| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Его высочество забегал к ним редко, по-прежнему притаскивал с собой кипу газет, но расспросить его как раньше о том, что из публикуемого было правдой, а что нет, теперь возможности практически не было. Она только и успевала, что передать ему листки из своей тетрадки, куда аккуратно заносила всякого рода неофициальные просьбы и пожелания обращавшихся к ней за содействием обераусцев. Но она отметила, что с какого-то времени он перестал говорить о монархе "отец" — слово, которое раньше неизменно звучало у него со вздохом. Теперь только и было слышно: "король постановил", "король объявит", "король не согласен". Когда она сказала ему об этом, он молча кивнул. Потом добавил:
— Да, решения отныне принимает он. Я сам не ожидал, что смогу найти в его лице соратника. Все никак не перестану ругать себя за свою слепоту. А всего-то и надо было — припугнуть кучку зарвавшихся хамов, чтобы человек снова стал собой. Удивительно, но маме, когда ее устранили из совета, как будто бы тоже стало легче.
Собственно забегал он к ним в ателье в эти весенние месяцы, как правило, по поводу своего заказа. Марион сказала, что снимать мерки с него будет сама:
— Знаю я этого охальника. Для такого дела к нему ни одну девушку подпускать нельзя.
В эти краткие минуты примерки и подгонки они и общались.
— Кстати, — спросил он ее однажды. — Вот вы согласились прийти на мою помолвку, а наряд-то у вас готов? Все, что я на вас видел прежде, для этого не подходит.
Она задумалась.
— Ткань я вам готов оплатить любую, какую выберете.
— Ткань! А работу кто нам оплатит? — проворчала Марион. — Это тебе надо перед ней своей невестой хвастаться, ты и плати. Вот вечно они, эти мужчины, так и норовят сесть на шею... Встань-ка ровно, высочество, если не хочешь, чтобы одна штанина короче другой вышла.
— Да я-то сам как раз стою ровно, — произнес он, мечтательно глядя в потолок. — Это все твои прикосновения, Марион.
— Ах, так! — неожиданно вспылила она. — Изволите шутить со мной, сударь? Тогда все! Примерка закончена! Ступай на улицу, охладись! — и она добавила что-то по-французски, отчего он густо покраснел, пробормотал извинения и пошел в примерочную переодеваться.
— Что ты ему такое сказала?
— Не важно. Важно, что он понял! Вот смотри и учись, как с ними надо. Сделала, называется, однажды мальчику подарок на свою голову...
— А что за подарок? — ничего не подозревая, спросила она.
Они оба так застыли на месте. Принц уже у самой примерочной обернулся, внимательно посмотрел сначала на Марион, потом на нее.
— Это... это Марион имеет в виду урок французского, который она мне дала пред самым моим отъездом в Вену. Научила меня правильному произношению.
— Да, это, должно быть, важно. Я бы тоже хотела уметь говорить по-французски.
Он с интересом посмотрел на нее, хмыкнул, и ничего не ответив, скрылся в примерочной.
— Этот, похоже, всему чему угодно научит... — пробормотала Марион. — Но он, кстати, прав. Тебе нужно хорошее платье. И еще хорошо бы взять пару уроков танцев и придворного этикета. Слышишь, высочество? Готов на это раскошелиться?
— Да-да, я поддерживаю, — донеслось из примерочной.
— Все-таки день рождения наследника престола, да еще и помолвка. Наверняка, опять будет бал...
— Никакого бала! — донеслось до них. — Хватит с меня прошлогоднего безумия.
— Не слушай его! Мужчины ничего в этом не понимают. Уж поверь мне, в этом вопросе королева сумеет настоять на своем... — шепнула ей Марион. — Бал — это очень хорошо. Встретишь там себе какого-нибудь приличного аристократа. Глядишь, и через год сама уже станешь графиней.
Графиней... Зачем ей становиться графиней, если для этого надо выйти замуж за кого-то другого?
* * *
И вот ближе к концу мая, когда на яблонях уже появились бутоны, он пришел к ней и сказал, что с ней хочет говорить король. Сам он при этом явно нервничал.
— Уже известно, когда помолвка? — спросила она.
— Не знаю... это зависит от...Впрочем, неважно. Собирайтесь, поедем прямо сейчас.
— Король — это серьезно, — сказала Марион. — Пойдем, выберем, в чем ты поедешь к его величеству.
Француженка сама заметно разволновалась, и пока помогала ей одеваться, беспрестанно повторяла ей, что сказать, как войти, как поклониться. Столько суеты! Она ведь уже разговаривала с этим человеком, и ничего такого ей в тот раз не понадобилось...
На прощанье Марион пожелала ей удачи, потом скорчила просительную рожицу и сказала:
— Сделай одолжение, когда будешь прощаться, передай от меня привет его величеству.
Ах, Марион, Марион!.. Сколько же ты хранишь разных тайн и загадок!
Принц усадил ее в экипаж, хотя до городского дворца от магазинчика Марион было десять минут пешком. Потом, когда они подъехали, шикнул на нее, прошептав на ухо:
— Тщщ... Благородные дамы не выскакивают сами из экипажа, а сидят и ждут, когда откроют дверцу и предложат им руку.
С каких это пор она стала благородной дамой?.. Не иначе, плел свою очередную интригу, в которой ей предстояло сыграть какую-то роль.
Король принял ее в своем кабинете. Когда она вошла, он снял очки, отложил какие-то бумаги, и не успела она должным образом поклониться, как ее учила Марион, сам подошел к ней и пожал ей руку.
— Вы очень изменились за этот год, дитя мое. И должен вам сказать, перемены к лучшему.
Она не выдержала и широко во весь рот улыбнулась.
— Я тоже очень рада видеть вас, ваше величество.
— И при этом сохранили свою искренность и естественность... это хорошо.
— Мой сын тут произвел кое-какие изыскания, и выяснил одну очень любопытную вещь... — сказал он, усаживая ее напротив себя в венское кресло. — Вы ведь читали его книгу? Ах, да, простите, она же еще только готовится к публикации... Вообще мы, старики, часто в вас ошибаемся, в своих детях... Сначала, когда ребенок совсем маленький, что-то рассказываешь ему, объясняешь, учишь, и все думаешь — он еще ребенок, наверняка, не поймет. Потом он подрастает, и ему уже невозможно ничего объяснить, у него обо всем свое мнение, он ни во что не ставит старших и не хочет ничего слушать. А потом проходит еще какое-то время, и вдруг выясняется, что он, оказывается, усвоил то, что ты пытался объяснить ему, когда он был еще совсем маленьким. Те давние уроки странным образом оказываются незабыты, и вы вдруг обретаете в своем отпрыске единомышленника... Хотя, наверняка, он уверен, что сам дошел до всего своим умом... Я знаю, что дома вам приходилось непросто, но не переживайте, когда-нибудь и вас ваши родители, ваши отец и мачеха, тоже поймут и будут вами гордиться... Уверяю вас, так и будет...
— Спасибо, ваше величество.
— Так вот, любопытная вещь состоит в том, что по обычаям Нидерау имущество и благородный статус наследовались в том числе и по женской линии... А ведь вы помните, что Апфельштайны утратили Дункльвальд именно потому, что у старого графа Готхарда не осталось прямых потомков по мужской линии, и тогдашний князь Оберау взял их владения под свою опеку... Примечательно, впрочем, что несмотря на это они все-таки сохранили за собой замок и кое-какие владения вокруг него. Но в случае с Дункльвальдом это, безусловно, была чистой воды узурпация.
Она пожала плечами. Собственно говоря, именно таким образом эта ситуация и рисовалась в семейной традиции Апфельштайнов. Но что поделать, время было суровое: на чьей стороне сила, тот и побеждал.
— Понятно, что говорить о каком-то восстановлении исторической справедливости спустя несколько сотен лет, уже не приходится, — продолжал его величество. — Скажу честно, нас вынуждают к тому финансовые обстоятельства... Но вы ведь привыкли с детства жить в бедности... да и мачеха ваша, я так полагаю, приучила вас к экономному ведению хозяйства.
Не вполне понимая, к чему он ведет, она кивнула.
— К тому же вы отработали целый год у Марион, так что немного представляете себе, как нужно вести дела. Я думаю, что вы справитесь.... Задача, впрочем, перед вами будет стоять непростая. С одной стороны, надо научиться извлекать из этого владения какой-то доход — хотя бы для того, чтобы привести лес в порядок... Батюшка ваш, будем откровенны, в последние годы его сильно запустил. Взять хотя бы лесную дорогу, которой по весне стало невозможно пользоваться... С другой стороны, очень важно сохранить природное богатство Дункльвальда, эту нашу прекрасную сказочную страну Нидерау... Но что я вам рассказываю? Вы и без меня знаете, что будет лучше для этого леса... У моего сына есть какие-то задумки устроить в пойменных рощах заповедник для зверей и птиц. Кого-то он там собирается приглашать из Вены для правильной организации лесопосадок... Но это он уже с вами пускай договаривается... Вам все равно виднее, вы этот лес знаете лучше кого бы то ни было.
— Чтобы вам было где жить, — продолжал король, — было решено сдать вам в долгосрочную аренду Апфельштайн... Это вполне логично, ведь когда-то он составлял с Дункльвальдом единое целое... Арендная плата высокой не будет, но одним из непременных условий будет завершение ремонта с сохранением исторического своеобразия замка. Задача эта нелегкая, но вы, думаю, сумеете договориться с нужными людьми. У сына есть идея устроить в замке музей, и тогда, возможно, со временем все затраты окупятся... Я думаю, вы понимаете всю величину ответственности, которая отныне ложится на ваши плечи.
— Да, ваше величество. Я понимаю. Сохранить Дункльвальд и восстановить Апфельштайн — это очень серьезное и благородное дело.
— Я верю, что вы сумеете найти этим задачам правильное решение. Надеюсь, ваше волшебство поможет вам в этом.
* * *
Он ждал ее, расхаживая взад вперед по тронному залу. Подойдя к нему, она взглянула на него испытующим взглядом. Он тоже смотрел на нее с немым вопросом.
— Я стала графиней Дункльвальдской? — спросила она, заговорщицки подняв бровь.
Он отрицательно помотал головой.
— Нет, пока не составлен соответствующий указ, пока он не подписан и не оглашен в ассамблее.
— Хм... И когда же все решилось?
Он пожал плечами. Какая, мол, разница...
— Самым трудным оказалось уговорить маму не переезжать на лето в Апфельштайн. Но поскольку там опять протекла крыша, все разрешилось само собой...
— То есть начать нужно будет с этого.
— Да, и как можно скорее...
Он протянул руку и взял ее за локоть.
— Пойдем, покажу одну вещь. У меня для тебя подарок.
Он привел ее в свой рабочий кабинет. Там прислоненный к одной из стен стоял большой живописный холст на подрамнике высотой примерно в три метра.
— Я думал сначала повесить портрет на центральной лестнице в Апфельштайне. Но когда я увидел ее, у меня появились в этом большие сомнения...
На картине была изображена королева Нидерау в момент превращения. Золотые листья летели почти горизонтально, как хлопья снега в сильную метель, и не понятно было, где кончается ее платье, а где начинается золотой узор, служивший ей фоном. Она стояла вполоборота, словно захваченная и закрученная тем же вихрем. Голова ее была закинута к правому плечу, но взгляд ее шлейфом летел из-под опущенных ресниц влево, словно она только что отвернулась и еще не успела перевести взор. И все время хотелось отступить на несколько шагов в сторону в направлении этого взгляда и попытаться поймать его, но это никак не удавалось. Глаза полуприкрыты, причем левый глаз сильнее, чем правый, рот полуоткрыт, и видно было, как она слегка закусила край нижней губы. Высоко зачесанные волосы были скрыты венком из красно-желтых кленовых листьев. Выбившаяся из-под венка прядь, едва различимая на фоне листьев, протянулась тонкой ниткой через ее рот и подбородок, и конец прядки был зажат между пальцев правой руки. При это лицо и кисть, выполненные голубоватыми и бледно розовыми туманными мазками, казались менее реальными, чем ее платье, и оттого выглядели еще более чувственными, хотя дальше, казалось, уже некуда.
Когда он увидел картину впервые, он поразился, откуда художник мог узнать у нее это выражение лица. Потом поразился тому, что он сам моментально узнал это выражение, хотя ни разу еще не имел возможности его видеть. Но почему-то был уверен, что оно будет именно таким. Он перевел взгляд на стоящую рядом с ним девушку. Глаза ее были широко распахнуты, рот в изумлении открыт.
— У нее мое лицо... — удивленно прошептала она.
— Так было задумано.
— Она очень красивая. И... и на нее страшно смотреть. Листья... они будто бы движутся.
Она резко повернулась к нему:
— Ты прав, в живую это должно быть очень страшно.
Потом она еще раз взглянула на картину и с грустью сказала:
— Да, это нельзя вешать на всеобщее обозрение. Никто не поймет.
Ему самому казалось, что как раз наоборот, все поймут это выражение лица слишком хорошо, и сочтут изображение непристойным.
— Но ты ведь можешь повесить картину у себя в кабинете, — оживилась она, как только повернулась к холсту спиной. — Или в какой-нибудь другой комнате, куда будешь приводить избранных компаньонов. Это будет одной из загадок Апфельштайна! И все будут стремиться войти к тебе в доверие, лишь бы только увидеть ее.
Он улыбнулся ей, обнял за ее плечи и, почти прижавшись губами к ее крошечному ушку, прошептал:
— По-моему, меня надо похвалить... Я выполнил все твои условия.
Она взглянула на него и рассмеялась. А потом сделала то, что давным-давно хотела сделать — запустила пальцы в его волосы и еще сильнее взъерошила их.
— А помнишь, ты обещал мне, что наша первая ночь будет в лесу?
— Так значит, мы не будем ждать осени, чтобы обвенчаться?
— Конечно, не будем! Платье-то уже готово.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
