Откуда есть пошла Русская Америка

Пролог.

1. Перед рассветом.

Опять она меня пилит. Руки в боки — и начинается, в который раз уже. "Ты такой! Ты сякой! Ты не сделал этого! Ты не сделал того! Ничтожество! Дурак!"

Тут до меня дошло, что почему-то всё это она говорит по русски, а русского языка она не знает. А она продолжала: "Пи! Пи! Пи! Пи!"

И тут я проснулся. На тумбочке у кровати пикали часы "Сейко", купленные мною после нашего расставания, а над тумбочкой виднелся светлый по предрассветному квадрат окна. Я вскочил и огляделся — в каюте, как и следовало ожидать, никого больше не было — вторая койка всё ещё была так же ровно застелена, как и позавчера, когда я сюда вселился.

Ещё год назад, я бы и не поверил, что когда-нибудь в обозримом будущем окажусь за железным занавесом, в той самой стране, которую некогда покинули мои предки — кто из Крыма, кто из Владивостока, кто через Финляндию... То, что я, или мои потомки, вернёмся когда-нибудь в Россию, мои дедушки и бабушки считали аксиомой. "Вот падёт коммунизм, и тогда..."

И вот пришли Горбачёв, перестройка, гласность — а потом и падение коммунизма. Но когда я рассказал родителям, что еду в Россию, отец просто бросил трубку, потом перезвонила мать и долго уговаривала меня не рисковать — "ты же знаешь, тебя сразу арестует КГБ, и если тебя сразу не расстреляют, то посадят в ГУЛАГ, и вряд ли мы тебя когда-нибудь ещё увидим." Все мои слова о конце СССР, о том, что ГУЛАГа нет давно, равно как и КГБ, её не впечатлили — "они только притворяются, а на самом деле там ничего не изменилось."

И если бы ситуация сложилась по другому, я бы, может, и не поехал.

Но всё по порядку. Родился я в небольшом городке недалеко от Нью-Йорка. Учился в нормальной американской школе, но по воскресеньям, после церкви, когда мои друзья ездили на пляж, ходили на яхтах, или просто тусовались, я проводил по нескольку часов в русской школе, где меня учили читать и писать, преподавали мне русскую историю, литературу, и многое другое. Уроков за одно воскресенье нам задавали больше, чем в американской школе за всю неделю, и мама лично проверяла, как я сделал уроки, так что отлынивать не получалось. А ещё я играл в американский футбол, баскетбол, и лакросс (вид спорта, позаимствованный у индейцев), а лето проводил в русских скаутских лагерях.

Может, из-за успехов в американском футболе, а, может, и потому, что оценки и результаты экзаменов у меня были на уровне, меня взяли в один из самых престижных университетов Америки. Чтобы не сидеть на шее у родителей, я записался в ROTC, своего рода военную кафедру. Они платили за моё образование, но за это мне приходилось ходить на самые разные военные занятия, а летом по несколько недель проводить в военных лагерях. В первое же лето, во время курса молодого бойца, узнав, что я русский, сержант стал обзывать меня "commie" (коммунистом), но когда это попробовали некоторые другие из курсантов, я не выдержал и побил двух из них. Думал, отчислят, но сержант, узнав об этом, как ни странно, спустил дело на тормозах и даже зауважал меня.

Но вот образование закончилось. Я был неплохим спортсменом, но шансов попасть в Национальную футбольную лигу у меня не было, а в полупрофессиональные лиги не хотелось. Вместо этого, я провёл ещё два года в аспирантуре крупного университета на Среднем Западе, получил степень магистра, и женился. Последнее, как оказалось, было ошибкой, но всё по порядку.

Одним из условий получения стипендии от ROTC была четырёхгодичная служба в американской армии. И я надел форму "второго лейтенанта", то есть лейтенанта по российской классификации, и очутился в маленьком городке под Франкфуртом. Через полгода, впрочем, меня перевели в Штутгарт — намного более приятный город, где я, как магистр информатики, стал заведовать разработкой программного обеспечения для нужд армии.

Германия мне, в общем, нравилась — а ещё интереснее были поездки в другие страны, ведь мы жили недалеко и от Франции, и от Швейцарии, и от Австрии. Всё было бы хорошо, если бы не постоянное нытьё жены — мол, у неё степень по истории искусств, а здесь интересной работы нет вообще. О том, что с такой степенью ей и в Америке было бы очень трудно найти работу по специальности, она не вспоминала. Практически каждый вечер сопровождался жутким скандалом.

Ситуацию спас один мой коллега — его жена работала на немецкую фирму и сумела устроить мою жену туда же, в отдел маркетинга — но, тем не менее, её тирады мне приходилось выслушивать каждый день, ведь то, что она делала, было ниже её достоинства.

Сносной жизнь становилась, как ни странно, лишь в командировках. Один раз, меня послали в Бремерхавен, на Северное море, туда, где был главный порт американской армии — там забарахлила одна из логистических систем, разработанная ранее под моим руководством. Рассчитывалось, что я там проведу не менее месяца, и при приезде местные программисты сказали, что они уже месяц пытаютса наладить программу, но это будет очень сложно. На следующее утро, я решил тряхнуть стариной и посмотреть программу сам, и через полчаса я уже нашёл ошибку — криворукие местные ребятишки решили добавить какую-то мелочь и всё испортили. После этого система заработала как по маслу. Я там провёл неделю — сначала ребятки тестировали программу, потом ею заменили существующую, с ошибками. Я за это время посмотрел Бремен, съездил в Гамбург и Любек, а софт всё работал и работал. Тогда я попробовал позвонить жене, что, мол, приезжаю, но там всё время было занято.

Прилетел я в Штутгарт поздно вечером — самолёт задерживался несколько раз, сначала опоздал, потом туман, затем неисправность... Но встречающий солдатик меня дождался и довёз до самого дома. Открываю дверь и вижу — посреди гостиной на полу такая сценка: толстый плешивый немец-начальник моей жены в несколько неодетом виде, а она на нём в позе всадницы.

Кончилось это тем, что она в ту же ночь уехала к своему ненаглядному, а на следующее утро мне пришлось срочно поехать во Франкфурт — там была очередная проблема. Через три дня, когда я опять приехал домой, то увидел, что большей части мебели уже нет. Остались лишь старый диван, обеденный стол с двумя табуретками и деревянной скамейкой, и кровать в спальне, тоже не самая новая, рядом с которой на полу валялась куча моей одежды, сброшенной на пол из шкафа и практически полностью порезанной. На кухне пол был покрыт черепками и осколками от той посуды, которую она не захотела брать с собой.

К счастью, этот её экспромпт заставил её адвокатов резко снизить претензии, от первоначальных требований в размере половины моей зарплаты не осталось ничего, и через два месяца я уже был вольной птицей. Но армия мне после этой истории осточертела, и по истечении четырёх лет службы, несмотря на все увещевания начальства, я ушёл в запас и перешёл работать в одну из тех компаний, которые разрабатывали те программы, которые я раньше курировал.

И я стал иногда, как в детстве, ходить в русскую церковь. Туда в основном ходили или старые эмигранты, или греки, болгары и сербы, так что я выделялся на общем фоне. И вот, в один прекрасный день в храм вошёл человек с военной выправкой, лет сорока от роду. После службы он подошёл ко мне.

— Здравствуйте! Меня зовут Владимир, я из Москвы.

— Здравствуйте. А меня Алексей.

— Вы не подскажете, где мне здесь найти недорогую гостиницу? А то мне нужно бы пару дней в Штутгарте провести.

— А зачем гостиницу? Можете у меня остановиться. Диван есть, если вам этого достаточно.

И Владимир переехал ко мне. Первым делом я его пригласил посидеть в Calwer Eck — место, где подают лучшее пиво в городе, которое варится прямо на месте. Было тепло, поэтому мы посидели на улице, поели по швабскому бифштексу, выпили по три-четыре стаканчика местного пива. И мы незаметно перешли на ты, а потом и очень сильно сдружились.

Володя оказался бывшим офицером российского флота. Теперь он занимался бизнесом, и для этого приехал в Штутгарт. Я ему сказал, чтобы приезжал в любое время, ведь ему бизнес-партнёры сделали многократную визу, а у меня после выбытия ненаглядной места в квартире было много.

Он приехал пару раз, а потом — примерно через год после нашего знакомства — позвонил мне и сказал:

— Лёш, пора тебе наконец посмотреть на родину предков. Возражения не принимаются, я тебе присылаю приглашение факсом. Выезжаем в начале июля.

У меня как раз на это время намечался отпуск, а женщина, с которой я собирался его провести, начала слишком уж часто намекать на то, что неплохо бы и пожениться, причём не позднее чем этой осенью. Мне после моего первого горького опыта торопиться не хотелось, и она, уходя, громко хлопнула дверью, сказав на прощанье, что, мол, найду другого. Как ни странно, меня это даже обрадовало — и теперь у меня были три недели отпуска, о которых я уже договорился на фирме, и которые я мог потратить по своему усмотрению. Я и сказал Володе:

— Согласен. А на чём поедем?

— На поезде в Бремен, а оттуда на корабле.

— На каком корабле?

— Увидишь. Оформляй пока визу.

Что я и сделал. Факса с приглашением от фирмы оказалось вполне достаточно, и вечером второго июля мы с Володей уже подъезжали к Бремену.

2. По морям, по волнам...

— Бремен! Бремен!

Мы сошли с поезда, и я спросил:

— Володя, а теперь куда?

— Сейчас увидишь. Впрочем, у нас ещё два часа. Может быть, город посмотрим?

В мои поездки в Бремерхафен, я успел изучить Бремен, находившийся в ста километрах от него. Если Бремерхафен — бетонные джунгли на Северном море, то Бремен — древний город на реке Везер. К сожалению, как крупный порт, его много бомбили во время войны, и практически весь город был уничтожен, кроме ратуши и церкви св. Петра, а также старого райончика под названием "Шноор" — "Шнур" на местном диалекте, место, где когда-то делали канаты и жили матросы попроще, с его кукольными домиками. В одном из них мы и выпили по две кружки местного пива ("а у вас в Кальвер Эк оно получше будет"), после чего вернулись на вокзал, забрали багаж, сели на такси и поехали на верфи "Вулкан".

Тут мне пришлось стать русско-немецким переводчиком, ведь Володя купил ни много ни мало, как старенький круизный теплоход класса "река-море", и купил он его "под ключ", после полного ремонта. После дотошного осмотра и выявления кое-каких — весьма мелких — недостатков, он договорился через меня, что их устранят до следующего дня, и мы с ним поехали в близлежащую гостиницу.

Через полчаса, за очередной кружкой пива, он меня спросил:

— Ну как, нравится?

— Ты знаешь, интересно.

— По океану на нём ходить не будем, тоннаж слишком мал, а вот по Балтике и по Ладоге с Онегой — вполне.

— А почему ты его назвал "Форт-Росс"? Неужто в честь бывшей российской колонии в Калифорнии?

— А потому, что эта колония де юре всё ещё российская — американцы так и не заплатили всей оговорённой суммы.

Этого я не знал, но спорить не стал (вдруг правда?), и задал ему следующий вопрос:

— А куда мы на нём поедем?

— Не поедем, а пойдем. Увидишь. Команда теплохода давно уже здесь и готовы выйти в поход хоть завтра. Что мы и сделаем. А сегодня вечером прилетит ещё один человек. Поедешь со мной в аэропорт?

Я сразу понял, о ком шла речь, когда увидел пассажиров рейса Берлин-Бремен. Среди в большинстве своём достаточно страшных немок шла очень красивая женщина лет тридцати, стройная и весьма стильно одетая.

— Лена, знакомься, это мой друг Лёша. Лёша, это Лена, моя невеста.

Как меня когда-то учила бабушка, воспитывавшаяся в детстве в русском институте в Ницце, я поднял её руку к губам и, не дотрагиваясь до неё, сделал вид, что её целую.

— Как галантно! — засмеялась Лена. — Так вот ты какой, северный олень.

— Северный олень?

— Присказка такая. Я о том, что в первый раз вижу потомственного эмигранта. Ладно, поехали, а то я устала — в Питере уже за полночь.

На следующее утро, мы подошли к белоснежному теплоходу, сверкающему свежей краской. Лена взяла бутылку привезённого ею "Советского шампанского", разбила её о нос корабля, и сказала:

— Нарекаю тебя "Форт-Россом"!

Через три часа, все формальности были закончены, и "Форт-Росс" пошёл вниз по Везеру. Следующие дни были весьма интересны — Кильский канал, заход в восточногерманские порты, о которых я до того только слышал — Висмар и Штральсунд, и, наконец, польский Гданьск, прекрасный старый город, который, казалось, застрял в средневековье — даже когда мне рассказали, что город был практически полностью уничтожен в войну и восстановлен потом по старым фотографиям.

В Ригу и Таллин решили не заходить — как сказал Володя, "мало ли что там сейчас, может, не впустят, а может, не выпустят".

И вот мы в Питере. Володя был москвичом, а вот Лена — из Питера, чем она очень гордилась. Единственное, о чём они иногда спорили, был вопрос о том, что лучше — Москва или Питер. Они обсуждали архитектуру, музеи, театры, кухню, людей... На все попытки Лены привлечь меня к дискуссии я отвечал, что пока не посмотрю Москвы, ничего сказать не смогу. И мне её обещали показать, "когда вернёмся".

— А откуда вернёмся? — спрашивал я.

— Увидишь, — с улыбкой отвечали мои друзья.

А пока у меня появилась возможность посмотреть город, который для моих предков оставался российской столицей. Меня поразили огромные просторы города — величественная Нева, площади, дворцы, храмы, и, конечно, Невский проспект. Впрочем, Лена взяла меня в оборот и каждый день знакомила меня с новой подругой. Дамы старались всячески меня занять — кто водил в музеи, кто в театр, кто возил в Царское Село и Павловск... Все, как на подбор, были красавицы, хорошо образованные, интересные, и мне понравились две или три из них, но лучше бы меня познакомили с одной — новое знакомство, а то и два, каждый Божий день не давало мне сблизиться ни с кем.

А примерно через неделю Володя мне сказал:

— Завтра выходим. Пакуй вещи.

— А куда пойдём?

— Ладно, так и быть, скажу. На Валаам и в Кижи. Будет первый прогон "Форт-Росса" по будущему туристическому маршруту... Через три дня вернёмся и поедем в Москву.

На корабле нас уже ждали несколько друзей Володи — по военной выправке было несложно понять, что все они — офицеры. Из них только один всё ещё был в армии, большинство других или были Володиными партнёрами, либо занимались самостоятельным бизнесом. И лишь один не вписывался в общий строй.

Отец Николай Кремер тоже был бывшим офицером. Его предки жили в местечке Долгиново в Белоруссии. В 1942 году, латышские каратели уничтожили почти всё еврейское население Долгинова и окрестных деревень, и лишь двести семьдесят человек смогли уйти к партизанам. Тогда политрук Николай Киселёв смог вывести двести восемнадцать человек через линию фронта, к своим. Одной из спасённых им девочек была Фрида, которой было суждено стать матерью будущего отца Николая.

А в это время, его отец, Михаил Кремер, служил артиллеристом. Михаил начал войну с первого дня, и чудом избежал смерти под Смоленском — его, тяжело раненого, эвакуировали в тыл за день до образования Вяземского котла. Потом ему "везло" — долгое отступление к Сталинграду, разгром под Харьковым в 1943, Курская дуга, и, наконец, освобождение Белоруссии в 1944. Там он узнал о трагедии родного Долгинова. В 1945, он совершенно случайно познакомился с Фридой и узнал от неё, что его семья была уничтожена ещё в 1942 году. Они с Фридой поженились, и последним ребёнком — и единственным мальчиком — у них родился Николай, названный в честь Николая Киселёва.

Николай отказался идти по проторенной еврейской стезе "институт — врач, экономист или юрист"; вместо этого, он посчитал, что раз уж его предков спас политрук Киселёв, то именно для него было сказано, что "профессия есть такая — Родину защищать." Он пошёл в армию и решил посвятить ей свою жизнь. Рассказывали, что он побывал и в Африке в 70-е, и в Афганистане в 80-е, но он весьма неохотно рассказывал про этот период своей жизни. Где-то в это время он тайно крестился, и в середине 80-х это всплыло. Ему предложили подать рапорт. Он ушёл из армии и пошёл в семинарию. И ныне о. Николай служил настоятелем небольшого храма под Москвой. А матушка его была — традиционно для еврейки — врачом. Но таким врачом, что к ней ездили пациенты из самой Москвы. И сама, по Володиным рассказам, могла в любой момент, даже ночью зимой, уехать к больному — своей машины у них не было, но или она ехала на велосипеде, или её с удовольствием подвозил кто-нибудь из соседей.

Узнав, что я крещёный и православный с рождения, но в церковь хожу редко и практически не соблюдаю постов, отец Николай посоветовал мне исповедоваться "когда будешь готов". Я подумал, что готов буду ещё не скоро и поэтому согласился с лёгким сердцем. Интересно, что одно из помещений "Форт-Росса" было переделано в церковь — Володя, в отличие от меня, намного более серьёзно относился к вере.

— Думаю, во время круизов желающих будет мало, но вдруг? А может, кто-нибудь захочет на борту свадьбу сыграть, — сказал он мне в ответ на высказанные мною сомнения в востребовании храмового помещения.

Вечером, "Форт-Росс" снялся с якоря и ушёл вверх по течению Невы. Помню Шлиссельбург, который мы прошли в лучах заката — который я, конечно, заснял. Мы сидели в корабельном ресторане до рассвета и праздновали первый вечер в пути.

Весь день мы провели на Валааме — на который, по семейным рассказам, когда-то ушёл монахом брат моей прабабушки. Увы, Валаам был в плачевном состоянии — вместо некоторых скитов валялись обгорелые брёвна и маковки церквей, в большом соборе сквозь выбитые окна свистел ветер, а прекрасные фрески на стенах, по видимости, давно уже разрушались. Но нижний храм уже ремонтировали монахи и реставрировали тамошние росписи — похоже, монастырь потихоньку возрождался. А северная природа архипелага была настолько величавой, что мне очень захотелось сюда вернуться.

В этот день так все устали, что ночные посиделки сами собой отменились — все пошли спать ещё засветло. А я поставил будильник на часах так, чтобы встать за полчаса до рассвета — в предыдущий день я заметил время, когда первая кромка малинового солнца вышла где-то далеко на востоке, над гладью Ладоги.

И, как ни странно, я всё-таки сумел проснуться, хотя поначалу принял во сне пиканье будильника за истерическую тираду моей бывшей жены.

Глава 1. Картина Репина "Приплыли".

1. Послерассветная тьма.

Я вскочил, быстро почистил зубы, накинул халат на голое тело, схватил фотоаппарат, засунул две запасные плёнки в карман, и побежал вверх на палубу.

Небо было ещё предрассветно-белёсым, лишь где-то далеко, над необыкновенно тихой и прозрачной водной гладью, чуть угадывался нежно-розовый цвет приближавшегося восхода. Я вытащил фотоаппарат из чехла и сделал два первых снимка. Потом посмотрел на счётчик кадров — ага, их оставалось около двадцати.

Я с детства люблю фотографировать восходы и закаты. Родители всё время ворчали, что я перевожу такое количество плёнки, но кабинет моего папы — а он профессор в местном университете — заклеен моими фотографиями; у мамы на работе я никогда не был, но если учесть, сколько снимков куда-то пропали, думаю, там примерно так же.

Недалеко от нас находился старый порт на довольно крутом берегу, где я любил снимать восход солнца, и достаточно часто ездил туда по пустым тёмным дорогам, чтобы попасть туда в нужный момент. Закаты я препочитал фотографировать в другом месте, там, где у берега когда-то затопило лес, и теперь между мёртвыми стволами бегали крабы-мечехвосты.

А когда мы путешествовали, то что только я не делал... Когда-то давно, когда мы с родителями были в Греции, а мне было шестнадцать лет, я в темноте забрался на гору посреди острова Патмос, где мы провели несколько дней. Я полез не на близлежащую гору, где высился монастырь святого Иоанна Богослова, а на соседнюю, повыше. И где-то продирался сквозь колючки, где-то меня облаяли собаки (к счастью, оказалось, что они были за проволочной изгородью). А когда добрался до вершины и сделал кучу снимков бесподобно красивого рассвета — горы, Эгейское море, островки — увидел, что на вершину горы шла достаточно широкая дорога, которую я ночью попросту не разглядел. Но снимки тогда получились необыкновенные — солнце, поднимающееся над далёким турецким берегом, красная дорожка по морю, окрашенные розовым стены обычно ослепительно-белого монастыря, силуэт гор

И вот я на палубе. Воздух прозрачен и чист, полный штиль, гладь Онеги — как бездонный хрусталь, а где-то там, на северо-востоке, Кижи, наша сегодняшняя цель. Каждый снимок — нечто новое, сначала бледно-розовое небо, потом оно становится всё краснее, и наконец из-за пурпурной кромки озера выныривает край малинового солнца. Оно всё выше, выше, гамма цветов всё меняется, малиновый постепенно становится кроваво-красным...

И тут у меня кончается плёнка. Заученным движением я разворачиваюсь, чтобы не засветить плёнку, дожидаюсь конца жужжания, меняю на полном автомате старую плёнку на новую, закрываю фотоаппарат и поднимаю голову.

И вдруг вижу, что с юго-запада на корабль наступает кромешная мгла. И вдруг тишину разрывает вой ветра. Я бегу к люку — вроде именно так часто начинаются торнадо. Неужто они здесь тоже встречаются?

Тут вдруг на корабле включается громкоговоритель:

— Всем покинуть палубу! Задраить люки!

Я ныряю в люк и задраиваю его на пару с каким-то матросом, после чего мы с ним приникаем к иллюминатору в коридоре. Через минуту, мгла обволакивает корабль, его начинает сильно качать, а в иллюминатор видны высокие волны. В голове проносится отвлечённая мысль: похоже, все, от берега мы далеко, и если теплоход перевернётся, то даже если мы выберемся, то до берега мы добраться не сможем.

Но, как ни странно, качка не усиливается, и через несколько минут, тьма рассеивается.

И перед нами — странно знакомый пролив — с одной стороны, высокий берег, с другой — пониже, и всё поросло какими-то очень знакомыми высокими соснами.

Я выхожу на палубу и вижу, что наш корабль находится в необыкновенно красивом заливе — с одной стороны, полуостров, увенчанный горной грядой, с другой, ещё один, холмистый полуостров, и за длинным рукавом залива, уходящим вдаль, ещё земля... И посреди всего этого великолепия — несколько островков. Вон туда, дальше, тот самый пролив, соединяющий залив с открытым морем. А над водой реют бурые пеликаны, чёрные кормораны и белые чайки. То и дело, один из пеликанов вдруг ложится на крыло и пикирует на большой скорости прямо в воду. А солнце стоит высоко — здесь давно уже не утро.

Первой моей мыслью была фраза из фильма, который я обожал, когда был маленьким — "Волшебник Оз": "Да, Тото, похоже, мы больше не в Канзасе." То есть, не на Онеге. И не на Ладоге.

И — да, конечно — вообще не в России. Потому что я наконец узнал место, где мы находились.

Ребёнком я часто ездил к дяде, жившем на "Русском холме" в Сан-Франциско. Я очень любил этот город — когда рассеивался туман и светило солнце, то это было одним из самых красивых мест, какие я когда-либо видел. Викторианские домики, улицы, идущие вверх-вниз по холмам, остров Алькатраз — Пеликаний остров — на котором белела старая тюрьма, пирамида Трансамериканской башни...

Ни домиков, ни старой тюрьмы, ни небоскрёбов не было. А вот природа была несомненно та же. Да, не было искусственно наращенных районов у Северного порта и насыпанного Острова Сокровищ. Но всё остальное было практически таким же, какое я помнил с раннего детства. И пеликаны, и секвойи (которыми на самом деле являлись те самые высокие сосны), и горы...

И вдруг я увидел, в десятке метров от теплохода, перевёрную лодку и цепляющихся за неё людей. И крик, на чистом русском языке:

— Помогите!

2. Однажды на Файр-Айленде...

В юности, каждое лето я работал спасателем на пляже на южном берегу Лонг-Айленда, на Файр-Айленде. Спасателем быть хорошо — тебе платят за то, что ты целый день загораешь, тем более, сидели мы по двое, так что и поболтать было с кем. С девушками, опять же, было легко знакомиться. И за это ещё и деньги платили.

Но время от времени приходилось заниматься спасением утопающих, или просто тех, кто куда-то заплыл и не мог вернуться. А в начале июне вода была ещё весьма холодной — в среднем 59 градусов по Фаренгейту, или 15 по Цельсию. Конечно, у нас была лодка — но обычно, пока мой напарник её спускал, я уже плыл на помощь. Удовольствие, скажу вам сразу, ниже среднего, но мы свою работу делали чётко, ни разу никого не потеряли.

И в один прекрасный день я увидел, как в воде барахтается какая-то маленькая девчушка. У самого берега вода чуть потеплее, и там часто игрались детки помоложе. По всему пляжу висели таблички с призывами не оставлять детей в воде одних, но родители часто пренебрегали своими обязанностями, и мне то и дело приходилось выгонять посиневших малышей из воды, и при этом иногда даже выслушивать гневные тирады от родителей. А иногда детки заходили слишком глубоко, и их приходилось спасать — вот как в этот раз.

Мой приятель Стив, как всегда, побежал спускать лодку, а я поплыл к девочке. Течение сегодня было сильнее обычного, и её снесло довольно далеко от берега. Девочка уже почти не барахталась — начиналась гипотермия. Ещё секунду, и она начнёт глотать воду...

Но я тогда успел — подхватил её и погрёб обратно. Стив всё ещё боролся с лодкой, а я уже добрался до места, где смог наконец встать, поднял девочку над водой, и донёс её до берега. Как и положено в таких случаях, мы сразу же стали её растирать, потом Стив заставил её выпить горячего чая.

Девочка немного оклемалась и вдруг заплакала.

— Я думала, я уже утонула...

— Ничего, всё нормально. Только ты больше не ходи в воду без родителей.

— Я здесь с сестрой. Она отлучилась в туалет и сказала мне к воде без неё не подходить, а я пошла. Нас же в YMCA учили плавать, я вот и решила попробовать... Теперь сестра ругать будет...

— Не будет, я с ней поговорю. Если ты мне обещаешь больше такого не делать...

— Не буду больше... Я вообще в воду не пойду!

— А вот это не надо. Когда вода потеплеет, тогда плавай на здоровье. Только всегда под присмотром старших.

— Нееет... Боюююсь...

Тут вдруг вбежала высокая и очень красивая девушка.

— Вы мою сестру не видели?

— А вот это не она?

— Она! — и вдруг перешла на русский. — Женя, что случилось?

Тут ответил я, на том же самом языке:

— Ничего страшного, просто немного искупалась.

— Я ж тебе говорила, не лезь в воду, пока меня нет!

— Ладно, — сказал я, — она уже напугана. Не надо её ругать.

— А вы что заступаетесь?

— А я ей обещал...

— И кто вы вообще такой?

— Алексей Иванович Алексеев, к вашим услугам.

— Так. Теперь понятно, почему вы по русски говорите. Ладно, не буду её ругать. А меня зовут Лиза. Елизавета Николаевна Долгорукова. А это моя непутёвая сестра Женя.

— А вы из Нью-Йорка?

— Нет, из Калифорнии, мы здесь в гостях у бабушки. На всё лето — родители в отъезде, в Греции.

Это было самое чудесное лето моей жизни. Женю я научил плавать — не так, как их учили на курсах в YMCA, а по настоящему, в море. А с Лизой мы уже строили планы на будущее. Вот только осенью она начинала учёбу в Калифорнии, а я недалеко, в Нью-Джерси.

Наш роман продержался ещё полтора года — на Рождество она прилетела ко мне, лето она опять провела у бабушки, на следующее Рождество я полетел к ней на каникулы. А потом — каюсь — когда одна моя сокурсница начала строить мне глазки, решил, что одно другому не мешает. И один раз, когда Лиза мне позвонила, трубку схватила моя тогдашняя пассия. В результате я потерял и ту, и другую, и если местную пассию заменить получилось без проблем, то Лизу я потерял навсегда. Много раз звонил, просил прощения — в первые разы она просто бросала трубку, потом всё же ответила — и сказала мне мёртвым голосом никогда больше не звонить. А ещё через пару лет я узнал от общих знакомых, что Лиза вышла замуж. Вскоре после этого я и познакомился со своей первой женой и с горя через полгода женился на ней.

Так вот. Вода в заливе Сан-Франциско редко поднимается выше шестидесяти градусов, или шестнадцати градусов по Цельсию, то есть было примерно так же холодно, как в июне на Файр-Айленде. Я сорвал с себя халат, бросил на него фотоаппарат и с разбегу ласточкой прыгнул с борта теплохода, успев крикнуть матросу:

— Круги! И шлюпку!

И нырнул в холодную воду залива, подумав мельком, что в штате Нью-Йорк за купание в голом виде могли и посадить...

3. Дело рук самих утопающих.

Прыгнул я хорошо — вынырнул футах в десяти от аварийной лодки. За мной была слышна лебёдка — спускали шлюпку, а недалеко от лодки плюхнулся сначала один, потом другой спасательный круг.

За лодку цеплялись четверо — женщина лет сорока, девушка лет, наверное, двадцати, девочка-подросток и маленький мальчик. Я подхватил один из кругов и посадил на него мальчика и девочку, после чего оттащил круг к лодке, крикнув оставшимся двоим:

— Держитесь!

Лодка уже была спущена; я подсадил детей, которых сразу же перехватили руки матросов, и поплыл обратно. Мог, конечно, и подождать, но лодку же пока отцепляли от канатов, так что не факт, что оставшиеся две женщины смогли бы и дальше держаться — всё-таки гипотермия — страшная штука. На этот раз, подхватил второй круг, положил на него женщину постарше и доставил её на лодку.

Руки уже коченели — всё-таки, похоже, ещё не август, и вода была похолоднее, чем тогда на Файр-Айленде. Ещё немного, и тело резко ослабеет, по нему разольётся истома, и я буду, увы, неспособен не только спасать, но и сам буду нуждаться в спасении. Мне некстати вспомнилась фраза из "Двенадцати стульев", которые я прочитал в своё время в университете — родители не признавали советской литературы, кроме "Доктора Живаго", Солженицына, и бездарей, уехавших на запад, таких, как Максимов и Марамзин. А фраза как нельзя лучше описывала нашу ситуацию: "Спасение утопающих — дело рук самих утопающих".

Плыть с кругом было слишком медленно, и я оставил его и поплыл из последних сил со всей скоростью, на которую ещё был способен. До лодки я доплыл как раз вовремя — у бедной девушки разжались от холода пальцы, и она скатилась в море лицом вниз. Я успел её подхватить и, держа так, как нас учили, поплыл с ней к лодке, которая уже шла в нашу сторону. Она попыталась в меня вцепиться, но нас научили этого избегать, иначе, скорее всего, мы бы не выплыли.

Из последних сил мы подплыли к лодке, и чьи-то цепкие пальцы затащили в неё девушку. Я попытался схватиться за бортик, но мои руки разжались, и я упал обратно в воду — сил больше не было никаких. В последний момент, кто-то успел подхватить и меня, и я, теряя сознание, плюхнулся на дно лодки.

Через секунду, я почувствовал, что меня растирают полотенцем, а женский голос говорил:

— Нинель, не надо смотреть на голого дядю.

Я с трудом, как Вий, поднял веки. Женщина постарше закрывала глаза маленькой девочке, но та всё равно ухитрялась смотреть через щель в пальцах матери. К счастью, кто-то накрыл меня в стратегическом месте полотенцем, а потом обернул другими; мне, конечно, было немного стыдно своей наготы — не только потому, что каждый американец знает, что таким образом можно растлить малолетних, чего мне совсем не хотелось, но ещё и потому, что меня в неглиже видели и другие две женщины, и всё-таки я не привык щеголять в таком виде перед незнакомыми представительницами прекрасного пола. Тем более, подумал я, что соответствующие места после купания в холодной воде явно меньшего размера, чем в обычном их состоянии.

Тем временем, кто-то налил мне в рот водки, после чего я нашёл в себе силы чуть-чуть привстать. Все спасённые точно так же, как и я, были закутаны в полотенца, а их насквозь мокрая одежда лежала кучей на дне лодки. Через две-три минуты, лодку подняли на борт "Форт-Росса", и в нас вцепились матушка Ольга и две девушки из команды — врач и медсестра. Нас всех опять раздели, искупали в горячей воде, и растёрли спиртом, после чего я, кутаясь в халат и поддерживаемый одной из девушек, сумел как-то добрести до своей каюты.

Обед в номер мне принесла Лена. Она же и рассказала, что спасённые были с теплохода "Армения", который перевозил беженцев из Севастополя на Кубань и был уничтожен немцами в 1941 году.

— 1941??

— Да, 1941. Мы, кстати, и шлюпку подняли — весельная лодка с "Армении". Рассказывали, когда корабль начал тонуть, спрыгнули в воду, ухватились за шлюпку, оказавшуюся в воде, а она и перевернулась. Тут вдруг откуда ни возьмись тьма, как и у нас, а потом они оказались здесь, рядом с "Форт-Россом"... Ладно, ты-то как?

— Да вроде ничего.

— Встать можешь?

— Могу, конечно. Озноб, но это так, пройдёт.

— Володя созвал военный совет в баре. Твое участие тоже желательно.

— Так я ж в халате.

— Ничего, — засмеялась она. — На этот раз можешь обойтись без костюма и галстука. Всё лучше, чем тот вид, в котором тебя доставили с лодки...

Я с трудом встал и, опираясь на Лену, добрёл до бара, где уже сидели сам Володя и все его друзья. Меня уложили на один из диванчиков, налили мне чаю с ромом, после чего Володя взял слово.

— Ребята, как так может быть, что когда нужно было спасать людей, этим занялся один лишь американец?

Все по очереди подошли ко мне, кто меня приобнял, кто просто пожал руку, после чего Володя продолжил.

— А теперь к делу.

4. Совет в Филях.

— Итак, дорогие друзья и товарищи по несчастью, совет в Филях объявляю открытым. Для того, чтобы это соответствовало истине, предлагаю переименовать бар в "Фили".

Я со смехом поднял руку. За мной последовали и все остальные.

— Вот и ладно. Первый вопрос решён единогласно. Второй вопрос, по бессмертному выражению Леонида Ильича, "иде я нахожусь?"

Все промолчали. Выждав паузу, я сказал:

— Тоже мне, бином Ньютона. Мы находимся в заливе Сан-Франциско.

На меня уставилось несколько недоуменных пар глаз. Володя спросил:

— Какое такое Сан-Франциско?

— Как какое... Вон там — пролив "Золотые ворота". Вон там должен быть сам город. С той стороны, чуть подальше — Аламида, Окленд, Беркли. На том полуострове — Саусалито.

— А где сами города?

— Полагаю, что мы в прошлом, не позднее середины восемнадцатого века. Чуть позже здесь был построен первый форт — форт святого Франциска, который и положил начало городу.

— Час от часу не легче. Ты уверен?

— Ну я провёл здесь в общей сложности больше года. Так что, да, уверен. Кроме, конечно, временных рамок.

На меня уставилось два десятка обалдевших глаз. Потом Володя сказал:

— Попали так попали. Ну да ладно, народ, попробуем или вернуться, или обустроить жизнь здесь. Сан-Франциско, говоришь?

— Да, Володя.

— Ну уж нет. Раз мы тут первые, то город будет называться Форт-Росс. И неплохо бы разведать этот район. Вдруг там уже есть, например, испанцы. Или недружелюбные индейцы.

— Здесь живут индейцы племени мивок. От их языка ничего не осталось после того, как они были уничтожены, но это произойдёт не ранее девятнадцатого века.

— Этого просто не произойдёт. Что-что, а убивать туземцев — не русское занятие. А что про них известно?

— Они считались мирными индейцами — охотники и рыболовы. Когда пришли испанцы, они всё ещё жили на северном полуострове — и я показал туда, где через окно было хорошо видно то место, где в моё время находился Саусалито. — А потом, когда пришли американцы, их истребили. Впрочем, истребили почти всех индейцев, ведь здесь, точнее, чуть восточнее, нашли золото.

— Золото — это хорошо, — задумчиво сказал Володя. — Но его есть как-то несподручно. Можно, конечно, торговать с испанцами. Или с Китаем каким-нибудь...

— Нет, — сказал я, — у китайцев в почёте серебро. Оно, впрочем, тоже есть в Калифорнии. Только чуть южнее. А если пойти на запад, в Аризону и Неваду, так там его немеряно — и тоже всё бесхозное.

— А может, здесь ещё и нефть и газ есть?

— Навскидку нефть и газ — под Лос-Анджелесом. Там же и уголь. Есть и железная, и медная руда, и ещё много чего. Да и для сельского хозяйства места идеальные — в Форт-Россе снимали по два, а то и по три урожая в год. Овощи, плодовые деревья, цитрусовые растут хорошо. А в Напе, Сономе и других местах замечательные места для виноделия.

— Ну что ж. Начнём с малого — поищем место, где можно пока будет обосноваться. А потом пойдём на разведку местности. Эх, нам бы людей побольше — а то единственная надежда на индейцев, и будут наши потомки со временем все коричневые. Ну да ладно.

— Идеальное место, я думаю, остров Ангелов. Он вон там. Охотничие и рыболовные угодья местных индейцев — но сами они там не жили. Не слишком большой, всего три квадратных километра, но зачем нам пока больше?

— Хорошо. Следующий момент — нужно составить списки всех граждан новой страны. Как её назовём?

— А чем плоха "Русская Америка"? — впервые подал голос отец Михаил.

— Вот и хорошо. А в списке прошу каждого указать, что он умеет. Завтра распределим ответственность и решим, кто что будет делать. Лёх, ты знаешь хоть, где на этом острове можно будет встать?

— Знаю. Там на северо-востоке есть бухта Айала — в честь первооткрывателя.

— Ну первооткрывателем у нас будешь ты. Поэтому назовём-ка остров "Русским", а бухту — "бухтой Алексеева". Ты знаешь, как в неё лучше всего пройти?

— У моего дяди была — будет — яхта, и мы с ним не раз туда ходили.

— Тогда пошли на мостик. Покажешь дорогу...

5. В флибустьерском дальнем синем море...

— Вот те на, — сказал Володя. — Там уже кто-то есть.

В бухте Алексеева стояло два бревенчатых домика, один из которых покосился, а чуть поодаль виднелись две кучи сгнивших брёвен — похоже, там тоже раньше стояли дома, ныне обвалившиеся. Рядом было здание чуть побольше, с крестом на крыше.

Из дома вышел, прихрамывая, седобородый человек, одетый в лохмотья. В руках у него была ржавая сабля. Увидев теплоход, у него самопроизвольно открылся рот, и он опустил саблю.

— Лёша, похоже, нам может понадобиться переводчик. Этот, вероятно, испанец — а ты испанский вроде знаешь.

— Была у меня пассия-мексиканка, у неё и выучил.

Я не стал добавлять, что именно эта пассия, пусть и по моей вине, послужила причиной моего разрыва с Лизой.

— Ну что, как ты думаешь, сможешь поехать на берег — или всё ещё слишком плохо себя чувствуешь?

— Почему же, смогу.

— Тогда надевай вот это, — и он подал мне бронежилет, а также штаны и майку — всё-таки я ещё был в халате. Тем временем, и он, и Миша, его школьный приятель, успевший, по рассказам, повоевать в Афганистане, тоже одели по бронежилету. И, наконец, он мне выдал пистолет какого-то незнакомого мне типа.

Увидев моё недоумение, он рассмеялся:

— Так это же самый элементарный ТТ. Ничего, думаю, справишься.

— А зачем тебе все это на борту? Понятно, не сейчас, а там, в России.

— А вот никогда не знаешь. С распадом СССР в стране появился беспредел. Нападут на теплоход, что делать будем? Я и попросил немцев сделать мне несколько тайников. Там не только пистолеты и охотничьи рузья, там и кое-что посерьёзней найдётся.

Через несколько минут, мы втроём спустили шлюпку и пошли на берег. Бородач ждал нас у своей хижины.

Когда мы сошли со шлюпки, он сказал на чистом английском языке, но с весьма странным произношением, и с вкраплениями слов, которые встречались мне разве что у Шекспира и Марлоу:

— Кто вы, странники?

— Русские, — сказал я.

— А что это такое — русские? — удивился тот.

— Из России, — сказал я тогда. — Знаете, далеко на востоке от Англии.

— А я думал, что это дикая страна — Россия. А у вас железные корабли без парусов и самодвижущиеся шлюпки. И вы хорошо говорите на английском языке. Только слова странно выговариваете. Позвольте представиться, меня зовут Джон Данн.

— Рад с вами познакомиться. Меня зовут Алексис Алексеев, можно просто Алекс, а это капитан Романенко и лейтенант Сергеев.

— Сложные у вас, московитов, фамилии. "Алекс" я ещё могу произнести, а вот фамилии...

— Зовите меня Влад — бегло, хоть и с акцентом, сказал Володя.

— А меня Майкл — добавил Миша.

— Зовите меня просто Джон, — сказал бородач. — Добро пожаловать в моё жилище. Увы, все остальные люди из моей команды умерли — год назад я похоронил Неда, лейтенанта моей "Выдры".

В доме сидела некогда красивая, но пожилая индианка, и девушка лет восемнадцати, в которой изумительно сочетались гены предков с английской и индейской линий.

— Познакомьтесь, это моя жена Мери — индейское её имя даже я не могу произнести — и дочь Сара. Не согласитесь ли разделить с нами скромную трапезу? У нас сегодня рыба — увы, мясо у нас бывает редко, с тех пор, как кончился порох — и местный корнеплод под названием "патат". Вы такой в своей Московии, чай, не видели никогда.

— Почему же, — сказал я, — его там тоже любят.

— Интересная у вас страна, Алекс. Ладно, давайте я вам расскажу свою историю. Но сначала помолимся.

Все встали, и он сказал:

— За то, что нам предстоит вкусить, спасибо Тебе, Господи.

Джон был капитаном пиратского судна. Он был лейтенантом на корабле Фрэнсиса Дрейка. Дрейк вернулся из своего путешествия с таким количеством золота и серебра, что Англия, получив от этой суммы всего лишь часть, смогла выплатить все свои долги. Дрейк не обделил и команду своего корабля; Джон, например, получил столько денег, что женился, купил себе большой дом и харчевню. Но жена его оказалась такой стервой, что он не выдержал и на оставшиеся деньги оснастил себе корабль, назвал его "Выдрой" (The Otter), и отправился вокруг мыса Горн, туда, где его никто не ждал. Без особого труда он захватил два галеона, отправлявшихся из Мексики в Манилу, но вместо того, чтобы уйти из того района, как ему подсказывал рассудок, поддался жадности и был наказан — его попытка напасть на третий галеон кончилась тем, что ему пришлось спасаться от двух испанских военных кораблей, и он еле-еле ушёл на север, где надеялся починить корабль и вернуться в Европу, хотя в живых оставалось менее половины команды.

Он нашёл Русский залив — по его рассказам, они когда-то заходили сюда с Дрейком — и высадился на побережье, у индейской деревни. Индейцы приняли их радушно, но через два дня некоторые из его людей попытались изнасиловать кого-то из индейских девушек. Начался бой между командой и индейцами, они перебили несколько десятков индейцев, но сами потеряли почти всю команду. О возвращении на "Выдру" не могло быть и речи, но одна шлюпка у них была — и на ней двенадцать человек сумели-таки бежать на Русский остров, который, конечно, он называл по своему: "Deer Island" — "Олений остров", ведь там было — "и есть до сих пор" — видимо-невидимо оленей.

На следующий день, индейцы попытались напасть на них на острове, но немногие оставшиеся мушкеты позволили пиратам отбить атаку. А больше индейцы не нападали. Через месяц, они переправились на материк, но почти вся индейская деревня вымерла — похоже, от болезней. Две девушки были ещё живы, и они забрали их с собой. Обе выжили. Их взяли себе капитан — Джон — и лейтенант — Нед.

Пираты построили себе несколько домиков, но вскоре оказалось, что другим пиратам тоже хотелось женщин. Сначала они совершили набег на полуостров, на котором в моей истории возник Сан-Франциско, а в этой будет заложен Форт-Росс. Но здесь они были наголову разбиты, и вернулись всего четверо, причём один из них скоро умер после того, как его рана загноилась. Тогда оставшиеся трое пришли к нему и Неду и потребовали, чтобы женщины перешли в общее пользование. Это, конечно, кончилось дракой, в которой все три были убиты. Та же участь постигла девушку Неда, сам же он потерял руку, и его жизнь Джон с Мэри (так Джон назвал жену) еле-еле смогли спасти. У Джона же была перебита нога, и он, увы, до сих пор хромает.

Потом они с Недом из брёвен трёх из домов построили церковь — несмотря на то, что один был безрукий, а второй хромал. Они с Мэри тогда поженились — хоть не было священника, Нед провёл некое подобие обряда. Шестнадцать лет назад родилась Сара, и её крестили в этой же церкви. С тех пор у Мэри были только выкидыши, увы — вероятно, диета была слишком скудна.

Пока у них был порох, они стреляли оленей — пули обычно извлекались из туш и использовались заново, а потом приспособили под пули серебро с "Выдры". Но порох кончился примерно через два года, и с тех пор они питались только рыбой, а также кукурузой и картофелем, которые сажала Мэри. Лишь иногда удавалось найти умирающего или только что умершего оленя, и тогда у них был пир. Но вот в последний раз они отравились — похоже, олень уж начал гнить — и Нед умер, а Джон вот выжил; больше они оленину не ели. Хорошо ещё, ни Мэри, ни Сара, не захотели есть это мясо.

— Вот так Господь покарал нас за грех пиратства, — закончил свой рассказ Джон.

И добавил:

— А нет ли у вас священника? А то хотелось бы, чтобы Мэри и Сару крестили по правилам, а потом чтобы нас с Мэри повенчал настоящий священник.

Узнав, что есть, но православный, спросил меня:

— А это не папистский?

Узнав, что нет, не католический, сказал:

— Тогда мы очень будем вам благодарны, Алекс.

На мой вопрос о том, можем ли мы поселиться рядом с ними, он ответил:

— Господа, я молился Господу все эти годы, чтобы ещё хоть раз в жизни увидеть белых людей. И Господь исполнил мою молитву. Конечно, мы будем очень рады, если вы будете жить рядом с нами. Будь я помоложе, я бы помог вам построить дома для ваших людей — а сейчас, увы, нет уже той силы.

— Джон, спасибо вам за трапезу. Завтра с утра к вам приедет наш священник, он тоже говорит по английски.

Когда мы выходили, он остановил меня и сказал:

— Вот лоция всего района, составленная мною за долгие годы пребывания в этих местах. Вот здесь, на материке, то, что осталось от моей "Выдры". Если вам нужно, на ней есть и золото, и серебро, и драгоценности — мне они здесь совсем не нужны. Вот здесь — индейская деревня на материке напротив, там никто с тех пор и не живёт. А вот там — и он указал на будущий Форт-Росс — вон туда они вернулись, но я больше туда не ходил, они теперь ненавидят белых людей.

6. Смуглянка-индианка.

Мы уже подходили к шлюпке, когда Володя вдруг повернулся и сказал:

— Склероз в моём возрасте — страшная вещь. Лёха, не пригласишь их к нам на корабль на ужин? Скажешь, пришлём шлюпку, когда им будет удобно.

Я вернулся к избушке и постучал в дверь.

— Заходите, — послышался голос Джона.

Я зашёл.

— А, это вы, Алекс.

— Джон, а не хотели бы вы с супругой и дочерью поехать к нам на "Форт-Росс" на ужин? Мы пришлём за вами шлюпку.

— Спасибо, Алекс, это будет для нас большой честью. А в какое время?

Я посмотрел на часы и понял, что они всё ещё идут по времени "там", на Ладоге, и что, если верить им, сейчас было лишь девять тридцать семь. Джон сказал:

— А что это?

— Часы. — и, отстегнув, отдал ему.

Джон посмотрел и сказал:

— Чудесные у вас в России часы, а время неправильно показывают.

И достал из сундучка хронометр. На нём был час двадцать три. Я переставил часы на новое время, потом вдруг вспомнил, что у меня в кармане ещё одни — электронные, пластиковые, те самые, которые разбудили меня сегодня утром. Я переставил и их, потом протянул их Джону:

— Джон, примите от меня этот скромный подарок.

Джон посмотрел и сказал:

— Благодарю вас, Алекс, это чудесная вещь. А как их заводить?

— Не нужно. Они проработают ещё, наверное, год, потом, увы, встанут.

А про себя подумал — да уж, батарейку здесь взять будет неоткуда. И показал ему всякие другие примочки — будильник, календарь...

И тут до меня дошло: а дата-то какая?

Когда я задал Джону этот вопрос, тот рассмеялся и сказал:

— То есть как это какая? Сегодня среда, двадцать девятое июня.

— А год?

— Тысяча пятьсот девяносто девятый от Рождества Христова.

На часах, увы, дату поставить не получилось — самый ранний возможный год был тысяча девятьсот восемдесят восьмой. Но когда я его поставил, он неожиданно подошёл — двадцать девятое июня тоже было средой. А к следующему високосному году, подумал я, батарейка сядет.

— А насчёт обеда велено передать, чтобы вы нам сами сказали, когда вам удобно.

— Мы обычно обедаем в шесть часов вечера.

— Тогда шлюпка за вами придёт в половину шестого.

Когда я выходил, я столкнулся с Сарой, дочерью Джона и Мэри. Высокая, стройная, волосы чёрные, как смоль, смугловатая кожа, но далеко не столь тёмная, как у её мамы, почти европейские черты лица — комбинация была сногшибательная. Я остолбенел, она же засмеялась каким-то особым переливчатым смехом, посмотрела так, как будто и правда рубль подарила, только не теперешний российский, а старый, серебряный, и сказала:

— Алекс, доброго вам дня.

— Сара, надеюсь вас вскоре увидеть.

— А это уже как решит мой папа.

— Вы сегодня будете ужинать у нас на корабле. Мы уже обо всём договорились.

И я поцеловал ей руку.

Сара улыбнулась, сделала книксен и скрылась в избе.

— Ну ты даёшь, — засмеялся Володя, когда я наконец сел в лодку. — Не успел познакомиться с хроноаборигенкой, и уже глазки ей строишь. Молодой, да видно, из ранних...

Я покраснел и сказал:

— Володь, шлюпку нужно будет прислать в половину шестого. Ведь ты же захочешь показать теплоход нашим новым друзьям.

— Думаю, гидом придётся послать тебя — вот как ты хорошо с ними спелся. Кстати, ты случайно не спросил, который сейчас час?

— Спросил. И часы переставил. Сейчас час тридцать три дня.

— А про дату ты спросить забыл...

— Да нет, не забыл. Двадцать девятое июня тысяча пятьсот девяносто девятого года.

— Да, попали так попали... А это хоть старый стиль или новый?

— Джон — англичанин, а англичане приняли новый стиль только в конце восемнадцатого века. Значит, старый.

7. Как много девушек хороших...

— Лёх, отдыхай, у тебя сегодня был тяжёлый день. Хочешь, пойди поспи, а хочешь, сходи в "Фили" — я улыбнулся, услышав это название — выпей чего-нибудь. Но чтобы в половину пятого был там, как штык — нас с тобой ждёт вторая часть "совета".

Не успел я ступить на палубу корабля, как меня кто-то тронул за руку. Я посмотрел и увидел... Лизу. Ту самую, которую я потерял восемь лет назад. Она была чуть постарше, чем тогда, но волосы были такими же светлыми, черты лица — столь же прекрасными, и чуть вздёрнутый носик и чуть узковатые глаза делали их ещё более неотразимыми. А спортивная её фигура за эти годы стала ещё привлекательнее.

Я только и сумел выдавить из себя:

— Лиза...

— Вы меня знаете? А я вас сегодня в первый раз увидела, когда вы меня спасали.

Да, голос был чуть другим, и глаза, я вдруг разглядел, оказались изумрудно-зелёными — у той Лизы они были васильково-синими. Да и уши были немного другой формы. Но в остальном эта Лиза была практически точной копией той моей, утерянной Лизы.

— Померещилось. Вы необыкновенно похожи на одну мою старую знакомую.

— А я просто хотела вас поблагодарить. Без вас мы бы все погибли.

— Позвольте пригласить вас на чашечку кофе, — и я взял её под локоток и повёл в "Фили", где мы уселись в углу, хотя никого, кроме нас, в баре не было. Впрочем, не успелись мы усесться, как откуда ни возьмись материлизовался бармен, спросил нас про заказ, и через три минуты перед нами стояло по чашечке капуччино. Я тогда ещё подумал, что скоро кончится и кофе, и молоко, да и электричества не будет, так что нужно наслаждаться тем, что пока есть.

— А что это за другая Лиза? — спросила она.

— Моя старая подруга из Калифорнии.

— Калифорнии? Но это же Соединённые Штаты. Там же капитализм...

— Да и сам я из Соединённых Штатов. Мои предки бежали от большевиков.

— Как интересно... Мой дядя, по маминым рассказам, тоже уехал в Америку. Иван Андреевич Долгоруков. Он был белым офицером...

— Это был её прадед. Когда я с ним познакомился, ему было уже восемьдесят лет...

— То есть как это — восемьдесят лет? Сейчас же тысяча девятьсот сорок первый год!

— Да нет. Мы прибыли сюда из тысяча девятьсот девяносто второго года.

— То есть как это — девяносто второго?

— Мгла, которую и вы, и мы видели, принесла всех нас в это место. Здесь тысяча пятьсот девяносто девятый год. И мы находимся в самой что ни на есть Калифорнии — её прадедушка, а ваш дядя, жил совсем недалеко отсюда, примерно вон в том направлении.

Лена обалдело уставилась на меня.

— Вы шутите?

— Да нет, конечно.

— Впрочем, многое из того, что мы видели на этом корабле, действительно совсем другое, чем то, что было у нас. Да и войны рядом нет. Мы хоть победили в той войне?

— Победили. Советские солдаты водрузили красный флаг на Рейхстаг первого мая тысяча девятьсот сорок пятого. Оба моих деда воевали в той же войне, но с американской стороны. Один на Тихом океане, против японцев, а другой погиб на Сицилии в сорок третьем. Но победа была в первую очередь заслугой советской армии.

— И когда же вы родились, если в войну воевали ваши деды?

— В шестьдесят шестом.

— Интересно. Значит, я вас почти на пятьдесят лет старше...

— Не знаю, не знаю. Мне уже двадцать шесть лет. А вам, думаю, не более двадцати двух...

Она посмотрела на меня, вдруг улыбнулась и сказала:

— Я как старшая, хотя и младшая, предлагаю: давайте перейдём на ты.

Мы торжественно пожали друг другу руки, после чего я сказал:

— Кстати, меня зовут Алексей Алексеев.

— А меня Елизавета Максимова.

Тут вдруг нарисовался бармен, поставил рядом с нами по стакану с красно-оранжевой жидкостью и сказал:

— Шеф велел сделать вам по кампари оранж.

И улетучился. А мы выпили на брудершафт.

— Я вообще-то из Одессы, моя мама уехала туда из Москвы, чтобы никто не знал о нашем происхождении — тогда это было небезопасно. Закончила медицинский в Одессе, и меня направили в полевой госпиталь, врачом. Вывезли в Севастополь, а теперь послали с ранеными в Новороссийск. А потом наш теплоход немцы разбомбили. А сюда попали лишь Зинаида Михайловна и её дети — Нинель и Алёша. И не будь вас — тебя, — поправилась она, — то наша жизнь закончилась бы здесь. Я же врач, я знаю, что такое гипотермия.

И вдруг, посмотрев мне в глаза, обняла и поцеловала меня, сначала робко, потом, почувствовав, что и я её обнимаю и целую, всё более страстно.

— Ох, я только что подумала, что скажут в комсомоле...

— Нет здесь никакого комсомола. Есть лишь наш теплоход, и Володя с ребятами, и Зинаида Михайловна с детьми, и английско-индейская семья на острове. И нам придётся строить здесь новую жизнь. И такие, как ты, здесь будут очень нужны — врачи всегда на вес золота. А вот мои способности вряд ли.

— А кто ты по профессии.

— Программист. Компьютерщик.

— А что это такое?

Тут я вдруг сообразил: в её время же ещё не было ни одного компьютера...

— Ну что-то вроде программного инженера для специальных счётных машин. Один компьютер есть и на корабле, я тебе потом покажу.

И тут Лиза вдруг сказала:

— Лёша, а когда тебе нужно сюда вернуться?

— В половину пятого.

— А сейчас половина третьего. Может, пойдём прогуляемся?

И я пошёл с ней на палубу. Вспомнил прекрасную смуглянку-индианку и подумал, что хороша Сара, да не наша... Один раз я уже потерял свою Лизу, и если мне уж дан Господом второй шанс, то им надо будет воспользоваться.

8. Русская Америка на борту одного отдельно взятого теплохода.

Когда я вошёл в зал, в нём уже сидели пятнадцать человек — почти все мужчины, кроме Лены, матушки Ольги, и женщины — начальницы сервиса на борту теплохода, которую, как я потом узнал, звали Алевтина Сергеевна, или "просто Аля".

— Лёша, садись! Ты как раз вовремя. Итак, господа, первое заседание Совета Русской Америки объявляю открытым. Отец Николай!

Отец Николай произнёс несколько молитв, после чего все перекрестились, многие неумело. Похоже, даже те, кто был атеистами или агностиками,

После молитв, он сказал:

— Предлагаю выбрать председателя совета.

Я поднял руку и сказал:

— Предлагаю кандидатуру Владимира.

Все подняли руки. Володя сказал:

— Ну что ж, единогласно. Спасибо за доверие.

Господа, как большинство из вас уже знает, мы с вами каким-то странным образом переместились в залив Сан-Франциско — который мы переименовали в Русский Залив — конца шестнадцатого века, а точнее двадцать девятого июня тысяча пятьсот девяносто девятого года по старому стилю, или девятого июля по новому — как подсказал отец Николай, тогда разница составляла десять дней.

И это место теперь будет нашим домом. Вероятность вернуться в наше время исключить невозможно, но я бы на это не рассчитывал.

Итак, господа, что мы имеем? Один теплоход, который может оставаться здесь, в заливе, но в открытый океан лучше на нём не выходить. Сорок пассажиров, из них семнадцать мужчин, восемнадцать женщин, пятеро детей — это включая наших новых пассажиров с "Армении". Плюс экипаж — тридцать семь человек, двадцать мужчин, семнадцать женщин. Профессии, хобби и навыки всех указаны в списке.

Он указал на лежащий перед ним список и продолжил:

— Далее. Имеем горючее, которого хватит на ближайшее время, но я предпочёл бы как можно скорее переселиться на остров, чтобы не расходовать горючее понапрасну. Имеем запас еды примерно на полмесяца. Имеем оружие — семь пистолетов, двенадцать охотничих ружей, четыре автомата "Калашникова", два пулемёта, две снайперских винтовки, плюс боеприпасы согласно прилагаемому списку. Не так уж и мало, но и негусто. Ну там ещё и удочки, и рыболовные сети, и кое-что ещё.

Из аборигенов здесь находятся лишь наш друг-англичанин с женой и дочкой. На полуострове к юго-западу от вас, там, где в нашей истории находился Сан-Франциско, а мы надеемся рано или поздно основать наш Форт-Росс, живут индейцы племени мивок. Известно, что эти индейцы плохо относятся к белым людям из-за плохого опыта контактов с ними. Нашей задачей будет попробовать как-нибудь наладить отношения с ними, а потом интегрировать их в своё общество. Русские не истребляют аборигенов, мы не англичане. И не делают из них рабов, как испанцы.

Сегодня к нам на теплоход приедут наши друзья с берега. Я надеюсь воспользоваться помощью его жены и дочки для наведения контактов с индейцами.

И последнее. Вася — он посмотрел на одного из своих шкафообразных друзей — будет нашим министром обороны. Матушка Ольга — министром здравоохранения. Лёха — он улыбнулся мне — как единственный, кто хорошо знает английский и не так плохо — испанский, и вообще способен к языкам, министром иностранных дел. Другие должности распределим позже. Да, отец Николай — наш духовник, но это и так ясно.

Сегодня будет последний вечер отдыха, а завтра начнём отстраивать наше будущее обиталище, пока на Русском острове, здесь, в Бухте Алексеева.

Володя сел. Я думал, что начнётся яростная дискуссия, но почти все присутствующие были людьми военными, или членами экипажа теплохода. Лишь Алевтина Сергеевна сказала:

— Владимир Николаевич, а довольствие пока по старым нормам?

— Пока да, а там посмотрим. Думаю, наладим охоту и рыбную ловлю в ближайшие дни.

И, посмотрев на меня:

— Лёша, а ты не хочешь уже сходить за нашими англо-индейскими друзьями? Сейчас ещё рановато, конечно, но лучше слишком рано, чем слишком поздно. Заодно осмотри эту часть острова, где там вода, где можно строить, и поговори с Мэри насчёт того, какие здесь есть съедобные растения. Аля, кстати, совсем забыл — надо бы подумать, что именно у нас есть такое, что можно было бы выращивать — ну там картошка, фасоль... А ты, Лёша, узнай у Мэри насчёт того, не сможет ли она с нами поделиться какими-нибудь своими семенами или клубнями.

9. Любви все возрасты покорны.

Я выскочил из лодки и пошёл к избе Джона.

— Рад вас видеть, Алекс, но вы же сказали, что будете здесь в половину шестого? А сейчас только пять. И моя жена ещё не готова.

— Джон, мы можем поехать, когда вам удобно. Я пока погуляю немного по острову.

— А хотите, Сара с вами прогуляется?

Если честно, после знакомства с Лизой я предпочёл бы избежать тет-а-тета с Сарой. Но что тут поделаешь...

Я поцеловал Саре руку, а она меня чмокнула в щёку, дав мне почувствовать восхитительный аромат каких-то местных цветов; я тогда не очень хорошо разбирался в флоре Калифорнии. И, взяв меня за руку, спросила:

— А что вам показать? Хотите, прогуляемся вверх, на холм, а хотите, покажу вам очень красивые места...

— Да нет, лучше не сегодня. Хотелось бы спросить первым делом, как тут с водой.

— Ну, больших рек здесь нет, а вот источники и ручьи есть. И после дождей ручьи часто набухают и разливаются. Папа запрудил один ручей, вон там, видите? Так что воду для полива мама берёт оттуда. А для себя мы ходим вон к тому роднику, там чистая и вкусная вода.

— А что выращиваете?

— Картофель, томаты, кукурузу... Но вы ничего этого, наверное, не знаете, всё это растёт только в Америке, папа рассказывал.

— Ну нет, почему, знаем.

— И если хотите, то мама с вами, я думаю, поделится семенами и клубнями. Участок у нас небольшой, папе пришлось строить изгородь, чтобы олени не съедали весь урожай.

— Мы будем очень благодарны.

— А если хотите, покажу вам завтра весь остров. Только приходите пораньше, он большой, и у нас тут много интересного. И ягоды здесь вкусные растут, и грибы есть, и источники есть побольше, и очень много всякой живности — олени, кролики, да и такие, которых папа не ест, опоссумы, например.

— А какие здесь есть ещё съедобные растения?

— Кроме ягод, не знаю, вам надо у мамы спросить. Она всё знает.

Тут мы услышали крик Джона:

— Мы готовы!

Мы с Сарой вернулись к избе, где нас уже ждали Джон и Мэри, одетые в что-то, что, судя по всему, хранилось в сундуках как раз для такого случая. И мы вернулись на "Форт-Росс".

Потом я показывал им корабль. Им было интересно всё — лодочный мотор, отсутствие парусов на корабле, тот факт, что всё из металла, количество окон, электрический свет...

Потом их одарили. Для Джона, Мэри и Сары нашли одежду, которая была примерно их размера. Им подарили ножи, кастрюли, вилки, где-то нашли открытки с видами Петербурга... Мэри и Саре кто-то из женщин подарил бусы и колечки. После чего начался ужин.

Мне, понятно, пришлось переводить для Володи и особенно для отца Николая — тот почти полностью забыл свой английский. Володя им сначала рассказал про планы основать русскую колонию, на что Джон только спросил:

— А вы не примете в свои ряды одного старого англичанина с семьёй?

На чём и порешили, и скрепили это рукопожатием.

После чего с ними заговорил отец Николай.

Самой большой проблемой был тот факт, что Джон уже был женат — в Англии. Отец Николай долго думал, и сказал, что, насколько он помнил английские законы, abandonment (оставление супруга) считался достаточной причиной для расторжения брака после определённого количества лет. А прошло уже восемнадцать. Тем более, что свадьба прошла по англиканскому обряду, а англиканская церковь, как и любая протестантская, была неканоничной, потому что была обособлена в отдельную конфессию решением монарха. А так как рядом нет ни епископа, ни другого духовного авторитета, то он считает, что он вправе сам признать тот брак недействительным и обвенчать раба Божия Иоанна и рабу Божию Марию после того, как примет сего Иоанна в лоно православной церкви путём миропомазания (ибо тот был крещён в церкви католической), а Мэри придётся всё-таки крестить, равно как и Сару. Что и было назначено на субботу, сиречь через два дня.

Джон после этого тут же, при всех, обнял и поцеловал Мэри, после чего смутился — у англичан так на людях обычно не поступали, хотя, конечно, столько лет, проведённых в Новом Свете со своей новой семьёй, пусть и гражданским браком, много что изменили.

А я вдруг спросил: он же прибыл сюда только в 1582 году. Сколько же Саре лет?

— Шестнадцать недавно исполнилось, — с гордостью сказал Джон. — Девка на выданье, красивая, умная, хозяйственная. И замуж давно пора. Чай, у индейцев в четырнадцать лет замуж выходят, да и у нас в шестнадцать лет девушка — почти уже старая дева.

Да, подумал я, а у нас за связь с шестнадцатилетней можно и в кутузку загреметь...

10. Вечiр надворi.

Вечером мне довелось проводить Джона, Мэри и Сару до их дома, но, к счастью, мне не пришлось оставаться с Сарой наедине.

Когда я вернулся, меня тронули за руку. Я обернулся. Лиза, одетая в чьё-то платье, которое ей было явно велико, обняла меня, взяла за руку и сказала:

— Пойдём, познакомлю тебя с Зинаидой Михайловной. А то она тоже хотела поблагодарить человека, который спас её и детей.

Мы спустились на первую палубу и пошли по коридору, туда, где, как я помнил, были семейные каюты — две каюты, соединённые дверью. Подходя, я услышал голос девочки:

— Ешь, Алёша, если хочешь, чтобы у тебя пиписька выросла, как у дяди, который нас спас.

И тут гневный голос её мамы:

— Нинель, я же тебе говорила тогда, не смотри на голого дядю. Он тебе жизнь спас, а ты...

Я покраснел, подумав, что в Америке меня за меньшее причислили бы к сексуальным маньякам. Но тут Лиза постучалась, и мы услышали:

— Да-да, войдите.

И мы вошли. Зинаида Михайловна, увидев меня, зарыдала и бросилась ко мне на шею.

— Сынок, спасибо тебе, ты нас всех спас...

— Да не надо, я сделал лишь то, чему меня в детстве учили.

Через какое-то время, она немного успокоилась, и мы сели к столу, который полагался в семейных каютах. Похоже, Зинаиде Михайловне и детям еду принесли прямо в каюту — в отличие от Лизы, она была всё ещё в шоке, и наши врачи решили, что лучше ей пока не выходить на публику.

Я впервые смог её рассмотреть. Стройная женщина, красивое, хоть и заплаканное лицо, даже без косметики. Светлые волосы, заплетённые в косу, неплохая фигура, хоть и чуть округлый животик. Она налила нам чаю из чайника и сказала:

— Угощайтесь.

— Да нет, спасибо, Зинаида Михайловна, мы только что очень хорошо поели. А вот за чай спасибо.

— Никак не могу привыкнуть, что всё здесь — не наше, даже еда, что у нас больше нет своего дома.

— Не бойтесь, Зинаида Михайловна, всё будет хорошо.

— Мы из Севастополя. Муж был морским офицером, а я в порту бухгалтером работала. Стёпа мой погиб в первые же дни войны при бомбёжке. Мы с детьми остались одни. Потом наш дом разбомбили, мы жили у родственников. А потом нас эвакуировали. И при эвакуации наш теплоход разбомбили немцы, хорошо, я взяла детей за руки и прыгнула с ними в воду. А потом мы с Лизой ухватились за какую-то шлюпку, а она и перевернулась. А потом — тьма, и вдруг мы оказались здесь. И вы нас спасли.

И она опять обняла меня и заплакала.

— Зинаида Михайловна, всё хорошо. Вы с нами. Вам и вашим детям ничего не угрожает.

Тут я, конечно, подумал, что в данной ситуации "не всё так однозначно", ведь мы сами не знаем, что будет с нами если не завтра, то послезавтра. Но ничего ей, понятно, говорить не стал, и продолжил.

— И не надо меня на "вы" называть — зовите меня просто Лёшей.

— А я Зина. Я ненамного старше вас — тебя. Мне всего лишь тридцать лет. Нинели восемь, а маленькому Лёше четыре. И скоро, если Бог даст — ох, простите, я машинально, ведь мы, коммунисты, знаем, что Бога нет...

— Зина, а я верю в Бога. И, думаю, почти все здесь верят. Именно Господь спас вас и ваших детей.

— А где мы?

Я подумал, стоит ли ей говорить, потом всё-таки сказал:

— Теплоход наш — из тысяча девятьсот девяносто второго года.

— То есть как это — из тысяча девятьсот девяносто второго?

— Зиночка, а мы все оказались в далёком прошлом, в тысяча пятьсот девяносто девятом, у берегов Калифорнии. И мы, и вы.

Зина побелела, потом сказала:

— На всё воля Божья. Значит, мой третий ребёночек родится в Америке. А Нинель и Лёшу хорошо бы тоже крестить, мы с мужем хотели, но так и не рискнули.

— Поговори с отцом Николаем. Я ему скажу, чтобы он к вам зашёл. У него тоже трое детей, так что у Нинели и Лёши будет, с кем поиграть.

— Лёша, а чем кончилась война?

— Мы победили. Трудно было и долго, и очень много людей погибло. Но в тысяча девятьсот сорок пятом Красная Армия взяла наконец Берлин, и война кончилась.

Зина заплакала, потом вытерла слёзы и сказала:

— Значит, мой Стёпа погиб не напрасно.

Мы с Лизой допили чай, распрощались с Зиной и детьми, и вышли в коридор.

— Проводи меня до каюты. Или, знаешь что, сходим прогуляемся на палубу.

Уже стемнело. Обычно в районе Сан-Франциско погода неважная, но сегодня небо было всё в звёздах — крупных, южных, всё-таки мы были здесь примерно на широте Афин, даже чуточку южнее. В лунном свете мы уселись на одну из скамеечек, и вдруг Лиза обняла меня и зашептала.

— Лёшенька, если есть Бог, то, похоже, он послал тебя мне. Я тебя знаю всего лишь несколько часов, но хочу быть твоей и только твоей.

Я обнял её за плечи, она прижалась ко мне, и мы смотрели вместе на звёзды. И вдруг одна звезда упала и покатилась вниз по небосклону.

— Лёша, ты загадал желание?

— Загадал, а ты?

— Тоже, но нельзя говорить, какое, а то не сбудется...

И тут я поцеловал её, и мы долго сидели, касаясь губами друг друга. А пожелал я вот что: чтобы мы с Лизой жили долго и счастливо на этой земле, куда привёл нас Господь.

И вдруг я заметил, что она начала ёжиться. И действительно, становилось прохладно. Я спросил её:

— Замёрзла?

— Лёша, проводи меня до моей каюты.

И мы пошли. Всё во мне ликовало, но где-то закралась мысль: а что мне делать с Сарой?

Лизина каюта оказалась напротив моей. Она открыла дверь, прижалась ко мне, поцеловала меня, и вдруг, похоже, повинуясь какому-то импульсу, схватила меня за руку и затащила к себе.

А вот что было дальше, не скажу.

Глава 2. Здесь будет город заложён.

1. О, сколько нам открытий чудных...

Я проснулся ни свет, ни заря. Хотел убежать в свою каюту, пока никто не заметил, но Лиза обхватила меня ещё сильнее и прошептала:

— Побудь ещё со мной.

Собственно говоря, я ничего не имел против, но не хотелось, чтобы народ увидел, как я крадусь из её каюты в мою.

В половину девятого я всё-таки пошёл к себе, и никто меня не заметил. Я побрился, помылся и переоделся, и зашёл за Лизой уже официально. Она тоже уже была готова; косметикой она не пользовалась, но ей это и не было нужно, настолько она была красива.

У меня с собой был флакончик духов Dune, которые я купил в своё время из расчёта подарить их какой-нибудь новой знакомой. Лена, впрочем, меня высмеяла — флакончик, она сказала, хороший, а вдруг они не подойдут той даме, которая их получит? Поэтому те дамы, с которыми она меня знакомила, получали другие подарки, привезённые мною на всякий случай, а оставались у меня лишь женские часы Гуччи и этот флакон.

— Лиза, это тебе, — сказал я.

— А откуда ты узнал, что у меня день рождения? — удивилась она и поцеловала меня в губы. Потом открыла коробочку с часами и расстрогано прошептала:

— Лёшенька, это мне?

— Да, милая.

Она их надела, и они выглядели на ней весьма и весьма красиво. Потом она, не без моей помощи, распаковала духи и спрыснулась ими руку, потом понюхала и дала мне понюхать.

Запах был восхитительный, и я ей про это сказал.

— Лёша, а у меня ничего нет, что бы я могла тебе подарить.

Я подумал, что в скором времени буду просить её руки и сердца, но сначала мне нужно всеми правдами и неправдами достать кольцо, а лучше два — ведь в православной церемонии обручения нужно именно два кольца.

И мы пошли на завтрак, где мы сели рядом с Зиной и её детьми. Во время завтрака подбежала Лена и сказала:

— Лизочка, ты же врач? Подойди, пожалуйста, к матушке Ольге, она у нас главная по этому делу. Нинель, Лёша, а вы познакомьтесь с Мишей, Женей и Викой.

И Лиза пересела во "врачебный угол", а дети присоединились к отпрыскам отца Николая.

Лена же посмотрела на меня и сказала:

— Лёш, а я пока поговорю с Зиной, думаю, у меня найдётся дело и для неё. А ты пока посиди с Володей, у него есть к тебе просьба.

Володя, посмотрев на меня, сказал:

— Ну что ж, герой-любовник...

Я покраснел.

— Да ладно, это я любя. Значит так. Если ты не против, завтра мы с тобой пойдём на материк, к "Выдре", заодно посмотрим, есть там кто в индейской деревне или нет пока никого.

— Хорошо, мне эта идея тоже нравится. А что сегодня?

— А сегодня тебя же вроде пригласили на тур по Русскому Острову? Вот и сходи, расскажешь потом, что увидел.

— Володя, а может, кто-нибудь другой? А то на меня Сара вроде глаз положила. А я уже без пяти минут женатый человек.

— Ну и веди себя соответственно. Руссо туристо там, облико морале, в общем, сообразишь. Просто Сара тебе всё покажет, а кому-нибудь из наших вряд ли. Да ты не бойся, с тобой Аля поедет, она с Мэри о сельском хозяйстве поговорит, пока вы с Сарой гуляете по острову.

Он мне успел показать кассету с "Бриллиантовой рукой", так что я понял, о чём он говорил, но где теория, а где практика...

Через час, мы уже были на острове. Аля, которая, как оказалось, сносно говорила по английски, уединилась с Мэри в кладовке. Джон, до сих пор под влиянием вчерашнего визита, обнял меня и сказал:

— Алекс, Сара сейчас придёт, она пошла за грибами, а потом она тебя вроде хотела поводить по острову. Я б с вами пошёл, да стар я уже, спину ломит, знаешь ли. А я тут рыбку половлю, чтобы потом вас угостить.

Я ему выдал очередной подарок — оцинкованное ведро, набор рыболовецких снастей, спиннинг и запасную леску. После того, как я ему показал, как ими пользоваться, он пришёл в полный восторг. Впрочем, уже через десять минут он ими пользовался лучше, чем я, и ведро быстро наполнялось местной морской рыбой.

Тут я вдруг услышал мелодичный голос Сары:

— Алекс! Молодец, что приехал, как обещал. Ну что ж, пошли?

Она потянула меня за руку и повела по острову. То и дело, мы видели оленей — крупных, мелких. Они нас почти не боялись, ведь за ними почти не охотились, разве что время от времени Джон ставил на них самодельные ловушки, или вырывал ямы и накрывал их веточками и дёрном.

— Ведь вся наша одежда и обувь — из их кожи. Мама шьёт...

— А чем?

— Иголки ещё остались, а вместо ниток она нарезает тоненькие полоски их шкуры.

Было довольно много и кроликов, и потом Сара мне показала опоссума — я слышал, что их в лесах много по всей Америке, но ни разу их не видел, даже не знал, как они выглядят. Сумчатый американский абориген был больше похож на мышку, висящую на ветке. Впрочем, сумки у него не было — детки висят, цепляясь за мамин мех.

Потом она показала мне дикую индейку — их тут было много, но без её помощи я б её не разглядел, так хорошо они умеют прятаться. А вот куропаток было много. И птиц — в том числе и экзотических для русских, но привычных мне по Нью-Йорку ярко-синих блю-джейс (придётся придумать для них русское название, подумал я) и красных кардиналов.

То и дело, она мне показывала родники, мелкие и крупные, откуда текли ручейки; поляны, поросшие прекраснейшими цветами; цветущие же кустарники, вокруг которых то и дело вились маленькие колибри, по размерам похожие на шмелей, только ярко-зелёные, некоторые с малиновой грудкой.

— Мы так и назвали гору посреди нашего острова — "гора колибри", — сказала она.

И вот мы подходим к вершине горы. Конечно, она была не более чем холмом — высотой не более трехсот метров — но я всё-таки запыхался, а Сара всё так же неутомимо вела меня к цели. Впрочем, увидев, что я устал, она меня подвела к камню, вокруг которого со всех сторон, кроме одной, росли заросли ежевики, и сказала:

— Алекс, посидите и отдохните. Поешьте ежевики, она здесь очень вкусная. А я сейчас воды принесу.

Через минуту, я уже пил воду из чашки, которую она предусмотрительно принесла с собой. И вдруг она одним движением скинула подаренное ей вчера платье, под которым ничего не оказалось, и заключила меня в объятия неожиданно сильными руками.

2. Облико морале.

Сказать, что я был в полной прострации, значит не сказать ничего. Где-то в голове свербила мысль: ну не сволочь ли Володя, тоже мне, говори ей теперь про облико морале. Я настолько был ошарашен, что и не знал, что делать.

Она тем временем стащила мою футболку, шорты (где-то в голове пронеслась мысль, что зря я сегодня одел шорты на металлических пуговицах будь у меня молния, не справилась бы; потом подумал, что она просто оторвала бы пуговицу и разорвала бы молнию) и трусы.

Я, надо сказать, не дрался по настоящему лет, наверное, с десяти. Да, я играл в американский футбол (впрочем, я был всего лишь wide receiver, или тот, кто бежит и ловит мяч — нужно уметь держать удар, когда тебя потом припечатают защитники, а самому лишь пытаться вырваться из их "объятий"); в аспирантуре я даже два года учил тейквондо и вышел оттуда с зелёным поясом. Но даже там я не мог сражаться с девушками — пару раз, когда мне довелось с ними упражняться, я всего лишь ставил блоки, да и то не очень сильно, чтобы им не сделать больно. А здесь тем более.

Тут она схватила своё платье и мою одежду и вдруг запустила их через живую стену ежевики.

И вдруг я, наверное, выбрал единственно правильное решение. Когда она ухватила меня за причинное место, которое ещё и предательски, скажем так, увеличилось в размерах, я вдруг подумал — мы в другом времени, где мы катастрофически не готовы к местным условиям, нас мало, у нас скоро кончатся все ресурсы, а всё моё скаутское прошлое и поход во время курса молодого бойца — и, полагаю, военное прошлое моих друзей — не подготовила нас к ситуации, когда походная ситуация затянется навечно. А тут меня домогается уже вторая дама.

И я вдруг захохотал.

У Сары на лице промелькнула обида, потом вдруг и она выпустила ту часть моего тела, обняла меня и засмеялась вместе со мной. Потом, впрочем, спросила, что же было таким смешным.

— Сара, у нас тут вообще не понятно, что будет дальше, а тут на меня наседают женщины, и хорошо если бы одна...

Сара отпустила меня и вдруг спросила:

— У тебя есть женщина?

— Да.

— В вашей России?

— Здесь, на корабле.

Она вдруг зарыдала, так что теперь мне пришлось её обнимать и успокаивать. Потом она сказала:

— Понятно, она ещё и не индианка, а белая. Небось, красивая...

— Сара, очень. Но и ты необыкновенно красива. Ничего, найдём тебе хорошего мужа. Если б у меня не было Лизы...

— Так вот как её зовут. Сучка!

— Нет, она хорошая. А ты ещё очень молодая. У нас считалось, что замуж женщине нужно не раньше, чем после двадцати. Но в любом случае не меньше восемнадцати. А тебе всего шестнадцать. Тебе учиться надо... Мы это организуем. А потом ты найдёшь себе человека по душе.

Сара заплакала опять, но вдруг остановилась, посмотрела на меня и сказала:

— Учиться — ладно, но все равно ты будешь мой. Не нужно мне другого хорошего мужа. Когда я тебя увидела, то поняла, что мне нужен только ты. Подожду уж два года до восемнадцати — а там посмотрим. Ладно, прости, что я так себя повела. Обними меня, и пойдём дальше.

Я, вздохнув про себя, обнял её, про себя подумав, что только этого мне и не хватало.

Следующей проблемой было достать нашу одежду. Часть её висела на ежевике, но так, что не дотянуться. Часть улетела куда-то за ежевику. Будь у меня нож, может быть, и сумел бы прорезать к ней ход — но так бросаться туда означало бы оказаться полностью расцарапанным.

— Ничего, есть здесь одна тропинка сквозь ежевику.

Но проход оказался тоже практически заросшим. Хорошо ещё, что она не сняла с меня обувь, подумал я. Я отказался наотрез пускать её туда — всё же девушка, и пошёл сам, одной рукой как-то раздвигая ежевику, другой же защищая самое нежное место. И еле-еле добрался до крохотной прогалины, где и лежали мои трусы и шорты, а в кармане шорт — швейцарский перочинный ножик Victorinox, чуть ли не первое, что я купил тогда, когда приехал в Германию.

Этим ножиком я как-то сумел прорезать дорожку к месту, где на ежевике лежали моя футболка и её платье, и даже сумел снять их оттуда без того, чтобы их порвать. Только вот руки и тело у меня были все исколоты. Когда я с большим трудом вышел из зарослей, Сара стояла лицом ко мне без тени смушения, и я подсознательно отметил, какая же она была красивая — смуглая, ладно сложенная, без грамма лишнего жира, с небольшой, чуть конической, но очень красивой грудью и великолепными бёдрами. Я отдал ей платье, она повернулась ко мне на секунду задом (полагаю, чтобы я увидел её и с другой стороны — зрелище и здесь было незабываемым) и ловко накинула его на себя. И мы пошли дальше наверх.

И вот мы на вершине. Там сосны чуть расступились, и вовсю цвели какие-то жёлтые цветы, вокруг которых вились десятки колибри. Но меня поразил вид, открывшийся с вершины. Как на ладони, был виден весь остров, а также гористый Северный полуостров, холмистый Форт-Россовский, и более равнинный Восточный (так мы их окрестили).

— Смотри, Алекс! Вон "Выдра".

Как Джон и рассказал, "Выдра" была вытащена на пологий берег чуть восточнее залива Алексеева (ну и название, подумал я с усмешкой). Но пока я её рассматривал, Сара вдруг прижалась ко мне, и не успел я отодвинуться, как понял, что причина на этот раз не сексуальная: она вдруг испуганно сказала:

— Алекс, а что это такое вон там?

И показала рукой на островок, известный в той истории, из которой мы прибыли, как "Алькатраз". Мы с Володей решили так и назвать его — Пеликаньим (Алькатрас по испански — пеликан), и до него было не более трёх километров. Мимо него в сторону острова Русского шёл корабль, размерами, наверное, не больше, а то и меньше нашего "Форт-Росса". Вот только приближался он очень уж быстро.

Если я, как дурак, не взял нормального ножа, то уж бинокль-то у меня был с собой. Равно как и нож, он лежал в застёгнутом кармане и, несмотря на все перипетии, был на месте. Бинокль был всего лишь десятикратным, но и этого хватило. Первое, что я заметил, были очень уж непривычные очертания корабля — такого я ещё никогда не видел. Флаг на таком расстоянии было видно плохо, даже в бинокль, но у меня почему-то сложилось впечатление, что на корме его развивался именно андреевский флаг.

3. Нашего полку прибыло.

Я, как последний идиот, не взял с собой "уоки-токи", хотя Володя мне про них сказал. Забыл в последний момент. Поэтому пришлось бежать вниз.

У шлюпки мы добежали где-то за двадцать минут — паршивка Сара меня, как оказалось, вела наверх кружной дорогой, поэтому подъём занял так много времени — и через пять минут мы были на борту "Форт-Росса". Я побежал к Володе и рассказал ему про корабль.

— Интересно. Андреевский флаг, говоришь?

— Наверное. Точно сказать не могу — он был далеко.

— Ну ладно, если так. Опиши-ка корабль.

— Да не помню я. Очень какие-то плавные линии. На мачте — какой-то шар. Ещё какие-то решётки...

— Решётки — это антенны. А вот шар... Не знаю. Ладно, посмотрим.

И вдруг мы увидели этот корабль — он вынырнул с запада. У него были какие-то очень уж плавные очертания, практически не было прямых углов, а покрашен он был в странный голубовато-серый цвет.

И вдруг ожила рация.

— Малый сторожевой корабль Каспийской флотилии "Астрахань". Кто вы и откуда?

— Пассажирский теплоход "Форт-Росс", порт приписки Санкт-Петербург, — сказал Владимир. — У рации капитан теплохода Владимир Николаевич Романенко.

После непродолжительных переговоров мы с Володей и с двумя матросами сели в шлюпку и пошли на "Астрахань".

Как ни странно, капитан "Астрахани" встретил нас у трапа, посмотрел на Володю и вдруг совершенно по неуставному сказал:

— Товарищ капитан третьего ранга, я смотрю, вы ли это.

— Мичман Антонов, — сказал Володя, обнимая капитана. — Только постарел ты уже, брат, постарше меня будешь.

Через две минуты, мы уже сидели у капитана. Тот, смотря на Володю, сказал:

— Да как же это так, двадцать пять лет прошло, и вы такой же молодой, как тогда.

— Так ведь прошло же всего два года.

— То есть как это два года? Сейчас уже, чай, четырнадцатый год на дворе.

— А что, и у вас тьма была?

— Она, проклятая. У нас были совместные манёвры с казахами в районе их южной границы на Каспии, и вдруг налетела тьма, волны, ветер, а потом всё стихло, и смотрю, мы здесь. А куда мы попали?

— Залив Сан-Франциско, точнее, Русский залив, одиннадцатого июля тысяча пятьсот девяносто девятого года.

— Какой Сан-Франциско? Калифорния?

— Да, она самая.

— Ну и ну. То-то радиоэфир был девственно чист, Глонасс спутники не ловит, а мобильные телефоны не работают. Если можно, обрисуйте ситуацию.

И Володя рассказал ему про то, как мы здесь оказались, и про наши планы.

— Так что, Лёня, присоединяйтесь к нам, мы тут русскую Америку строить будем.

— Социализм строили, коммунизм строили, капитализм строили, почему бы Русскую Америку не построить?

— Будете нашими военно-морскими силами. Один ваш корабль уничтожит без труда флот любой державы.

— Уничтожит-то уничтожит, да у нас горючки и боеприпасов не так чтобы очень много. И зона действия река — прибрежные районы моря.

— А что у тебя за корабль такой?

— Малый сторожевой корабль класса "Буян". Боюсь, что большая часть его вооружений лишняя — кому здесь нужны зенитные или противокорабельные ракеты? Или РЛС новейшего поколения?

— Ничего, зато никого нам бояться не придётся. Скорее наоборот. А то сюда иногда пираты шастают.

— Где швартоваться?

— Прямо здесь, в бухте. Причалов ещё нет, думаю, надо будет построить — для начала деревянные.

— А кто у вас главный?

— Пока я. Президент и диктатор в одном лице. Но могу уступить свои полномочия.

— Нет уж, выбрали тебя, небось, вот и работай дальше. Какие будут приказания?

— Сегодня обустраиваться. А тебя и твоих помощников жду на "Форт-Россе", там и обсудим наши дальнейшие действия. Через час, или, скажем, в четырнадцать ноль-ноль, сможете? Заодно и поедим.

— Сможем. Только сейчас уже семнадцать тридцать три.

— Это в Каспии две тысячи четырнадцатого. А здесь двенадцать пятьдесят четыре.

— Привези тогда список команды.

— Сделаю. Или, знаешь что, возьму ноутбук — там у меня всё.

— Что?

— А вот это, — улыбнувшись, сказал Леонид, показав какую-то плоскую коробку. — Компьютер такой.

Я, понятно, видел в своей жизни достаточно компьютеров, но не такой формы, о чём и не преминул ему рассказать.

— Лёша, то, чем вы занимались — каменный век, — рассмеялся тот. — Я тебе тоже такую подарю, будешь ты как белый человек. Думаю, осилишь...

Первое, что я увидел, когда прибыл обратно на "Форт-Росс", оказалось Лизой, с грехом пополам разговаривавшей на своём рудиментарном английском с Сарой. Она обняла меня, и я вдруг скривился от боли. Краем глаза я заметил, что Сара вдруг улетучилась.

А Лиза недоуменно спросила:

— Что такое?

— Больно... Попал сегодня в колючки.

— Но толстовка же у тебя целая...

Я с трудом понял, что она так обозвала мою футболку. Но сказал вслух:

— А я футболку снял, чтобы хоть её не рвать. А вы что здесь делаете?

— Сара попросилась, чтобы я её научила русскому языку и врачебному делу. Милая девочка. Я, конечно, согласилась.

Да, подумал я, не самое лучшее решение. А вслух лишь сказал:

— Да, я ей сказал, что ей нужно учиться.

4. Выдра.

Утро одиннадцатого июля тысяча девятьсот девяносто девятого года выдалось тёплым и сухим. Положительно, нам везло с погодой.

Вчера вечером произошло несколько знаменательных событий, и два несколько менее знаменательных, но таких, которые непосредственно затронули мою судьбу. Начнём со знаментательных.

У нас теперь есть военно-морские силы. В лице, конечно, одной лишь "Астрахани" и катеров с неё, но теперь мы уже можем без особых опасений исследовать весь залив — на катерах.

А ещё у нас на двадцать девять граждан Русской Америки больше — членов экипажа "Астрахани".

С завтрашнего дня начнётся строительство деревни на Русском острове. А сегодня мы обследуем "Выдру" и индейскую деревню напротив Русского острова.

Теперь к менее знаменательным событиям. Во первых, Сара попросила Володю о разрешении жить пока на "Форт-Россе", мотивируя это тем, что это ей позволит как начать учёбу, так и делиться знаниями об острове и о заливе. Её, увы, приписали ко мне.

И во вторых, когда мы с Лизой вечером уединились в моей каюте, она обратила внимание на то, что царапины у меня были не только на верхней части туловища и на той части ног, которая располагалась ниже уровня шорт, но и на районе таза и на заднице — то есть ей сразу стало понятно, что на мне в момент, когда я поцарапался, не было даже трусов. Я ей, конечно, сказал, что для того, чтобы выпутаться из зарослей ежевики, пришлось снимать всё, что, кстати, было чистой правдой, даже если не всей правдой, но ей это очень не понравилось, и меня заподозрили в измене — понятно, с Сарой, ведь Сара ей рассказала, что на гору ходили мы вместе. И все мои попытки оправдаться были встречены ледяным молчанием, после чего она оделась и покинула мою каюту. Самое обидное, что я был, увы, без вины виноватый.

Через полчаса ко мне постучали в дверь. Я понадеялся, что Лиза вернулась, но это оказалась Сара. Я с трудом смог её спровадить из каюты, но в тот самый момент открылась дверь напротив, и Лиза увидела покидающую меня девушку. Хлопнула закрываемая дверь, щёлкнул замок, и на все мои попытки достучаться до неё не было никакой реакции. Всю ночь я не мог заснуть, и забылся только часов в пять утра. Часа через два после этого ко мне неожиданно зашла Лена и бесцеремонно меня растормошила.

— Что у тебя было с Сарой?

— Ничего не было.

— А почему тогда твоя Лиза просит каюту подальше от тебя?

Я подумал секунду и рассказал ей всё, что произошло в предыдущий день. Она выслушала и сказала:

— Похоже, не врёшь. Ладно, поговорю я с твоей Лизой. И с Сарой тоже. Жди здесь.

Похоже, я опять заснул; не знаю, сколько я спал, но вдруг меня опять разбудили, на этот раз Лиза.

— Ладно, милый, на этот раз я тебе поверю, но если ещё хоть раз...

И мы чинно проследовали на завтрак.

К "Выдре" мы сходили пешком — Володя, Сара (он настоял на её присутствии) и я. Сначала, впрочем, мы зашли к Джону и спросили, чем именно мы можем распоряжаться, а что он хочет оставить себе.

— Всё, что мы хотели для себя, мы давно уже взяли. Так что берите, что хотите.

"Выдра", судя по повреждениям, налетела в своё время на камни — и её как-то сумели всё-таки выбросить после этого на берег. По рассказам Джона, большую — или бОльшую — часть золота и другой добычи в самом начале достали, и многое хранилась у Джона и Мэри, смешно сказать, в сарае. Он даже пару раз сказал:

— Если вам что нужно, берите, не стесняйтесь, а вот то, что в доме — приданое моей Сары.

И каждый раз многозначительно смотрел на меня.

Мы забрались внутрь корабля. В каютах мы не нашли ничего — Джон рассказал, что у него там был тайник, но, конечно, его он давно опустошил. Мы обошли все каюты и спустились в трюм.

Там оставалось несколько рассохшихся бочек — судя по всему, в них была ранее вода; Сара сказала, что другие бочонки — с солониной, с вином — давно уже были выгружену. Там же мы нашли несколько полусгнивших сундуков. В большинстве были серебряные слитки с мексиканским клеймом, а в парочке было золото, где в виде монет, где слитков (тоже с клеймами).

На лодке были брезентовые носилки, и мы, один за другим, перенесли сундуки на катер. Парочка из них развалилась, но содержимое в таких случаях просто попало на брезент.

И вдруг я заметил, что один из сундуков был выполнен из тика, дерева, которое практически не гниёт. Похоже, он был привезён из Манилы — столицы испанских Филиппин, ведь именно манильские галеоны послужили добычей "Выдры". Тем более, на нём был герб Манилы — башня и под ней морской дракон с крестом.

Я открыл сундучок, в нём содержался перец — давно уже испортившийся. Но он показался мне на удивление маловместительным для своего размера, и слишком тяжёлым. Но как я ни осматривал днище, оно было подогнано настолько хорошо, что не было похоже, что там окажется какой-либо тайничок. Кстати, там были потемневшие от времени следы ножа — кто-то до меня явно пытался поддеть ту или иную досочку, но безуспешно.

Я начал шарить по стенкам — и вдруг заметил, что одна из них не столь плотно прилегает к остальным. Я вставил в паз нож, и из стенки вышел рычажок, а туда, где был нож и где могла бы быть моя рука, вылезла острая иголка с какой-то бурой массой на кончике. Похоже, это когда-то был яд. Вряд ли он до сих пор оставался таковым, но вдруг? Мне повезло, что я открыл рычажок ножом.

И часть днища приподнялась, и оказалась плоской коробкой. Открыв её, мы увидели кучу ювелирных изделий, а также какие-то документы.

— Сара, это по праву принадлежит твоему отцу, — сказал Володя.

Сара посмотрела и отобрала себе пару ожерелий (одно изумрудное, похоже, из Колумбии, и одно с сапфирами — наверное, из Индии), а также два изумрудных колечка. Потом она нашла ещё два, с изумрудами чуть поменьше, передала их мне и со слезами на глазах сказала:

— Алекс, это для тебя и Лизы. Она очень хорошая, женись на ней. А я подожду... И у меня теперь есть подарок для неё на свадьбу. Влад, а оставшееся пусть пойдёт на наше общее дело.

От избытка чувств, я обнял её и поцеловал — в щёчку.

Володя сказал, что нужно будет вернуться за железом, а дерево, из которого была построена "Выдра", очень хорошо подошло бы во время расширения церкви и постройки обшего помещения. И мы вернулись обратно; золото и серебро мы пока поместили на "Форт Россе", а ювелирные изделия пошли в общий фонд. Документы же нам тоже сыграли неплохую службу, но об этом позже.

5. Мёртвая деревня.

Вечером у меня состоялся интересный разговор с неким старшиной Ивановым, моим тёзкой, который оказался местным компьютерщиком-любителем с "Астрахани". Он принёс мне ноутбук и с видом корифея, метущего бисер перед свиньями, открыл его и стал мне показывать, как им пользоваться.

Конечно, Windows 7 (он не забыл присовокупить, что у него, мол уже давно Windows 8.1, но для меня и это сойдёт) далеко ушёл от Windows 3, а Microsoft Word 2010 и Excel 2010 — от WordPerfect 5 и Lotus 1-2-3, которые стояли у меня на старом компьютере. Но, к его удивлению, я быстро врубился — а потом показал ему, как нужно делать кое-что из того, что он считал невозможным. После этого с него слетел гонор, и он оказался достаточно нормальным парнем. Он к тому же оказался и начинающим программистом-самоучкой, и он мне с гордостью показал три книги по кое-какой методологии, которой в моё время ещё даже не существовало. У него, впрочем, с самим программированием было довольно туго, и когда я посмотрел по его просьбе написанные им программы и весьма быстро нашёл его ошибки (привыкаешь, знаете ли, после двух лет работы ассистентом), он начал мне смотреть в рот.

И тут он обмолвился, что у него есть огромная электронная библиотека на трёх внешних дисках, в которой чего только нет — и беллетристика, и руководства, и куча работ по истории, экономике, химии и многому другому, даже сельскому хозяйству. А ещё карты всего мира и лоции всех (!) побережий. Лёша был типичным хомяком в этом деле — у него были полностью скачаны несколько электронных библиотек, даже то, что никому не будет интересно.

Конечно, как он сам и сказал, и то, и другое меняется со временем, но как исходный материал они вполне подходили.

Меня, впрочем, тревожил один вопрос — рано или поздно, вся эта электроника полетит. Так что более важные работы неплохо бы получить на бумаге. У них были принтеры, определённый запас тонера и бумаги. Я подумал, что нужно решить, что из его библиотеки необходимо печатать в первую очередь. И обдумать, как сохранить те книги, которые были наиболее интересными, для потомков.

Лёша потом стыдливо попросил меня научить его программированию, пообещав вместо этого классифицировать свою библиотеку согласно моим критериям. После этого, он вернулся на "Астрахань", а я провёл намного более приятные вечер и ночь, чем вчера, с определённой особой; сначала, впрочем, пришлось рассказать всё Совету, в который ныне входили Володя, его ближайшие сподвижники, включая, конечно, и меня, и капитаны "Форт-Росса" и "Астрахани", и получить от них кучу заданий — напечатать определённые карты, кое-что по медицине (от матушки Ольги), кое-что по полезным ископаемым (от Саши Волкова, Володиного друга детства, который до нашего перемещения работал геологом) и т. д. Но мне сначала должны были доставить принтер, так что работа откладывалась на завтрашний вечер или послезавтра.

А ещё, пока меня не было, из моей каюты сделали каюту на двоих, а Лизину каюту превратили в "компьютерный центр", опять же, под моим управлением. Я теперь был не только министром иностранных дел, но и министром информационных технологий, как я этому ни сопротивлялся. Впрочем, мне согласились переуступить старшину Лёшу Иванова — иначе я наотрез не соглашался на министерскую должность; но с условием, что он и дальше будет в случае необходимости исполнять свои обязанности на "Астрахани". Лизу же сделала своим заместителем матушка Ольга, присовокупив, что у неё все задатки, чтобы стать действительно хорошим врачом.

Отца Николая, кстати, не было — он обговаривал все подробности будущих таинств — крещения Мэри и Сары, миропомазания Джона, венчания Джона и Мэри — с будущими фигурантами этих таинств. Решили, что вскоре после этого крестят Нинель и Алексея-младшего, а также некоторых других новоиспечённых граждан Русской Америки — было решено, что религиозная толерантность — это хорошо, а в Русской Америке будет руководящая роль Русской Православной Церкви, пока в лице отца Николая. А при первом же посещении России будет оговорено как формальное подчинение Русской Америки России (с этим согласились все, даже ваш покорный слуга), так и роль и структура РПЦ в Америке. Конечно, епископом отец Николай стать не сможет, чай, не монах, так что церковное начальство у нас, понятно, после этого поменяется.

На следующее утро, первая экспедиция пошла к Северному полуострову, точнее в район мыса, называемого в моё время "Тибурóн" (что по испански означает Акулий). По предложению Владимира, мы его переименовали в "Астраханский", в честь нашего второго корабля, а город, если он там когда-нибудь возникнет, было решено назвать Новая Астрахань.

Так как мы шли в неизведанные места, где существовала вероятность вооружённых столкновений, мы пошли на "Астрахани", а на берег высадились на одном из её катеров. Во время перехода, я рассказал, что именно представляет из себя деревня племени мивок; по крайней мере, я бывал в месте под названием "Куле Локло", где такая деревня была реконструирована.

Дома строились из коры секвой, а полы покрыты шкурами. Сами дома напоминали вигвамы (точнее, типи) из фильмов про индейцев, но были намного меньше по размеру. Ещё в каждой деревне обязательно был так называемый "круглый дом", обычно полуземляночного типа, и что-то вроде сауны, тоже типа землянки. "Круглый дом" совмещал из себя функции храма, места для собраний, и места для торжеств, когда погода была плохая.

Кора секвойи практически не гниёт, и индейскую деревню можно было узнать издалека по красным пятнам. Вблизи же оказалось, что деревня и правда давно заброшена — кора практически везде лежала на земле. Мы расчистили место, где был один из домов, но там ничего не оставалось, кроме полусгнивших шкур и выложенного камнями места для костра. То же было и во втором доме, а вот в третьем они нашли два скелета — судя по тазовым костям, женшины и маленького ребёнка. Похоже, они умерли одними из последних, и их было уже некому похоронить. Всего было найдено с десяток скелетов, и их мы всех похоронили рядом с деревней. На каждую могилу мы поставили по куску коры с крестом (хоть они и не были христианами) и выцарапанной надписью: "Неизвестная женщина (или мужчина, или ребёнок) племени Мивок, похоронен(а) 12 июня 1599 года"

И отец Николай прочитал несколько молитв о упокоении душ умерших. Когда я его спросил, можно ли это делать, ведь они были, наверное, некрещёными, он ответил:

— Был такой святой Уар, которому можно молиться, чтобы Господь упокоил души некрещёных. Часть молитв были к нему.

Сара попросила, чтобы ей перевели, после чего сказала:

— Папа и мама тогда похоронили все тела, которые они здесь нашли. Некоторые из них — наши Похоже, некоторые из тех, кто бежал отсюда, вернулись в деревню и умерли тут.

— А где остальные могилы?

— Вон на той поляне.

Мы и там поставили кусок коры с надписью:

— Умершие и погибшие мивоки. Упокой, господи, души их.

И отец Николай опять прочёл ту же молитву.

Сара вдруг заплакала.

— Здесь лежат и наши родственники — ведь моя мама была из этой деревни. Испанцы или англичане никогда бы не отнеслись к ним с таким уважением, как русские. Отец Николай, крестите меня поскорее, хочу быть русской.

На что Володя ей сказал.

— Ты и так уже русская, осталось тебе только язык выучить. А крестишься, станешь православной.

Назад мы шли молча. Только, когда мы подходили к бухте Алексеева, я вдруг сказал:

— Нужно, чтобы Русская Америка стала защитником индейцев, а не наоборот.

— Так и сделаем, — сказал Володя. Сара не поняла, о чём речь, и я ей перевёл, после чего она меня обняла и поцеловала, при этом как-то не вполне целомудренно прижалась ко мне грудью. Эх, нужно от неё держаться подальше, подумал я...

6. Добро пожаловать!

С тех пор прошла неделя. На вершине Горы Колибри (название прижилось и стало официальным) был оборудован пост наблюдения — с рацией, с оптикой... Радары все решили отключить, чтобы не тратить зря энергию, да и освещение на кораблях стало намного тусклее. На берегу вовсю кипела стройка — первым делом был подготовлен лодочный пирс, строились большой зал и новая церковь, а также баня. Я даже съязвил, что мы идём по пути мивоков — у них тоже главное — это круглый дом (комбинация храма и зала для собраний) и баня, по принципу работы, если не по внешнему виду, похожая на русскую. Кстати, посёлок решили назвать Николаевкой, в честь святого Николая, который ещё и покровитель мореплавателей, и большая церковь будет посвящена ей.

У Джона, кстати, такая уже была за домом — по его рассказам, на этом настояла Мэри ещё в самом начале их совместной жизни — и после "мёртвой деревни" нас с Володей Мэри чуть ли не насильно отправила туда, сказав, для очищения; потом там же побывали все, участвовавшие в захоронении останков жителей деревни. Но нам с Володей "повезло" — мы, сами того не ожидая, оказались там вместе с хозяевами и их дочкой, причём нам никто про это не сказал. Кто это придумал — сама ли Сара или её родители — не знаю. Конечно, в Германии общественные сауны почти всегда совместные, и я после шока при первом посещении быстро привык. Да и Володю, когда он был у меня в гостях, водил в минеральные бани с сауной, но одно дело — анонимная атмосфера немецких бань, а другое — нахождение в голом виде рядом с девушкой, которая имеет на тебя виды, тем более, такой красивой... Лизе я на всякий случай не рассказал, и с разрешения Джона сводил и её в баню — впрочем, Сара к нам, к нашему удивлению, присоединилась и тогда. Сказала, что мы не умеем правильно париться... Впрочем, вела она себя на этот раз корректно, хоть и голая, и Лиза, которая вначале весьма напряглась, потом потихоньку оттаяла.

Во время первой же литургии, проведённой в корабельной церкви, отец Николай крестил Мэри и Сару (оказалось, что и у нас в православии праматерь Сара почитается как святая, так что проблем там не было), а также миропомазал Джона. После этого повенчались не одна, а две пары — Джон и Мэри, а также Володя и Лена. Мне пришлось стать шафером (у Володи) и крёстным отцом (у Мэри); я, конечно, предпочёл бы стать крёстным у Сары, чтобы брак между нами стал невозможным, но она, расспросив матушку Ольгу об обряде и его значении, попросила Володю и Лену.

И во время последовавшего праздника, уничтожившего, впрочем, нехилую часть запасов вина и шампанского, наконец-то перезнакомились экипажи обоих кораблей, и даже наметились кое-какие пары. Вот только женщин было намного меньше, чем мужчин. Сара же, к моему великому беспокойству, никем не заинтересовалась, несмотря на то, что поклонников у неё было хоть отбавляй. Но, тем не менее, наконец-то мы стали одной семьёй, и я должен был признать, что Володя был прав, когда настоял на том, чтобы сначала строились церковь и зал, хотя, конечно, пока все мы собрались на "Форт-Россе".

Было на удивление тепло и сухо, но я в самом начале довёл до народа, что Марк Твен сказал, что "самой холодной зимой, которую я когда-либо помню, было лето в Сан-Франциско"; да и зимой температура, хоть и редко падает ниже нуля, всё равно весьма прохладная. Поэтому придётся рано или поздно строить печи — их мы делаем из обожженной глины, с выходом наверх. Вместо окон пока делаем ставни — стекла нет и, увы, пока не предвидится, а снимать его с кораблей решили пока нецелесообразным. Впрочем, в электронных книгах из коллекции Лёши Иванова есть и инструкция по изготовлению стекла; решили, что попробуем осенью. Планов, как обычно, громадьё, а вот людей, умеющих всё это делать, мало...

Горючего на "Форт-Россе", вероятно, хватит ещё на месяц — если она будет использоваться только для электричества. Систему кондиционирования уже почти везде выключили — только там, где она обязательна. Пару раз на "Астрахани" показывали фильмы, туда даже каждый раз приходила вездесущая Сара, которая сначала сидела с открытым ртом, а потом привыкла. Впрочем, у неё оказался талант к языкам, и она, несмотря на то, что учится всего ничего, уже может построить простые предложения, причём практически правильно. А ещё она заучила пару фраз из фильмов — "надо, Федя, надо" стало её любимым выражением. Матросы на "Астрахани" готовы носить её на руках, и практически любой готов отдать ей руку и сердце — но, опять же, несмотря на все их потуги, и мои попытки её с кем-нибудь познакомить, она зачем-то хранит верность мне.

А вчера вечером Совет решил исследовать Форт-Росс. Как тогда с мёртвой деревней, мы пошли на "Астрахани", которая стала на рейд недалеко от индейской деревни. Володя посмотрел в бинокль (у него тридцатикратный, не чета моему), потом передал его мне.

Я впервые увидел не реконструкцию, как в Куле Локло, и не разрушенную деревню мивоков, как у Астраханского мыса, а живую деревню мивоков. Территория у воды была утыкана красными жилищами из коры секвойи, между которыми сновали индейцы — коричневые, низкорослые, одетые в одежды из шкур. Женщины в основном гологрудые, многие с младенцами, которых они носили в своего рода носилках на животе. Мужчины — такие же маленькие, у некоторых головные уборы из перьев.

Когда я передал бинокль Саре, она сказала:

— Маленькие они какие-то. Моя мама повыше будет. И покрасивее. Похоже, другое племя мивоков...

Впрочем, практически сразу в деревне начался переполох. Женщины с младенцами забегали в хижины. Мужчины тоже, но через минуту они выбегали с луками или копьями, похоже, с бронзовыми наконечниками.

Мы решили их по возможности не пугать, и пошли к берегу впятером на небольшой моторной шлюпке — Володя, Сара, я и два матроса. Но как только мы приблизились на расстояние выстрела из лука, как по нам ударил град стрел. От моего бронежилета отскочили штуки три. И тут вдруг раздался крик Сары.

— Назад! Назад, вашу мать! — закричал Володя. Я же тем временем бросился к девочке. У нас у всех были одеты каски и бронежилеты — Володя лично проследил, хоть Сара и препиралась. А я стащил её юбку — и увидел, что наконечник впился в её бедро.

В скаутах меня учили первой помощи. Наконечник не был зазубренным, так что вытащить его было несложно. Один из матросов сунул мне пакет первой помощи, и я обильно полил рану йодом (от чего Сара заверещала ещё сильнее), скрепил её края пластырем, и забинтовал её. На корабль я отнёс девочку на руках — она держалась всю дорогу за мою шею, а в последний момент ещё и поцеловала, пользуясь тем, что отстраниться я никак не мог.

Там я передал её местному санитару, который посмотрел, что я сделал, и сказал:

— Правильно, конечно, но это дело лучше зашить.

Тогда Володя скомандовал:

— По индейцам ни в коем случае не стрелять! Возвращаемся!

И мы пошли обратно в Николаевку. Знакомство с мивоками пришлось отложить до лучших времён. Мы долго обсуждали, как именно надлежит с ними познакомиться, и пришли к выводу, что ни у кого нет никакой мало-мальской годной идеи. Вот разве что попросить Мэри обучить меня начаткам мивокского языка — чтобы больше не подставлять Сару.

7. Золотые воротa.

После короткого совещания, мы решили всё-таки обследовать и другие части залива. И на этот раз пошли к Золотым воротам, но не со стороны будущего Форт-Росса, а у Северного полуострова, там, где в моё время находился город Саусалито.

До него было совсем недалеко — километра три, но часто это место было покрыто туманом. Но когда туман рассеивался, то с Горы Колибри были очень хорошо видны красные домики — там была ещё одна индейская деревня, размером даже побольше, чем та, к которой мы ходили раньше.

Сара настаивала, чтобы её мы взяли с собой, несмотря на вчерашнее ранение и швы, наложенные вчера после возвращения. На наше категорическое "нет" она совершенно справедлово заметила, что никто из нас не знает языка мивоков. Решили взять Мэри, но наш новосозданный сельскохозяйственный комитет воспротивился этому, заявив, что без неё они как без рук. Джоновы знания языка были чуть лучше моих — он, увы, никогда его не учил, а то немногое, что он помнил с давних времён, давно уже забылось. А вот наедине с Сарой Мэри говорила практически только на языке предков, если, конечно, разговор не касался понятий, неизвестных мивокам.

Пришлось всё-таки взять Сару. Ей, впрочем, было строго-настрого наказано не высовываться из-за борта лодки, если возникнет хоть какая-нибудь угроза со стороны мивоков. И наша "Астрахань", как и в прошлый раз, встала в трёхстах метрах от берега, после чего с неё была спущена шлюпка с тем же составом, что и в прошлый раз.

Здесь мивоков, как ни странно, было намного меньше, чем на той стороне пролива. Увидев нас, они отреагировали совсем не так, как на Форт-Россовском полуострове. Никто никуда не убегал, никто не вооружался, наоборот, люди стояли и глазели на нас.

Когда мы приблизились к берегу метров на тридцать, Володя встал во весь рост и поклонился. На что пожилой мивок в головном уборе из орлиных перьев — похоже, вождь — прижал руку к сердцу.

Сара высунулась и что-то крикнула. Ей ответил вождь.

— Он говорит, добро пожаловать в деревню Личичик, что означает "колибри".

Мы пристали к берегу. Сара прижала руку к сердцу, мы сделали так же. Вождь и другие мивок повторили тот же жест.

Вождь начал говорить. Сара прислушалась и сказала:

— Он говорит, что люди, которые похоронили наших родственников с почестями в деревне Хичилик — это означает "пумы" — так вот, эти люди — наши друзья.

На "Выдре" мы нашли некоторое количество испанских ножей. Они были не из лучшей стали, но этот подарок был принят с восторгом, равно как и пара зеркалец, и какие-никакие бусы; их когда-то купил сам Володя в подарок племянницам, которых он, увы, вряд ли когда-нибудь увидит.

Вождь же, которого звали Элсу — "летящий сокол", поблагодарил нас и сказал, что он и его люди сделают всё, что в их силах, чтобы помочь нам. Но сейчас многие, увы, болеют, а другие уже умерли. Недавно к ним заходил деревянный корабль с белыми людьми, а после этого люди начали болеть и умирать.

Володя сделался мрачнее тучи и сказал:

— Скажи ему, мы привезём врачей.

Отвернулся, чтобы не смущать мивоков, и заговорил — похоже, в рацию.

— Срочно нужны врачи, какая-то инфекционная болезнь, скорее всего занесённая англичанами.

Элсу что-то сказал мне, и Сара перевела:

— Он спрашивает, не с предками ли разговаривает ваш человек.

— Можно сказать, что и так.

Через десять минут, с "Астрахани" пришёл лейтенант Саша Дерюгин, тот самый местный врач, который вчера впервые осмотрел Сару после её ранения и моего лечения. А ещё через пятнадцать — моторка с матушкой Ольгой, Лизой, и Ренатой, врачом с "Форт-Росса", и её ассистентами. Болезнь, к счастью, оказалась всего лишь гриппом. Но из примерно двухсот жителей деревни болели почти все, где-то половина тяжело, а около трёх десятков уже умерло.

Врачи каким-то чудом обошли за шесть часов все полторы сотни больных, выдавали лекарства, которые те из нас, кто ничего не смыслил в врачевании, несли за ними в чемоданчиках. Двенадцать самых тяжёлых больных по распоряжению матушки Ольги переместили на "Астрахань", а Лиза и Женя, одна из ассистенток Ренаты, решили остаться в деревне. С ними оставили меня и Сару, как единственного переводчика; нам выделили два местных домика, в одном из которых поселились Лиза и я, а в другом — Женя и Сара. И нам с Сарой пришлось делать самую тяжёлую работу по уходу за больными. Впрочем, я не жаловался — мивоки оказались весьма благодарными, и те из них, кто не заболел, а тем более те, кто стал резко поправляться. Мясо и рыбу, по распоряжению врачей, выдавали в основном больным, а нас кормили запечёными желудями (любимая еда мивоков), орехами, ну и иногда и нам перепадал кусочек оленины, куропатки, или лососины.

И вдруг заболела сначала Сара — которая, впрочем, наотрез отказалась уезжать, несмотря на Лизин приказ — а потом и я. Я попытался сделать вид, что у меня всё нормально, но Лиза намётанным глазом определила температуру и вызвала по рации замену. На этот раз пришёл "Форт-Росс", меня с Сарой переправили на корабль, а вместо нас санитарами отправились двое из Володиных друзей. Мэри же заменила Сару в качестве переводчицы. Матушка Ольга хотела заменить Лизу, но та сказала:

— Да ничего страшного, я уже привыкла и знаю всех больных.

В тот же вечер, у меня сильно повысилась температура, и мне привиделось, что в нашу каюту вошла Лиза. Несмотря на мою болезнь, она вдруг забралась на койку и на меня, и меня накрыла волна блаженства. Впрочем, похоже, мне это привиделось — с утра, когда жар спал, рядом со мной никого не было, и соседняя (Лизина) койка была даже не примята. Но вот почему-то на моих простынях оказались следы крови. Я спросил у Ренаты, что бы это могло означать, но она и сама недоумённо покачала головой — у меня ничего не кровоточило, а если бы я кашлял кровью, то следы были бы в районе подушки, а не намного ниже.

8. Юрьев день.

На следующий день мне уже стало лучше, а через день вернулась Лиза. Я ей рассказал про галлюцинацию предыдущей ночи, думал, обрадуется, ведь это доказывает, что я без неё даже при высокой температуре жить не могу, а она почему-то задумалась и погрустнела.

Тем временем, меня не подпускали ни к какой работе, физической или умственной. Разве что Мэри написала для меня список слов языка мивок в английской транскрипции, которые я прилежно штудировал. Впрочем, без грамматики языка не выучишь, без разговорной практики тем более, а письменности у языка и вовсе не было. Я пару раз встречался с Сарой — мы оба выздоравливали от одной разновидности гриппа, поэтому, по словам матушки Ольги, общение нам не было противопоказано. А вот Лизу от меня на время болезни отселили — мол, чтобы я её не заразил. Хотя она провела столько времени с больными и не заболела...

"Форт-Росс" опять стоял в бухте Алексеева, и я с удовольствием смотрел, как растёт Николаевка. Конечно, своего дома ни у кого, кроме Джона и Мэри, в первое время не будет, но семейным, по плану, предоставят собственную комнату.

Тут до меня вдруг дошло, что никакой я ещё пока не семейный. Отец Николай ничего по поводу блуда мне не говорил, но, подумал я, может быть, пора и остепениться? Тем более, кольца есть, а вместе мы с Лизой уже почти три недели. Тем более, что жили мы душа в душу — обиделась она на меня ровно два раза, тогда, когда на меня напала Сара (и я ведь смог отстоять свою честь!), и почему-то сейчас, когда я уж точно ни в чём не был виноват.

Но я решил, что для такого дела мало колец — нужно бы ещё и цветов. На острове были очень красивые цветы, и я упросил-таки матушку Ольгу, улучив момент, когда Лиза уехала проведать последних пациентов в Лиличике, я отправился на берег. Тем более, что у меня кончился кашель, и, по словам врачей, я уже не был заразен.

Лучшие цветы, как я помнил, росли сверху, на Горе Колибри. И я направился туда — уже по тропинке, протоптанной с тех пор, как там появился наблюдательный пост.

День был изумительный — ярко светило солнце, пели птицы, то и дело пробегали олени (ведь охота на них ещё не началась), залив был не свинцово-серым, каким я его запомнил с детства, а ярко-синим, и над ним кружили пеликаны, бакланы, морские орлы... Пару раз я останавливался полакомиться ежевикой — всё-таки она здесь необыкновенно вкусна; а ещё я взял с собой бутылку белого стекла и заполнил её ежевикой. Приду домой, поставлю её на солнце, глядишь, скоро получится необыкновенно вкусная наливка; моя мама так всегда делала, хотя, конечно, летом на Лонг-Айленде было теплее, да и солнца было больше. Ну и заполнил ежевикой пластиковый пакет.

И вот вершина. Вспомнив, что мне говорила Лена, когда я купил для очередной её подруги жёлтых роз — что жёлтый цвет считается символом печали — я набрал красных, белых и синих цветов, как раз под цвета российского флага.

— Лёх, ты что там как не родной? Заходи! — со смехом сказал старшина Иванов, которому сегодня довелось командовать постом.

Я подошёл. Мне протянули бутерброд:

— Угощайся!

Я взял его и в свою очередь поделился ежевикой.

— Ну как тут?

— Да как обычно. Скучно, ничего не происходит. Взгляни сам!

Я и посмотрел. Вон красные пятна Лиличика, хотя людей с такого расстояния не было видно даже через трубу. Вон Форт-Россовский полуостров; интересно, когда мы предпримем ещё одну попытку? Можно высадиться не там, где одна из деревень, а в стороне; хотя, конечно, проблем с мивоками никто не хочет. Вон там — Восточный Залив, и та часть берега, где в моём будущем находились Окленд и Беркли. А вон там — Астраханский мыс и остатки Хичилика.

И вдруг я увидел, что в изрезанный заливчик между Хичиликом и Лиличиком спустилась мгла, такая же, которую я так хорошо помню с Ладоги.

— Лёх, смотри! — закричал я.

Старшина Иванов припал к окуляру.

— Надо же... Как тогда на Каспии. — и побежал к рации.

Мгла была недолго — минут пять, пока Лёха Иванов докладывал об увиденном, и пока Володя говорил со мной, подумав, что теперь галлюцинации у Лёхи. И тут вдруг она рассеялась.

Всё было точно так же, как раньше. Вот только в заливе теперь качались три огромных зелёных корабля. Флаг их я, понятно, не увидел, но два из них были очень уж похожи на те, которые я помнил с детства по кинохронике Тихоокеанского театра Второй Мировой войны. Более того, он был ужасно похож на корабль, фотография которого, с моим дедом на его фоне, висела у нас в гостиной. Другой очень уж напоминал танкер. А вот третий выглядел перекрашенным наспех трампом.

В любом случае, у нас, похоже, появились конкуренты. Лёха, впрочем, выразил это несколько иначе. Нет, непечатных оборотов он, как ни странно, не употреблял. Вместо этого, он сказал:

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

Глава 3. В тумане.

1. Пещера Аладдина.

Мне было приказано немедленно спускаться — предстояли переговоры, причём не обязательно дружественные (хотя, конечно, во время Второй Мировой Штаты и СССР были союзниками). Подумав, цветы я всё-таки взял с собой, а ежевику и бутылку поручил тёзке, присовокупив, что ежевикой может угощаться, сколько влезет, а вот бутылку, хоть пустую, пусть вернёт. Впрочем, забегая вперёд, ежевика ещё и приумножилась — после смены, ребята набрели на заросли и не только восполнили всё, что съели из моих запасов, но ещё и сами объелись так, что слегли с больными животами.

Через пятнадцать минут, я уже был внизу, где меня ждала "Астрахань". На корабле я сумел выцыганить пустую банку, в которую я поставил цветы, и вышел на палубу.

Вскоре мы обошли Астраханский мыс и вошли в заливчик. Три корабля так и покачивались в том же самом месте, и уже отчётливо можно было разглядеть звёздно-полосатые флаги. Вот только звёзд было не пятьдесят, как в моё время, а всего лишь сорок восемь, и расположены они были прямоугольником, восемь на шесть.

Когда мы подошли поближе, мы с удивлением увидели, что на палубе нет никого — корабли всё так же мерно покачивались на воде.

— Что-то мне это не нравится, — сказал Володя. — Слушай, как твой голос?

— Да вроде нормально уже.

— Крикни им в мегафон, что мы хотели бы с ними поговорить.

Я это и сделал. Ответом были лишь ветер, волны и крики чаек.

— Так. Спускаем шлюпки. И, если что, идём внутрь. Лёх, пойдёшь со мной?

— Пойду, куда ж я денусь.

Мы подошли к первому кораблю, на борту которого у кормы вместо названия виднелось буквенно-цифровое обозначение USS LSM-149, а спереди и на круглой башне посреди корабля виднелся белый номер "149". На носу, на круглой башенке, находилось , а по бортам — ещё два, поменьше.

— Интересно, — сказал я. — Мой дед служил на LSM-148. Никогда не видел эти корабли вживую, но это средние десантные корабли.

Нас, как и ранее, никто не окликнул — на корабле царила полнейшая тишина. Шлюпка пошла к корме корабля, с которой спускалась металлическая лесенка.

Первым наверх залезли два матроса, третим пошёл Володя, четвёртым я. Не знаю, что мы думали там увидеть — трупы, разрушения... Вместо этого, к палубе корабля были приторочены ящики — и ни души. На капитанском мостике также никого не было, равно как и у орудий. И мы спустились вниз.

Всего описывать не буду, но там было и оружие (американское, понятно, в основном карабины М-1, пулемёты, лёгкие орудия, миномёты, и боеприпасы к ним), и ящики еды и питья (парочку мы открыли, увидели тушёнку разных типов, овсяные хлопья, и — да — пиво Schlitz, которое в моё время было дешёвой гадостью). Была и мастерская, в которой было несколько станков и немалое количество заготовок, гвоздей, гаек, болтов, и запчастей.

Но вот самым интересным было не это. У одной из стен сиротливо стоял одинокий танк М-4 Шерман — его узнать было несложно, два точно таких же стоят в качестве памятников на одной из казарм в Штутгарте. Рядом с ним — что-то гусеничное, которое, к моему вящему стыду, смог идентифицировать не я, а один из матросов, Лёня Исаев, который был фанатом техники времён войны. Это оказался LVT, грузовик-амфибия на гусеницах.

А перед ним стояли шестиколёсные грузовички, которые были мне очень даже знакомы. В Бостоне и Вашингтоне предлагаются — или предлагались в моё время — Duck Tours, поездки на грузовиках-амфибиях по городу с заходом в реку и пересечением таковой. Так вот, эти "утки" получили своё название по коду изделия, DUKW. И пять таких "уток", только с установленными на них пулемётами, дополняли наш новонайденный автопарк. Последним же был одинокий джип марки Виллис MB.

Володя вдруг выпалил:

— Ну ни

* * *

себе. Прямо-таки пещера Аладдина!

Второй корабль, USS Sheepscott, оказался танкером, причем, судя по стрелочке в рубке, забитым под завязку. Там же лежал судовой журнал, в котором было указано, что было залито 1150 тонн дизельного топлива, 30 тонн бензина, и в отдельный отсек 50 тонн пресной воды.

И наконец, последний корабль, самый большой, поразил нас в первую очередь своим названием — U. S. S. R. Victory, на носу которого красовался номер V3. Это был трамп, под завязку забитый всякой всячиной — в том числе и стройматериалы, и кое-какой инвентарь, и маленький экскаватор, и бульдозер, и пара тракторов, и военное имущество — форма, личное оружие, боеприпасы, палатки, спальные мешки...

А еще на нем были холодильники с мясом, зерно, крупы и даже свежие фрукты, плюс ящики кока-колы (от чего я бы с удовольствием отказался), пива, а также какое-то количество вина, шампанского и виски... И — да — куча лекарств, понятно, что не современных, но если учесть, что наших было не так много, мы им очень обрадовались. Там же мы нашли и коробки с пакетиками семян.

А на палубе был оборудован небольшой загончик с овцами, свиньями и курами.

— Для офицерской столовой, — уверенно сказал Володя. — Они-то не захотят тушёнку жрать.

Мы ещё раз обошли каюты офицеров, и вдруг услышали стон из одной из них.

2. Кто старше?

Дверь была не заперта. В крохотной каюте горел свет. На железном полу лежал человек в форме лейтенанта американских военно-морских сил (у них это звание примерно соответствует российскому капитан-лейтенанту). На лбу виднелась огромная шишка; похоже, в момент перехода корабль накренился, и обитатель этой каюты упал и ударился головой.

На полу валялась металлическая тарелка, судя по всему, упавшая со стола. Я вспомнил, что в коридоре мы прошли мимо двери с табличкой "OFFICERS' LATRINE" (туалет для офицеров). Я побежал туда, набрал холодной воды из умывальника, после чего мы перевернули незадачливого офицера на спину. Мельком обратив внимание на то, что он мне смутно кого-то напоминает, я вылил воду ему на голову.

Тот застонал. Я схватил лежащее рядом полотенце, побежал обратно в туалет, намочил его, вернулся и положил мокрое полотенце ему на лоб.

Через несколько секунд, тот открыл глаза. Сначала, похоже, он не мог их сфокусировать, потом его взгляд стал осмысленным, и он вдруг сказал:

— Лейтенант Айвен Алексеев, флот Соединённых Штатов Америки.

Володя, на сносном английском, ответил:

— Капитан Владимир Романенко, лейтенант Алексей Алексеев.

Тот вдруг перешёл на русский:

— Господа, вы откуда? И что произошло?

В ответ я помог ему встать и посмотреть через иллюминатор.

— Где мы? Это похоже на Калифорнию, а не на южные моря...

Я ответил по английски.

— Это и есть Калифорния. Только Калифорния тысяча пятьсот девяносто девятого года.

Тот покрутил головой.

— Нет, это не галлюцинации. Господа, можно выйти на палубу?

И мы вышли. Лейтенант смотрел по сторонам.

— Точно, вон там должен быть Сан-Франциско; именно оттуда я уходил на войну. Но где сам город? Господа, неужто это и вправду так?

— Да. Кстати, не вы ли Иван Александрович Алексеев, брат Михаила Александровича, с Upper West Side в Манхеттене?

— Да. А откуда вы знаете?

— Видите ли, Михаил Александрович — мой дедушка Миша.

— Ваш дедушка?

— Да, я родился в тысяча девятьсот шестьдесят шестом. А вашу фотографию я видел у дедушки — она там висит перед камином. Вы на фоне Золотых ворот.

— Это фото я сделал и послал родителям и невесте. А третий экземпляр здесь, у меня в каюте.

— Невесте — это Ариадне Ивановне?

— Да, а откуда вы её знаете?

— Она прождала вас три года, ведь было сказано, что вы пропали без вести, а потом всё-таки вышла замуж за моего деда, вашего младшего брата. Так что она ещё и моя бабушка.

— Да, дела... Даже не знаю, как к вам обращаться... Я вас, с одной стороны, на сорок семь лет старше, а с другой, мне только двадцать пять, а вам?

— Двадцать шесть. Но по чину вы старше — я лейтенант сухопутный, да и то уже в запасе.

— Ну тогда, внучок, как старший по званию и по году рождения предлагаю перейти на "ты".

На что вмешался Володя:

— Ну и со мной тогда на ты.

Что и скрепили рукопожатием, после чего Иван сказал:

— Володя, раз той страны, которой я приносил присягу, больше — или ещё — нет, могу ли я служить Русской Америке?

— Конечно, мы на это и рассчитываем.

— Ведь мы всю жизнь росли в надежде когда-нибудь принести пользу России, которая для нас всегда была Родиной, даже для тех из нас, кто никогда там не был. Вот как я, например; служба на USSR Victory, хоть меня туда и случайно направили, понравилась мне уже из-за названия корабля. А я, смею надеяться, смогу быть полезным. По специальности я инженер-машиностроитель, вот даже магистра получил и работал над докторской, когда началась война и я пошёл в школу флотских офицеров. Могу управлять любым из тех кораблей, которые вы здесь видите. Могу чинить их машины. Могу ещё много чего — ведь нас, инженеров, учили и статике, и строительству, и электрике, и ещё много чему...

Володя в ответ лишь обнял его, посмотрел на него и сказал:

— Что-то боюсь я с тобой спускаться на шлюпку в таком твоём состоянии. Я пока смотаюсь за врачом, а вы посидите тут вдвоём...

Ваня спросил недоумённо:

— Смотаюсь?

— Сленг для "схожу". Для меня тоже было вначале непонятно.

— Расскажи про семью и про себя.

Я ему обрисовал вкратце жизненный путь дедушки с бабушкой, родителей, и мой собственный, после чего сказал:

— Подробности я тебе лучше в другой раз расскажу.

— Хорошо, только один вопрос. Чем закончилась война?

— В Европе — поднятием советского флага на берлинский Рейхстаг первого мая сорок пятого. В Азии — победой над Японии в августе того же года; мирный договор подписан второго сентября того же года.

— Расскажешь потом поподробнее, ладно?

— С удовольствием. А ещё лучше, пусть Володя расскажет. Он о войне знает практически всё.

Тут на палубу поднялись Андрей, врач с "Астрахани", и Володя. Осмотрев Ваню, он сказал:

— Знаете, лучше я вас заберу к себе на "Астрахань", отдохнёте денёк, а потом я вас сдам с рук в руки вашему родственнику.

По дороге домой я задумался. Меня очень уже заинтересовал такой вопрос: ни мы, ни "астраханцы", ни даже выжившие при потоплении "Армении" при перемещении никого не потеряли, а вот из моих бывших соотечественников сюда переместился только лишь Ваня, который тоже русский и православный. Когда я вечером озвучил это отцу Николаю, тот подумал и сказал:

— Похоже, на то воля Господня — решать, кто должен был здесь оказаться, а кто нет. Только не понятно, кому от это легче — тем, кто остался в своём времени, или тем, которым предстоит построить здесь новый мир. И нам нужно быть достойными того подвига, который Господь на нас возложил.

4. Зона низкого давления.

Климат в Сан-Францисском, тьфу ты, Русском заливе, весьма нестабилен. Город очень часто навещают туманы, причём очень часто бывает так, что едешь по улице, солнечно, двадцать пять градусов цельсия, и вдруг за пятиметровым пригорком густой туман и двенадцать. Особенно часто туман приходит на Золотые ворота и на всю зону вдоль Тихого океана. А вот в восточной части Залива туманы бывают реже.

Но иногда туман сдувает дальше, и может быть и так, что Золотые ворота — в лучах яркого солнца, а вот остров Ангелов, а ныне Русский остров — в тумане и под дождём. А может, и Лиличик, и Залив Елизаветы, и другие части Залива.

Именно это, похоже, и произошло на это утро. Ведь в конце шестнадцатого века порох и ядра были не так уж и дёшевы, чтобы бездумно палить в по площадям, тем более, эффективность такой стрельбы практически нулевая.

"Астрахани" было приказано готовиться к срочному выходу — радар мог видеть наземные цели, и некоторые подводные камни и мели были известны, но всё равно нам не улыбалось потерять единственный наш патрульный корабль. Вскоре туман сдуло, и стал виден северный берег — но Форт-Россовский полуостров и даже Пеликаний остров всё ещё были покрыты сплошной серой пеленой.

Тем не менее, "Астрахань" подошла к "Форт-Россу", и мы с Володей переправились на её борт, после чего подошли как можно быстрее к кромке тумана. И как только видимость стала не нулевой, пошли дальше.

И вот наконец мы увидели Форт-Россовский берег, там, где нас не так давно обстреляли мивоки. Только деревня теперь пылала, а перед ней стоял корабль под белыми флагами с красным крестом. Я посмотрел в бинокль и увидел, как за одними фигурками бегут другие; какие-то, судя по всему, белые люди охотились на мивоков.

"Астрахань" же мчалась к кораблю, когда оттуда вдруг послышался пушечный залп. Судя по всему, мы всё ещё были вне досягаемости их орудий, и ядра упали в воду где-то в двухстах метрах от нас, подняв высокие фонтаны воды.

То, что произошло после этого, иначе как избиением младенцев назвать было нельзя. Две пулемётных очереди разворотили заднюю настройку корабля, после чего огонь с него попросту прекратился. Кто-то копошился у носовой пушки, но ещё одна короткая очередь и, похоже, желающих сражаться на том корабле просто не осталось.

Тем временем, "Астрахань" летела дальше к берегу, где англичане (судя по флагу, это были они) уже бежали к своим шлюпкам. От "Астрахани" отделился катер, летевший к берегу, и другой, в направлении корабля, чьё название было нам неизвестно — разворотив кормовую надстройку, мы уничтожили и надпись.

Несколько пулемётных очередей по скоплению пиратов на берегу — и немногие выжившие попытались убежать подальше, в деревню. Вокруг валялись мёртвые мивоки — мужчины, женщины, дети... Похоже, живых мивоков оставалось весьма мало, и они, к счастью, воспользовавшись замешательством, покинули поле битвы — или, точнее, поле резни. Катер выскочил на пляж, с него посыпались морпехи, и через десять минут всё было покончено — без единого убитого или раненого с нашей стороны.

Живых пиратов на берегу нашли лишь троих — причём все были ранены. На всякий случай проверили все тела, вдруг кто-нибудь притворялся мёртвым, но таких не было. На корабле же нашли всего одного выжившего — из двенадцать человек, десять из которых были в кормовой надстройке, двое в носовой. Выживший оказался капитаном корабля, и он попытался даже качать права, утверждая, что имеет корсарский патент и волен воевать со всеми, кто не является подданным британской короны.

Впрочем, осознав, что именно произошло, он поменял тон и рассказал, как они здесь оказались. Они недавно взяли один из испанских галеонов, и капитан галеона рассказал им, что, по слухам, у индейцев Залива много золота. Вчера они уничтожили деревню двадцатью милями южнее, но золота не нашли. Сегодня они зашли в залив, увидели индейскую деревню, и обстреляли её, после чего высадились, подожгли всё, что могли, и радостно гонялись за индейцами. У многих мужчин и правда были золотые браслеты, у многих женщин — золотые ожерелья, поэтому они собирались перебить всех, собрать золото, после чего пойти дальше по заливу, где, без сомнения, были ещё индейские деревни.

Индейцев из ста шестидесяти оставалось мало — восемь женщин, почти все раненые, и трое детей — две девочки и один мальчик. Мы не взяли с собой Сару, так что мне пришлось объясняться с ними самому. Вряд ли они что-либо поняли, но нас они уже не боялись, хотя, когда Андрей Дерюгин начал их перевязывать, до того мажа их йодом, они сначала кричали. Впрочем, увидев, что мы не желаем им зла, быстро успокоились.

Англичан пока заперли в одном из помещений "Астрахани" — хотя, вероятно, жизнь их будет весьма непродолжительной. Выживших индейцев доставили в лазарет "Астрахани", где единственным пациентом — впрочем, требовавшим немедленной выписки — был Ваня. А вот "Золотое Руно" решили по возможности восстановить; волнения не было, и ему не грозило затопление. Его привязали канатом к "Астрахани" и доставили его в Бухту Елизаветы.

Пока мы туда шли, мы с Володей и Лёней Антоновым осмотрели "Руно". В трюме было большое количество испанских серебряных слитков, сундуки с шёлком, брёвна ценных пород дерева, мешки с рисом (что было малоинтересно), а также с чаем и с пряностями (за что наши повара, думаю, скажут спасибо). Похоже, пираты ограбили пару-тройку испанских галеонов, как тех, которые уходили в Манилу (с серебром), так и тех, которые оттуда возвращались (шёлк, чай, пряности, дерево). Похоже, корабль был забит под завязку, и зачем им понадобилось ещё и индейское золото, ума не приложу. Впрочем, есть древняя история про репортёра, который спросил у Джона Рокфеллера, "Мистер Рокфеллер, а сколько денег, по вашему, достаточно"? Тот подумал и сказал: "Немного побольше, чем у тебя есть, сынок."

В кубрике мы не нашли ничего интересного — вонючие гамаки, какие-то тряпки, пара ненужных нам мушкетов и сабель; в пороховом погребе тоже — а то, что осталось от пушек, могло пойти разве что на переплавку. Но вот каюты капитана и других офицеров оказались поинтереснее — там мы нашли и золото, и кое-какие драгоценности, и карты и другой инвентарь, которые, конечно, нам были не особенно-то и нужны, тем более, точности у них было маловато, но было интересно сравнить их с нашими, да и кое-какие обозначения на них — испанские населённые пункты, индейские деревни, да и карты Карибского бассейна, побережья будущих Бразилии и Аргентины, Европы тоже заслуживали внимания. А судовой журнал мы взяли для дальнейшего исследования.

И вдруг мы услышали чей-то голос. Один из ключей из связки, отобранной у капитана, открыл ничем не приметную дверь. Там мы увидели молодого человека, связанного по рукам и ногам. Одежда его, когда-то, судя по всему, богатая, превратилась в лохмотья.

— Кто вы? — спросил я его по английски.

— Senor, perdóneme, no hablo inglés. Soy espanol.

Его акцент был несколько другим, чем тот, к которому я привык, но столько я смог понять.

— Кто вы? — спросил его уже по испански.

— Диего Хуан Альтамирано де Веласко, испанский дворянин. А вы?

— А мы русские. Добро пожаловать в Русскую Америку. — и я развязал его руки и ноги.

— Никогда не видел русских. Слышал, что вы живёте там, где всегда снег, и носите шкуры медведей.

— Как видите, сеньор Альтамирано, мы и сейчас в них, а вокруг снег и лёд. — сказал я.

Он засмеялся, а я продолжил:

— Идите с нами, вас необходимо показать нашим врачам, а также накормить. Пейте, — и я дал ему свою флягу.

Он жадно припал к ней и выпил почти всё, что там было.

— Спасибо, сеньор...

— Алексеев.

— Спасибо, сеньор Алексео, — сказал он. — Надеюсь, вы сохраните мне жизнь; за неё, полагаю, можно получить неплохой выкуп.

— Сеньор Альтамирано, мы не пираты и не воюем с Испанией. Конечно, мы вас передадим Испании при первой возможности, да и выкупа нам не потребуется.

— Сеньоры, я в вашем неоплатном долгу, — сказал он. — Эти пираты взяли корабль, на котором я шёл в Манилу с распоряжением Его Величества Католического Короля. И я уже два месяца их пленник — всех остальных они заставили пройти по доске, а вот за меня хотели получить выкуп. Поэтому я до сих пор жив.

— Сеньор Альтамирано, а не могли бы вы передать испанским властям послание от нас?

— Сеньор Алексео, сочту за честь. Во первых, вы уничтожили наших врагов и спасли нам жизнь. Во вторых, я не знаю, как именно вы уничтожили пиратов, но, вы это сделали, похоже, без особого труда. Не думаю, что в интересах Его Католического Величества воевать с таким противником. Я только надеюсь, что мы сможем найти разумный компромисс по поводу границ Русской Америки и владений Его Величества.

— Сеньор Альтамирано, а теперь давайте переправимся на наш корабль.

Сам вид "Астрахани", а также катер, на котором мы перебрались на неё, вверг его в ступор. После врачебного осмотра, который выявил некоторую степень истощения, но не более того, мы решили переправить его на "Форт-Росс"; впрочем, вряд ли испанский гранд шестнадцатого века обрадуется врачам женского пола. Поэтому было решено, что Андрей Дерюгин будет навещать его ежедневно и заберёт его обратно на "Астрахань", если ему понадобится стационарное лечение.

5. Огненное прощание.

В Бухте Алексеева "Руно" отцепили и подогнали поближе к берегу, где и поставили на якорь. Сеньор Альтамирано вместе со мной и Володей перешли "Форт-Росс", где ему была выделена каюта. Меня хотели оставить в качестве переводчика, но тут оказалось, что Инна Семашко, главный корабельный повар, была урождённой Эрнандес — её родители когда-то бежали из Испании, и она в совершенстве говорила по испански. Конечно, акцент за четыреста лет успел измениться, но Инна по сравнению со мной была как небо и земля. Впрочем, потом оказалось, что сеньор Альтамирано предпочитал мои услуги, ведь в Испании того времени женщины не занимали каких-либо постов, но об этом я узнал лишь потом. Поэтому мы присоединились к команде Астрахани для следующей задачи.

"Астрахань" же пошла хоронить погибших. Вдруг Лёня Антонов спохватился:

— Слушай, ты не знаешь, как мивоков хоронили по их обычаям?

— Не знаю. Может, взять с собой Сару?

И мы вернулись к "Форт-Россу" за Сарой.

На наш вопрос, она сказала неопределённо:

— Их сжигают, но там была довольно сложная церемония. А то, что остаётся, хоронят в корзинах.

— То есть то, что мы сделали в Хичилике, было неправильно...

— Да, но в Лиличике это всё равно произвело хорошее впечатление — они увидели, что мы отдавали убитым почести по своему обычаю.

Тем временем, мы уже подходили к бывшей деревне. И первое, что мы увидели — огромные костры и десятки мивоков. Увидев нас, никто не взял в руки оружие — наоборот, они стали нам что-то кричать, что Сара перевела как "добро пожаловать".

Катер подошёл к берегу, и мы увидели, как несколько тел погибших мивоков бережно кладут не очередную горку из брёвнышек и хвороста, после чего зажигают ветку на одном из уже имеющихся костров и поджигают уже этот костёр.

Пожилой человек с перьями на голове — не тот, который отдал команду стрелять в нас в тот, первый раз, сказал что-то, из чего я разобрал лишь "друг".

Сара перевела.

— Он говорит, что его зовут Хесуту. Что его люди из другой деревни, Ливанелова, которая находится дальше на севере, за Золотыми Воротами. Что они знают, что белые люди убили других белых людей, которые напали на эту деревню, и спасли несколько человек. Что он просит прощения за неразумные действия, когда эти мивоки напали на белых людей. Но на них уже нападали разные белые люди, убивали некоторых, увозили других, и везде искали золото. Поэтому местные мивоки не доверяли белым людям.

Я ответил:

— Сара, скажи, что мы всегда готовы защищать мивоков от злых людей, а также лечить тех из них, кто болен или ранен. Что те, кто выжил, сейчас на "Астрахани", и Хесуту может их увидеть, если хочет.

Хесуту ответил:

— Нет, О белый человек, мы тебе верим. И мы благодарим тебя за твою защиту и помощь. Если вы захотите построить здесь свою деревню, то ни один мивок не нападёт на вас и не будет вам мешать. И ваше присутствие здесь сейчас — честь для погибших.

Потом он спросил, как меня зовут, и сказал:

— Я не могу выговорить твоё имя, белый человек, поэтому ты будешь Лисе, лосось.

— Хесуту, мы хотели бы похоронить белых людей. Не ради почестей, а потому, что если этого не сделать, то люди, которые будут рядом с их трупами, могут заболеть.

— Хорошо, Лисе, делай, как знаешь.

Мы вырыли яму и начали бросать туда пиратов, предварительно обыскивая их, и нашли ножи, пистолеты, золотые и серебряные монеты, а также искусно сделанные ювелирные золотые изделия — по слова Сары, местные украшения. Всё мивокское золото мы хотели отдать Хесуту, но тот сказал:

— Если бы мы знали, кому принадлежало это золото, то мы бы надели его на хозяев, перед тем, как сжечь их тела. Но мы этого не знаем, поэтому бери, Лисе, это теперь твоё. Подари что-нибудь девушке, если она у тебя есть.

Ножи же мы подарили Хесуту и его людям, и они были очень благодарны. Но вдруг Хесуту мне сказал:

— Лисе, у нас здесь ничего нет, что мы могли бы вам подарить. Золото не в счёт, оно было не нашим. Приезжайте к нам в деревню, вы теперь навсегда наши братья, и мы вас отдарим так, как сможем. Но у меня к вам ещё одна очень большая просьба. Не могли бы вы передать нам тех белых людей, которых вы взяли живыми, и которые теперь у вас?

Я сказал Саре передать ему, что не я это решаю, но я надеюсь, что Совет старейшин согласится на это, ведь эти люди убивали женщин, детей и стариков.

Мы засыпали яму положили вокруг камни, после чего мы, посмотрев на Хесуту, приложили правую руку к сердцу, мивоки сделали то же самое. И "Астрахань" пошла обратно в Бухту Алексеева.

Когда мы наконец перестали обонять тошнотворный запах горелого человеческого мяса, я спросил у Сары, что же мивоки могут сделать с пиратами. Сара задумалась, и наконец сказала:

— Алекс, у мивоков распространена кровная месть. Пираты проживут очень даже недолго и, боюсь, закончат жизнь в страшных мучениях.

6. А дальше?

Пока нас не было, Капитан Симмондс (так, как оказалось, звали сего достойного мужа), увидев, что именно из себя представляет мощь Русской Америки, и решив, что это — только вершина айсберга (ну кто в здравом уме мог предположить, что эти пять кораблей и есть всё, чем мы располагаем?), вдруг запел так, что иная канарейка бы удавилась от бессильной злобы. Тем более, что его милыми собеседниками были два других Володиных приятеля — Ринат Аксараев, бывший спецназовец с опытом Афганистана, а также, судя по некоторым его репликам, Анголы, человек с приятными манерами и весьма располагающим к себе лицом, и Миша Неделин, бывший морпех, тоже побывавший в разнообразных горячих точках, внешне несколько напоминавший медведя гризли, причём гризли мог бы и испугаться Мишу. Миша, Ринат и Володя дружили ещё со школы, и понимали друг друга с полуслова. Поэтому они и решили попробовать классическую схему "добрый и злой следователь": если Симмондс начинал запираться, врать или хамить, то Ринат выходил "на минутку", и у Симмондса при виде привстающего Миши мгновенно исчезали как спесь, так и желание темнить. Он даже вдруг начал выдавать ответы на вопросы, которые не просто ещё не задавали, но и до которых не додумались.

На всякий случай были проведены короткие допросы английских матросов, и они подтвердили всё сказанное Симмондсом, кроме тех моментов, о которых они знать не могли.

А выяснилось много интересного. На карту был проложен полный маршрут, по которому "Руно" прибыло в Русский залив, с указаниями всего, что было часто занесено в судовый журнал в форме, который мог понять только человек посвящённый: испанские поселения и крепости, английские пиратские опорные пункты, индейские деревни, а также мели, камни, и, что тоже было немаловажно, основные маршруты манильских и кадисских галеонов. Оказывается, наши герои успели пошуметь и у Бермуд, и решили зарыть большую часть добычи на островке, который Симмондс показал нам на карте, вместе с описанием, как именно найти этот клад. А ещё он рассказал о двух тайниках на борту "Руна", в которых мы нашли ещё немалое количество золота и драгоценностей, а также детальные карты некоторых портов Мексики, Филиппин, Бермуд и Карибского моря — судя по всему, снятые с испанских галеонов.

Там же мы нашли нечто совершенно неожиданное — описание прохождения вокруг Норвегии к Архангельску. Оказалось, что Симмондс в молодости ходил туда юнгой на купеческом корабле.

Симмондс умолял, чтобы его не повесили — и Совет, к моему приходу, занимался вопросом, как именно его казнить, чтобы это избежать — думали заставить всех четверых прогуляться по досочке. И просьба передать их мивокам была как нельзя кстати — голосование было единогласным. Решили проведать мивоков на следующий день и передать им "подарок".

А потом была небольшая дискуссия о том, что дальше.

В краткосрочном плане была выдвинута идея как можно скорее построить Форт-Росс, благо место теперь есть, и даже мивоки из Ливанеловы нас в этом поддержат. Сначала неплохо бы построить форт; для земляных работ есть и трактора, и экскаватор. Земляные валы, на них деревянные стены с башнями, которые потом постепенно заменим на каменные. Форт можно сделать достаточно большим, чтобы всё население могло там поселиться.

Я напомнил им, что в этом районе весьма велика вероятность землетрясения, и что мы не знаем, когда именно они происходили — первое, о котором мы знали, произошло двести лет спустя. Впрочем, в загашнике у Лёхи Иванова оказалась и книга про строительство, где была и глава о сейсмически активных регионах, а я вспомнил рассказы дяди (кстати, строительного инженера) о том, как это делалось в Сан-Франциско. Решили строить дома с деревянным каркасом из балок крест-накрест.

Животные, найденные на "Победе", уже пребывали в загоне на Русском острове, а в перспективе для них придётся соорудить загон в Форт-Россе. Кстати, занялись ими — причём с большим удовольствием — дети. Они же проращивали некоторые из найденных там семян — по трети пакетика помидор, огурцов, редиски, кабачков, тыквы, сельдерея (не люблю его, но его семена там были, как же ещё на американском-то корабле). Всем руководила Мэри, которая ещё и выдала им семена кукурузы, которые они посадили, согласно её инструкциям, прямо в грунт на предварительно прополотом и вскопанном участке. И первые всходы уже были.

А Джон решил восстановить "Руно" и сделать из него корабль для патрулирования Залива; Лёня Антонов и пара его ребят ходили в свое время кто на "Крузенштерне", кто на яхтах, а у родителей Ваниной подружки была своя яхточка, на которой его потенциальный тесть неплохо натаскал в своё время. Я же немного баловался с виндсёрфингом — не то же самое, но кое-какое представление о хождении под парусами даёт. Пока, впрочем, "Руно" нужно отремонтировать после пулемётного обстрела, для чего как нельзя лучше подойдут части практически однотипной "Выдры". Проблема, понятно, упиралась в то же самое, что и всё остальное — у нас банально не было людей для команды. А про заселение чего-либо, кроме одного форта, вообще можно было молчать.

Испанцев и англичан мы по понятным причинам сразу отсекли — Русская Америка должна оставаться русской. Мивоки и прочие индейцы — та же проблема, хотя, конечно, небольшое их число следует ассимилировать. А "пещеры Аладдина" рано или поздно опустеют — уже сейчас нужно думать про замену. Полезные ископаемые в Калифорнии были практически любого типа. Уголь, нефть, железная руда, серебро — всё было в районе Лос-Анджелеса, для которого нужно будет придумать новое название. Золото, например, к востоку от Сан-Франциско. Медь — к северо-востоку. Причём везде будут индейцы (и они далеко не везде такие миролюбивые, как мивоки — тем более, что и мивоки-то оказались не такими уж и мирными). А через пару десятков лет активизируются и испанцы, сидящие ныне в Мексике (впрочем, на южной оконечности Нижней Калифорнии уже есть их поселения), и англичане, и хрен знает кто...

Вот если было бы можно привезти русских... На одном из кораблей класса "Победа" во время Корейской войны эвакуировали более одиннадцати тысяч человек. Есть все основания думать, что тысячи две можно было бы вывезти в относительном комфорте даже вокруг света. Вот только неблизко это... Можно идти или вокруг мыса Горн, что уже неблизко, или — намного дальше — вокруг Азии и Мыса Доброй Надежды. Северо-Восточный Проход — к северу от Сибири — можно смело забыть, у нас нет ни единого ледокола. В любом случае, можно будет по дороге высадить нашего испанского гостя.

Меня же всё это время мучила какая-то мысль. И вдруг я вспомнил — в 1600 году произойдёт извержение вулкана Уайнапутина в Перу, и в 1601 и 1602 будет катастрофический неурожай пшеницы. В России начнётся массовый голод, умрёт до тридцати процентов населения. При всём при этом зерно было, просто богатые помещики придерживали его в надежде продать его подороже.

Если бы у нас было достаточно народа, можно было бы послать три "американских" корабля вокруг мыса Горн в Европу, на часть серебра купить зерна в Гданьске, затем выбить шведов с устья Невы и доставить зерно через Ладогу на Русь, и повторить это несколько раз. При этом а) реквизировать зерно у хомяков-помещиков и б) набрать как можно больше безземельных крестьян и доставить их в Русскую Америку; по дороге их можно будет научить читать, писать и считать. И одновременно помочь русскому войску разбить войска поляков и их ставленников. Вряд ли у них будет какой-либо ответ на тачанки, а там, где недалеко от воды, можно воспользоваться и танком, и "утками".

7. Золотые ворота

Капитан Симмондс и трое его подчинённых, чьих фамилий я так и не узнал, очень не хотели, чтобы их передали мивокам. Но, увы для них, их никто не спросил. Куда их увели, я на знаю, но посредине деревни была куча веток, на которой лежало тело того самого вождя, который не так давно приказал своим людям стрелять по нам.

— Мы его нашли лишь сегодня, — сказал Хесуту, — он был ранен, попытался убежать, и умер в лесочке к северу от деревни, а несколько молодых людей пошли туда сегодня утром на охоту — там всегда очень много дичи.

Я хотел спросить, зачем ему такая большая куча веток, но решил, что, возможно, не хочу знать ответ на этот вопрос.

Подарки были весьма интересными. Во первых, понятно, фигурировало какое-то количество золота — мивоки его обменивают на другие товары, кстати, они его не считают таким уж драгоценным, просто красивый металл для украшений. Но вот второй подарок был намного более интересен.

Второй подарок представлял из себя нечто, что мивокам когда-то подарили испанцы, не зная, что у большинства мивоков нет сельского хозяйства. А именно, кувшинчик с пшеницей. Которая каким-то чудом не испортилась.

После этого, с помощью Сары, я предложил мивокам послать к нам некоторое количество молодых людей для обучения, добавив, что и мы можем много чему научиться от них. Он сказал, что нужно это обсудить со старейшинами; впрочем, выделить он нам мог лишь мальчиков — девочки, как он сказал, обещаны в браке с самого раннего детства, и потому им не нужно учиться у иноземцев, кроме, конечно, тех, у кого жених умер или погиб. На что я ему сказал, что неплохо бы, чтобы были и те, и другие. Хесуту на это ответил, что подумает над этим вопросом, так что стало понятно, что совет старейшин большого значения не имеет — и что, скорее всего, дети мивоков будут учиться у нас.

Мы опять вошли в Золотые ворота. Погода была замечательная, и я решил остаться на палубе. Как это бывает в Сан-Франциско, вдруг из ниоткуда возник и спустился на нас туман. Радары на "Астрахани" были включены, и мы пошли дальше, резко сбавив ход. Я вдруг почувствовал, что ко мне прижались грудью, как бы от страха. Я не сомневался, кто это был — этой грудью ко мне прижимались уже не раз, и не могу сказать, чтобы это было неприятное ощущение, но я всё-таки был без пяти минут женат. И как только мы вышли из тумана, попробовал от прижавшейся от меня девушки, скажем так, несколько дистанцироваться... Но Сара (понятно, что это была она) прижалась ко мне ещё сильнее. Я хотел гаркнуть на неё, но тут увидел её глаза — в них отчётливо читался неподдельный ужас.

Я, поелику возможно было в данной ситуации, повернул голову.

Прямо по курсу колыхался огромный сгусток мглы.

Я успел вспомнить, что было в последний раз, когда мы попали в такую мглу. Но команда "Астрахани" оказалась на высоте.

К счастью, мы шли довольно медленно, и потому оставалось некое пространство для манёвра. "Астрахань" резко заложила право руля, и успела повернуть так, что наш борт прошёл в двух-трёх метрах от тьмы, но её даже не зацепил.

"Астрахань" начала закладывать вираж — подальше от мглы, похоже, на случай, если она начнёт двигаться в нашу сторону. Но она ни с того ни с сего рассосалась, и водная гладь Русского залива отразила синеву почти безоблачного неба. Только там, над "Золотыми воротами", всё ещё висела пелена тумана.

А на том месте, где только что была тьма, покачивался, как мы и ожидали, корабль — небольшой, всего лишь метров тридцать в длину. На корме его развевался красный флаг, а на борту горели буквы "Константин Паустовский".

Я побежал к мостику, где, как оказалось, Лёня уже отдал приказ спускать шлюпку.

— Пойдём вместе — ты, я и пара матросов, — сказал он.

В шлюпке Лёня сказал:

— Ходил я на нём, ещё ребёнком, по южному берегу Крыма. Такое впечатление, что он из того времени — конец семидесятых или начало восьмидесятых.

И через несколько минут мы уже вступили на борт "Паустовского". На нас испуганно таращились глаза в основном молодых людей.

— Граждане, бояться нечего, — улыбнулся им Лёня. — Всё нормально.

Похоже, это возымело обратный эффект — послышался женский визг, потом кто-то сказал:

— Товарищ, мы не хотели!

— Что не хотели? — удивился Лёня.

— Нарушать границу!

Мы с Лёней расхохотались — похоже, те подумали, что мы пограничники, а они каким-то образом приблизились к морской границе СССР.

— Да ни в чём вы не виноваты — сказал он громко. — Нам просто нужно переговорить с капитаном.

И мы прошли на мостик.

— Капитан Антонов, — представился Лёня. — А это... эээ... товарищ Алексеев.

Сначала я рассмеялся, подумав, что "товарищ" было одним из худших ругательств для эмигрантов. Потом, увидев, как побледнел капитан, я понял, что он меня принял за гебиста.

— Капитан Ле... Лелюшенко, — с запинкой сказал тот. — А в чём мы виноваты?

— Да ни в чём. — сказал я. — По крайней мере, нам такие факты неизвестны.

Шутка оказалась неудачной — Лелюшенко побледнел ещё сильнее.

— Да не бойтесь вы, — сказал Лёня. — Мы не из органов, таких здесь просто пока ещё нет.

— Здесь?

— А вот это и есть самый основной вопрос. Вы не заметили, как изменился пейзаж?

— Товарищ капитан, — сказал тот. — На нас налетела какая-то тьма, а потом мы оказались в совершенно незнакомых местах. А тут ещё военно-морской корабль. — и вдруг его глаза стали и вовсе квадратными. — А это Андреевский флаг у вас на корме?

— Он, родимый, — бодро ответил Лёня. — Только ничего вы не нарушили, не бойтесь. А вот попали вы изрядно. Мы сейчас в Русском заливе.

— В Русском заливе??

— Тот, который в наше время именовался Сан-Францисским. А теперь тут Русская Америка.

— Теперь?

— Да, теперь. Год у нас здесь тысяча пятьсот девяносто девятый. Добро пожаловать в прошлое!

Лелюшенко было засмеялся, увидел, что мы серьёзны, огляделся по сторонам и вдруг сказал:

— Вы знаете, точно, я видел в своё время альбом, "Самые красивые порты мира", и там был Сан Франциско. По-моему, это было вон там, — и он показал на Форт-Россовский берег.

— Верно, — сказал я. — Ну что ж, добро пожаловать к нашему очагу. Меня, кстати, Алексей зовут.

— Меня Пётр Иванович. Можно Петя.

Лёня вмешался:

— А меня Лёня. Петя, слушай сюда. Я тебе оставлю тут Лёху, и мичмана сейчас пришлю — вы следуйте за нами, если что, мичман эти места уже знает, подскажет, что не так. И не бойся, всё будет хорошо. Лёх, хорошо?

— Ага, — сказал я. Лёня вышел.

— А что у вас здесь за пассажиры?

— Мы прогулочный пароход, ходим вдоль Южного берега Крыма. Когда просто туристов возим, когда, как вот сейчас, по заказу. Сейчас у нас здесь группа ребят с БАМа, студенты-отличники из Москвы, Питера и Ростова, и передовики сельского хозяйства. Сто восемьдесят семь человек всего. Плюс я и двое матросов.

Да, подумал я, население наше только что более чем утроилось.

— Петь, я пойду, попробую поговорить с народом.

— Дай я им скажу по громкой связи.

И сказал в микрофон:

— Граждане, сейчас к вам выйдет товарищ Алексеев и обрисует ситуацию. Она под контролем, бояться нечего.

Я вышел с мостика. Никто не визжал, но почти все смотрели на меня с испугом. И тут кто-то вдруг сказал:

— Леонида Семёныча нету!

— Кого?

— Нашего парторга!

— Да, и нашего начальника группы нет! Алевтины Виссарионовны!

— Товарищ, что происходит?

Тут, к счастью, подошла шлюпка, и из неё вышел мичман Саша Орлов и матрос Валя Андреенко. Валя обладал весьма миролюбивым характером, но размером больше напоминал шкаф; из всех русских американцев, только Миша Неделин был больше его по размерам. Я оценил Лёнину идею — намного проще было говорить с пассажирами, когда рядом с тобой стоит такой вот Валя.

Я выдержал паузу и сказал:

— Дамы и господа, добро пожаловать в Русскую Америку!

Кто-то крикнул:

— Товарищ, что за шутки?

— Я не шучу. Мы в Русском заливе, известном в наше время — точнее, в том времени, откуда мы пришли, как Сан-Францисский залив. А год сейчас тысяча пятьсот девяносто девятый.

Опять крик из зала:

— Какая Русская Америка? Мы в Крым приехали, слышите, в Крым!

— Увы, — сказал я, — мы тоже сюда не стремились. Так получилось. Если кто не верит, посмотрите на эти пейзажи.

Одна девочка вдруг закричала:

— Точно, это он. Мы же учили про Калифорнию на уроках американоведения в Инязе. А где сам город?

— Как где? Нет ещё. Предстоит построить.

Всю оставшуюся дорогу мне пришлось отвечать на всё новые вопросы. Кто-то реагировал агрессивно, но в основном народ просто испугался. В конце концов, мы прибыли в бухту Алексеева. Возник вопрос с размещением народа — "Константин Паустовский" не был предназначен для жизни, там были только скамейки у иллюминаторов. А на "Форт-Россе" хватало места ещё максимум на сто пятьдесят человек. Пассажиров же "Паустовского" было всего сто восемьдесят, девять человек — как потом оказалось, партийные и прочие "смотрящие", в прошлое не попали.

Ситуацию спасли ребята с БАМа — двадцать парней и девятнадцать девушек. Они посовещались между собой, и один из них подошёл к нам с Володей и сказал:

— Товарищи, у вас есть палатки? А то нам не привыкать — поселимся в них.

То же говорили и передовики сельского хозяйства, но там было тридцать девушек и женщин, мужиков было всего десять человек.

Подумав, мы сошлись на таком варианте. Уже был закончен зал собраний, туда мы поместили шестнадцать раскладушек с "Победы", и БАМовцы-мужчины, кроме четырёх "семейных", переехали туда. Мы уже построили "удобства", а вот мыться им придётся на "Форт-Россе" — впрочем, там есть "общественные" души у небольшого спортзала. То же и с обедами.

Ну и, конечно, им мы обещали построить жильё в первую очередь.

— Слышали мы такое уже, — проворчал один, и, впрочем, улыбнулся.

Немногих семейных (четыре пары с БАМа, три из колхозов, пять студенческих) мы поместили в каюты на двоих, а часть других кают — те, что побольше — уплотнили дополнительными раскладушками. Так что все влезли.

Оказалось, что у нас, в дополнение к БАМовцам и колхозникам, было двадцать шесть студентов-инженеров (все мальчики), несколько математиков, физиков, химиков (тоже почти все мальчики), а вот по языкам, истории, психологии, а также медицине были практически одни лишь девочки.

Вечер прошёл за экипировкой (практически все были одеты по летнему, и пришлось подбирать им форму из американских запасов, благо её было много), и после ужина сказали:

— Завтра обсудим, кто как может быть полезен. А сегодня всем спать!

8. Мы наш, мы новый мир построим...

Итак, теперь у нас количество женщин и количество мужчин практически сравнялось. А ещё были восемь девушек-мивоков, которых лечили наши девушки-врачи.

Три из них были замужем — теперь уже вдовами — и, по правилам мивоков, год не могли даже говорить с другими мужчинами. Впрочем, взгляды, которые две из них бросали на некоторых из проходящих мужчин, показывали, что, похоже, традиция может быть забыта. Но даже без них у нас был даже небольшой перевес женщин.

Все они, да и двое из троих детей (третий, мальчик, был слишком мал), учили русский язык на экспресс-курсах, организованных девочками-языковедами. Заодно две из них, пользуясь случаем, составляли грамматику и словарь мивокского языка.

Впрочем, и у врачей было пополнение — одиннадцать девочек и трое мальчиков. Две из девочек и один из мальчиков учились на стоматологов, что не могло не радовать; матушка Ольга призналась мне, что она с ужасом думала, что делать, если у кого-нибудь придётся сверлить зубы; бормашина на "Форт-Россе" была, равно как и необходимые материалы, а вот обращаться с ней никто толком не умел. Ещё одна бормашина, более примитивная, нашлась на "Победе".

Кстати, ей решили оставить это наименование — а другие два американских корабля решили переименовать в "Мивок" (десантный) и "Колибри" (танкер).

БАМовцы вдруг объявили, что мы всё строим неправильно. Тогда Володя и позвал двоих из них, которые, похоже, были "душой общества" — Саню Телегина и Валеру Ивлева — и рассказал им про планы строительства форта в Форт-Россе. Они не только сумели скорректировать эти планы, с помощью двух студентов-архитекторов, а также троих строительных инженеров, но и решили, не откладывая дел в долгий ящик, начать строительство форта, ведь трактора, экскаватор и бульдозер имелись, равно как и бетономешалка, и кучу другого инвентаря. В огромном квадрате валов

Тем временем, студенты-геологи уже начали изучать найденные у Лёхи Иванова книги про Калифорнию и про полезные ископаемые в Америке, а передовики сельского хозяйства, и единственный студент-агроном, начали работать над посевами. Тут, конечно, имели место некие трения с Мэри, которая до сего момента была нашим сельскохозяйственным экспертом, но все друг друга довольно скоро зауважали. Конечно, катастрофически не хватало семян, а крупного рогатого скота и вовсе не было, что весьма огорчило наших знатных доярок, но, тем не менее, рядом со стройкой на Форт-Россовском полуострове появились поля. Плуг, борону, серпы наши инженеры сделали на станках на "Мивоке" и "Победе". А колючая проволока, которой было достаточно много на наших "американских" кораблях, позволила защитить поля от оленей и прочих "посетителей".

Мужчины же, которым было относительно нечего делать, поняв, что бухла у нас почти нет, а если и есть, то только по торжественным случаям и в малом количестве, сначала начали скандалить. Но после разговора с парочкой-троечкой из Володиных и Лёниных ребят, права качать перестали. И, как ни странно, все поголовно приняли предложение пойти в команду к Джону, который, с помощью Лёни и его ребят, ремонтировал и переоборудовал "Руно".

Конечно, большинство пассажиров "Паустовского" выросли атеистами, но, как ни странно, почти все, кто был некрещён, ходили теперь на курсы катехизации к отцу Николаю. Как мне сказал один студент, "кто знает, может, и правда Бог есть, а тогда лучше уж быть крещёным..."

И когда первого августа в новопостроенной, но ещё не отделанной церкви венчались Джон и Мэри, то пришли все, кто не был в тот момент на дежурстве. Меня Джон попросил быть его свидетелем, а Мэри пригласила Лену. Сеньор Альтамирано (мы с ним, впрочем, давно уже перешли на "дон Алесео" и "дон Хуан") вспорол какой-то шов своего камзола и подарил молодым два кольца из слоновой кости. Через неделю венчались уже мы с Лизой, и дон Хуан на этот раз одарил нас огромным тёмно-зелёным изумрудом и необыкновенной красоты золотой фигуркой явно индейской работы; где он её прятал, было непонятно. Когда я ему сказал, что этот подарок слишком дорог, он сказал:

— Дон Алесео, это пустяки. И то, и другое получено от индейцев Новой Гранады — а четверть всего, что они приносят, принадлежит администрации, к коей относится и мой отец, герцог Альтамирано. Обычно золото отдают на переплавку, но мой отец знает, как я ценю искусство индейцев, и отдаёт мне наиболее интересные вещи. У меня дома в Картахене огромная коллекция, надеюсь вам её когда-нибудь показать.

Тут я понял, что это ещё и намёк на то, что в гостях ему хорошо, а дома лучше.

— Дон Хуан, мы надеемся уйти в плаванье в скором времени, и тогда мы вас доставим в один из портов на тихоокеанском побережье колоний Его Католического Величества.

— Тогда, если вас не затруднит, в Санта Лусию — там основная база торговли с Манилой, а мне всё ещё нужно добраться именно туда.

Когда я попросил его показать мне эту Санта Лусию на карте, я понял, что это было то самое Акапулько, в котором я успел побывать с родителями, когда мне было лет восемь.

— Хорошо, дон Хуан, мы вас туда доставим.

Нам с Лизой, как новобрачным, выделили свободную неделю, но после второго дня, мы с ней решили всё-таки вернуться к своим обязанностям, пусть не в полной мере. Вечером десятого августа, мы с Володей обсудили ситуацию.

— Думаю, нам неплохо бы пойти на юг не позже начала ноября — потом резко ухудшится погода, а нам неплохо бы попасть к мысу Горн летом, то есть нашей зимой. А до того, конечно, зайти в Санту Лусию и пару других портов, а Галапагосские острова неплохо бы застолбить за Россией. И ещё. До Санкт-Петербурга, точнее, до того места, где он был в нашей истории, шестнадцать тысяч морских миль. А горючего нам хватит не более, чем на дорогу туда. Причём без "Мивока".

— Интересно. А можно ли погрузить хотя бы часть "Уток" на "Победу"?

— Можно, там вроде есть рампа, по которой они могли бы въезжать и съезжать. А вот танк, увы, не получится.

— Ну что ж, тогда не знаю. Купим, может, у испанцев галлеон-другой и вооружим их соответственно... Другое в голову не приходит. Только таким образом ни зерна туда, ни людей сюда особо не доставишь. В крайнем случае, завяжем сейчас отношения с испанцами — и одновременно попробуем найти нефть и построить хоть примитивный, но нефтезавод.

9. Форт-Росс не сразу строился...

Конечно, с ростом населения появились проблемы, которых раньше не было. Когда нас было мало, у нас царил своего рода коммунизм — "каждому по потребностям, от каждого по способностям". Понятно было, что ситуация временная, что рано или поздно придётся придумывать экономическую модель.

А вот теперь началось некоторое брожение. Нам, конечно, повезло, что на "Паустовском" перенеслись не все — по рассказам, некоторые товарищи от партии и комсомола были сволочами, и нам повезло, что именно они остались в будущем. БАМовцы и почти все студенты оказались хорошими ребятами; только четверо студентов — историков и экономистов, похоже, из "мажоров" — требовали всё больше и не хотели ничего делать. Почти все колхозницы — за исключением двух — тоже влились в коллектив; впрочем, многие из них требовали коров — мол, передовицы-доярки, но эту проблему мы собирались решать. А вот среди мужиков-колхозников из десяти "отказниками" оказалось четверо.

Итак, у нас был первый кризис. Провели тайное голосование, пока по группам, и Совет расширили за счёт победителей — двух БАМовцев "двух различных полов", четырёх студентов и шесть студенток, три колхозницы и одного колхозника. И на первом же заседании порешили, что те, кто не работают, дебоширят, либо совершат кражи и другие преступления, могут быть вышвырнуты из колонии; а за изнасилования и убийства наказание могло быть даже хуже, вплоть до смертной казни. Как ни странно, сработало, когда это решение было объявлено, а нарушителям негласно было объявлено, что это может коснуться их, то продолжал упорствовать лишь один "мажор". После того же, как было объявлено, что ему придётся покинуть Форт-Росс, он заверещал, встал на колени и обещал исправиться. После совещания Совета, ему решили дать испытательный срок в три месяца — с перспективой быть изгнанным при любом нарушении.

И наконец-то официально создали "управления" — потенциальные министерства. Первое и самое основное — Общественного порядка и обороны. Начальником Миша Неделин сразу предложил Рината Аксараева, против был ровно один голос — Рината. Впрочем, он не остался в долгу и предложил Мишу своим заместителем, с аналогичным результатом. А заместителем по флоту сделали Лёню Антонова. Так как у нас было немалое количество винтовок М-1 и боеприпасов к ним, всех русских американцев от четырнадцати лет было решено обучить стрельбе из этого оружия и уходу за ним, а также азам пехотного боя. Кроме того, в обязательное военное образование включили общую физическую подготовку, введение в другие имеющиеся виды оружия, метание гранат. Также решили готовить пулемётчиков и артиллеристов. Проблема была с плаваньем — вода в заливе почти весь год слишком холодная, но как раз сейчас, в августе, купаться местами было можно.

Также управление Особого порядка организовало охотничьи команды для пополнения запасов мяса. Впрочем, пока она стреляла мало, но постепенно обходила весь район на предмет наличия дичи, заодно и нанося разные интересные моменты на карту.

А Джона попросили возглавить группу по парусным кораблям. Впрочем, она уже де факто существовала; ребята уже успели очистить "Руно" от ракушек, заменить пробитые доски, и покрыть его специальной краской, также оказавшейся на "Победе". Следующим пунктом программы был спуск "Руна" на воду и переоснастка его на косые паруса, а также обучение команды.

Вторым было создано Управление Внешних Сношений и Торговли. Главой её зачем-то сделали меня (как я ни пытался отказаться), а моими заместителями, по моей просьбе, Сару и двух филологинь: Машу Краснову, ту самую, которая составляла словарь языка мивоков, и Инну Родригес, дочь беженца из Испании, которая великолепно говорила по испански и очень неплохо по английски (хоть и с сильным британским акцентом, который ей привили в инязе и, услышав который, мне с большим трудом удавалось не расхохотаться, хоть всё было правильно; но она звучала прямо как Маргарет Тэтчер...) Если честно, то заместителем я, конечно, хотел видеть Мэри, но она наотрез отказалась.

Управление здравоохранения; тут, понятно, главой стала матушка Ольга, а замглавы — Рената и моя Лиза.

Строительное управление, начальницей выбрали Алину Тудегееву, замначальника Андрея Мельника. Впрочем, эта бригада уже весьма ударно трудилась. Именно им передали "отказников" для дальнейшего образования. И они уже закончили квадрат стен, а бензопилы визжали и дальше — следующими зданиями были больница, школа, общий зал и церковь. Ребята-электрики уже протянули провода к этим зданиям и строили гидроэлектростанции в местах схода двух речек с холмов; два комплекта турбин и генераторов были найдены на "Победе". Проблема была с канализацией и водоснабжением — ведь труб на кораблях не было. Решили устроить что-то типа Римской "Клоаки Максимы" из керамических труб, которые получали из великолепной глины, найденной в некоторых местах полуострова. Работа кипела.

Смежное с ним инженерное управление возглавили строительный инженер Саша Бакалаки, инженер-электрик Лёва Школьник, и механический инженер Женя Толстых.

Сельскохозяйственное управление. Мэри и здесь отказалась от должности начальницы, согласившись остаться консультанткой. Вместо неё, главой управления стала Галя Нечипоренко, замначальника Иван Рыбкин. Как сказала Галя, "ну, здесь такой климат, что всё растёт, а с вредителями проблем ещё не было" — уже на подходе был первый урожай, но в морозилках на "Победе" еды хватало ещё всего на три-четыре месяца. Так что выросшую пшеницу, кукурузу и овощи почти все решили пустить на семена для нового урожая (понятно, что для картошки это были клубни). Некоторые из холодильников решили монтировать в Форт-Россе, как только начнут работать гидроэлектростанции; дизельные генераторы решили оставить лишь для особых случаев. Для овец, кур и свиней уже были загоны, свинарники и курятники, обнесённые колючей проволокой против местной фауны (и с дежурством сторожей).

Управление образования, под начальством отца Михаила (как он ни упирался) и пары-тройки студенток. Школа для наших детей пополнилась четырьмя мальчиками и двумя девочками из деревней мивоков. Впрочем, пока они учили русский язык. А нашим детям устроили классы математики, естествознания, обществоведения, закона Божия, а также, конечно, труда. Вот с историей произошла незадача — не было понятно, какую историю преподавать, если её пока и не было. Решили ограничиться временем до конца шестнадцатого века с особенным упором на современные нам европейские нации и Америку, но также преподавали историю Азии и Африки. Учебные пособия писали трое студентов-историков, но визировать их должны были Володя и я. Меня, кстати, назначили ещё и заместителем по информации, как будто у меня не было дел в управлении внешних сношений. А ещё грозились заставить меня читать курс по информационным технологиям, но, к счастью, компьютеров не хватало, так что это было лишь потенциальной проблемой.

Работа кипела, но под эгидой "делу время, потехе час". Каждые выходные были праздники — венчались то одни, то другие из новоприбывших, а креститься успели уже все из тех, кто не был ранее крещён, даже те, кто был еврейского, мусульманского или даже буддистского происхождения. Согласно тому, что рассказывала Лиза, к ним постоянно ходили девушки для проверки на беременность, и в следующем году количество детей у нас должно было вырасти в несколько раз. Совет уже решил, что о детях будет заботиться вся колония. Впрочем, у нас с Лизой пока не получалось, что её, да и меня, расстраивало. Но мы, скажем так, делали всё, чтобы это произошло.

Я же вместе с Лёхой Ивановым и некоторыми из студентов занимался информацией — сначала мы сделали каталог всего, что Лёха нахомячил, потом начали печатать самое важное. Увы, у нас было маловато чернил, так что решение печатать ту или иную книгу принималось в консультации с Советом. Впрочем, я и далее учил язык мивоков, вместе с девочками-филологинями, и именно мне приходилось постоянно навещать обе деревни наших соседей. Потихонечку и они согласились принять подданство России, хотя в чём это выражалось для них, было непонятно. Но одно было решено — мы имели право строить наши поселения, пользоваться лесами, водой и всем остальным, кроме охотничьих угодий, которые, по договорённости, принадлежали только им (леса рядом с обеими деревьями); за это мы обязались их защищать от любых поползновений. Для этого на вершине холма у Золотых ворот был устроен наблюдательный пост, такой же, как и на Горе Колибри, только на этот раз укреплённый. Конечно, проблемы могли быть в случае тумана — но тогда и корабли вряд ли решатся на дальнейшее продвижение.

Кроме того, мы договорились, что все их дети будут учиться в наших школах со следующего года.

Управление Общественного порядка планировало создать опорные пункты вокруг Форт-Росса, вроде тех, которые уже имелись у Золотых ворот и на Русском острове. Ещё один подобный пункт организовали в Бухте Елизаветы, где с помощью понтонов три стоявших там корабля были соединены с берегом. Впрочем, и для них планировалось как можно скорее построить причалы у Форт-Росса, равно как и верфь для ремонта и в перспективе строительства кораблей.

Тем временем, вооружённые шлюпки обследовали весь залив. Я и не знал, насколько он был огромен — самая северная его часть была местом впадения рек, известных в моё время как Сакраменто и Сан-Хоакин, впрочем, названные Васей Измайловым, который командовал шлюпкой и который бредил греческой мифологией, Стикс и Ахерон. После некоторых дебатов, решили, что раз уж назвал, пусть так и будет. То здесь, то там ребята наносили на карту всё новые индейские деревни, после чего мы с Сарой или Машей наведовались туда. Впрочем, кроме мивоков, там оказались и другие индейцы, племени охлоне; впрочем, почти всегда находился кто-либо, кто говорил на языке мивоков. А новость о том, что мы лечим и защищаем мивоков, уже успела разнестись по всей округе, и мы пока что сумели договориться с каждым племенем — они признавали российское подданство, что бы это ни означало для них, а мы их лечили и обязались защищать от внешнего врага. Более того, каждая деревня послала по нескольку детей к нам учиться, так что у нас вскоре было уже около сорока детей из разных племён.

В общем, жизнь кипела, и Форт-Росс успешно вырастал из ничего. И никаких новых сюрпризов мы не получили, пока в начале сентября вдруг не пришло сообщение с наблюдательного поста у Ворот:

— Мгла у Ливанеловы.

10. Мелочь, а приятно.

"Астрахань", стоявшая на пирсе у Форт-Росса ("Руно" только что впервые вышла патрулировать залив) немедленно прошла через пролив и, когда мгла рассеялась, увидела там два корабля — один под известным уже американским флагом с сорока восемью звёздами, один под британским флагом — не тем английским, который мы видели на "Руне", а Union Jack, современный нам английский флаг, комбинацию флагов Англии, Шотландии и Ирландии (не современного нам ирландского флага, а красного Андреевского креста на белом фоне — флага "английской" Ирландии).

Корабль под британским флагом назывался St. Helena — "Святая Елена". Первое, что мы увидели, когда взошли на него — стопки рекламных брошюр.

"Святая Елена" оказался интересным кораблём — именно с его помощью совершался завоз на остров Святой Елены и острова Тристан-да-Кунья, из базы в Кейптауне.

Ни на одном из этих островов не было аэропортов, поэтому Св. Елена была практически единственной связью этих островов с миром. Она везла почту, грузы, а также везла пассажиров — жителей этих островов и туристов; для удобства последних он был одновременно и круизным кораблём, с каютами на сто шестьдесят пять пассажиров.

А ещё он заходил то на Канары, то в Уоллфиш Бэй в Намибии — как для торговли, так и для более длительных круизов.

В трюмах корабля были пшеница, кукуруза и ячмень в большом количестве. Кроме того, на корабле находились несколько десятков контейнеров, а также (для нас наименее интересные) ящики с почтой. Впрочем, придётся и их просмотреть — вдруг там найдётся что-либо ценное для нас.

А вот круизная часть палубы была очень мила — бассейн с шезлонгами, бар около них, заставленный бутылками (и множество ящиков с бутылками в кладовке), пивные краны (потом мы нашли кучу бочек с пивом в трюме); а под крышей — сауна, тренажёрный зал, театр, и неплохо оборудованный врачебный кабинет. Там же была и библиотека, впрочем, большинство книг являлись беллетристикой на английском языке; но там же были и путеводители, в основном по всем местам, куда "Св. Елена" заходила, и даже кое-какая специальная литература.

В капитанской каюте мы нашли не только пару коробок с кубинскими сигарами — впрочем, намного больше их оказалось в бывшем магазине беспошлинной торговли — но и неплохой набор карт, особенно этих самых островов. А ещё там же мы нашли манифест корабля — с описанием грузов. И вот здесь значились наименования, от которых я пришёл в восторг.

Была, например, оргтехника для переоборудования как администрации островов, так и местных школ, и даже местного центра занятости и переобучении. Тут были, судя по описанию, и около трехсот компьютеров (в большинстве своём ноутбуки, некоторые — башни с мониторами), и несколько десятков принтеров (чернильных и лазерных), и огромное количество бумаги и запасных картриджей, и множество других вещей. Не отсутствовали и кое-какие запчасти.

Были одежда, обувь, кухонная утварь, ножи, ножницы и другие металлические изделия, генераторы, бытовая электроника... А ещё там были несколько грузовиков и тракторов, и запчасти к ним, да и куча другой всячины. Похоже, жёсткой экономии пришёл конец.

А вот американский корабль — USS Fomalhaut — оказался плавучим складом боеприпасов и вооружения — как стрелкового, так и артиллерийского, и корабельного. Там же мы нашли и несколько "виллисов", и грузовики марки "студебеккер". Впрочем, и там, и там нам пришлось ограничиться беглым осмотром — кто знает, что за сокровища были скрыты в дебрях...

Вечером собрался Совет.

— Ну что, какие будут предложения? — спросил Володя после того, как он и Лёня Антонов описали то, что мы нашли на кораблях.

Я поднял руку.

— А вот почему бы нам не наведаться к нашим соседям в Санта Лусию? Можем пойти на "Святой Елене", предварительно вооружив её парой пушек и пулемётов. Отвезём им их гранда, а заодно можно у них будет закупить, например, скот, лошадей, да и семена какие-нибудь. Ну и предложим им дружбу и торговлю. Тем более, что в бумагах, снятых нами с "Выдры", есть кое-какие интересные моменты.

— Мысль дельная, — сказал Володя. — Мне во всяком случае, нравится. Сначала, впрочем, надо будет разгрузить его, и сколотить команду; впрочем, насколько я знаю такие сухогрузы, много ему не понадобится — нам же не нужны аниматоры и уборщики кают. Кто за?

Сначала руки подняли человек десять, потом, впрочем, потихоньку начали поднимать руки и другие члены совета. Почти все.

— Кто против?

Не поднялось ни одной руки.

— Ну что ж, принято, — сказал Володя.

Потом были длительные дебаты по переименованию кораблей.

"St. Helena" так и осталась, согласно моему предложению, "Святой Еленой" — что, кстати, понравилось нашей Лене Романенко, Володиной жене, а "Fomalhaut" торжественно был переименован в "Золотые ворота", хотя я и предлагал оставить его "Фомальгаутом". И началась подготвка к вояжу. Командовать парадом, после некоторого размышления, Володя поручил мне — чего мне совсем не хотелось делать, но что ж поделаешь. "Золотые ворота" попросили окрестить Мэри (она была очень польщена), а "Святую Елену", понятно, крестить довелось Лене.

Мои обязанности по департаменту информации я передал Лёхе Иванову и паре студентов-математиков — Саше Илмаринену и Вове Светикову. Лёху же я попросил начать работу над компьютерным курсом — теперь моя отмазка о том, что компьютеров мало и их надо беречь как зеницу ока, отпала. Впрочем, я всё равно взял с собой компьютер, а также диск с полной копией Лёхиного собрания; по моему распоряжению, самые ценные книги не только печатали, но и перегоняли на DVD, в надежде хоть как-то сохранить их для будущих поколений.

Тем временем, команду мы набирали из того, что было. Вообще-то "Святой Елене" много было не нужно — команда в двенадцать человек считалась вполне достаточной, но мы решили взять двадцать пять, включая группу "морской пехоты", плюс меня в качестве начальника и Лизы как доктора. Как ни странно, Кирилл Поросюк, тот самый мажор, у которого всё ещё не кончился испытательный срок, напросился идти с нами, согласившись даже на работу в составе экипажа. И после тренировок оказалось, что работу он делал если и без особого рвения, то всё равно удовлетворительно. Впрочем, я распорядился не ставить его на разгрузку, мало ли что...

Зерно было перегружено в уже построенные специальные хранилища — впрочем, сельскохозяйственное управление сразу взяло его в оборот. Почту передали для сортировки нескольким студентам — им было поручено отбирать всё ценное (в основном из посылок), но и книги, журналы — всё, что может хоть как-то помочь. А прочую почту решили пока не уничтожать — место для неё было, а потом решим, что в музей, что на вторсырьё...

А для контейнеров сделали пока специальное место, огороженное колючей проволокой — мы, конечно, всем доверяем, но, как говорил (или будет говорить) некто Рональд Рейган, doveryay, no proveryay. Для самых ценных вещей ребята построили каменный погреб в форте — пока там только золото, серебро и драгоценности, всё остальное может испортиться. Впрочем, и серебро может потемнеть, очень уж там влажно — так что прорабатывается вопрос установки там одного из кондиционеров, которые нашли в одном из контейнеров; проблема, как обычно, в том, как его установить и при этом не сделать непредвиденную лазейку для потенциальных воров. Впрочем, их уже начали сортировать, в порядке приоритетов. Одновременно, на палубе "Святой Елены" устроили несколько загонов — для скота и лошадей.

И, наконец, через две недели мы были готовы к отплытию.

11. А вот теперь, похоже, точно всё.

Завтра, наконец, отплываем в Санта-Лусию. А сегодня я в последний раз вышел с группой на моторке. Мы ходили в Алакани, деревню мивоков, находившуюся в Северо-Восточном рукаве Русского залива, и с нами были три девушки-врачихи.

Несколько больных они посмотрели, выдали им лекарства и отпустили, а вот одну девушку пришлось взять обратно для стационарного лечения — у неё была сломана нога. Гипс ей наложили ещё там, но решили, что вряд ли о ней будут правильно заботиться — она уже год жила вдовою, и так как у неё не было детей, то её никто не брал замуж. Она, впрочем, сначала испугалась, когда лодка полетела обратно, потом ей это начало страшно нравиться, а ещё ей, похоже, понравился я. И самое смешное, что меня от её поползновений (томные взгляды, "нечаянное" оголение действительно красивой груди, "случайные" прикосновения) защищала Сара, усевшаяся между нами и посылавшая ей то и дело злые взгляды.

Мы уже подходили к основной части залива, когда вдруг увидели такой же сгусток мглы, какой мы видели уже не раз. Хови ("горлица" — так звали девушку) вдруг завизжала, и Сара начала ей втолковывать, что бояться нечего. Интересно, что язык в Алакани довольно сильно отличался от языка мивоков района Золотых ворот, так что понимала её Хови не сразу.

И вот мгла рассеялась — причём не так, как раньше, а стала на секунду серебряной, потом ушла ярким лучом в небо.

— Похоже, она с нами прощается, — сказал Витя Степанов, командир лодки.

А там, где она была, мы увидели два корабля — один огромный, другой немного поменьше. Первый был под советским военно-морским флагом, и на борту его виднелись буквы "Владимир Колечицкий". В полукилометре от него мы увидели самый настоящий пароход под Андреевским флагом, с тремя трубами и тремя мачтами — похоже, парусно-винтовой, судя по надписи на борту, под названием "Москва".

— Ни фига себе, — сказал Витя. — Что делать-то будем, Лёх?

— Свяжись по радио с нашими, и пойдём сначала к танкеру.

По радио нам ответили, что "Астрахань" идёт в нашу сторону. Сами же мы пристали к танкеру, и я поднялся на борт.

В меня сразу же наставили несколько стволов. Ко мне подошёл лейтенант и сказал:

— Кто такой?

— Алексей Алексеев, Русская Америка.

— Какая такая Америка??

Тут я не выдержал:

— А что, не видишь?

— А что я должен видеть?

— Ты где был только что?

— Не твоё дело.

— Даже если так, то место, где ты был, выглядело примерно так, как сейчас, или немного по другому?

Тот вдруг резко поменял тон.

— И правда, мы только что стояли на рейде Петропавловска, и тут какая-то тьма, а теперь мы здесь. Где?

— Если тебе так интересно, это Сан-Францисский залив. Точнее, теперь уже Русский залив.

— Ну ни фига себе... — бесцветным тоном сказал тот. — А где Сан-Франциско?

— А нет его. Вместо него Форт-Росс.

— Слушай, сходи к капитану и расскажи ему всё то же самое, что ты только что рассказал мне.

Капитан, услышав мой рассказ, посмотрел на меня и сказал:

— Парень, а ты не врёшь?

— Да сами посмотрите. Вы когда-нибудь всё это видели?

— Ну и где ваш Форт-Росс?

— Следуйте за нами. Только сначала мне надо будет подойти к "Москве", похоже, они тоже сюда попали так же, как и вы.

— Да, я уже обалдел — какой-то раритет, с трубами и, блин, мачтами, рядом со мной. Ладно, парень, сходи к этой "Москве", а потом доставишь меня к своему начальству.

— Договорились.

Тем временем, на горизонте показалась "Астрахань".

— Это ещё кто?

— "Астрахань", наш патрульный корабль.

— А что он такой странный?

— Помладше вашего будет. — И я взял переносную рацию.

— Лосось слушает. (Я, как дурак, рассказал всем, как меня обозвал Хесуту, и получил в награду позывной "Лосось")

— Что за корабль?

— "Владимир Колечицкий".

— Это танкер? Здорово. Скажи капитану, пусть следует за нами.

Я слез вниз по трапу, мы отвязали лодку и пошли к "Москве". Там наш приём был намного радушнее. Нас встретил капитан корабля лично.

— Лейтенант Алексеев.

— Капитан Неверов. Скажите, это не залив Сан-Франциско?

— Он самый.

— Интересно, а где все города?

— Залив-то тот самый, только в 1599 году. А города уже строятся — только русские.

— То есть мы в российских водах.

— Да.

— Мы шли из Владивостока, краснопузые вот-вот должны были туда войти.

— А куда?

— В Шанхай.

— А кто у вас на борту?

— В основном женщины, дети, и раненые. Ещё есть несколько крестьянских семей, там красные убили несколько человек, так остальные решили уйти во Владивосток.

— А много раненых?

— Около двухсот пятидесяти моряков, примерно сотня солдат. Примерно столько же женщин — жён и вдов. Может, семьдесят-восемьдесят детей. Тяжелораненых нет, их перевозили другие.

— Капитан, поднимите нашу шлюпку и следуйте за этим кораблём.

— Так там же краснопузые!

— У нас в Русской Америке нет ни краснопузых, ни белых, мы все равны. И все из будущего. Моя семья с материнской стороны бежала из Владивостока в 1922 году. Не все потом нашлись.

— А кто потерялся?

— Мичман Корф, муж бабушкиной тёти, и супруга его, сиречь сама бабушкина тётя.

— Они на нашем корабле. Николай и Александра Корф. Можете потом их проведать. Только у нас на борту почти нет воды и кончилась еда. Нас унёс шторм, и потом мы попали в тьму, а вынырнули вот здесь...

— Капитан, не бойтесь, еды и воды у нас достаточно, есть и врачи, и лекарства.

Тем временем, шлюпка была поднята, и я ввёл ребят в курс дел. "Москва" тем временем набрала ход — котлы уже были растоплены — и пошла за "Колечицким". Я передал по рации о бедственном положении "Москвы", и к её приходу было всё готово — она пристала прямо к понтонам с другой стороны "Колибри", и на борт "Москвы" побежали врачи.

Первое здание больницы было только что закончено, но оно никак не было рассчитано на такое количество людей. Поэтому туда забрали только самых тяжелых, других же пришлось лечить именно на "Москве". Выход "Св. Елены" в поход отложили на неделю, и Лизу я почти не видел — она практически всё время проводила на "Москве". Через неделю, я пошёл вместе с ней, и капитан Неверов сказал мне, где мне найти своего родственника.

Я постучался в дверь каюты сто двенадцать.

— Войдите! — ответил женский голос.

На одной из коек лежал человек с перевязанной ногой. На другой сидела миловидная дама, весьма похожая на мою бабушку.

— Здравствуйте, Николай Германович, Александра Ильинична! Позвольте представиться, — сказал я. — Алексей Алексеев.

— Здравствуйте. А откуда вы знаете наши имена?

— Александра Ильинична, вы уже знаете, где вы сейчас находитесь?

— Говорили, что в некой Русской Америке в шестнадцатом веке.

— Именно так оно и есть. Я тоже прибыл в то же место и то же время, за некоторое время до вас. Только я прибыл из тысяча девятьсот девяносто второго года, а мою бабушку звали Екатерина Ильинична, урождённая Сапожникова. Ваша сестра, Александра Ильинична.

Та вдруг всхлипнула.

— Значит, Катенька спаслась... Лёшенька — ничего, что я вас так называю? А то мы всё-таки родственники.

— Конечно, ...

— Саша. И мой муж Коля. Ранило его во время боёв у Спасска, рана загноилась, да вот девушка такая — Лиза — обработала рану, и теперь, видите, заживает.

— Лиза — это моя жена. А почему Коля воевал на суше, он же моряк?

Коля посмотрел на меня и сказал:

— Да у нас кораблей почти не осталось, так что многие моряки попросились на фронт против большевиков. Я тоже. И теперь буду воевать за Русскую Америку — моя семья хоть и немецкого происхождения, но я русский, православный, и всегда таковым останусь.

Я обнял своих вновь приобретённых родственников, мы расцеловались, и я вернулся на берег — работы было много. С "Москвой" всё было в порядке — желание служить, как только они смогут, выразили все без исключения моряки и солдаты на борту "Москвы". У меня были некоторые опасения насчёт "Колечицкого", но и там нам повезло: капитан Ермолаев с "Колечицкого", как оказалось, служил в своё время под началом Володиного отца, так что все сомнения и недоверие рассосались сами собой, и вместе с танкером и с огромным количеством мазута и дизеля мы получили ещё и верного союзника. Теперь потенциальный поход в Европу становился реальностью.

И вот настало двадцатое сентября, день отплытия. Все другие члены команды, включая Лизу, уже на борту "Святой Елены", а мне как "министру иностранных дел" досталась почётная обязанность проводить сеньора Альтамирано в его каюту. У меня уже есть несколько писем — для Его Величества Католического Короля, для вице-короля Новой Испании дона Гаспара де Суньига Асеведо и Фонсека, пятого Графа Монтеррейского и, как оказалось, двоюродного дяди Хуана. Кроме того, было письмо и для Висенте Гонсалеса и Лусьенте, мэра города.

На палубе нас ждал Володя. Хуан поклонился ему и сказал:

— Дон Володимиро, я весьма благодарен вам и всем русским за мое спасение и за ваш радушный приём. Обещаю вам, что я сделаю всё, чтобы отношения между Испанией и Россией, а также между Новой Испанией и Русской Америкой, стали действительно хорошими, и чтобы обе наши державы жили в мире, согласии и процветании.

Володя поблагодарил Хуана за тёплые пожелания и ответил в схожем ключе (что было для меня как переводчика совсем непросто — ну не учил я придворного испанского), сошёл с трапа, трап был поднят, концы отданы, и "Святая Елена" резво побежала в направлении Золотых Ворот.

Глава 3. Пасо добле.

1. Если уж путешествовать по морям...

Я очень любил фильм "Назад в будущее". Там молодой герой фильма, Марти, говорит Доку, своему ментору и изобретателю машины времени, "Но Док, это же ДеЛореан", сиречь спортивная машина, изготавливавшаяся Джонон Делореаном в Северной Ирландии в начале 80-х. На что Док ответил бессмертной фразой: "Марти, я считаю, что если уж приходится путешествовать во времени, нужно это делать стильно."

Так вот. По времени мы уже попутешествовали, даже если и недолго. А вот, путешествуя по морям, можно это делать как в шестнадцатом веке, скученно, никогда не моясь, поедая червивые сухари и опостылевшую солонину, и запивая это, если повезёт, дождевой водой — а чаще давно уже зелёной из бочки, или, ладно уж, ромом.

А можно и по другому. С бассейном, с хорошей кухней, с кондиционерами и душем в номерах... Нам разрешили взять с собой бочонок рома и немалое количество кока-колы, которая, увы, составляла изрядную часть напитков, перевозимых на Святой Елене. Я её терпеть не могу, кроме как в трёх случаях — с пиццей, с гамбургерами (и то, и другое нам пока не грозило), и как составная часть коктелей. И если "Лонг-Айлендский чай со льдом" требовал не только рома, но и водки, и текилы, и джина, то "Куба Либре", он же "ром с колой", был как раз тем, что нужно. Барменом, кстати, частенько работал я сам — люблю я это дело ещё с моих университетских годов. А когда этим занимались другие, я присоединялся к народу в бассейне — всё-таки сидеть в прохладной воде, когда вокруг жара, а тем более со стаканчиком в руках, самое оно. А пресной воды у нас было предостаточно. Обедали мы в ресторане — всё-таки на улице было жарко, а вот ужинали обычно у бассейна.

Первый день хлынул ливень, но, как я и предсказывал, как только мы подошли к Монтерею, небо резко посинело, и с второй половины дня погода была замечательной. Мы шли довольно близко от берега, и ребята (зря, что ли, мы взяли с собой студентов-географов) наносили то одну, то другую индейскую деревню на карту. Мы решили не подходить к ним, и впервые остановились лишь у острова, именуемого в нашей реальности Санта-Роза, который мы здесь решили назвать островом Святого Владимира; а пройдённый до того остров Сан-Мигель стал островом Святой Елены в этой реальности.

На острове Святого Владимира мы вдруг увидели индейскую деревню и идущее к нам дощатое каноэ. Мы тоже спустили шлюпку и подошли к каноэ; я взял с собой только тех, у кого не было даже простуды, ведь в нашей истории индейцы очень быстро умерли от болезней белого человека. В каноэ сидело трое индейцев, один из которых, в плаще из медвежьей шкуры и с длинными седыми волосами, вдруг сказал на ломаном испанском:

— Хаку! Добро пожаловать, белый люди. Я звать Виштойо. Мы чумаш. Вы испанец?

— Нет.

— Англичанин?

— Тоже нет, мы русские.

— Русские...

— Моё имя Алексей.

— Алексео...

С ним было весьма трудно общаться — его испанский заставлял желать лучшего, а словарный запас был весьма мал. Тем не менее, мы смогли разговориться. Он был захвачен испанцами много лет назад, а потом его взяли с собой — тоже в качестве раба — на "Золотую лань" Дрейка. И когда они проходили мимо его родного острова, они подошли очень близко к берегу и остановились там ночью на якорь. И он смог каким-то чудом прыгнуть с лодки, ухватиться за какую-то ветку, и в холодной воде, невзирая на течения, доплыть до пляжа. Когда это было, я не смог выяснить. Но он нас настоятельно приглашал на берег, и несколько человек — я, Лиза, пара студентов-филологов, и семеро морских пехотинцев — приняли это приглашение.

Хана´ян, деревня чумашей, выглядел совсем не так, как деревни мивоков. Дома были похожи на перевёрнутые корзины — с дыркой сверху. По словам Виштойо, эту дырку завешивали шкурой при дожде. Мужчины и дети ходили абсолютно голые, кроме поясков, с которых висели костяные ножи и другие предметы, а женщины носили юбки, прикрывавшие их причинные места спереди и ягодицы сзади. А ещё на практически всех взрослых женщинах было по нескольку ниток бус, в основном из ракушек, а иногда и из когтей медведя. У многих женщин были ещё и костяные или нитяные браслеты, а над бицепсами были намалёваны белые полосы.

Чумашей в этой деревне было около полусотни. Мы их одарили десятком железных ножей, шестью зеркалами, и тремя плюшевыми мишками, после чего Виштойо нас долго благодарил и просил прощения, что золота у него нет. Узнав, что мы не ищем золота, он обнял меня и сказал:

— Вы хороший белый люди. Не как испанец.

И тут он познакомил нас со своей женой, Топангой. Она была почему-то очень грустной. Виштойо сказал:

— Наш сын Сисквок очень болен.

Когда я перевёл это, Лиза сказала:

— У меня есть с собой кое-какие лекарства. Пойдём посмотрим на Сисквока.

Мальчику было лет шесть. Лиза приложила руку к его лбу и сказала:

— Около сорока-сорока одного градуса.

И сразу же заставила его выпить жаропонижающее, после чего спросила у Виштойо, когда мальчик заболел и какие были симптомы. Точнее, переводить пришлось мне, а ни я, ни Виштойо не знали таких слов. Но потихоньку картина вырисовалась.

— Похоже, грипп. Увы, мы не сможем здесь остаться. Но форма менее тяжёлая, чем тогда в Лиличуке у мивоков.

На дальнейшие расспросы Виштойо рассказал, что болеют пока только трое детей, но только у Сисквока такое тяжёлое состояние. Лиза обошла всех детей, выдала им по таблетке, а также по маленькой игрушке, которые, оказывается, были у неё в карманах. Потом она дала Топанге упаковку жаропонижающего и сказала Виштойо (опять же, через меня):

— Вот это — лекарство белого человека. Если у кого-либо будет горячий лоб, дайте ему, и он почувствует себя хорошо. Но только одну таблетку для детей и две для взрослых. И только один раз. Если лоб опять станет горячий, то ещё один раз.

Топанга обняла Лизу, а Виштойо надрезал свой палец подаренным ножом, надрезал мой, и смешал свою и мою кровь, и сказал:

— Теперь, Алексео, ты и я — брат. А Топанга и Лиса — сестра. Всегда.

Распрощавшись с Виштойо и чумашами, мы продолжили свой путь далее на юг. Становилось всё суше и всё жарче, и вот к востоку от нас пошли бесконечные пустыни Нижней Калифорнии. Индейских деревень уже практически не было — климат здесь был не слишком благоприятным. Наконец, на утро пятого дня, мы подошли к испанскому селению Кабо Сан Лукас, на южной оконечности Нижней Калифорнии, но решили туда не заходить — мы уже потратили почти полдня на острове Святого Владимира. Впрочем, городок был даже не городом, а так, крохотной деревенькой, в которой, впрочем, всё равно была церковь.

Потом переход вдоль горловины Моря Кортеса, и мы у побережья Мексики, в отличие от Нижней Калифорнии, зелёного, окаймлённого довольно высокими горами. Когда-то давно я побывал в Акапулько с родителями, но одно дело слетать туда на самолёте, а другое — вот так, вдоль берега, на корабле. Наши повара нас то и дело баловали морской рыбой, выловленной нашими рыболовами — то это был тунец, то тунец, то рыба-меч, то дорадо... Сеньору Альтамирано путешествие несказанно понравилось, и он всё время повторял:

— Сеньор Алесео, я так хочу пригласить достопочтенную сеньору Лизу и вашу честь остановиться или хотя бы отобедать у меня. У меня в Санта-Лусии есть дом, и вы всегда там желанный гость.

И вот мы увидели мыс с прекрасными пляжами, и недалеко от него островок Кабрера, который мы на всякий случай обошли, вместе с полуостровом. Далее открывался прекрасный залив и высокие скалы — те самые, с которых в моё время прыгали бесстрашные ныряльщики. И в глубине залива, примерно в полуторе километров, увидели небольшой городок, так непохожий на Акапулько моего детства.

— А вот это наша прекрасная Санта-Лусия, — сказал с гордостью Хуан.

2. О пользе титулов.

Мои предки почти со всех сторон — дворяне. В основном — потомственные, но кое-кто получил дворянство за личные заслуги. Не за героизм как таковой, хотя вроде и это бывало, а по достижению определённого чина.

Но вот титулов у нас в семье, насколько я знаю, не было. А для испанцев это, увы, важно. Я, конечно, подходил под их определение идальго (hidalgo = hijo d'algo, буквально "чей-то сын"). Но не только вице-король, но и губернатор провинции, скорее всего, будет из грандов — то есть высшего дворянства Испании. И даже сеньор Альтамирано вряд ли бы так охотно общался со мной, не будь я, с его точки зрения, титулованным дворянином.

И тогда матушка Ольга предложила весьма остроумное решение. Среди граждан Русской Америки титулы не признаются. А вот для внешнего мира все министры и их заместители получают титулы на время службы. Они же распространяются и на супругов — иначе почему это у князя такого-то жена простолюдинка, а не княгиня? Или почему графиня такая-то замужем за — фи — просто Ивановым? Можно, конечно, оставить титулы и после ухода на заслуженный отдых — этого мы ещё не решили.

И четыре высших чина — президент, глава управления внешних сношений, глава управления торговли, и глава управления общественного порядка — стали в одночасье князьями. Потом, конечно, это стало причиной издевательств — меня ребята полюбили обзывать "Ваша временная светлость". Впрочем, сеньору Альтамирано я о том, что титул временный, говорить не стал. А так как ему титул полагался только после смерти отца, он меня ещё больше зауважал.

И вот теперь одно из писем, которое Хуан должен был передать Висенте Гонсалесу и Лусьенте, делало ударение на то, что писал ему — дворянину, но без титула — сам Aleceo Alecseyev, Principe de Nicolayevca, Алесео Алексеев, князь Николаевки, то есть человек, стоящий на две, а то и три ступеньки выше его по социальной лестнице. Тем более, что он не знал, что Николаевка и состоит-то из десятка домов и пристани. Лиза моя тоже в одночасье оказалась княгиней — а по испански такое именовалось "princesa", над чем она всё время потешалась.

Ещё Хуан, уже от себя, сказал, что наша одежда не соответствовала нашему статусу в глазах испанцев и прочих европейцев. После длительных поисков, Лёха Иванов показал мне портрет испанского короля Филиппа II, умершего всего лишь год назад, в чёрном одеянии с кружевным воротничком и кружевными же манжетами. В описании было написано, что чёрные ткани были весьма дороги, ведь на них уходило весьма много краски. И чего-чего, а чёрной ткани у нас было более чем достаточно, даже занавесок из чёрного шёлка, кружев было меньше, но одна из упаковок для Святой Елены была полна кружевных трусиков из дешёвой синтетики. Так что мне и моим заместителям-мужчинам (испанцы не могли представить себе женщин-дипломатов, так что, по крайней мере официально, все "официальные лица" были мужиками) сшили шёлковые кафтаны и шёлковые панталоны с воротниками и манжетами из женских трусиков. Хуан, увидев меня в такой одежде, сказал, что такой роскоши иначе, чем при королевском дворе в Мадриде или в крайней случае вице-королевском в Мехико, практически нигде не увидишь.

Одним из документов, который мы нашли в тиковом сундучке, была лоция Санта-Лусии (у нас также теперь были лоции Манилы, Веракруза, Панамы, Лимы и некоторых других портов, даже Кадиса). Конечно, с тех пор кое-что могло измениться, но вряд ли изменятся глубины. Чисто теоретически, мы могли бы подойти к концу пирса, но решили, что лучше уж остановиться примерно в пятидесяти метров от этой точки. Даже если осадка "Святой Елены", как ни странно, была примерно равна осадке тяжело загруженного галеона (6 метров против иногда даже 6,6 метра), то её размеры превосходили любой галеон в несколько раз.

И вот я, в весьма надменной позе, с Хуаном и четырьмя морпехами подхожу на шлюпке к причалу Санта-Лусии. Там нас ждали с десяток испанцев с алебардами и мушкетами. Впрочем, сказать, что они смотрели на нас квадратными глазами, значило не сказать ничего. Огромный самодвижущийся корабль, самодвижущаяся лодка, странно одетые и вооружённые солдаты — и между ними два, с их точки зрения, роскошно одетых человека с весьма надменными лицами.

Первым нас встречал, судя по всему, офицер — в широкополой шляпе, кафтане, короткой юбочке (!) и со шпагой на боку. Он всмотрелся в лодку и вдруг поклонился до земли, сняв шляпу. Дальнейший диалог протекал на придворном испанском, который я довольно плохо понимал, но всё происходило примерно так:

— Ваше превосходительство, Сеньор Альтамирано! А мы думали, вы погибли от рук этих англичан!

Хуан небрежно кивнул и сказал:

— Сеньор де Аламеда, меня спасли русские под командованием князя Алесеево — мою фамилию он также не смог произнести, но постарался, и показал на меня. — А теперь доставьте меня как можно скорее к сеньору алькальде (мэру).

— Слушаюсь, ваше превосходительство! А как прикажете принять наших гостей?

— Сеньор де Аламеда, его превосходительство князь изволит вернуться на свой корабль в ожидании встречи, соответствующей его высокому статусу — не каждый день Санта-Лусия встречает таких высоких гостей. Надеюсь, что его светлость мэр — он подчеркнул слово "светлость" — не заставит ждать его превосходительство и его очаровательную супругу, её превосходительство княгиню.

Мы по дружески обнялись (Хуан сказал заранее, что это не противоречит протоколу), де Аламеда помог Хуану выбраться на пирс, и наша шлюпка пошла обратно к "Святой Елене".

Тем временем, у пирса происходили интересные события. Откуда-то приехала карета, из которой вышли с десяток людей в парадной форме, часть с алебардами, часть со шпагами. Это, похоже, был почётный караул. Из лодочного сарая кто-то вынес весьма красивую весельную лодку. Вскоре к пирсу подъехала чёрная карета, запряженная чёрными же лошадьми. Лакеи в вышитых золотом ливреях помогли выйти двоим — пухлому толстяку и, судя по всему, его секретарю, одетого в кафтан победнее. Они прошли к лодке и пошли на ней к Святой Елене. Матросы помогли толстяку подняться на борт "Святой Елены" — он, похоже, пребывал в полностью обалдевшем состоянии — не только к нему пожаловало высокое начальство, не только к нему приехал князь, пусть и из непонятной страны, но наш корабль никак не укладывался в его картину мироздания.

Он низко поклонился, зацепив шляпой палубу, и сказал:

— Ваше превосходительство, сеньор князь! Я идальго Висенте Гонсалес и Лусьенте, мэр этого города. Для меня было бы огромной честью, если бы ваше превосходительство, её превосходительство княгиня, и другие русские идальго согласились бы прибыть в мой скромный дом на ужин в честь столь высоких гостей! В любое время, когда вам будет удобно.

Я, по образу и подобию Хуана, так же небрежно кивнул и сказал:

— Сеньор Гонсалес и Лусьенте, мы с радостью примем ваше приглашение. Скажите, когда будет удобно хозяину?

— Ваше превосходительство, если вы прибудете к пяти часам, то это даст время моим поварам приготовить те блюда, которые могут понравиться сеньору князю! И если сеньор князь скажет, какие именно блюда любят русские гранды, то мы попытаемся приготовить именно их.

— Ваша светлость, я лично очень люблю кухню мексиканских владений Его Католического Величества. Полагаю, что сеньора княгиня тоже отнесётся благосклонно к подобным блюдам.

Сеньор алькалде опять низко поклонился, попросил моего разрешения отбыть, чтобы распорядиться о приготовлении обеда, и вернулся на свою шлюпку.

3. В гостях у его светлости.

В делегации было шесть человек — Его Превосходительство князь де Николаевка, Её Превосходительство княгиня де Николаевка, и четыре купца, а также шесть морпехов, двое из которых были из Володиной команды, а четверо — с Астрахани. Впрочем, их как раз представили как "идальго", то есть и с ними местным придётся вести себя с уважением. Но для наших спутников подали другую карету, побольше и внешне поскромнее.

До дворца мэра оказалось всего лишь около двухсот метров, и я так и не понял, зачем нас с Лизой посадили в карету. Впрочем, принцесса, она же княгиня, не возражала, дала сеньору Гонсалесу и Лусьенте поцеловать себе руку, и с царственным видом поднялась в карету. Одета она была сногсшибательно — похоже, ей сшили платье из лучших тканей, которые только сумели найти в наших пещерах Аладдина, да ещё и расшили их золотом. На ней было изумрудное ожерелье и бриллиантовый браслет. Туфли её не были видны — подол платья, как тогда полагалось, был до земли, чтобы, не дай Бог, никто не увидел её ног.

Почти сразу, карета остановилась — мы уже прибыли на центральную площадь, названную ацтекским словом "сóкало" (хотя, конечно, в этих местах ацтеков не было). Сеньор алькалде помог княгине выйти из кареты, и мы все направились к его дворцу.

Город был весьма богатый — нажился, похоже, на торговле с Восточной Азией. Сокало представлял из себя очень длинную и узкую площадь, на нижнем конце которой находилась весьма красивая церковь Богородицы, рядом с которой по обе стороны простирались торговые ряды, а не верхнем конце — мэрия и двухэтажное здание, про которое мне сеньор алькальде, понизив колос, сказал, что там находится la santísima inquisición — святейшая инквизиция, и несколько частных домов, похоже, принадлежавших самым богатым людям города. Самым красивым был дом мэра, находившийся с другой стороны от здания мэрии, но два дома на той же площади были побольше, один строгий, без архитектурных излишеств, другой же покрыт португальским цветным кафелем, который не гармонировал с архитектурой оставшихся домов.

В центре побеленного фасада дома мэра располагались высокие ворота, похоже, для того, чтобы всадник мог туда въехать, даже не наклонившись; слева и справа было ещё по одним воротам, поменьше. Похоже, это были входы для слуг. Над каждым из них были окна с балкончиками, закрытые тяжелыми ставнями.

А вот третий этаж предваряла крытая деревянная галерея с четырьмя дверьми. На галерее стояли три девушки в длинных, до пола, платьях, и смотрели на нас, обмахиваясь веерами.

— Мои дочери, — сказал сеньор алькальде. Надеюсь их представить вашему превосходительству.

Открылись тяжелые ворота, и карета въехала туда. Мы оказались в прелестном внутреннем дворе, в котором цвели экзотические деревья, пели птицы, и журчали сразу два фонтана. В тени деревьев были накрыты два столика — один побольше, один, чуть подальше, поменьше, и более изысканно накрытый. Если на улице было очень жарко, и я успел сильно вспотеть после того, как мы покинули "Святую Елену", то здесь было намного прохладнее, то ли из-за фонтанов и деревьев, то ли из-за того, что толстые каменные стены действовали как своего рода терморегуляторы.

— Сеньора княгиня, сеньор князь, будьте добры, вот ваши места, — сказал, низко кланяясь, дворецкий, судя по внешности, метис, указывая нам на столик поменьше. Вместе с нами туда сели сам сеньор Гонсалес и Лусьенте, а также его жена, сеньора Пилар Флорес де Гонсалес и Лусьенте, такая же маленькая, как и её муж, но намного более стройная. Через две минуты, к нам присоединились сеньориты Гонсалес, дочери мэра. Оказалась, что старшая из них, Грасиэла, немного говорит по английски; с моей помощью, Лиза тоже уже не так плохо объяснялась на этом языке, и женская часть стола начала говорить о нарядах, об украшениях и так далее — никто бы даже и не поверил, что Лиза — врач. Впрочем, тема довольно быстро переключилась на литературу; оказалось, что Лиза читала и Сервантеса, и Лопе де Вегу, по русски, конечно. Как подобные дискуссии удавались на ломаном английском, мне непонятно по сей день.

Тем временем, наших ребят посадили за другой, более длинный, стол. Вскоре начали заходить местные люди, в богатых одеждах, которые сначала подходили к нашему столу, чтобы быть нам представленными сеньором Гонсалесом. Их было шесть человек, но мне запомнились двое — седоватый и уверенный в себе сеньор Родриго Торрес Овьедо, и слащавый и совершенно мне не понравившийся Алехандро Пенья Суарес.

А мы с мэром заговорили о своём, о девичьем, так сказать. Сначала я ему, по его просьбе, рассказал немного о Русской Америке. Конечно, я не стал говорить, сколько нас было мало, и что пока у нас было ровно два поселения — Форт-Росс и Николаевка, не считая индейских деревень под нашим покровительством. Узнав, что Русской Америке принадлежит всё побережье к северу от Кабо Сан Лукас, он побледнел и проблеял, что эти земли были объявлены испанскими доном Кабрильо, на что я ответил, чуток покривив душой, что их объявил российскими ещё казак Семён Дежнёв, который, конечно, должен был родиться только через шесть лет, но об этом сеньор алькальде знать не мог. И добавил, что я послал через сеньора Альтамирано предложение по разграничению территории, и что Россия намерена снять все возможные вопросы путём переговоров и, возможно, определённых шагов финансового характера.

И добавил, что наш корабль является кораблём купеческим, который любезно согласился доставить нашу делегацию в Санта-Лусию. Это было потому, что у испанцев дворянство не занималось коммерцией, а вот путешествие на купеческих кораблях предосудительным для дворян действием никак не являлось. На что тот ответил, что господа Торрес и Пенья — купцы, и что, вероятно, сейчас за соседнем столом проходит дискуссия как раз на эту тему — что купить и что продать.

Я тогда заметил, что сеньор Поросюк, сидевший с краю, вдруг начал на сносном испанском общаться с сеньором Пеньей, но не обратил на это внимания. А зря... Просто в этот самый момент сеньор Гонсалес мне вдруг сказал:

— Дон Алесео, вы мне написали, что у вас есть кое-какие предложения.

— Да, сеньор Гонсалес. Во первых, мы хотели бы торговать с вашими купцами напрямую. Для этого, мы могли бы соорудить здесь факторию и контору, а также более длинный причал к ним. Мы готовы платить определённую сумму за эту привилегию.

— Хорошо, дон Алесео, полагаю, это и в наших интересах. А как насчёт захода наших кораблей в ваши воды?

— Сеньор алькальде, этот вопрос можно обсудить отдельно, но вряд ли ваши галеоны смогут тягаться с нашими кораблями, такими, как "Святая Елена", ни в скорости, ни в грузоподъёмности. Дорога туда и обратно для нас займёт намного меньше, чем дорога для вас только туда.

— Ладно, дон Алесео, давайте вернёмся к этой теме в более позднее время. Вы ещё намекнули, что у вас есть кое-какие новости для меня лично?

— Да, сеньор Гонсалес. При разборе бумаг, которые мы нашли на пиратском корабле, мы наткнулись на документ, в которых упоминается ваш отец, сеньор Луис Гонсалес и Лусьенте.

Сеньор мэр посмотрел на бумагу и побледнел.

— Значит, это правда, — сказал он. — Это документ из Манилы про то, что мы выиграли тяжбу за нашу тамошнюю собственность. Мы так никогда не получили никакой весточки от тамошнего суда, а когда отец послал туда человека, то оказалось, что здание суда сгорело вместе с архивами, похоже, в результате поджога, и что все документы, доказывающие, что правомерным собственником являлся мой отец, сгорели. Спасибо, дон Алесео, что вы хотите за эту бумагу?

— Сеньор Гонсалес, если честно, то ничего. Она ваша. Я рад, что справедливость наконец-то восторжествует.

— Тогда, дон Алесео, я ваш должник.

4. Чем вы, гости, торг ведёте?

Мы и не рассчитывали на столь удачное начало наших взаимоотношений с местными властями. Да и все наши "купцы" рассказали, что их местные олигархи весьма заинтересованы в торговле с нами. И Торрес, и Пенья готовы скупить весь груз ножей, ножниц и синтетики, а взамен готовы были поставить нам всё то, на что мы надеялись — крупный и мелкий рогатый скот, кукурузу, семена томатов, сладкого перца и чили, разные сорта картофеля, виноградные лозы, деревья — яблони, груши, черешни, фиги, манго, персики, апельсины, мандарины, лимоны, лаймы... Причём по вполне умеренным ценам — кроме, как ни странно, яблонь, груш, и черешен — они здесь были экзотикой.

Я распорядился, чтобы "купцы" и далее смотрели, что бы ещё можно было купить — серебра и золота у нас было достаточно много, если денег, вырученных за продажу нашего товара, не хватит. Хватить, впрочем, должно было — Торрес и Пенья бросились в бой за право купить наш товар, предложенная цена с каждым днём увеличивалась, а тут ещё подтянулась и пара других купцов — как местных, так и санта-лусийских представителей купцов аж из Мехико, Веракруза и Панамы. Мне вспомнилось, насколько искусным было искусство некоторых индейских племён — особенно золотые и серебряные украшения. А испанцы их обычно просто отдавали на переплавку. Впрочем, индейские храмы, фрески, скульптуры обычно просто уничтожались, так что я предложил деньги и за эти произведения искусства, да ещё и дал понять сеньору алькальде, что сохранение того немногого, что осталось в этом районе — залог добрых отношений и торговли на будущее. Это его весьма удивило, но я ему рассказал по секрету, что скоро большое количество русских американцев начнут приезжать в Санта-Лусию только для того, чтобы посмотреть на их прекрасный город, а также на индейские храмы. И это даст возможность городу развить инфраструктуру и торговлю.

Он не мог понять, кому индейские храмы могут быть интересны, но обещал подумать над этим вопросом, тем более, что мы попросили показать нам то, что осталось от индейских городов. Увы, поселение индейцев племени йопе давно уже было уничтожено. Кстати, когда я рассказал на корабле, как называлось это индейское племя, хохотали все — а я никак не мог понять, что же там смешного.

Зато на холме под названием El Guitarrón оставались развалины поселения ещё более древнего племени. И вот туда моё превосходительство изъявило желание съездить. Поездку назначили на послезавтра, третьего октября.

Тем временем, переговоры с купцами подходили к концу. Мы уже успели договориться о цене на наши металлические изделия и ткани. Их мы продали и Торресу, и Пенье, и более мелким местным крёзам — Очоа, Веласко, Хименесу, и представителям купцов из других частей Новой Испании. Деньги мы выручили громадные — хотя, судя по довольным физиономиям вышеозначенных партнёров, они считали, что в выигрыше как раз они.

Тем временем, индейское золото и серебро текло в наши руки — по договорённости, его продавали со всего лишь десятипроцентной наценкой, то есть за сто десять грамм серебра отдавали сто грамм индейских украшений. Испанцы не могли понять прихоти русских, и, думаю, втайне хихикали над дураками с севера, а мы, таким образом, положили начало музейной коллекции Форт-Росса. Кстати, другие произведения искусства нам давали "просто так", в довесок; в их числе был абсолютно бесподобный каменный календарь в виде круга диаметром в два метра, подаренный нам самим сеньором алькальде после того, как Лиза одарила его супругу набором бижутерии.

И вдруг произошло нечто, что меня, скажем так, несколько испугало. К "Святой Елене" подошла лодка, в которой сидело несколько католических монахов, которые попросили срочно встретиться со мной.

— Дон Алесео, мы прибыли сюда по поручению падре Итуррибе, главы нашего отделения Святейшей Инквизиции. Падре Итуррибе хотел бы с вами встретиться.

Я внутренне похолодел, но сказал:

— Святые отцы, я рад, что падре Итуррибе нашёл время встретиться с моей незначительной персоной. А когда он хотел бы со мною встретиться?

— Если вас не затруднит, то сегодня. Если дон Алесео согласится отобедать с ним, то он может поехать с нами прямо сейчас.

— Хорошо, а могу ли я взять с собой других идальго?

— У нас в лодке три свободных места, так как падре Итуррибе предвидел подобное ваше желание. Только её превосходительство лучше не брать — падре Итуррибе, чтобы избегать искушений, предпочитает не обедать с женщинами.

И вдруг мне пришла одна мысль.

— Святые отцы, не хотели бы вы проведать часовню на "Святой Елене"?

Они посовещались, после чего старший из пих, падре Родриго Агила, сказал:

— С радостью, дон Алесео.

Посещение часовни, иконы и кресты произвели на них определённое впечатление — я услышал, как падре Родриго с удивлением пробормотал: "А он сказал, что эти русские нехристи." После чего он обернулся ко мне и спросил:

— Дон Алесео, верите ли вы в Господа нашего Иисуса Христа?

— Да, падре Родриго, верую. И в Матерь Его Непорочную.

— И в святых Его?

— Да, падре Родриго, и в святых Его.

— Дон Алесео, значит, русские не безбожники-протестанты, если вы верите и в Богородицу, и в святых... Рад это слышать!

С собой я взял двух ребят из Володиной компании. Падре Родриго задал им те же вопросы, получил те же ответы, после чего и он, и другие монахи резко подобрели.

Вскоре мы уже причалили к пирсу, и пошли — на этот раз пешком — в Дворец Инквизиции. Нас провели в трапезную, где, в отличие от православных монастырей, на столе стояли не только вино, рыба, но и мясо, и кое-какие овощи.

Падре Родриго удалился куда-то, и через несколько минут вернулся со священником постарше. Тот перекрестил нас и сказал:

— Ваше превосходительство и ваши светлости, меня зовут падре Лопе Итуррибе. Я родился в городе Сан-Себастьян, но сорок лет назад Господу было угодно отправить меня в Америку, и я ныне тружусь здесь, в Санта-Лусии, слежу за тем, чтобы никакая ересь не проникла в умы и сердца подданных Его Католического Величества. Ведь в Европе сейчас весьма распространены протестантские ереси, когда уничтожается церковное искусство, закрываются монастыри, а людям говорят, что не нужно почитать Богородицу и святых. А как у вас, в России?

— Падре Лопе, — сказал я и поклонился. — Мы тоже почитаем Святую Богородицу — и тут я показал образок Пречистой Девы, некогда подаренный мне матерью и висевший вместе с крестом на моей груди. — Мы тоже почитаем святых и мощи их. Я, например, был крещён в честь Алексея человека Божия. У нас в России есть и монастыри, и мы почитаем Святые Иконы.

— Дон Алесео, поймите, к нам недавно приходил человек, который рассказал, что по информации, полученной им от одного из ваших людей, у вас не верят в Бога. Конечно, мы не можем устроить гранду другого государства такой допрос, который мы могли бы устроить подданному Его Католического Величества, но нам необходимо было узнать, насколько справедливы были эти обвинения. Про нас, Святейшую инквизицию, рассказывают, что мы сжигаем всякого, кто попал к нам по ложному доносу. Но на самом деле, мы стараемся всегда установить правду. Когда на моей родине, в стране басков, один человек обвинил достойных женщин в чародействе, мы не просто не наказали женщин, мы наказали того, кто был виновен в этом чудовищном обвинении. Мне кажется, что и здесь имело место лжесвидетельство.

— Падре Лопе, — сказал я. — А не скажете ли нам, кто именно донёс на нас, и на кого из наших людей он ссылался?

— Не могу, дон Алесео, поверьте мне. Давайте лучше выпьем сего вина — его нам привезли из самой Испании.

Я достал из сумки большой православный крест, сделанный ребятами в Форт-Россе для строящихся храмов и отданный мне отцом Николаем "на всякий случай", как он выразился, и протянул его падре Лопе.

— Святой отец, это русский крест, который мы хотели бы принести вам в дар.

Падре Лопе взял крест, перекрестил меня и сказал:

— Сын мой, примите мою благодарность. Завтра воскресенье, и я надеюсь увидеть вас и ваших людей на службе у нас в храме. Я знаю, что у вас служат другим чином, поэтому не бойтесь — никто вас не будет упрекать в незнании нашего.

Да, подумал я, попали мы. Но все равно лучше, чем альтернатива... Более того, отец Николай благословил нас на посещение католического богослужения, если иначе никак. Вслух же я лишь сказал:

— Падре Лопе, все наши люди, кто не будет нести караульную или другую службу, придут завтра на Святую Мессу.

5. Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро! То здесь сто грамм, то там сто грамм, на то оно и утро!

В тот вечер, где-то за час до захода солнца, я собрал общее собрание на палубе и сказал:

— У меня три новости: две хороших и одна плохая. С какой начинать?

Кто-то сказал:

— С хорошей.

— Ладно. Хорошая новость номер один. Завтра к восьми утра всем, кто не несёт караульной службы или не принадлежит к команде корабля, необходимо собраться здесь; нам нужно будет отправиться на мессу. Полагаю, оружие можно будет взять с собой, насколько я знаю, это здесь в порядке вещей. Да, и ещё: отец Николай благословил нас на это, если иначе никак нельзя. И это именно тот случай.

Тут вдруг послышался визгливый голос Кирюши Поросюка:

— А я в Бога не верю. Я атеист. Комсомолец.

— Так вы ж крещёный.

— Все крестились, и я крестился. Но всё равно — не верю в сказки о богах.

Я хотел было на него прикрикнуть, потом махнул рукой и сказал:

— Ладно, не идите, силком никого загонять не буду. Теперь плохая новость. Один из вас рассказал кому-то из местных, что мы, русские, не верим в Бога.

Почему-то мне показалось, что Кирюша вдруг потупил взор...

— Больше такого никогда никому не говорите, и вообще не следует обсуждать религию, если не хотим нарваться. Ладно, третья новость, на этот раз действительно хорошая. У инквизиции к нам вопросов нет. Думаю, не дошли до здешних ещё новости о Брестской унии — иначе вопросы очень даже могли бы быть. Но, полагаю, на данный момент бояться нечего. Все свободны.

На всякий случай, во время вечернего сеанса связи, я попросил отца Николая прокомментировать ситуацию, и он сказал, что я, в общем, поступил правильно. И что Православная Церковь даже допускает поход в католическую церковь, если православной в пределе досягаемости нет. Но делать это надо осторожно.

На следующее утро, десять человек, включая и Его превосходительство князя, и Её превосходительство княгиню, пошли на мессу. Как ни странно, Кирилл Петрович Поросюк был в составе нашей делегации, хотя за день до того он отпросился. На мой вопрос, чем именно обусловлено подобное решение, он ответил:

— Решил, что нужно ходить в церковь — ведь здесь так полагается.

Нас, увы, посадили на первую скамью, так что мы были на виду у местного священства, так что пришлось сидеть прямо и внимать. Никто кроме меня не знал латыни, да и я всего лишь умел на ней читать, так что задача была нетривиальная. А служба продолжилась не менее четырёх часов, после которой сеньор алькальде пригласил нас с Лизой отобедать к себе. Мы взяли с собой ещё двух "идальго", а Поросюк отпросился нанести визит вежливости сеньору Пенье.

Когда мы уже отъезжали на "Святую Елену" (сеньор алькальде никогда не позволял Лизе передвигаться по городу пешком, даже на такие смехотворные расстояния), вдруг подбежал Кирюша и сказал:

— Алексей, тут господин Пенья предлагает устроить экскурсию на холм "Эль-Гитаррóн", где до сих пор есть индейские развалины.

Лиза, подумав, сказала:

— Знаешь, милый, устала я. Поезжай сам, потом расскажешь.

Я отправил обоих "идальго" с ней на "Святую Елену", а сам сел в карету Пеньи, подъехавшую к дому сеньора алькальде, и мы отправились на Эль-Гитаррон.

Дорога оказалась весьма длинной — мы ехали часа полтора вокруг залива. Дождей, по видимому, давно не было, и состояние грунтового покрытия было более или менее удовлетворительным. У выхода из залива Акапулько, мы увидели стены вокруг каменного здания.

— Форт? — спросил я у Пеньи.

— Заброшенный. Новый вы уже видели, он над Санта-Лусией.

Вскоре мы прибыли к подножию холма.

— Дон Алесео, отсюда придётся идти пешком. Не бойтесь, это недалеко.

Через десять минут, мы уже были в пределах старой деревни. Домов не оставалось — похоже, то, из чего они были построены, давно сгнило, но платформы, состоявшие из огромных прямоугольников, на которых они были построены, до сих пор были видны. А вот храм в центре сохранился очень неплохо. Впрочем, похоже, он был заброшен уже давно.

— Здесь жили люди, которые, по преданию, пришли с востока, а потом пришли науа, и эти люди ушли. Потом, конечно, пришли йопе и выгнали науа.

Мы обогнули храм и увидели огромную маску на его фасаде. И тут до меня дошло — это же ольмеки, древнейшая мексиканская цивилизация!

Зайти в храм не получилось — центральная часть храма рухнула, вероятно, столетия назад. Но тут и там валялись детали рельефа, тоже весьма интересного. Я подумал, что в будущем неплохо бы договориться с сеньором алькальде о проведении раскопок — вряд ли он будет против.

Я заснял храм с разных ракурсов, и мы пошли вниз. И вдруг, за поворотом, на меня накинули какую-то тряпку и повалили на землю. Это было последнее, что я запомнил в этот день.

6. Узник замка Иф.

Проснулся я, как оказалось позже, на следующий день. Голова сильно болела. Я попробовал пощупать её и обнаружил, что руки мои были связаны, причём за спиной. Попробовал пошевелить ногами и понял, что и они были обездвижены. Потихоньку я понял, что нахожусь в полутёмной комнате. Через два крохотных окошка у потолка пробивалось немного света.

Постепенно мои глаза привыкли к полумраку и я увидел, что стены здания были построены из крупных каменных брусов, а лежал я на охапке соломы, постеленной на земляном полу. Было жарко, очень хотелось пить, но воды нигде не было. Я попробовал что-то сказать, но послышался лишь негромкий стон. Я прикрыл глаза и попытался вспомнить, как я сюда попал.

Потихоньку я начал вспоминать поездку на Эль-Гитаррон, и то, кто меня туда возил. Пенья, сволочь!! Но кто-то передал это приглашение. И кто же?

И тут у меня перед глазами предстал Кирюша Поросюк, передавший мне приглашение Пеньи. Так-так... Помнится, именно он с первого же дня так доверительно болтал с этим достопочтимым сеньором, причём на неплохом испанском, как оказалось, лучшим, чем мой. Всё понятно. А я, как дурак, подставился.

Ну что ж, всё ясно. Кроме одного: где я? И как мне отсюда выйти? Вряд ли они захватили сеньора эль принсипе, чтобы его замочить. Значить, будут требовать или выкуп, или что-нибудь другое. Но что? Понятно, что, если уж они пошли на такое мероприятие, то требования будут значительными. Возможно, мне придётся побыть гостем этих милых господ, кем бы они ни были, достаточно долго. И зачем, собственно говоря, меня выкупать за такие деньги? Не я первый, не я последний, теперь-то людей у нас немало. Есть люди и поважнее.

И вдруг меня как током ударило. На "экскурсию" пригласили не только меня, но и Лизу. Как всё-таки хорошо, что она вернулась на "Святую Елену". Впрочем, если бы она пошла с нами, то с нами были бы и "идальго", и захват был бы не столь прост. Тем не менее, вот её я совсем не хотел бы подвергать какой-либо опасности. И слава Господу, что её это не коснулось...

Я закрыл глаза и попытался повернуться на другой бок — голова так болела, что хотелось забыться и заснуть, как в любимом романсе одной из моих бабушек.

И тут я наткнулся на что-то упругое и холодное.

Я опять открыл глаза. Взгляд уткнулся в чьё-то лицо. И это лицо было весьма знакомым.

Я посмотрел, насколько мог, вниз. Голова, как и положено, сидела на шее, которая, в свою очередь, принадлежала чьему-то телу. Повреждений на теле я не заметил. А вот в голове сверху была огромная вмятина.

И тут я понял, кому принадлежала эта голова. Рядом со мной лежало тело Пеньи. И оно было холодным, что было неудивительно — при таких травмах черепа люди обычно не выживают.

Как ни странно, шоком это не было. Более того, я вдруг заснул.

Разбудили меня чьи-то голоса. Голова болела уже намного меньше. Я попытался разобрать, что эти люди говорили, но это не был ни один из известных мне языков. Запомнилось лишь изобилие странного для русского или американского уха звуков "тль" — с глухим "л".

Когда-то давно, ещё в университете, когда я изменил своей первой Лизе с той самой мексиканкой, я решил подучить язык науатль — язык ацтеков, толтеков и некоторых других племён. Заинтересовал он меня, когда она мне сказала, что её имя — "Местли" — означало на науатле "луна".

Впрочем, науатль я очень быстро забросил — прекращение отношений с прекрасной Местли после того самого телефонного разговора с Лизой отбило у меня желание учить ещё один никому не нужный язык. И сейчас я не мог сказать со всей уверенностью, что это был именно науатль. Но на это было очень уж сильно похоже.

Я открыл глаза. Надо мной склонились три молодых женщины, одетые в короткие плащи на одном плече — так, что одна грудь была оголена — и набедренные повязки. У двух из них была более тёмная кожа, практически абсолютно круглое лицо, и немного сплюснутый нос; тем не менее, они были достаточно красивыми, и очень мне сильно напомнили Местли. У третьей лицо было овальное, кожа чуть посветлее, и она была, с моей точки зрения, действительно красавицей.

— Местли, — непроизвольно сказал я.

Одна из них вздрогнула, посмотрела на меня и сказала что-то на своём языке. Потом, увидев, что я её не понимаю, спросила на испанском:

— Откуда ты знаешь моё имя, белая свинья?

Я замолчал.

— Говори, или я дам тебе по яйцам.

— Уважаемая Местли, с человеком, который меня взял в заложники, бьёт и обзывает свиньёй, я говорить не собираюсь.

— Ты не испанец, — с удивлением сказала она. — Может, ты и правда не свинья. Хотя, конечно, может, ты инглéс (англичанин). Они ещё худшие свиньи, чем испанцы.

— Я русо (русский), — сказал я.

— Не знаю таких. И где живут эти русо?

— Далеко на севере.

— И вы тоже убиваете индейцев?

— Нет.

— И вы тоже делаете из них рабов?

— Нет. Мы их лечим, обучаем в наших школах.

— Врёшь. Белые люди никогда нам не делали хорошо. Вот этот — она показала на Пенью — по матери наполовину индеец. Его бабушка и моя бабушка были сёстрами. И что? Он приехал к нам, опоил нас пульке (потом я узнал, что это — что-то вроде пива из агавы, именно на её основе делается текила). И мы с сестрой Шочитль — она показала на вторую круглолицую — проснулись рабынями. Мы, его родня. Он нас ещё насиловал и давал нас своим людям, у Шочитль и у меня родились дети, он их приказал убить. Его люди размозжили их головы о камни. А эта женщина — из племени Кисе, живущем далеко на севере. Её захватили испанцы и привезли сюда. Мы не можем выговорить её имя и зовём её Патли, "лекарство". Год назад мы убежали от него, и оказались здесь. — Она хотела что-то добавить, и вдруг замолчала.

— У кого?

— Узнаешь.

— А зачем вам понадобился я?

— Не нам, а хозяевам. За тебя твои люди дадут большой выкуп. И кое-что перепадёт и нам. Слушай, русо, если мы тебе развяжем ноги, ты будешь вести себя хорошо?

— А если не буду?

— Тогда будешь и дальше лежать здесь, ходить под себя — видишь, как от тебя пахнет? А если будешь, то мы тебя помоем, и ты будешь спать хоть и не на пуховой перине, но всё-таки на соломенном тюфяке, и будешь есть и пить. А если будешь делать нам хорошо, то, может, будешь есть и пить хорошо.

— Ладно, похоже, придётся согласиться.

— Тогда давай, пойдём.

Они распутали верёвки на моих ногах, и тут я заметил, что пребывал всё это время в абсолютном неглиже. Увидев моё замешательство, Местли рассмеялась.

— Русо, твоя одежда слишком хороша, чтобы позволить тебе её испортить. Если тебя выкупят, то мы её тебе вернём. Если нет, она тебе больше не понадобится. Да и в голом виде ты не убежишь, ведь ты не индеец. А теперь иди.

Они встали по разные стороны от меня и немного поодаль. Потом Местли сказала:

— Следуй за мной, русо.

И мы пошли.

7. И тройной красотой был бы окружён...

Меня привели в некое подобие ванной комнаты — такие же деревянные стены, но пол каменный, и с одной стороны небольшая дырочка — похоже, слив для воды. Здесь не было окон, зато в крыше была довольно большая дыра, и видно было хорошо.

Там сидела ещё одна женщина, но если первые три были красивыми, то эта была больше похожа на массивную жабу. Когда мы все вошли, она передвинула свою табуретку к входу и заблокировала дверь своим массивным телом, после чего достала длинный нож и стала им чистить ногти, посматривая в мою сторону.

— Не беспокойся, русо, она не знает испанского, только науатль, зато она предана хозяину, и убьёт тебя — не задумается. Причём с лёгкостью.

И она сказала что-то на науатле, после чего подняла небольшую досочку над головой.

Та молниеносно выхватила небольшой нож из-за пояса и бросила его в досочку. Нож пробил доску, расщепив её надвое. Местли отдала нож жабе.

— Её зовут Тепин, "малышка". Она будет тебя охранять, — усмехнулась она. — Не советую тебе даже пытаться бежать. А теперь мы тебя помоем.

Они развязали мне руки, взяли ведро — вода, к моему удивлению, оказалась прохладной, но не холодной, и омовение было вполне приятным — и начали меня повсеместно мыть, смешивая воду с каким-то порошком, отчего у них в руках появлялась пена вроде мыльной. Я пытался было возразить, когда они добрались до причинного места, но, увы, все три только засмеялись, а Тепин впервые за всё время даже немного улыбнулась.

Потом меня затащили через узкий ход в соседнюю комнату, которая была чем-то вроде сауны, где все три, оголившись, сели вместе со мной на каменную скамейку. Потом вошла Тепин с вениками из травы и начала нас всех стегать ими. Должен сказать, что при виде трёх граций во мне, против моей воли, взыграло желание, но вид голой Тепин полностью его перечеркнул. Хотя телу было приятно — стегала она так, как надо.

Затем меня опять мыли, после чего отвели в комнату, где стояла кровать и стол с табуретками. Меня усадили на одну из них и накормили тёртыми бобами, а также чем-то, завёрнутым в кукурузные листья, в котором я с удивлением узнал некий предок известных любому путешественнику по Мексике тамале. Запивал я всё это какой-то кисло-сладкой алкогольной жидкостью.

— Пульке, — сказала Местли.

Про него я только слышал, но никогда не пробовал — пиво из агавы. Именно из него делают мескаль и текилу — для последней необходима голубая агава из региона города Текилы, и, понятно, она должна быть произведена именно там. Впрочем, изобретут и то, и другое ещё нескоро. Само пульке мне сначала не понравилось, потом я вдруг понял, что оно очень даже недурственно, а я уже пьян.

После обеда, мне показали, где туалет типа сортир (в небольшом закутке, и с настоящей дверью — ацтеки и прочие местные народы очень ценили гигиену и чистоту, чем выгодно отличались от испанцев). Ещё мне поставили большой кувшин с водой, положили меня на кровать — испанскую, и хоть тюфяк был соломенным, но на нём лежало что-то типа простыни из сплетённых стеблей тростника.

— Видишь, русо, мы с тобой очень неплохо обходимся. Твоя очередь сделать и нам приятное. Иначе окажешься там, где ты уже был.

И вдруг она перевернула меня на спину и уселась на меня в позе всадницы — и мне ничего не осталось, как подчиниться. Не скажу, чтобы это не было физически приятно — но я никак не хотел изменять Лизе, а тот факт, что у меня не было выбора, мне совсем не помог загладить внезапно возникшее чувство вины. А девушка оказалась изобретательной — и я волей-неволей сделал всё, чтобы её удовлетворить.

Потом она соскочила с кровати и сказала:

— Да, ты не испанец. Эти свиньи только делают больно, и никогда не заботятся об удовольствии женщины.

После этого, мне пришлось повторить то же с Шочитль. К счастью, Патли на мои услуги не претендовала, ведь сил у меня почти не оставалось.

Но одно обрадовало — отношение девушек ко мне резко поменялось. Я уже не был презренным белым оккупантом — меня впервые спросили, как меня зовут.

— Алесео, — сказал я.

— Алесео, — сказала Шочитль. — Надеюсь, что тебя выкупят. Ты женат?

— Да, — сказал я. — Мне очень нравилось бы заниматься подобными делами со столь прекрасными дамами, но, увы, я предпочёл бы этого не делать — у нас так не полагается, если ты женат.

— Не будь с тобой так хорошо, мы оставили бы тебя в покое. Но ничего, вернёшься к жене, и будешь всецело принадлежать ей, а нам останутся лишь воспоминания о тебе. Алесео, а все русские такие?

— Не все, конечно, но очень многие, — сказал я.

— Может, уйти с тобой к русским? — мечтательно сказала Местли и вдруг, увидев, как на неё смотрит Тепин, посуровела. Похоже, Тепин, хоть и не знала испанского, догадалась о возможном направлении разговора.

Девушки ушли и вернулись через два часа, принеся ещё еды. На этот раз мне принесли кашу из какого-то зерна, которое они именовали "чиа", запечёную тыкву, и печёную куропатку, которая оказалась необыкновенно вкусной. После ужина, впрочем, ко мне пришла Патли, что ещё больше увеличило чувство вины.

После этого, девушки ушли, судя по звуку, заперев дверь снаружи. А Тепин постелила перед дверью коврик из тростника и улеглась на него.

Через полчаса, когда я был практически готов уснуть, я вдруг почувствовал чьи-то руки. Посмотрев, я увидел Тепин, склонившуюся над всё той же многострадальной частью моей анатомии. Я помотал головой, на что она схватила меня там и чуть-чуть дёрнула, показав всем своим видом, что может оторвать это место по настоящему.

Пришлось, увы, напрячь все свои силы и представить себе вместо неё Лизу, чтобы совершить с ней то же, что и с тремя другими. Каким образом ножки кровати не подломились, когда она туда вскарабкалась, не знаю; испанцы, похоже, делали мебель на совесть. Насытившись, она вдруг улыбнулась, погладила меня по голове, перевернула меня на живот и сделала мне, наверное, лучший массаж, который мне кто-либо когда-либо делал.

Той ночью я спал, что называется, сном праведника — не зная, что день грядущий нам готовит.

С утра меня разбудили довольно рано, опять очень вкусно накормили и помыли. Я покорно ожидал продолжения вчерашнего банкета, но тут Местли сказала:

— Милый, сейчас тебе придётся одеться — приходит хозяин, и ему не нужно знать, что мы с тобой здесь делали.

И с чуть заметной угрозой в голосе добавила:

— Я надеюсь, ты не будешь вести себя глупо...

8. К нам приехал, к нам приехал...

Девушки, кроме Тепин, улетучились, Тепин же подошла, помяла мне пару минут спину, после чего покачала головой — мол, времени больше нет. Я не спеша оделся, сел на табуретку у стола и с надменным видом стал ждать этого "начальника". Взглянув на это, Тепин — впервые за всё время нашего знакомства — расхохоталась, и я улыбнулся ей в ответ. Да, страшная девушка, конечно, но не такая уж и плохая, подумал я.

Вскоре вошли трое мужчин и сели на свободные табуретки у стола. Двое были, похоже, чистыми индейцами, а вот третий, усевшийся напротив меня, хоть и явный метис, был очень уж похож на моего старого покойного друга сеньора Пенью.

— Позвольте представиться, ваше превосходительство, — заговорил этот третий. — Как вы, наверное, уже догадались, я кузен безвременно ушедшего от нас сеньора Алехандро Пеньи Суареса. Как меня зовут полностью, вам не должно быть особо интересно — называйте меня просто Антонио. Мне очень приятно с вами наконец познакомиться.

— Не могу сказать, чтобы мне было так же приятно с вами познакомиться, но я вас слушаю, сеньор Антонио.

— Хорошо ли с вами обращались, пока меня не было?

— Не жалуюсь, сеньор Антонио, девушки изумительные. Но, всё равно, хотелось бы домой, да поскорее.

— Надеюсь, что вы всё-таки решите со мной подружиться — иначе, увы, ваша жизнь будет яркой, но короткой. Так вот. Моему милому кузену пришла в голову замечательная мысль — завладеть вашим кораблём со всеми его богатствами. Сначала он попытался действовать через Святейшую Инквизицию, но эта его попытка, увы, кончилась безрезультатно. Тогда он придумал взять вас в заложники и потребовать определённой компенсации. Для этого он обратился ко мне, ведь я человек, живущий, так сказать, несколько вне закона.

При этом он настоял на том, чтобы мы для отвода глаз взяли в заложники и его. Кто же знал, что мой друг Хайме слишком сильно ударит его по голове... Ну ошибся парень, с кем не бывает. Зато тело Алехандро уже нашли в форте у Эль Гитаррона, в который наш гениальный мэр отправил вчера днём экспедицию. Там же они нашли некоторые детали вашего туалета. Так что ваши ребята, которые сначала грозились разнести город на мелкие ошмётки, передумали, и теперь вместе с мэром ищут, куда же вас переправили. Увы, этого они, скорее всего, найти не смогут. Да и когда вас отпустят, вы же тоже не сможете сказать, где вы находились, не так ли?

— Увы, сеньор Антонио.

— Ну и хорошо. Должен сказать, что у нас появился один друг, который как нельзя лучше описал то, что имеется у вас на корабле. И на этих основаниях мы решили установить сумму выкупа. Предложение об этом уже было передано одному из священников собора во время исповеди.

— И во сколько же вы меня оценили?

— Полноте, ваше превосходительство, вы, конечно, понимаете, что вы — человек весьма ценный. Нам не нужны лошади, коровы и индейское золото. А вот серебро, которое у вас имеется в большом количестве, нас очень бы заинтересовало. Равно как и небольшое количество вашего вооружения, такого, как ваши ружья, а также — он заглянул в бумажку и прочитал с трудом — "pulemiotos". Ну и боеприпасы к ним. Все, которые есть у вас на корабле.

— Пулемёты... Интересные у вас аппетиты. И всё за меня?

— Ну да. Ведь если мы всего этого не получим — или не получим хотя бы рационального контрпредложения — то я вас отдам моим друзьям — да хотя бы присутствующим здесь Хайме и Эмилио. Знаете, они не страдают ни угрызениями совести, ни отстутствием фантазии. Или я для разнообразия позволю несравненной Тепин, с которой вы, насколько я вижу, уже знакомы, расправиться с вами. Умирать вы будете в страшных муках, уверяю вас, у меня заранее сердце кровью обливается.

Я посмотрел на Тепин. Её лицо превратилось в жуткую маску смерти — но, увидев, что никто, кроме меня, на неё не смотрит, она мне чуть подмигнула. Я сделал вид, что испуган, и продолжил чуть дрожащим голосом:

— Но если вы меня убьёте, то у вас не будет возможности получить хоть какой-нибудь выкуп.

— Верно, так оно и есть. Более того, ваши ребятки попробуют нас найти, вместе с солдатами дурака-мэра. Но, видите ли, далеко не все знают тропы в этих горах, равно как и местоположение наших обьектов.

Да, подумал я, сюда бы вертолёт... Но как раз их у нас нет — ни единого. Нет даже захудалого беспилотника.

— Так что, увы, у вас нет выбора. Тем более, мы можем вас не сразу убить. Хайме очень любит отрезать руки и ноги. Или ваш детородный орган — думаю, сеньоре княгине он будет хорошим сувениром. А подбросить отрезанное, снабжённое соответствующей запиской, в Санта-Лусию, например, к дому мэра, нам несложно. Начнём, я думаю, с пальцев, потом пойдём дальше.

— Интересные у вас методы.

— Знаете, они всегда работают. А те, кто пытаются нас обмануть, вот как мой братец, сказавший, что вы всего лишь один из русских купцов, редко долго живут на этом свете. Подумайте об этом. Ведь мы всё и про вас, и про ваш корабль, и про то, что на нём имеется, узнали от одного вашего друга, которого мой кузен привёл ко мне, не подумав, что тот, зная, где меня искать, может поговорить со мной напрямую. Более того, он не любит русских, говорит, что он, мол, украинец, не знаю, что это такое, и что какая-то "Украина", мол, не Россия.

— Понятно. Значит, Кирилл Поросюк... А что если наши люди попросят его голову как часть сделки?

— Я своих людей не выдаю — а он теперь, увы, мой человек, хотя я, конечно, не в восторге от него. Но что поделаешь... Он нам уже очень много рассказал — и готов нам всячески помочь. А когда на шахматной доске появились ещё и русские, его помощь может оказаться неоценимой.

Ладно, ваше превосходительство, у меня, увы, довольно мало времени, так что я отбываю по делам, но вот хотелось бы, чтобы вы написали письмо своим людям, в котором вы бы написали о том, что вам грозит, и попросили бы, чтобы или выплатили выкуп, или сделали мне предложение, от которого я, скажем так, не смогу отказаться. Письмо ваше можете написать по русски — мой новый друг сеньор Поросуко его мне переведёт. Если же такого письма не будет, я скажу Хайме, чтобы приступал к первой фазе устрашения ваших подчинённых. Да, мы вернёмся, наверное, послезавтра вечером, так что письмо должно быть закончено до этого момента.

А сейчас позвольте откланяться, ваше превосходительство, как я вам уже сказал, дела.

9. Как много девушек хороших...

Когда Антонио уехал, пришли три моих грации. Первым делом меня опять выпарили в бане, после чего последовал ещё один замечательный обед. Затем, конечно, пришлось делать девушек счастливыми, на этот раз сначала Патли, потом всё-таки Тепин — Местли сразу поняла, что произошло вчера ночью, а мне пришлось опять представлять себе на её месте Лизу — иначе вряд ли бы получилось. После этого Местли поговорила с Тепин и сказала:

— Дон Алесео, вам нужно отсюда уходить. Причём не сегодня — Антонио всё ещё здесь, и даже если сегодня уедет, то вернётся сегодня вечером. Он вряд ли проверит факт вашего наличия, но вдруг? Завтра вечером он планирует наконец уехать, а в среду вернуться ближе к вечеру. Мы находимся в одном из небольших укреплений, построенном строителями, приглашёнными для постройки дома сеньора Пеньи, и захваченных им на обратном пути; не спрашивайте, что с ними произошло после постройки всех зданий, ведь Антонио сказал, что новых найти не проблема. Из укрепления есть лишь один выход, охраняемый несколькими его людьми. Да, и ещё — вы не боитесь высоты?

— Нет, Местли, не боюсь.

— Тогда нужно подумать, как именно мы могли бы бежать отсюда в среду утром — единственный возможный вариант, причём так, чтобы либо никто из его людей не заметил, либо большинство из них не были бы в состоянии гнаться за нами. Есть и такая возможность — в комнате, где мы живём с девочками, есть окно, из которого при желании можно было бы спуститься на верёвке. Если это сделать ещё ночью, то на рассвете оттуда можно было бы уйти. Но проблема такая — Тепин через окно не пролезет.

— А что будет с ней, если она останется?

— Увы, её убьют, причём весьма жестоко — люди Антонио иначе не действуют. Конечно, она сможет, наверное, прихватить парочку из них с собой...

— Нет, не годится. Или все, или никто. Умру — не я первый, не я последний. Всё лучше, чем если ради меня погибнет женщина.

После ужина(надо сказать, что девушки не дали мне отдхонуть — пришлось мне ещё раз заняться Шочитль и Местли, очень уж они просили), Местли вдруг сказала:

— А схожу-ка я на рассвете в близлежащую индейскую деревню. Мол, нужно кое-что купить. Точнее, забрать — индейцы очень боятся Антонио и денег никогда не просят.

— Зачем?

— А затем, что мне вдруг стало интересно, как именно охраняются ворота.

На следующее утро, она ушла, и мыли и парили меня только две девушки — Шочитль и Патли. Через полтора часа, Местли вернулась.

— Вот, заодно и купила свежую индейку. Когда я выходила, у входа были всего двое — оставшиеся шестеро были в помещениях по обе стороны от сторожки. А сеньор Антонио сделал такую вещь — любую комнату можно закрыть снаружи, есть петли для замков. А замки у меня есть, всё-таки охрана заложников — моя задача.

— И ты всегда забавляешься с заложниками?

— Знаешь, ты первый. Очень ты нам с девочками понравился. Поэтому мы тебя сначала и оставили там, на соломе, чтобы ты почувствовал разницу; обычно туда складывают лишь трупы.

Чудеса, подумал я. Никогда девушки так мною не интересовались. А тут уже пятая, не считая, конечно, самой моей Лизы.

— Девушки, только огромная просьба, — сказал я. — Никогда не рассказывайте моей жене про наши здешние забавы.

Местли посмотрела на меня с грустью.

— И, я так понимаю, забав больше не будет...

— Увы, девочки, но у нас есть достаточно много хороших молодых людей. Вы будете выбирать, не вас.

— Да кто захочет жену-индианку? Обычно они для того, чтобы с ними повеселиться. Вот метиску, да, могут взять — но веса в обществе у неё не будет.

— Думаю, у нас многие захотят. Будете совершенно нормальными жёнами, такими, как и все остальные.

— Но у Тепин, наверное, будут проблемы...

— Наверное, но, как говорится, кто знает? На вкус и цвет товарища нет, говорят у нас.

Она перешла на науатль, обсудила что-то с девочками, и потом сказала:

— Мы все согласны, Тепин в том числе.

План был такой. Во первых, забав больше не будет, и пульке лучше больше не пить — нам завтра с утра нужны все силы. Тепин заходит в сторожку и вырубает обоих стражников. В это самое время, Местли и Шочитль запирают обе боковые двери. Мы тихо выходим из комплекса и уходим к индейской деревне. Не доходя до неё есть тайная тропа, которую знают индейцы, а также Тепин, которая сама из этой деревни — но ни Антонио, ни его люди её не знают. Она нас выведет через хребет и прямо в Санта-Лусию. Но идти там, наверное, дня два, а то и все три. Так что есть все шансы, что Антонио прибудет в Санта-Лусию до нас.

— Ладно, — сказал я. — Если они скажут, что я погиб, то они хрен чего получат, и они это знают. Членовредительство не вариант — ну нет меня, а палец или даже член метиса на мой уж никак не будет похож, так что этот вариант отпадает. Единственный шанс — что наши согласятся на какие-либо условия, и Антонио получит свой выкуп. Думаю, он может резко снизить требования и попробовать получить хоть что-нибудь. Кстати, много у него таких схронов?

— Я знаю только про это, а вот Тепин... — и она перешла на науатль, потом сказала мне: — Ещё один — южнее. Она слышала про третий, ближе к берегу и дальше на север, но сама там не была и не знает, как его найти.

День прошёл мирно, на обед и ужин мы съели индейку, после чего я уснул сном праведника. Вдруг меня начали трясти. Я проснулся и увидел Местли и Тепин с лампами в руках.

— Алесео, пора.

Глава 4. Здесь вам не равнина, здесь климат иной...

1. Прощай, Эль Нидо! До скорой встречи!

Местли мне выдала мои трусы и футболку, которую я носил обычно под одеждой. Кроме того, мне достался треугольный хлопчатобумажный плащ, который она назвала "тильматли", присовокупив, что та роскошная одежда, в которой я сюда прибыл — я, конечно, никому не рассказал, что она была сшита из занавески и женских трусиков — уже находится в одной из сумок, которые мы берём с собой. На ноги я одел ацтекские сандали — "в них будет удобнее", сказала Местли, когда я посмотрел них несколько скептически. Ещё мне выдали сумку через плечо — в ней оказались те вещи, которые у меня были с собой во время поездки на Эль Гитаррон — фотоаппарат, бинокль, кошелёк (как ни странно, похоже, ни одной монеты не пропало), швейцарский нож, а также кожаная фляга с водой и мешок поменьше с тамале, теми самыми лепёшками из кукурузной муки с начинкой, завёрнутыми в кукурузные листья. А ещё там оказался мой пистолет, что меня несказанно обрадовало.

У девушек сумки были намного больше, особенно, понятно, у Тепин. Я начал было протестовать, что, мол, я всё понесу, вы же дамы, на что Местли засмеялась и сказала, что я не привык ходить по горам так, как они, и, вероятно, кончится тем, что они заберут у меня и ту сумку, которую мне дали — а то и, чего уж там, понесут и меня самого.

Ну уж нет, подумал я. Всё-таки я любил ходить по горам — и достаточно недавно взобрался-таки на немецкую Цугшпитце, самую высокую гору в Германии, почти три тысячи метров.

— Алесео, когда я сделаю знак, остановись и жди там.

Две другие девушки ждали нас в небольшом предбаннике — у них тоже были столь же обьёмистые баулы, как и у Местли. Все четыре поцеловали меня в щёку, и мы двинулись.

Комплекс оказался не такой уж и маленький, но коридоры в этот предрассветный час были пустынны. Вскоре Местли подняла руку, и мы остановились. Все четыре аккуратно положили баулы на земляной пол, после чего абсолютно бесшумно, даже Тепин, вышли через низкий дверной проём. Послышался глухой удар, и через несколько секунд Тепин вернулась, схватила все сумки и показала мне жестом следовать за ней.

В сторожке валялись тела двух незадачливых охранников — у каждого была разбита голова, причём так, что они вряд ли могли выжить. Похоже, Тепин просто подхватила их и столкнула головами. Потом я узнал, что именно Тепин там, на Эль-Гитарроне, "упаковала" меня и Пенью.

По обе стороны были двери, на петлях которых красовались только что повешенные туда замки. Из правой двери вдруг послышались голоса.

— Бежим! — шепнула Местли. Я подхватил одну из аркебуз, принадлежавших охранникам, потом, повинуясь инстинкту, забрал стоявшую там же бутылку без этикетки (коих в то время, понятно, не было), и мы выбежали на свежий воздух, к вырубленным в скале ступеням.

Было ещё темно, и лампа в руках Шочитль еле-еле освещала ступени. За ней шла Тепин с баулами, после неё Патли, я, а замыкавшая процессию Местли чуть приотстала, чтобы повесить огромный замок на дверные петли. Двери были толстые и, судя по весу, из дуба (потом я узнал, что леса в здешних горах, если подняться чуть повыше, были именно дубовыми). Добавьте к этому добротно сделанные петли — и, похоже, погони нам бояться не следовало.

Тем временем становилось всё светлее, и лампы вскоре загасили. Мы спустились по лестнице на тропинку, и я подумал, что неплохо бы сфотографировать крепость Антонио — ведь в скором времени, вероятно, будет штурм сего заведения, и фото для его подготовки будут нелишними. Потом я повернулся и начал снимать местность, дорогу, близлежащую индейскую деревню — для привязки к местности.

И тут я услышал два громких выстрела. Меня повалило на землю — похоже, аркебузная пуля меня всё-таки достала. Я сорвал сумку и перекатился в какой-то кустарник, который рос у дороги, выхватил из сумки пистолет, и...

Пистолет оказался искорёженным — пуля попала именно в него, а я не был даже ранен, хотя, похоже, синяк у меня будет, и ещё какой.

— Бежим, — закричала Местли. И мы, пригибаясь, ринулись прочь.

Ещё два выстрела, похоже, мимо — что и требовалось ожидать, ведь до крепости было метров шестьдесят-семьдесят, а даже у метких стрелков прицельная дальность выстрела из аркебузы была пятьдесят-шестьдесят метров, а мы ещё и петляли, ведь эта часть дороги была на довольно широком склоне. А ещё миг — и дорога ушла в лесок.

Как потом мне рассказала Местли, дорогу при постройке крепости сделали пошире, чтобы могла пройти и телега, и даже карета — меня несколько дней назад привезли сюда на карете Пеньи. После деревни, она повернёт на восток, к главной дороге от Мехико до Санта-Лусии.

Почти вся мексиканская часть тогдашней Новой Испании, кроме береговой полоски и полуострова Юкатан, представляла из себя горы и плато. В районе Санта-Лусии, береговая линия шла практически с запада на восток, и к северу от неё простирались горы Сьерра Мадре дель Сур, которые где чуть отходили от берега, а где, как в Санта-Лусии, подходили к самой воде. Единственная удобная дорога из Мехико в Санта-Лусию шла немногие удобные перевалы — интересно, что в моей истории, даже в конце двадцатого века, шоссе Мехико-Акапулько проходило по тому же маршруту. Это же укрепление, которое, как мне рассказала Местли, именовалось "Эль Нидо" (Гнездо), было построено чуть севернее главной дороги.

И дорога на большой части своего протяжения находится под контролем местных бандитов. У них есть договорённости с купцами, и они никогда не трогают официальные караваны, а вот мелким купцам и просто путешественникам часто достаётся. И именно этот кусок дороги "принадлежит" Антонио Суаресу Сильве — моему гостеприимному хозяину. Поэтому выходить на неё нам не рекомендуется уж никак.

Индейскую деревню мы так и не увидели — вдруг Тепин показала в кусты справа от дороги, и мы нырнули туда. За кустами оказалась еле заметная тропа. Мы как можно быстрей пошли по ней, и вдруг Тепин подняла руку.

Мы остановились и прислушались — по дороге бежали какие-то люди.

— Похоже, они всё-таки смогли высадить дверь, — прошептала Местли. Шаги вскоре начали стихать — преследователи не знали про эту тропу и побежали дальше, в индейскую деревню. А мы возобновили свой путь. Тепин нас всё время торопила, тропинка через какое-то время повернула на юг, мы пошли в гору, и только через час, когда мы подошли к роднику, наша проводница разрешила нам привал.

И тут я увидел, что у неё на разноцветной блузке расплылось кровавое пятно.

Я сорвал с неё блузку и посмотрел — пуля задела плечо по касательной. Немудрено, что никто не заметил — она всё это время тащила на себе почти все сумки.

Индпакета у меня с собой, понятно, не было; но был швейцарский нож с ножницами в комплекте. Я отрезал кусок рукава от блузки и только хотел заняться перевязкой, как подумал — рану бы хоть как-нибудь обработать. И тут я вспомнил бутылку, которую я взял у убитых охранников. Открыв её и понюхав, удостоверился, что там было что-то весьма алкогольное, уж всяко больше сорока процентов. Налил рома (или что это было) на её рану, перевязал намоченным в спирте бинтом из рукава блузки, отрезал ещё один такой же и повязал его вокруг мокрого. Хотел уже надеть на неё блузку, как она схватила мою руку здоровой рукой и приложила мою ладонь к своей груди. Грудь у неё была из серии "мечта "Плейбоя", необыкновенных размеров — и совсем не в моём вкусе, но что ж поделаешь, боевая подруга и героиня всё-таки...

Впрочем, её аппетиты на данный момент, к счастью, этим и ограничились, и через пару минут, наполнивши все фляги, мы пошли дальше. Я попытался забрать баул у Тепин, но она схватила свой и баул Шочитль и пошла дальше. Ни Местли, ни Патли не дали мне свои баулы, так что я так и оставался со своей небольшой сумкой и с аркебузой — впрочем, последняя была достаточно тяжела. Впрочем, Местли на неё посмотрела и сказала с усталой усмешкой:

— А порох, пыж и пуля у тебя есть? Нет? Можешь оставить палку здесь — не пригодится.

Тропинка поднималась всё выше и выше, тропические деревья давно уже кончились и уступили место самым разным видам дуба. Прохладней не становилось — всё-таки мы были в тропиках — но и жарче тоже, ведь мы постепенно поднимались в гору. Так прошёл весь день — кроме двух привалов, мы не останавливались вовсе, и к вечеру среди дубов начали потихоньку появляться сосны.

Вечером, после ужина, я при свете костра заново перевязал Тепин. Рана смотрелась нормально — похоже, спирт в роме уничтожил всех бактерий. Опять мою руку с недюжинной силой водрузили на то же место, но на этот раз Тепин, увы, не ограничилась тактильным контактом — она так умоляюще посмотрела на меня, что мне ничего не оставалось, как повторить то, что мне приходилось делать с ней в предыдущие дни. Другие дамы, к счастью, на подобного рода "забавный комплекс гимнастических упражнений" не претендовали, и мы улеглись в обнимку, накрывшись имевшимися в баулах хлопчатобумажными одеялами — шерсти местные индейцы, увы, не знали.

Ночью резко похолодало, и проснулись мы с утра сплётшимися в комок — иначе, наверное, мы бы замёрзли. После быстрого завтрака и новой перевязки (на сей раз, к моей радости, без эксцессов), мы зашагали дальше. Вскоре тропа пошла вниз, что меня несказанно обрадовало. Вскоре дубовые рощи потихоньку кончились, и стало заметно жарче. После обеда Тепин приказала всем спать — если на горе полуденного зноя почти не было, то здесь, в долине, он очень даже чувствовался. Было так жарко, что, к моей радости, никаких поползновений в мою сторону не было, и легли мы в тени неизвестных деревьев порознь — иначе было бы слишком жарко.

Но потом дорога опять пошла в гору, и заночевали мы под соснами у гребня ещё одного хребта, опять все вповалку, тем более, что ночь была ещё холоднее, чем вчерашняя. С утра Тепин что-то сказала, и Местли перевела — до Санта-Лусии оставалось не более шести миль. Испанская миля же была покороче американской, чуть менее 1400 метров в длину. Причём все эти шесть миль — спуск, то есть понадобится намного меньше сил, зато, конечно, нужно будет идти поосторожнее.

Не успел я об этом подумать, как вдруг услышал, как шедшая передо мной Патли вдруг вскрикнула. Я заставил её сесть и ощупал её ноги — так и есть, подвернула щиколотку и идти больше не сможет. Она сразу запричитала, что, мол, оставьте меня здесь. Я отдал свою и её сумки Шочитль и Местли, а Патли взял на закорки. И мы — уже очень медленно — начали спускаться вниз. Я предлагал Местли пойти вперёд и дать знать нашим, что мы подходим, но она отказалась, что, вероятно, было резонным — ведь её никто не знал, а если её увидел бы кто-нибудь из людей Антонио, результат мог быть весьма печальным. Посылать же Тепин было бессмысленным — вряд ли кто-нибудь, кроме индейцев, знает науатль, и как она там объяснится? А если бы пошёл я, то пришлось бы девочек оставить здесь — Тепин, конечно, могла бы понести Патли, но не с пораненным же плечом...

Так что к форту Санта-Лусии мы вышли только пополудни, после небольшого привала в миле оттуда. И не успели мы увидеть стены форта, как совершенно неожиданно услышали автоматную очередь.

2. Buenos dias, Señor Porosuco!

Я ссадил бедную Патли (и удостоился поцелуя в щёку), шепнул, чтобы все оставались здесь, в лесу — и указал на высокую траву; девушки всё поняли и легли плашмя. Впрочем, бедную Тепин можно было при желании разглядеть — всё-таки такая высокая грудь не всегда хороша. Тем временем, прозвучали ещё два выстрела, уже, судя по всему, из аркебузы, и ещё одна очередь.

Пригибаясь, как меня когда-то учили во время курса молодого бойца, я придвинулся к кромке леса. Чуть выше форта я увидел улетающую на всех парах чёрную карету — и Кирюшу с окровавленным лицом, с калашом, направленным вниз, по склону. Рядом с ним, двое мексиканцев, в одном из которых я узнал своего старого друга Хайме, стоя на одном колене, перезаряжали аркебузы.

Кирюша вдруг, судя по всему, сообразил, что бездонные магазины у автоматов бывают только в голливудских фильмах, которых, впрочем, тоже ещё нет, и побежал к лесу, пытаясь на бегу заменить рожок (что у него, увы, абсолютно не получалось). И как раз вовремя — очередь уже снизу скосила как Хайме, так и его неизвестного напарника.

Как только он вбежал в лес, я врезался в него так, как нас учили при игре в американский футбол, причём настолько удачно, что он ударился об огромное "фиолетовое дерево" и выронил автомат. Я дал ему под дых, развернул его, и заехал его головой в ствол дерева. Он обмяк и закатил глаза.

Ко мне бежали уже двое "идальго", один с калашом, один с М-1, и пять испанцев. Один из "идальго", Саша Ахтырцев, наставил на меня калаш и вдруг закричал:

— Лёха! Живой!!

И вот ребята уже подбежали ко мне. Сеньора Поросуко связали, после чего брызнули ему в лицо водой из чьей-то фляги. Он открыл глаза, увидел, что проиграл, и закричал:

— Ребята, не надо, я свой!!

За что и получил от Саши, причём, в отличие от меня, качественно. Кстати, кровь там, куда попала вода, сошла, и под ней оказалась белая и нетронутая кожа, кроме того места, где я ударил его лицом о ствол дерева.

Пока другие уводили нашего милого Кирюшу, я сказал:

— Саш, айда со мной!

И мы сходили за девочками. И тут он увидел Местли, его взгляд вдруг затуманился, я посмотрел на свою боевую подругу и понял, что и он ей понравился. Но времени на шуры-муры не было, поэтому я толкнул его в бок и сказал:

— Саш, потом познакомлю, а пока нам нужно будет отнести вот эту девочку.

И мы с ним бережно подхватили Патли, донесли её до ждавшей нас кареты, и уложили на сиденье, а напротив посадили Местли, Шочитль и Тепин. Ваня Нечипорук с автоматом сел рядом с возницей, а сами мы сели на приведённых нам лошадей.

Я спросил у Саши, что произошло.

— Когда тебя не нашли, подумали, что украл тебя Пенья. А ещё подозрительно исчез этот вот чудак на букву "м" — и он показал на Кирюшу, которого вели двое испанцев с алебардами. Мэр города очень испугался, обещал сделать всё, чтобы тебя найти, сначала мы вместе с ним обыскали дом Пеньи, а потом, узнав про ваш маршрут, он поехал — вместе со мной и с Ваней Нечипоруком, и десятком своих людей — смотреть Эль Гитаррон, где и нашли мёртвого Пенью и один из твоих носков. А потом кто-то оставил в церкви в исповедальне свёртнутый лист бумаги. Когда его развернули, нашли там текст примерно следующего содержания:

"Если вы хотите получить вашего князя живым и здоровым, приготовьте нам до четверга пятьдесят тысяч реалей, пятьдесят винтовок М-1 и пять ящиков патронов, а также четыре пулемёта и 4 ящика боеприпасов к ним."

Мы, конечно, подумали, что про оружие на борту рассказал им ты — откуда они могли про всё это знать?

— Думаешь, я б за свою жизнь так бы держался?

— Вот и мы удивились. Но тут пришёл Кирюша, избитый и окровавленный, и, плача, сказал, что и его захватили, и что просят, чтобы мы написали письмо с подтверждением намерения тебя выкупить. Мы подготовили контрпредложение, всё то же, но половину той суммы и без пулемётов — уж не обессудь, и отдали его Кирюше — он сказал, что если он не принесёт ответа в течение суток, то они тебя порешат. Я-то подумал, что могут сделать и по другому — отрезать тебе что-нибудь для начала и прислать это в качестве доказательства серьёзности намерений...

— Ну да, был разговор подобного рода. Один из тех ребят — я показал на трупы Хайме и его безымянного напарника — и был специалистом по отрезанию разных интересных органов.

— Так что мы послали через Кирюшу это письмо, он настоял на том, чтобы за ним не следили, сказав, что если заметят, то тебя точно порешат. Рассказал, что письмо забрал тот же самый амбал, который его до того пленил и бил. Тут мы немного удивились — среди испанцев амбалов мы ни разу не видели.

А в четверг пришёл ответ — мол, согласны на ваши условия. Встретимся в пятницу в час пополудни в двухстах метрах выше форта. Одна карета, в ней привезите всё то, что есть.

— Интересно. В четверг мы уже бежать успели.

— Поэтому, думаю, и не стали торговаться. Приехали на карете с занавешенными окнами, вышли эти двое и говорят, мол, сначала принесите нам часть того, что привезли, а мы вам тогда покажем вашего принца. Мы и принесли — ящик с серебром, ящик с десятком винтовок, ящик с патронами.

— А хрена?

— Ну вот. Они и погрузили всё, и вдруг карета рванёт вверх по дороге, а Кирюша с этими двоими начал стрелять. Убили трёх испанцев, ранили ещё двоих. Вот так. Впрочем, я Кирюшу и раньше начал подозревать — что-то у него кровь на лице появилась на другом месте, чем раньше. А сейчас, как видим, и не было никакой крови. То-то он бежал от твоей Лизы, когда она хотела ему обработать раны...

3. Святая Инквизиция.

У пирса нас уже ждал сеньор алькальде. Мой старый друг Висенте низко поклонился и затараторил:

— Дон Алесео, я так рад увидеть вас живым и здоровым. Поверьте, испанская корона никак не причастна к этому преступлению. Но вас похитили испанские граждане на испанской земле, и мы сделаем всё, чтобы загладить нашу вину.

Я еле-еле сумел отбиться от него, обещав прибыть к нему в гости для обсуждения разных вопросов к пяти часам. На этот раз, как он сказал, будут только он сам, его супруга и падре Итуррибе — что меня, признаюсь, несколько удивило. Я спросил, можно ли мне взять с собой своих ребят, на что тот ответил:

— Конечно, ваше превосходительство, только лучше самых проверенных.

Тем временем, ребята вели Кирюшу, который орал:

— Я военнопленный! Имею права! И ненавижу вас, кацапов! Бандера понад усе! — после чего получил под дых от Васи Нечипорука.

— Заткнись, сука бандеровская!

Кирилл чуть отдышался и вдруг перешёл на испанский:

— Что это за инквизиция, которая не сжигает этих нехристей! А имел я такую инквизицию и их бога со всеми их святыми!

Я вдруг увидел, как изменилось лицо сеньора алькальде и других присутствующих испанцев. Тем временем, Вася ткнул его мордой в землю и сказал:

— Ещё раз откроешь пасть, сука, яйца оторву!

Кирилл испуганно замолчал. Его как куль бросили в подошедшую шлюпку, и Вася с ребятами отправился с ним на "Святую Елену". А меня вдруг схватила и чуть не задушила в объятиях любимая супруга, которая как раз и пришла на этой шлюпке.

Мы с трудом смогли распрощаться с сеньором алькальде, сели в вернувшуюся шлюпку и вернулись на Святую Елену.

Сначала Лиза устроила мне врачебный осмотр. Но, кроме уже зажившей шишки на голове и синяка на спине, в том месте, где пуля ударила по пистолету, всё было в порядке.

— Ты даже вроде похудел, — сказала она и заставила меня встать на весы. Так оно и оказалось — хоть и кормили меня хорошо, но трехдневная пробежка по горам, регулярные бани, а также кое-какая другая активность, о которой Лизе знать не было нужно (тем более, что всё, или почти всё, было по принуждению), пришлись как нельзя кстати. Впрочем, осмотр плавно перешёл в подобную же активность, при которой потребляется достаточно много калорий, вскоре после чего мы сели с ребятами на "совет в Филях" местного масштаба.

Самой большой моей ошибкой был слишком уж неформальный подход — заместителя у меня, строго говоря, не было, купцы делали своё дело — в основном, хорошо, но тут возник Кирюша. А "идальго" обеспечивали безопасность, причём, нужно сказать, весьма грамотно, но я в прошлое воскресенье очень даже некстати отказался от их услуг.

Согласно моему предложению, моим заместителем по военной части стал Саша Ахтырцев. Вася Нечипорук сделался моим замом по разведке и контрразведке. Вася пытался было возразить, но я ему сказал, что теперь, с невестой из местных индейцев, ему и карты в руки. Конечно, общего языка у них пока ещё не было, но дай им месяц-другой, и я уже предвидел тот момент, когда Тепин забалакает на самом что ни на есть полтавском суржике — Вася на него скатывался, как только слышал родственный акцент. Как мне рассказал в своё время Володя, они познакомились через его школьных друзей в 1991. Тогда он служил под Питером, и когда жена его, рассудив, что жизнь жены военного в новой России ей нафиг не сдалась, сказала, что уезжает на Нэньку, объявившую о своей нэзалэжости, Вася ей сказал:

— Я патриот России, хоть и хохол, и свою страну не предам.

Детей у них тогда не было, имущества тоже, так что развестись им, как он говорил, было довольно просто, и Вася остался в армии; он и был единственным из Володиных друзей из той памятной поездки, кто всё ещё служил на момент переноса во времени.

Лиза, понятно, будучи единственным врачом, стала моим заместителем по медицинской части. А главным "купцом" стал Федя Измайлов, у которого, как оказалось, было не только четыре курса Московского экономико-статистического института, но и богатый опыт фарцы. Как ни странно, последнее сочеталось с честностью и преданностью, так что лучшей кандидатуры найти было трудно.

Мы решили, что на ужин, кроме их превосходительств, поедет Саша Ахтырцев и пара других "идальго". Вася будет тем временем колоть Поросюка, а Федя сделает визит вежливости — тоже в сопровождении пары "идальго" — к нашему другу сеньору Торресу.

Когда мы вышли, Саша вдруг спросил:

А теперь расскажи мне — что за девушки такие?

— Твою зовут Местли.

— Мою?

— Я что, не видел, как вы друг на друга смотрите? Её имя означает "луна". А три других — Шочитль ("цветок"), Патли ("земля") и Тепин ("малыш").

— Это та, толстая? Бедная девочка, не думаю, что кому-нибудь понравится.

И вдруг мы увидели, как Ваня Нечипорук целует руку именно Тепин, а та вдруг, впервые за всё время нашего знакомства, краснеет, насколько это может сделать девушка с бронзовой кожей.

Потом мне и Местли пришлось переводить для них двоих — ведь переводчика с русского на науатль у нас просто не было. А переводить воркование было не так уж и просто.

И когда мы уже шли на шлюпке к берегу, Вася посмотрел на меня и вздохнул:

— Ты ж знаешь, як у нас — треба, щоб було за що вчепитися. А тут девушка видная, сильная, мне сразу понравилась. Думаю, женюсь.

Я вспомнил, как я сказал тогда Местли — "на вкус и цвет"...

На этот раз карету сопровождал сам сеньор де Аламеда с десятком всадников — бдительность, похоже, стала в Санта-Лусии превыше всего. Часть из них осталась в качестве охраны перед домом мэра. А во внутреннем дворе на сей раз был накрыт только один стол. Сеньора Флорес де Гонсалес и Лусьенте и сеньориты Гонсалес поприветствовали нас, но к нам не присоединились.

Как обычно, разговор о делах наших скорбных начался не сразу.

— Ваши превосходительства, господа, во первых, хочу от всего сердца и от имени Новой Испании принести сеньору князю извинения в связи с его похищением. Мы осознаём, что это оскорбление было нанесено не только вам лично, но и всей российской короне. Мы готовы сделать всё, чтобы такого рода действия не повторились.

На что я разразился подготовленной речью, в которой сказал, что и Россия ценит добрые отношения с испанской короной и что мы будем благодарны за любые шаги внимания с её стороны. Например, мы были бы готовы построить факторию или в самой Санта-Лусии, либо в её окрестностях, например в бухте Маркеса, чуть южнее, тем более, она не заселена.

Сеньор алькальде напрягся при упоминании Санта-Лусии; похоже, земля там уже была распределена, и ему не улыбалось пустить туда ещё и чужаков. А Маркес, хоть и находился в паре-тройке километров, не был заселён. Это понравилось и падре Лопе; он даже разрешил постройку небольшой православной церкви с условием, что пускать туда будут только русских. Ещё, конечно, обговорили, что мы будем платить аренду — по две тысячи реалей в год в течение первых пятидесяти лет. И что холм Эль Гитаррон и прилегающий к нему форт тоже будут включены в аренду.

Две тысячи реалей, конечно, были не самые большие деньги — около двадцати тысяч долларов в эквиваленте 1992 года — но по тем временам это была серьёзная сумма. Я пробовал добиться её снижения, аргументируя, что у нас таких денег нет, но мой друг Висенте оставался непреклонным. Эх, нужно было взять с собой кого-нибудь из "купцов", того же Федю — он умеет торговаться... Ну да ладно, денег у нас в Форт-Россе более чем достаточно, а с того, что мы привезли в Санта-Лусию, мы получили свыше тридцати тысяч. Эх, если бы часть их не ушла Антонио и его банде...

Далее были проработаны планы по уничтожению этой самой банды и отлова самого милого Антонио. Мы оговорили, что всё украденное у нас оружие, деньги, боеприпасы, и всё остальное будет возвращено владельцу, сиречь нам.

Проблема была в самой процедуре расправы с Суаресом — Висенте ничего не знал про его крепости, знал только, что у него есть лежбище где-то в районе дороги на Мехико. Я ответил ему, что лично был в одном из этих мест, и что один из бывших людей Суареса может показать другое. А вот третье, находящееся где-то на побережье, не известно даже этому человеку.

Я не стал говорить, что наших сил было, увы, недостаточно. Мы не ожидали боёв вне досягаемости корабельного орудия, поэтому у нас не было с собой какой-либо полевой артиллерии, были только винтовки, пара калашей и пулемёты. Но этот вопрос придётся проработать с Сашей Ахтырцевым.

Я спросил, что же теперь будет с собственностью нашего друга сеньора Пеньи. Увы, ныне покойного Пенью, как мне сказали, так ни в чём и не получилось обвинить. А вчера откуда ни возьмись объявился племянник его Гонсало Суарес Монтойя, который и потребовал признать его законным наследником. На мой вопрос, уверены ли они в том, что это не подставная фигура, мне было сказано, что сей Гонсало вырос в этом самом городе, пока не покинул его после какого-то скандала лет пять назад. Я попросил описать мне этого Гонсало и понял, что Антонио он никак быть не может — маленький ("примерно моего роста", сказал Висенте) и толстый, тогда как Антонио повыше и поджарый. Более того, никого, подходящего под данное описание, я в Эль Нидо не видел. (Впрочем, живых я там видел в основном четырёх милых дам, плюс Антонио и покойных Хайме и Эрнесто, а мёртвые охранники не в счёт).

Мы уже хотели распрощаться с нашим радушным хозяином, когда вдруг подал голос падре Лопе.

— Братья, а что вы намереваетесь делать с сеньором Поросуко?

— Казним, — не задумываясь сказал я.

— Сеньоры, у меня к вам просьба. Этот сеньор уже однажды лжесвидетельствовал против вас — именно на него ссылался сеньор Пенья, когда передал нам, что вы якобы безбожники. Это уже страшный грех. Убийство честных католиков — ещё более страшный грех, но он, конечно, подвластен мирской власти, а не нашей. Но вот публичная хула на Господа нашего, которую он изверг из своих уст несколько часов назад, заслуживает сожжения на костре, чтобы другим неповадно было.

— Падре Лопе, мы понимаем, почему Святая Инквизиция считает, что сеньор Поросуко заслуживает подобной участи. Конечно, я не уполномочен принимать такие решения в одиночку. Но я согласен обсудить этот вопрос с Советом экспедиции. Но Но у меня есть две просьбы. Первая — это должно остаться единственным в своём роде случаем. В будущем, наши люди не должны подлежать суду Святой Инквизиции без согласия на то со стороны русских властей. Более того, то же касается и светского суда — но мы гарантируем, со своей стороны, что любое правонарушение со стороны русских подданных будет расследовано и предано русскому суду, который будет приходить в присутствии людей от его светлости и, если эти правонарушения входят в компетенцию Святой Инквизиции, в присутствии людей от неё. И любой допрос со стороны представителей гражданских властей или Святой Инквизиции должен проходить на нашей территории и в присутствии наших людей, и должен исключать какие-либо меры физического воздействия.

Падре Лопе и сеньор алькальде посмотрели друг на друга, после чего падре Лопе сказал:

— Мы готовы согласиться на такие условия и гарантировать это письменно.

— Спасибо, падре Лопе. А теперь второй пункт. Насколько мне известно, любое аутодафе предваряется допросом, и многое из того, что знает сеньор Поросуко, является, если хотите, информацией, не подлежащей огласки. Поэтому прошу подобный допрос производить лишь в присутствии нашего человека — известного вам сеньора Нечипоруко — с его правом прекратить любые следственные действия или отвести любой вопрос.

— Хорошо, ваше превосходительство, мы согласны и на это ваше условие. Ждём вашего ответа после того, как вы обсудите это с вашими идальго. Интересные, кстати, у вас, у русских, фамилии — Поросуко, Нечируко... или Непоруко? Ах да, Нечипоруко. Идите с Богом, друзья мои.

Падре Лопе перекрестил нас, мы распрощались с нашим другом Висенте, и вернулись на "Святую Елену".

4. Пиратики, пиратики, хорошие солдатики...

Первое, что я сделал, когда мы вернулись на "Святую Елену", это заперся втроём с Сашей Ахтырцевым и Васей Нечипоруком в пустой каюте, поставил на стол кувшин испанского вина, разлил его по стаканам и спросил Васю:

— Ну и что говорит наш друг Поросуко?

Тот рассмеялся и сказал:

— Да, фамилия по испански получилась на заглядение. Значит, так. Украдена, в дополнение ко всему тому, что мы так бездарно отдали их при якобы передаче заложника в твоём лице, ещё два калаша — один из них мы, впрочем, заполучили назад, десяток гранат, и пять комплектов уоки-токи. Калашом Кирюша научил их пользоваться, М-1 и гранатами не успел, уоки-токи пытался, но те просто шарахались от них, а потом уоки-токи, на которых он демонстрировал, как ими пользоваться, попросту сели. Так что, думаю, их можно в расчёт не принимать. М-1 тоже — ведь их они получили от нас тогда же, когда мы взяли Кирюшу. А вот с гранатами интересно, он говорит, что сказал им, что нужно выдернуть чеку и бросить их.

Кроме того, он рассказал им про нашу немногочисленность, так что Антонио подумывал о захвате "Святой Елены". Чем это кончится, неизвестно, но, думаю, лучше к кораблю не подпускать никого в ближайшее время. И завтра разъяснить мэру, почему именно.

— А он сказал, где именно находятся крепости Антонио?

— Он знает только одну — восточнее дороги на Мехико.

— А вот это уже интересно. Меня держали, получается, в другой. И где она?

— Здесь он, думаю, не врёт — говорит, что не запомнил. Знает лишь, что просёлочная дорога уходит на восток сразу после того, как кончается какая-то деревня на западе. Но вот какая, не запомнил. "Какие-то черножопые", говорит. И говорит, что вряд ли узнает.

— Да ладно, Тепин нам покажет. Думаю, сначала ударить по этому комплексу, потом по Эль Нидо. А вот если не найдём нашего друга Антонио, тогда будет хреново... Придётся искать агентуру среди местных — но как?

После нашего "совета", я наведался к девочкам — пока им выделили две двухместных каюты, в одной Тепин и Патли, в другой Местли и Шочитль. Я зашёл к Местли и Шочитль, где как раз сидела Патли, все три повисли на моей шее и затараторили:

— Как у вас, у русских, хорошо!! Алесео, спасибо тебе, что взял нам к себе! Мы тоже хотим быть русскими!

— Конечно, станете, если хотите. Местли, а тебе понравился Саша?

Местли вдруг смутилась, опустила глаза.

— Жаль, что он по испански не разговаривает. Зачем ему индианка, которая к тому же не знает его языка?

— Кстати, а где Тепин?

— Другой русский пришёл за ней и увёл её к себе.

Так, подумал я. Быстро же Вася работает...

— Ну, вот видишь, тут любовь с первого взгляда — несмотря на то, что она знает только науатль, который он ну уж совсем не знает. Ладно, Местли, у меня к вам дело. Можно ли связаться с кем-нибудь из местных индейцев и задать им пару вопросов? А мы им что-нибудь подарим.

— А что именно?

— Пару зеркал, например, или ножей.

— Нет, что вы хотите узнать?

— Да вот, нам интересно, где у нашего друга Антонио третья крепость. Она вроде на море.

Она переглянулась с Шочитль и сказала, уже вполне серьёзным тоном.

— Тут рядом есть две индейских деревни, мы туда завтра могли бы съездить.

— Хорошая идея, только не одни, ладно? Пошлём с вами кого-нибудь из наших.

— Нет, если мы приедем с чужаками, они ничего не скажут. Нужно, чтобы мы сами. Причём лошадям они тоже не доверяют. Так что дайте нам весельную лодку.

На что Патли вдруг сказала:

— Алесео, а зачем деревня? Завтра на площади у стен Санта-Лусии будет рынок. Туда прибудут индейцы со всей округи. Там можно всё и разузнать.

— Молодец, Патли! — сказала Местли. — Мы местные, а про рынок вспомнила ты. Так и сделаем.

Тут вдруг в дверь постучали, и вошёл Саша. Мне пришлось с полчаса переводить с испанского на русский, потом он предложил Местли пойти погулять, а я распрощался со всеми и пошёл к любимой жене, пока она не задала себе вопрос, а где это пропадает её муж?..

С раннего утра меня разбудил вахтенный матрос.

— Со стороны входа в залив в нашем направлении идут два корабля.

— Испанские?

— Не знаю, но не галеоны, мелочь пузатая. Что делать будем?

— Приготовьте пушки и пулемёты, разверните нос корабля к ним. Не нравится мне всё это. Штормтрапы убраны?

— Да, всё нормально.

Корабли тем временем приближались, и на палубах мы увидели кучу вооружённых людей. Вдруг раздался выстрел, и у одного из кораблей на носу возникло облачко дыма, и недалеко от нас в море упало ядро. Через несколько секунд, выстрелил второй, и это ядро чуть-чуть не долетело до нашего носа.

— Огонь, — закричал я.

Два выстрела из носового орудия — и оба корабля превратились в груду пылающих обломков, а из воды послышались крики, кто-то, похоже, выжил. Мы срочно спустили две шлюпки — но когда они наконец достигли места крушения, там барахтался ровно один человек — и прямо перед глазами нашей команды из воды показался острый плавник, и огромная акулья голова схватила его и утащила под воду. Увы, больше ни единого живого человека мы не увидели, и языка у нас не оказалось. Я подумал, что нужно было воспользоваться пулемётами — может, кто бы и выжил. Зато в одном из трупов я узнал того самого Эрнесто, который вместе с Антонио посетил меня несколько дней назад в Эль Нидо. Значит, эти ребята были людьми Антонио. Я, конечно, так и предполагал, но теперь мы знали это точно.

— Ну что ж, — сказал я. — Похоже, мы серьёзно проредили их силы. Пора нанести ответный визит.

5. На индейском на базаре...

Рынок в Санта-Лусии проводился раз в две недели у южной её оконечности, сразу за городской стеной. Там были оборудованы лодочные причалы, и индейцы со всей округи приходили на лодках — ведь ни лошадей, ни тем более телег ни у кого из них не было — колесо в Америке до прихода европейцов вообще не было известно, верховой скот тоже, а из вьючного скота была известна только лама — да и то в Центральных Андах, тысячами километров южнее. Поэтому жители прибрежных деревень пользовались лодками для перевозок. Эти причалы я заметил, когда мы с покойным Пеньей ездили на Эль Гитаррон, но не обратил на них внимания.

А теперь на причалах разгружались и отходили лодки, которыми управляли мужчины в набедренных повязках. А на площади прямо на тростниковых матах, расстеленных на земле, лежали фрукты и овощи, рыба и птица, ткани и обсидиановые ножи, которыми торговали женщины в хлопчатобумажных вышитых блузках и длинных юбках, сидевшие здесь же, на земле. Местли и Шочитль рассредоточились по рынку, а Патли осталась со мной — как она сказала, "всё равно я для них пришлая".

И тут я наконец догадался спросить, откуда же она родом.

— Алесео, место, где я родилась, далеко на севере, там, где море холодное, а рядом с берегом находятся прекрасные острова. Не знаю, где они сейчас, но корабль, который увёз меня сюда, шёл не менее, а то и более месяца. Я была в трюме и не видела, куда он шёл и сколько времени он стоял, а сколько двигался.

Так, подумал я. Холодное море... Не иначе, как девушка откуда-то из наших мест. Вот только откуда? Ничего, когда пойдём на север, надеюсь, узнает родные места.

— А ты знаешь язык того места, откуда ты родом?

— Знаю, Алесео, хотя, конечно, немного подзабыла.

— А как называется твой язык?

— Киж.

— Скажи мне: "Я хочу есть".

Она засмеялась и ответила:

— Ковиинокве´е.

Эту фразу я знал и на языке мивоков, и на языке чумашей — и то, что я услышал, не было похоже ни на то, ни на другое. Ничего, увидим.

Когда я подходил к продавщицам и спрашивал, почём то или другое, никто меня не понимал — а то, что говорили они, было для меня столь же непонятно. Тут как по наитию я достал из кармана заколку для волос — из одного из контейнеров со "Святой Елены" — и вручил её красивой девушке-йопе. Та посмотрела на меня с испугом, но Патли показала ей, как пользоваться этим подарком. Когда девушка поняла, что я за него ничего не прошу, она слегка поклонилась и улыбнулась. После чего, я подарил такие же девушкам, которые сидели рядом с первой — и был одарён ещё несколькими улыбками. И одна девушка, которая торговала кактусовыми фигами, вдруг спросила меня на ломаном испанском:

— Сеньор хотеть фиги? Вкусно!

Я с улыбкой взял несколько штук и дал ей серебряную монету в один реаль. Она с ужасом сказала:

— Не иметь маленькие деньги? Один мараведи хватит.

— То, что останется, подарок для прекрасной дамы.

— Сеньор уже подарить мне это — и она показала заколку.

— Сеньорита откуда?

— Я не сеньорита, я индеец. Меня звать Косамалотль. Я из Акатль-поль-ко, там, — и она показала на юг.

Я вспомнил, что "сеньорита" тогда означало женщина из правящего класса.

— Меня зовут Алесео.

И меня вдруг осенило.

— Там, где Акатль-поль-ко есть другие белые люди?

— Там рядом есть большой каменный дом, построили белые люди. Там было два большой лодка. Утром лодка ушёл и не пришёл.

— Может дама показать этот дом?

— Мой папа приехать после рынок, говорить. Мой папа говорить испанский.

— А где твой папа?

— Там, на лодка, — сказала она, показав на залив.

Я с улыбкой спросил: — А сколько за все фиги?

— Все??

— Да, все.

Она оценила количество фиг и сказала:

— Один реаль.

Я дал ей ещё три реаля и сказал:

— Остаток подарок для Косамалотль.

"Идальго", ждавшие чуть неподалёку, подошли ко мне, увидев мой жест, и начали грузить фиги в принесённые сумки.

Тем временем, подошли Местли и Шочитль. Местли пожаловалась, что никто ей ничего не хочет рассказывать — хоть она и говорит на науатле, для местных она чужая. Вкратце, я рассказал им о том, что я узнал от девушки. Местли посмотрела на меня, поцеловала меня в щёку и посмотрела на девушку. И они с Шочитль затараторили с ней на науатле. Потом Местли посмотрела на меня и сказала:

— Косамалотль говорит, что ты очень хороший — не как испанцы. Спрашивает, не женат ли ты. Я сказала, что увы, женат, иначе сама бы тебя забрала.

— А что значит "косамалотль"?

— Радуга.

Тут вдруг подплыла лодка с одиноким индейцем постарше. Он заговорил с Косамалотль на науатле, потом посмотрел на меня и спросил по испански, хоть и с небольшим акцентом — меньше, чем у меня.

— Здравствуйте, сеньор Алесео, меня зовут Чималли. Сеньор не испанец?

— Нет, сеньор Чималли, я русский.

— Мы не сеньоры, мы всего лишь индейцы.

— Для нас вы такие же люди, как мы или испанцы.

— Косамалотль мне сказала, я не поверил. Моя дочь права, сеньор хороший человек. Она сказала, что сеньор хочет, чтобы мы показали, где живут другие белые люди. Это плохие белые люди. Они берут всё, что хотят у бедных индейцев, а если кто не отдаёт им это, они убивают индейцев. Если им нужна женщина, они берут женщину силой.

— Сеньор Чималли...

— Не нужно говорить "сеньор", говорите просто "Чималли".

— Тогда называйте меня "Алесео". Тоже без сеньор.

— Хорошо, сеньор — то есть Алесео.

— Чималли, а не хотите вы проехаться на большой лодке? — и я показал на нашу "Святую Елену".

— С радостью, Алесео. Только что мне делать с моей лодкой?

— А мы её поднимем на нашу.

Лодка была сделана из тростника, с вёслами из какого-то местного дерева. Мы подплыли к "Святой Елене", а "идальго" вскоре пришли на нашей шлюпке и присоединились к нам. Чималли уже стоял на палубе с квадратными глазами.

— Алесео, а где у вас вёсла или паруса?

— Они нам не нужны.

Когда корабль вдруг стал быстро двигаться к выходу из залива, а Чималли с Косамалотль преодолели свой первоначальный испуг, я вдруг вспомнил, что мимо Эль Гитаррона шла колея, которая, впрочем, шла не на Санта-Лусию, а дальше на север. Тогда я не сообразил, что телег у индейцев нет, и что эта дорога была явно оставлена белыми людьми.

Чималли стал показывать мне дорогу — и мы с ним пошли на мостик, где я начал переводить для капитана, куда именно нужно было идти. И мы очень быстро оказались в бухте Эль-Маркес, то есть той самой, которую мы хотели арендовать у испанцев.

Индейская деревня была у пляжа с одной стороны бухты, а с другой, у скал, располагалась каменная крепость с двумя причалами, причём располагалась так, что её трудно было бы заметить как с земли, так и из горловины залива.

"Святая Елена" спустила две шлюпки, и полтора десятка вооружённых "идальго" и матросов понеслись к причалам, тогда как корабельная артиллерия была готова ударить по зданию, если бы мы заметили хоть малейшее шевеление. По какому-то наитию, я приказал пока не стрелять. Вскоре ребята выскочили на причал и зашли в дом. Через десять минут запищала рация.

— Да?

— Лёх, здесь никого нет, — послышался чуть насмешливый голос Саши Ахтырцева. — Так что не слишком уж там занимайся шуры-мурами с моей невестой и прочими индианками — лучше скатай на берег, посмотри.

Комплекс был примерно такой же, как и Эль-Нидо — комнаты, где, судя по всему, жили пираты, комплекс для "дорогих гостей", вроде того, где держали меня, несколько помещений со складами, и комната, вход в которую ребята сразу не заметили, где было шесть трупов и три ещё живые девушки-индианки, которых, похоже, постоянно насиловали ублюдки из команды Антонио. Впрочем, два из трупов оказались всё ещё живыми девушками. Всех пятерых мы бережно доставили Лизе, а трупы сложили на циновки на палубе.

Мы оставили четверых ребят в комплексе — в него был один вход со стороны суши и один со стороны моря, они сказали, что смогут его держать. Мы обещали вернуться к ним как можно скорее, а сами ушли обратно в Санта-Лусию, по дороге спустив лодку с Чималли и Косамалотль в индейской деревне. Туда же мы бережно отвезли четыре трупа — пусть индейцы их похоронят так, как положено.

Когда мы вернулись в Санта-Лусию, мы увидели самого сеньора алькальде с человеком средних лет, и со свитой из военных, дворян, купцов, духовенства.

— Дон Алесео, как хорошо, что вы вернулись. Мы испугались, что вы ушли. Граф де Медина, познакомьтесь, это князь Алесео де Николаевка. Дон Алесео, это граф Исидро де Медина и Альтамирано, дядя знакомого вам сеньора де Альтамирано.

Граф учтиво снял шляпу, я сделал то же — по табелю о рангах, мы были примерно равны. Мы весьма вежливо поздоровались, заверили друг друга в вечной дружбе между Россией и Испанией, я осведомился о здоровье моего друга Хуана, после чего граф сказал:

— Я хотел поблагодарить вас за избавление города от пиратов. Нам уже рассказал дон Висенте, какое это было чудо, два выстрела — и кораблей пиратов больше нет! Мы боялись, что вы бросили нас и ушли из Санта-Лусии!

— Да нет, дон Исидро, мы всего лишь ходили проведать базу пиратов.

— И что?

— Они бежали, а база под нашим контролем.

— Дон Алесео, если вы согласитесь держать здесь один из своих кораблей и защищать Санта-Лусию от пиратов и иностранцев, то корона готова не брать с вас арендную плату и отдать бухту Эль-Маркес русским на сто лет. С условием, что вы согласитесь, что она — территория испанской короны. Но на территории бухты вы вольны жить по русским законам.

— Спасибо, дон Исидро, с радостью. Вот только корабль придёт не сразу — наверное, не раньше, чем через несколько месяцев.

— Дон Алесео, мы согласны.

— Дон Исидро, а теперь осталось самое сложное — выкурить бандитов из их крепостей в горах, пока они не подготовили новые. Мы хотели бы выйти на рассвете. Не мог бы дон Висенте дать нам с собой два десятка лошадей, а также солдат?

Сеньор алькальде ответил:

— С радостью, дон Алесео. А теперь, ваше превосходительство, не соблаговолите ли вы прибыть на ужин вместе с её превосходительством и вашими идальго в мой скромный дом на ужин в вашу честь и честь его превосходительства графа?

6. Нет таких крепостей, которые не взяли бы русские...

Саша меня убил наповал. Оказывается, что когда он собирал "всё, что нужно" для Святой Елены, он не забыл не только про винтовки, пулемёты и гранаты, но и взял с собой парочку 57-мм противотанковых винтовок М-18 "с набором боеприпасов". И добавил:

— Гранатомёты, увы, есть только на "Астрахани", а мы с ребятами порешили, что то, что на "Астрахани", будет своего рода НЗ — на самый крайний случай, и в качестве образцов для будущего. А вот этих дур у нас вагон и маленькая тележка. Они практически без отдачи, хотя, конечно, лучше из них стрелять с треножника. И снаряды есть самые разные — противотанковые, они нам не очень нужны, фугасные, дымовые, и болванки. Думаю, для нашего дела хватит.

— А кто умеет из них стрелять?

— Да мы с Васей немного поигрались, ещё в Форт-Россе. Точность неплохая, с двухсот метров мы их так уделаем, вне зоны досягаемости их аркебуз. Да, и ещё. Мы с Васей тут заказали вот такую штуку, — и он показал нам телегу с дубовыми бортами с бойницами. Если надо, лежишь себе и стреляешь через бойницы. А если хочешь, то вот на этой платформе можно и пулемёт установить, или такую вот ручную артиллерию. Чем не тачанка? И вот ещё.

Он вздохнул и показал мне две тачки, тоже с дубовым щитком спереди.

— А здесь подходишь к врагу под защитой такой вот дуры, — дура, похоже, было его любимое слово по отношению к оружию, — ведь их аркебузы местный дуб не пробьют даже с пяти метров...

Подумав, мы решили нанести первый визит во вторую крепость, Эль Фуэрте, которая, по рассказам Тепин в переводе Местли, была побольше, чем Эль Нидо. С собой мы решили взять Тепин и Местли, десяток "идальго", и четырёх матросов, выразивших желание присоединиться к компании. Шочитль и Патли, впрочем, на месте не оказалось. Саша выдал всем, кроме девушек, по винтовке, девушкам по пистолету ("эх, надо будет их по дороге научить"), поставил пулемёты и пушки на телеги, и тут мы заметили, что шлюпок нет, хотя пять минут назад они были.

Зато мы увидели Федю с сияющей физиономией. На наш вопрос, куда делись шлюпки, он радостно сказал:

— Ребята, у этих индейцев хлопок — самое оно, все наши бабы будут писать кефиром. Я тут одну местную увидел в такой блузке, аж обомлел. Вот её — и он показал на Шочитль, сидящей в подплывающей шлюпке. — Она и её подруга и занимались переговорами. Кстати, шеф, я, похоже, влюблён. А что значит "Шочитль"? Так её, похоже, зовут!

— "Цветок".

— Да, была у меня подруга Света, осталась там, в далёком тысяча девятьсот восемьдесят третьем. Теперь, с Божей помощью, будет Цветок...

— Кстати, а почём материал-то?

— Да хотели они по реалю за рулон, мы сторговались на двадцать мараведи. То есть чуть более половины. Ну и по пять мараведи за готовую блузку. И ещё, скажу по секрету, у них есть серебряные украшения — они обязаны продавать всё серебро, кроме монет, испанцам, причём задёшево — понятно, что они этого не делают. Договорились, что я куплю у них столько, сколько продадут. Практически по цене серебра...

Да, подумал я, из моих боевых подруг теперь только Патли не пристроенная — а она, по моему, самая красивая из всех четырёх.

Когда пришли шлюпки, мы помогли их разгрузить и пошли на берег, где нас — точнее, Федю — ждала целая гора хлопка. А для нас, как мы и просили, там стояло два десятка конных кирасир, и столько же лошадей. Часть впрягли в телеги, на которых примостились Вася, Саша и ещё двое "идальго", а также обе девушки, и мы тронулись в северном направлении. В последний момент, "купцы" передали нам ещё две телеги.

— Мало ли что вы там нароете...

Часовые у Санта-Лусийской крепости, по видимому, предупреждённые о нас, сняли шляпы и закричали:

— Вива Эспанья! Вива Русия!

Сразу после крепости, примерно там, где мы всего лишь два дня назад вышли из леса, дорога пошла резко вверх. Через два часа, Саша — которому я передал оперативное командование — скомандовал привал, а Тепин и Местли они с Васей отвели в лес — но, как оказалось, не для утех, ибо практически сразу оттуда послышались пистолетные выстрелы.

Вскоре сияющие девушки с их кавалерами вернулись к нам. Местли закричала:

— Алесео, представляешь себе, я попала целых три раза! А Тепин пять!

Саша, ворча, сказал:

— Ну что ж, с трёх метров есть шанс, что попадут. Для первого раза не так плохо... Васина оказалось получше, чем моя. Лёх, а что такое "mi orso"?

Я расхохотался.

— К Васе это подойдёт лучше, чем к тебе. "Мой медведь".

— Ну да ладно, медведь так медведь, — философски сказал Саша.

Вскоре мы опять тронулись, и через два часа справа от нас показалась индейская деревня. Тепин вдруг что-то сказала на своём языке, Местли перевела:

— Это Йопико. А вот за тем поворотом и будет Эль Фуэрте.

Я перевёл. Саша сказал:

— Ну я и дурак. Забыл спросить заранее, сколько туда ехать от дороги. План Тепин Васе набросала, а вот это забыли...

— Пешком полчаса, — сказала Местли, когда я ей перевёл вопрос. — Там ещё такой лесок, кончается он в ста варах примерно.

— Полчаса пешком, то есть километра два, наверное, — сказал я. — И восемьдесят метров от края леса.

— Ладно, — сказал Саша. Пусть скажет, когда мы уже будем близко. Скажи, семь-восемь минут пешком.

Где-то в полкилометре от цели Саша затормозил всех. Взял с собой троих "идальго" и... растворился в лесу. Местли открыла рот.

— Нет, Саша не медведь, — прошептала она. — Он как змея. Или дикая индейка.

Я перевёл. Народ сдерживал смех, как мог. Она не знала, что к бедному её жениху надолго прилепится кличка "индейка". Хотя... дикие индейки, в отличие от домашних, умные и хитрые птицы, известные тем, что их в лесу может быть множество, тем не менее, их очень трудно увидеть или услышать. В своё время (в далёком будущем), Бенджамин Франклин предложит сделать индейку американским национальным символом.

И вот Саша вернулся.

— Всё нормально. Стражи никакой. Похоже, лишь одна дверь, и с каждой стороны по окну, откуда торчат по два ствола. Похоже, бдят. Ну что, ребята, пошли?

Мы оставили лошадей и телеги под присмотром испанцев, попросили их контроллировать дорогу, Саша и Вася взяли по тачке, на которые они установили по М-18, и положили по несколько зарядов, ребята взяли пару пулемётов и винтовки, и мы как можно тише пошли к крепости. Девушек, понятно, брать не стали — Саша взмолился:

— Скажи ей, что если с ней что-нибудь случится, я не переживу. То же и Вася со своей.

— Ну да, только встретились и уже любовь до гроба.

— Ну скажи, тебе трудно, что ли.

Я перевёл. Местли перевела Тепин, потом сказала мне:

— А если с ним что-нибудь случится, он подумал?

Я перевёл и это. Саша посмотрел на свою любовь и ответил:

— Скажешь, что и со мной, и с Васей всё будет хорошо.

Крепость взяли, как говорил Лёлик в известном фильме, "без шума и пыли". По снаряду в окна (действительно, Саша с Васей были асами — с первого раза и сразу в цель), потом болванку в двери, потом они с ребятами пошли на зачистку; что там было и как это произошло, не видел, но через несколько минут, за которые мы услышали несколько выстрелов, из крепости вышли трое с поднятыми руками, за которыми высились наши ребята — похоже, без единой царапины.

— Одиннадцать завалили, восемь, похоже, погибли в сторожевых помещениях от "артиллерии", одного раздавило рухнувшей дубовой дверью. Внутри остались одни мёртвые, плюс склад.

— Этих трёх пока свяжите, дай мне парочку ребят, вернёмся за остальными.

Мы втроём — я, Женя Жуков и Марат Хабибулин — побежали обратно, как мы вдруг услышали несомненные выстрелы из аркебуз, за которыми последовало два пистолетных выстрела.

На поляне Тепин и Местли всё ещё стояли с пистолетами, перед ними лежал один труп и корчился ещё один, явный метис. Двое из испанских солдат лежали мёртвые — обоим снесло по полголовы. Другие только-только отходили от шока.

— Там... двое из кустов выскочили, убили этих двоих, а мы вот их подстрелили, — сказала Местли.

Я посмотрел на испанского офицера.

— Ну и что это должно означать? — спросил я.

— Сеньор... простите нас... мы их не увидели, а потом...

Мы бросили раненого и три трупа на телегу и пошли к Эль Фуэрте. Потом выяснилось, что эти двое возвращались в форт из деревни, куда они ходили за едой, и, услышав испанскую речь, решили подстрелить парочку и уйти — что бы у них получилось без проблем, если бы не девушки.

Трое пленных уже копали ямы для похорон убитых, так что три трупа мы бросили им — пусть хоронят ещё троих. Впрочем, одного из копальщиков я взял за шиворот и спросил:

— Антонио где?

— В Эль Нидо!

— Кто должен прийти?

— Двое ушли в деревню за продуктами, оставшиеся все или здесь, или в Эль Нидо.

Мы обыскали склад. Деньги наши, и не только, действительно оказались там. Кроме того, там были рулоны шёлка, два сундучка с пряностями, мешки золота и серебра, небольшой сундучок с изумрудами, ещё один с ювелирными украшениями... Как я и договорился с графом де Медина, вся добыча была нашей, и одна из двух телег, переданных нам "купцами", оказалась почти полностью загруженной.

В углу оказалась куча пустых сундуков — и вдруг, отодвинув их все, я увидел в углу небольшую дверь. Толкнув её (потом меня Саша долго ругал, сказав, что если б там был хоть один бандит, то его превосходительства больше бы не было), я шагнул примерно в такую же комнату, в которой я некогда проснулся в Эль Нидо.

И здесь на охапке соломы лежало три обнажённых женских трупа — а рядом были две связанных живых девушки, тоже обнажённых, в синяках, с окровавленными промежностями, и с кляпами во рту. Рядом валялись платья, платки и туфли — похоже, прежде чем над ними глумиться, их раздели, ведь платья были не из дешёвых, а одно даже было шёлковым. Да и девушки были не индианками — одна, похоже, метиска, а одна белая и светловолосая.

Я подошёл, вытащил у них изо рта кляпы — после чего белая плюнула мне в лицо.

— Козёл! Сволочь!

Я перерезал ей верёвки на руках и ногах, сделал то же для второй, после чего деликатно отвернулся.

— Сеньориты, мы пришли вас спасти. Оденьтесь, пожалуйта.

И тут, совершенно неожиданно, раздался громкий плач. Я обернулся. Метиска одевалась, а белая сидела и ревела. Я подошёл, обнял её за плечи и сказал:

— Сеньорита, не плачьте, ваши мучения кончились. Позвольте представиться, русский князь Алесео де Николаевка.

— Вы и есть дон Алесео? Мой кузен мне про вас рассказал... Я Лилиана де Альтамирано, а это моя подруга Сильвия Мендес. Ой, я же голая!

Я опять отвернулся, и через пять минут мне сказали:

— Можно!

Девушки выглядели неважно, и я помог им выйти из их тюрьмы. Я их передал Тепин и Местли, которые увели их в баню. А я потребовал пленных к себе.

— Что это за девушки, и откуда?

— Взяли их вчера — они ехали по дороге, и с ними четверо охранников. Охранников порешили, а их взяли к себе — позабавиться, ведь наши предыдущие гостьи умерли как раз позавчера и вчера утром. Сначала индианку (так они назвали метиску), белую хотели оставить в заложницах, а она, увидев, что мы напали на индианку, бросилась на нас. Мы и не удержались, и её тоже отделали. А что поделаешь? Пришлось бы её, наверное, тоже порешить в конце-то концов — если узнают, что мы так с белой поступили...

Мы с Сашей переглянулись, потом они с Васей начали допрос по полной. Узнав всё, что хотели — о количестве солдат в Эль Нидо, о том, что там и правда лишь один выход, и о том, если деньги после "обмена" привезли в Эль Фуэрте, то оружие доставили именно туда — их заставили рыть ещё могилу на четверых, после чего всех четверых просто повесили и сбросили в эту могилу. Испанцам, которые доказали свою несостоятельность, мы поручили пока охранять крепость. С девушками мы оставили двоих "идальго", которые кончали курсы полевой медицины, и Тепин, в складское помещение загнали телегу, взяли с собой Местли и отправились в Эль Нидо.

Через два часа, мы въехали в индейскую деревню, которая, оказывается, называлась Куикатлан, за которой возвышался Эль Нидо. Солнце уже клонилось к закату, но время ещё было. Кто-то что-то спросил, Местли ответила, после чего нам стали улыбаться и приветственно махать руками.

— Я сказала, что Эль Нидо пришёл конец.

Вдруг нам три женщины вывели избитого метиса. Местли перевела:

— Этот пришёл за женщинами для бандитов.

Я его коротко допросил; оказалось, что бандитов оставалось восемнадцать, включая самого Антонио и его племянника Гонсало — того самого, который претендовал на наследство покойного Пеньи. И что в сторожках по четыре человека — два стрелка и два заряжающих, двое у главной двери, шестеро отдыхают, а Антонио и Гонсало, вероятно, развлекаются с девушками — намедни привели троих из деревни. Сеньор Антонио и приказал ему привести ещё четырёх.

Взятие Эль Нидо было ещё проще, чем взятие Эль Фуэрте. Те же два выстрела из М-18, потом болванкой по воротам, такая же зачистка. Через короткое время, мой уоки-токи пикнул:

— Шеф, заходи, всё нормалёк.

Выжили шестеро — включая Антонио и Гонсало, а также того самого метиса из деревни; их заставили копать огромную яму, куда свалили все одиннадцать тел. В Эль Нидо мы наконец нашли недостающий "калаш" и винтовки, равно как и боеприпасы к ним. Как нам потом рассказал Антонио, без Кирюши они просто не знали, как с ними обращаться. Там же были примерно такие же товары, что и в Эль Фуэрте, так что и вторая телега была полностью загружена.

Девушки, к счастью, были ещё более или менее в порядке. Местли пошла с ними в баню — ту самую, где я провёл не самые неприятные моменты своего заключения. После этого я одарил их серебряными украшениями и шелковыми платьями со складов сеньора Антонио, и мы с Местли отвезли их в Куикатлан, где к нам бросились обниматься местные индейцы.

Мы нашли мэра деревни, и я с ним договорился — за не очень большую плату — двести реалей — которая для деревни была огромными деньгами, жители будут заботиться об Эль Нидо, пока нас нет. Ведь если я был готов отдать Эль Фуэрте испанцам, то Эль Нидо должен был стать нашей базой для охраны дороги — что позволит нам и торговать напрямую с Мехико, и вполне можно будет получить под это дело дополнительные преференции от вице-короля Новой Испании.

Но это лишь в будущем. А пока мы загнали телеги внутрь и завалились спать.

7. Ложка дёгтя.

Я не выдержал и достал фотоаппарат. Панорама, открывшаяся с дороги на Санта-Лусию, была необыкновенна — зелёные и коричневые горы, синее море, живописные островки, и белый городок под белой же крепостью.

Миссия выполнена, и выполнена на отлично. Банда Антонио обезврежена, Антонио и Гонсало в наших руках, амбары нашей молодой колонии пополнятся новой добычей, отношения с испанцами выше всяких похвал. А ещё мы спасли двух девушек, которые ехали на одной из телег с Местли и Тепин. Вот только радости у них на лицах было маловато.

Я подъехал к ним и сказал:

— Сеньориты, как вы себя чувствуете?

На что Сильвия вдруг выпалила:

— Дон Алесео, возьмите нас с собой!

— То есть как это — с собой?

— Дон Алесео, мы обесчещены. Наши семьи отвернутся от нас, наши женихи откажутся от своих предложений, и нам останется только одна дорога — в монастырь. А мы ни в чём не виноваты!

Да, подумал я, не было печали... Не возьмёшь — испортишь девочкам жизнь, возьмёшь — разругаешься с испанцами. Понятно, что придётся взять, ведь как же иначе. Но всё, что мы смогли создать этим своим визитом, рухнет.

— А что если я поговорю с родственником сеньориты де Альтамирано, графом де Медина?

— Сеньор граф очень хорошо к нам относится, но что он сможет сделать? Даже если мы уедем в Испанию или, скажем, в Манилу, и даже если каким-то чудом сведения о том, что нас насиловали бандиты, не дойдёт до нашего нового обиталища, то после свадьбы сразу станет ясно, что мы больше не девственницы. А это чревато огромными проблемами для наших семей. Или у вас, у русских, мы тоже станем париями?

— У русских вы — безвинные жертвы. Никому и в голову не придёт винить вас в ваших злоключениях. Но жизнь у нас весьма неустроенная, и у нас все равны. Вы там будете не дворянка, а ваша подруга не грандесса, а такие, как все.

— Но вы же князь? — выпалила Лилиана.

— Князь, — ответил я, слегка покривив душой. — Но я ничем не лучше любого крестьянина. И не хуже.

Девушки задумались. А я вспомнил историю про прабабушкину сестру, Александру, которая ушла в монастырь и стала там сестрой Алевтиной. Во время Красного террора, её в числе других заложников расстреляли, и Русская Православная Церковь Заграницей причислила её к лику святых как новомученницу Российскую. У меня в каюте на "Форт-Россе" стоит её образок. Но Александра ушла в монастырь по своей воле — а тут девочек хотят заставить.

И вдруг Лилиана сказала:

— Ваше превосходительство, лучше быть такой, как все, чем вечной парией, или постричься в монахини, не имея к этому ни наклонности, ни желания.

Сильвия, вздохнув, добавила:

— Лилиана права. Ваше превосходительство, пожалуйста, возьмите нас с собой!

На центральной площади нас ждали граф де Медина, сеньор алькальде, падре Лопе и другие — один из испанцев поскакал вперёд, чтобы их предупредить. Сеньор граф, увидев нас, поклонился и сказал:

— Дон Алесео, от имени короны Его Католического Величества, благодарю вас за очищение наших дорог от бандитов и за спасение моей родственницы и её подруги!

— Рад, что у нас получилось оказать эту небольшую услугу, дон Исидро.

После дальнейшего обмена любезностями, граф спросил:

— А где сейчас пребывают девушки, а также захваченные главари бандитов?

— Дон Исидро, девушкам была необходима срочная медицинская помощь, и их срочно отправили на "Святую Елену".

— Да, я слышал, что кое-какие тяжёлые медицинские проблемы были решены с помощью ваших врачей. А когда мы сможем их увидеть?

— Дон Исидро, для меня было бы большой честью пригласить вас посетить наш корабль. Кстати, туда же отправили захваченных нами Антонио и Гонсало Суаресов. Наши люди побеседуют с ними, а потом мы их вам передадим. Надеюсь, дон Исидро, сеньор алькальде, вы не гневаетесь на нас.

— Да какой же там гнев... Только хотелось бы с ними потолковать как можно скорее — падре Лопе просил, чтобы они присоединились к сеньору Поросуко во время "дела веры".

— Падре Лопе, я согласен, что они заслуживают казни, но почему же "аутодафе"?

— Сын мой, они не раз убивали священников, а месяц назад пропали три монахини, которых отправили в Санта-Лусию для учреждения здесь монастыря кармелиток. Их обнажённые тела со следами насилия и издевательств и были вами найдены в Эль Фуэрте. А это уже действие, направленное против Святой Церкви.

— Хорошо, падре Лопе. Я думаю, их можно будет передать Святой Инквизиции сегодня вечером. А сеньора Поросуко, скажем, за два часа до аутодафе. Только его будет сопровождать сеньор Нечипоруко и один из наших купцов — в качестве переводчика.

— Ладно, дон Алесео. Думаю, аутодафе мы устроим завтра днём. Вы хотите на нём присутствовать?

— Падре Лопе, а это обязательно?

— Нет, — улыбнулся тот. — Я чувствую, что подобное действо вам вряд ли понравится — у вас другие взгляды на жизнь. Так что если в это время вы будете на Святой Елене, мы вас не осудим.

Я про себя подумал, как же нам повезло, что главным инквизитором здесь именно падре Лопе. Потом я догадался, что Инквизиция здесь недавно, и что послали сюда людей, которым не светила карьера в Мехико, поэтому падре Лопе и его люди сюда и попали.

— Дон Алесео, а когда я мог бы посетить ваш корабль? — спросил вдруг граф де Медина.

— Ваше превосходительство, да хоть сейчас.

— Вот и ладненько. Прогуляемся пешком? А то мне так надоели кареты и верховая езда...

Сеньор алькальде недовольно скривился, но ничего не сказал — графу де Медина он был не указ. А мы пошли к кораблю — в присутствии десятка конных спутников.

8. В ту степь...

До шлюпки, мы шли молча. Как только мы отошли от берега, и испанские солдаты оказались далеко, Граф де Медина вдруг спросил меня:

— По нашей договорённости, всё, найденное вами в бандитских схронах, принадлежит вам. А что насчёт самих схронов? Один — у залива Маркес — будет вашим в течении ста лет уже с точки зрения географии. А другие два?

— Дон Исидро, их можно, конечно, уничтожить. Но я предложил бы использовать Эль Фуэрте как испанскую базу для обеспечения безопасности дороги. А вот Эль Нидо я предложил бы взять под наш контроль — с тем, чтобы мы обеспечивали безопасность участка дороги на север от города.

— Это будет довольно сложно — мои полномочия распространялись только на побережье в районе Акапулько. Но я надеюсь дать вам положительный ответ. И ещё. В бумаге, отправленной вами вице-королю, и, полагаю, в бумаге, отправленной Его Католическому Величеству — сеньор де Альтамирано сейчас по дороге в Испанию с этой бумагой — вы предложили в перспективе передать Русской Америке достаточно обширные земли с оплатой серебром и золотом. И эти земли включают не только Нижнюю Калифорнию и земли к северу от Моря Кортеса, но и отдельные острова к западу, югу и востоку Южной Америки, а также острова Тринидад, Барбадос и Багамский архипелаг, и Флоридский полуостров.

— Именно так, дон Исидро.

— Я лично думаю, что Его Величество согласится на отдельные острова, но вряд ли на все земли, даже за золото — во избежание дальнейшей экпансии России в местах, которые позволят ей контролировать торговлю между метрополией и колониями.

— Дон Исидро, но взамен мы сможем гарантировать безопасность карибских и южноамериканских владений Его Величества. И прописать это в договоре.

— Да, конечно, после того, как вы расправились с бандитами, подобные гарантии — не пустой звук. Но всё же именно подобной военной мощи там и испугаются — ведь что мешает русским обрушиться всей своей титанической мощью на колонии, или захватить целый серебряный флот? Я попробую договориться с вице-королём об Эль Нидо — результаты мы узнаем не раньше, чем через два месяца. А вот ответа на другие вопросы придётся ждать долго...

— Дон Исидро, есть вероятность, что мне удастся посетить Испанию в ближайшем будущем, вероятно, Кадис или Виго. Не могли бы вы написать мне рекомендательное письмо? Может быть, имело бы смысл говорить напрямую с двором Его Католического Величества.

— В ближайшем будущем, говорите? Одной дороги туда как минимум три месяца — почти месяц до Веракруса, и оттуда не менее двух месяцев на галеоне. И это не считая обязательных задержек в Мехико, а также ожидания подходящего галеона в Веракрусе — а они уходят обычно в июле. Ну да ладно, письмо я вам, конечно, напишу, да и сеньор де Альтамирано скажет своё веское слово.

Тут мы прибыли на "Святую Елену", куда я между делом успел послать сообщение о высоком госте, и где нас встретили капитан Жора Емелин, Саша, Вася и Федя. Естественно, высокому гостю показали часть корабля (ему очень понравился бассейн на палубе), а потом мы уединились в отдельном кабинете. После действительно неплохого обеда в сопровождении калифорнийского вина, мы вышли на палубу и прошли к двери с красным крестом.

— А почему там крест, напоминающий английский? — с недоверием сказал дон Исидро.

— Для нас, русских, это означает, что там госпиталь, — сказал я.

Дверь распахнулась, и на пороге стояла Лиза в белом халате.

Дон Исидро снял шляпу, низко поклонился, поцеловал руку даме, и сказал:

— Я не знал, дон Алесео, что необыкновенно прекрасная донья Елисавета ещё и врач.

Я перевёл для Лизы, которая покраснела, но ответила не менее учтиво.

— Дон Исидро сделал мне незаслуженный комплимент. Заходите в мой кабинет, садитесь, позвольте предложить вам кофе!

— А что это такое? — спросил он.

Лиза подставила чашку к кофейному автомату, нажала на кнопку, и через минуту дон Исидро уже восклицал:

— Необыкновенно вкусный напиток.

А я подумал, что как раз кофейных зёрен у нас не так уж и много — нужно будет организовать импорт из Аравии или Эфиопии, равно как и чая из Китая.

— Дон Исидро, я схожу за девушками, мы сейчас придём.

Пока её не было, дон Исидро сказал мне с удивлением:

— А у нас врачи все мужчины. А грандессы никогда не работают.

— Дон Исидро, у нас наоборот — каждая женщина работает, когда она не занята детьми. Тем более дворянка. А врачи у нас есть и женщины, и мужчины.

— Бедные девочки. Дон Алесео, а у вас в России на них кто-нибудь женился бы, или и там это считается несмываемым позором?

— Конечно, женился бы. Они жертвы, а не преступницы.

Тут пришли бледные Лилиана и Сильвия. Лилиана обняла дона Исидро, после чего он сказал:

— Рад вас видеть, хотя, конечно, мне очень грустно, что с вами могло случиться такое.

После разговоров о здоровье родственников и знакомых, Лилиана вдруг спросила напрямую:

— Дядя, а насколько всё для нас плохо?

— Увы, ваши женихи от вас откажутся, и вам осталась лишь одна дорога — в монастырь. Но я знаю, что вы хотите стать жёнами и матерями, а не монахинями. И если дон Алесео возьмёт вас с собой, и вы выйдете там замуж, то, думаю, это будет самым лучшим решением. Хотя мне и не хочется отпускать вас в чужую страну. А потом можете приезжать в Мехико, но уже замужними женщинами в сопровождении ваших мужей. Только вот лучше это сделать тайно — а я распущу слух, что вы вернулись в Мехико. Иначе ваши родители, да и весь высший свет в Мехико, могут не понять.

— Спасибо вам, дядя!!

И сначала Лилиана, а потом и Сильвия поцеловали ему руку.

Мы с Лизой оставили графа с девушками минут на двадцать, после чего дон Исидро распрощался с дамами, и мы вышли на палубу. Там мы увидели, как Вася Нечипорук поднимается со шлюпки.

— Шеф, доставил наших дорогих гостей в Инквизицию. Мы их уже выпотрошили. А я ещё с Поросюком поработаю, возникли новые вопросы.

И я проводил графа — опять в компании десятка солдат — до дома сеньора алькальде, где принял предложение поужинать на следующий день у него, после чего вернулся на корабль.

9. Гори, огонь, гори!

С утра я отправился в город вместе с испанками, Васей Нечипоруком и Лёней Пеннером — "купцом", по происхождению русским немцем из Караганды. Последние двое конвоировали Поросюка, и должны были присутствовать на его допросе и на аутодафе. Вася отнёсся к этому некритично — "я в Афгане ещё и не такое видал." А вот Лёне не повезло — никто из знающих испанский не хотел видеть ни пытки, ни сожжение на костре. Я предложил поехать сам, но мне напомнили, что корабль должен будет уйти в залив Эль-Маркес, так что решили тогда имя вытащить из шляпы. А вот Лилиана и Сильвия захотели остаться и увидеть, как горят на костре виновники их мучений и позора, и даже тот факт, что они всё ещё не могли ходить без боли, не повлиял на это решение.

Мы торжественно передали Кирюшу падре Лопе и его братии, уточнив, что аутодафе произойдёт в три часа.

— Падре, мы вернёмся часов в шесть. Надеюсь, что к этому времени всё кончится.

— Сын мой, думаю, что да, и что тела будут уже убраны и зарыты.

Вася и Лёня остались в здании Инквизиции, а я зашёл к мэру, у которого и остановился граф де Медина. Графу я перепоручил девушек, сказав, что мы вернёмся за ними около шести, на что я получил ещё одно приглашение на ужин "совместно с её превосходительством". Я поблагодарил за приглашение и добавил, что завтра мы загрузим скот, зерно и деревья, и ещё засветло уйдём обратно.

В бухте Эль-Маркес мы сначала посетили нашу новую базу. Промеры глубин, сделанные оставшимися там ребятами, показали, что Святая Елена может встать прямо у пирса, и мы впервые за долгое время спустились на землю не со шлюпки, а по трапу. После этого, мы с Местли отправились на шлюпке в Акатль-поль-ко.

Там нас приняли как лучших друзей — похоже, не без помощи Чималли и Косамолотль. По моей просьбе, меня отвели к главе деревни — пожилому Манауиа. Ему и его супруге мы, конечно, отдали дары для него и деревни — почти всё, что у нас оставалось для индейцев, зеркала, ножи, пластиковые бусы... После чего, я сказал:

— Отец мой, мы договорились с испанцами, что эта бухта будет русской. Мы рассчитываем только на крепость, но если вы хотите, мы можем взять вас под своё покровительство.

— Сын мой, а что мы должны будем делать для вас?

— Пока лишь одна просьба — следить за домом, где раньше были бандиты, там будет наш дом. Мы вернёмся через год. Кроме этого, чтобы ваши дети учились у нас нашему языку и разным наукам.

— Насчёт дома мы сделаем всё, как ты просишь, сын мой. А вот про обучение надо бы обсудить это со старейшинами. Когда вы вернётесь, мы вам скажем, что мы решили.

— Спасибо, отец мой! И ещё. У нас на корабле до сих пор лечатся девушки из вашей деревни, которых мы спасли от бандитов.

— Сын мой, возьми их лучше с собой. Здесь никто не возьмёт их замуж.

Я подумал, что что йопе, что испанцы — для них жертвы злодеяний — сами опозорены. Ну ничего, заберём их к себе, они теперь станут русскими. И иной из наших потомков будет гордиться, что в его жилах, кроме русской крови, течёт кровь мивоков, йопе или чумашей.

Потом мы сходили в гости к Чималли, и Косамалотль принесла нам такие же тамале, но с рыбой и креветками внутри. После еды, он сказал:

— Алесео, моя дочь хочет научиться и стать такой, как вы, русские, или как те девушки, с которыми она познакомилась на рынке. Её жених был убит злыми белыми людьми, которые раньше жили в том доме. Не могли бы вы взять её с собой? Только привезите её обратно, когда вы сюда вернётесь.

— Чималли, а кто будет торговать на рынке?

— У меня есть ещё дочка помладше, Сиуатон, вот она и будет.

— Чималли, а что будет, если Косамалотль выйдет замуж за русского?

— Если так получится, значит, такова её судьба. Но только если она будет приезжать и навещать своего старого отца — матери у неё нет, погибла она, так что, когда мои дочери уйдут от меня, я буду совсем один.

— Чималли, а не хотите тоже уплыть с нами? Вместе с Сиуатон.

— Спасибо, сын мой, но моё место здесь.

Было ещё рано возвращаться, и я решил дать команде искупаться и позагорать на замечательно красивом пляже белого песка. Все индианки для купания просто разделись догола, что привело к помноженному на количество русских звуку падения челюстей. Лиза охнула:

— Да так же нельзя! Неприлично! Одно дело с девочками, или с тобой вместе, другое — так при всех!

Подошла голая Косамалотль и, ничуть не стесняясь, попросила меня перевести:

— Лиза, тебе же так неудобно, снимай свои тряпки!

Это Лиза, в свою очередь, отказалась делать. То же было и с тремя другими русскими девушками на борту — все так и остались в купальниках.

В результате, все девочки остались при своём — русские в купальниках, индианки в чём мать родила — и у тех из них, у которых ещё не было пары, появилась куча новых поклонников из числа мужчин; и Патли, и Косамалотль, и девушки, спасённые из крепости, с тех пор пользовались повышенным вниманием. С другой стороны, одна из поварих, Вера Киреенко, не отличавшаяся особой красотой, с тех пор очень невзлюбила местных.

После купания, мы забрали наших ребят из здания базы и вернулись в Санта-Лусию. Мы с Лизой пошли на берег — как обычно, в сопровождении "идальго", а купцы в последний раз перед загрузкой по своим контактам. Федя, кстати, доложил, что с заказанным у Пеньи проблем не будет — его управляющий уже всё приготовил к погрузке, а серебро он получит только в момент передачи товара.

Если в бухте Эль-Маркес воздух был необыкновенно хорош — солёный, морской, свежий — то в Санта-Лусии на сокало всё ещё стоял сладковатый запах горелой плоти. Девушки-испанки и Вася с Лёней присоединились к нам. Вася всё вздыхал:

— Хоть бы помыться после такого...

Они с Лёней, оказывается, когда зажгли кучу хвороста и дров, слиняли с площади, причём вырвало обоих, и не один раз — что бы там Вася не говорил про то, что он видел в Афгане...

Но на брусчатке площади, как и было обещано, оставались только пятна сажи, которые смоет при первом же дожде. Тем не менее, всем мужикам было тошно даже сейчас.

И только Лиза, задумавшись на секунду, сказала:

— Я понимаю девочек, которые так хотели на это посмотреть, после того, как скоты под командованием этих гадов их насиловали всем скопом. Я бы с огромным удовольствием сделала бы то же самое с теми немцами, кто бомбил и обстреливал Одессу и другие советские города. А эти? Антонио, люди которого убивали людей и насиловали безвинных девушек? Гонсало, его правая рука? Поросюк, который нас предал и с помощью которого преступники могли бы стать намного сильнее? Нет, с этими сволочами только так — хотя... Ты знаешь, им даже этого мало было. На кол бы их!

Я содрогнулся. И это была моя милая, нежная и ласковая Лиза... Да, не зря в древние времена пленные больше всего боялись, что их отдадут на расправу женщинам.

За ужином были лишь Висенте, дон Исидро, жена и дочери дона Висенте, и обе девушки, спасённые в Эль Фуэрте. Я принёс подарки для наших хозяев — украшения "из коллекции Антонио" для сеньоры и сеньорит Гонсалес; бинокль, две бутылки калифорнийского вина и штопор для Висенте; найденный нами в Эль Нидо дорогой меч и золотую цепь для дона Исидро. Нас же одарили древними золотыми фигурками и глиняными раскрашенными статуэтками работы толтеков, ацтеков, майя и даже тайрона из района Санта-Марты в Новой Гранаде, будущей Колумбии. Последние, как оказалось, были из коллекции самого графа де Медина — он, в отличие от других испанцев, любил искусство индейцев и собирал его.

— Ваши подарки станут украшением Музея искусства индейцев в нашей столице, — сказал я. — Спасибо вам огромное, мои друзья.

— У нас в Испании есть пословица: mi casa es su casa. Mой дом — ваш дом, дон Алесео. Мы будем ждать вашего возвращения, — сказал дон Висенте. — И позаботьтесь о девушках — да, я знаю, что они уходят с вами. Кстати, лучше им уйти сейчас, когда на улицах темно, и никто не обратит внимания на пару девушек под вуалями.

— Совсем забыл, дон Алесео, — сказал виновато граф де Медина. — Вот.

И он дал мне письмо, адресованное "Его Католическому Величеству Королю Филиппу" с перечислением всех титулов.

Я его горячо поблагодарил, и нам пришло время покинуть гостеприимный дом сеньора Гонсалеса и Лусьенте. Мы поклонились друг другу на дорогу, я поцеловал руки сеньоры и сеньорит Гонсалес, сеньоры сделали то же с Лизой, Лилианой и Сильвией, и мы вернулись на "Святую Елену".

Назавтра был тяжёлый день. Мы всё-таки рискнули подогнать "Святую Елену" к концу пирса, чтобы загнать скот и занести все другие товары, но попробуйте прогнать скот и лошадей по узкому пирсу... А ещё нужно было загнать их в нужный загон, подготовить фураж, а потом и убрать за ними — далеко не везде была постелена плёнка. Да, похоже, обратный путь будет не столь приятным, как дорога сюда...

И вот последнее прощание с нашими новыми друзьями. А после этого — поднятие трапа, гудок "Святой Елены", и корабль вышел из гостеприимной Санта-Лусии в Тихий океан.

Признаться, я ожидал намного худшего — и от испанцев вообще, и от местного дворянства, и от католической церкви... Да, не всё прошло гладко, и эпопея с Антонио и его людьми, а также Поросюком, кончилась хорошо по счастливой случайности. Да и структуры были созданы лишь ближе к концу миссии. Но, как говорится, "гром не грянет — мужик не перекрестится", и в следующий раз организация будет лучше. А все эти перипетии кончились пополнением в наших рядах, бесплатной арендой бухты Маркеса и, вероятно, Эль-Нидо,

А "Святая Елена" вышла из залива, повернула на северо-запад, и мы пошли домой вдоль прекрасных — и ничуть не чужих нам теперь — берегов Новой Испании.

10. Возвращение.

Вскоре корабль ушёл в открытое море — опять горловина Моря Кортеса. Зимой здесь должно быть видимо-невидимо китов — именно сюда серые киты приходят, чтобы родить китёнышей. В моей истории именно здесь были убиты десятки тысяч китов — поэтому в этой истории, мы не позволим китобоям заходить в Море Кортеса. Сначала, конечно, нужно будет присоединить Нижнюю Калифорнию — но и на эту тему в Мадрид уже ушло наше предложение. Думаю, согласятся — для испанцев в 16 веке это "где-то там, далеко", не так, как для мексиканцев два с небольшим века спустя.

Лиза вела с девушками не только лечебную, но и психологическую работу — ведь после такого обращения, они могут возненавидеть мужчин. И как раз при этом приходилось присутствовать мне — ведь я, как истинный гений, не догадался пригласить ни единой девушки со знанием испанского, и переводить приходилось мне, а для девушек-йопе приходилось привлекать ещё и Местли, ведь только одна немного говорила по испански, другие знали только науатль и, увы, те слова, которые употребляли бандиты во время насилия. Мы пытались учить их сразу русскому, и, как ни странно, это приносило свои плоды — равно как и для наших других "новых русских"; а те из них, у кого уже были русские женихи, могли сказать намного больше — хотя у Тепин, как я и боялся, всё больше укоренялся полтавский суржик. Я поговорил с Васей, тот мне ответил:

— Ты знаешь, когда я с моей малышкой наедине, я пытаюсь говорить по русски, но почему-то редко получается...

А Лизины сессии терапии, несмотря на языковой барьер, приносили плоды. Девушки-йопе оказались намного более стойкими, чем испанки, для которых сама мысль о сексе превратилась в ужас. Но Лиза вгрызлась в подаренную ей матушкой Ольгой книгу о психологии и психологической реабилитации, и вскоре наметился устойчивый прогресс. Одним из нежелательных побочных эффектов было то, что девушкам неожиданно понравился ваш покорный слуга; Лиза даже подумывала найти другого переводчика, потом плюнула и сказала:

— С тобой им всё лучше, а без тебя, кто знает, даже если переводчиком будет девушка...

Каждый вечер, Лиза превращалась в ураган в постели — говорила, чтобы не забыть, насколько это может быть хорошим; подозреваю, что второй причиной было подсознательное желание сделать так, чтобы я не был в состоянии ответить на поползновения других девушек, если таковые вдруг будут иметь место. Я не жаловался — впрочем, с женой мне было не на что жаловаться.

Так мы и шли неделю — справа по борту давно уже маячили прекрасные в своей пустынной строгости горы Нижней Калифорнии, потом вдруг залив Сан-Диего, а потом слева остров Санта-Каталина, а справа — место, где в моей истории был Лос-Анджелес, а здесь в скором времени "будет город заложён", который послужит центром добычи нефти, газа, угля, серебра...

И вдруг я услышал крик Патли:

— Алесео, это мой дом!!

— Здесь?

— Да, здесь живут мои люди!! Видишь, я же тебе говорила — вон тот самый остров, который был напротив нашей деревни.

— А тебе хочется посетить деревню?

— Да, конечно, но ты знаешь, я не хочу больше быть индианкой киж. Я хочу быть русской!

— А ты можешь быть и тем, и другим.

— Но в первую очередь русской.

Я скомандовал, и "Святая Елена" изменила ход и пошла на восток, поближе к берегу. Вскоре мы увидели небольшую индейскую деревню с хижинами, похожими на хижины чумашей, но шире — скорее похожи на огромную женскую грудь, где вместо соска дырка в потолке.

— Да, это моя родная деревня, это 'Ахуупкинга!

Мы спустили шлюпку, и к берегу пошли мы с Патли и четверо "идальго". Все на этот раз надели по бронежилету и по каске — нелишняя предосторожность, вспоминая наш первый контакт с мивоками. Но на этот раз это не понадобилось. Индейцы стояли на берегу, кое у кого были копья, но на нас смотрели скорее как на что-то странное. И тут Патли (которую, как она сказала, звали на их языке "Пабавит"), закричала:

— Мийи´иха!

Тут индейцы стали что-то кричать.

— Они говорят, идите сюда.

Мы пристали к берегу, я снял каску, другие последовали моему примеру, и мы с Патли вышли из лодки.

Человек с перьевым головным убором что-то сказал. Патли ответила. Он вдруг произнёс ещё одну фразу, подошёл к Патли и обнял её.

— Это Тор´овим, мой брат, он теперь вождь племени.

И они продолжили разговор. Через какое-то время, Тор´овим посмотрел на меня и что-то сказал. Патли перевела.

— Добро пожаловать! Моя сестра говорит, что русские очень хорошие люди, что вы её спасли, что она теперь свободна и хочет жить с вами. Другие белые плохие люди, они убили много людей, забрали других, сожгли несколько деревень, искали везде золото и серебро.

— Скажи ему, что мы благодарим его за гостеприимство и хотели бы передать ему и его людям вот эти дары. Скажи, что это именно подарки.

И мы передали ему, как обычно, ножи, зеркала, бусы...

Нас пригласили на обед. Как обычно, был желудевый суп, рыба, ракушки, крабы...

После обеда, я сказал:

— Скажи ему, что если жители деревни хотят, то они могут принять покровительство русских. Русские будут их защищать, а от них ничего не понадобится, только они, если хотят, смогут посылать своих детей учиться у русских.

Между братом и сестрой завязался диалог на десять-пятнадцать минут. Потом Патли сказала:

— Тор´овим говорит, если бы не я, и не то, что они слышали от соседей-чумашей, они бы не поверили, ведь белые люди всегда были злом. Но мне поверят. И ещё у них есть в селении больные, а чумаши рассказали, что мы умеем лечить больных.

— Скажи, что сейчас привезут мою жену, и она посмотрит больных. Скажи, что она сделает всё, что сможет.

Со следующей шлюпкой приехали Лиза и Шочитль, которую она учила не только языку, но и начаткам врачевания. Лиза посмотрела и послушала больных (мальчика лет пяти и девочку лет десяти), достала какие-то таблетки из своего врачебного портфеля и сказала:

— Пусть пьют по одной таблетке утром, днём и вечером. Эти для него, эти для неё. Останемся здесь до завтра, я ещё раз посмотрю.

Вечером для нас устроили праздничный ужин, а на утро, после того, как Лиза ещё раз осмотрела детей и сказала, что всё будет нормально, Тор´овим сказал:

— Старейшины собрались вчера и решили, что мы хотим быть русскими, и расскажем о вас в других деревнях тоже. Вы хорошие люди.

— Скоро приедут русские, построят деревню на месте, которое вам не будет мешать.

— Тогда это вон там, у реки. Пусть сестра приедет с ними, ведь вы не знаете нашего языка, а мы вашего.

— А мы будем друг у друга учиться.

Он взял обе моих руки в свою, после чего мы вернулись на "Святую Елену" и продолжили путь на север. К чумашам и к другим деревням решили пока не подходить — времени уже было маловато, животным надоедало пребывание на палубе...

И вот наконец Золотые Ворота. Мы связались по рации с Форт-Россом, и нам было сказано:

— Ну что ж, швартуйтесь у первого пирса.

— Пирса?

— Заходите, увидите.

Мы вошли в залив и действительно увидели, что за время нашего отсутствия — полтора месяца — Форт-Росс разросся и постепенно превращался в настоящий городок. А самое главное, чего раньше не было, были те самые два длинных пирса, и куча народу махали нам приветственно рукой.

Позже, пока другие разгружали "Святую Елену", в нашу честь в новом банкетном зале был дан торжественный пир, и Володя, в приветственной речи, не преминул уколоть меня:

— А ещё экспедиция доставила двенадцать новых дам. Да, липнут они к Лёхе.

И тут я почувствовал, как Лиза приобняла меня за плечи и шепнула мне в ушко:

— Знаешь, любимый, пусть липнут, но ты мой. Не забывай об этом.

Голос её был ангельским, но, вспомнив её слова про аутодафе, я внутренне несколько похолодел.

А Володя тем временем добавил:

— Ну и хорошо — на двенадцать русских стало больше. Добро пожаловать, девушки!

И все зааплодировали. А Инна Гутьеррес, одна из студенток, чей отец был испанцем, перевела это на испанский, после чего Местли сказала то же на науатле.

Девушки заулыбались — и даже на лицах Лилианы и Сильвии впервые за всё время нашего знакомства появилась счастливая улыбка.

Глава 5. Мой адрес не дом и не улица...

1. Культ личности.

После банкета, Володя сказал мне, что в девять вечера будет заседание Совета. Лиза отпросилась — сказала, что устала, и утащила меня в нашу каюту на "Форт-Россе", после чего оказалось, что не так уж она и устала. Наконец, где-то без четверти девять она меня отпустила, повернулась на правый бок и мгновенно заснула. Я же быстро помылся, оделся и отправился на это самое заседание.

Там сидели всё те же, плюс с дюжину новых, судя по всему, с "Колечицкого" и "Москвы"; в их числе были и капитан Ермолаев, и капитан Неверов, и мой родич Коля Корф. И когда я вошёл, меня встретили аплодисментами.

— Лёха, ты молоток! Столько всего добыл, столько всего сделал! А что стоят базы у Санта-Лусии и по дороге на Мехико? Нам Вася с Саней всё рассказали, так что не отпирайся!

— Володь, ну не надо! База по дороге на Мехико ещё не наша. Эль-Маркес наш — это да, так ведь нет там пока никого...

— Не прибедняйся. Итак, что, по твоему, было сделано неудачно?

— Нужна более чёткая организация. Нужна спецслужба — чтобы не было таких сюрпризов, как с Кирюшей. Мы могли привезти намного больше — всё бы продали за серебро и золото. Нужно ещё подумать, что мы можем закупать у испанцев.

— Будет. Первый блин обычно комом, а у тебя наоборот — ещё и двенадцать новых жителей, точнее, жительниц, привёз. И, рассказывают, у Лос-Анджелеса тоже деревню в русское подданство соблазнил.

— Да ладно. Не я, а Патли.

— А кто Патли нашёл?

Ну, что не я её, а она меня, и при каких условиях, я рассказывать, понятно, не стал.

— Итак. Что произошло за время вашего отстутствия? Ну мы немного отстроились, ты уже видел. Распространились чуток — теперь по всему Заливу и по реке Сакраменто индейцы приняли наше подданство. Что это для них означает, другой вопрос, но то, что их всех лечат, им нравится. Будут у нас там города, будут и школы, и церкви. Пока, понятно, ничего этого нет, ну и ладно, лиха беда начало. А вот на реке Сакраменто наши ребята золото уже нашли, и медную руду чуть восточнее. И много и того, и другого.

Так вот. Первое поселение вне Залива уже планируется — на Русской реке, так мы решили назвать реку Сакраменто, раз уж она впадает в Русский залив. А вот второе — в Лос-Анджелесе. И основывать мы его будем, когда вы пойдёте в Европу.

— Мы?

— Ну да, экспедиция, как ты и предлагал, пойдёт через месяц, на "Победе" и "Колечицком". Главным будешь ты, как министр иностранных дел. Твоё дело — маршрут. А вот хозяйственной частью будет заведовать Миша Сергеев, он в этом деле дока. А военной думаю назначить Сашу Ахтырцева, вы с ним вроде нормально сработались.

— Дай мне ещё и Васю.

— Ага, щас. Вася нам и самим нужен. Думаю, что действительно пора спецслужбу создавать. А Вася после предательства Поросюка преуспел в этом деле. Так что, если Совет проголосует за это, будет Вася нашим новым главным гебистом. Ничего, мы тебе и других найдём, не бойся. А вот экономистов твоих тебе оставим — ребята хорошо себя показали, а тебе ещё предстоит много чем торговать.

— И какие же будут планы?

— Сначала давай определимся, зачем мы это делаем. Мы тут в твоё отсутствие кое-что обсудили. Во первых, какой мы видим Русскую Америку через несколько лет? Понятно, что даже если все наши дамы родят в следующем году, и будут рожать, как штык, раз в год, то роста взрослого населения у нас все равно не будет до того, как эти дети вырастут. А нам расти нужно уже сейчас — причём чем скорее, тем лучше. И именно за счёт русских — мы же хотим остаться русской колонией.

— А что насчёт индейцев?

— С индейцами было предложение поступить так. Есть два уровня — протекторат Русской Америки над племенем и гражданство. Ради гражданства племя должно согласиться на присягу верности Русской Америке, принятие законов Русской Америки, на обучение их детей в наших школах, на курсы русского языка и культуры, и на открытие церквей и миссионерскую деятельность в их районах. Не будет никаких ограничений их прав по сравнению с правами "настоящих" русских, и наша цель — сделать из них наших людей, не теряя самобытности и языка. Но именно поэтому необходим приток русского населения — чтобы сохранить нашу идентичность.

— А что насчёт других народов?

— В единичном количестве — такие, как Джон или испанки, которых ты привёз — приветствуются. То же произойдёт, если в присоединённых к нам землях окажутся, скажем, испанские, французские или английские поселения — и их жители согласятся на те же условия. Но и здесь важно, чтобы большинство всё-таки было именно из русской культуры. А вот негров, как мы решили, нам не надо.

— А почему не надо? — сказал я, всё ещё под впечатлением движения за расовое равноправие в США, при котором я вырос.

— А ты вспомни, чем заканчивались переходы власти к чёрному населению на Ямайке, в Гаити, в ЮАР, в Родезии, да и в той же Анголе, где кое-кто из нас успел побывать. А вот обратных примеров я не знаю. Впрочем, ты и сам рассказывал про Детройт и Кливленд в конце второго тысячелетия...

Да, когда я впервые приехал в Детройт в детстве, это был красивый город, с первоклассным музеем, хорошей музыкой, неплохими районами с магазинами и ресторанами, и массой зелёных приятных районов, в одном из которых — на Чалмерс Стрит — жили мои родственники по матери. Теперь (точнее, в далёком моём прошлом, тьфу ты, будущем, из которого я сюда попал) это город развалин, выгоревших домов, закрытых магазинов и вокзала, а Чалмерс Стрит — одна из самых опасных улиц в городе, где более половины домов уже успели сгореть. Примерно то же можно сказать и про центр Кливленда, и про многие другие города и районы городов.

— Но это из-за дискриминации и наследства рабства, — слабо вякнул я, вспоминая, что нам талдычили в школе.

— Так ведь рабство отменили более столетия до этого момента, а кое-где и за сто пятьдесят и более лет. А про дискриминацию ты сам рассказывал, что она происходит скорее наоборот. И какая такая дискриминация на Ямайке или в Гаити? Разве что против белых. Впрочем, взять любое чёрное государство в Африке, получившее независимость в двадцатом веке — везде была подорвана экономика, упал уровень жизни, выросла преступность. Оно нам надо?

— А что же мы будем делать, если к нам перебегут рабы? В Мексике, тьфу ты, Новой Испании, их мало, но они есть.

— Мы против рабства во всех его формах. Рабовладельческие судна будем захватывать, рабов репатриировать в Африку. То же и с беглыми рабами. Но для этого неплохо бы получить выход к Атлантике. Впрочем, это всё в будущем. Ладно, вернёмся к нашим баранам.

— Баранам?

— Присказка такая. Итак, зачем наша экспедиция идёт в Европу? Несколько целей. Помочь спасти население России от голода тысяча шестьсот первого и второго года, и заодно хоть немного укрепить российскую государственность, промышленность и обороноспособность. Это самое главное. Причём неплохо бы договориться с ними о том, что мы будем формально числиться частью России, но автономной. И чтобы нам прислали епископа — по словам отца Николая, только так можно будет рукополагать новых священников.

Далее. Привезти в Русскую Америку население из России, но преимущественно молодёжь, причём такую, которая изъявит желание учиться. По дороге обучить их хотя бы читать, писать и считать.

Третье. Наладить дружеские отношения с другими испанскими провинциями в Америках, да и, если возможно, с испанской метрополией. С другими странами — как получится. Меньше всего я доверяю Англии, Польше и Швеции, так что с ними поосторожнее — впрочем, ты это и сам знаешь.

И четвёртое. Такую экспедицию можно будет повторить максимум один раз — потом у нас банально кончится мазут, да и полноценного ремонта кораблей не получится, хотя кое-какие запчасти, конечно, есть. Поэтому дополнительная цель — как ты сам и предложил, положить начало цепочке колоний по пути из Америки в Европу. Тогда мы сможем строить корабли на угле или мазуте, а в этих колониях, как ты и говорил, создать запасы топлива и ремонтные мощности. Кстати, там же можно будет устроить и радиоточки, для связи между Форт-Россом и отдалёнными колониями.

Так что напомни нам ещё раз, где ты предлагал создать колонии.

— Во первых, в районе мыса Святого Луки на юге Нижней Калифорнии. Эль-Маркес уже наш, но он остаётся под испанской юрисдикцией — и никто не знает, когда очередному вице-королю придёт в голову лишить нас бухты. Поэтому неплохо бы организовать колонию на островах Ревильяхихедо, они в трехсот с небольшим морских милях от мексиканского побережья, чуть севернее широты Акапулько; она ещё и позволит нам контролировать манильские галеоны, если мы когда-либо окажемся в состоянии войны с Испанией.

— Но с этим, наверное, можно повременить — ведь в ближайшее время проблем с Эль-Маркесом не предвидится.

— Повременить-то можно, но слишком затягивать я бы не стал. Сначала, конечно, колония может быть маленькой, для обозначения пристуствия. Если нас попросят из Эль-Маркеса, просто перевозим всё туда. Думаю, и местные индейцы согласятся.

— А дальше?

— Остров Коко к западу от Центральной Америки. Галапагосские острова. Дальше — острова Хуана Фернандеса к западу от Чили. Остров Гуамблин к западу от Чилийской Патагонии. Огненная Земля. Фолькленды.

— Не самые удобные места для жизни. А что дальше?

— Два направления. Первое — восточное. Южная Георгия — там, впрочем, жить никто не захочет, а вот военную базу можно будет устроить. Тристан-да-Кунья. Святая Елена. Остров Вознесения. Западные Азоры. И второе — западное. Триндаде и Фернанду ди Норонья — к востоку от Бразилии. Тринидад и Барбадос в Антильских островах. Один из Виргинских островов. Флорида и Багамы. Бермуда.

— Надо будет посмотреть, я даже не слыхал о Триндаде или Гуамблине. Но да, пора начинать. "Колечицкий" последует с "Победой" до точки Х — где-нибудь в Атлантике. Подумай, Бермуды, Святая Елена, или ещё где из твоего списка. Колечицкий там останется, а "Победа" пойдёт дальше в Балтику — впрочем, ты мне всё сам тогда рассказывал, что бы ты сделал, если бы у тебя был такой шанс. Шанс теперь есть, действуй. Только представь план действий на следующем Совете, лады?

— Спасибо за доверие, конечно... Только давай я это обсужу с Мишей и с Сашей. И дай мне ещё Лёху Иванова в подмогу. И пару студентов.

— Бери, мне не жалко. Только не хватай никого, кто занят другими важными делами. Ладно. Что ещё произошло в ваше отстуствие? Пока мы не нашли уголь под Лос-Анджелесом, но у нас есть другой источник угля — "Москва"! Сам корабль в ужасном состоянии, и как только у нас будет куда расселить народ с "Москвы", снимем всё, что можно, и пустим его на переплавку. Металл нам нужен.

— А каким образом? Она же огромная!

— Как едят слона — по кусочку. Но это лишь потом. Сначала нужно разгрузить всё, что там есть. И вот что интересно. Угля на нём много, похоже, туда загрузили всё, что ещё оставалось на берегу. Кроме того, есть оборудование кают — старое, но пригодится. Есть котлы — возможно, с помощью них можно будет построить угольную электростанцию для Лос-Анджелеса, или как его мы там назовём, ведь там уголь есть.

Ещё у нас уже строится завод — мы туда перенесли пару станков с "Москвы" и "Мивока" — последние с электроприводом. Электричества нам пока хватает, от гидроэлектростанций — но, боюсь, рано или поздно нужно будет создавать новые мощности, не знаю даже, какие. Ребята уже планируют верфь — будем делать парусно-винтовые корабли, сразу на нефти, если сумеем, если нет, то на угле. А в ящиках со "Святой Елены" нашли несколько игрушечных радиоуправляемых самолётов и вертолётов, с видеокамерами на борту. Ими уже активно пользуются геологи — и, думаю, нелишне бы тебе, Лёха, взять несколько штук с собой, вдруг воевать придётся... Кстати, в контейнерах со "Святой Елены" мы нашли два разобранных гидроплана Seawind 300C, два лёгких самолёта CGS Hawk II Arrow, а также два вертолёта CH-77, плюс запчасти к ним — так что и авиация у нас какая-никакая, но есть. И как раз завтра мы испробуем один из самолётов.

— Здорово! Я, кстати, именно на таких учился летать. У приятеля был, он меня и натаскал. Только нам ровное поле нужно.

— Есть такое, с той стороны залива — и он показал на восток, там, где раньше находилась Аламеда. — Ладно, всё самое главное мы тебе рассказали, а по одному или двум вопросам неплохо бы проголосовать. Ну что, ребята, кто за то, чтобы создать "Управление безопасности Русской Америки," и утвердить Васю его главой, сиречь главным гебистом?

Поднялись все руки, кроме одной — Васиной. Вася проблеял:

— Володь, а меня спросить не подумал?

— Ну у тебя ж опыт службы в военной разведке, тебе и карты в руки.

— Спасибо, конечно, но...

— Вась, а кто, если не ты? Кандидаты есть?

— Спроси на "Колечицком" или на "Астрахани"...

— Сам и спросишь. Проверишь их в деле — а потом можешь предложить другую кандидатуру — месяца этак через три. Тогда и посмотрим. Итак, почти единогласно — Вась, тебе не отвертеться.

— Да вижу я, что, я тебя не знаю? Врёшь ты всё про три месяца. Да уж ладно, — и Вася вздохнул. — Партия сказала, надо...

— Вот то-то же. Далее. Не хотел этого делать до Лёхиного приезда, но давайте придумаем названия для новых поселений. Лёх, ты как думаешь?

— Там, где Русская река, можно сделать Новую Москву. Или, скажем, Новомосковск. А там, где Лос-Анджелес, сделаем, например, Китеж.

— Новомосковск мне нравится, а Китеж... Не хочется как-то, чтобы он под воду уходил.

— Ну тогда Владимир на Тихом Океане. В честь древнего русского стольного города Владимира.

— Нет уж, вот чего не надо...

Тут вмешался Вася, который с мстительным видом сказал:

— Кто за Новомосковск и Владимир?

Все, кроме Володи, подняли руки.

Володя недовольно сказал:

— А я не согласен.

— "А баба яга против", — насмешливо пропел Вася. — Нет уж, ты меня спрашивал, когда делал наследником Берии? Так что и ты давай, внемли гласу народа и колебись вместе с линией партии. А то каак одену пенсне и каак возьму в разработку...

— Ребят, вы меня ещё и царём назначьте. Ну что это за культ личности такой?

— Нет, царём не надо, — сказал Миша. — А вот вице-королём Индии, как в "Золотом телёнке"...

— Тьфу на вас! — сказал Володя. — Ну что ж, заседание объявляю закрытым. Давайте по стаканчику пива, пока у нас оно ещё есть, и баиньки. Не будем зря электричество тратить.

2. Ну а девушки, а девушки сначала.

Зря я проболтался, что умею летать на Arrow — переименованные у нас в "Стрелы". В последний раз это было в восемьдесят шестом, сиречь более шести лет назад (если пересчитать всё, что было до и после момента переноса). А терять наши немногочисленные самолётики ох как не хотелось.

Лиза напросилась со мной — хоть я и отговаривал её, мало ли чего. Нас посадили на "Утку" — пока нас не было, их уже успели приспособить к подобного рода перевозкам. Я напросился к рулю, а рядом сел Миша Сергеев, показывать мне дорогу. Уже подготовленный спуск к воде — Лиза ойкнула, и вот "Утка" уже мчится на другую сторону залива. Мчится так, как только может, с огромной скоростью в десять километров в час.

И вот мы вылезаем на низкий берег с той стороны. Я начинаю разгоняться, когда Миша мне кричит:

— Ты это куда? Вон же поле.

Перед нами стоял небольшой ангар, а рядом уже собранный и выкаченный на поле самолёт. Он был и вправду красив — те, кто его заказали, деньги, похоже, не считали, и он был со всеми примочками, а ещё и раскрашен в белый, синий и красный — цвета не только британского, но и российского флага.

— Ну что скажешь? — улыбнулся Миша.

— Кайф!

— Только одень вот этот парашют. И ты, Лизок, а то мало ли что. Терять ни тебя, ни Лёху как-то не хочется. Тем более, были в комплекте.

Лиза чуть побледнела, но деваться уже было некуда — сама напросилась. Надела парашют (Миша ей вкратце объяснил, как им пользоваться) и села на второе сиденье — оно в "Стреле" не рядом с пилотом, а за ним. И я повернул ключ.

Управлять "Стрелой" очень просто — завёл мотор, сзади зажужжало (да, именно так, у "Стрелы" пропеллер с тыльной стороны кабины), и "Стрела-1" покатилась по полю — и вскоре мы взмыли в осеннее небо. Мы летели не очень быстро — крейсерская скорость у "Стрелы" всего-то там около ста двадцати километров — но для Лизы это было в первый раз.

День был на удивление тёплый и солнечный — в Сан-Францисском, тьфу ты, в Русском Заливе осень часто лучше, чем лето. И вот под крылом сначала Русский залив, а потом мы влетели в долину Напы, там, где в моё время были, вероятно, лучшие виноградники во всей Америке, и одни из лучших в целом мире. Мы пролетели над несколькими индейскими деревнями, и вскоре увидели крупную прогалину примерно там, где в моё время находилась Калистога.

— Давай сядем, — сказал я.

— А не опасно?

— Ну тут индейских деревень нету, зато есть нечто такое, что тебе понравится, — сказал я.

Я запросил по радио разрешения на посадку, мне было сказано, что не больше чем на пару часов, и вскоре самолётик уже катился по земле. Вскоре парашюты уже лежали на сиденьях, а я шуровал в небольшом багажном отделении, где, как мне и было сказано, лежали кое-какие бутерброды, пластиковая ёмкость с водой и пара бутылок пива. От пива Лиза отказалась, а бутерброд взяла.

— Как же здесь красиво, — сказала она мечтательно, лежа на траве и смотря в небо и на невысокие горы, окружавшие долину.

— Пойдём, я тебе ещё кое-что покажу, — ответил я.

Мы прошли через высокие тростники и оказались у небольшого озерца.

— А здесь можно искупаться? — спросила Лиза.

— Попробуй воду, только очень осторожно.

Лиза дотронулась до воды пальчиком.

— Горячевато. А что здесь такое?

И вдруг в середине озерца забурлило, потом взвился водяной столб, от которого шёл пар. Лиза взвизгнула и схватилась за меня. Через какое-то время, столб опал, и ничто больше не напоминало про то, что здесь только что бил гейзер.

Лиза поцеловала меня, и вдруг схватила и увлекла в тростники.

Через полчаса, мы вернулись к своему самолёту, и увидели там двух абсолютно голых индейцев с луками в руках и колчанами на плече. Я на всякий случай взял с собой пистолет, так что особо не боялся. Вот только что будет, если они нам расколошматят самолёт... Тоже мне любитель гейзеров...

Я подошёл к ним и сказал по мивокски:

— Мир вам.

Один из них ответил мне на том же языке, но было видно, что он говорил на нём не лучше, чем я:

— Кто вы?

— Мы русские, оттуда — и я показал на юг.

Индейцы вдруг опустили луки.

— Нам говорить, что вы хорошие люди, — сказал тот. — Что вы лечить больные. У нас есть больные. Мы люди имя асочими.

Я перевёл Лизе. Она сказала:

— Скажи им, что я сейчас посмотрю на больных, а потом вернусь и полечу их.

Я им перевёл, как смог. Они прижали руки к груди и поклонились Лизе. Похоже, врачи были у них в чести.

— Идти с нами.

— Мы бы не хотели, чтобы что-нибудь случилось вот с этим — и я показал на самолёт.

— Не надо бояться. Моё имя Сем-Йето. Мой друг смотреть. Ничего не трогать.

Мы пошли с ним и вскоре увидели небольшую деревню, построенной из домов, похожих на перевёрнутые корзины, вроде домов чумашей, только побольше и овальных. Между ними сновали мужчины и женщины, такие же обнажённые, как и наши спутники; только на голове у женщин были плетёные шляпы, а у мужчин шапки из шкур животных.

— Деревня имя Нилектсонома, — сказал индеец, показав на деревню. — Здесь больной, — и мы зашли в один из домов.

Там лежала маленькая девочка и стонала. Лиза потрогала её лоб.

— У неё жар. Похоже на тот же грипп. Кстати, у меня есть кое-что в карманах, — и она достала несколько таблеток, посмотрела, выбрала пару упаковок, и сказала:

— Пусть принесут воды!

Я перевёл это на мивокский, как мог. Через пять минут, принесли воды, и Лиза положила две таблетки в рот девочки и дала ей запить водой.

Ещё было двое больных — тоже дети. После этого, нас заставили поесть весьма вкусного мяса и жареных грибов, после чего прибежала девочка побольше и что-то сказала Сем-Йето.

— Девочка уже не горячий! — сказал он по мивокски. — Спасибо, о великий — и он низко поклонился Лизе.

— Скажи ему, что мы сегодня ещё раз прилетим к ним, — сказала Лиза. Проверим, как дети.

Я сказал, и Сем-Йето проводил нас к самолёту. Но когда самолёт вдруг побежал по полю и взмыл в небо, мы посмотрели вниз. Сем-Йето лежал на земле, похоже, в ужасе.

Я вдруг почувствовал Лизину руку на своей щеке. Я поцеловал её и подумал, что первым делом, может быть, и самолёты, ну а девушки, а девушки сначала.

3. Что день грядущий нам готовит?

Итак, третье октября стало Днём Аэронавтики, а десятого были основаны два форпоста — Новомосковск, на Русской реке, и Алексеевка, у гейзера в долине Напы. О последней договорились с индейцами Нилектсономы — они были очень довольны тем, что там будут основаны лечебница и школа. А вот на попытку матушки Ольги уговорить их носить одежду они ответили отказом — мол, мы всегда так ходили, а одежду надеваем только зимой, когда холодно. Поэтому у них и пол в хижинах был выкопан сантиметров на шестьдесят ниже — чтобы холодные ветра не проникали к спящим.

Я уже успел испробовать и гидроплан, и вертолёт, и впечатление было потрясающим. Гидропланы, кстати, уже начали летать в Новомосковск — они были побольше и могли нести до четырёх человек, а также какие-никакие, но грузы. А после основания Владимира их надеялись использовать и там.

Про название решили без нас с Лизой — она как раз была там у очередных больных, а я работал переводчиком и по совместительству водителем джипа, на котором мы туда приехали. Каждый вечер, я брал уроки мивокского у Сары, кроме того, одна из наших филологинь составляла словарь и грамматику языка асочими, и, как результат, я мог уже сказать пару фраз.

Впрочем, времени у нас оставалось мало — отплытие в Россию было назначено на первое ноября. Я уже представил план, и выглядел он так. Сначала мы идём на юг, с кратковременным заходом в Санта-Лусию, чтобы показать испанцам, что у нас есть корабли даже побольше, чем те, которые они уже видели. Заодно и восполнить запасы, и проведать "своих" индейцев. Следующая остановка — Галапагосские острова и объявление их российским Черепашьими Островами — ведь Галáпагос в переводе на русский означает всего лишь "черепахи". Потом Лима, как и в Новой Испании, налаживаем политические и торговые отношения. Заход на острова Хуана Фернандеса — которые мы окрестим островами св. Александра Невского. Заход на Огненную землю, которую мы объявим российской. То же и с Фольклендами, и с Тристан-да-Куньей. А вот у Святой Елены мы перезаправляем "Победу", строим там из привезённых (и уже подготовленных) материалов небольшой форпост, оставляем там "Колечицкого", и идём дальше на север. Заходим на Бермуду, попутно объявляя её российской территорией, и оттуда в Европу — в Данциг, где мы закупаем большое количество зерна, и в Финский залив. План-минимум — доставить зерно в устье Невы и устроить его распределение в 1601 году, а также надавить на монастыри и помещиков, чтобы не копили зерно в амбарах, а распределяли его среди голодающих. План-максимум — освобождение Нарвы, очищение Финского залива от шведов, помощь российской державе в отражении агрессии и становлении армии нового образца. В любом случае, мы возьмём большое количество людей, с которыми мы и вернёмся домой — желательно не только крестьян, но и мастеровых, и моряков... По дороге будем их учить — кого читать, писать и считать, а кого и более утончённым материям. Возможно несколько рейсов — первый, например, на Бермуду, с возвращением в устье Невы.

Ведь у нас останется нефти максимум ещё на один визит — а потом придётся ждать момента, когда мы начнём самостоятельно не только добывать, но и перерабатывать нефть. Поэтому неплохо бы создать пусть и малочисленные, но обороноспособные колонии на Святой Елене и Бермуде. Возвращение было назначено на 1602 или даже 1603 год, в зависимости от обстоятельств, так что вернёмся мы уже в новую Русскую Америку. А проблема с новыми колониями ещё и в том, что в любой из них должно быть определённое количество "русских американцев", и каждая из них должна будет какое-то время жить своей жизнью.

А Бермуда иначе станет британской — в нашей истории это случилось в 1609. И без Бермуды, заселение как североамериканских колоний, так и карибских островов станет для англичан намного сложнее. Да и Святую Елену голланды в нашей истории прибрали к рукам уже в 1633, и хотя они её оставили в 1651, но англичане заняли их место в 1658. Так что нужно ковать железо, пока горячо.

Все эти тезисы мы долго и упорно обсуждали на совете седьмого октября. Пока меня не было, оказалось, возникла ещё одна проблема — некоторые (к счастью, далеко не все) беженцы из Владивостока не очень жаловали выходцев из советского времени, именуя их краснопузыми, а "беляков" не любили как многие из команды Колечицкого, так и из тех, кто пришёл к нам на "Паустовском". Восьмого октября было проведено общее собрание, на котором Володя сказал следующее:

— Дорогие граждане Русской Америки! Мы все, вне зависимости от того, откуда мы пришли в это время, в первую очередь русские — даже те из нас, кто буряты, татары, немцы, евреи или — да — индейцы. Те, кто не хочет быть гражданином Русской Америки, у вас последний шанс покинуть колонию — мы готовы высадить таких граждан в Санта-Лусии, когда наши корабли уйдут в длинный вояж. У нас в этом мире нет — понимаете, нет — истории противостояния, нет ни красных, ни белых, а есть мы, Русская Америка, и есть Россия, которой нужно помочь. Экономическая же наша система ещё не существует, а пока наша экономика — помесь военного коммунизма и государственного капитализма. Рано или поздно мы решим этот вопрос — как сделать так, чтобы у нас была и свобода предпринимательства и инновации, понятно, в рамках, и достойная жизнь для всех наших жителей. А пока — лечение и образование остаются бесплатными, все дети будут на полном иждивении государства, и то же в ближайшее время будет и в отношении взрослых — но и от них я попрошу достойного труда. И все должны уметь защищать свою родину.

Так что попрошу всех определиться — кто хочет уйти, пусть внесёт себя в этот список — и он показал одну тетрадь — а те, кто хочет остаться, в список граждан Русской Америки — и он показал другую тетрадь. Остающихся прошу написать о том, что они умеют, и чем они хотят заниматься в этой жизни.

Желающих уйти не оказалось ни одного — даже мажоры и бывшие комсомольские и партийные деятели, услышав про недолгую предательскую карьеру Поросюка, а также о том, как именно живёт остальной мир, решили, что лучше уж "синица в руках" и участие в построении нового мира, чем изгнание — и в лучшем случае жизнь в примитивных колониях какой-нибудь державы; а то и смерть на костре Инквизиции. Но в экспедицию мы решили никого из этой прослойки не брать — Кирюши нам хватило. А все граждане страны, коих оказалось тысяча шестьсот семьдесят, не считая индейцев в принявших наше подданство деревнях, были внесены в компьютерную систему — доступ к которой получил и Вася сотоварищи.

Кстати, уже в сентябре во многие управления ввели людей из самого разного времени, и люди очень быстро срабатывались — и геологи, и строители, и сельскохозяйственники, и производственники. То же делали и с армией, и с организацией общественного порядка, и даже с спецслужбой. А вот с флотом было сложнее — всё-таки команды и на 'Колечицком', и на 'Астрахани' были сколоченными, а теперь приходилось их разбавлять другими, и создавать новые — пока для "Победы", в будущем для "Мивока" и "Колибри". Впрочем, на "Святой Елене" это получилось очень неплохо.

А Миша с Сашей и Ваней Алексеевым, назначенным капитаном "Победы", готовились к экспедиции, мне оставалось лишь подготавливать дипломатов (увы, только мужчин, женщин-дипломатов в Европах не поймут) и переводчиков, а также работать с Лёхой и другими над информационными системами и начальным курсом для студентов. Ну и время от времени "подхалтуривать" пилотом. Но времени всё равно не было.

Дни становились всё короче, и если в Алексеевке и Новомосковске всё ещё стояла жара, то у нас становилось всё дождливее, и всё чаще на нас спускались туманы. И первое ноября было — к счастью или увы — не за горами.

И тут я, разговаривая с Сарой о дальнейших действиях в отношение мивоков (ведь она была моим заместителем по индейским вопросам), заметил, что животик у неё начал округливаться — как, впрочем, и у столь многих других наших гражданок. Только вот Сара не была замечена в каких-либо отношениях с противоположным полом — более того, она всё ещё норовила то меня обнять, то поцеловать в щёку, хотя, конечно, делала это намного меньше, чем до моей женитьбы на Лизе. Тем более, что Лиза продолжала учить Сару фельдшерскому делу и русскому языку.

И я спросил у Лизы, от кого, интересно, у Сары будет ребёнок. На что она мне сказала с грустной усмешкой:

— Ты что, ещё не догадался?..

4. И ты тоже?

Когда я простодушно сказал, что не знаю, и попытался выпытать у Лизы, кто же всё-таки отец ребёнка, она ничего мне не сказала, добавив лишь, что завтра — суббота, двадцать второе октября, и ей престоит ещё быть крёстной матерью у Тепин — пардон, с завтрашнего дня официально Татьяны, по крайней мере так её будут именовать в церкви. Поэтому у неё сейчас куча дел ещё и в этой плоскости, и чтобы я не приставал к ней с глупыми вопросами.

Другие девушки, крещёные в католичество, православными становились без обряда крещения — только лишь через исповедь, и потому Местли уже давно стала Марией, Шочитль Светланой, а Патли Пелагеей. И, в числе многочисленных свадеб — было заключено более тридцати только лишь с момента нашего возвращения — Местли вышла замуж за Сашу, а Шочитль — за Федю. Только лишь Патли, она же Пабавит и Пелагея, пока ещё женихом не обзавелась, хотя заинтересованных было много, девушка была очень красивой.

Нас эти свадьбы тоже коснулись напрямую — у Местли свидетельницей от невесты была Лиза, а у Шочитль Федя попросил меня стать свидетелем от жениха, послезавтра же у Тепин свидетельницей опять будет Лиза, так что времени, которого и так было в обрез, становилось ещё меньше — ведь нужно было не только держать венец над головой жениха или невесты (а венцы были старые, тяжёлые — на голову такие не наденешь...), но и помогать невесте и жениху, причём и тому из нас, кто не был напрямую задействован. Хоть с платьями и костюмами вопрос не стоял — их шили девушки с "Москвы", из шёлка или хлопка, по выбору — до революции практически каждая дама умела рукодельничать.

И вот отремела последняя свадьба, прошёл банкет, и Лиза сказала:

— Милый, я сейчас приду — надо зайти к Оле (так она уже давно именовала матушку Ольгу).

Вернулась она через полчаса и сказала мне:

— Любимый, у меня для тебя две хороших новости и одна не очень, а также одна небольшая просьба.

— Давай!

— Сначала самая лучшая новость: у нас с тобой будет ребёнок!!

Я подхватил её на руки и закружил по маленькой каюте. Она прижималась ко мне всем телом, радостно улыбаясь. Потом сказала:

— Отпусти меня, это ещё не все. Теперь не очень хорошая — Оля считает, что мне нельзя ехать с тобой — слишком тяжёлая поездка, и там не будет тех условий для медицинской помощи, которые удалось создать здесь, в Форт-Россе. Более того, мне теперь противопоказано лечить инфекционных больных, чтобы самой не заразиться.

Я немного погрустнел, хотя первая новость всё-таки не давала мне унывать.

— Милая, как же я год или два без тебя — и даже не увижу ни рождения, ни, возможно, первого года жизни нашего с тобой ребёнка. Даже не буду знать, мальчик это или девочка, и как его будут звать.

— Ну, как зовут, придумаем, пока ты ещё здесь. А всё остальное — увы... Мне тоже тяжело, ты знаешь... Но не бойся, помни, что я тебя буду ждать — точнее, мы тебя будем ждать. И ты вернёшся, я верю в это... Вот это и есть вторая хорошая новость.

Я обнял её и долго-долго поцеловал в губы, потом мы незаметно оказались в постели, и что было дальше, описывать, как обычно, не буду. Потом мы легли друг у друга в объятиях, и она сказала:

— Оля предложила Ренату в качестве моей замены, и та согласилась. Скорее всего, вам придётся отложить начало экспедиции — мне надо будет ввести её в курс дела. Думаю, что к шестому числу она будет готова — Оля поговорит с Володей, а меня попросила обговорить это с тобой.

— Ты знаешь, для меня каждый день с тобой теперь на вес золота. Так что меня это не печалит. Тем более, что к первому числу мы укладывались, но с большим трудом.

— Тогда у меня к тебе одна просьба. Не забывай, что ты мой, и только мой. Мне Местли рассказала, что было между вами — и сказала, что они тебя заставили, поэтому я и не злюсь на тебя. Да и на неё не злюсь — без неё и её подруг ты бы, вероятно, пришёл ко мне по кусочкам. Но пожалуйста, не забывай, что ты всецело принадлежишь мне.

Я пытался что-то сказать, она лишь прижала палец к губам.

Следующие дни были сумасшедшими — спал я по четыре-пять часов в сутки, проводя оставшееся время то за финальной стадией подготовки, то в консультациях с Советом, то в переговорах с Ренатой — естественно, у неё были свои представления и пожелания.

А ночи начинались далеко не со сна — и если бы супруга не заставляла, я бы, наверное, вообще не ложился бы спать.

И вот наконец настало девятое ноября. Отец Николай, вместе с отцом Никодимом, одним из священников, который был на "Москве", читал молебен; отец Никодим был назначен священником экспедиции. А ещё с нами пошли четверо ребят, которые тоже только что женились, и которых отец Николай готовил к рукоположению в диакона и священники и которых, как он надеялся, рукоположат в России — ведь делать это мог только лишь епископ. Отец Николай также попросил, чтобы мы подали Патриарху петицию о назначении епископа для Русской Америки. Он написал соответствующие письма — и с просьбой о рукоположении, и с просьбой о назначении епископа — для чего, как он признался, он изучал материалы из коллекции Лёхи Иванова о письменных памятниках шестнадцатого века.

Последние напутствия напутствия Володи с компанией, прощание с любимыми, гудок, и "Победа" с "Колечицким" и "Мивоком" уходят в дальнее плавание. Я стоял и смотрел на Лизину фигурку, машущую платочком; на холмы Форт-Росса, которые были всё дальше и дальше; а потом и они исчезли в дымке, и я понял, что любимую не увижу год, а скорее и все два. И поэтому прощание со ставшим родным Русским заливом далось мне намного тяжелее, чем тогда, в августе, когда мы уходили в Санта-Лусию.

Как и тогда, чем дальше мы уходили на юг, тем становилось теплее и солнечнее. Утром восьмого ноября мы дошли до траверса 'Ахуупкинги, где и распрощались с "Мивоком" и с будущими жителями Владимира, которые и прибыли на "Мивоке". Я сходил на "Мивок", где и распрощался со всеми — а особенно с Патли, которая меня поцеловала отнюдь не по-сестрински и сказала:

— Пелагея не хватать Алесео. Вернись скоро!

На моё пожелание найти себе хорошего мужа, она ответила:

— Только такой как Алесео.

Да, хороша была девушка... Поэтому, помня об обещании, данном Лизе, я решил, что вместо того, чтобы высадиться со всеми и нанести визит в 'Ахуупкингу, как я и собирался сделать, лучше будет, если я поскорее вернусь на "Победу", подальше от искушения. И вот опять прощальный гудок, и ещё одно прощание — до встречи через год, а то и два!

5. А поезд всё быстрее мчит на юг...

— Кальяо, — сказал Ваня, показывая рукой на город у моря.

— А где же Лима?

— Чуть дальше на восток. Кальяо — порт Лимы.

К нам вдруг направились несколько парусников. Похоже, местные власти пожелали узнать, что это за огромные железные корабли, и кто это к ним прибыл. Конечно, до них могла уже дойти весточка из Санта-Лусии или Мехико, но кто знает? А у нас было чем торговать с Перу — а также были заготовлены подарки для местного начальства. Ну и хотелось на всякий случай пополнить запасы пресной воды и прикупить свежего мяса.

До сего момента, путешествие было скучноватым, но относительно приятным — на "Победе" даже были кондиционеры — но, конечно, не было ни бассейна, ни роскошных кают, и ничего другого, чем нам так запомнилась "Святая Елена".

К Кальяо мы подошли двадцать девятого ноября. Было тепло, но не жарко — впрочем, как нам рассказывали, так обычно и бывает на тихоокеанском побережье Южной Америки к югу от Эквадора; зимой, то есть нашим летом, здесь было бы прохладно — градусов 15-18. А сейчас термометр показывал двадцать два градуса.

До этого, мы успели зайти в Санта-Лусию, где мы проведали как сеньора алькальде (увидев "Победу" — "Колечицкий" к берегу не подходил — он воскликнул: "Я-то думал, что ваша Святая Елена огромная..."), так и "наших" йопе в бухте Эль-Маркес, которую мы переименовали в бухту Святого Евангелиста Марка. Висенте хотел знать, когда наконец туда придёт корабль для охраны Санта-Лусии; я ответил, что, если Бог даст, не позже апреля; так пообещали нам наши корабелы, которые работали над первым кораблём местной постройки, парусником с паровой машиной.

После неё, мы пошли на Галапагосские острова, которые согласно решению Совета были торжественно присоединены к Русской Америке, для чего был оставлен специально сшитый триколор на одном из пляжей острова, в моей истории именовавшимся Изабелой, а в этой названный островом Святой Елизаветы, о чём я очень просил Совет перед нашим выходом в плаванье. Там же мы пересекли экватор, и капитан Ермолаев заставил всех тех, кто ни разу не пересекал экватор по морю, искупаться в море — впрочем, для этого была спущена специальная морская купальня, взятая "напрокат" со "Святой Елены", так что не было ни опасности утонуть, ни попасть в пасть акуле, чего особенно боялись наши немногочисленные дамы, начиная с Регины. Потом все осмелели, когда увидели, что акул в море не наблюдается, и целый день почти все купались у скалистых берегов острова Св. Елизаветы и наслаждались сладкой жизнью. Но потом, увы, Стёпа Ермолаев был неумолим — труба зовёт, блин.

И вот теперь мы прибыли в Кальяо.

Первый же корабль, подошедший к "Победе", оказался галеассом Береговой охраны. Мы помогли нескольким испанцам в кирасах и шлемах взобраться по штормтрапу на борт "Победы". В отличие от Санта-Лусии, здешние испанцы при первом контакте были намного менее приветливы.

— Что это за дьявольский корабль? — спросил человек в позолоченном шлеме, судя по манере и по богатству костюма, главный.

— Сеньор, мы из Русской Америки. Я князь Алесео де Николаевка, а это сеньор капитан Алексеев. А с кем мы имеем честь?

— Не знаю никакой Русской Америки. И хочу вас предупредить, что или ваше исчадие ада немедленно покинет наши воды, или мы вас уничтожим.

— Сеньор, не знаю, кто вы такой, но мы личные друзья Его превосходительства графа де Медина и имеем письмо от графа к Его Католическому Величеству.

Это заставило грубияна задуматься, тем более, что, как я полагаю, наше пришествие было для них страшнее, чем появление испанцев на конях для местных инков менее восьмидесяти лет назад. Но он вдруг сказал:

— По приказу Его Превосходительства Вице-Короля Перу, вам запрещён вход в Кальяо или любой другой порт Вице-Королевства. Тем более, что по словам падре Агирре, главы местного отделения Святой Инквизиции, ваш корабль — порождение нечистых сил. И Новая Испания нам, в Перу, не указ. Убирайтесь вон.

Ваня сказал мне по русски:

— Лёш, а что если мы немного постреляем по их укреплениям? Покажем, так сказать, где раки зимуют.

— Нет, не надо, — сказал я, подумав. — Нам ещё предстоит поговорить с ихним католическим величеством. И если мы не причиним его городам никакого вреда, то, полагаю, результат будет получше, чем если мы обстреляем их город. А вот то, что различные вице-короли, похоже, не ладят между собой, мне лично весьма интересно. Но таких манер я от испанцев не ожидал. Похоже, привыкли здесь третировать местное население.

И, повернувшись к пижону в золотом шлеме, сказал надменно:

— И с кем же я имею честь — я сказал "имею честь" учтиво, но весьма насмешливо — разговаривать?

— Меня зовут де Молина. Я комендант Кальяо.

— Ваша светлость, — сказал я с насмешкой, потому как сам был для них "превосходительством", хоть это невежа меня так и не называл. — Поговорю я с Его Католическим Величеством и про вас, и про вашего падре Агирре. А теперь извольте покинуть наш корабль — мы отходим из вашего порта. С невежами, порочащими честь испанского идальго, нам не по дороге. И попрошу поторопиться.

Де Молина немного побледнел, услышав и мой тон, и мои скрытые угрозы, схватился было за шпагу, передумал, и пошёл к шторм-трапу, по которому уже спускались его люди.

Когда испанцы наконец спустились — а с высоты почти в двадцать метров это не так уж и просто — "Победа" развернулась и пошла на юго-запад, где нас уже ждал "Колечицкий".

Мы решили плюнуть на Перу и попробовать посетить Чили, чуть южнее. Порт Вальпараисо, куда предлагал идти Ваня, на тот момент был крохотной деревушкой. Мы порылись в файлах, нахомяченных Лёхой Ивановым, и нашли описание Чили, а особенно колониальный город Консепсьон с портом Талькауано. Интересен он был вот чем — во первых, Чили был на тот момент житницей всей Южной Америки, и — что немаловажно — не только не был подчинён Перу, являясь самостоятельным генеральным капитанством, но и был с перуанскими властями в некоторых контрах. Но сначала нас ждали острова Александра Невского, находившиеся в паре сотен миль к северо-западу от Консепсьон.

Вечером вдруг начался шторм. Мне он казался страшным, а Вася откровенно потешался надо мной — слабенький, сказал он, бояться нечего. Вот разве что много у кого началась морская болезнь, которой я, к счастью, не страдал. На следующее утро волны чуть поутихли, и мы вдруг увидели между нами и берегом двухмачтовый корабль со сломанными мачтами, беспомощно дрейфующий в паре миль от берега.

"Победа" резко изменила ход, в ста метрах от корабля мы спустили шлюпку и отправились на корабль. Первое, что мы увидели, было полное отстуствие шлюпок на палубе. Когда мы поднялись на неё, мы не ожидали найти живых — но вдруг услышали женский крик.

В небольшой каюте мы нашли двух девушек, одну белую, другую индианку — судя по всему, служанку первой.

— Вы кто? — спросила белая.

— Русские. Меня зовут князь Алесео де Николаевка, к вашим услугам.

— А я Мария де Монтерос, дочь графа де Монтерос, и это моя рабыня, Эсмеральда Лопес. Пожалуйста, только не выдавайте нас моему отцу. Он хотел выдать меня замуж за молодого де Молина, а я не хочу. И мы договорились с капитаном этого корабля, "Ля Провиденсия", чтобы уйти в Чили, где в Консепсьон живут родственники по моей матушке, которые не дадут меня в обиду.

Но вчера, во время шторма, сломались обе мачты. Тогда же капитан запер нас здесь, в каюте, крикнув, что он польстился на наши деньги и подзабыл, что женщина на корабле — несчастье. Мы кричали, кричали, но никто к нам не пришёл на помощь.

— Сеньора де Монтерос, будьте нашей гостьей. Мы как раз идём в Чили и можем вас там высадить в Талькауано — порту Консепсьон. А команда, похоже, ушла с корабля — шлюпок нет ни одной.

— Мы с вами расплатимся. В трюме есть три наших сундука, в одном из них — серебро.

— Оставите себе. Вам оно будет нужнее.

Мы посадили девушек в шлюпку и пошли к "Победе". Тем временем, несколько ребят, оставшихся на "Провиденсии", подготовили её к подъёму на "Победу". И вот корабль поднялся и лёг на палубу "Победы".

Девушки смотрели на это с открытыми ртами.

— Ваше превосходительство...

— Зовите меня просто Алесео. Так будет проще...

— Дон Алесео, а здесь нет нечистой силы?

— Святая Инквизиция проверяла нас в Санта-Лусии в Мексике и не нашла ничего предосудительного. Мы такие же христиане, как и вы, только православные.

— А что это такое?

— Мы были одной церковью до одиннадцатого века, но мы не захотели, чтобы епископ Римский стал управлять всеми нами.

— Но если Святая Инквизиция вас проверяла, то, конечно, бояться нечего.

— Только один момент. У нас в России нет рабства. Так что Эсмеральда станет свободной, как только ступит на борт нашего корабля.

— Я и так собиралась освободить Эсмеральду, как только мы дойдём до Чили. Она моя подруга, но отец никогда не согласился бы сделать её свободной. А мой дядя, граф де Вальдивия — совсем другой человек. Он раньше часто приезжал к нам в гости, пока матушка не скончалась, и отец не запретил ему приезжать.

В тот вечер, Мария и Эсмеральда были нашими гостьями, за столом, за которым сидели Ваня, Лилиана, Рената, Саша Ахтырцев, Местли, Миша Сергеев, и я. Их очень удивило, что Рената — главный врач, они никогда не слышали, чтобы женщины занимали столь высокие посты. А у Вани с Марией началась длинная беседа, ведь Ваня очень неплохо, как оказалось, говорил по испански.

Мы, понятно, вдруг все вспомнили об очень важных делах и покинули двух голубков, воркующих по испански; Эсмеральда спросила у хозяйки, нужно ли её присутствие, Мария, зардевшись, сказала, что нет, и я предложил показать Эсмеральде корабль.

По дороге я спросил у девушки, откуда она. Оказалось, что её прадед был инком из Куско, офицером императорской армии. Его убили вместе с его императором Атауальпой в 1532 году, и его жену и сына обратили в рабство, и с тех пор семья состояла в рабстве у графов де Монтерос. А так как они оказались весьма сообразительными, то и дед её, и отец были управляющими у графа, а она была личной служанкой дочери графа Марии. Впрочем, у них сложились достаточно дружеские отношения. И именно Эсмеральда договорилась с капитаном Айала — как жаль, что он оказался такой сволочью...

Эсмеральда была весьма красива своеобразной, местной красотой — овальное бронзовое лицо, худощавое, сильное тело, длинные чёрные волосы, от которых удивительно хорошо пахло — какими-то цветами, которые, похоже, девушки-инки втирали в волосы.

Мы решили, что раз уж капитан Айала не только покинул свой корабль, но и бросил на произвол судьбы двух девушек, то корабль мы оставим себе — кроме мачт, он был в неплохом состоянии — равно как и то, что было в его трюме, кроме багажа девушек. В сундуках были перуанские индейские ткани из шерсти ламы, альпаки, гуанако и викуньи — а вот под ними мы нашли золото, серебро и колумбийские изумруды, судя по замечательному тёмно-зелёному цвету, из Мусо, лучшего месторождения Колумбии, именуемой в это время Новой Гранадой; про Мусо я знал с тех пор, когда, будучи в Колумбии, мне посчастливилось попасть в оптовую фирму на лекцию по изумрудам. В любом случае, серебро и золото в испанских колониях должно было перевозиться или в слитках с клеймом местных властей, либо в виде монет; а изумруды из Мусо были собственностью короны. Следовательно, и то, и другое, и третье было не более чем контрабандой.

В тот же вечер, я уже лёг спать, когда вдруг скрипнула моя дверь, и ко мне на узкой кровати вдруг присоединилось ещё одно тело. По запаху, который шёл от её волос, я узнал Эсмеральду.

И я не смог её выгнать из постели, хотя, вспомнив своё обещание Лизе, постарался, чтобы дело не зашло слишком далеко.

6. Ты правишь в открытое море...

Когда я проснулся, оказалось, что на койке лежу я один. Я понадеялся, что ночная история мне привиделась, но от подушки всё ещё пахло теми самыми неизвестными мне перуанскими цветами. Так что, подумал я, увы, похоже, история действительно имела место быть.

Когда я вышел на палубу, то увидел, что перуанский берег потихоньку исчезал в дымке. Я зашёл на мостик к Ване и спросил, в чём дело. Тот рассмеялся и "популярно разъяснил для невежды".

Немного южнее Лимы, побережье Южной Америки уходит на юго-восток. А вот острова св. Александра Невского находятся практически строго на юг — тот из них, который мы хотели посетить, остров, в нашей истории получивший название острова Робинзона Крузо, находится всего лишь на одну и семь десятых градуса западнее, чем Кальяо, зато более чем на двадцать один градус южнее. Так что наша корабельная группа отправилась в открытое море. Тем временем, в дымке скрылись и острова Чинча, последний кусочек южноамериканского континента, и вскоре мы оказались в холодной зёлёной реке, текущей на север посреди океана — в Течении Гумбольдта.

Даже такой огромный корабль, как "Победа", вдруг начало качать — и немало наших пассажиров то и дело бежали к корабельным гальюнам; кто не успевал, тому выдавались тряпка и ведро, и они драили палубу в том месте, где их только что рвало. У меня, к счастью, этой проблемы не было, и я налил себе кружку кофе, вышел на палубу, благо потеплело, и присел на стуле с видом на огромную зелёную водную поверхность, над которой гордо реяли морские птицы, то и дело пикировавшие вниз и выхватывавшие несчастных рыбёшек — ведь течение Гумбольдта в моё время был одним из самых богатых рыболовецких районов.

Кружку я, как дурак, налил полную — и вскоре столик в очередной раз качнулся, на этот раз сильнее, чем раньше, и на моей надетой по случаю потепления белой майке появилось огромное бурое пятно. И вдруг майку с меня сорвали. Я обернулся и увидел Эсмеральду, которая куда-то с ней убегала. Через пять минут, она вернулась, протянула мне какую-то индейскую хламиду с вышивкой, и сказала:

— Я постираю, не бойся, всё отстирается.

И села рядом со мной.

Я попытался объяснить ей, что у меня есть жена, причём беременная, но Эсмеральда посмотрела на меня с таким неподдельным удивлением, что я засомневался — а был ли ночной эпизод? И попросил у неё прощения, которое она величественно дала. После этого разговор перешёл на Перу и Чили.

Оказывается, генерал-капитанство Чили принадлежит вице-королевству Перу. Принадлежит формально, на самом деле оно практически независимо, ведь губернатора назначают в Мадриде, а не в Лиме. Ценно оно тем, что в Чили весьма плодородная почва и очень хорошо растёт пшеница, которую продают на перуанском рынке, причём весьма задёшево. Но населения там маловато, и оно беднее, чем в Перу и даже в Новой Испании — ведь ни серебра, ни золота там практически нет. И отношения между Лимой и Сантьяго были весьма прохладными — а недавно, когда в Лиме вице-королём назначили Луиса де Веласко, маркиза де Салинас, они и вовсе испортились. По словам Эсмеральды, граф де Монтерос, отец Марии, неоднократно рассказывал о том, что маркиз писал доносы в Мадрид на каждого чилийского губернатора. Прежнего — Педро де Вискарра — сняли в прошлом году, но новый — Франсиско де Киньонес — пришёлся ему по душе ещё меньше, и сейчас маркиз активно копает уже под него.

Ещё оказалось, что в Чили уже больше года как свирепствует война с индейцами мапуче, живущими с южной стороны реки Биобио — и что все испанские поселения к югу от реки, по рассказам графа, уже уничтожены индейцами. Мария рассказала и про графа Вальдивию, дядю Марии — он был фаворитом губернатора Оньеса де Лойолы, а при Вискарре впал в немилость и был послан на войну с мапуче, где был ранен, потерял руку и, согласно последнему письму, полученному Марией полгода назад, вернулся в Консепсьон. Неизвестно, где он сегодня и жив ли он вообще — он вдовец, и дети его давно уже не живут в Консепсьон — сын в Сантьяго, а дочь и вовсе вышла замуж за герцога из материковой Испании и уехала туда два года назад. И что будет, если они туда придут, а там никого из родни не осталось, они не знают.

Я ей тогда сказал:

— Эсмеральда, принимайте российское подданство и идите с нами в Европу.

— Да я боюсь, что её всё равно могут не выпустить. А вот если бы она была уже замужем на момент появления там...

— И что ты хочешь этим сказать?

— Да ничего. Кроме того, что ей очень уж твой родственник понравился. А она, похоже, ему. И чего ждать? Мария, кстати, очень славная девушка.

— Не бойся, Ваня тоже мужик хороший. Но не рановато ли?

Как в воду глядели. За обедом вдруг встал Ваня и объявил:

— Господа, ваше внимание! Все приглашаются на венчание графини Марии де Монтерос и вашего покорного слуги. Венчание произойдёт на Невском острове через три дня, торжественное пиршество — там же и на "Победе". Отец Никодим указал, что сейчас вообще-то пост, но так как участвующие в экспедиции от поста освобождены отцом Николаем, согласился нас обвенчать, за что ему огромное спасибо.

На следующее утро, отец Никодим отслужил литургию, на которой впервые в православной церкви причастились рабы божии Мария и Есфирь (такое православное имя дали Эсмеральде). А четвёртого декабря на горизонте появилась земля — гористый остров, который в нашей истории именовался островом Робинзона Крузо, а в этой стал островом Невским.

Ваня попросил меня быть шафером, поэтому пятого с утра, после литургии, которую отец Никодим отслужил под открытым небом на острове, произошло первое за этот поход венчание. Картинка была весьма интересной — светловолосый и голубоглазый Ваня в парадной белой военной форме, некогда американской, и Мария — черноволосая, кареглазая, в белом платье с индейской вышивкой, сшитом Эсмеральдой из тканей из сундучка Марии. И всё это на фоне зелёных гор и зелёного же моря.

Потом, по благословению отца Никодима, Эсмеральда воспроизвела некоторые из перуанских обрядов — те из них, которые не противоречили христианству. Так, например, она взяла кувшинчик с красным вином и вылила его по кругу вокруг новобрачных, после чего налила им на руки ароматного масла из другого, которое они, следуя её инструкциям, втёрли друг другу в кожу. А затем дала каждому из них по вышитой салфетке, в которой были кукуруза, бобы, зёрна, и по её распоряжению, каждый из них подарил по такой салфетке супругу. В конце церемонии, девушки осыпали их лепестками цветов. И мы отправились на приготовленный у моря банкет.

Как шаферу, мне пришлось произнести первый тост. Когда-то давно я вступил в Toastmasters — организацию, посвящённую риторике, и весьма преуспел в ней. А вот тост дался мне с огромным трудом — но, тем не менее, был встречен благосклонно, и веселье началось. Помню ещё, как я танцевал то с невестой, то с Эсмеральдой, то с Ренатой, то с другими девушками. В это время, по ещё одной перуанской традиции, супруги вдруг исчезли, что не остановило прочих гостей — веселье продолжалось и после полуночи, при свете факелов.

Ночью я каким-то образом добрался на ощупь до своей каюты, где меня на койке ждала прекрасная девушка.

— Лизочка, — сказал я, ибо после определённого количества шампанского и других напитков был уверен, что это именно она.

Проснулся я поздно — всё равно следующий день, понедельник, шестое декабря, был объявлен днём отдыха. Рядом со мной никого не было, но точно так же в воздухе витал неуловимый медвяный запах каких-то неизвестных мне цветов.

7. Нет страны чудесней Чили.

И вот ещё одна испанская гавань. Как и в Кальяо, перед нами амфитеатром поднимался город, а над ним парили огромные горы — только здесь по центру был вулкан, формой похожий на Фудзи и с ослепительно белой шапкой снега на вершине.

К "Победе" подошёл галлеасс, из которого вышел человек в таком же золочёном шлеме, как и индюк де Молина в Кальяо. Увидев его, Мария закричала:

— Дядя! — и бросилась к нему в объятия.

После этого, нам оказали совсем другой приём, нежели тогда в Перу. Оказалось, что сеньор Гонсало де Вальдивия уже полгода как комендант Талькауано, и нас встретили со всеми почестями. Конечно, он был не очень рад, что его племянница обвенчалась невесть с кем, тем более, человеком, которого она почти не знала, но, тем не менее, отнёсся к нам весьма дружелюбно. И мы поехали из Талькауано в Консепсьон, на приём к сеньору Франсиско де Киньонесу, капитан-губернатору Чили, который находился в Консепсьон по случаю праздника.

Сеньор де Киньонес оказался поджарым и седоволосым человеком лет шестидесяти. Его назначили губернатором колонии после того, как индейцы мапуче подняли восстание и уничтожили все испанские поселения к югу от реки Биобио, на которой находились Консепсьон и Талькауано. Он лично взял на себя командование поредевшими к тому моменту испанскими войсками, и, по рассказам Гонсало, сумел-таки переломить ход войны и не дать мапуче перейти через Биобио. Теперь он намеревался восстановить форт Чильон на южном берегу реки, чтобы обезопасить Консепсьон — ведь самые плодородные земли Чили находились как раз к северу от реки.

Нас он принял ласково — тут имели значение и рекомендация сеньора де Вальдивия, и тот факт, что он никогда не ладил с Луисом де Веласко, маркизом де Салинас и нынешним вице-королём Перу. По его просьбе, я провёл его по "Победе" и по "Колечицкому", и услышал, как он бормотал: "Нет, с русскими лучше быть друзьями." Увидев, что я его услышал, улыбнулся и добавил: "Не так ли, ваше превосходительство сеньор князь?"

Потом был ещё один банкет на "Победе" — намного более формальный, чем тот, который всего три дня назад прошёл на Невском острове. На нём сеньор Киньонес ещё раз, на этот раз во всеуслышание, сказал, что он хотел бы дружить с русскими — и что не будет против, если вдруг южнее острова Чилоэ, на котором находился город Кастро, всё ещё остававшийся в испанских руках, вдруг появится русская колония. При условии, добавил он, что русские подпишут всеобъемлющий договор с чилийцами. Это нас, если честно, весьма порадовало. Возможно, нам удастся создать ещё один опорный пункт намного севернее Огненной Земли. Впрочем, нам было ясно, что для этого понадобится нехилая военная сила — мапуче сейчас ненавидят всех белых, и они вряд ли смогут отличить русского от испанца; а воины они отменные — ведь они, и только они, смогли изгнать испанцев с немалой части своей территории. Так что мы решили после Консепсьон не высаживаться на побережье Патагонии, а пойти прямиком к Огненной Земле.

Тем временем, наши "купцы" встречались с купцами Талькауано и Консепсьон, и наши товары, приготовленные для Перу, здесь пошли на ура, хотя, конечно, всего продать мы не смогли — рынок здесь был намного меньше. Но за вырученные деньги мы неожиданно смогли купить огромное количество отборной пшеницы. После двух рекордных урожаев в этом году, зернохранилища города были переполнены, и нам её продали практически за бесценок, тем более, что Перу недавно резко снизил закупки пшеницы из Чили. Ещё мы купили овец, коров и свежего мяса, а также фруктов — теперь у нас будут и мясо, и молоко, и витамины на долгой дороге в Европу.

Лично губернатору мы подарили десятикратный бинокль из запасов со "Святой Елены", и он, испробовав прибор, объявил, что "это поистине королевский подарок". А ещё мы передали ему в дар все пушки, ядра и аркебузы с "Провиденсии" — за что сеньор Киньонес был очень нам признателен. Сеньору де Вальдивия же достались два инкрустированных золотом и серебром пистолета, найденных нами в капитанской каюте на "Провиденсии", а также личную подзорную трубу сего достойного мужа.

И шестнадцатого декабря мы распрощались с нашими новыми друзьями сеньором де Киньонесом, сеньором де Вальдивия и мэром Консепсьон сеньором де Вильярго, и "Победа" с "Колечицким" пошли дальше на юг. К письмам для Его Католического Величества добавилась рекомендация от губернатора, а к моим бумагам — текст договора о дружбе и торговле между генерал-капитанством Чили и Русской Америкой, а также письмо мэру городка Кастро на острове Чилоэ с распоряжением о всяческом содействии.

Вечером восемнадцатого мы подошли к Кастро. Он оказался крохотным рыбачьим поселением с разноцветными деревянными домами, крупным фортом и монастырём, находившимся на холме с другой стороны залива и, как и русские монастыри, окружённым стеной. Похоже, в случае нападения на остров со стороны местных индейцев либо других иностранных держав, можно было перекрёстным пушечным огнём закрыть вход в гавань. Алехандро де ла Кинтана, мэр города, сначала встретил нас неприязненно и потребовал, чтобы мы убирались — но когда я ему вручил письмо от губернатора, побледнел и долго и униженно извинялся за своё первоначальное поведение.

На все вопросы о землях дальше на юг он отвечал, что не знает, что там живут дикие индейцы чоно, и что никто из Чилоэ не ходит ни туда, ни на материк, к северу от Чилоэ — там мапуче. И умолял нас даже не подходить близко к тем землям — индейцы, мол, нас сразу убьют, даже в таком огромном железном корабле.

Разговоры с рыбаками в гавани принесли больше пользы. Нам рассказали, что остров Чафу, юго-западнее Чилоэ, совершенно не заселён, что там часто штормит и всё время идёт дождь. А вот южнее находится ряд островов, у которых на восточном побережье теплее и суше. И остров Гуамблин, который я назвал Совету в числе возможных баз, для таковой вообще не подходил — там было очень сложно пришвартоваться. А вот на островах у побережья материка, таких, как Мулчей, были очень неплохие гавани на восточном побережье.

Впрочем, мы решили, что нам это пока не нужно — вряд ли испанцы завоюют какие-либо из этих островов в ближайшие годы. И мы пошли дальше на юг.

Дискуссия о том, что предпочтительнее — Магелланов пролив, более короткая дорога, но узкий и коварный, или мыс Горн, впрочем, не носивший пока ещё этого названия, знаменитый своими штормами. Мы решили обойти мыс Горн — всё-таки шторма нам, как мы думали, не страшны, всё-таки большие корабли. И решили пока не останавливаться на Огненной Земле — все равно заселить её пока не получится. И мы пошли на юг.

Пролив Дрейка — который мы уже переименовали в пролив Святого Николая, покровителя моряков — оказался настолько бурным, что даже мне заплохело. Тем вечером я впервые за несколько дней не обнаружил никого на своей койке — и, признаться, обрадовался этому факту. Впрочем, когда мы наконец обошли Огненную Землю, стало намного лучше — качка уменьшилась, потеплело, всё-таки уже был конец декабря — лето было в самом разгаре.

И вот Фолькленды — точнее, теперь это будет архипелаг Кремера, в честь отца Николая. Хорошо, что он об этом не знает, а то бы запретил — мы втихую проголосовали, когда его один раз не было на совете — он посещал больных. Было холодно, моросил дождь, на пляже сновали пингвины — странно, что в наше время Аргентина ринулась отвоёвывать этот клочок суши и Великобритании. И мы, погуляв по пляжу и повесив флаг Русской Америки, вернулись на корабли и пошли на северо-запад — в Аргентину. Ведь нужно же где-нибудь провести Новый Год...

8. А какой сейчас век?

Тридцатого декабря мы прибыли в Буэнос-Айрес. Мы ожидали увидеть развитый город и порт, но город оказался скорее деревней, причём без всякой портовой инфраструктуры — разве что пара причалов для рыболовецких судов. Никто нас не пришёл встречать, и мы, рассудив, что это не обязательно плохой знак — встречающий мог оказаться как де Вальдивией, так и де Молиной — делегация под моим началом отправилась на берег.

Оказалось — облом. Ни тебе танго, ни широких бульваров, ни даже полноценного правительства — Аргентина была частью Вице-Королевства Перу, но, в отличие от Чили, самостоятельностью здесь и не пахло. Впрочем, эта заштатность и сыграла нам на руку — здесь никто и не слышал ни о железных кораблях, ни о запрете захода в порты Вице-Королевства, ни, наконец, о проклятии падре Агирре, а мы ничего местным рассказывать почему-то не стали.

С тридцать первого на первое число, мы, с разрешения губернатора области Эрнесто де Сан-Мартина, поставили столы и устроили гуляния на центральной площади города. Ребята даже принесли араукарию, которую они нашли в окрестностях города, и нарядили её. Для нас с Ваней это было странным — ведь мы праздновали так только Рождество. Потом каждому выдали по двенадцать ягодок винограда с инструкциями съесть их ровно в полночь.

Тогда же мы с Ваней поспорили — он утверждал, что первого января тысяча шестисотого года начнётся семнадцатый век, я отвечал, что ещё пока шестнадцатый. Впрочем, решили, что всё равно не договоримся — а то перессоримся. Тем более, меня, Ваню и некоторых других пригласил в гости лично сеньор де Сан-Мартин, и все чопорно сидели за столом, только мы выделялись из общего ряда. Мы утихли, но веселее не стало. Так продолжалось до полуночи, после чего мы съели виноградины и налили всем принесённого с собою шампанское, после чего губернатор стал намного более дружелюбен. И когда мы спросили его о возможности купить провиант и продать какое-то количество зеркал, ножниц и других предметов, губернатор охотно ответил так.

Воду и свежее мясо, а также живых коров на замену съеденным купить было можно — всё-таки в окрестностях города процветало животноводство. А вот покупать наши товары запрещено — торговля во всём вице-королевстве могла вестись только из Кальяо; то, что был открыт порт в Талькауано было, по рассказам мэра, одним из обвинений в адрес нашего друга губернатора де Киньонеса, а до него его предшественников Вильярги и Оньеса Лойолы.

На следующий день, Элиан Торрес Руис, один из тех, кто продал нам скот, шепнул мне на ушко:

— Если хотите, сеньор, можем организовать покупку части ваших товаров.

Следующей ночью, несколько наших морских пехотинцев спрятались в кустарник около небольшого залива чуть ниже по течению Ла-Платы. Но, как ни странно, обмен товара на деньги прошёл без сучка и задоринки, и нас даже не пытались обмануть. То же и на следующий день, когда мы пришли за второй порцией товаров. А вот на третий и последний день после сделки показались вооружённые до зубов люди и потребовали возврата всего выплаченного нам серебра. И это было то самое "предложение, от которого невозможно отказаться". Точнее, так им казалось — наши ребята повязали их без единого выстрела, потом один из наших "особистов" допросил несколько из них. Все в один голос назвали нашего друга Торреса — они должны были взять пару именитых заложников и получить все деньги обратно. Оказалось также, что хотя губернатор и не знает об этой конкретной сделке, он получает десять процентов от всей торговли.

Ничего не поделаешь, пришлось навестить ещё раз сеньора Торреса, которому, увы, пришлось объяснить, почему ему не следовало нас кидать. В результате сделали ему "предложение, от которого невозможно отказаться", на сей раз успешное — цена за поставленные товары удвоилась, и серебро он выплатил не "завтра", а прямо на месте. Для увеличения воспитательного действия, его лично выпорол Сеня Решетко, потомственный кубанский казак, волею судеб оказавшийся на "Москве" в далёком 1922 году. Сеньора Торреса ударили всего три раза — но вероятность того, что он сможет встать, в ближайшие дни будет равна нулю.

После этого мы нанесли визит губернатору. Узнав, что сеньор Торрес попытался нас кинуть, он очень уж побледнел — ведь он-то понимал, какую мощь представляют из себя наши корабли. Результат был таков: сеньор де Сан-Мартин обязался разрешить русским торговать в Буэнос-Айресе, пусть неофициально, и защищать их от всяких не тех поползновений — иначе, увы, могут произойти последствия, не очень приятные для лично сеньора Сан-Мартина.

Рождество решили провести на корабле — после этой истории, как-то больше не хотелось оставаться в Буэнос-Айресе. На каждый корабль погрузили по араукарии, и корабельная группа покинула Буэнос-Айрес и отправилась в Рио — он был почти по пути, и каждому, кто прочитал "Двенадцать стульев", хотелось увидеть, правда ли все там ходят в белых штанах.

Рио оказался чуть более развитым городом, нежели Буэнос-Айрес, но всё равно оказался захолустьем, и белых штанов мы там ни разу так и не увидели. Ещё одной проблемой был тот факт, что никто из нас не говорил по португальски, и мало кто из местной элиты знал другие языки. Впрочем, мы нашли себе "переводчика" с испанского, более или менее знавшего этот язык. Но в процессе переговоров с губернатором капитании выяснилось, что переводит наш друг не очень правильно — когда текст договора о дружбе и сотрудничестве лёг передо мной для подписи, оказалось, что очень многое было взято с потолка.

Впрочем, губернатор неплохо говорил по французски — а большинство офицеров с "Москвы" этот язык знала, и хорошо. Так что договориться всё же получилось, и мы положили начало торговле с Португалией.

Десятого января мы снялись с якоря — нас ждала Святая Елена. Тем же вечером, мы справляли Старый Новый Год, и наш спор про то, какой сейчас век, разгорелся с новой силой.

Ночью, Эсмеральда сказала:

— А о чём вы сегодня спорили?

— Да ни о чём. О том, какой сейчас век.

— А не всё ли равно? Главное, что всё хорошо.

И она была совершенно права.

4. Моя жангада уплывает вдаль...

Среди бесконечного количества русских фильмов, мне недавно пришлось посмотреть один американский фильм — Генералы песчаных карьеров, по английски The Sandpit Generals. В Америке я никогда про него не слышал, и не услышал бы, если бы не Маша, очередная девушка из Лениных подруг, с которой мне тогда, в Питере, после дворца Меньшикова и кунсткамеры пришлось пойти на её любимый фильм.

Фильм оказался на удивление хорош — а лучше всего была песня в начале и в конце фильма, "Minha jangada vai sair pro mar, Vou trabalhar, meu bem querer" — "Моя жангада уплывает вдаль, Буду работать, моя любимая" — которую, оказывается, на русский перевели как "Я начал жить в кварталах городских"... И действие фильма происходило в том самом Сальвадоре де Баиа, где должен был состояться наш последний визит перед островом Святой Елены. Перевёл мне это, кстати, Саша Сикоев — один из ребят из нашей "морской пехоты", в прошлом, как оказалось, успевший повоевать в Анголе и весьма неплохо изъяснявшийся по португальски. Эх, если бы перед заходом в Рио я бы знал, что у нас есть готовый переводчик с португальского... Он подошёл ко мне уже после того, как мы покинули Рио — я распорядился поставить именно этот фильм в судовом кинотеатре, благо мы таковой смогли оборудовать перед уходом в экспедицию, и я поинтересовался, не мог ли бы кто нибудь .

Когда мы подходили к Сальвадору, мы увидели кучу плотов под парусами. Согласно энциклопедии, нахомяченной Лёшей Ивановым, это и были жангады. Над Заливом Всех Святых — Bahia de todos os santos — поднимался, вероятно, самый большой город, какой нам довелось увидеть в Новом Свете. Если испанцы предпочитали строить свои столицы не у самого берега, наверное, потому, что и Мадрид весьма далеко от любого берега, то португальцы, по образу и подобию Лиссабона, построили столицу своей единственной колонии в Новом Свете на самом берегу. Представьте себе — яркое солнце, синее море, и белый город, окружённый стеной, спускающийся вниз амфитеатром.

"Победа" и "Колечицкий" остались в заливе, а делегация русских американцев под началом вашего покорного слуги приближалась к берегу на моторной шлюпке. Когда мы подходили к берегу, бросилось в глаза одно — мы до того не видели ни единого негра, а здесь мы сразу увидели длинную их вереницу, которую куда-то вели — то ли на рынок рабов, то ли их уже купили и отводили к хозяину. Зрелище было жуткое — похоже, они только недавно были привезены на работорговческом судне, и они шли с трудом, тем более, что на правых ногах у них были колодки, через которые была пропущена толстая верёвка. Спины у них были покрыты язвами, а у некоторых и рубцами от кнутов.

Я вспомнил, что когда-то в университете узнал, что в Америке девятнадцатого века рабы были весьма дорогими — хороший, сильный раб стоил $2500, что в переводе на наши деньги было более ста тысяч долларов. Поэтому с ними практически всегда обращались весьма бережно — "Хижина дяди Тома" была пасквилем, написанным женщиной, ни разу не побывавшей на Юге. Здесь же, похоже, они были необыкновенно дёшевы — ведь при таком обращении многие из них быстро умрут. Вариант, что все местные рабовладельцы — необыкновенно богатые садисты, я по понятным причинам не стал принимать во внимание.

У меня непроизвольно сжались кулаки — но Саша Сикоев сказал:

— Лёх, не напрягайся. Всё равно мы их не сможем освободить. Разве что купим их всех — и что мы с ними будем делать? Не с собой же брать — после Анголы, знаешь ли, у меня к неграм весьма неприветливое отношение.

— Саш, а я всё-таки рад, что мы запретили рабство, и приняли решение препятствовать работорговле. А негров у нас не будет — так решил Совет.

— Ну вот и хорошо. Только здесь этим ничему не поможешь.

Губернатор Сальвадора, Луиш де Бриту е Альмеида, оказался невысоким и пузатым стариком, который встретил нас относительно неприветливо.

— Я не знаю никакой Русской Америки. И не вижу причины разрешать вам торговлю с Португальской Америкой. Тем более, что у меня есть сомнения, что ваши железные корабли и самодвижущиеся шлюпки — не козни нечистого.

— Но ваше превосходительство...

— Если вы получите соответствующую бумагу в Лиссабоне — другой вопрос. Дозволяю вам стоянку в 24 часа, а также закупку провизии, после чего вы обязаны будете покинуть Португальскую Америку.

Подарки наши он, впрочем, принял, скупо за них поблагодарив.

Тем временем, наши купцы смогли договориться о поставке экзотических фруктов — так что будет чем разнообразить меню на кораблях в следующие несколько дней. Я распорядился, чтобы прислали грузовые баркасы за этими фруктами, и наблюдал потом, как негры грузили их папайями, гуавами и ещё более экзотическими разновидностями. Мне показалось, что там промелькнула какая-то странная тень, но когда я подошёл проверить, то ничего там не увидел. И я пошёл гулять по Сальвадору — город был действительно красив. Потом шлюпка наша сходила ещё и к островку к северу от города, где находилась церковь Мадонны Снегов — которая, судя по всё той же энциклопедии, оставалась туристической достопримечательностью и в двадцать первом веке, до которого я и не дотянул... Белая, приземистая, но весьма красивая внутри — украшенная позолотой, резьбой по камню, фресками и картинами — чуть примитивными, всё-таки мы не во Флоренции и даже не в Мехико — но весьма интересными.

Я бросил золотую монету в ящик для пожертвований, после чего ко мне подбежал священник, поклонился, сказал что-то по португальски и перекрестил меня. Увидев, что я не понял, перешёл на испанский:

— Мир вам, сын мой. Откуда вы?

— Из России.

— А это христианская страна?

— Христианская.

— И не протестантская?

— Нет, не протестантская. — Я не стал говорить, что мы православные.

— Благослови вас Господь, сын мой!

Когда я вернулся на "Победу", ко мне подбежал Федя:

— Лёх, взгляни вот на этот фрукт.

Мы зашли в одно из служебных помещений. Там сидела полуголая молодая негритянка с рубцами на спине и затравленным выражением лица.

— Нашли её в фруктах, которые мы только что привезли.

— Позови мне Сашу Сикоева. А то без переводчика, похоже, здесь не обойтись.

Саша пришёл через три минуты. Он заговорил с девушкой по португальски и вдруг перешёл на неизвестный мне язык, потом опять на португальский. Девушка немного успокоилась. Тогда Саша повернулся ко мне и сказал по русски:

— Девушка — уолоф, из теперешнего — точнее, будущего — Сенегала. Был я там разок в командировке, выучил пару фраз. Её шесть лет назад захватили арабы и продали португальцам на Островах Зелёного Мыса, откуда её переправили сюда. Зовут её Мария, а первоначально она была Амината. Хозяин её — Педро Амаду, один из самых богатых плантаторов в этом районе.

— Молодец Саша, как ты языки схватываешь...

— Да я из Осетии, знал три языка всю жизнь — осетинский, русский и грузинский, всё-таки в Цхинвале было много грузин. Ты знаешь, легче учить новые, когда знаешь уже парочку.

— Спроси её, что она хочет.

— Да спросил уже. Говорит, что пусть мы её возьмём рабыней, но чтобы её не отдавали её хозяину. Он любит молодых негритянок, а как только они беременеют, их убивают и закапывают — говорит, у него на плантации целое кладбище таких женщин. Она отказалась в первую ночь идти к нему — была ещё девушкой, ей всего-то семнадцать лет, и она стала здесь ревностной христианкой — её так исхлестали хлыстом, что она две недели встать не могла, а потом он всё равно ей завладел. И сейчас у неё уже два раза не было месячных.

— Так. Скажи ей, что мы её никому не отдадим. Что она ныне вольный человек. И что мы её отвезём в Африку — по возможности туда, откуда её забрали.

Он ей перевёл, та в ужасе что-то закричала.

— Говорит, что куда угодно, только не туда. Её вождь и продал её и многих других арабам.

— Ладно, скажи ей, что разберёмся. Пусть будет пока нашей гостьей.

И я отвёл её к Ренате, которая, увидев её спину, сразу заохала и выставила нас с Сашей за дверь, после того, как он объяснил ей, кто эта девушка. Вечером, она рассказала, что девушка и в самом деле беременная — уже третий месяц, что рубцы на спине останутся, и что она пока оставляет её у себя для дальнейшего лечения и наблюдений.

— И даже не проси — вижу, что запала на тебя, но не отпущу. Ты вообще кобель, с Эсмеральдой шашни завёл, пока у тебя дома беременная жена.

Я побледнел, она же добавила:

— Не бойся, не скажу я твоей Лизе, да и больше никто, кроме меня, наверное, не знает. Приходила она ко мне на предмет предохранения от беременности — умная девушка, ничего не скажешь, как это она сообразила, что нужно ко мне... А с кем она, догадаться было не сложно. Но зла на тебя не хватает.

Я стал протестовать, что "не виноватая я, она сама ко мне пришла", но Рената отрубила:

— Ну и даже если. А о жене ты не подумал? Так что ладно, меня не касается, но всё равно — ты, как в наших местах говорят, кобёл. И Марию ты не получишь.

— Рената, а с чего ты взяла? Негритянки — вообще не моё.

— "Твоё" должна быть всего лишь одна твоя жена. Тем более, а что если и эта вдруг у тебя в постели окажется, а ты не найдёшь в себе сил отказать ей? Так что пошёл отсюда.

На следующее утро мы приготовились выходить в море, когда вдруг увидели баркас, подходивший к "Победе".

По шторм-трапу поднялись сеньор де Бриту, несколько солдат, и незнакомый мне пожилой человек, похожий на свинью на двух ногах, с пузом, под которым, он вряд ли мог когда-либо видеть своё хозяйство, обширной лысиной и весьма неприятным лицом.

— Сеньор де Бриту, добро пожаловать на борт "Победы"! Мы хотели перед уходом ещё раз засвидетельствовать своё почтение, но вы прибыли на борт нашего корабля до того, как мы успели это сделать. Позвольте показать вам корабль.

— Сеньор князь, мне это без надобности. А вот рассказывают, что видели, что одна из рабынь сеньора Амаду — и он показал на пузана — была замечена на вашей шлюпке при погрузке фруктов.

— Сеньор губернатор, мы не заинтересованы в рабах, и не стали бы их похищать таким образом, тем более, если учесть, насколько они у вас дёшевы.

— Сеньор князь, если эта девушка у вас, отдайте её немедленно!

— Сеньор губернатор, если бы она даже и была у нас, в Русской Америке запрещено рабство, и она сразу же стала бы свободной. Но если этот ваш Амаду — я умышленно не сказал "сеньор" — хочет, мы выплатим её стоимость, с условием, что она с этого момента будет считаться свободной, и он подпишет соответствующую бумагу.

— Думаю, сеньор князь, что это весьма щедрое предложение — если, конечно, вы её и правда не крали.

Амаду вдруг сказал скрипучим гнусавым голосом:

— Двадцать реалей.

— Я знаю, что даже взрослые здоровые мужчины стоят не более десяти реалей, — сказал я, ведь кое-кто из моих купцов задал вчера и этот вопрос, просто для интересу. — Но ладно, вот двадцать — и я отсчитал четыре монеты по пять реалей. Он попытался выхватить их у меня из рук, но я сказал:

— Сначала вольную для этой вашей девушки. — и Саша, по моему сигналу, протянул ему ручку и лист бумаги. Тот что-то набросал. Я взглянул, потом попросил Сашу перевести.

— Написано, вольная для рабыни Марии Менендеш.

— Ладно, — сказал я и протянул деньги Амаду. Тот попытался поскорее их выхватить, ударил меня нечаянно по руке, и монетки покатились по палубе. Амаду встал на четвереньки и подобрал все четыре.

И тут я увидел, что враждебное ранее выражение лица губернатора несколько смягчилось, и он с трудом сдерживал смех. Я ещё раз одарил губернатора, отдав ему дешёвые наручные часы, и показав, как их заводить. Губернатор впервые мне даже немного улыбнулся и поклонился, но на предложение показать корабль сказал:

— Сеньор, в следующий раз.

Из чего я понял, что, возможно, лёд тронулся и здесь. Мы подождали, пока губернаторская шлюпка отойдёт на безопасное расстояние, после чего "Победа" и "Колечицкий" взяли курс на восток. Нас ждала первая наша заморская колония — остров Святой Елены!

Глава 6. Круиз.

1. Ну и Африка!

Если Тихий океан между Перу и Чили был холодный и неприветливый, то Атлантика была хотя бы тёплой, но на удивление пустой. После Сальвадора, который мы покинули шестнадцатого января, мы не видели ни единого клочка земли — только безбрежный океан, то синий, то серый, то (на рассвете и закате) кроваво-красный. Даже птиц было очень мало — от нас до ближайших гнездовий было очень далеко.

И вот, наконец, в воздухе начало появляться всё больше птиц, и стало ясно — мы недалеко от земли. И рано утром двадцать третьего января вдруг послышался Ванин крик: "Tierra! Tierra!" — "Земля! Земля!"

Оказалось, что Ваня, когда мы уже приближались к Святой Елене, решил сам выстоять вахту — ведь точное местоположение установить было трудно. Ни GPS, ни Глонасса не существовало, и вычисления позиции корабля проводились по старинке, с помощью сектанта, хронометра и лога. Тем не менее, мы вышли практически в заданную точку в заданное время. И Ваня хотел сам изобразить из себя того самого дозорного Колумба, который впервые увидел один из Багамских островов.

На горизонте открылся небольшой скалистый остров, судя по всему, потухший вулкан. Ваня направил корабль к северо-восточной его оконечности, где мы увидели залив, над которым поднимался вверх склон, похожий на рампу.

— Здесь в наше время была столица Святой Елены, Джеймстаун. Самое место для новой столицы.

Мне вспомнились споры в Совете по поводу названия новой столицы. Я предложил в шутку "Ленинград" — в честь Володиной супруги и в память о несостоявшемся названии. Но сама же Лена его забраковала, сказав, что была бы против и "Святой Елены", если бы название не было традиционным. Назвали мы столицу в результате "Константиновка" — ведь Святая Елена была матерью Святого равноапостольного императора Константина. Так что, похоже, Константиновка будет именно здесь.

Константиновский залив был весьма глубок — "Победа" подошла практически метров на десять к берегу, и глубина была всё равно около пятнадцати метров. Можно, наверное, было бы и ещё поближе — но всё-таки кто знает, вдруг там рифы или ещё что. Впрочем, ребята с "Колесницкого" построят и док к нашему возвращению.

Следующие несколько дней были напряжёнными. Нужно было заправить "Победу" под завязку; заполнить баки с питьевой водой; оставить на берегу кое-какую технику, а также продукты, птицу и скот для "Колесницкого", а также "Провиденсию", переименованную нами в "Провидение" — она должна была стать первым кораблём местной колонии.

Мы всё равно пару раз ходили купаться — первый раз с Ваней, Марией и Эсмеральдой, когда девушки вновь удивили нас тем, что разделись догола перед купанием. Второй раз к нам присоединились и Саша Сикоев с Аминатой — чтобы не путать её с Ваниной Марией, её стали называть её родным именем. Саша, хоть и не любил негров, почему-то сразу же проникся к Аминате, чему Рената никак не препятствовала, сказав мне:

— Ему можно, он холостой. И не такой кобёл, как ты...

Вот так вот... На мой вопрос, что же он будет делать, когда мы вернём её в Африку, он сказал:

— Ты знаешь, тяжело мне. Но я солдат, и мне не впервой уходить на войну, оставляя женщину дома. Причём Машу я больше не увижу — всё лучше, чем, как тогда, когда вернёшься, а там в постели толстый грузин... И бывшая жена, которая не нашла ничего лучше, чем сказать: ты что это, мол, телеграмму не прислал, что прибываешь тогда-то и тогда-то?

Амината же выглядела вполне счастливой. Рубцы на её спине, стараниями Ренаты, выглядели намного лучше, затравленный взгляд исчез, и она даже каким-то образом немного похорошела.

И вот пришло время разлуки. Рано утром первого февраля "Победа" отошла от берега, и истошно завыла корабельная сирена. Ответный рёв сирены "Колечицкого", и "Победа" ушла на север, а "Колечицкий занял её место у берега. Увидимся нескоро, подумал я — не раньше осени.

Пятого февраля мы увидели вдали берег Африки, к которому, впрочем, пока приставать не стали — Марию, после длительных консультаций и штудирования энциклопедии, решили высадить на Зелёном мысу, где жителей не продавали в рабство, хотя, конечно, остров Горé рядом был ранее одним из центров работорговли. Но туда арабы ранее доставляли рабов для дальнейшего транспорта на Запад — сейчас же голландцы захватили остров у португальцев, и работорговля там заглохла. Теперь центром работорговли был остров Святого Андрея, южнее, у устья реки Гамбии.

Восьмого февраля мы вдруг увидели длинный открытый корабль с двумя мачтами и острыми парусами.

— Доу, — сказал Ваня и посмотрел в бинокль.

— Работорговцы. Думаю, идут на остров Святого Андрея, там продадут португальцам. Что делать будем?

— Брать, — коротко сказал я. Ваня протянул мне бинокль, я посмотрел и увидел, кроме полутора десятка матросов, несколько десятков чёрных тел, лежащих штабелем.

"Победа" стала подходить поближе к кораблю, на борту которого значилось что-то арабской вязью. И вдруг над доу появилось облачко, и достаточно далеко от нас плюхнулось в море ядро.

Лучше бы они этого не делали. Вскоре заговорили пулемёты, несколько арабов упало, а оставшиеся вдруг встали на колени. Шлюпка с морскими пехотинцами в касках и бронежилетах пошла к кораблю.

Оттуда раздался ещё один выстрел — после чего несколько пулемётных очередей уничтожили почти всех арабов. К счастью, они и не подумали прятаться среди проданных в рабство, поэтому никого из них пуля даже не задела. Ещё немного — и доу наш, причём практически без какого-либо ущерба.

Доу подняли на палубу, о несчастных захлопотала Рената со своими девочками, пара ребят с фельдшерским образованием из морской пехоты, и Амината. Мужчины, женщины, дети — голые, лежащие штабелем, исполосованные арабскими плетьми, умиравшие от жажды и голода (им только раз в день давали по плошке воды, а еды уже давно не давали), обожжённые солнцем... Двоих спасти уже было практически невозможно — маленького мальчика и мужчину лет тридцати, который был наиболее измождённым.

А мы с Сашей Сикоевым начали допрашивать капитана — в живых остались лишь два араба, он и один из его людей, звероподобного вида мулат. Оба, к счастью, неплохо знали арабский. Оказалось, что доу ушёл из Мавритании два дня назад, и там были в основном местные уолоф, купленные у одного из их вождей в разное время (тот, который почти умер, сидел в ожидании доу дольше всего), плюс четверо мужчин с Зелёного Мыса, захваченных во время рыбной ловли. Оттуда же был и мальчик — сын одного из рыбаков. Двое же утонули при захвате, на что помощник-мулат сказал с ухмылкой: "Двое утонули, и что? За них вообще по три реала дают, разве это деньги?"

Этого не выдержал Саша и дал ему по морде с такой силой, что тот упал в нокауте. Арабов мы связали и бросили в одно из складских помещений.

Потом мы беседовали с теми из освобождённых рабов, кто был в состоянии с нами говорить — они, в общем, подтвердили историю, рассказанную арабами. Оказалось, что четверо взрослых рыбаков и один ребёнок были из Ндакаары, единственного христианского селения на Зелёном мысу. Мы решили отвезти спасённых и Аминату именно туда, благо язык лебу, которые там жили, мало отличался от уолоф.

Мы вскоре подошли к Ндакааре, куда мы переправили местных, кроме мальчика, которого Рената каким-то чудом сумела спасти, хотя он ещё и лежал в стационаре на корабле. Нас пригласил местный вождь, который сказал (Амината переводила):

— Спасибо вам, О белые люди. Обычно белые люди приходят сюда за рабами, и только вы пришли к нам, чтобы сделать рабов свободными. Вы не португальцы и не голландцы?

— Нет, мы русские. И мы такие же христиане, как вы.

— Мы будем молить Бога о русских.

— А не могли бы вы принять ещё и других рабов к себе в деревню?

— Если вы попросите, то да. Ведь вы, я думаю, ещё придёте и проверите, всё ли в порядке с этими людьми?

— Проверим. И ещё. Хотелось бы повесить арабов-работорговцев. Чтобы все видели, что произойдёт здесь с теми, кто делает из свободных людей рабов.

Через два дня, в Ндакааре был рынок, на который пришли люди со всей округи. Я сказал:

— Эти люди приговариваются к смерти за убийства и обращение в рабство многих свободных людей. Поэтому они будут повешены. Их Коран говорит, что те, кто повешен, не попадут в царствие небесное.

Амината перевела, и арабов вздёрнули местные лебу под улюлюканье толпы. Пока они корчились на верёвке, я добавил:

— Если кто-нибудь из вас, или из ваших соседей, будет заниматься тем же самым, и мы об этом узнаем, то мы придём обратно и горе тем, кто будет виновен в этом!

Я не стал говорить, что в ближайшее время это было маловероятно, но мои слова, помноженные на вид "Победы", рассказы бывших рабов о том, как легко мы их освободили, и дёргающихся на верёвке арабов, похоже, возымел действие не только в Ндакааре, но и в окрестных деревнях.

Мы ушли только шестнадцатого февраля — после того, как жизни всех выживших, по мнению Ренаты, уже ничего не угрожало. Амината долго прощалась с Сашей, впрочем, на берег она ушла относительно довольной — за неё уже успел посвататься сын вождя, а когда он узнал, что Амината беременна, то ответил:

— Если от белого человека, то моему сыну ещё и позавидуют.

Саша же сказал:

— Хорошо было с ней, только, знаешь, что мне было делать? Здесь я бы не остался, а к нам её нельзя. И, наверное, так лучше.

Тем временем, Зелёный мыс исчез за кормой, и мой первый вояж в Африку закончился. Где-то на западе мы увидели силуэты Островов Зелёного Мыса, но мы решили туда не заходить. "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Кадис!"

2. Величества бывают разные.

Мы шли вдоль африканского побережья, и иногда мы видели то силуэт Африки на востоке, то острова на западе — Канары. Была мысль проведать последние, но мы решили, что в другой раз — тем более, в отличие от Островов Зелёного Мыса, жгучего интереса к этим островам у нас не было; работорговцы ходят намного южнее — в Северной Африке попросту нет источника чёрных рабов, а белых рабов, коими кишат арабские города в Северной Африке, в Америку не возят. Пока не возят — вскоре англичане начнут продавать своих диссидентов и ирландских повстанцев в рабство на Карибское море, где большинство из них загнётся. Или не будут — Барбадос, по планам, должен в ближайшее время стать нашим.

Нам оставалось не более чем полдня пути в Кадис, когда мы увидели, как испанский галеон обстреливают два корабля под чёрным флагом — в бинокль была явно видна арабская вязь на флагах, а на более дальней жертве обстрела грот-мачта уже успела рухнуть, отчего корабль был почти неподвижен.

Ваня врубил полных ход, и вскоре мы уже приблизились к арабским пиратам (а никем другим эти два корабля быть не могли) на расстояние в несколько сот метров. В бинокль были хорошо видны арабы с саблями и пистолетами, толпящиеся на палубе. Один из кораблей выстрелил по нам всеми пушками с правого борта — почти все из них не долетели до "Победы", и лишь одно ядро несильно тюкнуло, как назло, о мой иллюминатор. И тут заговорили зенитные автоматы — опыт такого рода у нас уже был. Палубу сначала одного, потом другого парусника смело начисто, рухнули мачты вместе с арабской тряпкой. Мы пока ещё не стреляли по пушечной палубе, но обстрел вдруг резко прекратился, и на палубу, уже с поднятыми руками, высыпала куча других пиратов.

От нас к ним полетели шлюпки, в каждой из которой было по двадцать морских пехотинцев при полном снаряжении. Один араб вдруг вскинул пистолет — автоматная очередь, и он и несколько других повалились на палубу.

Вскоре с обоих кораблей радировали: "Корабль под нашим контролем, жертв нет." Оказалось, что кораблей первоначально было пять. Три из них были потоплены испанскими кораблями; впрочем, и два из трёх испанцев точно так же покоились уже на дне морском. Другие же два пиратских корабля — "Борода Пророка" и "Сабля Ислама" — стали нашей добычей. И командовал ими Али Битчин — венецианец по фамилии Пиччини, превратившийся в алжирского пирата и известный своим мужеством и жестокостью. Впрочем, труп Али "украшает" палубу "Бороды Пророка" — по моему приказу, его не тронули, тогда как другие трупы обыскали и выбросили в море.

А в трюмах были не только немалые сокровища, но и по зиндану с пленниками, которых пираты везли кого на продажу, кого для выкупа. Зинданы пополнились пленными пиратами, и оба корабля были подняты на палубу "Победы" — вместе с доу, захваченной нами у Зелёного Мыса, места на палубе стало довольно мало. И мы подошли к "Санта Эулалии", галеону, который на немногих оставшихся парусах пытался продолжать свой путь в Кадис.

На этот раз, я присоединился к нашим морским пехотинцам, и вскоре наша шлюпка подошла к галеону. Нам скинули шторм-трап, и я с десятком ребят забрались на корабль.

Там нас ждал перепуганный капитан.

— Князь Алесео де Николаевка, министр иностранных дел Русской Америки, — представился я. — Вы в безопасности, капитан...

— Ваше превосходительство, меня зовут капитан Родриго де Льяно, — сказал тот. — Спасибо вам за чудесное избавление от этих мусульманских дьяволов во плоти.

— Капитан, мы хотим предложить вам помощь — мы могли бы отбуксировать ваш корабль в гавань Кадиса.

— Ваше превосходительство, я был бы очень благодарен. Но не могли бы вы вместо этого взять на борт вашего корабля моих пассажиров? У меня на борту сама Королева Маргарита Австрийская и дамы из её свиты, которые посетили Канарские острова и возвращались домой, когда на нас напали пираты.

— Капитан, мы будем польщены, но мы можем сделать и то, и другое. Мы заберём Её Величество и её свиту, а наш баркас сможет дотащить вас до Кадиса намного быстрее, чем вы это сделаете сами.

— Спасибо, ваше превосходительство.

Я спустился вниз по лестнице и был представлен Её Величеству. Я ожидал увидеть чопорную испанку, но Маргарита родилась в Австрии и весьма хорошо говорила по немецки — похоже, даже лучше, чем по испански. А вот некоторые из её дам скривились, услышав, что им придётся следовать с "этим простолюдином", как одна из них титуловала меня, судя, вероятно, по моей одежде. Впрочем, узнав о моём титуле, она сделала мне низкий реверанс и начала смотреть на меня совсем другими глазами. А когда они увидели наш корабль, у них вылезли глаза на лоб — до того, они сидели в своих каютах на "Санте Эулалии" и дрожали, а иллюминаторов у них не было.

И наши каюты дамам, как ни странно, понравились, несмотря на их нехитрое убранство. А наши девочки с кухни смогли им устроить такое угощение, что даже Её Величество была в полном восторге. И когда одна из грандесс позволила себе нелестное замечание об Эсмеральде — мол, что делает эта индейская мартышка в нашем обществе — Маргарита её не только весьма деликатно и решительно заткнула, но и заставила лично извиниться перед Эсмеральдой.

В Кадис мы пришли к закату, и я лично сопроводил Её Величество на берег в первой шлюпке. По дороге, я рассказал ей, что у меня рекомендательные письма к Его Величеству, на что она сказала:

— Дон Алесео, вы теперь всегда желанный гость у нас в Эскориале. Послезавтра мы туда отправимся, и я была бы весьма польщена, если вы и ваши друзья будут сопровождать нас в этой поездке. И особенно, если ваши люди будут нас охранять — а то и у нас развелись разбойники, и недавно на одну графиню даже напали по дороге в Кадис.

— Ваше величество, — сказал я с глубоким поклоном, — благодарю вас. Несомненно, я и мои друзья почтут за честь путешествовать вместе с вами, а мои люди обеспечат вашу безопасность.

— Вот и прекрасно. А пока будьте моим гостем — я прикажу, чтобы в Кадисском королевском дворце приготовили покои для вас, ваше превосходительство, и для самых родовитых ваших людей.

3. Где Кадис, там и Херес...

На следующий день пришлось присутствовать при казни большинства пиратов, коих мы передали местным властям. Парочку-троечку познатнее оставили для обмена, остальных повесили на главной площади Кадиса. Там же, в специально вывешенной для этого клетке, покоились бренные останки Али Бичнина. Я не люблю казни — что Кирюши сотоварищи, что работорговцев, что этих корсаров — но пришлось присутствовать лично, я же был персональным гостем Её Величества. Впрочем, когда она увидела, что мне это не нравится, она мне шепнула: "Хотите, отвернитесь, или лучше прикройте глаза. Я этого тоже не люблю, а надо."

После этого, я несколько налёг на превосходный херес, которым нас угощал местный губернатор — ведь город Херес находится менее чем в сорока километрах от Кадиса. Надеюсь, что только этим можно объяснить моё легкомыслие. Но обо всём по порядку.

На следующее утро, мы отправлялись в долгую поездку в Эль Эскориал — королевскую резиденцию под Мадридом, где Их Величества проводили большую часть времени. Её Величество отправилась на Канары, как она мне призналась, ещё и потому, что в этом году зима в Эскориале выдалась весьма холодная, и она решила под предлогом посещения подданных Его Величесва и особенно больниц при женских монастырях отчалить туда, где потеплее. Король её не держал — у Филиппа III и его супруги были весьма доверительные отношения; более того, сам вояж был его идеей, после того, как Её Величество постоянно простужалась. Вообще-то, как я прочитал всё в той же энциклопедии, Маргарите предстоит умереть при родах через одиннадцать с небольшим лет, и Филипп так никогда и не женится во второй раз — между ними и правда была семейная идиллия, так что реакция короля была неудивительна.

Мне было сказано тоном, не принимавшим возражений, что мне придётся ехать в карете Её Величества, вместе с ней и с двумя наиболее доверенными её придворными дамами — герцогиней де Альба и герцогиней де Сеговия. Как оказалось позже, я занял место герцогини де Луго — той самой, которой пришлось извиняться перед Эсмеральдой, и герцогиня мне этого не забыла.

В каждой карете было по четыре места — друг напротив друга. Я попросил возможности сидеть рядом с Её Величеством на одном из двух задних сидений, по возможности со стороны двери, чтобы в случай чего мог защитить дам от посягательств извне. А Миша, командир наших морпехов, практически силой заставил меня пристягнуть на ремень кобуру с армейским 'Кольтом' и ещё навязал мне компактный Пистолет Пулемет М-3, так сказать для самозащиты и охраны Её Величества, в случаи нападения на кортеж. Тем более после нашего первого плавания и моего похищения меня заставили пройти курс обращения с этим оружием.

Я попросил две кареты для "грандов Русской Америки", которые должны были идти спереди и сзади кареты Её Величества, и ещё две шестиместных кареты для "идальго" — причём четыре "идальго" должны были сопровождать карету верхом. Понятно, что план был разработан не мной, а Мишей.

И тут Её Величество с обезоруживающей улыбкой объяснила мне, что места в каретах до и после кареты Её Величества уже распределены между дамами, и что моё посольство "может ехать в конце моего поезда" — так, вообще-то, полагается по протоколу. И две шестиместные кареты для "идальго" — перебор, достаточно одной, за каретой с посольством, тем более, что охраны и так немало — и все дети испанских дворян.

Я пытался было протестовать что, если уж меня просят обеспечить безопасность поезда Её Величества, то пусть мы это сделаем так, как считаем нужным. И что недавнее нападение на графиню де Приего — доказательство того, что передвигаться по дорогам не так уж безопасно. Но Маргарита, всё с той же улыбкой, сказала мне:

— Ваше превосходительство, не бойтесь, ничего не произойдёт.

И я, как дурак, согласился, решив не спорить с королевой, попросил только, чтобы взяли ещё одну мою даму. Так уж получилось, что все врачи на "Победе" были женского полу, и я подумал, что врач нам всегда может понадобиться. А Лена Смирнова — одна из девочек Ренаты — всю дорогу учила испанский, тренируясь то на Марии, то на Эсмеральде, то на мне.

Вечером, Эсмеральда выдала мне два собственноручно сшитых костюма "для приёмов" и один "на дорогу". К счастью, я уже успел заказать несколько кружевных рубашек — как-то не улыбалось мне проехать двадцать с лишним дней в одном и том же. Другим "грандам" девушки-врачи сшили схожие костюмы, а "придворная дама" самой себе несколько платьев, согласно инструкциям от Эсмеральды. Для "идальго" же мы купили одежду подешевле; Её величество соизволила согласиться, что "идальго", когда они в седле или в карете, могут носить "русскую национальную одежду" — так она окрестила камуфляж, хоть и удивилась, что русские одеваются в такие аляповатые пятнистые одежды.

И вот я сажусь в карету к Её Величеству и двум её дамам. Если Сильвия де Альба оказалась весьма милой особой, хоть и немного пухлой для моего вкуса, то Мария де Сеговия меня невзлюбила с первого взгляда. Она потребовала, чтобы я убрал "эту железную бесвкусицу", как она окрестила пистолет-пулемёт. Пришлось объяснить королеве, что это оружие, и обязательный предмет экипировки, для их же безопасности. Было найдено компромиссное решение — пришлось убрать ПП под сидение на полку для обуви.

"Победа" же должна была уйти на Бермуды сразу после окончания ремонта арабских, а ныне наших, кораблей — мы решили, что она там обустроит всё для будущей колонии, и что несколько человек на "Бороде Пророка", переименованной в "Маргариту", в честь нашей хозяйки (которая и "окрестила" её), останутся там; а "Победа" вернётся в Кадис через полтора месяца — то есть, наверное, поспеет даже раньше, чем мы вернёмся из Мадрида.

И вот поезд королевы пошёл на север. Дорога была на удивление сносная — к счастью, дождей давно уже не было, и она не раскисла — но стало холодно, всё-таки мы были в горах. Каждую ночь мы останавливались в очередном королевском путевом дворце, каждый день — на обед в постоялом дворе, где хозяева из кожи вон лезли, чтобы потрафить нам. Королева и герцогиня Альба были весьма милы, герцогиня де Сеговия смотрела на меня взглядом "ноль внимания, кило презрения", ну и ладно. Конечно, тот факт, что испанцы мылись очень редко (хотя, конечно, чаще, чем англичане и немцы), делал запахи в карете не слишком приятными, но я как-то уже привык, хотя, конечно, делал всё возможное, чтобы не "благоухать" так же, как мои спутницы.

На пятый день, мы прибыли в Севилью — прекрасный старый город, в котором оказалось ещё множество арабских строений, арабские бани, и целые арабские кварталы. Да и собор был переделан из мечети. Я спросил у Её Величества, куда же делись сами арабы.

— Первоначально, после Реконкисты, мы разрешили остаться тем из них, кто перешёл в католичество. Но, увы, многие из них недавно взбунтовались против власти Его Величества и истинной веры. Поэтому все мориско, даже те из них, кто утверждал, что они добрые католики, были выселены из Андалусии.

— А не зря ли?

— Нет, не зря. Евреев мы уже изгнали, а мусульмане ещё более рьяные враги католической церкви. Более того, они даже снюхались с еретиками-протестантами.

Тут вмешалась Мария де Сеговия:

— Вы что это себе позволяете, так говорить с Её Величеством?

На что Маргарита примирительно сказала:

— Мария, моя кузина (так короли и королевы обращались ко всем грандам), дон Алесео — не наш подданный, а целый министр иностранных дел дружественной нам великой державы; более того, именно он и его люди спасли нам жизнь.

Мария посмотрела на меня волком, но больше не встревала в разговор. Впрочем, на остановках она частенько шепталась с герцогиней де Луго, и когда я проходил мимо, шёпот становился нарочито громким. Всего разобрать было трудно, но "этот выскочка" и "инквизиция" заставили меня задуматься.

А я, пользуясь случаем, всё-таки сходил в арабские бани — они всё ещё были открыты, хотя, по словам служителя, их в любой момент могли запретить как "мусульманские". Выходя, я обмолвился при Её Величестве, какое всё-таки райское наслаждение эти бани. Она недоверчиво усмехнулась, а Мария победно посмотрела на меня. Ну вот, донесёт, как пить дать, Инквизиции, что у меня "скрытые симпатии к мусульманам". Ну и ладно, подумал я, одно дело — обливаться подогретой (или даже холодной) водой, другое — помыться и получить такой массаж, о котором я давно уже мечтал.

После Севильи, дорога пошла ещё выше в горы. Кое-где на деревьях, окружавших дорогу, лежал снег. Дамы кутались в свои муфты, но им всё равно было холодно. На первой же остановке, я достал из своего багаже специально для такого случая припасённые одеяла и передал их дамам в моей карете — все, даже Мария, укутались в них и повеселели.

После обеда, она даже подошла ко мне и сказала неуверенным тоном:

— Спасибо, ваше превосходительство.

Кто знает, может, это и могло бы стать началом "прекрасной дружбы", по словам Хамфри Богарта в "Касабланке". Но не успели мы отъехать от постоялого двора даже на испанскую милю, как вдруг послышался нестройный залп выстрелов.

4. Ну чем не д´Артаньян?

Когда мне было лет десять, я впервые посмотрел "Трёх мушкетёров" — уже не помню, кто там был в главной роли, но Ракел Уэлч в роли Констанции Бонасьё долгое время была предметом моих детских мечтаний... И я мечтал, что точно так же, как Д´Артаньян, я когда-нибудь спасу если не королеву, то пусть какую-нибудь там графиню или герцогиню.

А тут у меня в карете была самая настоящая королева, плюс две всамделишние герцогини... И спасать их нужно было не только лишь от бесчестия, а, возможно, и от самой настоящей смерти.

Как только раздался залп, я достал из кобуры и снял его с предохранителя. Держа оружие наготове потянулся вниз, под сиденье, за пистолет-пулемётом. Снаружи послышались быстрые шаги, распахнулась дверь кареты, и мы увидели Диего де Нороньеса, начальника охраны Королевы.

— Всё в порядке, Ваше Величество, — сказал тот и вдруг выхватил пистолет и направил его на королеву.

Я инстинктивно загородил Её Величество своим телом, одновременно повернув свой 'Кольт' в сторону противника, и почти не целясь нажал на спуск. Грохнул выстрел.

Завизжала Мария де Сеговия, а раненый мной в плечо де Нороньес выстрелил из своего древнего пистолета. Визг дамы оборвался.

Тем временем, я был в непонятном возбуждении, меня трясло от стресса, и я ещё два раза нажал на спуск, добивая Диего — ведь он, даже раненый, сумел-таки достать второй пистолет и разворачивал его в нашу сторону. Как хорошо, что я всё-таки в первый раз одел лёгкий бронежилет; меня ударил в грудь и сбил с ног ещё один выстрел из-за спины падающего де Нороньеса. Там возник ещё один человек, этот уже, похоже, просто бандит, а не предатель из охраны. Мне несказанно повезло, свинцовый шарик пули прошел по касательной, и свалил меня с ног, не причинив особого вреда, отрикошетив от бронежилета, пуля пробила стенку кареты и ушла наружу.

Лёжа в проходе, у ног дам, я закричал:

— Ложитесь, Ваше Величество! И вы, ваше превосходительство!

Те послушно выполнили команду, а я высадил остатки патронов из магазина пистолета в направлении стрелка, и убедившись, что он упал, наконец сумел достать пистолет-пулемет из-под лавки. Снаружи было что-то непонятное, слышались удары клинков и одиночные выстрелы, потом пара коротких очередей и всё стихло. Я сидел на полу кареты и держал вход под прицелом. Теперь у меня был в руках М-3, наконец-то вытащенный мной из-под сидения. Через две минуты, в стену кареты справа от двери постучали — сильно-слабо-сильно. Тире-точка-тире. Условный стук.

Я крикнул по-русски: — Медленно, покажись в проёме.

Показалась голова Саши Сикоева, которого я назначил начальником охраны. Саша низко поклонился Её Величеству и герцогине де Альба, ещё не принявшим вертикальное положение, а я попросил у Маргариты:

— Ваше величество, разрешите нам поговорить по-русски? А то сеньор идальго не знает испанского.

Королева милостиво склонила голову. В отличие от герцогини де Альбы с другой стороны кареты, она не билась в истерике. И, подумал я, в отличие от герцогини де Сеговии — та, похоже, двухсотый. Пуля из пистолета раненого мной Диего де Нороньеса угодила ей прямо в сердце и тонкая струйка крови из дырочки над декольте сочилась ей на платье. А Саша, повинуясь моему знаку, начал:

— Всё кончено. У них шестнадцать двухсотых и двое трёхсотых — один, гад, хотел уйти. Двое наших ранены, точнее, у них синяки, там, где пуля попала в бронежилет. Те, суки, подождали смены нашего караула, и выстрелили залпом по тем лошадям, на которых ещё сидело по всаднику. Четверо из охраны, твари, похоже, моджахеды. Среди испанцев — семеро, судя по всему, убиты, а если эта убита — он показал на Марию де Сеговию, — то восемь, и восемь раненых. Ты-то как?

— Да жив, похоже, и тоже с синяком, по той же причине. Хорошо пуля прошла по касательной, а то, наверное, срубила бы и поломала ребра.

Я перевёл наш разговор королеве и попросил разрешения вызвать врача. Она кивнула.

Лена Смирнова и двое из нашей "морской пехоты", с фельдшерскими навыками, осматривали раненых и убитых — Лене, увы, пришлось тяжелее всего — ей достались все дамы, начиная с королевы. Впрочем, кроме небольшого шока и и нескольких капелек крови, испачкавших одеяло (даже не её платье), с ней ничего не было — Маргарита держалась молодцом. А вот Сильвия де Альба и многие другие бились в шоке — хотя, кроме Марии де Сеговии, убита была лишь одна дама — графиня, чей титул я успел позабыть, и раненых не было вовсе. Ребята же осмотрели тех из охраны, кто был убит или ранен бандитами, а также самих бандитов. Действительно, выжили только двое из последних.

Один из раненых был ни кто иной, как Родриго де Нороньес, брат Диего, другой же — известный нам бандит, который стрелял в меня. Оказывается, я только ранил его, стреляя беспорядочно из 'Кольта'. Что натолкнуло меня на мысль о постоянных тренировках в стрельбе. Хватит уже быть тюфяком, пора браться за обучение. Саша Сикоев отвлёк меня от размышлений, спросив:

— Лёх, а не пойти ли мне поговорить с этим Родриго?

— Ты ж испанского не знаешь.

— Не говорю, но понимаю, всё-таки я португальский знаю. А Витя Мальцев знает испанский — он будет вопросы задавать. А ты пойдёшь?

— Хотелось бы, да лучше уж останусь с королевой. Всё равно нам лучше вернуться в Эль Ронкильо — деревню, где мы только что были. Заодно и трактирщика надо поспрошать — понятно, что среди охраны были предатели, но каким образом они дали понять бандитам, где и когда мы будем?

— Будь спокоен, выясним и это, ты пистолетик свой перезаряди, мало ли.

Кое-как протёрли кровь натекшую на пол кареты, и Лена села на место, где только что сидела Мария де Сеговия — тело последней перекочевало в одну из карет сзади, вместе с телами других погибших испанцев. Мёртвых бандитов мы обыскали и бросили на обочине — потом придут из Эль Ронкильо и зароют их. Я на всякий случай заснял их рожи — думаю, их можно будет опознать. И мы отправились обратно.

Вскоре Саша пришёл с результатами допроса, которые я почти синхронно переводил королеве.

— Значит, так. Мать де Нороньесов — из мориско, фамилия Альмодóвар. Они с детства воспитывались практически мусульманами, вот только их не обрезали, чтобы не привлекать внимание. Прадеда за заслуги при реконкисте сделали испанским дворянином, поэтому никто не вспоминал, что они мориски. Одна из служанок трактирщика — тоже из мориско, замужем за христианином, почему её не изгнали из Андалусии. Она и передала Гийермо де Альмодовару, главарю шайки, что поезд королевы в Эль Ронкильо. Остальное, что называется, дело техники. В планах было захватить королеву и как можно больше грандесс, остальных можно было убивать. Марию де Сеговию изначально собирались убить, и выстрел был не случайным, потому, что её дядя-инквизитор был одним из тех, кто добился изгнания морисков.

— Так, — сказала королева. — Значит, правильно изгнали всех морисков. А вы как думаете, дон Алесео?

— Не знаю. Но может быть, не стоило заставлять морисков говорить по-испански, и тем более забирать их детей из семей и отдавать на воспитание монахам, возможно, тогда и не было бы восстания.

Сильвия де Альба открыла было рот, чтобы возмутиться, но Маргарита подняла руку, остановив её. Подумав, сказала задумчиво:

— Может, вы и правы, дон Алесео. Ведь до восьмидесятых годов не было ни одного восстания с самой Реконкисты. Да и бандиты на дорогах появились совсем недавно.

В Эль Ронкильо мы похоронили убитых, оставили раненых на попечение местной церкви — гонец поскакал в Севилью для того, чтобы их забрали — и поехали дальше. Охрану поезда переняли наши ребята. Дорога была длинная, но ничего примечательного не произошло, и шестнадцатого марта наш поезд наконец-то въехал в Эль Эскориал.

5. Вся королевская рать.

Филипп принял нас вежливо, но сдержанно, и даже несколько удивился, почему это мы с Леной находимся в карете Её Величества. Но, поговорив с ней, его отношение к нам резко изменилось — он не только стал весьма дружелюбен, но и наградил всех нас — меня сделали Рыцарем Алькантары, моих "грандов" — Рыцарями Калатравы, моих "идальго" — Рыцарями Сантьяго. Для этого, король устроил в честь нас огромное пиршество, где поблагодарил нас за то, что мы не единожды, но дважды спасли жизнь Её Королевского Величества.

Но сначала я вручил ему верительные грамоты — написанные, впрочем, мною же с помощью испанок и напечатанные на принтере, но смотревшиеся весьма импозантно, а также рекомендательные письма из Новой Испании и Чили.

Его Католическое Величество Филипп III и его премьер-министр, Франсиско Гомес де Сандóвал, герцог Лерманский, прочитали письма, переглянулись, после чего герцог сказал:

— Ваше превосходительство, мы доверяем мнению людей, от которых мы получили письма. Сеньор Альтамирано уже информировал нас о вашем предложении покупки определённых испанских земель. Мы решили, что это можно будет обсудить при соблюдении определённых условий, и за строго оговорённую сумму серебром или золотом. Надеюсь, у вас найдётся время в конце этой недели?

Перед банкетом нас приняли в соответствующие ордена — меня принимал лично Филипп, по совместительству гроссмейстер одена, надевший цепь с крестом на мою шею и ударивший меня потом мечом по спине. Других принимали гроссмейстеры соответствующих орденов. И вот мы стали Очень Важными Людьми в испанском королевстве — сомневаюсь, что какой-нибудь де Молина когда-нибудь ещё рискнёт мне нахамить...

На банкете мы оказались не только рядом с различными грандами — большинство из которых решило, что с нами выгоднее дружить, а враждовать с нами не захотел никто. Более того, недалеко от себя я увидел старых знакомых — Хуана Альтамирано и графа Исидро де Медина и Альтамирано. Мы очень тепло поздоровались, и договорились встретиться позже на неделе.

А ещё мне довелось познакомиться с Великим Инквизитором, Фернандо Ниньо де Гевара. И вот здесь я впервые понял, что если мне удалось договориться с Инквизицией в Новой Испании, то с этим дядей это может оказаться не в пример сложнее.

Ниньо де Гевара стал Великим Инквизитором в декабре прошлого года, но именно он активизировал ловлю и казни еретиков. Если во времена его предшественника за четыре года правления было казнено с полдюжины еретиков, то за три с половиной месяца с момента назначения Ниньо де Гевары таковых было уже более сорока, и многие другие дожидались своей участи. К этому нужно добавить десяток, которых не могли поймать и сожгли их чучело.

Но, как ни странно, Ниньо де Гевара проникся к нам, особенно после того, как я передал ему письмо от падре Лопе Итуррибе. Письмо, конечно, было адресовано просто "Великому инквизитору", но Ниньо де Гевара, прочитав его, сказал:

— Я знаю падре Лопе и доверяю ему. Если он пишет, что в ваших кораблях нет козней дьявола, то я склонен ему верить. А насчёт того, что вы православные — это почти что как католики, и я надеюсь, что русские отринут свою ересь и перейдут под омофор престола Святого Петра в скором времени. Но я должен вас предупредить — вы не будете распространять свою веру ни в Испании, ни в испанских колониях.

— Не будем, ваше преосвященство.

— Ну вот и хорошо. И ещё. Я напишу падре Агирре про вас — с требованием немедленно отозвать ту хулу, которую он возвёл на вас.

— Спасибо, ваше преосвященство.

— Но помните — никакой миссионерской деятельности, и никаких православных падре.

— Да, ваше преосвященство.

Так что и здесь прошло на удивление гладко. А вот Хуан де Суньига Флорес, архиепископ Севильский, смотрел на меня с неприкрытой враждой.

— Дон Алесео, моя племянница, герцогиня де Луго, много мне рассказала о вашей ереси и ваших поползновениях на честь Её Величества. Более того, она подозревает, что именно вы подстроили нападение мориско, и именно вы убили герцогиню де Сеговия, чтобы скрыть ваши грехи. И ещё вы заколдовали короля и королеву — иначе вас давно сожгли бы на костре.

Я пытался было поговорить с ним с позиции разума, но он плюнул в мою сторону и заскрипел:

— Речи твои речи диавола, и грех твой безмерный, О страшный грешник. Уходи с глаз моих.

Позднее на неделе, я спросил у Маргариты, кто он такой.

— Боюсь, что именно он будет следующим Великим Инквизитором. Он любимец Папы Римского — а это много чего значит. Впрочем, посмотрим. Я вас защищу, как смогу, если понадобится.

Через день, мне наконец довелось поговорить с премьер-министром о темах, интересовавших и меня, и его.

— Дон Алесео, испанская корона согласна продать вам Нижнюю Калифорнию, Тринидад и Барбадос за общую сумму в одну тысячу испанских фунтов золота, или пять тысяч испанских фунтов серебра. Граница в случае вашего согласия будет проходить от точки впадения реки Гранде в Море Кортеса на север.

Река Гранде меня несколько удивила, потом я вспомнил, что имелась в виду река Гранде.

— Хорошо, если и остров Монтаге в устье реки Гранде также будет частью сделки. Равно как и те острова в море Кортеса, которые находятся ближе к Нижней Калифорнии, чем к ближайшему берегу, который останется в составе Новой Испании. И если сумма продажи уменьшится до восьмисот фунтов золота.

— Насчёт последнего мы согласиться не сможем, но готовы предложить существенно расширить границы передаваемого вам — например, до острова Тибурон включительно, и всего, что находится к северу от этого острова. Но тогда — первоначальная сумма, тысяча фунтов. Половина испанской тонелады.

Подумав, я согласился. В одной Калифорнии золота, до которого несложно добраться, во много раз больше, чем эта сумма.

— Дон Франсиско, мы можем передать вам эти деньги в течение семи лет в Санта-Лусии.

— Хорошо, дон Алесео, я согласен. Но с ещё одним условием. Ваш флот, базирующийся на Тринидаде или Барбадосе, будет защищать близлежащие испанские колонии от пиратов, либо от кораблей любой другой европейской державы, если таковые начнут военные действия против Испании.

— Дон Франсиско, флот там появится не сразу.

— Тогда скажем, в течение десяти лет.

— Двадцати. И корабли Русской Америки получают немедленное право торговли во всех тихоокеанских и карибских портах Испанской Америки. И мы получаем немедленное право заселения Барбадоса. Конечно, в случае неуплаты, остров будет передан обратно Испании, со всеми постройками.

— Хорошо, договорились.

Вскоре документ о продаже был исправлен. Я посмотрел на условия и подумал, опять, как дурак, подписываю, не проконсультировавшись с адвокатом. Вскоре, скреплённый всеми необходимыми подписями, кроме места, где должна быть засвидетельствована передача золота или серебра (из расчёта один к пяти).

Я получил один экземпляр с подписью Его Католического Величества, и подумал, что кровь из носа, нужно будет найти эту сумму — одного серебра в Неваде и Аризоне не две с половиной тонны, а многие тысячи. Кроме того, мне были выданы бумаги о торговле и о заселении Барбадоса. Я всё-таки показал их дону Исидро, хотя я и не знал, можно ли ему полностью доверять. Тот на удивление дотошно прочитал бумаги и сказал:

— Я изучал юриспруденцию в Саламанке, и поверьте, дон Алесео, здесь и правда нет никаких подводных камней.

При этом его взгляд не увиливал — похоже, он говорил правду. Ну что ж, поживём-увидим.

Вскоре после этого, мы отправились обратно. Нам дали право пользоваться почтовыми лошадьми, а также снабдили каретами с возницами. Кареты, конечно, были намного менее удобными, чем те, на которых мы приехали в Эскориал, но ехали мы быстро, лошадей нам меняли на каждой почтовой станции, и утром одиннадцатого апреля мы прибыли в Кадис, ещё раз остановившись по дороге в Севилье. Но увы, после нападения морисков на поезд Её Величества, арабские бани успели закрыть. А ещё мы останавливались в Хересе, где мы продегустировали местные вина, которые оказались весьма незаурядными — некоторые даже лучше, чем те, которыми нас угощали тогда в Кадисе.

Пятнадцатого апреля пришла "Победа". По рассказам, на Бермуде был построен док для малых судов — для крупных необходимо было отметить фарватер для прохода в гавани. Ещё там остались "Маргарита", вооружённая теперь крупнокалиберным пулемётом и зенитным автоматом, и двенадцать человек — пока они будут патрулировать небольшой архипелаг, а также строить посёлок, который должен будет превратиться в город Новгород-на-Бермуде. Питаться они пока будут привезёнными консервами и овощами, а также мясом диких свиней, которых на островах великое множество.

А я попаду на Бермуду не раньше осени, подумал я, а то и через год. Планы возвращения в Калифорнию были таковы — обогнуть Южную Америку нужно будет в январе или феврале, тогда, когда там короткое лето, и редко штормит.

И семнадцатого апреля "Победа" наконец вышла в море. В Лиссабон решили не заходить — оказалось, что Португалия не так давно стала испанской провинцией, и пробудет таковой ещё сорок лет. Так что — здравствуйте, хмурые дни на Балтике, южное солнце, прощай...

6. Жовто-блакитная наглость.

Я не выдержал и попросил Ваню, чтобы хоть единым глазком увидеть Лиссабон. И вот, рано утром восемнадцатого апреля, мы увидели чудесный белый город, поднимавшийся вверх по крутому берегу.

Я когда-то читал, что землетрясение в восемнадцатом веке полностью уничтожила исторический Лиссабон, и что от него остались всего два здания. Так что та панорама, которую мы видели с воды, была абсолютно неизвестна в моё время. Подумав вскользь, что придётся приехать сюда ещё раз, чтобы всё-таки посетить город, я дал отмашку, и "Победа" пошла дальше.

Как ни странно, мы напугали местных рыбаков намного больше, чем кадисских или сальвадорских — при виде огромной по тем временам "Победы" десятки рыбацких лодок устремились обратно в порт. Я тут подумал: а что нас бояться? Мы белые и пушистые.

После этого мы чуть отошли от берега, и землю было еле видно — а Бискайский залив вообще срезали по прямой. Дальше были, где-то далеко на горизонте, берега Франции и Англии, Испанских и независимых Нидерландов, Германии и Дании...

Двадцать третьего апреля мы увидели, как к нам "несётся на всех парах" корабль с шведским флагом — жёлтым крестом на голубом фоне. Точнее, этот корабль шёл со скоростью в пять узлов, но оочень быстро. И грохот его носовой пушки — похоже, заряженной холостыми, фонтанчиков мы нигде не видели — привёл нас в такой неописуемый ужас, что мы решили подчиниться суровому року и приблизились к шведу. Вскоре мы даже увидели название, выложенное золотыми буквами на борту корабля: Trekronor, Три короны.

От корабля отделилась шлюпка и медленно пошла в нашу сторону. Через десять минут, мы спустили штормтрап, и на борт "Победы" поднялся морской офицер в ярком жёлто-голубом мундире, делавшем его похожим на попугая. Он заговорил по немецки:

— Лейтенант Шведского Королевского Флота Свен Йохансен. Кто вы и что вы здесь делаете?

— Алексей Алексеев, князь Николаевский, Русская Америка. Следуем своим курсом.

— Мой король запретил русским судам ходить по Балтийскому морю. Следуйте за нами, разберёмся в Гётеборге.

— Встречное предложение. Сдавайтесь на нашу милость, и ваш корабль не превратится в груду обломков.

— Это неслыханная наглость!

— Извините, но ещё большая наглость требовать от мирного корабля сдаться. Это пиратство.

— Да как вы смеете!

— Ладно, хватит. — и я просигналил морским пехотинцам. Лейтенант-попугай был схвачен и развёрнут лицом к "Трекрунур".

— А теперь — смотрите, — сказал я, дал второй знак, и очередь из зенитного автомата снесла напрочь шведский флаг на мачте супостата. Конечно, с выстрелом очень повезло, но лейтенант-попугай стал вдруг мертвенно-бледным.

— Ну и ещё раз, чего уж мелочиться, — сказал я.

Вторая очередь уничтожила бушприт корабля. Конечно, было жалко резную русалку, там располагавшуюся, но такова уж их селяви.

— Так вот, — сказал я. — Представьте себе, что бы было, если бы мы били не по флагу и по бушприту, а по корпусу корабля. Так что имейте в виду, что мы можем вас уничтожить за несколько секунд. И если в проливах, в Балтийском море, или где-нибудь ещё — все равно где — так вот, если шведы даже пукнут в сторону русского корабля, то одному из наших кораблей вполне может прийти желание посетить, например, Стокгольм или Гётеборг, и от всех кораблей, там находящихся, останутся рожки да ножки. То же и о береговых фортах — хотите, покажу на примере ваших трёх шутовских колпаков, что мы с ними сделаем?

Лейтенант побелел ещё сильнее.

— Н-не н-н-надо, — проблеял он.

— Ну тогда скажи своему капитану, чтобы убирался в свой Гётеборг и не выходил из порта, пока мы здесь, в Проливах. Впрочем, что с тебя взять. Эй, ребята, принесите бумагу и ручку, — крикнул я уже по русски.

Через пять минут, лейтенант отчалил, унеся с собой бумагу следующего содержания, написанную мною на немецком языке:

"Всем шведским офицерам, чиновникам и прочим. С сегодняшнего дня Россия оставляет за собой полное право торговать в Балтийском и Северном морях, а также проходить через проливы Скагеррак и Каттегат. Любая попытка шведской стороны воспрепятствовать этому будет жесточайше пресекаться, равно как и любая попытка захвата российской территории, либо нанесения вреда российским интересам, прямо или косвенно. Министр иностранных дел Русской Америки Алексей Алексеев, князь Николаевский."

Через десять минут, после прибытия попугая на "Три короны", последний вдруг поднял паруса и стал стремительно отдаляться. Я подумал, что этого должно хватить. Как потом оказалось, я заблуждался — но шведам от этого лучше не стало...