Дохлокрай

— Тут матраса нет. А в кресле спать неудобно. Ни мне, ни тебе.

Мария вздохнула.

— Удивил, если честно. Воспитанный? Или женщина в постели спать не дает?

Ну да, в чем-то есть правда. С их занятием можно забыть о многих нормах морали. Хотя, порой так и не переставал удивляться простоте, становящейся все шире год за годом.

— Ладно, чего уж. Ты у стенки или с края?

Мария улыбнулась. Хорошей открытой улыбкой. Не во все зубы, как сейчас улыбались многие. Особенно те, кто помоложе. Или кто больше курсов прошел в жизни. Во все зубы акулье-американской улыбкой.

— Я в душ. А ты ложись. Как хочешь. Мне все равно.

— Что случилось с твоей квартирой?

Мария замолчала. Но опять ненадолго.

— Ко мне вернулся недавно похороненный любимый человек. И чуть не попал вовнутрь. Если бы не привычка курить на балконе, то...

— Понял.

— Опусти жалюзи. Оставь по самому низу, чтобы не спотыкаться. Утром мешать будут, хочется хоть до обеда поспать.

Он не стал объяснять о том, что так не выйдет. Пусть думает, что есть часов шесть-семь, вместо четырех. Работы завтра предстоит много.

Чертовы студии... он их ненавидел. Хотя и понимал, что захоти девушка раздеться не прямо у стеклянной части двери, ничего бы не увидел. Хорошо, хоть спать хотелось куда сильнее. И какая разница до тонкого силуэта, медленно раздевающегося напротив?

Он проснулся от скрипа и чуть дрогнувшего дивана. Свет не горел. Отсветов фонарей за окнами хватало не на многое. Хотя, зачем что-то видеть в таких случаях?

Опять же, хотя...

Будить ее не стал. Выспаться не вышло, как не хотелось. Привычка взяла свое, вскочил ни свет, ни заря. А Мария... вот прицепилось-то, спала. Где и легла ночью, у стены, завернувшись почти с головой в одеяло и почему-то выставив наружу ногу. Охлаждалась, что ли?

Где-то неподалеку, если правильно запомнил, есть забегаловка. Найти там чего поесть... это вряд ли. А вот кофе... кофе хотелось. Дверь закрыл тихо, желая не разбудить спящую девушку. Пусть себе дрыхнет, мало ли что вечером случится?

За утро, неожиданно, на улице поменялось все. Лужи совершенно странным образом подсохли. Солнце, светившее задорно и по-летнему, подкрасило старые районы. Даже бежавший по путям древний чешский трамвай выглядел разом помолодевшим. Так и красовался блестящим и недавно подкрашенным боком.

И даже листья, летевшие с совсем молоденьких каштанов, выглядели как надо осенью. Легко, ярко и красиво кружились, опадая на плитку. Прямо картина маслом о простом счастье и 'лови день'. Ну да, так и есть. Вот именно день и стоило поймать, желательно начав с завтрака.

Как там называлась улица до революции? А, точно, Панская. Ну, Ленинградская ему нравилась больше. Почему? Да вот так, хотя и сам удивился такому пониманию. Светлое название, очень подходящее. Пешеходная зона, она ему понравилась. И вчера, когда вышел из офиса и сегодня. Тем более, подкрашенная солнцем и осенью в золотое.

Жаль, старые здания, да-да, именно здания, не дома, не старались сделать красивее. Штукатурка облупленная, где-то вообще виден кусок стены с кирпичами. Почему так? Кто бы сказал, честное слово. Не Мск, чего уж, ради горожан не постараются.

Но такое безразличие настроение не подпортило. Сегодняшним утром хотелось улыбаться и радоваться. Просто самому утру, наступившему и солнечному. Это же так просто, порадоваться прозрачному воздуху, горячей воде в кране, теплой постели и, вот, возможному завтраку. Тем более, повезло. Он наткнулся на блинную. Прямо редкость по нынешним временам. Шаурме на такой красивой улице даже не удивился. Мода, чего уж. Шаурма это вам не хот-доги, не говоря про блины.

Кофемашина оказалась приличной. Да и сам кофе, не 'Паулиг', конечно... но даже 'Чибо' сейчас казался чем-то волшебным. Дразнил запахом, заставляя вспоминать каждую чашку, стакан и бокал, выпитые до этого. Кофейная зависимость штука страшная. Чуть сильнее нафтизиновой и куда слабее наркотическо-табачной. Но все же, все же...

С мясом, с джемом, с сыром и, на всякий случай, с грибами. Женщин не понять, конечно. То они на диете, то все подряд метут. Но вряд ли Мария после ее ночи откажется от углеводов, жиров и белков в таком виде. Во всяком случае, хотелось надеяться.

Уже подходя к нужному подъезду, замер. Втянул воздух, пытаясь поймать что-то неуловимое... Не вышло. Что-то такое, сразу не вспомнишь. Да и ладно. Посреди бела дня Мрак не выползает.

Осторожничать, заходя в квартиру, не стал. Пора вставать, соня, на вот тебе, дверью шарах, да громче... Проснулась? Проснулась.

— Ты сама вежливость, — пробормотала соседка по дивану, не выбираясь из одеяла. — Милашка...

Он молча согласился. Да, так и есть. Доброта и чудесная непередаваемая милота его главный конек. Всегда и везде.

— Вкусно пахнет, — проинформировала Мария, — блины?

Зачем отвечать, когда ответ очевиден?

— Черт... — она выглянула наружу. — Не хочется вставать.

— Почему?

Мария хмыкнула. Или еще как-то пшикнула. Разбираться во всех этих саркастических звуках он, как не старался, научился... не очень. Понял, что в одном звуке заключалось сразу нескольких глубоких истин. Чуть ли не вселенских. От 'почемумужикитакиеглупые' до 'потомучто'.

— Приятно полежать. А встанешь... все одно и то же.

— Постоянство признак стабильности.

Он даже остался доволен собой. Парировал, чего уж. Острые Машины брови нахмурились. Нормально, мозги заработали.

Блины немного остыли, но так вышло даже лучше. Не обожжешься. Неизвестно, какое там мясо шло на фарш, но... пир богов, однозначнее однозначного. Теплый, масляный, толщина как надо... красота.

— Жрет он, угу... — ворчала соседка, явно не желая вылезать. — Вкусно тебе?

Пришлось кивнуть. Не чавкать же, отвечая? А, и впрямь, вкусно.

— Нет бы на поднос и в постель... эх... — Мария закатила глаза, перевернулась на спину и спустила одеяло до груди. — Что за мужики пошли, а?

— Подноса нет. — он облизал пальцы и взялся за второй блин. — Ты вставать-то планируешь?

— А то все съешь и оставишь меня голодной?

Он пожал плечами. Ну, до такого явно не доберется.

— Может, мне вот такой вот неудобно вылезать?

Чуть не вздохнул, понимая: самая обычная женская игра. Кем бы не оказалась женщина, хоть вот, как эта, командиром опергруппы, все едино. Кокетство и женщины рождены в одну минуту и приняты одним акушером. Точно, так и есть.

— Какой такой? Растрепанной, заспанной, со слюной, подсохшей на подбородке?

Та нахмурилась, провела пальцами по лицу. Попалась, угу.

— Ну да, прямо в точку попал. Знаток, что ли?

— Женской психологии?

— Ее, родимой.

Пожал плечами. Ну, чего тут ответишь? Знатоком в таком занятии не станешь, хоть сто лет живи. Все равно найдешь, где споткнуться в простейшей ситуации.

— Ну, давай, порази меня...

Кофе оказался на вкус хуже, чем пах. Да и хрен с ним. Поразить?

— Ты собой недовольна.

— Удивил. Даже самые красивые женщины часто собой недовольны.

— Целлюлит на правой ладони, волосы мама подарила прямые, хотелось кудрявые, сиськи маловаты, сиськи слишком большие, нога огромная и вообще?

Мария покосилась на него, подтянув одеяло повыше и спрятав ноги. Ногу. Правая все же осталась снаружи.

— Ты прям опасный мужчина, чего уж тут... Но!

— Внимательно. Блины подогрею. Кофе пойдет и холодным.

— Я люблю сок с утра.

— Да ну?!

Скорчила рожицу. Или гримаску? В общем, как и всегда, что-то милое. У женщин всегда все милое. Это удел мужиков корчить рожи и мнуть хари. У женщин, как известно, обязательно утонченно, артистично и изящно. И обязательно мило.

— Хорошо, не сок. Чай я люблю, вон тот, 'Зеленые поля', в пакетиках. Такие у меня плебейские вкусы. Ты-то, сразу видно, княжьего роду, не иначе.

— А то... Так чего за 'но'?

— М? А, но... Ну, смотри.

Ему даже стало весело. Наверное, солнце за окном сыграло свою роль. Черт с ним, с Мраком и прочим дерьмищем. Иногда надо ощутить себя просто человеком. Не говоря про мужчину. Глупая перепалка, совершенно дико звучащая здесь, в квартире почти тайного ордена. Между настоящей амазонкой, ночью уничтожившей четырех нелюдей и охотником, уничтожавшим нелюдей постоянно.

Мария села, закрутив одеяло вокруг себя любимой и откинувшись на стену. Так и быть, кофе он ей подал, оставив на блюдце. И даже прикурил сигарету. Вредно, да, но такой голод знал не понаслышке. И приоткрыл окно. Сел, приготовившись слушать правду-матку.

— Первое! — и он немного запереживал за сигарету в уголке ее рта. Вернее, за диван. Больно уж опасно смотрелся пепел на ее кончике. Кофе в одной руке, а на второй... на второй в ход пошел первый из загибаемых пальцев.

— Первое! — повторила Маша, прищурившись от дыма. — Сиськи сиськами можем называть только мы.

— Кто?

— Женщины! Сиськи у нас и только нам их так называть. Как правильно говорить тебе?

— Грудь?

— Молодчинка-мужчинка! Грудь. Второе!

Второй, указательный, палец уставился на него прям как ствол пистолета.

— Лишний вес, а не целлюлит. И даже если он на пятке, то это моя личная проблема и головная боль. Если мне так хочется. Третье!

Он кивнул. Уже понятно, что бой-дева сейчас иронизирует, но почему и нет?

— Волосы дело наживное, даже не надо в парикмахерскую идти, сейчас-то... Но верно. А вот размер ...

И покосилась вниз, на свои собственные ступни, торчащие из-под одеяла.

— Можно мне сказать?

Мария нахмурилась.

— Ну?

— Размер не имеет значения. Важнее ухоженность. Так что, не переживай, ну... сороковой размер. Чего тут? Акселерация же.... Вот если б твоими пятками можно было как наждачкой пользоваться, это страшно. Только лак облупился. А...

Стоило промолчать. Указательный палец почти закостенел, уставившись на него.

— Прости. Молчу, дурак, молчу.

— И молчи лучше...

Дверь открылась резко и неожиданно. Но волноваться вроде бы не стоило.

— Вы тут как? — поинтересовался Семеныч, неся подмышкой два пакета из 'Макдака'. — Гляжу, подружились? Маш, ты чего лак не стерла, облупился вон...

Босс Лиза кивнула.

— Кто поедет?

— Не ты, — Семеныч сидел в кресле и читал какую-то похабень, типа 'Максима'. — Встречаться с Другими, да еще с Старшими.

— Надо три группы... — Маша помешала сахар. — И...

— Нет.

Все уставились на него. Он покачал головой.

— Я договорился. Трое нас и трое их. Все. Иначе никак.

Помолчали, переваривая. Ну, конечно, сложно понять. Есть между ними самими различия. Делают одно дело, но всяк по-своему. Надо объяснить, иначе снова появится трещина. Трещины между отрядами и охотниками были всегда. Ему так не нравилось.

— Поймите... Все дело в данном слове. Опасно? Есть немного. Но ничего не случится. Он тоже дал слово, и тут придется верить. Другие... Другие часто лгут, вы знаете. Мы же для них как шимпанзе для тех, кто пришел в зоопарк. Они древние, мудрые... сами знаете, так?

Босс Лиза кивнула.

— А вот подстраховаться...

Он никогда не верил Другим. Хотя и общался нечасто, и выполняли те обещания, но... как и всегда у Других — исполняли странно. С логикой совсем не человеческой и нужной только им самим. Так что страховка не повредит.

— Ну... — Маша встала. — Пойду, подготовлюсь. А, да... кто пойдет-то?

Семеныч пожал плечами, скрипнув кожанкой.

— Ты, да я, да мы с тобой, Машулька. И вот он.

Да, так, все верно. Случись что — будет проще. Вряд ли божедом придет на встречу с домовым и банницей, например.

— Так Старшие здесь есть еще?

— Есть... — кивнула босс Лиза... — Куда без них-то?

Бог любит Троицу, как известно. Древние тоже любили троих. Так что он не удивился.

— Кто?

— Ну, теперь понятно, что божедом этот... — Семеныч закурил. — Наконец-то ясно. Никто его не видел до тебя. А тут прям сам пришел. А кто еще? Ведьма и подгорник.

Вот как... хороший набор.

Подгорники на Волге встречались редко. Жили у Камня, а как еще? Урал, он и есть Урал. А здесь.. а здесь горы, точно. Жигули, как не крути, не холмики. Так что удивляться подгорнику глупо. Да это и хорошо. Кому, как не ему, знать все подземелье города?

Ведьма? Он поморщился. Не любил ведьм. Сильно не любил. И не понимал. Люди же, не нелюдь. А все туда же — Другие...

Птица каркнула. Подпрыгнула на месте и каркнула еще. Требовательно, ожидая.

Форточка приоткрылась сама по себе, запуская ее. Ворон взлетел немедленно, совершенно неожиданно для своих размеров. Закружил по комнате, мелькнув под высоким, отделанным красным с золотом, потолком. И сел на стол.

Вернее, на специальную жердочку, золотую и вычурную. Посмотрел на хозяина и каркнул еще раз. И замолчал. Птица не казалась умной. Она ею была. И когда хозяин кабинета, а именно кабинетом комната и являлась, прикладывал палец с острым черным ногтем к губам... Ворон понимал все и сразу.

А прыгать по столу не пришло бы даже в птичью голову. Только жердочка, никак когтей по полированному благородному и мореному дубу. И ни в коем случае по зеленому бархату, укрывавшему самую середину. И не рядом с малахитом письменного прибора или пачкой тонкой, голубоватой бумаги для письма. И нельзя задеть настольную лампу с вставками из янтаря и бумажным абажуром, украшенным настоящими японскими орнаментами.

Сильные бледные пальцы с черными ногтями очень ловко и быстро отрывали птичьи головы, забывающие про правила. И плевать на то, что это всего лишь вороны. Пусть и очень умные.

— Иди ко мне, дружок... — хозяин достал из ящика стола сложную маску с несколькими разнокалиберными линзами, блестевшими чистым полированным горным хрусталем. — Покажи мне, что увидел и услышал...

Птица каркнула. Испуганно и обреченно, зная, какая боль ждет впереди. И шагнула на руку, уже обтянутую толстой кожей ловчей перчатки.

Темные глаза стали еще больше, увеличившись через линзы. Приблизились к вороньим, уставились, проникая внутрь птичьей головы. Та забилась, каркнув напоследок и ослабла, обвиснув и опустив крылья.

Туктуктуктук... сердце птицы колотилось, ломая тельце. Жить ей оставалось немного. Но хозяин видел все, нужное и понятное. И оказался готов к недалекому грядущему. Хотелось верить, что так. Про некоторые ошибки из-за заносчивости и гордыни не забывал никогда.

Сидор подошел ближе, наклонился, всматриваясь в лицо. Чего ты в нем не видел, а, Сидор? Тот крякнул, привстав с колен и тут же, не раздумывая, впечатал кулак в скулу. Голова взорвалась ударом колуна, мотнулась в сторону. Боль пронзила раскаленной нитью, прорезала от глазного зуба и до темени. Ах ты... сволочь... Со свинчаткой бил, не иначе...

Жаловаться глупо, сам же виноват. Сам и никто больше. Уехал в глушь, отдыхать духовно, упоительно успокаиваясь сладкими луговыми запахами и розово-мягкими закатами. Практику возобновил, лечил крестьян, их детишек с женами. Идиот, что еще скажешь... идеалист. Или нет? Или заигрался все же?..

Сидор пнул ногой в живот. Сильно, с небольшого замаха. Сильный мужик Сидор, ничего не скажешь. Мельнику по-другому и никак. Поди, потаскай на плече мешки в несколько пудов, да поменяй с парой-тройкой рабочих жернова. Поневоле обрастешь мускулами, не больно и напрягешься, а удар гвоздит, как молотком.