Капитан Симмондс и трое его подчинённых, чьих фамилий я так и не узнал, очень не хотели, чтобы их передали мивокам. Но, увы для них, их никто не спросил. Куда их увели, я на знаю, но посредине деревни была куча веток, на которой лежало тело того самого вождя, который не так давно приказал своим людям стрелять по нам.

— Мы его нашли лишь сегодня, — сказал Хесуту, — он был ранен, попытался убежать, и умер в лесочке к северу от деревни, а несколько молодых людей пошли туда сегодня утром на охоту — там всегда очень много дичи.

Я хотел спросить, зачем ему такая большая куча веток, но решил, что, возможно, не хочу знать ответ на этот вопрос.

Подарки были весьма интересными. Во первых, понятно, фигурировало какое-то количество золота — мивоки его обменивают на другие товары, кстати, они его не считают таким уж драгоценным, просто красивый металл для украшений. Но вот второй подарок был намного более интересен.

Второй подарок представлял из себя нечто, что мивокам когда-то подарили испанцы, не зная, что у большинства мивоков нет сельского хозяйства. А именно, кувшинчик с пшеницей. Которая каким-то чудом не испортилась.

После этого, с помощью Сары, я предложил мивокам послать к нам некоторое количество молодых людей для обучения, добавив, что и мы можем много чему научиться от них. Он сказал, что нужно это обсудить со старейшинами; впрочем, выделить он нам мог лишь мальчиков — девочки, как он сказал, обещаны в браке с самого раннего детства, и потому им не нужно учиться у иноземцев, кроме, конечно, тех, у кого жених умер или погиб. На что я ему сказал, что неплохо бы, чтобы были и те, и другие. Хесуту на это ответил, что подумает над этим вопросом, так что стало понятно, что совет старейшин большого значения не имеет — и что, скорее всего, дети мивоков будут учиться у нас.

Мы опять вошли в Золотые ворота. Погода была замечательная, и я решил остаться на палубе. Как это бывает в Сан-Франциско, вдруг из ниоткуда возник и спустился на нас туман. Радары на "Астрахани" были включены, и мы пошли дальше, резко сбавив ход. Я вдруг почувствовал, что ко мне прижались грудью, как бы от страха. Я не сомневался, кто это был — этой грудью ко мне прижимались уже не раз, и не могу сказать, чтобы это было неприятное ощущение, но я всё-таки был без пяти минут женат. И как только мы вышли из тумана, попробовал от прижавшейся от меня девушки, скажем так, несколько дистанцироваться... Но Сара (понятно, что это была она) прижалась ко мне ещё сильнее. Я хотел гаркнуть на неё, но тут увидел её глаза — в них отчётливо читался неподдельный ужас.

Я, поелику возможно было в данной ситуации, повернул голову.

Прямо по курсу колыхался огромный сгусток мглы.

Я успел вспомнить, что было в последний раз, когда мы попали в такую мглу. Но команда "Астрахани" оказалась на высоте.

К счастью, мы шли довольно медленно, и потому оставалось некое пространство для манёвра. "Астрахань" резко заложила право руля, и успела повернуть так, что наш борт прошёл в двух-трёх метрах от тьмы, но её даже не зацепил.

"Астрахань" начала закладывать вираж — подальше от мглы, похоже, на случай, если она начнёт двигаться в нашу сторону. Но она ни с того ни с сего рассосалась, и водная гладь Русского залива отразила синеву почти безоблачного неба. Только там, над "Золотыми воротами", всё ещё висела пелена тумана.

А на том месте, где только что была тьма, покачивался, как мы и ожидали, корабль — небольшой, всего лишь метров тридцать в длину. На корме его развевался красный флаг, а на борту горели буквы "Константин Паустовский".

Я побежал к мостику, где, как оказалось, Лёня уже отдал приказ спускать шлюпку.

— Пойдём вместе — ты, я и пара матросов, — сказал он.

В шлюпке Лёня сказал:

— Ходил я на нём, ещё ребёнком, по южному берегу Крыма. Такое впечатление, что он из того времени — конец семидесятых или начало восьмидесятых.

И через несколько минут мы уже вступили на борт "Паустовского". На нас испуганно таращились глаза в основном молодых людей.

— Граждане, бояться нечего, — улыбнулся им Лёня. — Всё нормально.

Похоже, это возымело обратный эффект — послышался женский визг, потом кто-то сказал:

— Товарищ, мы не хотели!

— Что не хотели? — удивился Лёня.

— Нарушать границу!

Мы с Лёней расхохотались — похоже, те подумали, что мы пограничники, а они каким-то образом приблизились к морской границе СССР.

— Да ни в чём вы не виноваты — сказал он громко. — Нам просто нужно переговорить с капитаном.

И мы прошли на мостик.

— Капитан Антонов, — представился Лёня. — А это... эээ... товарищ Алексеев.

Сначала я рассмеялся, подумав, что "товарищ" было одним из худших ругательств для эмигрантов. Потом, увидев, как побледнел капитан, я понял, что он меня принял за гебиста.

— Капитан Ле... Лелюшенко, — с запинкой сказал тот. — А в чём мы виноваты?

— Да ни в чём. — сказал я. — По крайней мере, нам такие факты неизвестны.

Шутка оказалась неудачной — Лелюшенко побледнел ещё сильнее.

— Да не бойтесь вы, — сказал Лёня. — Мы не из органов, таких здесь просто пока ещё нет.

— Здесь?

— А вот это и есть самый основной вопрос. Вы не заметили, как изменился пейзаж?

— Товарищ капитан, — сказал тот. — На нас налетела какая-то тьма, а потом мы оказались в совершенно незнакомых местах. А тут ещё военно-морской корабль. — и вдруг его глаза стали и вовсе квадратными. — А это Андреевский флаг у вас на корме?

— Он, родимый, — бодро ответил Лёня. — Только ничего вы не нарушили, не бойтесь. А вот попали вы изрядно. Мы сейчас в Русском заливе.

— В Русском заливе??

— Тот, который в наше время именовался Сан-Францисским. А теперь тут Русская Америка.

— Теперь?

— Да, теперь. Год у нас здесь тысяча пятьсот девяносто девятый. Добро пожаловать в прошлое!

Лелюшенко было засмеялся, увидел, что мы серьёзны, огляделся по сторонам и вдруг сказал:

— Вы знаете, точно, я видел в своё время альбом, "Самые красивые порты мира", и там был Сан Франциско. По-моему, это было вон там, — и он показал на Форт-Россовский берег.

— Верно, — сказал я. — Ну что ж, добро пожаловать к нашему очагу. Меня, кстати, Алексей зовут.

— Меня Пётр Иванович. Можно Петя.

Лёня вмешался:

— А меня Лёня. Петя, слушай сюда. Я тебе оставлю тут Лёху, и мичмана сейчас пришлю — вы следуйте за нами, если что, мичман эти места уже знает, подскажет, что не так. И не бойся, всё будет хорошо. Лёх, хорошо?

— Ага, — сказал я. Лёня вышел.

— А что у вас здесь за пассажиры?

— Мы прогулочный пароход, ходим вдоль Южного берега Крыма. Когда просто туристов возим, когда, как вот сейчас, по заказу. Сейчас у нас здесь группа ребят с БАМа, студенты-отличники из Москвы, Питера и Ростова, и передовики сельского хозяйства. Сто восемьдесят семь человек всего. Плюс я и двое матросов.

Да, подумал я, население наше только что более чем утроилось.

— Петь, я пойду, попробую поговорить с народом.

— Дай я им скажу по громкой связи.

И сказал в микрофон:

— Граждане, сейчас к вам выйдет товарищ Алексеев и обрисует ситуацию. Она под контролем, бояться нечего.

Я вышел с мостика. Никто не визжал, но почти все смотрели на меня с испугом. И тут кто-то вдруг сказал:

— Леонида Семёныча нету!

— Кого?

— Нашего парторга!

— Да, и нашего начальника группы нет! Алевтины Виссарионовны!

— Товарищ, что происходит?

Тут, к счастью, подошла шлюпка, и из неё вышел мичман Саша Орлов и матрос Валя Андреенко. Валя обладал весьма миролюбивым характером, но размером больше напоминал шкаф; из всех русских американцев, только Миша Неделин был больше его по размерам. Я оценил Лёнину идею — намного проще было говорить с пассажирами, когда рядом с тобой стоит такой вот Валя.

Я выдержал паузу и сказал:

— Дамы и господа, добро пожаловать в Русскую Америку!

Кто-то крикнул:

— Товарищ, что за шутки?

— Я не шучу. Мы в Русском заливе, известном в наше время — точнее, в том времени, откуда мы пришли, как Сан-Францисский залив. А год сейчас тысяча пятьсот девяносто девятый.

Опять крик из зала:

— Какая Русская Америка? Мы в Крым приехали, слышите, в Крым!

— Увы, — сказал я, — мы тоже сюда не стремились. Так получилось. Если кто не верит, посмотрите на эти пейзажи.

Одна девочка вдруг закричала:

— Точно, это он. Мы же учили про Калифорнию на уроках американоведения в Инязе. А где сам город?

— Как где? Нет ещё. Предстоит построить.

Всю оставшуюся дорогу мне пришлось отвечать на всё новые вопросы. Кто-то реагировал агрессивно, но в основном народ просто испугался. В конце концов, мы прибыли в бухту Алексеева. Возник вопрос с размещением народа — "Константин Паустовский" не был предназначен для жизни, там были только скамейки у иллюминаторов. А на "Форт-Россе" хватало места ещё максимум на сто пятьдесят человек. Пассажиров же "Паустовского" было всего сто восемьдесят, девять человек — как потом оказалось, партийные и прочие "смотрящие", в прошлое не попали.

Ситуацию спасли ребята с БАМа — двадцать парней и девятнадцать девушек. Они посовещались между собой, и один из них подошёл к нам с Володей и сказал:

— Товарищи, у вас есть палатки? А то нам не привыкать — поселимся в них.

То же говорили и передовики сельского хозяйства, но там было тридцать девушек и женщин, мужиков было всего десять человек.

Подумав, мы сошлись на таком варианте. Уже был закончен зал собраний, туда мы поместили шестнадцать раскладушек с "Победы", и БАМовцы-мужчины, кроме четырёх "семейных", переехали туда. Мы уже построили "удобства", а вот мыться им придётся на "Форт-Россе" — впрочем, там есть "общественные" души у небольшого спортзала. То же и с обедами.

Ну и, конечно, им мы обещали построить жильё в первую очередь.

— Слышали мы такое уже, — проворчал один, и, впрочем, улыбнулся.

Немногих семейных (четыре пары с БАМа, три из колхозов, пять студенческих) мы поместили в каюты на двоих, а часть других кают — те, что побольше — уплотнили дополнительными раскладушками. Так что все влезли.

Оказалось, что у нас, в дополнение к БАМовцам и колхозникам, было двадцать шесть студентов-инженеров (все мальчики), несколько математиков, физиков, химиков (тоже почти все мальчики), а вот по языкам, истории, психологии, а также медицине были практически одни лишь девочки.

Вечер прошёл за экипировкой (практически все были одеты по летнему, и пришлось подбирать им форму из американских запасов, благо её было много), и после ужина сказали:

— Завтра обсудим, кто как может быть полезен. А сегодня всем спать!

8. Мы наш, мы новый мир построим...

Итак, теперь у нас количество женщин и количество мужчин практически сравнялось. А ещё были восемь девушек-мивоков, которых лечили наши девушки-врачи.

Три из них были замужем — теперь уже вдовами — и, по правилам мивоков, год не могли даже говорить с другими мужчинами. Впрочем, взгляды, которые две из них бросали на некоторых из проходящих мужчин, показывали, что, похоже, традиция может быть забыта. Но даже без них у нас был даже небольшой перевес женщин.

Все они, да и двое из троих детей (третий, мальчик, был слишком мал), учили русский язык на экспресс-курсах, организованных девочками-языковедами. Заодно две из них, пользуясь случаем, составляли грамматику и словарь мивокского языка.

Впрочем, и у врачей было пополнение — одиннадцать девочек и трое мальчиков. Две из девочек и один из мальчиков учились на стоматологов, что не могло не радовать; матушка Ольга призналась мне, что она с ужасом думала, что делать, если у кого-нибудь придётся сверлить зубы; бормашина на "Форт-Россе" была, равно как и необходимые материалы, а вот обращаться с ней никто толком не умел. Ещё одна бормашина, более примитивная, нашлась на "Победе".

Кстати, ей решили оставить это наименование — а другие два американских корабля решили переименовать в "Мивок" (десантный) и "Колибри" (танкер).

БАМовцы вдруг объявили, что мы всё строим неправильно. Тогда Володя и позвал двоих из них, которые, похоже, были "душой общества" — Саню Телегина и Валеру Ивлева — и рассказал им про планы строительства форта в Форт-Россе. Они не только сумели скорректировать эти планы, с помощью двух студентов-архитекторов, а также троих строительных инженеров, но и решили, не откладывая дел в долгий ящик, начать строительство форта, ведь трактора, экскаватор и бульдозер имелись, равно как и бетономешалка, и кучу другого инвентаря. В огромном квадрате валов

Тем временем, студенты-геологи уже начали изучать найденные у Лёхи Иванова книги про Калифорнию и про полезные ископаемые в Америке, а передовики сельского хозяйства, и единственный студент-агроном, начали работать над посевами. Тут, конечно, имели место некие трения с Мэри, которая до сего момента была нашим сельскохозяйственным экспертом, но все друг друга довольно скоро зауважали. Конечно, катастрофически не хватало семян, а крупного рогатого скота и вовсе не было, что весьма огорчило наших знатных доярок, но, тем не менее, рядом со стройкой на Форт-Россовском полуострове появились поля. Плуг, борону, серпы наши инженеры сделали на станках на "Мивоке" и "Победе". А колючая проволока, которой было достаточно много на наших "американских" кораблях, позволила защитить поля от оленей и прочих "посетителей".

Мужчины же, которым было относительно нечего делать, поняв, что бухла у нас почти нет, а если и есть, то только по торжественным случаям и в малом количестве, сначала начали скандалить. Но после разговора с парочкой-троечкой из Володиных и Лёниных ребят, права качать перестали. И, как ни странно, все поголовно приняли предложение пойти в команду к Джону, который, с помощью Лёни и его ребят, ремонтировал и переоборудовал "Руно".

Конечно, большинство пассажиров "Паустовского" выросли атеистами, но, как ни странно, почти все, кто был некрещён, ходили теперь на курсы катехизации к отцу Николаю. Как мне сказал один студент, "кто знает, может, и правда Бог есть, а тогда лучше уж быть крещёным..."

И когда первого августа в новопостроенной, но ещё не отделанной церкви венчались Джон и Мэри, то пришли все, кто не был в тот момент на дежурстве. Меня Джон попросил быть его свидетелем, а Мэри пригласила Лену. Сеньор Альтамирано (мы с ним, впрочем, давно уже перешли на "дон Алесео" и "дон Хуан") вспорол какой-то шов своего камзола и подарил молодым два кольца из слоновой кости. Через неделю венчались уже мы с Лизой, и дон Хуан на этот раз одарил нас огромным тёмно-зелёным изумрудом и необыкновенной красоты золотой фигуркой явно индейской работы; где он её прятал, было непонятно. Когда я ему сказал, что этот подарок слишком дорог, он сказал:

— Дон Алесео, это пустяки. И то, и другое получено от индейцев Новой Гранады — а четверть всего, что они приносят, принадлежит администрации, к коей относится и мой отец, герцог Альтамирано. Обычно золото отдают на переплавку, но мой отец знает, как я ценю искусство индейцев, и отдаёт мне наиболее интересные вещи. У меня дома в Картахене огромная коллекция, надеюсь вам её когда-нибудь показать.