Два берега Хамры - общий файл

Только спустя время, когда, уверенная в своей бездарности, без особой надежды бин-амира взялась обучаться владению катаной у мастера из Сина, Адиля открыла, что в состоянии сражаться вполне сносно и не вызывая излишних нареканий. Боевым магом ей стать удалось, но боль и сомнения в себе успели поселиться в душе бин-амиры, и никто не догадался вызволить их оттуда. Зато Шаир своими бейтами попал именно в эту, так до конца и не затянувшуюся, рану, и Адиля, не могла даже представить, как можно жить, снова подвергаясь столь унизительному отношению.

А теперь, когда она так глупо попалась на чужой обман и ничего не может поделать с этим, ее не ждало ничего, кроме позора и снедающего чувства вины. Адиля знала своих родителей — и понимала, что те скорее согласятся пойти против Чести, чем подвергнуть ее опасности. Оттого и пошлют за ней лучших ловчих, а потом посадят под замок. И она будет виновна в бесчестьи родителей, не добившись при этом ничего. От этой мысли сделалось так больно, что бин-амира зарыдала с новой силой — и вдруг почувствовала, как на ее плечо мягко легла чья-то рука. Адиля и сама не поняла, чего так напугалась — только вскочила с крыльца резвее лани, едва не отпрыгнув в сторону. И даже перестала плакать от неожиданности.

— Ну что ты, милая! Не бойся меня! — рядом с ней стояла полная навка с добродушным лицом. — Чего стряслось у тебя, что ты так убиваешься? Приехала к кому-то и никого не нашла?..

— Нет, — глухо ответила бин-амира и вновь опустилась на ступеньки.

— Меня Лучик позвал, ты, вроде, говорила с ним. Чем помочь-то тебе, родная?

— Ничем мне уже не поможешь, — в отчаянии ответила Адиля и закрыла лицо руками.

— Да нет, живая вроде, руки-ноги-голова на месте, — не согласилась навка. — Коли живая — всегда что-то сделать можно.

— Не на месте у меня голова! Поверила этим, — Адиля ткнула в пустующий дом, — а теперь всё! Всё-о-о-о!

Она снова зарыдала.

— Ох ты, боже мой, да что за беда такая! — Навка беспомощно оглянулась, а потом сунула Адиле в руки платок, не слишком хорошей ткани, зато совершенно чистый. — Вытри личико, а то у тебя краска по лицу течет! И платье свое замарала, дорогое поди!

— Ы-ы-ы-ы-ы! — бин-амира взяла платок и снова принялась рыдать, уже в него. Она ощущала, что весь мир ополчился против нее, даже собственный макияж, а потому выводила все громче: — Ы-ы-ы-ы-ы-ы!

Не зная, что еще тут можно поделать, навка приобняла рыдающую Адилю и принялась приговаривать:

— Ну-ну, ну-ну, — пока та не стала рыдать хоть немного тише. И тогда уж решилась снова спросить:

— Да кто ж тебя и чем обидел, козочка ты бедная?

— Ник-кто м-меня н-не оби-идел, — сквозь всхлипы вымолвила Адиля. — Ук-к-ра-а-али-и-и-и...

Мысль о том, что у нее теперь совсем нет денег и пойти ей некуда, заставила бин-амиру зарыдать с новой силой.

— Господи, да что украли-то? Или кого? Вещи твои, вроде, на месте... Кошелек, чтоль, вытащили?

— Ы-ы-ы-ы. Да-а-а, — Адиля была рада, что женщина догадалась сама и не придется пока ничего больше объяснять.

— Ох, горе-то какое! Ты, вижу, издалека приехала, хоть и по-нашему хорошо говоришь. Но дом-то тебе этот злосчастный зачем понадобился?

— Я... мне... они... — бин-амира сделала глубокий вздох — и все же попыталась объяснить, что стряслось: — Я думала, они тут живут, а они не живут — и кошелек пропал!

— Вот же негодяи! — возмутилась навка, начав наконец понимать, в чем дело. — Плуты и мошенники!

— Они... такие ми-и-илые-е бы-ы-ли-и... ста-а-арушка-а-а, — от обиды несчастная Адиля расплакалась в который раз.

— Ой, на то они и плуты! Чтоб притворяться. Они и след свой подделывать умеют так, что никакой ловчий потом не найдет. Ищи-свищи!

Эти слова навки вызвали у бин-амиры очередной приступ рыданий. Вот, даже мошенники могут спрятаться, как надо — а она совсем ни на что не способна. И отыскать их не способна тоже.

— Как тебя зовут-то, козочка? — с участием спросила навка, и Адиля едва не назвала своего настоящего имени, но спохватилась и сказала:

— Линь, но мама звала меня Ятима.

— Сиротка бедная, ох! А меня Фатимой кличут. Пошли ко мне что ли, хоть водички попьешь, успокоишься, расскажешь, что да как, толком. Я тут совсем рядышком живу. Да ты не бойся меня, Ятима, не все ж нави такие мошенники!

— Да у меня и красть больше нечего, — вздохнула Адиля и покорно потопала вслед за навкой, которая, не задумываясь, взяла ее за руку и потянула за собой, будто маленького ребенка. Да так она себя и ощущала сейчас: как маленький и очень растерянный ребенок, которому просто хотелось, чтобы его утешили, а Фатима была похожа на того, кто способен это сделать.

— Ну, вот мы и пришли, — вскоре сказала навка, махнув рукой вперед и влево — и сердце Адили забилось в нежданной надежде.

— Так у вас что же, кузня? — робко спросила она.

— Само собой, козочка. Я — кузнеца жена. Его сейчас дома нет, так что в тишине посидим, никто стучать не станет. Я-то привыкла, конечно...

Из последних сил Адиля напрягла свои рога — очень уж она была измучена — и смогла почуять то, чего так ожидала и одновременно боялась не найти. Не всякий кузнец имел дело с артефактами: работа эта была тонкой и сложной, только для лучших мастеров.

— Хороший кузнец ваш муж, — улыбнулась Адиля, чувствуя, как с души у нее будто свалился камень: хотя бы на время она сможет спрятаться здесь. Вокруг такого скопища артефактов магический фон достаточно сильный, чтобы сбить со следа шаярских ловчих.

— Это ты с чего взяла? — хмыкнула Фатима и тут же разулыбалась, догадавшись: — А-а-а, рогами почуяла, козочка. Ну, что есть, то есть: один из лучших в городе.

Когда они вошли в дом, Фатима сразу принялась хлопотать с блестящим медным чайником у плиты. Адиля ни разу в жизни не видела таких крошечных печек с маленькими плитами: все, что ей доводилось видеть — в дворцовой ли кухне, в охотничьем ли домике — было куда менее сжатым и тесным. Впрочем, Фатиме места, судя по всему, хватало, и вскоре она подала горячий ароматный чай, разлитый по толстым глиняным пиалкам, украшенным белой и синей глазурью. Все это было для Адили ново и необычно, и она с интересом рассматривала кухню с потертыми тонкими ковриками, кинутыми на деревянные скамейки, чтобы было мягче сидеть, с тонкой тканью на окне, чтобы не залетали насекомые, с чугунными и медными кастрюлями — и увиденное казалось ей очень уютным.

Тут жили хорошо и радостно и получали не меньше удовольствия от жизни, чем нави, живущие во дворце. Возможно, ей просто так показалось оттого, что она хоть ненадолго перестала переживать, что ее найдут, или же оттого, что хозяйка радушно пыталась накормить ее то супом, то печеньем, то фруктами и не пыталась сразу расспросить обо всем. Как бы то ни было, Адиля расслабилась и смогла наконец, начать рассказывать. И как ее провели, и заранее сложенную историю о своей предыдущей жизни. Тетушка Фатима слушала очень внимательно. С интересом, но безо всякой навязчивости расспрашивала о подробностях, то и дело сокрушалась о превратностях жизни "бедной козочки" и подливала в пиалку чай — со столь благодарным слушателем рассказ давался бин-амире чем дальше, тем легче.

— Матушка моя была из Сефида, а отец — синцем, после свадьбы она переехала к нему, в дальний незнакомый край. Он был ронин, вольный воин, не на службе у правителя — у вас тут таких и нет...

— Вольные ловчие есть, — задумчиво отозвалась Фатима, и Адиля невольно вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Тем более что ей в очередной раз подлили чаю, а его аромат успокаивал сам собою. Она сделала большой глоток и продолжила:

— Умер отец рано, я еще не успела получить взрослого имени...

— Ох, сиротка ты несчастная! Какая беда! — сокрушилась Фатима.

— С тех пор у меня два имени — синское и то, которое матушка дала. Я к нему привыкла, так что зовите меня Ятимой, на вашем языке, вам так удобней будет.

— Ятима так Ятима, — согласилась женщина. — Ты, может, хоть пишмание покушаешь? Это сласть такая, у вас в землях Син, небось, даже не слыхали. Очень вкусное пишмание, хорошее! Сама готовила!

Адиля отрицательно помотала головой: есть сейчас не хотелось вовсе. Хоть она и несколько успокоилась, ей все же казалось, что даже нежнейшее, как пуховая перина, пишмание сейчас не полезет ей в горло.

— У нас был свой клочок земли, отец расстарался, купил для нас с мамой, чтоб не скитались вслед за ним от хозяина к хозяину. Ну, вот с ним неудачно и вышло: на него сильно зарился сосед...

Тут Адиля, не особо переиначивая, пересказала историю одного земельного конфликта, прочитанную ею среди прочих судебных дел. Были в нем и обвинения, что абрикоса, растущая на краю одного сада, кидает свои плоды на землю другого и тем портит ее, окисляя, и обвинения в переносе забора, и прочие детали, врезавшиеся в память от удивленного осознания, сколь мелочными и склочными бывают нави.

— Так что отношения совсем не сложились. А как мама умерла, стал сей тип усердно сватать меня за своего сына. Сами понимаете, вот уж к кому совсем не хотелось идти в семью. И ведь давят! С одной стороны — судью подговаривают, чтоб им чуть не половину участка перевели, как будто он правда испокон веку их был, с другой — меня, мол, иди замуж, пока предлагаем по-хорошему.

— И защитить некому беднягу!

— Некому, — вздохнула Адиля. — Надо было, конечно, поехать правды искать в столицу, а я вот не выдержала, взяла деньги, какие были, да и решила посмотреть на родину матери, развеяться, а там уж думать, что дальше делать. Может, выучиться чему и стать самой себе хозяйкой — все лучше, чем за нелюбимого идти. А тут все украли — и домой не вернешься!

— На другой-то континент! — поддакнула Фатима. — Бедняга ты!

Адиля покивала. Принимать сочувствие к выдуманной истории отчего-то было очень легко: она, конечно, постаралась, чтобы в ее рассказе было поменьше сходства с настоящей жизнью, оставленной в прошлом — но все же среди зарослей фантазий были посеяны зерна истины. Бин-амира и вправду не хотела идти замуж за нелюбимого, противного всему ее существу навя. И защитить ее было некому. Да и без родителей она осталась в действительности, хоть они и были живы, да продлит Всемилостивый их дни. Адиля печально вздохнула, устремив взгляд на остатки чая в пиале — и тетушка Фатима ответила ей сокрушенным вздохом.

— Вот что, козочка, — вдруг решительно сказала она. — Оставайся-ка ты пока тут! Место у нас есть — с тех пор, как старшие дети выросли да разъехались своими семьями жить — так что ты нас не стеснишь. А отпустить тебя одну да без денег я попросту не могу.

— А... Разве так можно? — бестолково спросила бин-амира, и Фатима тепло ей улыбнулась:

— Да кто ж нам запретит, дитятко!

Адиля посмотрела в ее доброе лицо и молча кивнула, ощущая, как на ее глаза снова наворачиваются слезы — теперь уже от благодарности. Фатима тут же притянула ее к себе, обняла и повторила:

— Оставайся тут. Чай мы не люди какие, чтоб сиротинушку заставлять на улице ночевать.

— Вы так добры, — только и смогла вымолвить бин-амира, которую вновь переполняли чувства.

— Пойдем, милая, покажу тебе, куда идти — и отдыхай.

Комната, которую тетушка Фатима отвела Адиле, была на втором этаже — в дальнем от кузни конце маленького дома: заботливая навка постаралась, чтобы гостью поменьше беспокоил шум. Здесь царил такой же незатейливый уют, как и в кухне: из всей мебели — деревянный сундук, умывальник, простой письменный стол, такая же подставка для книг да кровать с кованой спинкой. Спинка эта, впрочем, была работы изящной и непростой, так что бин-амира сразу поняла, что кузнец делал ее сам. Все кругом было застелено ковриками и покрывалами, а лежащие на кровати и сундуке подушки оказались красиво расшитыми цветной шерстью — видно, самолично тетушкой Фатимой или кем-то из ее дочерей. В окно заглядывала ветка инжирного дерева, сейчас покрытая маленькими, еще не созревшими плодами.

Хозяйка сказала Адиле, что она может сложить свои вещи в сундук и распоряжаться тут всем, как ей будет угодно, и вышла, тихо затворив дверь. Бин-амира, однако, поняла, что сил ей сейчас едва хватит на то, чтобы умыться и раздеться — и вскоре упала на кровать, бросив свое тончайшее шелковое ханьфу прямо на полу. "Благодарю тебя, о Всеблагой Огонь, — думала она, засыпая, — что не оставил меня в трудную минуту, дал мне защиту и направил мой путь. Я вижу, что тебе угоден мой выбор и избранная мною судьба". С этими мыслями она погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Глава четвертая, в которой слушатель знакомится с ловчим магом Джабалем и больше узнает о Кровавой Мести, а бин-амира Адиля находит себе полезное занятие

Джабаль бежал ровно, дыша размеренно, как хороший скакун, которого всадник не поторапливает, но позволяет двигаться с собственной скоростью. Нет смысла мчаться на пределе сил, когда ты не спешишь по наисвежайшему следу в надежде схватить преступника прямо за углом. А этот след скорее можно было назвать протухшим, как позавчерашний плов, который забыли выставить на холод и теперь старательно напичкали чесноком, придавая видимость съедобности.

Потому Джабаль бежал не слишком торопливо, прикидывая, что след ведет чуть левее переулка Захриве, но не настолько, чтобы стоило срезать путь: можно потом завернуть левее по Кахувада, а там — видно будет. Цель чуялась близко. Он решительно побежал по дугообразному Захриве, привычно и ловко огибая прохожих. Дальше след тянулся на шумную и многолюдную Сафарджали — и ловчий, не сдержавшись, досадливо фыркнул. Даже в переулке держать след вроде этого было не так уж просто, а на Сафарджали он мог и вовсе затеряться. Впрочем, Джабаль упорно продолжал свой путь, ибо, сдавайся он легко перед лицом трудностей, не смог бы добиться и малой толики успеха в своем деле. Да и, пожалуй, вовсе не стал бы ловчим магом: спокойствие, необходимое ловчему, мало кому из навей достается от рождения, а у Джабаля его не было совершенно.

Оказавшись на Сафарджали, он сосредоточился на следе насколько мог сильно, отрешившись от остального: улицу Джабаль знал как свои пять пальцев и, если бы понадобилось, мог бы пробежать по ней с закрытыми глазами. Нужное ему свечение приближалось с каждой минутой — и вскоре ловчий заметил впереди себя тех, к кому его влекло чутье. Точнее, он заметил два пестрых разукрашенных зонтика, от которых расходились волны экзотических синских одеяний, перетянутых широкими поясами. Местные зонтов не носили, однако синки, непривычные к здешнему палящему солнцу, приезжая в амираты, часто расхаживали с ними по улице. "Почему их двое?.." — подумал Джабаль, почти нагнав свою цель. В груди кольнуло досадой: это снова могла быть ошибка, уже в который раз. Почти наверняка, ведь две синки — не одна, которую он ищет.

Джабаль обогнал дам и, оглянувшись, увидел, что цвет кожи одной из красавиц голубой, а старшая и вовсе бирюзовая. Не они! Ожидаемое крушение очередной не слишком смелой надежды. Не выдавая своего интереса к синкам, Джабаль пробежал чуть дальше и свернул в ближайший проулок, где замедлил шаг. Он справится с этим! Справится! Да что за человечье явление! Невозможно так долго ошибаться и не злиться из-за этого!