеряв ни капли. А здесь сплошное непотребство и рукоблудие.

— Вот с этим не поспоришь, — вынужденно согласился Мартин, поскольку тело на столе иным словом нежели "непотребство" описать было сложно. Священник и староста полностью разделяли мнение Йожина и жались в самом дальнем углу едва ли не в обнимку.

— Ну что, — протянул Мартин, задумчиво щелкая ножками циркулоса. — Для начала, это не вампирова работа.

— Не сказал бы, — усомнился Йожин. — Тело почти обескровлено.

— А скажи-ка, добрый человек, — обратился усатый к старосте. — Когда его нашли, много ли крови было на месте ... смерти?

Селоправитель икнул и посерел лицом. Ответил за него священник, неожиданно толково и складно, почти ровным голосом:

— Все кругом локтя на три уделано было. Это он здесь ... почти ... в составе. А так долго собирали.

— Вот видишь, — вновь обратился Мартин к спутнику. — Не кровосос. При таких ранах тело обескровилось естественным образом.

— Возможно, — скрепя сердце согласился монах. — Хотя какого-нибудь брухо я бы скидывать со счетов не стал.

— Окстись, брат, — укорил Мартин, приглаживая и распрямляя ус. — Ну откуда в здешних краях иберийский кровосос? Холодно тут для него, зябко...

И продолжил осмотр, бормоча себе под нос: "когти, когти...". Здесь и чертежный инструмент пригодился, усатый старательно мерил им раны на бледном, посеревшем теле. Что-то глухо, тяжко шмякнулось на утоптанный земляной пол — правая рука покойника от манипуляций досматривающего двинулась и упала со стола. Для старосты это оказалось слишком — икая и с трудом сдерживая рвоту, он устремился к шаткой лесенке, что вела к люку. Священник оказался покрепче, он не отвернулся, даже когда седой дознаватель поднял оторванную конечность. При этом Мартин не наклонился, а сделал полуприсед, движением почти танцующим и легким. Похоже, оберегал спину.

— Смотри-ка, не сгрызена, но вылущена из сустава, — с некоторым удивлением сообщил Мартин. — И похоже на одном рывке. Сила почти медвежья.

— Собирали по частям, значит, — вдумчиво повторил Йожин. Священник молча кивнул.

— Дурные вести, друг мой, — на том же громыхающем франко-немецком наречии сообщил Мартин, складывая циркулос. — Крайне дурные, я бы сказал.

— Давай уж, вали с горы, — вздохнул Йожин.

— Когти, — вымолвил усач. — Когти, прямо скажем, жуткие. Я такие от силы два-три раза встречал.

— Devoratrix mortuis? — с уплывающей надеждой вопросил монах.

— Нет, не трупоед, — тоскливо сказал Мартин. — У тех когти широкие и затупленные, в первый черед для копания нор и расщепления костей. А здесь длинные, довольно узкие и сильно загнутые инструменты. Примерно как у рыси, только раза в полтора побольше. Не для рытья земли. Для убийства.

— Praedator, — Йожин выставил вперед нижнюю челюсть и двинул ей в задумчивости, словно тот вампир.

— Да, хищник, — согласился Мартин. — И это скверно.

— Loup-garou?

— Вряд ли. Хотя пасть и здоровая, вот такая, — дознаватель отмерил соответствующее расстояние между большим и средним пальцами, показал монаху, тот уважительно качнул головой. — Но челюсти слабые. Кости не дроблены. Это создание отрывало плоть уже от мертвого тела, понемногу, каждую часть в несколько приемов. А оборотцы всегда загрызают, что lupus, что ursus.

— Итого, — подытожил монах, поглаживая тонзуру. — Не кровосос, не культист-еретик.

— Вообще не человек, — вставил Мартин. — Хотя явный anthropoid.

— Да уж... Не двуликий homo animal. И не гуль-трупоед. А значит, остается самый скверный случай. Похоже, не напрасно отец Лукас отправил именно нас.

— Если бы он сначала не отправил сюда беднягу, — сардонически сморщился седой, указуя на тело.

— Ну, кто же знал, какая напасть в здешних краях завелась? А сколько нас — ты и сам ведаешь...

С этими словами Йожин повернулся к священнику. Тот беззвучно молился, перебирая четки и уставившись в дощатый потолок. Впрочем, кто бы укорил сельского попика? Здесь у любого ум за разум зайдет, причем дважды — один раз при виде покойника, разделанного как после медвежьей трапезы, другой — при виде пришлых, что обсуждают сущности богопротивные, сказочные и сатанинские, как обычные мортусы или чучельники.

— Здесь мы, пожалуй, закончили, — сообщил Мартин. — Давай наверх. Нужен Мирослав.

Свежий воздух после застарелого запаха бойни казался нектаром и вливался в легкие, словно хорошее вино в епископский живот. Йожин так глубоко вдохнул, что даже заперхал, подавившись. Мартин хлопнул широкой ладонью монаху по спине. Тот прокашлялся и благодарно кивнул. После чего, обратил взор на старосту, уныло переминающегося с ноги на ногу у покосившейся ограды — похоже, толстяк боролся с двумя страхам сразу. Его ужасало и общество грозных гостей, и понимание, что бегство не поможет, но лишь отяготит участь.

По мнению Йожина, который старательно прятал за своим, в общем-то безобидным обликом, довольно жесткую натуру, староста поступил исключительно верно, оставшись на месте. После лицезрения останков человека, к которому монах испытывал определенные дружеские чувства, все напускное миролюбие святого отца испарилось, как снег на печке. Увидь его какой еретик — помер бы на месте от разрыва сердца...

— Отвечай быстро и внятно, — ухватил трясущегося старосту за воротник Йожин, — будешь заикаться, поджарю пятки. Кто гуляет в кабаке? Быстро!

— С-с-солдаты, — запинаясь ответил староста.

— Откуда солдаты, и что забыли здесь? — продолжил импровизированный допрос монах, которому до смерти надоело пищание собеседника. В глубине души Йожин поражался, насколько корежит человека беспричинный страх. Но объяснять толстяку, что лично к нему у пришлой компании претензий нет, монах не спешил. Ответов куда проще добиться от воняющего страхом труса, чем от самоуверенного гордеца.

— Мне откуда знать? — продребезжал староста, пытаясь не встречаться глазами с гневным монахом. — Война ведь, вот и бродят кругом всякие!

Ответ был тороплив. Слишком тороплив, чтобы быть правдой.

— Ты лжешь, сын греха! — повысил голос Йожин и встряхнул допрашиваемого. Несмотря на то, что толстяк был на голову длиннее и куда как поувесистее нехуденького монаха, туша старосты замоталась из стороны в сторону. Похоже, под рясой Йожина скрывался не только нагулянный на добром харче жирок, но и неслабые мускулы.

— В округе нет армий. Воюют на севере и востоке. Наемники не ходят по мирным землям столь громко. Их позвали, им заплатили. Кто и зачем?!

На старосту вдруг дохнуло чем-то, до боли в паху напоминающим ночной ветер, идущий из глубины заброшенного склепа. И он потерял сознание.

— Да, — это тебе не брухов шинковать, — прокомментировал Мартин итог допроса.

К Йожину, отпустившему ворот бесчувственной туши, подшагнул местный священник, коснулся плеча разгневанного монаха со словами:

— Прояви христианское милосердие, усмири гнев сердца своего, брат во Христе! Я отвечу на твои вопросы. Не на все, но на многие. Ибо все знать под силу лишь Господу нашему...

Йожин хмыкнул, оценив некоторую вольность фраз, пафос и напор.

— Тогда по порядку, — коротко и чуть мягче потребовал он. — Кто нанял солдат?

— Местный барон, — так же коротко отозвался священник, с неодобрением косясь на старосту. Тот неумело прикидывался, что по прежнему лежит в беспамятстве, — фон...

Йожин оборвал фразу движением руки. Священник понял верно, и мыслию растекаться не стал.

— Когда тело нашли, мы послали известие... к вам. Ваш друг был предусмотрителен, — уточнил священник.

— Прямо сразу и послали? — прищурился Йожин.

— Не сразу, — с достоинством признал священник. — Всю ночь проспорили. Но я сказал, что лучше так, чем ваши когда-нибудь узнают правду и придут разбираться уже с нами.

— Продолжай, — кивнул монах, принимая ответ. Звучало и в самом деле весьма разумно.

— Затем сообщили барону. Пойми верно, брат, но порядок есть порядок.

Йожин кивнул, что, мол, понимает, и ничего против не имеет. Однако уточнил:

— Про нас речь была? Что за нами послали — говорили?

— Нет! — вздрогнул священник и перекрестился. — Боже упаси.

— И правильно. Дальше?

— Барон решил, что с делом надо разобраться быстро и тихо. Пока молва не разошлась по округе и окончательно не распугала купцов и проезжающих. Их и так мало нынче... Раньше в наших краях даже последний нищий хоть раз в неделю да ловил в котле мясо. А теперь даже благородные за обычную еду каштаны держат.

Йожин понимающе кивнул, сподвигая к продолжению истории.

— Барон наш молод и скор в решениях. Нанял каких-то разбойников, что скрываются за личиною честных солдат.

Священник скорбно поджал губы. Йожин не стал торопить — разговор и так шел в нужном русле и без заторов. Пауза не затянулась:

— Не местных нанял, да. Среди нашего люда не осталось храбрецов.

После этих слов, священник стеганул взглядом тело старосты. Йожин мог поклясться, что брат во Христе, будь его воля, с превеликой радостью, рубанул бы толстяка тесаком. Или хотя бы отходил как следует хорошим дрыном.

— Ясно, — монах кивнул священнику, затем посмотрел на старосту. — Вставай, раб Божий, у тебя ресницы дрожат.

Мартин слегка пнул лежавшего носком высокого сапога, не словом, но делом советуя не медлить.

Когда притворщик кое-как поднялся, делая вид, что все идет издавна заведенным порядком, Йожин продемонстрировал крепко сжатый кулак. Кулак был внушительным, а редкие чернильные пятна не скрывали толстых мозолей, приличествующих скорее человеку меча. Монах сопроводил простую и наглядную демонстрацию словесным напутствием, столь же кратким и ясным:

— Нас здесь не было. Подорожных вы не видели. Простые путники ехали мимо, решили остановиться на ночь. Лошадей оставим у дома, позаботитесь. Ясно? Или повторить?

Священник и староста кивнули столь слажено, что можно было заподозрить невидимого кукловода.

— Приготовьте тело. Похороним завтра.

На сей раз сдвоенный кивок вышел еще четче. Но когда монах и ветеран уже подходили к воротам из церковного двора, священник не удержался и глухо спросил им в спины:

— Вы справитесь?

Хотя спрошено было у Йожина, ответил, не оборачиваясь, Мартин:

— Если на то будет Божья воля.

* * *

Верно говорят знающие люди — кто видел хоть один сельский кабак, тот видел все.

Трактир, что располагался посреди Челяковиц, полностью соответствовал этим словам. Совершенно ничего примечательного: невысокий, вросший в землю дом с пологой двускатной крышей и россыпью маленьких окошек, перекрещенных мощными рамами. Широкая дверь чуть ближе к левому углу, длинная коновязь из препаскуднейше ободранной от коры жердины с клочками высохшего луба.

Коновязь пустовала. Разве что, у самого входа на жердь были наброшены поводья усталой клячи, понуро цедящей мутную воду из грязной поилки.

Рядом с конягой опирался одной рукой о стену невысокий, но широкоплечий солдат без штанов, зато в криво нахлобученном шлеме-"шапеле" самого древнего вида и с замятым с одной стороны краем. Бравый воин отливал на угол трактира, по немецкой привычке не ища уединения для столь ответственного процесса.

— Истинно говорю вам, будьте просты, как птицы небесные, — очень вольно процитировал Йожин, подбирая края рясы и осторожно перешагивая через очередную лужу.

— Как думаешь, Мирослав уже здесь? — спросил Мартин.

— Где пиво разлито по кружкам, там и наш бравый московит собрался во славу его, — отозвался монах. — Где ж ему еще быть... Если в лесу не застрял. Но днем ему там ничего не грозит.

Мимо торопливо пробежала селянка в грязном платье и с большим кувшином в руках. Опасливо глядя на солдата (и еще более опасливо — на Мартина с Йожином), она направилась ко входу в трактир. 'Немец' глумливо заржал и потянулся к женщине. Однако не удержался на ногах и упал в собственную лужу. Где блаженно ухмыляясь и растянулся, захрапев.

— Свинья, — подумал вслух Мартин, обходя счастливое тело по широкой дуге.

— Что ж, райские кущи лишь на небе одинаковы, — глубокомысленно сообщил Йожин. — На грешной же земле каждый подбирает место по собственному вкусу...

Внутри кабака было куда больше народу. Причем все присутствующие делились на разряды и сословия с дивной точностью и определенностью. Несколько местных жителей, черных от сажи и копоти углежогов и лесорубов жались в одном углу, обнимая заскорузлыми ладонями кружки с пивом. Кабак сей определенно знавал лучшие времена, поэтому кружки были солидные, оловянные, хотя и мятые, словно вышли из рук великанов.

Мирослав, Йожин и Мартин располагались от лесорубов, если призвать на помощь хитроумную науку-геометрию, точно по диагонали, за могучим столбом, подпирающим малость просевшую крышу. Монах брезгливо отстранился, стараясь и взглядом не касаться стола, по которому даже тараканы не бегали — боялись завязнуть в многолетних наслоениях грязи, жира и пролитого пива. Мартин и Мирослав оказались менее требовательными, однако положили на видное место, точно посередине стола оружие. Мирослав — тяжелую польскую саблю "баторовку" без елмани и с длинной простой крестовиной. Мартин — короткую пехотную шпагу с простой гардой из двух колец. Обычно правила хорошего тона рекомендовали в подобных случаях выдвинуть клинки из ножен не более чем на четверть. Но два бойца справедливо заключили, что в столь глухих местах о таких тонкостях могли и не знать, поэтому обошлись без ножен вообще. Во избежание. Благо, было чего избегать, поскольку солдат оказалось слишком уж много, причем сразу из двух ганз, то есть боевых братств, а если по-простому, то наемных банд.

Первая ганза (или банда) была числом невелика — шесть-семь человек. Отличалась сильной обтрепанностью и вообще выглядела так, словно ей не платили, по меньшей мере, пол-года. Хотя с другой стороны, по нынешним временам каких-то жалких шесть месяцев особой задержкой уже не считались... Физиономии у суровых воинов казались постными и голодными. Точнее у тех, чьи рожи видны. Один из наемников — невысокий и худощавый — был полностью закутан в плащ с капюшоном, полностью скрывающим лицо. Вторая банда оказалась и числом побольше, и на вид побогаче. Не меньше дюжины, рожи куда веселее, а речи громкие и звучали даже по мнению многотерпимого отца Йожина крайне вызывающе.

Вообще, когда в одном нищем кабаке собираются сразу три вооруженных компании — быть беде. Однако на сей раз беда откладывалась, потому что все внимание наемных живорезов было отвлечено. Шла Игра, занятие, противное Богу и ангелам, зато угодное Дьяволу и всей сатанинской армии. Ну и сердцу каждого солдата, которому, как известно, в рай дорога заказана.

В центре, с позволения сказать, зала, за небольшим чисто выскобленным столиком шла игра главарей наемничьих банд. Один, лет двадцати пяти от роду , высокий, желтоглазый, грыз узкие губы, морщил лоб, и вообще производил впечатление человека, проигрывающего последние гроши. Второй же, верзила крайне наглого вида, не скрывал радости по случаю череды побед и ухмылялся столь мерзко, что сердитому Йожину самому захотелось разбить наглючую харю. Игроки поочередно стучали по столу простой деревянной кружкой, вслух подсчитывая количество выпавших очков. Играли по самым простым правилам, на две кости, у кого больше выпадет. Между главарями-игроками, на примерно одинаковом расстоянии, лежала кучка всяческих безделушек, среди которых мелькали горделивые королевские профили в серебряном и золотом блеске.

Мартин шепотом чертыхнулся. Йожин с Мирославом оторвались от созерцания игры и обернулись к товарищу. Тот, положив на лавку куртку, закутывал поясницу толстым, теплым даже на вид шерстяным платком.

— Совсем паршиво? — дернул подбородком в сторону платка Мирослав.

— Мы все не молодеем, — с отсутствующим видом ответил Мартин, глядя куда-то сквозь узкое окошко, затянутое слепым бельмом бычьего пузыря. Мирослав не стал развивать беседу. Все же, возраст хоть и не добавляет здоровья, однако привносит немного мудрости и понимания, что некоторые вопросы не стоит затрагивать. Если, конечно, нет желания получить добротный пинок. Однако Мартин вдруг сам решил пояснить:

— Руки и ноги в порядке, а вот спина решила вспомнить все мои прошлые прегрешения пред нею...

— Они это любят, — философски хмыкнул Мирослав и продолжил:

— О личных бедах говорить толку мало, а вот о нашем деле... Как, нашли?

Йожин снова бросил осуждающий взгляд на игроков, губящих костями свои бессмертные души, и кратко описал предшествующее расследование. Под конец рассказа повторил жест Мартина, отмерив пальцами на столешнице расстояние:

— Примерно такая вот пасть. Тело, вернее, то, что от него осталось, сейчас в церкви. Местные прибрали.

— Ну, хоть что-то хорошее за весь сегодняшний день, похороним по-людски, — грустно улыбнулся Мирослав. — А я послушал лес...

Дознаватель и экзекутор отметили особую интонацию, с которой было сказано это "послушал". Склонились к товарищу, готовые ловить каждое слово.

— Дальше по тракту, чуть в сторону, есть тропа. Тянется к старому кладбищу. До погоста мили две, может чуть больше. Само кладбище очень большое и очень старое. Не уверен, но похоже, что со времен первого прихода Черной Смерти заброшено. Никто не хотел зарывать своих покойников рядом с чумными костями. Этого кладбища... — вислоусый замолчал, подбирая слова. Его не торопили. — Лес его боится. Вернее — сильно не любит.

— Все сходится! — с удовлетворением кивнул Йожин. — Как божились местные, наш ... друг тоже все посматривал в ту сторону, расспрашивал. Неподалеку его и нашли.

— Как нашли? — быстро уточнил Мирослав.

— В круге, — скривился Йожин. — Все как положено, со свечами и прочим. Бедняга не знал, с кем имеет дело, потому ждал вампира.

— А вот это совсем скверно, — тихо сказал Мирослав. — Значит, был готов, не врасплох застали. Но не отбился...

— Медлить нельзя. Но я не помощник, к сожалению, — сгорбился и виновато отвел взгляд монах. — Тут надо не "завесу" намаливать, а рубить.

— Да это понятно, — досадливо кивнул Мирослав. — Если он не справился, то и от меня проку мало. И ведь не заговорить, зенки не отвести, нужной травкой не пугнуть... Только убить.

Мартин тяжело вздохнул и тряхнул головой, будто пытаясь отогнать скорбные мысли. Монах пытливо посмотрел дознавателю в глаза:

— Справишься?

Над столом повисла тягостная тишина. Наконец, Мартин замедленно кивнул, словно не был уверен в ответе. Впрочем, так оно и оказалось...

— С верою в сердце, можно справиться и не с такой напастью. Но я верю в Господа нашего, и не верю в себя. Лет тридцать назад я бы его порубил, не запыхавшись — и не такое забарывал. Десять лет назад — середина на половину, кому больше повезет. Сейчас... две трети шансов за него. Такие дела...

Снова опустилась тишина. Йожин перебирал четки. Мирослав, сцепив руки под подбородком, погрузился в тягостные раздумья. А затем неожиданно хмыкнул, пряча легкую улыбку под седыми прокуренными усами. Йожин проследил взгляд и тоже усмехнулся. Мартин шевельнул усом, пригладил острый кончик, словно стилет навострил, явно готовясь сказать пару недобрых слов насчет легкомысленности спутников. Опережая несказанное, монах улыбнулся еще шире и одновременно склонил голову ниже, укрывая недобрую ухмылку в складках рясы. Чтобы ни одна живая душа со стороны не заметила.

— Погодим впадать в грех уныния, — глухо пробурчал он из недр одежки. — Может и у нашей заботы есть решение...

— Да что ты будешь делать?! — гаркнул желтоглазый, увидев, что выпало на гранях кубиков. И врезал по столу кулаком. Жалобно звякнул подпрыгнувший серебряный браслет тонкой работы.

Наемник в плаще, сидящий рядом с проигрывающим главарем, склонился к его плечу и что-то негромко сказал. Судя по прозвучавшему 'Гюнтер' и 'пожалуйста', явно предостерегая от продолжения. Ландскнехт отмахнулся, чуть не задев глубокий капюшон, что скрывал лицо непрошеного советчика.

Йожин не заметил, когда тот подсел к столу игроков. Наверное, как раз отвлекся, когда Мартин заматывал спину. Успокаивающий солдат, кроме того, что даже в духоте кабака не снял капюшон, отличался от прочих наемников хрупкостью телосложения. Похоже, что далекие предки согрешили с кем-то из Ночного народца. Впрочем, Йожин тут же одернул себя. Ну какие Ночные, прости, Господь, глупость раба своего... Парень недоедал в детстве или вообще весь род такой. Не всем же солдатам быть здоровыми аки фризские коняки. Но раз в банде, значит чем-то определенно уравновешивает телесную скудость.

— А ружьишко-то, у парня доброе, — негромко заметил Мирослав, омочив глотку пивом. Йожин молча кивнул, Мартин же лишь задрал усы — старый воин огнестрельное оружие не любил и не признавал. Что, в общем, было вполне понятно при его особенной работе.

Ружье, что юноша в плаще с капюшоном держал под рукой, оказалось весьма любопытным. Шестигранный ствол крепился на простой ложе из темного дерева — без привычной резьбы и металлических накладок, но очень тщательно отполированной. Ствол длиннее обычного мушкета, однако ощутимо тоньше. На взгляд Мирослава, калибр здесь был едва ли на треть обычного "цолля" сиречь немецкого дюйма, а скорее даже меньше. Мушка тоже казалась необычной. В тусклом свете плохих сальных свечей она иногда искрила, как бриллиант в перстне. Прищурившись, Мирослав заметил, что мушка и в самом деле была сделана из кристаллика очень чистого — без пузырьков и мути — стекла. Ружье имело устаревший фитильный замок, что вкупе с мушкой и калибром многое говорило понимающему человеку. Редкая, штучная работа, оружие для дальней и точной стрельбы. Ствол еще, небось, нарезной, как у новомодных штуцеров для знати.

— Значит, есть такое предложение, — Мирослав наклонился вперед и сделал незаметный жест, приглашая спутников присоединиться.

Пару минут троица совещалась, почти касаясь лбами. Этого времени игрокам как раз хватило на то, чтобы ругнуться, отпить из кружек, и снова растрясти стаканчик с костями. Желтоватые кубики прокатились по столу, стуча и гремя тяжело, словно грехи страдальцев преисподней. И опять выиграл наглый здоровяк. Меньшая компания еще сильнее приуныла, большая же, соответственно, развеселилась.

— Не умеешь, не садись за игру с настоящими мужчинами! — захохотал выигравший, когда соперник, увидев выпавшие очки, совершенно по-волчьи тоскливо взвыл — Мирослав даже дернулся к пистолю в напузной кобуре.

Желтоглазый, скрипя зубами, схватился за рукоять шпаги — солидной "валлонской бабочки" доброй немецкой работы. Вообще, судя по оружию, малая ганза знавала куда лучшие времена. Противник откинулся назад и поднял руки в примиряющем жесте.

— Ну, погорячился, прошу пардону! — объявил он. — Везуха поперла, не сдержался. Ворон ворона не обидит, солдат солдата не оскорбит.

Могучеплечего главаря издевательским хохотом и тыканием грязных перстов поддержала его банда. Наемники же проигравшего, который, похоже, носил имя 'Гюнтер' злобно молчали, делая вид, что им совершенно не хочется вбить гадкие смешки глубоко в премерзкие пасти нечестивых собратьев по цеху. Но то ли извинение сказалось, то ли явное неравенство сил остудило пыл, но проигравший еще малость потерзал рукоять и отпустил.

Снова стукнула кружка, прокатились кости... Мирослав закрыл глаза и привалился к старой стене из посеревших от времени и происков древоточца бревен. Достал откуда-то пять или шесть шариков, при ближайшем рассмотрении — орешки лещины. Покатал меж ладоней, сжал в кулаке, затем положил на стол. Еще раз прокатил, плавными круговыми движениями руки. Йожин отвернулся, скорбно поджав губы, но воздержался от комментариев. Мартин хмыкнул и навострил ус.

— Ну, так что, играем дальше или больше ничего не осталось? — улыбка на лице верзилы была преисполнена такой душевности и теплоты, что аж челюсти сводило.

Поколебавшись, желтоглазый Гюнтер залез в карман штанов и выудил невзрачное тусклое кольцо, даже на неискушенный в драгоценностях взгляд Йожина, ценности не представляющее. Даже для обычной меди оно казалось слишком уж зеленым.

Соперник прегнуснейше ухмыльнулся. Молодой щелкнул челюстями, снова напомнив худого и презлющего волчару. С заметным душевным колебанием наклонился к полупустому мешку, что стоял у него в ногах. Покопавшись, выудил оттуда побитый жизнью кусок волчьей шкуры. Какой-то криворукий портной соорудил из нее подобие короткого пастушьего плаща с длинными завязками у горла. Впрочем, судя по длине и кривизне стежков, шил не портной, а солдат у ночного костра...

— Это еще что? — здоровяк брезгливо наморщил нос и двумя пальцами приподнял край скомканной шкуры.

— Счастливая накидка! — решительно заявил молодой наемник, пытаясь пригладить редкие клочки шерсти, счастливо пережившей не одно нашествие хищного зверя моли... — Уберегает от пули. Шкура полуночного вервольфа!

Верзила продел палец в дырку, нашедшуюся у нижнего края, и односложно вопросил:

— Ы?

— Только серебро и берет! — сразу нашелся Гюнтер.

Удачливый игрок помял шкуру в ладонях, недоверчиво хмыкнул. И, почему-то пристально глядя на наемника-недокормыша, сидящего рядом с Гюнтером, заявил:

— А вот и проверим!

На свет появился длинный рейтарский пистолет, непривычный в руках пехотинца.

— Так не в упор же! — только и успел крикнуть кто-то из меньшей банды, чуя неладное и порываясь встать.

Не успел. Под издевательский смех собратьев верзила ткнул стволом в облезлую шкуру и спустил курок. Сухо и громко щелкнул кремень, зашипел порох на полке, взвилась тонкая серая струйка дыма. На том все и закончилось — огонь так и не перекинулся на заряд в стволе. Случается такое, не сказать, чтобы часто, но и не так уж редко.

— Э-э-э... — хозяин недоуменно потряс пистолет, заглянул в ствол одним глазом, забавно кривя физиономию. Очевидно, раньше огневая снасть его не подводила. Но сейчас пистоль был мертвее мертвого.

— Да чтоб тебя! — с этими словами здоровый ландскнехт снова тряхнул оружием, и вот теперь пистолет выстрелил.

Тихо взвыли углежоги в своем углу и тут же начали разбегаться по домам, решив, что на сегодня приключений хватит. Только часто захлопала дверь на ременных петлях. Кабатчик сноровисто нырнул под стойку и уронил кувшин, не преминувший разбиться.

— Да чтоб тебя, — вслед за верзилой повторил Мартин, куда тише, но с повышенной злобностью. От выстрела он машинально дернулся, и резкое движение отдалось в больной пояснице острой вспышкой боли. Мирослав по-прежнему сидел молча, с закрытыми глазами, а Йожин продул себе смотровое оконце в густом облаке дыма. В этот порох явно переложили серы, так что дыма получилось с избытком.

Гюнтер почти сразу взял себя в руки и торжественно поднял шкуру, расправив ее, словно королевскую мантию.

— Узрите, невежды, — высокопарно заявил он. — Действует!

Голос наемника основательно подрагивал, но невзыскательная публика проглотила, не морщась. Здоровяк хотел было еще раз глянуть в дымящийся ствол, но дернулся и наоборот — откинул пистолет подальше, к краю стола. Железо тяжело ударилось о дерево. Видимо хозяин запоздало сообразил, что сейчас чуть было не лишился головы.

На всё? — с ходу предложил Гюнтер. Опытный в чтении по лицам Йожин заметил, что наемник и сам безмерно удивлен произошедшим. Но времени не теряет, и соображает быстро... Что ж, это к лучшему.

Верзила скорчил рожу, выражающую немалую умственную работу, внимательно посмотрел на все еще источающий дымок ствол, перевел взгляд на шкуру, снова посмотрел на оружие...

— Играем! Ставлю все против шкуры! — его кулак бухнул о стол лишь немногим тише пистолетного выстрела. — Но мой бросок первый!

Все сдвинулись ближе к столу, потеснились плечами. Обычная игра превратилась в удивительное событие, о котором долго еще будут судачить. Такое не часто увидишь, а коли доведется — грех не посмотреть и после рассказать об увиденном. Приукрасив соответствующими подробностями.

Игрок долго тряс стакан с гремящими костями, шептал попеременно обрывочные молитвы, наговоры и ругательства на пяти языках, причем безбожно их мешая. Наконец, бросил.

Слитный вздох прокатился по кабаку. Выпали единица и двойка. Очевидно, родным языком для большого наемника был французский, потому что при его помощи и выразил отношение к своему "успеху". Выразил, надо сказать, очень доходчиво и громко.

Гюнтер радостно оскалился, предчувствуя поворот удачи другим местом, противоположным прежней заднице. Подмигнул своей мигом повеселевшей банде, махнул рукой в драной по швам перчатке.

— Давай, капитан, натяни ему нос! — поддержал командира кто-то из его маленькой ганзы.

Гюнтер вальяжно подобрал кости, лениво тряхнул стаканчик и почти не глядя метнул, явственно рисуясь перед своими... Глянул на результат он не сразу, а после того, как в кабаке воцарилась тяжелая тишина.

Желтоглазый не просто плохо сыграл. Он откидал кости худшим образом из всех возможных. На желтых гранях костяшек гнусно чернело по одной точке. Два очка. Таверну накрыло одеялом полнейшей тишины, даже зловредные мухи перестали жужать.

Впрочем, тишина кончилась быстро.

— Zerlumpten arsch! — рыкнул проигравший наемник, выдав свое однозначно немецкое происхождение. Одной рукой он оперся о стол, другой припечатал к тому столу шкуру, то есть чужой выигрыш.

Загрохотали отодвигаемые лавки, зашипели клинки, выходя их тесноты ножен. Пальцы Марина сами собой скользнули к рукояти шпаги. Мирослав мазнул взглядом по своей баторовке, катая по столу орешки. На четырех лещинах из шести скорлупки треснули и осыпались.

Оба главаря застыли друг напротив друга. Рука счастливого игрока опустилась на оголовье мощной сабли, длиною сравнимой с "бабочкой" Гюнтера.

— Был уговор! — сквозь зубы процедил верзила. — Честная игра. Без уловок и плутовства. Я выиграл, а ты проиграл. Или хочешь поспорить?

Гюнтер тоскливо посмотрел верзиле за спину, где в готовности к старому доброму смертоубийству застыла его банда. Впрочем думал он не долго. Больно уж явным выходило неравенство сил.

— Уговор, да. Все честно! — Гюнтер поднял руки со стола, показывая раскрытые ладони — у мирно улыбаясь, будто и не тянулся миг назад к кобуре. — Ты выиграл, я проиграл.

— Отыграться нет желания? — с притворной медоточивостью в голове спросил довольный верзила. — А то ведь с голоду подохнете, пока доберетесь до своего герцога или кто там тот дурак, что решил вас нанять? А может и не нанимал никто, а?

Лицо Гюнтера свело страшноватой судорогой, скулы закаменели — наемник пытался сохранить добродушную мину, но и просто так схарчить оскорбление не удалось.

— А то ведь у тебя есть на что играть! — с этим возгласом, верзила с неожиданной для своих размеров резвостью перегнулся через стол. И быстро сдернул капюшон с головы молчаливого солдата, того самого, чье ружье заинтересовало Мирослава.

— Ни черта себе, — потрясенно выговорил Мартин. Проняло даже его, однако никто не услышал это восклицание, оно потонуло в слитном вздохе большой ганзы и пары особо смелых челяковичан, что рискнули остаться в кабаке. Из-под сброшенного капюшона рассыпались удивительно красивые и густые пряди волос ярко-желтого цвета с явственным медно-красным отливом. И сверкнули ярко-зеленые глаза, презлющие, словно у рыси, что изготовилась к прыжку.

— Куда катится этот мир?.. — Йожин буквально метнул себе в глотку все содержимое немаленькой кружки. — Женщина-ландскнехт... Истинно говорю, предпоследние времена наступают!

— По дворам везде остались дети да собаки. Даже бабы, взяв ухваты, ушли в гайдамаки, — очень тихо вымолвил Мирослав.

— Рискнешь поставить на кон? — сально ухмыльнулся верзила, потирая потные ладони и облизывая губы толстым языком. — Мне не помешал бы еще один солдат в..., — тут он делано закашлялся, словно предлагая собеседникам додумать фразу самим. — В честной кумпании.

Его бойцы заржали, оценив шутку. Девушка молчала, хмуро глядя в сторону.

— Не продается! — прохрипел после недолгой паузы Гюнтер. Наемник подобрался, будто готовый к прыжку кот. Завозились и его бойцы. Одна лишь девушка по-прежнему сидела неподвижно, точно статуя. Только предательский румянец заливал лицо, да пальцы сжались на стволе штуцера. Йожину стало даже немного жаль ее. С одной стороны, рыжеволосая сама выбрала компанию. С другой — негоже так обращаться со столь прелестным божьим созданием... даже если оно стрижет волосы, оставляя их лишь немного длиннее, чем у мужчины. Несмотря на сан, Йожин не всю жизнь носил рясу, и в женской красоте разбирался. Да и после пострижения, святой отец иногда 'coelibatus', то есть "целибат" читал на английский манер, как 'целибрейт', сиречь, праздник...

Компания обменялась понимающими взглядами. Монах чуть сгорбился, став похож на колобка, готового с одинаковой легкость катнуться в любую сторону. Мартин с выражением тоскливой скуки на лице, уже не таясь, положил руку на рукоять своей короткой — специально для схваток в тесных комнатушках и подвалах — шпаги.

— А вроде хорошо все начиналось, — подумал вслух Йожин, тихо и грустно.

— Переворачиваем стол, должен пулю поймать, — почти не шевеля губами произнес опытный в кабацких схватках Мирослав, нашаривая в кобуре 'утиную лапу'. Дорожный пистолет-многостволку он таскал уже третий месяц, но все никак не случалось повода испытать в деле.

Впрочем, похоже и на этот раз не случится. В планы верзилы и его людей перестрелка с поножовщиной не входила. Рубиться с нищей бандой проигравшегося капитана — как с кабана шерсть собирать.

— А если я добавлю?.. — выдержав многозначительную паузу главарь показал на ладони большую золотую монету, положил на шкуру. — Французское золото. Еще старой чеканки, — склонил голову к плечу верзила, ожидая ответа.

— Дешево покупаешь, — усмехнулся Гюнтер.

— Ну, где одна, там и вторая найдется, — ухватился за оговорку удачливый игрок.

Гюнтер шумно потянул воздух носом, снова посмотрел на девушку, окинул взглядом груду ценностей, которые, стоит еще немного рискнуть, и могли бы вернуться к владельцу, приумножившись...

— Нет. Я не протестант, чтобы играть на людей.

— Красиво речет, прямо актер в театре, — шепнул Йожин. — Верный признак, что спустил последнее. Ну, хотя бы добрый католик, уже хорошо.

— Заметь, оружие на кон не ставят, — шевельнул пальцами Мирослав, и Мартин кивнул. Действительно, ни один из игроков даже не пробовал сыграть на клинок или пистолет. Последним шомполом не рисковали!

— Что ж, как знаешь! — хлопнул тем временем в ладоши наемник и, рисуясь, махнул рукой своей банде:

— Курц, собери эту мелочевку.

К столу тут же кинулся плюгавого вида наемник с большим мешком, раскрытым заранее. Гюнтер печально смотрел, как в бездонном рогожном чреве исчезает волшебная шкура и прочее добро...

Большая ганза, смеясь, и не скрывая радости от выигрыша своего капитана, начала собираться, гремя оружием и топая сапогами. И то верно, кого могли — облапошили, что еще делать в грязном трактире, где в кислом пиве дохлые мухи на закуску плавают?

Однако предводитель не спешил. Сцепив толстые пальцы в замок, он обратился к хмурому Гюнтеру, не забывая, впрочем, бросать короткие и недвусмысленные взгляды на девушку.

— А может, друг солдат, двинешь с нами? Жалование доброе положу. А то ведь, девка твоя, как нищая, право слово. Ни колец, ни побрякушек. Мне на нее и смотреть жалко!

— Так и не смотри! — прошипела обсуждаемая, как бы невзначай убрав руку со стола. Голос у фемины оказался презлющий, как и взгляд. Но приятный, без той сиплости, что очень быстро прорезается у женщин на войне от неумеренного потребления спиритус вини и вдыхания порохового дыма. Вообще девушка все больше напоминала Мирославу рысь из его родных краев — зверя красивого, но и смертельно опасного.

Мирослав мысленно кивнул. Не дура. Понимает, что за ружье, пусть оно и способно пробить навылет половину вражьей братвы, лучше не хвататься. Длинновато оно для трактирной тесноты.

'Француз' на злое шипение внимания не обратил, даже глазом не повел.

— Ты подумай, подумай. Мы бы ее холили и лелеяли...

Последние слов главаря вызвали прямо таки взрыв хохота среди его прихлебателей. Судя по радостному гулу, лелеяли бы каждый день и по многу раз подряд.

— Выиграл, и шагай себе, — бросил Гюнтер, глядя противнику в переносицу. По опыту Йожина — крайне раздражающий взгляд. — А то ведь и потратить сумеешь прямо здесь. И не на лягушек.

Верзила скривился, оскалил в гримасе изрядно попорченные и прореженные зубы. Но гримасу неожиданно сменила улыбка, и 'француз' развел руками:

— Да ладно тебе, брат солдат! Что ты за шпагу хватаешься, остынь. Мы ж тут все свои, все братья... и сестры, — добавил он после краткой заминки. — Ну, пока в поле друг против друга не встали.

Гюнтер, в свою очередь, тоже показал пустые ладони. Скорчить ответную улыбку у капитана не получилось — от злости скулы свело.

— Ну а коли передумаешь, — победитель подмигнул рыжей девушке, — догоняй. Мы пойдем по тракту на север. Спешить особо не станем.

— Вам лучше остаться здесь.

Голос, вроде и негромкий, дошел до ушей каждого. Кто-то сбился с шага, кто-то уронил перевязь. Наемники начали оглядываться. Йожин поднялся из-за стола и повторил, упершись ладонями в столешницу:

— Этой ночью лучше сидеть за прочными стенами и крепкими запорами. Вспомнив пару молитв. Если кто их забыл ... коли вообще знал ... то я подскажу.

— Иди в жопу со своей мутью, святоша, — отмахнулся верзила, — сидишь себе, пиво хлебаешь, вот и сиди.

Мирослав наступил монаху на ногу, а Мартин дернул со спины за рясу. Йожин, не ожидавший внезапного нападения со всех сторон, рухнул на лавку. Та жалобно скрипнула под увесистым святым отцом.

— Сядь и сиди на hintern, Йож, — тихо промолвил Мирослав. И прибавил с едкой иронией, опять же только для своих. — Пусть идут, они же настоящие храбрые мужчины.

Большая ганза гремя оружием и продолжая обсуждать счастливую игру, покинула трактир. Хлопнула в последний раз дверь, качнулась на петлях.

— Дети мои, возлюбленные чада, — так же тихо вымолвил Йожин, не глядя на товарищей. — Ежели вы, сукины сыны, еще раз проявите такую непочтительность к духовному отцу, то сильно об этом пожалеете.

— Ну, извини, — Мирослав чуть развел руками в жесте примирения, на этот раз без всякой иронии. Говорящий с лесом достаточно хорошо понимал, с кем имеет дело

— Йож, ну ей-Богу, перед кем ты метал бисер? — скривился Мартин, тоже весьма вежливо. — Это же те самые, которых подрядили решить невзгоду с ... кладбищенским жителем. И они поскакали в лес на ночь глядя. Не стоили эти чудозвоны предостережения.

— Верно, не стоили, — бодро согласился Йожин. — Так и не для них говорилось.

Мартин с Мирославом переглянулись и с одинаково виноватым видом склонили головы.

— Все б вам рубить, — Йожин добродушно глянул на седую макушку Мартина. — Да стрелять почем зря, — взгляд переместился на усы Мирослава. — А здесь политесу немножко надо, куртуазности... Не девку на согрев тюфяка покупаем.

Из-за стены вдруг послышалось ржание коней.

— Там конюшня, — ткнул пальцем, подтвердив догадку, трактирщик. — Они там лошадей поставили...

— Конными. Ночью. В чащобу. Глупцы! — сказал раздельно, будто сплюнул, Мирослав. И, запустив руку в вырез рубахи, недолго покопался, выбирая в связке амулетов и крестов, подходящий. Нужным оказался крохотный кисет, расшитый мелким красным бисером. Узор складывался столь прихотливо, что взгляд сам собой отбегал в сторону — иначе в глазах рябить начинало. Йожин отвернулся от кисета, осенил крестом дверь вслед за ушедшими и пробормотал короткую, в десяток слов, молитву на латыни.

— Да смилостивится Господь над их душами, Аминь, — закончил монах на чешском.

— Буде обнаружатся таковые, — брезгливо дополнил Мартин и пригладил обвисшие стрелки усов...

Меж тем, у сиротливо опустевшего игрового стола, пережившего одну трагедию, разворачивалась другая. Самого удара Йожин не видел, но услышал — пощечина вышла звонкой, словно тролль переломил о колено хорошо просушенную доску в два-три пальца толщиной. Средь простого солдатского люда вслед за таким демаршем следовал ответ — да не пустой ладонью, а кулаком. Дабы вразумлять страхом и воспитывать почтение. Но вопреки ожиданиям, Гюнтер лишь потер пламенеющий след пятерни на щеке. А уж тоски во взгляде, которым невезучий капитан проводил девушку, хватило бы чтобы растопить ледяное сердце тролля и вымолить прощение даже у первого инквизитора Испании...

— Да я же его послал! — возопил, наконец, Гюнтер. Но рыжеволосая, не забывшая прихватить и свое восхитительное ружье, только у самого выхода остановилась, и чуть повернув голову, бросила:

— Но ты колебался.

В который раз хлопнула дверь. Малая ганза молчала, ограничившись переглядыванием. Судя по всему, никто и не сомневался в праве злой девушки-рыси поступать именно таким образом. И Йожину, знатоку людских душ, стало крайне любопытно, как она этого добилась. Явно не в командирской постели — пододеяльные фаворитки одеваются и ведут себя совершенно иным образом.

Мирослав глянул в окно, точнее на мутную пленку пузыря, заменявшего стекло. Снаружи темнело, вечера оставалось от силы на четверть часа, а дальше готовилась вступить в свои права непроглядная темень. Седоусому не нужно было спрашивать у птиц и мышей, и так было очевидно, что ночь выдастся сырой и безлунной. Самая ненавистная погода для вампиров, у которых и без того ломит кости от сидения в могилах, а луна — солнце мертвых — придает сил. Но в лесу ждет отнюдь не вампир...

Мирослав вопросительно посмотрел на Мартина. Тот неопределенно пожал плечами и уткнулся в пивную кружку. В которой, вислоусый мог поклясться, уже давным-давно высохло дно. Зато Йожин решительно кивнул, дернув гладко выбритым подбородком.

Посидев еще немного, будто собираясь с духом, Мирослав решительно встал, и, отодвинув лавку, зашагал к осунувшемуся капитану.

Встав напротив него, там, где совсем недавно стоял табурет верзилы, Мирослав наклонился к желтоглазому, всматриваясь ему в лицо. И радостно возопил:

— Дружище! Мне до изумления знакома твоя грустная рожа! Видит бог, когда мы улепетывали от протестантов под Флерюсом, она у тебя была такая же хмурая...

Гюнтер с удивлением посмотрел на расплывшегося в радушной улыбке Мирослава — судя по морщинкам, собравшимся у глаз, пытался уловить знакомые черты.

— Сейчас память мы тебе поосвежим, а то сидишь как мешком по башке трахнутый! Гюнтер тебя зовут, так ведь? А вот дальше как, я запамятовал.

— Швальбе, — наемник ошалело кивнул. Очевидно, недавние события несколько выбили его из седла.

— Гюнтер Швальбе! — радостно заорал Мирослав и щелкнул пальцами, подзывая трактирщика:

— Уважаемый, будь добр, пива и еще этих ваших чудесных колбасок. И друзей моего друга тоже не забудь! Угощаю!

Туч на темном, зловещем небе оказалось не так много, чтобы застить луну полностью. Но достаточно, чтобы сократить полнолуние до мутного серебристого марева. Как будто призрачный туман скрыл весь мир, растворяя все образы и звуки, скрывая сущее в неверных тенях. Шумел холодный, почти зимний ветер, дергая ветки, заставляя деревья шевелить кронами, словно пучками щупалец.

Вдали на тракте колебался свет факелов, отдавался эхом стук лошадиных подков и голоса наемников, что отправились добывать награду на ночь глядя. Они спешили, потому что уже должны были прибыть на сборный лагерь, а оттуда двинуться на север, к войне и грабежам. Командир очень удачно перехватил заказ по дороге, легкий и необременительный, так зачем терять на него лишний день?..

Челяковицы хлопали дверьми и ставнями, засовами и прочными замками. Предупреждение Йожина не достигло солдатских ушей, однако было услышано селянами. В эту ночь даже собак разобрали по домам. А хитрые коты и так попрятались под лавками да столами, пренебрегая мышеловскими обязанностями.

Местный священник с трудом накинул солидный, тяжелый запор на двери церквушки изнутри.

— Смутные, тяжелые времена настали, — пробормотал он себе под нос, машинально оглядываясь в сторону подвала, где все еще лежал покойник. — Истинно смутные.

Ветер просочился сквозь худую крышу, заскрипел в щелях, отозвался замогильным гудением в балках под потолком. Священник еще раз перекрестился и начал зажигать свечи, одну за другой. Сегодня уснуть вряд ли удастся...

Закаркал невидимый ворон. Новая стая туч набежала на луну и воцарилась тьма.

* * *

Рассвет припозднился, словно боялся потеснить не в меру затянувшуюся ночь. Но в конце концов бледный солнечный диск робко протянул первые лучи сквозь утренний туман. И вместе с утренним солнцем в Челяковицы пришла лошадь. Вроде не могут копыта цокать по пыльной дороге так громко, однако же, именно этот звук выгнал на двор трактира Мартина с Мирославом, а также вышедшего с ними желтоглазого наемника.

К цоканью начали примешиваться крики и возгласы местного люда, в коих удивление причудливо мешалось со страхом.

— Это что там такое? Пляска смерти? — нахмурился Мартин, пытаясь разглядеть причину шума.

— Сейчас узнаем, — хмуро буркнул Мирослав. — И есть у меня подозрение, что нам это ничуть не понравится...

Наемник промолчал, лишь подбоченился, стараясь выглядеть бравым орлом. Получалось не особо. Естественно, Мирослав только слышал о Флорюской драке краем уха, но все баталии похожи одна на другую. Так что, у встретившихся ветеранов "нашлось" много общих воспоминаний, разжегших в душе костер скорби и тоски. Затушить его можно было исключительно пивом... Поэтому, капитан стоял, слегка пошатываясь, и был малость нетверд в речах. Впрочем, падать он не собирался, все же опытный вояка, крепкий и на рану, и на выпитое.

По главной (и по сути единственной) улице селения брела лошадь. На порядочном отдалении от нее пугливо крался с десяток вездесущих мальчишек, готовых воробьями порскнуть в стороны. Животное ступало медленно, низко опустив голову, как будто тащило неимоверно тяжкий невидимый груз. Даже не слишком зоркий глаз видел, что лошадиная шкура приобрела несвойственный от природы красно-коричневый оттенок. Словно животину щедро окатили ведром краски. Бедная скотинка оказалась целиком в крови. Даже брюхо перечеркивали ссохшиеся уже потеки. Впрочем, кровь была чужой — иначе бы лошадь просто не дошла, упав по дороге.

— А вы их предупреждали... — совершенно трезвым голосом произнес наемник.

— Но они не вняли, — сказал из-за спины отец Йожин, — на свою погибель, да упокоит Господь их грешные души в милосердии своем...

Лошадь прошла мимо них, все так же тяжело ступая. Видимо ее тянула звериная память о лучшем событии последних дней — животное устало ткнулось мордой в запертую конюшню, да так и остановилось.

— Черт возьми, — прошептал Швальбе, рассмотрев лошадь вблизи, особенно правое стремя. И было от чего.

Мирослав потянул носом — даже многолетнее курение не отбило нюх старому следопыту. Впрочем, если бы и отбило — слишком характерно пахнет недавно пролитая, но уже свернувшаяся кровь. Рядом с компанией шумно вывернуло не вовремя вышедшего трактирщика. Вислоусый потрепал его по склоненному загривку. И мощным пинком послал обратно в трактир, захлопнув за ним дверь с напутствием:

— Как еду наружу метнешь, расседлай, накорми и почисть четвероногое! С собой заберем.

— Оно тебе надо? — осведомился Мартин.

— Пуганая двух непуганых стоит, — ответил Мирослав. — Полечу, пошепчу на ухо, как новая станет, против любой полночной твари не убоится.

Швальбе, тем временем, стоически боролся с собственным ужином, однако трактирщику не уподобился и удержал провизию в желудке.

— Ну нога, ну оторванная, чего сразу блевать-то? Ядром, правда, куда чище отрывает! — презрительно фыркнул он, оборотив свой орлиный взор на предмет, висящий с правого бока бестолково закружившейся на месте лошади.

— Слишком быстро и слишком легко, — задумчиво произнес Мирослав, мусоля во рту пустую трубку, — Я думал, что вернутся, потеряв троих-четверых. Или рванут дальше по дороге, без передышки и благословения.

— Все плохо. Все очень плохо, — с неким даже мрачным удовлетворением промолвил Йожин. — Впрочем, об этом уже было говорено.

— Вы кто такие? — отступил спиной к двери Гюнтер. — Раз ставили пиво всю ночь, то обираете пьяных? Или, — наемник кивнул на внушительный набор оружия на портупее Мирослава, — грабите мертвых?

На крыльцо мягким, кошачьим шагом ступила девушка, скинувшая плащ. Мирослав внезапно подумал, что так и не знает, как ее зовут. Зато отметил, что на широком поясе у рыжеволосой висят два внушительных пистолета. Так же как и ружье — с длинными стволами и уменьшенным калибром. Висят низко — легко выхватывать и сразу палить. И курки уже взведены — добрые, хорошие замки.

— Мы не грабим мертвых, — поморщился Мартин, осторожно потирая поясницу. — Хотя иногда убиваем их.

— Э? — переспросил Гюнтер с глуповатым видом. Девушка взялась за пистолеты, не скрываясь и не отводя взгляд.

— Ну, по второму разу, — пояснил Мирослав.

Капитан уже привычным для компании движением опустил ладонь на рукоять шпаги и набрал воздуху, дабы во всю глотку призвать банду на помощь.

— Не стоит орать, — посоветовал Йожин, — лучше зайдем внутрь и поговорим о работе. Надеялся, еще есть время присмотреться друг к другу, но ошибался. Видно, не судьба.

Похмельная банда Гюнтера в разговор не лезла, сидела себе на старом месте, потягивала пиво. А чего б не потянуть, когда угощают? Разговоры умные пусть капитан ведет, у него голова большая...

Разместились все за тем же столом, за которым вечером капитан проигрался до пустых карманов и пощечины. Впрочем, девушка вернулась. И сидела на прежнем месте, неразлучная со своим ружьем, бросая тревожные взгляды на компанию. Особенно ее, почему-то, беспокоили усы Мартина. Старый вояка, будь он помоложе, мог бы надумать себе невесть что, насчет планов рыжей. Но, увы, многие знания — многие печали. Мирослав отметил про себя, что валькирия (для себя он решил ее пока так называть) смотрит на Мартина со странным выражением человека, который силится вспомнить что-то важное, но давно забытое. Пытается, однако никак не может. Кажется, вот оно, воспоминание, рядом бродит, да только не дается, хитрое.

Швальбе же, с щеки которого до сих пор не сошел след от давешнего удара, больше смотрел на фолиант, что появился на свет из объемистого мешка Мирослава. Точнее из мешка следопыт достал деревянный вощеный ящичек на медном замочке. Из ящичка — тряпицу, вроде даже из шелка. А уж в тряпице, тщательно завернутая, скрывалась книга.

Она была очень старой и явно многое пережила за многотрудную жизнь. Толстая обложка из почти черной от времени кожи хранила многочисленные следы бурной жизни: мелкие порезы, потертости, а один угол был даже слегка подкопчен. Книгой пользовались часто и со вкусом — из нее во все стороны торчали многочисленные разноцветные ленты и ленточки, шнурки, нитки и прочие закладки. На титульном листе была лишь надпись " "De monstrorum" и больше ничего. Мирослав расстегнул тяжелый, похоже, что серебряный замок, раскрыл книгу и начал листать.

— Господи Иисусе, — уже второй раз за утро Гюнтер помянул Господа нашего, со всей искренностью и почтением. Было от чего.

В фолианте оказалось много рисунков, собственно труд главным образом из них и состоял. Словно кто-то собрал вместе самые страшные гравюры, в каких только показываются палаческие изыски, ведьмовские шабаши, страдания грешников и прочие происки сатаны. Однако тщательно выполненные рисунки казались в высшей степени искусными, как будто ... сделанными с натуры или по очень точным описаниям. При этом почти к каждому изображению прилагались множественные пометки и приписки, сделанные, похоже, в разное время и разными инструментами, от свинцовых и серебряных карандашей до обычного угля. Эту книгу не просто внимательно читали, ее использовали как справочник, регулярно дополняя новыми сведениями.

— Ух ты ж, срань нечеловеческая, — выдохнул Гюнтер при виде вовсе уж лютой пакости — на картинке был изображен морской зверь Кракен, в чьем клюве виднелся небольшой кораблик, а огромные и противные на вид щупальца совершали всяческие непотребства с несчастной командой.

Возглас заинтересовал девушку-рысь и она придвинулась поближе. Капитан бросил на рыжую короткий взгляд... И снова уперся глазами в книгу, благо, Мирослав пролистал до нужной закладки.

С желтовато-истертой страницы на капитана щерила клыки ужасная рожа, похожая на дьявольски искаженное человеческое лицо. Только с почти круглыми глазами без зрачков, лысое и с провалившимся как у сифилитика носом. В пасти создания торчал набор треугольных зубов, которые казались бы уместнее скорее для акулы. Морда была набросана довольно схематично, небрежными штрихами, как будто художник не слишком старался, желая лишь дать самое общее представление о предмете исследования. А вот на следующей странице расположилось изображение кисти руки, вернее сказать лапы, по-видимому того же создания. Не в пример морде — куда более подробно. Вот от этой лапы Гюнтеру захотелось перекреститься в третий раз. Особенно когда он узнал на рисунке хорошо знакомый брауншвейгский талер, пририсованный для соотнесения размеров.

Рука в целом походила на человечью, но именно что — в целом и общем. Ладонь гораздо уже и вытянута, а большой палец наоборот, коротенький, как будто усечен до одной фаланги. Четыре остальных пальца длинные и тонкие, словно узловатые веточки. И каждый увенчан длинным когтем, кажущимся несоразмерно большим.

Гюнтер не знал ученых слов, которыми накануне пользовались Мартин и Йожин, однако на охоте бывал не раз и хорошо понимал, что когти такого рода нельзя использовать ни для рытья, ни для карабканья по деревьям. У таких страшных загнутых крючьев, длиной едва ли не с ладонь, может быть лишь одно назначение.

Написанный мелким убористым почерком текст на латыни капитан разбирать не стал. Так-то, прочесть сумел бы, но к чему ломать голову, когда столько умников вокруг?

— Во имя Господа нашего, что это за тварь? — отстранился от книги Швальбе и на всякий случай перекрестился. Солдаты, хоть и не видевшие рисунка, жест капитана повторили. Лишним не будет. Рыжеволосая, чье лицо стало вовсе уж бледным, лишь тряхнула головой и крепче обхватила тонкими пальцами ствол ружья.

— На востоке это называют упырякою, — поднял взгляд на капитана следопыт.

— У-пи-ра-ко-ю, — повторил по складам Гюнтер незнакомое слово, будто пробуя его на вкус.

— А в немецких землях зовут "нахцерер". Очень хитрая и гнусная тварь.

— Вампир? — неожиданно уточнила девушка. Голос у рыжей, когда она была в добром расположении духа, не был похож на злое шипение, и звучал еще приятнее. Ей бы в городских театрах петь...

Мирослав хмыкнул, дернул головой. Зачем-то провел ладонью над страницей с изображенной ужастью.

— Нет, юная госпожа, хотя у них много общего. Нахцерер тоже не любит солнце, хотя и не умирает от его лучей. Любит кладбища, селится в пустых склепах. Но вампиры — кровососы. А этот — плотояден.

Уши юной госпожи вспыхнули ярче закатного солнца и она понимающе кивнула.

— Гуль, что ли? — вскинул голову Гюнтер.

— Нет, — терпеливо разъяснил Мирослав. — Гули — трупоеды. Они не любят и боятся живых, стараются держаться от них подальше. Нападают только если некуда отступить. По совести говоря, это самые безобидные из ночных, хотя и выглядят страшнее дьявола.

У капитана определенно закрутился на языке вопрос, откуда такие познания, особенно в отношении дьявола, однако он смолчал, внимательно слушая.

— Нахцерер же — хищник, — закончил пояснение Мирослав. — Преимущественно, людоед.

Кто-то из банды нервно и шумно сглотнул. Капитан склонился над книгой, внимательно изучая рисунок по второму кругу:

— Значит, именно эта тварь поубивала тех... — Гюнтер не договорив, махнул в сторону двери.

— А перед этим, она убила нашего товарища, — кивнул Мирослав. — Который пришел сюда, дабы разделаться с нечестивым созданием.

— Он immortui? — неожиданно спросила валькирия.

Мирослав едва не подавился трубкой. За него ответил Йожин, благостно улыбаясь и буравя фемину внимательным взглядом.

— Нет, почтенная дама, нахцерер не является нежитью. Предположительно, поскольку о таких созданиях мало что известно. На него не действуют ни молитвы, ни святая вода, ни серебро, ни любые иные средства, которые губительны для не-мертвых. Он смертен и умирает от ран так же как любое иное тварное создание. То есть относится скорее к вestia. Другое дело, что убить его трудно. Собственно поэтому мы сейчас и ведем этот разговор.

— Тварь надо прикончить, — подвел итог Мартин. — И быстро. Сами мы не справимся. поэтому хотим нанять вас.

Запутавшийся в тонкостях иммортусов и бестиев Гюнтер потряс головой. Но справившись с колдовскими сетями мудреных слов, капитан принял вид сосредоточенный и суровый. Впереди предстоял жестокий торг.

После некоторой паузы Швальбе провозгласил, обращаясь сразу ко всем троим вероятным нанимателям:

— Если я верно понял ваши намеки, господа, вы хотите, чтобы мы убили эту небестию?

Мирослав хотел ответить, но в разговор снова искусно влез Йожин, и следопыт решил предоставить плетение словесных кружев монаху. Благо тот это хорошо умел.

— Сперва мы думали, что справимся самолично, — с подкупающей откровенностью сообщил святой отец. — Однако нахцерер оказался куда сильнее, чем мы ждали. И да, герр капитан, ты прав полностью и целиком. Его нужно убить как можно быстрее. Лучше всего, до наступления сегодняшней ночи.

Гюнтер возвел очи горе и старательно подумал. Видимо капитан считал себя отменным торговцем, однако на лице у него явственно отражались вполне уместный страх, жадность и удовлетворение глупыми нанимателями, которые сразу дали понять, насколько для них важны ландскнехты.

— Ночи? Сегодняшней? — уточнил Гюнтер, нервно оглянувшись на рыжую. Но та сидела без движения. Лишь глаза бегали по строчкам истертой книги.

— Да, — все же решил поучаствовать и Мирослав, — эта когтистая сволочь обнаглела настолько, что напала на вооруженных солдат. Сегодня-завтра он явится в село. Ну или утопит в крови какое соседнее поселение. В здешних местах много мелких деревушек. Будет много невинных жертв. Куда больше, чем ты можешь себе представить.

— Ну, я не первый год ем с копья! — вздернул подбородок наемник. — И видел превеликое множество трупов! И какое вам дело до селян?

— Нам есть дело до каждой христианской души, — негромко и очень веско сказал Мартин. — И мы заплатим за работу. Так что о мотивах тебе знать незачем.

Ответом ему стало общее молчание. Но затягивать с самолюбованием капитан не стал.

— Наш интерес в чем, добрые господа? Увы, я не поклонник однорукого испанца и во всем хочу находить свою выгоду.

Девушка громко и совершенно некуртуазно фыркнула. Наверное, вспомнив вчерашнюю игру.

— Выгода будет, — размеренно произнес Мартин, медленно кивнув. — И хорошая выгода.

Мирослав без слов выложил поверх книги внушительно звякнувший мешочек. Тот сразу оплыл под тяжестью, закрыв собою морду нахцерера. Можно сказать, символизируя торжество жадности над мирскими ужасами.

На ласкающий любое ухо звук обернулись все. И солдаты, и даже трактирщик, неведомым чутьем услыхавший прельстительные звоны.

— Это половина, — глядя наемнику в глаза произнес Мирослав, — остальное после дела. Сразу же. Без судебных тяжб, профоса и проволочек.

Наемник, стараясь подпустить во взгляд побольше брезгливости, посмотрел на мешочек. Аккуратно, двумя пальцами, взял его за туго завязанную горловину и взвесил. Не без усилий, что говорило сугубо в пользу содержания. Однако развязывать мошну и тем более считать награду Швальбе не спешил. Наемник не был столь искусен в торге, как пытался показать, но и глупцом тоже не являлся. Он с тем же деланным безразличием положил мешочек обратно и скучающе отметил:

— Этот ваш нахерцер или как там зовут ту скотиняку, угробил десяток солдат. Они-то, конечно, из Эльзаса, где все безрукие и кривые на оба глаза, но их был десяток...

— Они были не только эльзаскими ублюдками, — улыбнулся Йожин, — но и непутевыми рабами Божьими, — монах сложил руки на груди и продолжил, — вы куда умнее того бесславно погибшего сброда. Вы не сквернословите, когда говорите с монахом...

— Пьете, но не падаете под стол, — вставил Мирослав, — проигрываете, но оружие на кон не идет. В лютой нужде, но ты не схватился за деньги. С вами можно иметь дело не только в распитии бесплатного пива.

Швальбе все же не сдержался, распутал веревочные завязки мешочка, заглянул внутрь. На лице в доли секунды сменился с десяток выражений. Он достал тускло сверкнувший золотой кружок, подкинул на ладони. Попробовал на зуб, затем вынул кинжал и сделал на гурте зарубку.

— Золото, — наконец констатировал Швальбе. — Доброе золото, однако.

— Половина, — счел нужным напомнить Мирослав.

— Мало, — с трудом отстранился наемник от созерцания платы, — добавить бы. Маловато монет. Да и чекан какой-то очень уж свежий и гладкий...

— Гюнтер, капитан, черти тебя дери! — со своего места вдруг подскочил один из наемников, чем-то неуловимо похожий на отощавшего, а может и глистявого медведя. — Ты видел, как эта сука порвала французов, и еще торгуешься!? Иди ты к черту! А я уношу ноги!

— Трусам не место в моей банде, Руппи! — рявкнул Гюнтер, резко поднимаясь с лавки. — И ты это знаешь. Катись на все восемь сторон, дрысливый червяк!

Солдат плюнул себе под ноги и, подхватив заплечный мешок, с торчащим из него топорищем, хлопнул дверью. Таким образом, в ганзе осталось пять человек, считая капитана и валькирию. Мартин поднял глаза на Гюнтера, который не стал садиться обратно:

— Там достаточно монет, хоть вы и не стоите их, — с нескрываемым презрением промолвил ветеран. — Куда больше, чем вы можете получить за шесть месяцев службы. И то, если получите. На войне и так редко кому платят в срок. А теперь жалование задерживают даже швейцарцам.

Капитан подшагнул к сидящему воину, посмотрел сверху-вниз, не скрываясь, сдвинул пояс так, чтобы выставить на обозрение кинжал в ножнах. Судя по всему слова Мартина укрепили в Швальбе и без того растущее намерение.

— Монах и два седовласых старика... — с кривой ухмылкой вопросил Гюнтер, распаляя себя, как свойственно людям перед недобрым делом. — И не боитесь возить по дорогам столько денег? Время нынче военное, на дорогах всякое случается...

В ответ Йожин улыбнулся и спросил ласковым голосом подлинного пастыря неразумных человеков:

— Да ты, никак, нас ограбить вздумал? А ведь добрый католик на вид... Куда идет этот мир, а друг Мирослав?

Следопыт лишь сокрушенно вздохнул и пригладил усы.

— В жопу катится сей мир, — грубо произнес Гюнтер, — а если так важны слова, то считайте подаянием поиздержавшимся солдатам. Бог учит милосердию и состраданию!

Закряхтев, Мартин натужно поднялся. Громко щелкнули старческие суставы. Наемник шагнул к нему, угрожающе выдвинув из ножен кинжал. Второй рукой он схватил со стола зазвеневший мешочек, сунул за пазуху.

— Мой юный друг, — проскрипел ветеран, — вы же не разбойники и не мародеры. Давайте решим как добрые католики, а не скверные протестанты...

— Слышь, старикан, — рявкнул Швальбе, — вы, может, и не грабите никого, но кто сказал, что мы пройдем мимо такого ломтя?

Мартин только руками развел:

— Что же вы так, не по-христиански, будто какой мавр чернолицый...

В следующий миг, сгорбленного старика, подлинную человеческую развалину, будто подменили. Исчезла дряхлость, будто и не было ее... Словно ветерок промчался по таверне. Да какой там ветерок — ураган или пороховая граната, коими нынче стали баловаться при штурмах.

— Ты, это... — только и просипел пораженный наемник, ощутив на горле прикосновение собственного кинжала, а на затылке жесткую лапу ветерана. Рука у Мартина оказалась невелика, но хватка совершенно нечеловеческая, как будто перчатку натянули на дерево, а не живую руку. Гюнтеру показалось, что седоусый может убить его, просто свернув шею.

Загрохотали отодвигаемые лавки — банда вскакивала с мест, хватаясь за оружие. Рыжая тоже было дернулась, но ее взгляд споткнулся о бездонную черноту двух пистолетных стволов, заглядывающих в самую душу.

— Не стоит, девочка, — тихо произнес Мирослав. — Руки на виду.

Девушка-рысь коротко дернула головой, но руки на стол положила.

— Все сели! — иерихонской трубой гаркнул Мартин, чуть надавливая острием на тонкую кожу над дергающимся кадыком Гюнтера. Побежала тоненькая струйка крови.

— Сели, сели, — полузадушенно хрипнул Швальбе.

Со своего места поднялся Йожин. В одной руке у святого отца был пистолет устрашающего калибра — прямо таки ручной фальконет. В другой — нож, самый настоящий мясницкий нож. И держал его монах умело, без той неловкости, что заметна в каждом, кто делает не свое дело. Думать, где божий человек наловчился управляться с разделкой мяса, никому не хотелось.

— Не заставляй брата Мартина принимать тяжкий грех на душу, — произнес монах. Говорил Йожин тихо, но в сочетании с оружием и нехорошим прищуром, выходило очень убедительно, — а то ведь, на тех, кому повезет, я и свою епитимью наложу. Да и брат Мирослав поможет.

Следопыт кивнул и сказал, на всякий случай, наведя один из пистолетов на солдат:

— И что я имею сказать, господа наемники, мы не просим и не умоляем. Мы покупаем вашу работу как и обычные наниматели. Разве что враг без мушкета, но с когтями. Не нравятся наши условия, доедайте последний хрен без соли и шагайте своей дорогой. А мы справимся сами. Ну, или наймем кого другого.

— Только время потеряете, — фыркнул Гюнтер. По шее наемника ленивой струйкой текла кровь, но присутствия духа он не терял. — В эти засранные Челяковицы ни одна банда не зайдет еще очень долго. А ведь ты, длинноусый, сам говорил, что этот ваш нах или как там зовут этого несоленого хрена, ждать не будет, а выжрет всю округу!

— Ты гляди, — с неподдельным восхищением в голосе, обратился Мирослав к святому отцу, — прекрасный ландскнехт в лучших традициях ремесла. Даже с ножом у горла торгуется!

— Может быть, он не немец, а иудей? — с недоверием уточнил Йожин, судя по пытливости взгляда, ища в шевелюре смутившегося наемника следы состриженных пейсов...

— Да идите вы к черту! Сами вы тут все иудеи! Парни, оружие в ножны. Будем говорить всерьез.

Мартин отвел кинжал, однако, по прежнему держал наемника в цепком прицеле глаз. Тот же, вытер тыльной стороной ладони горло, неразборчиво ругнулся.

— Уж сделайте милость, господа хорошие, — сладко улыбнулся Йожин. Куда делся внушительный арсенал святого отца, никто не понял, — дело-то у нас, истинно богоугодное, да и не опасное. Будто пару сражений в поле отстоять.

— Кинжал отдай, — исподлобья произнес Швальбе.

— Значит, договорились? — уточнил Мартин.

— Да, договорились, — прохрипел Гюнтер, и тут же добавил торопливо, боясь опоздать, — но предварительно. И плата на всех, долю убитых половиним сами.

— Договорились, — усмехнулся в усы Мирослав, словно печать на договоре поставил.

Мартин молча подал Гюнтеру кинжал, держа за клинок.

Наемник вбросил оружие в ножны, глянув перед тем на 'предателя' с явным подозрением.

— Колдовство?

— Нет, брат солдат, это опыт. Показать?

Швальбе задумался. Мирослав будто читал мысли наемника. Чуть не вспыхнула короткая и жестокая поножовщина, и сразу предложение раскрыть секрет?..

— А покажи.

Ганза застыла, обратившись в глаза и слух. Даже рыжая перестала поедать злым взглядом Мирослава и повернулась к капитану.

— Смотри, я опускаю руки, — Мартин медленно показывал, озвучивая каждое движение, — теперь короткий шаг вперед, левой рукой толкаю в твое правое плечо, правой чуть подбиваю снизу кисть. Кинжал из ножен сам вышел. Теперь на обратном ходу разворачиваю клинок против большого пальца, а левой довожу лезвие. Все, главное все это проделать быстро и точно. Ну, и мой жалобный голос тебя успокоил раньше времени.

Швальбе через силу улыбнулся, снова потер шею — кровь течь перестала и уже начала сворачиваться.

— Вот же хитрая штука, человеческая судьба! Сколько раз со Старухой разминался, а старый дедушка чуть не зарезал. Смешно вышло, ей богу. А ты не боишься, что я решу счет сравнять?

Мартин на улыбку ответил тоже улыбкой:

— Сынок, в твои годы я был чуточку умнее, и до сих пор не вытаскиваю из рукавов все хитрости за раз. Думаешь, я только один хитрый фокус знаю?

Гюнтер хмыкнул, посмотрел на Йожина с Мирославом, которые всем видом демонстрировали, что у них хитрых фокусов на всех припасено.

— Так значит, богоугодно и за хорошую плату?

— Именно так, — не стал спорить с очевидным Мирослав.

— И всей работы на сегодняшний день?

— До восхода луны — край. А там, или мы помрем, или ту тварь сживем со свету.

Швальбе оглянулся на бойцов. Все трое кивнули. Опустила голову и девушка.

— Мы согласны, — протянул руку Мирославу капитан.

— Це добре, — фыркнул следопыт, хлопнув по ладони Гюнтера.

— И что делать надо?

— Работу работать. Правда, ты уж не обессудь, раз хотел нас ограбить, мы условия малость пересмотрим...

* * *

Как говорилось ранее, Мартин более всего напоминал солдата в отставке. Однако, когда ветеран разложил всю поклажу из двух солидных войлочных сумок-"шабаданов", принять его за обычного искателя наживы не рискнул бы никто. Инструменты, которые Мартин по одному доставал и раскладывал на широком столе (по этому поводу выскобленном и ошпаренном кипятком) подходили скорее палачу, нежели честному наемнику. Ни пистолета, ни мушкета, ни иного огнестрельного оружия. Зато в изобилии имелись всевозможные ножи хитрой формы, крючья и прочая снасть самого зловещего вида. А еще несколько ящичков того рода, в которых перевозят хитрые и дорогие аптекарские снадобья или редкие яды — с мелкими отделениями, выложенными изнутри сеном, чтобы не побились бутылочки темно-зеленого стекла без единой надписи или ярлыка.

Мирослав курил трубочку, развалившись вольготно и расслабленно, как и положено честному человеку на послеполуденном отдыхе. Только пальцы нервно пробегали по сабле, что лежала у него на коленях. Мартин продолжал придирчиво выбирать снаряжение. Отложил в сторону чекан с необычно кривым "клювом", подходящим скорее для зацепа, нежели пробивания брони. Подержал в руках "кабаний меч'для охоты на крупного зверя и тоже положил наособицу. Наконец остановился на "кригмессере", простом боевом ноже похожем на укороченную саблю, но с длинной открытой рукоятью. Мартин подхватил орудие, выписал в воздухе сложную фигуру, провернул клинок вокруг кисти. В движениях не было ни капли наигранности, мастер не рисовался, но оценивал гибкость связок и крепость сухожилий.

К боевому ножу Мартин добавил перчатки с длинными крагами, кожаную кирасу с тонкими стальными полосками. Шлем, тоже из кожи, без полей, плотно облегающий голову и оставляющий открытыми уши.

— Все-таки надо мне пойти с вами, — сказал из глубокой тени в углу комнаты невидимый доселе Йожин.

— Не нужно, — усмехнулся Мартин. — Если мы не справимся такой толпой, ты тем более не поможешь.

— Я тоже кое-что могу, — малость обиделся монах, несмотря на справедливость замечания.

Мартин, придирчиво рассматривавший стальные полоски на кирасе, отвлекся от занятия и взглянул на Йожина с добродушной улыбкой.

— Да. Но сегодня мы не вампиров загоняем. Дай повоевать другим.

Мирослав глубоко вздохнул, пыхнул люлькой.

— Мелким точилом поделись, — попросил следопыт Мартина. — Мое где-то по дороге моль съела.

— Бери.

Следопыт взял узкий брусок точильного камня — очень редкий и дорогой, такие недавно стали возить из заморских владений английской короны. Серый брусок скользнул по стали с тихим змеиным шипением, выглаживая и без того острую кромку.

— Стрелялки лучше свои проверь, — Мартин снова взялся за нож. — Сабелькой ты от него не отмахаешься.

— Да и тебе бы пора огненный бой выучить, — отмахнулся Мирослав. — Прогресс, однако.

— Стар я уже для новых трюков, — отрезал седой воин. — Пусть молодежь со своими пушками скачет. А мне по старинке надежнее.

— К слову, о старинке, — вставил Йожин. — Брат, а ты с этой огневолосой девой битв раньше не встречался?

— Не припомню, — пожал плечами Мартин. — Вроде точно не встречался. А что?

— Смотрит она на тебя ... странно.

— А и верно, — согласился Мирослав. — Как будто где-то вы уже сталкивались, и она тебя вспомнить силится.

— Я ее точно не помню, — мрачно закрыл тему усатый.

Молчание сгустилось. В гостевой комнате, самой светлой и удобной во всем трактире, повисло ощутимое напряжение. такое обычно бывает перед битвами, когда время еще есть, однако уже понятно, что быть резне, кровавой и неизбежной. Все вроде люди проверенные, уверенные, к панике не склонные. Однако каждый хорошо понимает, что смерть близко, и, вероятно, не все с нею разойдутся.

Теперь Мартин занялся аптекарскими ящичками.

— Все забываю спросить, — уточнил Мирослав. — Что у тебя там такое? Толченая печень вампира, настоянная на моче оборотня? Эликсир из перетертых костей висельника?

— Вытяжка белладонны, чтобы видеть в темноте не хуже кота. Толченая ивовая кора — от лихорадки и кровотечения, чтобы сразу рану присыпать. А еще...

Мартин поднял на уровень глаз самую маленькую бутылочку, залитую воском. Покачал, чтобы перемешать, но не взболтать содержимое до пузырей.

— Настой мухомора и африканского ореха кола. На самый крайний случай. Придает сил и быстроты, даже умирающего может превратить в берсерка. Но очень ненадолго. И сердце от него останавливается запросто.

— Раньше ты это с собой не брал, — Мирослав указал на заветную бутылочку.

Мартин взвесил ее на ладони, с явной неохотой и колебанием сунул в потайной карман на поясе.

— Раньше я был моложе, — угрюмо отвечает он. — И кладбищенские людоеды не расхаживали меж деревень, как хорек по курятнику.

Мирослав склонил голову и продолжил точить саблю.

— Дожили, — скрипнул зубами Йожин. У него, наконец, прорвалось давно вынашиваемое, бередящее душу. Прорвалось, как часто бывает в таких случаях — не вовремя и яростно.

— Дожили! Нахцерера загоняют монах, чернокнижник и радикулитный ветеран-девенатор! И паршивые ландскнехты, подобранные на дороге...

— Я не чернокнижник, — терпеливо уточнил Мирослав, скорее по привычке, поскольку слышал это обвинение отнюдь не в первый раз. — Я ведьмак .

— Все одно, дьяволово семя! — в сердцах бросил монах.

— Я сделаю вид, что не слышал этого, — после паузы сказал Мирослав, голосом холодным. как северный ветер поздней осенью. — В память о том, что обязан после Бремена. Но пожалуйста, больше так не говори.

— Pax, братья, мир! — громко потребовал Мартин. — Хватит сводить счеты святоши и ворлока, — слово "чернокнижник" он переиначил на английский манер.

И монах, и ведьмак воззрились с одинаковым возмущением, готовые наброситься на товарища объединенными силами.

— Ну, вот и славно, — ухмыльнулся седоусый, опередив обоих. — Нам еще дело делать, а до вечера не так много осталось.

— И то верно, — потух Йожин, воспылавший было священным огнем обличения.

— Одно уж точно. Мало вас осталось, — грустно сказал Мирослав, снова проводя бруском по клинку. — Слишком мало...

Никто ему не ответил, потому что спорить с очевидным было глупо, а соглашаться — бесполезно.

Луч полуденного солнца заискрил в стеклянной мушке, рассыпался алмазной пылью, отразившись в зеленых глазах девушки. За дощатой стеной быстро и громко заговорили внезапные работодатели, похоже, заспорили. Впрочем, разговор на повышенных голосах быстро утих. Если там что-то и не поделили, то быстро разрешили вопрос.

— Кристина, я тебя прошу, не ходи.

Только сейчас, наедине, подальше от чужих ушей, Гюнтер решился попросить. Рыжая валькирия лишь мягко улыбнулась и продолжила осмотр замка штуцера. Несколько раз взвела рычаг и спустила, проверяя мягкость хода и состояние пружины. Затем положила ружья на стол и занялась проверкой огневого шнура, пропуская его дюйм за дюймом меж тонких сильных пальцев.

— Не ходи, я тебя прошу, — неожиданно мягким и почти просительным тоном повторил Гюнтер. — Кристина, пожалуйста...

Она повернулась и спросила, без всякого раздражения, однако с ощутимой стальной ноткой в голосе:

— А ты бы остался?

Начавший беситься Швальбе хватил кулаком по столу так, что подпрыгнула деревянная пороховница, обтянутая потертой замшей.

— Нет, конечно! Но я ...

Он осекся.

— Мужчина, — с некоторой обидой и легкой насмешкой закончила за него девушка по имени Кристина.

— Солдат! — поправил Гюнтер. — Это моя работа — рисковать жизнью за деньги. А ты ...

— А кто я? — иронически спросила Кристина. — Не солдат? Или это не я спасла твою шкуру, когда нас тогда окружили шведы? Или не я отрезала тому ублюдку хрен, когда он решил, что если девушка стрижена, значит полковая шлюха?

— Это другое дело! — вскинулся Гюнтер. — Там все честно было, сталь на сталь, человек против человека.

— Тот, что в рясе, толстяк Йожин, сказал, что эту скотину можно убить, как и обычного человека. А Мирослав сказал, что на нее даже серебра не нужно, обычного свинца хватит. Только в голову надо целить.

— Но эта скотина положила насмерть банду эльзасцев, пусть они и позорили наше честное ремесло! И я думаю, что все они умели стрелять.

Кристина оставила шнур, подняла ружье стволом вверх, провела ладонью по гладкому граненому стволу отполированному годами службы. Улыбнулась:

— Значит, нам сегодня надо стрелять лучше. Если уж ты проиграл все наши деньги и приходится зарабатывать на старых кладбищах.

— С твоей пушкой там делать нечего, — заявил наемник. — Фитиль воняет, запах нас выдаст. Да и сыро сегодня, шнур может погаснуть.

— Ты ведь знаешь, для точной стрельбы фитиль лучше, — терпеливо объяснила девушка. — Спуск мягче, ствол не дергает. Испанцы огневые шнуры до сих пор используют, а их плохими солдатами никто не зовет. Шнур у меня выварен в селитре и покрыт воском, сырости не боится. Две с половиной сажени — на всю ночь хватило бы, а нам столько и не нужно. Что до запаха, то Мирослав сказал — у твари с чутьем плохо.

— Мирослав то, Йожин это... Черт побери! — Гюнтер злился бессильной злостью. — Ну почему ты меня не слушаешь?!

— Потому что ... — Кристина отложила штуцер, внимательно посмотрела на Гюнтера. Взгляд у нее оказался одновременно чуть снисходительный и в то же время светящийся, мягкий. Это была не любовная симпатия, но между парой определенно имелось нечто более близкое, чем обычная дружба или отношения командира и наемного стрелка.

— Потому что когда придется его выманивать и дойдет до схватки, тебе понадобится хороший стрелок. Очень хороший. И мы оба знаем, что в моих руках это... — она снова дотронулась до ствола. — ... Лучшее и самое точное оружие от Бреста до Стамбула

— В сумерках ты мушку не увидишь толком, — сделал последнюю попытку Гюнтер.

— Поэтому я и вставила в мушку и целик стеклянные кристаллики. Они блестят даже в самом скверном свете, так что я не промахнусь.

Пауза. Гюнтер склонил голову и потер лицо. Только очень внимательный взгляд мог заметить, что рука в рваной перчатке едва заметно подрагивает, а на лбу выступили крохотные капельки испарины. Ландскнехт боялся. Кристина заметила, однако не выдала себя ни словом, ни жестом.

— Ну ... тогда ... не промахнись, — наконец попросил Швальбе.

— Не промахнусь, — очень серьезно пообещала валькирия.

* * *

Нищий брел по кладбищу, кутаясь в рваное тряпье, где дыр имелось больше, чем ткани, а заплатка шилась на заплатку. Низко надвинутая шляпа знавала куда лучшие времена, но те давно уж прошли. По мере изнашивания поля обрезались, так что теперь головной убор больше смахивал на кривой колпак с дырой на макушке. Шерстяные перчатки по мере долгой носки вначале лишились пальцев, а затем порвались и распустились настолько, что сейчас едва прикрывали середину ладони. В общем, бродяга напрашивался на гравюру художника моралиста об упадке нравов и тщетности бытия.

Спотыкаясь о камни, оборванец тащился меж каменных плит, регулярно прикладываясь к стеклянной фляжке и распевая дрожащим голосом песню.

Der Tod reitet auf einem Kohlschwarzen Rappen,

Er hat ein undurchdringliches Kappen.

Wenn Landsknecht in das Feld marschieren,

Lsst er sein Ross daneben galoppieren.

Смерть едет на лошади угольно-чёрной,

Обряжена в рясу и скачет проворно,

И рядом с ландскнехтами на поле боя

Несётся галопом, зовёт за собою.

Закончив куплет, Гюнтер снова хлебнул из фляги крепленой сельской сивухи, которую, видать, ведьмы гнали из прошлогоднего прелого сена, настаивали на порохе и щедро сдобрили трупным ядом. Доброе деяние рук человеческих так жутко вонять не может. Ландскнехту было страшно. Пожалуй, даже страшнее, чем стоять в первом ряду при атаке французских жандармов. Не каждый день случается побыть наживкой для людоедской твари...

Как сказал Мирослав:

"Найти и раскопать нору нахцерера днем не успеем. А даже если бы успели — он не впадает в спячку подобно вампиру, уйдет глубже, сбежит. Драться с ним ночью, в лунном свете — самоубийство. Для этого нужна целая армия. Поэтому придется действовать вечером, когда день на исходе, но тварь еще не вошла в полную силу."

Гюнтер надвинул колпак посильнее, снова глотнул. Гнусное пойло, способное уронить с ног хоть человека, хоть тролля, прокатилось по глотке, словно вода. Ну, не совсем конечно вода, горло от нее драло, как положено. Однако ни хмеля, ни простого успокоения нервам не приключилось. Слишком страшно было солдату.

Швальбе запахнул куртку, поежился, втянув голову в плечи. Мысленно проклял Йожина, который настоял на переодевании — дескать, нахцерер не животное и, заметив вооруженного солдата на своих угодьях, вполне может насторожиться. А пьянчужка в рванье — это нормально, не тревожно. Оставалось надеяться, что ума у людоедца не хватит на то, чтобы задаться вопросом — откуда взялся бродяга здесь, в месте о котором бог и люди давно забыли.

Смерть едет верхом на коне белой масти,

Прекраснее ангелов Божьего царства.

Как девушки станут водить хороводы,

Она будет рядом, с ухмылкою подлой.

Питье кончилось. Гюнтер с проклятьем отшвырнул флягу, та громко звякнула битым стеклом. Ну и черт с ней, если все получится — завтра он будет хлебать приличное вино из нормальной латуни, а может даже и серебра. А если не получится...

Должно получиться. Но для этого следует постараться. Иначе не будет ни победы, ни награды.

"Но пока ночь не наступит, нахцерер будет ждать в норе, под землей. Или в склепе, за прочным камнем. Поэтому его придется выманивать. На живца."

"А почему я?!"

"Нечего было ножиком грозить и пытаться честных людей грабить. Кроме того больше некому. Тут нужна храбрость и выдержка, чтобы раньше времени не наложить в штаны."

"Вот сам и броди меж могил!"

"Но я же не могу сам себе заплатить, верно? И кто из нас смелый и храбрый наемник на жаловании, ты или я?"

Гюнтер снова остановился, потер зябнущие ладони. Попытался начать третий куплет, однако голос сорвался, и получилось одно сипение. Швальбе помолчал, прочистил горло, сплюнул. Глянул искоса на небо. Солнце уже зацепилось за неровную, зубчатую линию леса, светлого времени оставалось от силы на четверть часа. А Мирослав предупредил, что дело переноса не терпит, поскольку раззадоренный легкой добычей демон, скорее всего, начнет делать дальние ночные вылазки или вообще снимется с привычного места. Если уже не снялся.

Гюнтер перекрестился и пожалел, что разбил флягу. Нет такого сосуда, из которого нельзя было бы добыть еще хоть капельку. А лишняя капля сейчас пришлась бы очень кстати.

Ещё смерть умеет стучать в барабаны,

И в сердце их бой отдаётся упрямо,

Играет ли громко, играет ли тихо,

От боя смертельного жди скорей лиха.

Стрелки засели с краю кладбища, на удобной позиции. Отсюда Гюнтер был как на ладони. Вместе с могильными камнями, покосившимися крестами и ушедшими в землю склепами. Как и Челяковицы, погост знавал лучшие времена, только намного, намного раньше. Такое богатое место более подошло бы настоящему городку, причем не из самых малых. С оградой, настоящими криптами, выложенными камнем дорожками. Откуда сюда свозили покойников — оставалось загадкой. Так или иначе, погост был оставлен, пришел в запустение. Насчет Черной Смерти трехвековой давности Мирослав, конечно, дал лишку, но лет пятьдесят упадка здесь точно насчитывались. Может и поболее. Деревья давно пробились там, где им расти не следовало, подросли, раскинули корни, выворачивая из земли камни и кресты. А вот трава родилась хилая, росла невысоко, серая и ломкая.

Засада устроилась в старом склепе, выстроенном из дерева вокруг двух опорных колонн. Крыша и часть стен прогнили и обвалились, превратившись в труху. Однако осталось достаточно, чтобы скрыть Мирослава и двух солдат. Третий перед самым выступлением решил, что для него это все чересчур и пошел своей дорогой. Йожин остался в Челяковицах, молиться за успех предприятия, а куда девался Мартин, никто спрашивать не решился. Исчез — и ладно. После фокуса с кинжалом усатый "испанец" наемников нервировал и отчасти даже пугал. Нахцерер, он только на страшной картинке, а живой человек, способный извлекать клинок из чужих ножен быстрее хозяина — вот это уже серьезно и боязно.

Кристина устроилась немного в стороне, на старой могиле. Девушка молча приникла к ложу штуцера. Ствол покоился на опоре — мешочке с песком, в свою очередь устроенном на перекладине могильного креста. Фитиль тлел ровно, с легким, едва заметным дымком, беззвучно и без искр. Штуцер поворачивался вслед за спотыкающимся Гюнтером, словно невидимой ниточкой привязанный.

Как смерть свой мотив наиграет впервые —

При звуках его кровь от сердца отхлынет.

Второй раз ударят смертельные дроби —

Ландскнехта тогда же в земле похоронят.

Страх перед могильной тварью уже перегорел, зато очень хорошо вспомнились невзгоды последних месяцев — неудачные наймы, скудная оплата, хлеб и вода вместо пива с мясом. Полудохлые клячи, а то и вообще пешие странствия. Швальбе остро захотелось денег, хорошего, доброго золота, на которое можно купить все, чего душа пожелает. А золото — так уж нынче сложилось — можно было обрести только одним путем. Гюнтер орал уже в голос, видя, как с последними лучами солнца уходят надежды на заработок.

И его услышали. Слабый звук пронесся над кладбищем. Тихий, почти неуловимый. Однако подействовал он, словно кристаллик льда в алхимическом растворе, что мгновенно сгущает эликсир. Казалось, даже ветер затих в испуге.

— Господь Милосердный, Иисусе Христе, — прошептал немеющими губами один из солдат, крутя головой. мушкет в его дрожащих руках ходил ходуном, выписывая дулом восьмерки. Второй ничего не сказал, только зубами залязгал. Кристина сохранила и твердость руки, и присутствие духа — ствол штуцера не дрогнул ни на волос. А чтобы увидеть расширившиеся зрачки, требовалось заглянуть ей прямо в глаза, чего никто, разумеется, не сделал.

Призывающий Иисуса хотел было дать деру, однако к шее его прижался длинный узкий и кривой кинжал, неприятно смахивающий на крысиный хвост. Одной рукой Мирослав крепче сжал рукоять кинжала, другой пистолет.

— Поздно бежать, — прошептал ведьмак. — До темноты не успеешь. Останешься один в лесу — сдохнешь. Теперь или убьем тварь, или все здесь ляжем.

— Что-то тяжеловато нынче монеты достаются, — пробормотал Гюнтер. Судя по всему, наступал героический момент, когда силам добра предстояло встать на пути сатанинских козней несокрушимой стеной. Однако больше всего капитану хотелось напрудить в штаны. Хотя конечно он не признался бы в том никому даже на дыбе. Больно уж страшным был звук, страшнее хруста, когда пуля ломает кость, или широкий клинок "валлонской бабочки" входит в череп.

Тихий скрежет камня о камень, с которым сдвигается крышка усыпальницы.

Чудище медленно выбиралось на могильную плиту шагах в десяти от перепуганного вусмерть Гюнтера. Нахцерер оказался ... странным. Да, рожа твари устрашала и была еще гнуснее, чем на рисунке в книге Мирослава. Зубов еще больше, а шелудивая морда принадлежала скорее хорошо выдержанному покойнику, чем тварному созданию этого мира. И все же по первому взгляду "упыряка" скорее удивлял, чем пугал. Слишком уж несообразной была тварь. Тонкие конечности, как будто лысая шкура обтягивала голые кости, с крупными узлами суставов. Бочкообразное, почти квадратное туловище, удивительно малое для таких длинных лап...

Но удивительнее всего была манера перемещаться. За раз нахцерер делал только одно движение, но очень быстро. Вот пошел вверх локоть передней левой конечности, поджалась жуткая лапа, опустилась, крепко утвердившись на мшистом камне. Все повторилось с правой рукой. Или лапой? Гюнтер не знал, как лучше обозвать конечность кошмарного создания. Движения нечисти казались схожи с тем, как двигается ящерица или паук. И глаза с трудом поспевали за ломким дерганьем.

Страхолюдина целиком забралась на могилу, все той же рваной серией быстрых рывков сдвинулась на соседний камень. Казалось, демону совершенно не интересен человек на кладбище. Нахцерер присел, подобрав лапы, скрутился, словно кот у теплой печи, крутя башкой. Голова, почти лишенная шеи, разворачивалась, как будто привинченная прямо к телу. А Гюнтер не мог оторваться от полуночного создания, которое словно собрали из отдельных частей нерадивые кукольники.

А затем Швальбе подумал — что это так странно постукивает при каждом движении упыря — сухо, пронзительно, не звоном железа, не мягким шуршанием плоти. И лишь теперь заметил когти. Серповидные крючья на пальцах упыря двигались, будто живя собственной жизнью, даже при неподвижных пальцах. Нахцерер посмотрел на Швальбе, и страх снова ухватился ледяной ладонью за сердце, что бешено заколотилось в ужасе... Гюнтер отступил на пару шагов, пока не уперся спиной во что-то твердое. Демон и ландскнехт замерли без движения.

— Да отойди же, — прошептала Кристина, плотнее вжав приклад штуцера в плечо. — Ты там с ним в гляделки играть вздумал, что ли?..

В склепе капитана поминали куда как ругательнее, ведь Гюнтер остановился так 'удачно', что перекрыл спиной линию выстрела всем. Но ругались исключительно шепотом, поскольку одна лишь мысль о том, что кошмарная тварь услышит хоть звук, разом запирала языки.

— Вот зараза, — пробормотал Мирослав, сжимая рукоять пистолета.

Все началось как нельзя лучше, скотина выманилась еще до полного заката ... и тут ошалевший от ужаса наемник все испортил. Ну, почти испортил. Следопыт постарался выровнять дыхание и подумал, что, судя по всему, Швальбе ляжет в могилу вместе с нахцерером.

Тварь, замершая было перед капитаном, чуть наклонила голову, оскалилась. Раздался странный звук — полусвист, полушипение. Нахцерер перебрал тонкими лапами с той же рваной грацией, раскололся на серию перемещений — и возник меж могил, вдвое сократив расстояние до ландскнехта. Лишенные век глазища ночной твари — белые зрачки на мутных белках — уставились прямо на Швальбе, без всякого выражения на морде. Только нижняя челюсть двигалась мелко и быстро из стороны в сторону, как будто уже готовилась перетирать косточки меж акульих зубов.

Гюнтер с трудом сглотнул горький комок, вставший в горле, и схватился за рукоять кинжала, ища поддержки в надежном оружии. Капитан шагнул к врагу, выставив левое плечо вперед, увел кинжал за спину, пряча клинок от чужого взгляда — будто решил сцепиться с человеком, а не с паучелапым людоедом. Отгоняя страх, наемник завопил. Вышло так громко и внезапно, что один из солдат, сидящих в склепе, чуть не упал на задницу. Даже нахцерер отпрянул.

— Иди сюда, падла, порешу!!!

Кристина, практически выбравшая свободный ход рычага, взмолилась:

— Ну отойди же, болван!

Тлеющий фитиль рассыпал крошечные искры в дюйме от запальника.

Нахцерер в ответ на оскорбления наемника лишь пошире раскрыл пасть. Его рожа искривилась в жуткой гримасе, и Гюнтер почувствовал, как становятся ватными пальцы сжимающие кинжал. Нахцерер видом своим напоминал обезьяну, и то условно — скорее плохую пародию на обезьяну, рисованную скверным художником. Швальбе и думал о нем, как о звере, пусть хитром и опасном. Теперь же он понял, что ошибался, считая врага безмозглым — тварь улыбалась. Хитроватой, расчетливой улыбкой, нисколько не похожей на бездумный звериный оскал. И еще ландскнехт понял неким потаенным чутьем, что ужасающее создание перед ним некогда было человеком. Уже не страх, а всеохватная паника сокрушила разум Швальбе. Сейчас Гюнтер не пошевелился бы, даже начни упырь пожирать его заживо.

Искра скакнула на затравочную полку штуцера Кристины, зашипел порох.

— Падай! — во всю глотку заорал Мирослав, единственный, кто сохранил присутствие духа.

Гюнтер бросился на землю без промедления, за долю секунды до пальбы. Выстрелы слились в один сокрушительный гром. Солнце как раз спряталось за деревьями, и снопы огня из стволов рванулись, как из маленьких вулканов. Везение тому причиной или страх укрепил руки стрелков — но ни одна пуля не миновала цель. Горячий свинец подбросил тварь вверх и развернул, словно тряпичную куклу. Длиннющие лапы мотнулись безвольными щупальцами, и чудовище тяжело — слишком тяжело для своего маленького туловища — повалилось на траву. Из рваных ран потянулись струйки густой, вязкой жижи, совсем не похожей на кровь. Не было ни стона, ни хрипа, ни предсмертных судорог.

Кристина и Мирослав быстро перезаряжали дымящиеся стволы, остальные громко молились. Пороховой дым понемногу рассеивался. Судя по запаху, кто-то обмочился, но никто в этот момент не решился бы упрекнуть этого кого-то в немужественности.

Только запыжевав ствол, Кристина шагнула к деревцу, у подножья которого сгорбился Гюнтер. Ноги не держали капитана, руки тряслись. А пальцы наоборот, намертво сомкнулись на рукояти, словно закаменели.

Мирослав перекрестился стволом пистолета и громко сказал:

— Легкие деньги. Всего по одному выстрелу — и дело сделано. Всегда бы так.

— Легкие деньги, — шепотом повторил Гюнтер, старясь разжать пальцы. — Легкие ... деньги ...

Из дохлого нахцерера уже порядком натекло. Наемник шумно вздохнул — у крови нечестивой твари запаха почти не было. Так, легкая сладковатая гнильца, словно у забытого в погребе яблока...

— От такой легкости чуть хребет не треснул, — тихо сказал Швальбе, наконец справившись с кинжалом.

— Это было смело, Капитан, — сказала Кристина, шагая меж крестов. Сказала уважительно, без тени насмешки, произнося "Капитан" с отчетливо большой буквы. Оружие валькирия держала наизготовку, подходила не спеша, по кругу, но скорее для порядка, нежели из опасения.

Снова громыхнуло, ударило по ушам — то Мирослав, не доходя нескольких шагов, снова разрядил в безжизненную тушу пистолет. Тело дернулось от удара тяжелой пули, но признаков жизни не подало.

— Убили насмерть, — не скрывая удовлетворения, выдохнул следопыт и, сунув разряженный пистолет за пояс, вытащил очередной. Запасам оружия, что носил на себе Мирослав, мог бы позавидовать и нюрнбергский арсенал. Гюнтеру как-то довелось заглянуть в ту оружейную сокровищницу... Жаль, вынести ничего не получилось, а просто поглядеть на оружие — все равно, что кружку с пивом мимо носа пронести. Кристина, решив следовать примеру более опытных, тоже пальнула, уложив пулю точно в голову лежавшего упыря.

— Чтоб вас... — выговорил наполовину оглохший Швальбе почти ровно, без запинки и зубовного лязга. — Предупреждать надо...

— А то серебро, серебро... ведь сколько раз им всем говорено, что обычный свинец ничуть не хуже. И куда дешевле, — продолжил Мирослав, присев около свежеубиенной твари. За его спиной стояли и оба солдата. Одна лишь Кристина по прежнему чуть в стороне возилась со своим штуцером. Всем было ее оружие хорошо, кроме мешкотности заряжания.

— Ну что? Все, как и обещалось. Пять минут страха и куча денег. — поднял взгляд на Гюнтера Мирослав.

— Ага, — кивнул Швальбе, — можно сказать, что легкие деньги. Но! — быстро добавил капитан. — Оплата как договаривались!

— Как договаривались, — эхом повторил Мирослав, нависая над дохлятиной. Башка упыря от пули Кристины перекрутилась на короткой шее, зарылась мордой в жухлую траву. Судя по хмурому лицу, следопыта что-то беспокоило. Но что именно, похоже, он и сам не мог понять.

Гюнтер решил, что поломать голову над этой загадкой лучше в другом месте, не на заброшенном погосте. В каком-нибудь городском кабаке, к примеру. Желудок у капитана забурчал, тоскуя о хорошо прожаренном мясе... Как обычно бывает после горячего дела, тело пережгло пару-другую фунтов собственного веса и властно требовало доброй еды. И вина, а лучше водки, чтобы забыть поганое хихиканье твари, блеск хищного, нелюдского разума в белесоватых глазах.

Хромой Ордо подковылял к трупу, пнул его, отчего голова твари снова катнулась набок.

— Может тут еще такой есть, а? — спросил наемник у мрачного следопыта. — А то мы бы и его, за отдельную-то плату.

Рыжий — второй солдат, оставшийся в ганзе, поддержал речь товарища жизнерадостным, хотя и слегка истеричным смехом. Страху свойственно отступать, алчность же вездесуща. И как ни крути, деньги действительно получились легкими — всего то по выстрелу на брата да чьи-то мокрые штаны.

— Пусть ваш дедок с ножиками ловок, а хорошее ружжо всех посильнее будет!

В ответ на бахвальство солдата Мирослав промолчал. Он посмотрел на оскаленную рожу мертвого нахцерера, на свернутую вбок челюсть, которой только орехи колоть — чтоб сразу в труху.

— Еще какой есть... — машинально пробормотал следопыт.

"Примерно такая вот пасть."

Кто это сказал в кабаке?.. Мартин?.. Нет, Йожин. И отмерил пальцами ширину пасти на столешнице. Большим и средним, поскольку пасть была дюже широка.

Следопыт посмотрел на морду ночного людоеда.

Такая вот пасть...

Мирослав многое знал, многое умел. И прожил немало, куда больше, чем могло бы показаться внешне. Службу свою он начинал в давние времена, когда грозный царь московитов вел изнурительную войну в северных землях, стараясь выйти к портам на Балтике и открыть дорогу заморскому серебру прямо в казну, минуя всяческих перекупщиков.

Война прожорлива, на ней всего не хватает, и катились по лесам, по тайным дорожкам возы с контрабандой — пороховым зернистым зельем, амуницией, селитрой, пушечным железом, серой, зажигательными смесями и прочим. А еще — солью и селедкой, без которых не прокормить рати детей боярских и стрельцов. Московиты те возы катили, а поляки, ганзейцы да немцы за ними вовсю охотились. Страшное то было соперничество — засадное, без чести и славы. И коли внезапно сходились враги на узкой лесной тропке, резня шла быстрая и безжалостная, до последнего бойца.

В тех лютых схватках Мирослав научился слушать лес и чувствовать близкую смерть. Поэтому когда Костлявая положила ему на плечо холодную ладонь, ведьмак ринулся в сторону, не думая и не колеблясь. Поэтому вместо того, чтобы попасть под разящий удар когтями, Мирослав столкнулся с серой тенью, грудь в грудь. И отлетел в сторону, приложившись головой о твердый как железо ствол скрюченной березки.

— Второй! Второй! — завопил Гюнтер. — Их двое!

Безмолвная тень смела ведьмака в сторону, развернулась буквально на пятке и метнулась к ближайшему солдату. Вцепившись в Ордо, второй нахцерер вместе с визжащим от ужаса наемником упал за плиту. Фыркнуло кровью, плеснуло черным фонтаном.

Обычно загнутые когти служат для удержания добычи, однако ночная тварь действовала ими как серпами. И, пожалуй, твердости костяных крючьев мог позавидовать лучшая сталь из Золингена. Торчащие из-за окровавленной могильной плиты ноги в рваных сапогах задергались в предсмертной агонии, словно у висельника.

Рыжий, бросив разряженный мушкет, задал стрекача, не теряя ни секунды. Инстинкты наемника верно подсказали, что пора уносить ноги. Улепетывающий ландскнехт, похоже, мог бы сбежать даже от кроата... Однако на его несчастье кавалеристов здесь не случилось. Кладбищенский ужас оторвал залитую кровью морду от агонизирующей жертвы и бросился в погоню, резво перебирая паучьими лапами.

Швальбе бросил косой взгляд на следопыта. Тот пытался подняться, однако ноги отказывали. Крепко приложился, хорошо, мозги не вытекли...

Грянул выстрел из штуцера — одна из могильных плит разлетелась на куски. Кристина зашипела от злости и перехватила обжигающий пальцы ствол для перезарядки.

Ругаясь во всю глотку, Гюнтер ухватил пистолет двумя руками, попытался поймать в прицел мелькающую спину нахцерера. Нахцерер на мгновение замер, и Швальбе поймал тварь "на кончик ствола". Порох на полке вспыхнул, и одновременно упырь плавным движением ушел с линии огня, как будто мог видеть спиной. Словно капля ртути перетекла с одного камня на другой. Грохот выстрела ослепил и оглушил стрелка, но Швальбе заметил, как полетела каменная крошка от креста, у которого мгновение назад присел упырь. Ландскнехт задушил рвущийся из глотки вопль ярости — прицел был взят верно и не уклонись тварь, пуля попала бы точно в центр туловища. Шепча проклятия, Гюнтер перехватил горячий ствол и сорвал с перевязи бандольерку. Нахцерер же в два длинных скачка настиг Рыжего, прыгнул на спину, сбив с ног. Тот даже не вскрикнул. Одним ударом упырь отправил солдата в край коротких проповедей и длинных колбас.

Мирослав пытался подняться, снова и снова падая в траву. Толстая войлочная подкладка в шляпе уберегла от пробитого черепа, но не от крепкого сотрясения. Гюнтер трясущимися руками засыпал порох в ствол пистолета, Кристина уже запыживала ствол...

Нахцерер качнулся влево-вправо, крутя головой на все стороны света, перепрыгнул на следующий камень, точно настоящая обезьяна. Он все делал беззвучно, лишь щерил широкую пасть, обрамленную короткими серыми губами.

— Господь со мной... — Мартин шагнул в проход между могильными рядами. — Служу Ему со страхом и соединяюсь в веселии...

Седой ветеран шел неспешно, с кажущейся ленцой, но в каждом движении сквозила сдержанная сила. Как сжатая до предела пружина, готовая распрямиться. В руках усач держал английскую алебарду "билль" на коротком древке, кригмессер висел за спиной.

— Он утешит страждущих и накормит голодных...

Мягкие кожаные сапоги ступали почти невесомо, лишь слегка приминая густую траву. Отточенное лезвие алебарды ловило свет луны, блестя осколком льда. Упырь двинулся по дуге, норовя обойти охотника сбоку. Гюнтер с яростной руганью забивал пулю, скверно зачищенный после отливки свинцовый шарик едва-едва протискивался по стволу.

— Упокоившиеся познают блаженство в Его любящих объятиях...

Мартин перешел на бег, упырь скользнул навстречу как шелковый платок на ветру.

— Но тебе, демон, не видать Царствия Небесного! — прорычал седой боец и рубанул наотмашь.

Бойцы двигались с невероятной, недостижимой для обыкновенного человека скоростью и точностью. Чудовище черпало силы в нелюдской природе, охотник — в опыте и годах изощренных тренировок. Кристина стиснула цевье и шейку приклада, как глотки смертельных врагов, выцеливая противника, ствол колебался, словно привязанный к упырю невидимой нитью. Но тварь была слишком быстрой. Гюнтер снова взорвался ругательствами — деревянный шомпол треснул и расщепился, намертво застряв в стволе.

Нахцерер то приседал, буквально распластываясь по черной земле, то высоко подпрыгивал, избегая удара по ногам. Длинные когтистые пальцы цеплялись за кресты и камни, обеспечивая упор в стремительных бросках. Наверное, чудище могло лазать по стенам не хуже мухи, но здесь такой надобности не было.

Мартин наступал, тыча в тварь копьем-алебардой, чередуя уколы с широкими рубящими ударами. Тяжелый билль крутился в руках ветерана, вроде и не быстро, но удивительно точно, каждый раз оказываясь именно там, где нужно, упреждая вражью атаку или выходя на контрудар. При каждом движении широкий клинок издавал жутковатый, замогильный звук — гудящий свист, тихий шелест, в котором, казалось, можно разобрать слова неведомого языка. Дважды удары достигали врага, но морда людоеда не меняла выражения, а глаза таращились пустыми бельмами. Похоже, раны не причиняли нахцереру боли и не лишали сил. Нелепый и неуклюжий по сравнению с охотником и его врагом, Гюнтер побежал среди могильных камней, спотыкаясь о корни. Стрелять надо было наверняка, лучше в упор.

Удар, укол, отход... еще удар. Мартин резко качнулся вперед и достал упыря в третий раз. Крюк билля зацепил тварь за челюсть и вспорол по всей ширине, выламывая игольчатые зубы. Человека или любую иную скотину такая рана уложила наземь сразу, ну или хотя бы заставила забыть обо всем от боли. Но нахцерер даже не изменился в страшной роже. Создание рывком сократило расстояние, нырнуло под алебарду, целясь в живот. Нахцерер почти лег, перебирая конечностями как огромная бесхвостая ящерица. Мартин, подобно ярмарочному акробату, прыгнул через него, в прыжке хорошенько врезав по уродливой голове сапогом. Противники поменялись местами и одновременно развернулись друг к другу.

Выстрел. На этот раз Кристина попала. Пуля скользнула по плечу нахцерера, вырвав солидный кусок плоти. Упырь самую малость сбавил ритм, Мартину этого хватило, охотник выбросил оружие вперед в быстром, как мысль, уколе. Нахцерер успел закрыться длинной, узкой, как у собаки, ладонью, серебристое острие пронзило когтистую ладонь. Зашипев, упырь вздернул уголки губ и обрушил на копье удар свободной лапой. Составное древко, проклеенное, с кожаной обмоткой и стальными "усами", способное выдержать удар меча-цвайхандера, жалобно треснуло. "Усы" не дали наконечнику оторваться напрочь, но толку от него больше не было. Нахцерер освободился и скакнул ярмарочным болванчиком — назад-вперед. На мгновение он повис в прыжке черной тенью, и обрушился на Мартина. Из-за когтей упырь не мог сложить пальцы в кулак и потому бил открытой ладонью-"дощечкой", сверху вниз. Охотник вскинул сломанную алебарду, принимая удар на древко жестким блоком. Это было ошибкой.

Нахцерер упал, перекатился мячиком, быстро отскочил в сторону, присев среди могил как сова. Мартин также отступил на пару шагов. Охотник заметно побледнел и шатался, в правой руке он сжимал билль с треснувшим древком, левой схватился за поясницу. Через пару мгновений Мартин пришел в себя, отбросил бесполезную, треснувшую в двух местах алебарду и выхватил из ножен кригмессер. Но скованность в движениях осталась.

Даже Гюнтеру было очевидно, что каждый шаг, каждый разворот отдаются в пояснице ветерана невыносимой болью. Швальбе пробирался меж могил, пытаясь зайти твари за спину и пальнуть наверняка.

Мгновение передышки — и противники вновь схватились в яростной рукопашной. Но сказать, кто из них охотник, а кто добыча, с прежней уверенностью уже не получалось.

Упырь перепрыгивал с камня на камень, временами ныряя между ними. Крепкие когти высекали искры из камня, словно были закалены в огне преисподней. Тварь двигалась экономно и расчетливо, так, чтобы между ней и ружьем Кристины все время оказывалась преграда. А вот в движениях Мартина появилась тень слабости. Охотник полностью выложился в первом рывке, и теперь усталость властно брала свое. Раз за разом ветеран бросался в атаку, но упырь отшатывался, держа строгую дистанцию и заходя то с одного бока, то с другого.

И снова все произошло очень быстро, неуловимо для человеческого взгляда. Мартин вновь сделал выпад, и на этот раз враг ринулся навстречу, выставив клыки и когти. Охотник перехватил длинную рукоять ножа обеими руками, закрылся щитом быстрых секущих ударов. Роли поменялись, если ранее охотник нападал, а вампир защищался, то теперь нахцерер скакал вокруг Мартина, ища брешь в защите. И даже Швальбе видел, что старый охотник уже не столько атакует, сколько защищается, стараясь не подпустить врага ближе.

Огромным прыжком упырь снова ушел за пределы досягаемости клинка. Мартин тоже отступил на шаг, его дыхание ощутимо сбилось, по лицу текли крупные капли пота. Чудовище присело у высокой плиты, перевитой кустарником, и двинуло челюстями, морщинистые губы зашлепали, будто причмокивая, а из порванной пасти доносился спазматический хрип.

— Ничего. На тебя сил хватит, — выдохнул Мартин и, собрав все силы, шагнул вперед, поднимая клинок высоко над головой. Упырь принял вызов.

Они сошлись в третий раз, и каждый понимал, что эта схватка окажется последней. Мартин чувствовал, что очень скоро ему не хватит ни сил, ни дыхания, а поясница, на время заглушенная лекарствами, пылала адской болью. Охотник спешил, рубя с нечеловеческой скоростью, крест-накрест, непрерывно наступая, стремясь загнать упыря между могилами и лишить возможности маневра. Но каждый удар запаздывал. На неисчислимо малую долю секунды, на расстояние, равное человеческому волосу, но запаздывал.

Сумерки сгустились, уступая ночной тьме. Пляшущие тени заполнили старое кладбище, укрывая бьющихся насмерть врагов. Кристина шепотом выругалась — она не могла выцелить тварь, даже стеклянная мушка не помогала. Противники были столь быстрыми, что она могла с равным успехом подстрелить и Мартина.

Нахцерер атаковал, целясь когтями в лицо. Охотник ударил его сапогом в колено или то место, где у твари должно было быть колено. Упырь потерял равновесие и качнулся, Мартин пнул чудовище в грудь и полоснул боковым ударом. Нахцерер откинулся назад, изогнувшись так, будто вместо позвоночника у него ветка ивы. Клинок скользнул впритирку — если бы у демона был нос, его смахнуло бы напрочь. Сразу за этим нахцерер распрямился, словно оттолкнувшись спиной от воздуха, и цапнул лапой наотмашь. Крючья когтей прошлись по левому предплечью Мартина, вспарывая толстый рукав куртки и кольчужную накладку как старую ветошь. Охотник ударил снова, рукоятью ножа, сверху вниз, так, что у твари клацнули зубы и затрещал череп, отбросил паукообразное чудище подальше, но на этом его силы исчерпались.

Мартин сделал шаг, другой, оперся на ближайшее надгробье. Бойца шатало, клинок в слабеющей руке описывал неровные круги. Вражьи когти располосовали руку от локтя к самому запястью, достав до кости. Кровь хлестала как из пробитого винного бурдюка, падала на кладбищенскую землю частыми большими каплями. Скрипя зубами, Мартин закинул изувеченную руку за спину и вытянул клинок вперед. Враг склонил голову и мерзко захихикал, всхрапывая, криво двигая нижней челюстью, и так скособоченной после встречи с алебардой. Теперь чудовище не спешило, ожидая, когда кровопотеря сделает свое дело. Нахцерер оценивающе глянул на охотника. Мартин опустился на одно колено, тщетно стараясь удержать нож на весу, лицо страшно побледнело.

Людоед отодвинулся подальше, вероятно не рискуя раньше времени связываться со все еще опасным противником. И обернул пустые белесые линзы глаз на Швальбе. Лансдкнехт поднял пистолет четко, как на учении. Гюнтер не надеялся на удачу, но намеревался продать жизнь подороже. Подумалось — а может бросить все и бежать? Но солдат вспомнил нечеловеческую быстроту убийцы и лишь крепче сжал оружие. На душе было пусто и холодно, страх отступил. Даже Кристина не смогла пристрелить страшного урода. Даже Мартин, машущий мечом как сам Рудольф де Кальи или Беннар Ренне , не прирезал тварь. Значит, и в самом деле пришло время отправляться в чистилище, ведь в рай солдат не берут, а из ада выгоняют за бесчинства...

Нахцерер двигался неспешно, прячась в тенях, укрываясь за могилами. Он то замирал на мгновение в неподвижности, провоцируя на выстрел, то делал быстрые рывки из стороны в сторону, зигзагами приближаясь к стрелку. Неспешно, неотвратимо, как сама смерть.

— Ты кого пугать вздумал, падаль гнилая?! — проорал Швальбе. — Ублюдок, мать твою, а ну иди сюда, дерьмо собачье, решил ко мне лезть? Ты, засранец вонючий, мать твою, обозную шлюху! Ну иди сюда, попробуй меня трахнуть, я тебя сам трахну, ублюдок, рукоблуд хренов, будь ты проклят! Иди сюда, жлоб смердящий, дерьмо, сука, падла, иди сюда, мерзавец, негодяй, гад, иди сюда ты — говно, ЖОПА!

Не такой смерти он желал себе, не такой... Ландскнехт должен погибать в бою, когда кровь кипит в боевом азарте. На худой конец, можно сдохнуть в полковом лазарете или упиться вусмерть. А если совсем повезет — отойти в иной мир на старости лет, кабатчиком или просто почтенным зажиточным человеком. Но что поделать, жизнь — злая сволочь и склонна показывать arschloch в самый неподходящий момент.

Мартин не чувствовал руку, ледяной хлад сковал ее по самую ключицу. При каждом ударе сердца из порванных жил выливалось с четверть стакана крови. Жить оставалось недолго. И все же, властный инстинкт требовал продолжать бой. Ни один из его собратьев не умер в своей постели, ни один не сложил оружие, пока мог шевелить хотя бы пальцем. Девенатор бьется до последнего вздоха, потому что жизнь — лишь преддверие райского блаженства, что было куплено столетия назад великим договором Основателя. И прожить ее следует так, чтобы сам придирчивый Петр у врат Рая не нашел в чем упрекнуть воина.

Мартин трясущимися пальцами открыл клапан на поясном кармашке, достал бутылочку из темного стекла. Пузырек скользил в окровавленных пальцах, так и норовя упрыгнуть куда-то в траву. Раненый сжал зубами пробку, залитую воском, выдернул, чувствуя скрип стекла на зубах. Безмерно горький вкус микстуры из мухомора и заморского ореха смешался с медно-кисловатым привкусом крови. В грудь словно ударили с размаху кузнечным молотом, воздух с хрипом вырвался через стиснутые зубы. Страшнейшая судорога скрутила тело Мартина, выгнула дугой и поставила на затылок и пятки. Сердце споткнулось, затрепыхалось, а после заскакало в бешеной пляске-тарантелле.

Нахцерер пригнулся и снова показал зубы, готовясь к последнему прыжку. Он быстро крутил головой, держа в поле зрения и ландскнехта, и Кристину. Швальбе выбрал свободный ход спуска на пистолете, в голове билась только одна мысль 'выстрел, а затем кинжал'. Высоко в непроглядном небе светила луна, безмолвная и безразличная к делам, творящимся далеко внизу.

— Беги, — тихо сказал Гюнтер, но его услышали. — Беги. Тебе его не подстрелить.

— Черта с два, — прошептала девушка, вжимая приклад в плечо.

Он был прав, тысячу раз прав. Реагируя на вспышку затравочного пороха, нахцерер уходил с линии выстрела прежде, чем огонь перекидывался на заряд в стволе. Сатанинская скорость ночного людоеда не позволяла его пристрелить. Но это не повод бросать товарища. И не повод забывать о старых долгах, которые погашаются только в смерти.

Мартин поднялся за спиной нахцерера, словно призрак мщения, бледный, как мертвец, с огнем поистине дьявольской решимости в глазах. Тварь почувствовала движение позади и развернулась, будто перетекла в собственной шкуре. Однако на сей раз человек оказался быстрее. Охотник метнул боевой нож, вложив в бросок оставшиеся силы, преумноженные убийственным эликсиром на короткие мгновения. Длинная полоса холодной стали сверкнула в лунном свете размытой серебристой молнией, поймав людоеда на середине движения. Кригмессер тараном врезался в грудь упыря, сбив с ног. Нахцерер закрутился на земле, размахивая всеми четырьмя лапами, вырывая пучки травы и расшвыривая камни. Он не был убит и даже не был смертельно уязвлен, но рана оказалась серьезной даже для такой живучей твари.

Возможно, и даже скорее всего, нахцерер услышал, как щелкнул рычаг на штуцере Кристины. Но уже не успел уклониться, и пуля снесла ему пол-черепа. Людоед вздрогнул, выпрямился с каким-то странным величавым спокойствием, впервые поднявшись во весь рост. Замер на мгновение — гротескная фигура с маленьким квадратным туловищем и несуразно длинными конечностями. Грянул пистолет Швальбе, выплюнув пулю вместе с шомполом. Предсмертные конвульсии сотрясли тварь, руки метнулись, подобно змеям, и маленькое деревце обвалилось, срубленное когтями, как топором лесоруба.

Второй нахцерер, в отличие от первого, умирал медленно. Он опустился на землю, скрючился, подбирая под себя лапы, заскреб пальцами, оставляя глубокие борозды в кладбищенской земле. Поджал и свернул набок голову, пряча изувеченную челюсть. Последний вздох вырвался из простреленной груди, забулькал в глотке. Черная вязкая лужа стремительно растекалась вокруг разбитого черепа, как смола из котла.

Гюнтер выронил ставший бесполезным пистолет. Перехватил поудобнее кинжал.

— Криста, — прошептал он осипшим горлом. — Там у Рыжего топорик был, тащи сюда.

Ландскнехт посмотрел на издыхающего упыря, похожего на скрученный клубок взлохмаченных нитей.

— Интересно, умеют ли черти шить, — подумал вслух Швальбе. — Потому что в ад ты войдешь по частям.

* * *

Lux aeterna luceat eis, Domine,

Cum sanctis Tuis in aeternum, quia pius es.

Requiem aeternam dona eis, Domine,

Et lux perpetua luceat eis.

Швальбе повидал многих священников, и мало кто из них был достойным сана. Так уж повелось, что служители Господа — люди, и ничто человеческое им не было чуждо, включая все традиционные грехи. Лучше всего божий человек раскрывает себя в молитве, особенно за кого-то другого. Одни бормочут скороговоркой, отрабатывая обязательное действо. Другие, наоборот, упиваются каждым словом, рисуясь перед градом и миром. Третьи ... Впрочем какая разница, если истинной веры у каждой разновидности ни на грош.

Йожин был другим. Монах читал молитву спокойно, нараспев, и становилось очевидно, что в этот момент святому отцу глубоко безразлично все происходящее вокруг и мнение слушателей. Он обращался к Богу, и только это имело значение. Гюнтер поймал себя на мысли, что когда его мирская жизнь закончится — хорошо, если в последний путь солдата отправит такой же служитель. Без ужимок и надрыва, со спокойной сдержанной скорбью и вполне искренней печалью по христианской душе, что покидает этот мир не лучшим образом.

Вечный свет даруй им, Господи,

с твоими Святыми навеки,

потому что ты милосердный.

Вечный покой даруй им, Господи,

и свет вечный пусть им светит.

Четыре простых креста поднимались над свежими холмиками на опушке леса. Для первого охотника, что погиб в лесной схватке. Для двух спутников Швальбе. И общая могила наемников, которые безуспешно попытали счастье прежде. Ночные твари убили всех и, расчленив тела, заполнили останками заброшенный склеп. "Про запас", как сказал Мирослав, сверившись с книгой. Там их и следовало оставить, по совести говоря, могила есть могила. Но по здравому размышлению решили, что не стоит христианам покоиться в столь скверном месте. Пусть даже покойные солдаты были столь же далеки от благочестия и праведной жизни, как северный полюс от южного.

Мертвых упырей хоронить не стали — порубили на части и сожгли на большом костре из осины, на обочине дороги. Мирослав настоял и на том, и на другом, кратко обмолвившись, что лес поганить не нужно. Спорить с ним никто не стал.

— Аминь, — закончил Йожин и перекрестился.

Кристина и Швальбе повторили за ним. Мирослав осенил себя крестом по православному обычаю, двоеперстием.

— Покойтесь с миром, — сказал ведьмак, качая туго забинтованной головой. — Хоть и жили погано, однакож за добре дило загынулы.

— Никто не пришел, — сумрачно сказал Гюнтер. — А ведь они погибли, защищая село, в том числе.

Йожин только вздохнул, не отрывая взгляд от крестов.

— И никто не пришел... — повторил капитан. — Даже священник, а вроде приличным попом казался.

— Они никогда не приходят, — с мудрым спокойствием ответил Йожин. — Такова людская природа. Бороться с ней бесполезно, примем же людей такими, как заповедовал Господь. Мы служим не ради людской благодарности и не за похвалу.

— Они боятся, — столь же спокойно, сдержанно уточнил Мирослав. — Просто боятся. И кто их за это осудит?..

Гюнтер криво усмехнулся, не разжимая губ. И перешел к более насущному вопросу.

— Как там поживают наши денежки?

— Денежки? — вполне натурально удивился Мирослав.

— Ты это, не шути так, — подобрался Швальбе. — Уговор есть уговор. Тварь сдохла — деньги на бочку. Наличностью, на всех, доля убитых не вычитается. И надо бы добавить сверху. Договаривались на одного упыря, а порешили двоих.

Мирослав переглянулся с Йожином.

— Не поспоришь, — согласился монах. — Точно, двоих убили.

— Да, — отметил Мирослав, со значением подняв палец. — Два это больше чем один. Mathematicus!

— Да брось, — скривился Йожин. — Слово не становится латинским, если к нему присобачить "ус" или "ини".

— Как скажешь, — пожал плечами Мирослав.

— Так что там насчет нашего золота? — настойчиво напомнил Швальбе. — Мы не нищие, чтобы милостыньку с протянутой рукой выпрашивать.

— Жадный ты, — посетовал Мирослав. — Нет, точно еврей, а пейсы сбрил. Что ж, поторгуемся по дороге.

— Ты остаток нашей платы отдай сначала, — быстро ответил Гюнтер.

— Нет у нас второй половины, — сказал Йожин, все так же, не отрывая грустного взгляда от креста. — Бедные мы, поиздержались в долгой дороге.

— Чего? — начал злиться Гюнтер.

Кристина ничего не сказала и в лице не изменилась, но ее рука хорошо знакомым движением поползла к поясу с пистолетом.

— Да не кипятись, — махнул рукой Мирослав и тихо зашипел — резкое движение отдалось в голове уколом боли. — Будет золото.

— Наколдуешь? — зло уточнил Швальбе.

— Ага, — против ожиданий согласился следопыт. — Смотри.

Он поднял раскрытую ладонь, на которой лежали две игральные кости. Подбросил, поймал, снова разжал пальцы. Желтоватые костяные кубики лежали шестерками вверх. Оба.

— Ловко, — протянул Швальбе.

Мирослав повторил фокус, на этот раз выпало две пятерки. И снова — теперь кубики уставились в утреннее небо черными глазками единиц.

— Ах ты, сволочь! — только теперь до Гюнтера дошло.

— Я же тебе говорила, он чернокнижник, — заметила Кристина, впрочем без особой злобы.

— Я не чернокнижник, — сердито поправил следопыт. — Я ведьмак.

— Один хрен, хитрожопая сволочь, — в сердцах заявил Гюнтер.

— Дальше по тракту городок. В полдень отправимся, к закату доберемся, если о-двуконь. Там доберем твою плату в первом же трактире, — пообещал Мирослав.

Швальбе покачал головой в сомнении.

— Как-то не по-честному все это... Не по-людски. Значит, загнали нас в проигрыш, чтобы потом нанять как расходное мясо. Подставить под когти упыря, чтобы ваш боевой старик его потом разделал? Наверное и платить не собирались. Покойникам денежки без нужды.

— Сын мой, — с мягкой настойчивостью сказал Йожин, оторвавшись, наконец от созерцания креста. — Не разыгрывай из себя невинную девицу в картахенском борделе. Ну да, подставили мы вас. И что? Какая разница, под пули или под зубы? Ты живой, при деньгах, а к ночи будешь еще богаче. Мы расплатимся честно, а доля убитых отойдет живым. И тем, кто не сбежал. То есть, все достанется вам двоим.

Швальбе подумал, явно подыскивая словцо поострее да пообиднее. Еще подумал. Потом цыкнул зубом и махнул рукой.

— Да черт с вами, — резюмировал он. — И верно, не самые тяжкие деньги получились. А наниматель — он всегда паскуда и сволочь. К слову, кто вы хоть такие?

— А тебе есть разница?

— В общем, нет, — согласился ландскнехт. — Но есть одна мысль...

— Можем и добавить чуть-чуть сверху, — сказал Мирослав. — Когда Мартин отлежится, надо будет его везти ... домой. А дороги нынче небезопасные.

— Крепкий он у вас, — заметила Кристина.

— Крепкий, — согласился Йожин. — Скорее выберется, чем нет. Если сердце выдержит. Только под луну Мартин больше не выйдет...

— Под луну? — не понял Швальбе.

— У нас так говорят, — туманно отговорился монах.

— Время деньги, — закончил прения Мирослав. — Надо обернуться быстро, так что давайте-ка обратно, в эти, как их ... Челяковицы, и на лошадок.

Они зашагали к деревне. Следопыт покосился в сторону пепелища от костра, все еще струившегося черным дымком. Ночные твари и сгорели не как положено нормальным тварным скотинам — быстро, вместе с костями, до тяжелого чешуйчатого пепла. Высоко над кострищем кружила большая черная птица. Вроде ворон... А может, и нет. На мгновение следопыту показалось, что деревья в лесу шумят как-то странно, нашептывая непонятные слова на давно забытом языке. Меж стволов мелькнула странная, размытая фигура — белое с черным, окутанное изумрудно-зеленым шлейфом. Словно призрак, спутавший ночь с днем. Мелькнула — и пропала бесследно.

Мирослав моргнул, сощурился, стараясь углядеть странное создание. Он не чувствовал угрозы, даже тени опасности. Лишь присутствие чего-то иного, на самой грани осязаемого. Словно кто-то присматривался к людям, не слишком приветливо, однако с искренним любопытством.

— Так вот, к слову о годной мысли, — настойчиво припомнил Швальбе. — Эта ваша книга со страхолюдными рожами...

— И чего? — подозрительно спросил Мирослав. Ощущение чужого внимания бесследно пропало, будто ветром развеяло.

— Там было еще много разных страшных картинок.

— Было, — с некоторым интересом согласился следопыт.

— И вся эта дрянь живет на свете?

Йожин и Мирослав переглянулись. Помолчали.

— Некоторые, — осторожно заметил седоусый, между делом доставая любимую трубочку.

— Смотри, — на ходу объяснял Гюнтер. — Ваш старик, конечно, был силен. Но когда такие дедушки встают в первый ряд, это значит, что пехота закончилась, рота, считай, разбита. Монах, старый воин и ты... Тоже наемник, ведь? Маловато для того, чтобы всякую паскудность изводить. Там, откуда вы пришли, с хорошими бойцами плохо. Это сразу видно!

— Может так, а может и не так, перетакивать не будем. Не твое дело, — сумрачно бросил Мирослав, набивая трубку на ходу. — Чего сказать то хотел?

— Таких, как Мартин, наверное, годами учить надо, и жалование как жандарму при полном доспехе и коне платить. Если он даже наличность не берет, как святой подвижник какой-нибудь, содержание один хрен, недешево влетает. Мало у вас воинов. А ведь если бы мы не случились, та мерзость поскакучая дедушку уложила бы, как пить дать. Да и вас за компанию.

Гюнтер сделал паузу, оглядывая спутников, дабы удостовериться, что они уловили мысль.

— Продолжай, — с кажущимся безразличием вымолвил Йожин.

Мирослав ничего не сказал, запаливая табак. Причем как он это сделал, Швальбе не понял. Крошечный язычок огня как будто скрывался у следопыта меж пальцев.

— А обычные солдаты стоят недорого. И коли умрет, невелика печаль, за одним еще двое в очереди стоят, если есть чем платить. Я в жизни немало повоевал, бывал и в битвах, и в осадах. Дрался и за католиков, и за протестантов. Я знаю почем нынче наемники, знаю где нанимать бойцов получше да не переплачивая. С вас — деньги и страшилища. А с меня — рота, которая готова хоть с самим дьяволом драться, платили бы вовремя. И хорошим довоенным золотом, а не нынешней "пустой" чеканкой.

Воцарилась длинная, тяжелая пауза.

— Что-то ты не был похож на матерого кондотьера, когда мы повстречались, — фыркнул Йожин. — Ганза махонькая, в карманах пусто.

— Ну что поделать, — развел руками Швальбе. — У каждого темная полоса случается. Зато я предлагаю верное дело.

— И мы ведь все-таки пристрелили нахцереров, — мягко заметила Кристина. — Обоих.

— Пристрелили, — согласился Йожин. — Не поспоришь ipso facto. Что ж...

Монах помолчал, глянул на следопыта. Тот тоже молча пожал плечами. Йожин поджал губы, показывая, что отвертеться от однозначного выражения своего мнения — не удастся. Следопыт вздохнул еще горше, выпустил клуб дыма из трубочки и полез за пазуху свободной рукой. На свет божий явился кожаный шнурок с чем-то большим, длинным и желтоватым. Больше всего это походило на медвежий клык. Причем, медведь был такого размера, что и королю не стыдно на рогатину взять.

— Помнится, махал некто чудо-шкурой, которую нельзя прострелить, если стрелок дурак и порох отсырел от пролитого пива... Я видел, ты ее с покойника таки прибрал. Выкинь, это просто облезлая шкура, силы в ней никакой. А вот этот зубик жил в пасти не линялого августовского волка.

Гюнтер, не чинясь, принял дар, с должным почтением.

— От яда защищает? — деловито уточнил он. — Пулю отклоняет? Руку укрепляет? Или ... не руку?

Кристина фыркнула, улыбнулась краешками губ, чуть заалела легким румянцем. Девушку нельзя было назвать красивой в обычном понимании, да еще и мужской костюм — срамота, да и только! Но в лучах утреннего солнца она была дивно красива и очаровательна. Прямо настоящая валькирия, такую и языческий бог Один не счел бы зазорным пригласить в свою свиту небесных воительниц.

— Нет, — добродушно усмехнулся Мирослав. — Он просто красивый и памятный.

— Это да... — согласился капитан, еще раз внимательно оглядывая подарок.

— Отдариваться не надо, чай не магометане, — закончил следопыт. — А прежде чем дальше разговоры разговаривать, посмотри на зубик еще раз и подумай, оно тебе точно надо? Не на пару баталий с еретиками подписываешься.

Клык внушал уважение размерами. Представив пасть, в которой могло разместиться должное число таких зубиков, Швальбе малость сбледнул с лица. И все же кивнул, молча, без слов.

— Быть по сему, — сказал Йожин. — Подумаем. Обсудим. Такие вещи быстро не решаются.

— Вот это славно! — порадовался Гюнтер. — Ну, раз уж дело тронулось, все-таки ... как же вас называть?

— Вот ведь настырный паразит, никак не отвяжешься, — вздохнул святой отец. — Что ж... зови нас — Deus Venntium, Божьими охотниками. Или можно проще — Дети Гамельна.