Дохлокрай

Дохлокрай.

'Если уж нечистый расточает улыбки весны, значит, нацелился на душу.

Души людские — вот их истинная страсть, их нужда, их пища.

(из наставлений отца Бартоломью, духовника Хейли Мейза)

М.A. Erynn, Ph.D., 'King's blood'.

Перевод В.Пятков (с)

Intro: the_spectral_sorrows

Осень случается разная. Золотая, теплая и прозрачная. Это когда паутинки летают повсюду, а воздух пахнет чем-то грустным и одновременно добрым. Листья хрустят сказочными поделками гномов Эребора, и совершенно не хочется курить. И не только из-за боязни пожара. Просто... очень чисто и легко дышится. И даже куртка не кажется неудобной и тяжелой. Пусть и совсем недавно приходилось надевать только футболку.

А еще осень может оказаться тяжелой, холодной, сырой и мрачной. Или даже черной по ночам. Непроглядно-чернильной, разрезаемой только светом редко горящих фонарей. Хлюпающей лужами каждое утро, каждый вечер и даже ночью. Пусть и не твоими ногами, а кем-то, кто идет домой. Осень, разрезающая твое тепло, сберегаемое под одеждой. Осень, когда не хочется выходить. Вообще никуда.

Вот только в квартире курить не стоило. В принципе не стоило бы и курить. Но нервы не железные, время позднее, одиночество жесткое. Так что оставалось только радоваться совершенно высохшей половине пачка 'Вога' и все-таки выйти. Пусть и на балкон, а не на промозглую улицу.

Ох стоило ж его сделать, балкон-то. Вон, как в доме напротив. Как это?.. Профлист? Да, точно. Профлист, окна пластиковые. Сухо, ветра нет, птицы не залетают. К ней вот залетали, пусть и не часто. А уж всякие букашки... ох и беда... Мухи, мотыльки, осы, пчелы, стрекозы и клопы. Этих летом было ну о-о-очень много. Хотя сосед и приколотил сетку на раму самого широкого, открывавшегося, окна. А эти сухие маленькие твари все равно находились повсюду. И даже два раза цапали осы. Сделать балкон, да.

Всего пятьдесят тысяч, да. Ну, может чуть меньше, чуть больше. Всего пятьдесят, ха-ха. С чего? Понятно, соседи с третьего легко сделали. Там и Ленка работает, и муж у нее, опять же, не... Не груши околачивает. А она? Ну, чего она-то? В офисе, менеджером, да. Маме денег отдай, занимала на стиралку. Однокласснику надо отдавать, занимала на кухню. А обувь? Вещи поменять, три года в двух юбках и трех блузках. Вот зачем ездила в Египет с Жанкой? Дура потому что, зачем еще-то? Все едут и я поеду. И наплевать на балкон. А ведь протекает. Вчера прямо над дверью полилось, вон, следы какие. Рамы эти деревянные, провисают, постоянно на закрываются, скрипят. Пахнут... сырым деревом и просто... Бедностью, что ли. Хотя, чего она бедная-то? Не продавец в 'Пятерочке' или на рынке в контейнере. Хотя...

Сигарета горела с легким треском. Сухая, пахла почему-то полынью. Противная и сладкая. Бывает же такое. А...

В черном провале внизу что-то появилось. Пятый этаж, ночь, темнота... Но она увидела. Бледный овал с темными точками. Задранное вверх и глядящее на нее лицо. Смотрящее с... жаждой? Голодом? С чем, так явно ощутимым?

Ветер ударил в лицо. Сбил дыхание, рубанув холодом через плохо сходящуюся молнию толстовки. Пахнул чем-то странным и страшным. Прелью гниющих листьев, сыростью свеже разрытой земли, сладостью разложения. Бледное пятно внизу мотнулось в сторону, не пропадая, замерло, продолжая смотреть вверх черными провалами. И, неотвратимо и жутко, оказалось рядом с деревом, одиноко торчавшим в палисаднике у подъезда. С огромным, выше кровли, никак не сбросившим листвы тополем. С тополем, так часто стучавшим в стекла ее старого балкона развесистыми толстыми и крепкими ветвями. Стучавшими прямо в ее окна... Прямо в них...

Чертова отсыревшая рама так и не закрылась. Скрипнула и провисла. А белый овал мелькнул где-то на нижних ветках. Хорошо, дверь на балкон и окна пластиковые, новые. Вот только поставила. Ручка скрипнула, прижимая полотно к косяку. Быстрее к остальным окнам, быстрее!

Ни одной мысли о выбежать в подъезд! Ни за что! Ведь и там может быть... Даже если это привиделось, даже если это из-за старой высохшей сигареты со вкусом полыни! Нет!

Закрыть окно на кухне. Выключить свет. И во вторую комнату, пусть она и выходит на другую сторону. А тут закрыто, тут все хорошо... Фу-у-у... Господи, ну не дура, а?!

На балконе стукнули рамы. Как всегда, когда их открываешь чтобы покурить. Ладно... ну, не может же... Она сползла по косяку двери второй комнаты. Села на пол, таращась в темноту, упавшую после выключенного света. Мама-мама-мама...

Когда-то давно, совсем давно, уже три года назад, свет фонарей казался волшебным. Сизо-серебряный свет, падавший в тогда еще ИХ квартиру через окна. Волшебный серебряный свет, так обтекавший все, чего касался. Так красиво падавший и на нее и на него, совершенно обнаженных. А сейчас... когда так поздно и не вовремя включился все-таки фонарь за окном...

Мертвенный. Бледный. Бросающий ломаные тени на все вокруг. И тень, падавшая с балкона жила. Двигалась, касалась руками двери и стеклопакета широкого проема. Невозможная дурацкая и страшная тень. Руки-крючья, комок головы, ломаное длинное тело. Шевелившееся змеиными опасными движениями, рвущимися к ней, в тепло квартирки. Такой безопасной еще вот-вот и ставшей страшной за считанные секунды.

Под комодом в прихожей, только протяни руку, точно! Вот, вот, да! Молоток, соседский, недавно взятый для чего-то там, где? Вот! Тяжелый, большой, чуть загудел металлом, пока тащила наружу. Фу-у-у... хотя бы что-то. А где? Тень пропала.

Зеленоватый свет снова стал сам собой. Ровным и серебряным. Не таким радостным и красивым, как раньше, но не мертвенным. Нет. Потому что тень ушла, потому что все это точно из-за усталости, недосыпа, нервов и переживаний. Да-да... ох ты Господи, дурь-то какая, а?

Дых-дых, сердце пока так и не успокаивалось. Колотилось, так и желая вырваться наружу. Ну, хватит, хватит. Курить теперь она точно не пойдет. Ну его, померещится опять.

Тук-тук-тук...

Сердце замерло. Трепыхнулось в такт движению головы. Что за...

Тук-тук-тук...

Ну как же так, ну как?!!

Бледное лицо прижалось к стеклу на кухне. Мучнисто-белое, с блестящими агатами вместо провалов глаз. С узкими и длинными губами, растянувшимися в ухмылке-оскале. Длинный палец с набухшими суставами монотонно пробарабанил по стеклу.

Тук-тук-тук...

Pt 1: dark_day

Снег пошел вечером. Мокрый и тяжелый, лип к одежде и рюкзаку. Ботинки, купленные недавно, превратились в запчасти для снеговика. Да он весь чуть не стал таким за пару минут. Но повезло, его заметили. Через густую белую стену и в сумерках. Огромный 'фред' остановился так, как и положено: важно и совершенно по-корабельному. В голову даже не пришло обидеться на грязную кашу из-под колес, полетевшую на обочину. Рук он уже не ощущал. Но снег стряхнул с себя полностью.

В кабине оказалось очень тепло. Водитель вывернул обратно, на трассу, повернулся к нему и хмыкнул. Много надо после холода и непогоды? Не особо. Теплая кабина, удобное сиденье и панель приборов — самое то. Сон накатил сразу, навалился темным непроглядным покрывалом. Уставший человек выглядит смешно. Порой жалко. Спящий человек кажется совершенно беззащитным. Но он не казался, даже когда спал в полной отключке. Водитель попался опытный, понимающий. Выключил освещение и накинул старое и колюче-уютное армейское одеяло.

Проснуться вышло перед самой остановкой. Ботинки, прорезиненные по самому низу, высохли полностью. В пургу ехали не меньше трех часов, он даже вспотел. Но не жаловался. Чего только не случается, а помыться можно всегда. Деньги водитель не взял, улыбнулся, пожал плечами и предложил 'Мальборо'. Отказываться не стоило, невежливо. Грузовик подкатил к большой стоянке у заправки. Встал в хвост очереди из фур, легковушек и одного небольшого автобуса.

Если едешь по дороге, то важно знать несколько правил. Они простые и нужные. Дорога не только пирог из щебня, земли, сетки, битумной смеси и финального слоя. Дорога живая, зоркая и все помнящая. Спросите у настоящих водителей, а не лихачей, выпендривающихся на ней. У тех, кто живет на дороге, кормится ею и порой умирает там же. Спросите не в лоб, а сидя рядом вечером, перед сном. Когда спиртное необходимо как смазка и когда закурена предпоследняя. Спросите и услышите, если захотите услышать на самом деле. А не только ушами.

На дороге надо помогать, если нужна помощь. Не проезжать мимо, а останавливаться. На дороге не надо пытаться обогнать всех. Торопись, не торопись, приедешь как выпадет. Подвезти незнакомца стоит если есть уверенность в себе. Не повезет — случатся проблемы. А если все нормально, то вернется сторицей. И еще одно важное правило.

Ешь там, где едят дальнобойщики. Не там, где красиво, аккуратно и вкусно пахнет. Ботулизму и паразитам наплевать на дизайн. Им не наплевать на правила хранения и термическую обработку. А дальнобойщиков не обманешь. Так что — ешь там, где стоит много фур.

Сигарета оказалась лишней, портила обоняние. А в такую белую круговерть с ветром вообще что-то тяжело почуять. Как бы сильно и мерзко оно не воняло. Но все равно, перед тем, как войти внутрь, он остановился, ловя воздух. Плевать ему на озадаченные лица заметивших. Полной луне и любящим ее на них тоже накласть. С минуту ноздри шевелились, пытаясь уловить нужное, но... Возможно, все хорошо. И он просто устал и на взводе. Ждет беды там, где ее нет в помине. Всякое бывает.

Внутри оказалось хорошо. Тесновато, но уютно. Водитель помахал ему из угла, уже что-то заказывая. Он кивнул ему, пройдя в туалет. Мыл руки, пользуясь одноразовым мылом, прихваченным из гостиницы вчера. И внимательно изучал стены. Всякое бывает. Иногда ему доводилось находить нужное в таких загаженных местах.

Здесь, кроме двух телефонов с обещаниями 'всегда, дешево и феерично' ничего не попалось. Если не считать пары наклеек у самого зеркала. Хотя наклейки больше казались фанатскими. Два почти одинаковых черепа, непонятное лого и эмблема. Все стандартно.

Водитель попался настоящий, такие не редкость в его возрасте. Подобрал по дороге, так взял шефство. Отказываться от парящей еды было бы оскорблением. Тем более, ему уже нашли следующего, едущего как раз куда нужно. Он улыбнулся, благодаря. Дорога возьмет свое и хорошо, если просто придется помогать заменить колесо. Дорога возьмет свое, как бы не хотелось иного.

Суп, густой, наваристый, с кусками мяса. Салат и картошка с прожаренным до сухости мясом. И яйцо сверху. Как надо, лопнувшее рыжим и потекшим по бифштексу золотом. Есть захотелось еще сильнее. Водители рассмеялись, радуясь за него. Дорога учит многим простым радостям. Включая помощь другому, пусть и не близкому. Куда там многим святошам. Он попросил молока. Его налили прямо на глазах, достав из холодильника большую запотевшую банку. Сливок там оказалось на два пальца и их лишь чуть разогнали ложкой.

Молоко он смаковал после еды. Глотал, гоняя по языку жирный домашний вкус. Улыбался, слушая незамысловатые байки и легкий мат вокруг. Простые радости самые лучшие. И променять эту забегаловку на ресторан не хотелось. Сейчас-то уж точно.

Крик услышал только он. Женский, далекий и тут же приглушенный. Пришлось удержаться и не бросить об стену стакан. Порой работа не просто надоедала. Порой выводила из себя, чуть не превращая в существо, куда более страшное чем те, с кем приходилось работать. Пришлось извиниться и попросить не уезжать без него. Водитель, худой и рыжеусый, кивнул, решив досмотреть сериал. А ему пришлось идти в чертов кружащий вокруг тепла, света и спокойствия снег.

Собака, рвущая цепь рядом с колонками, даже не выла. Зверь не просто боялся. Зверь почти умирал от страха. Он ее понимал. С его клиентами сможет справится всего пяток мохнатых. И явно не такая, как непонятной помеси сучка, сидящая для редкого гавканья. Но хотя бы помогла понять куда идти. Цепь натягивалась в сторону людей и света. Значит, идти к машинам, уже похожие на огромные сугробы. Лишь бы успеть пока никто не появился. С женщиной все ясно. Уже все совершенно ясно, раз не кричит.

След нашелся, пусть и почти заметенный. Ветер выл и кидался колкой острой крупой. Мягкая сырая вата явно закончилась. След виднелся через снег, такой знакомый и явственный. Не пропустишь. Темный, еще парящий, в редких пробивающихся лучах освещения отдавал глубоким темным красным. Как хорошее сухое вино. Только вино не пахнет металлом и солью.

Он никогда не убирал инструменты в рюкзак. Если дело доходило до полиции и обыска... им же хуже. Следующий пробившийся отсвет сверкнул на стали, отразился от разводов серебра по клинку и испуганно отскочил. Все верно, свету стоит опасаться его темных дел. Они очень неприглядны. Если не сказать страшны.

Уходить в саму темень не пришлось. Женщину он увидел издали. Раскиданную по обочине ломаной марионеткой. Взрытая вечером колесам грязь, чуть присыпанная снегом и густо политая ее кровью. Хренов натюрморт вместо портрета. Ее куртка явно появилась на свет белой. А сейчас казалась почти черной. Тень за его спиной выросла неожиданно.

— Чего это? — рыжеусый испугался. Голос дрожал. — Что это?

— Ты захватил мой рюкзак?

— Да. Ты, это...

— Помолчи... — он запнулся. — Пожалуйста.

— А...

Пришлось повернуться и прижать палец к губам. Чертов ветер не дал разобрать даже его появление. Никогда не любил работать в людных местах, отвлекало. Порой приходилось ошибаться. Вот как сейчас. Это стало ясно по глазам рыжего. По большим и очень испуганным глазам, увидевшим что-то. Кого-то, наконец-то появившегося.

Самое главное в его деле — скорость и точность. Сила важна для дураков. А, да. Еще знание анатомии. И понимание законов физики. Хотя с постоянным клиентами говорить о законе земного тяготения было глупо. У них же все не так, как у людей. Да это и не странно. Они уже не люди.

При ударе назад практически все ожидают разворот через правое плечо. И удар сбоку и чуть сверху. И без разницы, правой или левой рукой. Возможно, сначала в ход идет локоть. Правый, само собой. Опорная нога — левая, и немедленный перенос веса на правую. Хотя, конечно, у всех по-разному.

Клиент уже не человек? Все равно инстинкты остались прежние. Разве вот физические возможности стали другими. Так что, никуда не денешься. Скорость и точность.

Он присел, резким рывком выбрасывая назад левую с тесаком, держа его обратным хватом. Лезвие, смотрящее вверх, разрезало воздух. Бил на инстинктах, ловя движение, скрип снега, еле заметную тень на покрасневшем белом покрывале.

Сталь врезалась в плоть, входя практически у паха и пошла вверх, погружаясь глубже. Он выпустил рукоять, добавил плечом, отбрасывая тяжелое тело, густо пахнущее своей и чужой кровью. Рыкнуло, цапнуло воздух когтями скрюченных одеревеневших пальцев. Но его сцапать не успело.

Подняться он не позволил. Наступил ногой на грудь, ударил вторым тесаком. Вот здесь сила все же нужна. Хотя навык важнее. Перерубить мускулы, сосуды, плоть, позвонки, связки и хрящи на шее, если та не лежит на чем-то твердым — очень сложно. Особенно если бить не сверху и не топором или чем-то с широким лезвием. Но если есть навык, то справишься и так. Главное — точность, скорость и приложенное усилие. Физика, чего уж.

Рыжеусый стал белее падающего снега. Но выдержал, даже не позеленел и на ногах держался уверенно.

— Воевал?

Тот мотнул головой. В глазах плескался страх, но кричать даже не думал. Дела-а-а...

Собака перестала выть. Легла у будки и смотрела в их сторону. Удивительно спокойная сука, ничего не скажешь. Хорошо, никто не вышел. Объясняться с местными не хотелось. Острая крупа повалила гуще. Это очень хорошо, даст им фору.

— Помоги.

Рыжеусый завороженно кивнул. А это еще лучше.

Женщину скатили вниз быстро. Ногами, подошвы оттереть проще. Обезглавленное тело пришлось ворочать руками. Водитель догадался снять перчатки. Черная тяжелая туша упала на свою жертву, гулко стукнуло. Голову он отправил вниз пинком.

Пришлось спускаться и присыпать снегом перед тем, как достать из рюкзака стеклянную бутылку с едко пахнущей жидкостью.

— Жечь? — рыжеусый смахнул пот со лба, стоя рядом.

— Нет.

Состав лился ровной струйкой, начиная топить снег сразу. Скоро начнется запах, надо уходить до него.

— Быстро в машину.

Рыжеусый послушно потопал к своей фуре. Чудо, не напарник.

Выезжали неспешно, без всяких рыкающих рывков и прочего. Водитель понравился еще больше. Такое случалось, но редко.

Заговорили минут через десять, отъехав подальше.

— Спасибо. Ведь и меня могли так же?

— Что именно?

Хороший вопрос. Даже оба. Так-то он мог и его, по горлу и бросить под откос. Есть человек — есть проблема. Или водитель имел ввиду проделанную работу?

— Ну, горло перегрызть...

— Да. Окажись ты один, сейчас был бы мертв.

Водитель замолчал.

— Почему помог и никого не позвал?

Рыжие усы чуть дрогнули.

— Испугался. Да и... ну, ты ж получается помог. Спас.

Точное замечание. Разве что многие ли ценят такую помощь?

— А это...

— Что?

— Кто это был? И ты, ну, ты же специально туда пошел? Ты это...

— Не надо тебе знать больше увиденного. Не забивай голову. Следи вон за дорогой. А кто был? Нелюдь.

Водитель замолчал, уткнулся перед собой. Правильно сделал.

Снег понемногу прекращался. Но скорость фура набрала небольшую. Дальний пробивал белую живую стену метров на десять, не больше. Хотя машина шла уверенно, без заносов. Или просто водитель у нее оказался хорошим, кто знает.

Дворники шелестели по стеклу. Подмерзающая крупа уступала неохотно, порой остро скрежетала. Печка еле слышно гудела, гоня теплый воздух. Пришлось расстегивать куртку, потеть еще раз не хотелось.

— Брошу! — рыжеусый помотал головой. — Приеду и брошу!

А, наконец-то. Ему уже стало интересно — когда начнется отходняк? Вот и начался.

— К обочине.

— Что?!

Глаза дикие, зрачки темнеют, белка почти не видно. Хреновые дела.

— К обочине. Спокойно и не торопясь. Но прямо сейчас.

Послушался. Грузовик мягко дрогнул, начал замедлять ход и прижиматься влево. Он не ошибся, думая про замеченный знак. Площадка показалась впереди, подсвеченная тремя фонарями. Фура, устало пыхтя, закатилась и встала рядом с тем самым небольшим автобусом. Жаль. Из машины теперь лучше не выходить. Если не встать как-то удобнее.

— Немного вперед. Встань так, чтобы кабину не видели. И не включай пока свет.

Фура вздрогнула, остановившись.

— Кофе есть?

Рыжеусый закивал, торопливо, стуча зубами. А, да, вон же термос.

— Стакан где взять, в бардачке?

Ну, а где же еще? Кофе хотелось ему самому. А водителю лучше бы и не пить. Давление при стрессе может скакать самыми странными способами.

— Откинься на спинку. Закури. Положи руки на руль. Видишь, как трясутся пальцы?

Белея в темноте те выбивали бешеную дробь. Слушается, делает, уже нормально.

— Адреналин выделяется надпочечниками. Это нормальная реакция организма на стресс. Ты воевал, значит нервная система срабатывает чуть позже. Сейчас придет в норму, тогда и поговорим. Кури, молчи, смотри в окно. Это успокаивает.

Дым плыл по кабине, густой, горький. Сигареты все чаще подделывают, все чаще набивают черт пойми чем. И ведь курят, плевать на здоровье, плевать на услышанное, плевать на все. Чертова хреновая привычка.

— Брошу...

— Смысл?

Красный огонек сигареты дрогнул и повернулся к нему, чуть подсветив усы и нос.

— Но ведь там...

— Они есть везде. В больших городах, в маленьких, в деревнях, вдоль дорог и на помойках. Их нет только в глуши, где не найти человека. Хотя всякое случается. Так что бросай не бросай, не застрахуешься.

— Везде?

— Везде.

Рыжеусый хрипло выдохнул.

— Да ладно тебе? Не может же так быть.

Конечно, куда там. Никак не может. Совершенно. Абсолютно. Люди-люди, эх...

— Ты был на МКС?

— Чё?

— На МКС был?

— Нет.

— Но она есть, так?

— Да.

— И ты ее не видел. Зато видел бабу с распоротым горлом и ту тварь. И все равно такого не может быть?

Водитель мотнул головой. А, дошло.

— От них не убежишь. Думаешь уйти подальше от людей, так найдет что-то, совершенно не похожее на человека. Зло разнолико. И вездесуще, уж поверь.

— Что делать?

Он пожал плечами.

— Жить дальше. Знать, кто бродит рядом. Быть готовым ответить. Или предупредить, ударить первым. С ними всегда лучше бить первым.

Рыжеусый закурил еще одну. Щелкнул кнопкой магнитолы. Засветилась синим флэшка. Из колонок потекли первые аккорды 'Симфонии разрушения'. Водитель оказался любителем чего потяжелее.

— Оружие, да...

Оружие, ага. Здесь, в этой самой стране, оружие.

— Пистолет не потаскаешь. Охотничье? Возможно, только готовь сразу много-много денег. Все равно попадешься.

— Ты вот с ножами. Это круто, только...

— Ты в фуре. Ты проводишь в ней половину жизни. И вряд ли шарахаешься ночью, когда не работаешь. А в фуре может быть что-то, куда лучше, тяжелее, удобнее и убойнее моих ножей.

— Да.

— Заведи собаку. Она поможет почуять, собаки их не любят. Хотя и боятся. Брось курить, запах иногда выдает тварей. Хотя и не всегда. И внимательнее смотри по сторонам. Займись спортом. Ничего нового или необычного.

— Да.

Заладил, да-да.

— Поспи. Нам еще долго ехать, как снег прекратится. Говорят, там впереди его нет? Аномальный, вроде как.

— Наверное. — водитель открыл дверь, приготовился спрыгнуть вниз. — А ты?

— Я здесь подремлю, посторожу.

Рыжеусый вырубился сразу. Только прилег на спальник и все, пропал. Такого страха натерпеться, нервы могут не выдержать. Если спит, ровно дыша и не дергаясь, значит успокоился. А ему и впрямь было чем заняться. Клинки следовало подточить еще позавчера. Или вчера? Он уже сбился со счета и плохо помнил, сколько дней прошло с последнего использования стали, украшенной узорами серебра.

Вжик-вжик, брусок тихо скользил по клинку. Не точить, почти править. Бриться? Можно и побриться, было бы желание. Заточку мастер делал на совесть. Такую извести — металл рубить надо. Вжик-вжик, точило бегает вперед-назад. Сколько часов прошло вот так? Больше, чем хотелось бы.

Тридцать три сантиметра в длину. Ближе к острию клинок расширяется почти настоящей елманью. Заточка полуторная. Вся рубящая внутренняя сторона и треть со стороны обуха. Воткнул — достал. Не проколол, скорее, прорвал необходимое и, без задержки, работай дальше.

Славная хорошая сталь ручной ковки. Гарды-пластинки, толстые и надежные, на каждом из клинков. Снятые с двух драгунских шашек позапрошлого века. Хорошего оружия, вдоволь хлебнувшего черной крови тварей. Рукояти деревянные, обтянутые рыбьей кожей с мелкими шипами, крохотными зубчиками, не дающим скользить в ладони. Простые надежные напарники. И полиция остановит, так документы на охотничье в подарок, чеки и прочее у него всегда с собой. Да и откупиться проще, чем со стволом. Но дело даже не в этом. Дело в привычке и в том, что умеет.

А серебряные узоры, хитро сплетающиеся по стали? Важны ли они? Да конечно важны. Хотя важнее умение, точность и остальное.

Вжик-вжик, брусок точил сталь, равнял крохотные заусенцы, убирал любое затупившееся место. Клинок должен быть острым.

Особенно после случившегося два дня назад. Он вспоминал, пока кончалась ночь и вжикал брусок.

Снега не случилось и в помине. Внутрь квартиры пришлось попасть через окно. Через подоконник перелез тихо, старательно ловя запахи. Не ошибся. Пришел куда надо. Не зря что-то толкало изнутри, заставило выйти из автобуса и пойти через поле в большое село. Не зря.

По улицам он кружил недолго. Один раз ухватившись за след идешь дальше легко. След, четкий, темно-багровый, вел на окраину. Так даже лучше. Шума не хотелось.

Окраина казалась бедной. Да такой и была. Кто в хорошем селе станет жить в развалюхах по три подъезда на два этажа? А не в собственном доме? Верно, не самые добрые люди. Если, конечно, добро их меряется заповедями и моралью, записанной две тысячи лет назад.

Смеркалось стремительно. Темнота накатывала, окружая со всех сторон. Редкие, горящие через три-четыре, фонари не помогали. Но ему это никогда не мешало. Нужное окно оказалось открытым. Ни решеток, ни людей на балконах. Все как вымерли. Хотя до этого им явно еще рановато. Упереться ногой в стену, ухватиться за раму, подтянуться и спрыгнуть вниз. Несколько секунд и все, на месте.

Чутье не подвело. Он пришел ровно куда нужно, самого себя не обманешь даже устав. След вывел верно. Все говорило именно об этом. И запахи в первую очередь. В таких местах всегда одинаковые. Меняются только обои, мебель и те, кто живет. Или жил.

Сигареты без фильтра, едкие, тяжелые. Запах въелся повсюду, так, что не выведешь. Без фильтра не из-за собственной крутости. Из-за бедности, больше не из-за чего. Дешевое пойло, разливаемое на пол годами. Блевотина, затираемая грязной тряпкой десятилетиями. Носки, больные грибком ноги, плохая обувь, пошитая и склеенная из чего попало. Больные желудки и кишечники, засоры в трубах, постоянно гниющий мусор. Чертова вонь забывших о самих себя людях.

Бывало, даже размышлял, почему именно так? Почему Зло так старательно стремится именно к таким? Из-за налипшей на тело и душу грязи? Той, что не смоешь мылом и не отскребешь никаким мочалом? Черт его знает, на самом деле. Но в таких местах он бывал куда чаще уютных семейных гнездышек, детских садов или дорогих борделей. Карма, чего уж.

Поискал и тут же увидел нужное. Литровую банку с крупной солью, стоявшую на полке кривого шкафа, обклеенного пленкой 'под дерево'. И кружку. Старую металлическую кружку с оббитой и сколотой эмалью черного ободка. В чайнике, желтом от табачного нагара, жира и старости, плескалась вода. Ровно на эту самую хренову кружку. Соли, где-то на половину, сверху воды и тихонько болтать посудиной, перемешивая, не шумя и не вспугивая раньше времени. Скоро начнется, он даже не сомневался в этом.

Святая вода у него была в бутылке из-под 'пепси'. Или еще чего-то такого же мерзкого и сладкого. Какая разница? Перелить в стакан с отбитым краешком, аккуратно, чуть-чуть, тоненькой струйкой. Ох, как удивился старенький попик церковки у самой границы с Магниткой. Вряд ли к нему заходили многие, новый большой храм виднелся с каждого края села. Вот только пусть каждый сам выбирает, что его. Каждому свое, как не крути.

Новострой, желающий казаться смесью бульдога с носорогом, старательно скрещивая в себе византийский и владимирский канон постройки. Слишком большой, слишком напыщенный, слишком... все в храме казалось 'слишком'. И еще розово-красная громада казалась... пустой. В ней не слышалось хотя бы отголоска необходимого уставшему хозяину двух больших ножей, покрытых по стали серебряными узорами.

А вот церквушка, стоящая здесь не иначе как со смерти царя-освободителя, звучала. Тихим мерным и мирным голосом единственного колокола, прятавшегося в колоколенке, покрытой старой жестью, выкрашенной зеленой краской. В его работе важнее не форма, а содержание. Святая вода всегда сильна, если полна верой. А веры нет там, где есть деньги. Вряд ли у сухого подвижного старичка в болотного цвета китайской куртке поверх новенькой и дешевой рясы водилось много денег. А вот веры у него оказалось в достатке.

Даже сейчас, переливаясь в стакан, вода еле заметно мерцала теми самыми искорками, что заметны не каждому. Пальцы чуть покалывало. Хорошо, силы в воде хватит. Ну, он надеялся, что ее хватит. В таком деле не угадаешь, как не старайся. Для таких случаев всегда есть клинки.

Под так не стиранной футболкой с принтом 'Бей Гитлера' еле заметно дернулся амулет. Да-да, он уже и так чувствует, что скоро работать. Это ни с чем не спутаешь, опыт штука серьезная. Даже время засекать не надо, если понимаешь, когда и что произошло. Что хорошо в окраинах? Говорят тут громко и плевать, если кто услышит. Вот и сейчас получилось, как нужно. Пока выжидал у угла дома, пришлось узнать много интересного. Вот этим и хороши открытые форточки.

Про Генку, что окочурился вчера. Про его, мать ее за ногу, Ленку, паскуду и суку, помершую тогда же. И про их выблядков, что тоже откинулись. И хрен с ними, проблем меньше. Накатим за помин души. Ага, накатывайте. И вопрос-то только один: сколько ж голов было в помете почивших вчерашнего дни Геннадия и Елены?

Тварям, перекидывающимся после смерти от рук... не только рук, таких же, хватало суток. Всегда хватало. Но днем они в себя не приходили, сказки и байки не врут. А вот ближе к полуночи да, тут их время.

Жарко. Пот тек по спине, по груди, даже по ногам вроде как. Но снимать куртку и в голову не пришло. Укреплял ее самолично, подшивая где надо пластины и сетку. Иногда полезно, если успеешь прикрыться рукой и не дать добраться до твоего собственного горла. А иногда помогает как следует ошарашить не в меру наглого хомо гопникус, частенько решавших окучить именно его. Чем только притягивал, непонятно.

Так... а ведь началось. Вставать не стоило, лучше лишить тварь преимущества, дать ей возможность ощутить какое-то превосходство. Первый удар можно нанести и сидя. Если знаешь, как это делается.

Дверь скрипнула, проседая. За стеклом, мутным и давно не мытым, мелькнул невысокий силуэт. Женщина, ребенок? Женщина, и живая. Испуганная, глаза по полтиннику, белая-пребелая, губы трясутся. Ну, а как еще? И еще больше испугалась, увидев его. Замерла, уставилась в угол, крестится мелко. Он покачал головой, все-таки встав и, взяв в руку, протянул ей икону.

Замызганную, всю исхоженную тараканами и облепленную мухами. Но то не страшно, если подумать. Хуже другое. Святой Николай сурово и грустно смотрел на людей снизу вверх. Толку от такой и здесь — никакого. Женщина, вернее, почти девчонка, прижала руки ко рту, дернулась было к окну. Он преградил ей путь. Отпускать возможную добычу не стоило. Да и окно прикрыл только влезши. Прижал ее к дряхлому столу-шкафу, повертел голову вправо-влево, рассматривая шею. Чистая. Дверь за спиной скрипнула. А запах он почуял еще несколько секунд назад.

Желтые церковные свечи везде пахнут одинаково. Так же, как одинаково воняет уже умершая плоть. И даже в такой духоте и диком смешении различной вони их учуешь сразу. Особенно когда знаешь их спутников и ждешь их. Ну, для первого гостя есть особый и очень редкий сюрприз. Почему редкий? Потому что давно не пополнял запас.

Каждый из тех, с кем приходилось работать, выглядел по-разному. Этот, видно один из детей, оказался просто кинематографичным. Потемневшее лицо, сплошь покрытое вздувшимися черными сосудами. Белесые глаза, смотрящие только туда, где пульсирует живая кровь. Губы, пепельно-серые снаружи и почти черные изнутри, скрывающие главное оружие цели. Его, мать их, зубы.

Соль в банке пришлась кстати. Твари не любят ее, даже больше, чем не любят. Странно... и почему?

Кожа на лице не-мертвого зашипела, пошла волдырями. Самое важное вышло: глаза лопнули, потекли желтеющей слизью. Отшатнувшись, брызгая ей в стороны, тварь открыла рот. Но он не дал ей заскрипеть этим самым мерзким хриплым воем. Подхваченная со столешницы разделочная доска с хрустом впечаталась в провал рта. Ладонь ударила сверху, вогнав край глубже, кроша и выбивая зубы. А когда, стукнув по полу, доска упала, в ход пошел сюрприз.

Два последних образка с архангелом влетели в мертвую глотку, надежно припечатанные сильным ударом. Влетели внутрь, продвинувшись и зацепившись язычками для цепочек. Серебро действовало сразу. Заорать не-мертвый уже не успел. Остался корчится на заплеванном и загаженном полу, умирая уже окончательно.

Прихватив кружку, он пошел дальше. Чем хороши типовые квартирки, всегда знаешь, где и что находится. Хотя порой оказывалось и по-другому. Но ожидать от хозяев этой, навсегда застрявшей между рухнувшей 'красной' империей и последними десятью годами прошлого века чего-то нового... не стоило. Тут никто не снес бы перегородки и не сделал из двух комнат три. Не те люди здесь жили. Совсем не те.

Второго отпрыска вышло встретить плеском из кружки. Святая вода и соль сделают все быстро. И, кто знает, вдруг дадут шанс не попасть в Ад? Хотя в таких тонкостях разбираться не приходилось. Но рубить двух почти мальчишек, ставших не-живыми не особо хотелось. Глупая въевшаяся сентиментальность, оставшаяся со старых-добрых времен. Перешагнув через тело, судорожно хватающее пустоту, оказался у самого крепкого. Отца, надо полагать. Того самого Генки.

Рыбьи пустые глаза смотрели на него с высоты двух метров. Сутулый и костистый бывший хозяин квартиры отпустил из рук сухонькую старушку. Та упала с твердым стуком. Вместо лица... нет, на ее лицо смотреть не хотелось. Темный язык не-мертвого прошелся по губам. Нога в заношенной, но начищенной туфле пихнула последний из стоявших в зале гробов. Пустой. Так же, как и остальные, лежащие друг на друге.

Черт... Он все же ошибся. Наверное, устал. А из-за спины донесся смешок. И это еще хуже. Потому как обычные не-мертвые не смеются. А раз так...

Хе-хе-хе...

Pt 2: livin_hell

Заснул... Видно, все-таки устал. Что там вспоминалось? А, да. Село и работа. Знал бы кто, как вышло выкрутиться. И не просто выкрутиться, а два раза подряд. После его фокуса иногда пропадал из жизни не на день, нет. На неделю, если все шло хорошо. И так пропадал, вспоминать не хотелось.

Рыжеусый спал. Снег закончился. Ночь чернела ощутимой рассветной сыростью. Он спустился на площадку крохотной стоянки, размялся. Хотя сперва воспользовался колесами заднего моста. Грех не воспользоваться.

Подошвы хлюпали по слякоти. И больше про снегопад почти ничто и не напоминало. Грязь, темнота, где-то вдалеке светлая полоса. Темно-серое на черном: асфальт под жижей от колес, грязи и снега и только сплошная темнота вдаль, до почти незаметного леска. И никаких звезд над головой. И холод, чертов постоянный попутчик. Хотя грех жаловаться, надо лучше одеваться, и все.

Да и... порой холод лучше тепла. Особенно такого, как оставленное позади...

Если не-мертвый говорит и ведет себя как человек, то что? Все просто. Это Проводник. Ненастоящий, недолгий, но Проводник. В добрых-глупых книгах про всякую фантастическую лабуду таких любят называть некромантами. А здесь не так, но схоже. Как он мог не понять?

Мужик спереди. Сзади его жена. Жена очень опасна. А запасы фокусов у него кончились. Совсем. Остались только клинки. И еще кое-что, совсем крайнее и про запас. Это очень плохо. Но своя жизнь дороже чьих-то, что придется забрать.

Время замерло, растеклось моментальным клеем, схватывая все разом и намертво. Время, липкое от собственной медлительности, дарило чертов шанс. Либо выживешь, либо умрешь. Выбор невелик.

Так-так-так, дрянные китайские часы щелкали скрежещущей секундной стрелкой. Воздух, тяжелый, сладко-мертвый, входил в легкие нехотя и недовольно. Еле слышно капала кровь погибшей ни за понюшку табаку бабки. Бедная старая, оказавшаяся где не нужно. Скрипел старый продавленный пол, прогибаясь под ногами, невыносимо медленно менявшими позицию. Как и всегда, когда тело не успевало ухватить самый быстрый ритм.

Он оскалился, понимая: успевает. А дальше что будет, того не миновать. Клинки, прячущиеся в ножнах за спиной, зашипели. Потекли из плотной кожи, радуясь скорой схватке и своей роли. За спиной смех сменился злющим шипением. Да-да, сука, ты уже кое-что поняла...

Мертвец по имени Генка шагнул вперед. Молча, страшно и неотвратимо. Для кого другого, но не для него. Не сегодня, это уж точно. А за спиной еще и скрипнула входная дверь, запуская кого-то еще. Почему мотыльки так любят лететь на губительный свет?

Серебро танцующих на стали змей сверкнуло, тут же скрывшись за темными росчерками брызг. Удар снизу, вытянувшись вперед и уходя в сторону. Немыслимый и глупый, окажись не таким быстрым. Перерубающий ногу в колене, заставляющий не-мертвого запнуться и начать падать. И тут же, оттолкнувшись левой ногой, разрезая смердящий гнилью воздух, ударить сверху вниз, метя точно в шею, разваливающий мускулы, связки и позвонки.

Посреди крохотного зала дряхлой 'хрущевки'. Наплевав на законы физики и земное тяготение. Кладя с прибором на все приемы фехтования и ножевого боя. Жить захочешь, так не так извернешься.

Левую руку, уловив нужный момент, выбросил к стремительной тени. Влажно хлюпнуло и скрежетнуло. Пора отвлечься, разрешить собственную ошибку. Пока не упал в черный провал беспамятства, после которого придется брать взаймы чью-то жизнь. Если не успеет закончить раньше.

Женщина, ставшая Проводником после смерти, получила свое. Клинок пробил грудь, проткнув жуткий комок, все еще гнавший по венам черную злую кровь. Разом побелевшая, скаля острые выросшие зубы, она пока не умерла. Глядела темными зеркалами глаз, хрипела, пузырила лопавшейся бурой слюной в правом краешке рта... пасти. Ждать не стоило, время заканчивалось. Он и не стал ждать. Декапитация решает не все проблемы. Но такую, как сейчас, решает полностью. Ну, или почти. Огонь будет надежнее.

Выходя, покосился в сторону двери. Сплюнул, увидев самый нелюбимый расклад. Женщина, молоденькая, тридцать лет ее только ждали. Ну и на хрена, спрашивается, она приперлась?

Вжалась в стенку, трясясь и прижимая тонкий, совершенно не к месту, нашейный красивый платок. Вышивка какая-то, кошки, орнамент, цвета яркие и живые. Совершенно не вязавшийся с ужасом и убожеством мертвой старой квартиры-трешки. Как и она сама, эта испуганная девчонка, пришедшая ночью к разом умершей семье. Родственница?

— Что это?! — Ба... голосок-то хоть и дрожит, но плывет. В обморок падать хозяйка платка не собиралась. — Что это такое?

— Надо уходить, — буркнул он, вытирая клинки об пиджак обезглавленного хозяина. Бывшего хозяина. — И чем быстрее, тем лучше.

Ему пришлось опереться на стену, когда накатила слабость. Черт, ведь вроде бы получилось закончить раньше, чем накроет тьма? Так в чем дело?

— Что это? — повторила чуть не ставшая еще одной жертвой Проводника. — Кто вы?

Вежливая, надо же... Он при ней только что отчекрыжил две головы, а обращается на 'вы'. Плохо, жалко ее, если что.

— Это зомби. Понятно?

— Какие зом...

Такие. Пусть и ни хрена не зомби. Иногда проще заткнуть женщину, чем дать ей дальше молоть языком. Это усваивает любой мужик, правда каждый в свое время. Вопрос только в способах затыкания. Ему повезло, выпал один из самых жутких и красивых одновременно. Устроить пожар. Дела надо заканчивать полностью, не дожидаясь ненужных неожиданностей. Тем более, у мертвяка Генки, упокоившегося второй раз подряд, явно хватало нужного для начала пожара. Дешевое пойло стояло прямо под столом в количестве пяти литровых бутылок. Не иначе, друзья-кореша-пацаны принесли, чтобы не забыть потом как следует помянуть.

Бутылку на гроб, последнюю на бедолагу Генку. Спасибо, бабушка, свечи явно твоих рук дело. Вот и пригодились, пусть и не так, как тебе думалось. Несколько крохотных огоньков неохотно лизнули красную обивку деревянных ящиков, призадумались и решили себе ни в чем не отказывать.

Как глаза могут стать больше, он не знал. У нее это получилось легко и непринужденно. Также, как ему пришлось еще раз хвататься за все подряд, чтобы не упасть. И тут она его удивила. Подхватила, крепко вцепившись руками в куртку.

— Держись!

Ох, девочка-девочка, зачем и это тебе? За спиной заметно расходились веселые рыжие сполохи, начинали потрескивать быстро занявшимся деревом. Стоило уходить быстрее.

— Мой рюкзак, в кухне...

Ему пришлось опереться о стену, когда воплощенная храбрость метнулась туда. Вот молодец, а теперь валим отсюда. Скоро соседи всполошатся.

На улице похолодало, изо рта валил пар. В отличие от нее, дышавшей ровно и свободно. Ничего не попишешь, все имеет последствия. И его собственное тело сейчас все-таки начало сжигать само себя, расплачиваясь за скорость в квартире. Бросила бы она его, что ли? Вот прям здесь. Глядишь, вместе с пожарными приедут и менты. Хотя, скорее уж просто менты. Есть ли здесь пожарные?

Первые крики опомнившихся жильцов донеслись, когда вышло выбраться из двора. Не скоро же они что-то заметили.

Тяжесть и разгорающееся внутри пламя накатывали все сильнее. Горела кровь, обжигая изнутри. Ныли суставы, сгрызаемые тупыми зубами боли-пилы. Пока он шел, механически переставляя ноги. Раз-два, раз-два. Иди-иди, ты сможешь. Стыдно падать перед женщиной. Лучше бы она его просто уронила и ушла. Вот честно, ей самой так было бы лучше.

О, да у нее еще какая-то смешная вязаная шапчонка с ушами красного цвета. Господи прости, Красная шапочка ведет куда-то Серого волка. Просто беда...

— Куда мы идем?

— Ко мне.

Он попробовал отпихнуть ее в сторону, но вышло только споткнуться и упасть на колено.

— Вставай!

Вставай? Он поднял глаза, вцепившись взглядом в ее лицо, белеющее и расплывающееся. Ну, милая, ты сама захотела. Он-то точно не напрашивался.

Снова 'хрущевка'. Скрипучая дверь, домофонов и железных городских ворот здесь пока еще не признают. Лестница, по ступеням вверх, и боль снова вгрызается в спину, в ноги, даже в шею. Рвет изнутри, старательно подгоняя черную пропасть, падая куда перестаешь быть собой. Хреново...

В прихожку он ввалился, снова упав и затравленно оглядываясь. И увидел сюрприз.

— Ты селишь квартирантов?

Красная шапочка подняла его, как смогла. После 'как смогла' пришлось опереться о косяк и надеяться: время еще есть.

— Так купила. Ну, не меняла дверь, зачем?

— Есть ключ?

— ... да.

Он кивнул. Говорить не хотелось. Каждое движение горла отзывалось болью в груди, уходило вниз, старательно грызя внутренности.

— Открой рюкзак. Залезь во внутренний карман.

Ага, нащупала?

— Ключ там же. И помоги мне добраться в комнату для жильцов.

Так, двигайся-двигайся. В крохотную комнатушку он практически вполз, подтягиваясь на локтях. Больно ударился о что-то по дороге, но не остановился. Вдох-выдох, вон туда, к окну. Кто-то его все-таки берег, наверное. Дверь не сменила, радиаторы тоже. И трубы к ним остались прежними. Не чертов полипропилен, даже зубами перегрызешь при желании, хрена. Стальные толстые крашеные трубы. Советская нестареющая классика. Да он и впрямь везунчик. Возможно.

— Дай наручники.

Поймать их так и не сумел. Наконец-то она начала бояться. Не подошла, замерла на пороге. И правильно. Щелк, хорошо. Сам себе не прикуешь, кто поможет, да?

— Так... закрой дверь на замок. И уходи. Спасибо тебе.

Не ответила. Умная девочка Красная шапочка. Хорошо бы ей вместо корзинки пирожков виде квартирки иметь дробовик и пару-тройку зарядов картечи. Хотя, так-то, если что... толку?

Поздороваться с тьмой он не успел. Да той того и не требовалось. Как и всегда: неслышно окутала со всех сторон, раскрыла бездонную пасть и втянула его в себя. Такие дела.

Алое может быть темным. Багровое может переливаться кумачом и наливаться серым. Жидкое и прозрачное легко превращается в беспросветно чернильную гущу. Твой личный ад может быть каким угодно. А вот у него он всегда оказывался страшным, жгучим и красно-черным.

Жутко хотелось пить. Горло пересохло, поскрипывая наждаком. Глаза открывать не хотелось. Пока не подергал совершенно деревянной рукой. Как только та еще слушалась? Звякнуло металлом о металл. Все в порядке. Будь он моложе и сентиментальнее, заплакал бы от восторга перед промыслом и милостью Господними. Ага, именно так и сделал бы. Только бы мешает.

Как же хотелось пить... Пересохший рот скрипел и шуршал языком-напильником. Хотелось хотя бы слюны, чтобы чуть смягчить глотку. Хотелось шипучей дрянной колы. Хотелось свежевыжатого сока. Хотелось сверенного прозрачного яблочного. Хотелось чертова поминочного компота. Хотелось... Хотелось воды. Полторашку обычной бутилированной. Даже теплой. Даже пахнущей фильтрами и с их же привкусом. Да даже из-под крана, отдающую ржавчиной и тухлыми яйцами. Просто воды. Крикнуть?

Не пришлось. Дверь открылась сама, скрипнув несмазанными петлями.

— Ты как? — она стояла и смотрела. И держала, благословенная женщина, целый огромный, мать его, бокал с чем-то. А уж его взгляд, уткнувшийся в ее руки, поняла сразу.

Господи милосердный, спасибо тебе за милость твою. Он чуть было не завопил эту глупость, стуча зубами о тонкий фаянс, ловя жадно дергающимся носом несуществующий запах. Не врите, вода пахнет. Пахнет так, как ни что иное на планете Земля. Окажитесь несколько раз без нее и поймите, что обезвоживание недалеко, и поймете. Все поймете про ее запах.

Правильно не глотать ее жадно, захлебываясь и разбрызгивая. Так хорошо глотать водичку, если с лошади, стоя посередине реки в прерии. Прям как у Жюля Верна. Глотать ее с ладоней, зачерпывать шляпой, набирать полную флягу из буйволиной кожи и потом поливать сверху. Радостно мотая головой и хватая сверкающую струю широко раззявленным ртом, орущим что-то восторженно-первобытное. Да, там сойдет. А вот если всю ночь вас ломало как при самой сильной лихорадке, и пить хочется до резей в желудке, стоит не торопиться.

Наберите в рот. Подержите, понимая: ее никто не заберет, она ваша. Вода в хреновом советском еще бокале с цветиком-семицветиком на боку. Или с лошадями Клодта на Аничковом мосту. Или с Микки-Минни Маусами, хрен их пойми разбери. Она ваша, вместе с бокалом. Подержите во рту, погоняйте взад-вперед, смочите язык, десны, небо. Соберите этот дерьмовый налет, появившийся за долгую, как зима, ночь. И сплюньте. Так, чтобы не задеть хозяйку. У нее, в конце концов, ключи от наручников.

А вот теперь, не торопясь, пейте. Глотайте ее, заливайте в себя, не залпом, осторожно, чуя, как горло пытается стать уже. Ох да, внутри все сжимается, стараясь не упустить не капли. Ох, ты ж черт... как хорошо. Сколько ведер выпил Кощей, чтобы восстать и стать самим собой? Наверное, много.

— Тебя можно отстегнуть?

Вот почему так? Что заставило ее не вызвать ментов, не сдать непонятного убийцу и поджигателя? Только вроде как умершие люди, на ее глазах пытавшиеся добраться до странного мужика с большими ножами? Почему? Откуда столько веры в глазах? А?

— Да. Если не сложно. Руку почти не чувствую.

Запястье растирал долго, осторожно и сильно. Когда кисть закололо изнутри, пришлось стиснуть зубы. Стало больно. Хорошо, с сосудами и тканями все в порядке.

До ванной дошел чуть пошатываясь, но твердо. И вот тут позволил себе слабость. Включил воду и приник к крану надолго. Пил, ощущая воду даже на груди, растекавшуюся по шее и пропитавшую футболку. Пил и радовался жизни, оставшейся с ним без чьего-то ненужного горя.

— Ты как?

Он оторвался, встал с колен.

Она стояла, смотрела на него своими удивительными глазами. В глазах вряд ли отражаются мысли. Вернее, точно не отражаются. Взгляд улавливает изменения мимических морщин и мускулов, складывает в гримасы, отражающие чувства и выдает желаемое за действительность. Если бы в глазах что-то отражалось... то в ее получился бы интересный коктейль. 'Dark-Fear-Mistery-Daikiri'... хреновое название, но как-то так.

— Я хорошо. Спасибо. Ночью было страшно?

Она кивнула головой. И больше ничего. Конечно, еще как было страшно. Только так с ним и бывает, после таких вот переходов.

— Прости меня. Я пойду?

Она замотала головой. Вот дела...

— У меня пельмени есть. Мама лепила, вчера как раз привезли мне...

— Хорошо.

Да, он ей все-таки должен. И вполне понимает: что необходимо этой женщине, сделавшей для него столько.

Страх бывает разным. Кто-то боится соседского хулиганья. Кто-то дрожит из-за стоматологического кресла. Кто-то трусит из-за тяжелого дыхания за спиной. Кому-то страшно летать, а кому-то вода кажется кошмаром, полным акул и огромных зубастых неведомых тварей. Порой нет ничего страшнее просто переходить через дорогу, а иногда жутко не по себе из-за не вовремя пискнувшего телефона с ненужной смс-кой. Страх разный. Но он знал ее будущие страхи. Все до единого.

Спать только со светом. Несколько замков на стальной тяжелой двери. Решетки на окнах. Никаких ночных прогулок. Эта, когда она тащила его к себе, была последней. Так и станет, хотя женщина еще не поняла всего этого полностью.

— Я Аня.

— Что?

Ее голос отвлек от мыслей.

— Аня...

Он кивнул. Назвал какое-то ненужное имя, оставшееся в прошлом. Пусть зовет так. Ей все равно. Сейчас для женщины Анны он не кто-то с именем и отчеством или даже фамилией. Он тот самый мужик с ножами, спаливший чудовищ, не существовавших еще пол-суток назад. И поэтому он никуда не уйдет до вечера. Пока ее не свалят нервы, накатившая усталость и сон. А пока задержится здесь.

'Здесь' смотрелось уютно. Светлое и теплое, с оттенками кофе и янтаря. Удивительно приятное сочетание. Отдающее чем-то правильным и... традицией, что ли. Вот так всегда. Простое желание жить хоть как-то красиво превращает крохотную двушку во что-то симпатичное. А кто-то не меняет обои, наклеенные еще комсомольцами-строителями.

Анна аккуратно возилась на кухне. Правильно, отвлечется. Соприкосновение с Тем миром никогда не проходят бесследно. Рассудок может не захотеть принять правду. И тогда... Тогда все становится плохо. А так, глядишь, обойдется. Есть, врать не стоило, хотелось сильно. Тело сожгло за ночь много нужных сил.

Он сел на удобный диван. Глобализация страшная сила. Даже здесь, в Кандрах или Октябрьском, он уже не помнил, мебель из 'Икеи'. Представь такое лет десять назад, никто бы и не поверил. Кроме москвичей.

Учительница, точно. Вон они, несколько фотографий взрослеющего класса. Аккуратные одинаковые рамки на стене у стола. Стол, кстати, старый, компьютерный. С полочкой для дисков. Рядом снова шведские вещи, сделанные то ли в Швеции, то ли в Китае. Полки с книгами. И полки с учебниками. Надо же, Достоевского или Некрасова не видно.

— Любишь фантастику?

— А? — она заглянула в комнату, вспыхнула неожиданным румянцем. — Да.

Сейчас многие любят сказки. Даже взрослые. Если конечно, взрослыми можно назвать детей, прячущихся в вполне взрослых телах. Ее взрослости, красивые и смуглые, мелькнули в разрезе обычного домашнего халатика. Анна вспыхнула сильнее. А ему даже стало стыдно. Совсем одичал, чего уж.

— Фантастика... Отдыхаешь?

Она кивнула. Конечно, отдыхает. Чего яркого здесь, если не захотеть увидеть? Крохотная кучка людей среди старых домов. Школа вот, с современными обычными и странными даже для нее школьниками. Может, какой-то любовник есть, никак не желающий стать мужем. Вот он и отдых, в строках, рассказывающих несбыточные сказки.

— Любишь иностранных авторов, да?

— Почему? — Анна искренне удивилась. — Нет...

Теперь удивился он.

— Так вон, как ее... Франциска Вудворт. Или вообще, Ирмата Арьяр. Надо же, венгры стали хорошо писать фантастику?

Она села в кресло за столом и расхохоталась. Как-то очень радостно и светло. Вряд ли из-за неведомой Франциски или там Ирматы. Скорее, нашла выход напряженным нервам, выпустила напряжение, ощущаемое в каждом движении и взгляде.

Отсмеялась, даже вытерев глаза, блеснувшие помимо воли слезами. Хорошими слезами, именно от веселья. Смеяться до слез... дорогого стоит.

— Они русские. Псевдонимы такие.

— А...

Псевдонимы, так псевдонимы.

— Пойдем есть. Сварились уже, наверное.

Сварились. Запах чувствовался даже здесь. Только вставать не хотелось, совершенно. И она почему-то тоже не спешила.

— Пойдем. Расскажу тебе кое-что.

Пельмени оказались вкусными, а вот разговор тяжелым. Всегда тяжело узнать о некоторых сказках, оказавшихся совершенно не сказками. А страшными былями.

Пришлось объяснить про решетки на окнах, про стальную дверь и про темноту за порогом. Про собаку, что может почуять и хотя бы как-то предупредить. Про то, что их все больше и больше. Про Зло, ищущее прорехи в людских помыслах и находящее нужное. Про то, что всегда надо быть готовой.

Аня оказалась сильной. Да и вряд ли вышло бы иначе. Особенно, если вспомнить ночь. Или поздний вечер, тут без разницы. Она учила тех двух ребят, пришла... просто пришла. И увидела ненужное и страшное.

Обыденное зло страшнее любого голливудского. Никакие спецэффекты не помогут быть готовой к ужасу, таящемуся за порогом обычной квартиры. Зло оказывается так близко, не успеешь даже понять. И не стоит думать, что сможешь справиться. Если не будешь готов или готова. Им же, тем, как сожженные, все равно. Мужчина, женщина, ребенок. Голод и желание убивать. Больше ничего.

Она сидела напротив, молчала, перемешивая ложечкой давно остывший растворимый кофе. Мир вокруг трескался с хрустом бьющегося стекла. Остатки мира, еле-еле державшиеся после случившегося в душной и провонявшей свечами, потом и страхом квартирке на самой окраине.

— Мне пора.

Ждать не стоило, стоило уходить. Дорога неблизкая, после работы, выполненной в Уфе, уходить можно только автостопом и не светясь. Время перевалило за полдень, солнце скоро покатится вниз. А поймать попутку в темноте практически нереально. Да и тучи, клубившиеся за окном настораживали. Черные, плотно-снежные и яростно-холодные.

— Не уходи. Хотя бы еще немного. Пожалуйста.

Он вздохнул. Иногда не хотелось уходить из мест, так похожих на это. Уютных, теплых и спокойных. Но приходилось. По-другому уже никак не выходило. Каждому свое, и свой путь выбрал давно. А глядя в ее темные глаза уже понял, чего ждать. И хотел, и не хотел этого одновременно. Ведь так неправильно, совсем неправильно. И нечестно. Даже если эта совсем молодая женщина, живущая здесь, сама знала свои желания и сделала выбор.

Коснувшись Того мира, многое становится совершенно другим. Видя во что превращается чужая жизнь, взвешиваешь собственную иначе. И любой ее миг становится полноценно прожитым днем или даже годом. Если не всей полностью.

А эгоизм никто и не отменял. Как и желание быть, пусть и недолго, с этой красивой и блестевшей глазами женщиной. И слова здесь не нужны. Совершенно.

Зачем?

Есть чуть безумные глаза, смотрящие в такие же напротив. Блестящие, зовущие, затягивающие в себя. Губы, дрогнувшие и встретившие другие. Язык, пробежавшийся по ним и коснувшийся такого же осторожного, мягко идущего навстречу. Дрожь, бывающая только в самый первый раз для двоих. Дрожь, пробегающая от затылка вниз и растворяющая в себе все вокруг. Кожа, пахнущая чем-то сладким и несколькими каплями кофе, скатившимися по чашке на шею и грудь. И ни с чем не сравнимая тепло, разгорающееся сильнее и сильнее, мягкое, не отпускающее, охватывающее со всех сторон и горячо пульсирующее. Две точки, губы и разгорающееся пламя, только две точки, дыхание, пальцы, вцепившиеся в волосы на затылке, пальцы, переплетенные друг с другом, до боли и нежелания отпускать чужие. И одна на двоих волна, накрывающая с головой и топящая внутри своей ярости и нежности, разрывающих тело, сознание и всего до остатка и до вспышек в закрывшихся глазах.

Ручка у замка на ее двери оказалась хитро-хорошей. Подними вверх до щелчка и все, внутрь не попадешь. Если нет ключа.

Аня заснула. Закрыла глаза и тихо спала. Хотя он не верил. Женщин не обманешь, если те сами не захотят. Она захотела и закрыла глаза. И уж точно слышала щелчок закрывшегося замка.

Ее ждет новая жизнь. И не сказать, что его радовало осознание своего участия в ее начале. Хотел бы иначе, но... именно оно, НО, мешало.

До трассы добрался быстро. Подождал немного на остановке и пошел к где-то там впереди находящимся Бавлам. Снег начался позже, превратив его в запчасти для снеговика. И если бы не тот 'фред', то кто знает, не превратиться бы ему в подснежник. Но вышло как вышло.

Ночь на парковке заканчивалась. Темнота на востоке прорезалась розово-рыжей полосой. Снега ждать не стоило. Этим утром стоило ждать хорошего пути до нужного города. А с водителем автобуса вышло договориться, место нашлось. Не стоило подставлять рыжеусого больше случившегося на заправке.

Он заснул, вымотавшись полностью. И проснулся только когда его растолкал сосед. Тот запомнил, где ему нужно было выйти. Заезжать в город на автобусе 'Баштранса' было бы глупо. И опасно.

Накрапывал дождик, но вдали, над излучиной реки выкатывалось настоящее золотое осеннее солнце. Знак у остановки говорил нужное. Он добрался. Отсюда до города километров десять, не больше. Смешное название оказалось у поселка, где вышел. Новосемейкино. Уютное название. Доброе. Только вот он не верил. Ни в добро, ни в тепло.

Со стороны города, дымящего и парившего впереди, несло холодом, мраком и Тьмой. Он прибыл куда нужно. Это путь выбрал сам. И он ему нравился.

Pt 3: lost

Сейчас цивилизация стала куда легче ощутима. Для ее признаков совершенно не нужно ярких демонстраций торжества науки или культуры. Знанием Шекспира удивлять не принято, куда важнее уметь пользоваться Сетью. А цивилизация определяется наличием в легком доступе торгового центра. Большого торгового центра. Желательно, чтобы с катком. Куда там без катка-то?

Громада 'Меги' появилась справа весомо и важно. Нависла над трассой, синяя с желтым, величественная, аки дредноут флота Ее Величества. Настоящий признак настоящий культуры, куда там каким-нибудь иранцам с их многовековой персидской. Автобус на развязке повернул как раз к ней. К 'Меге', не к персидской культуре. Молодежь, подхваченная у Красного Яра, рвалась к развлечениям. Пассажиры из Уфы возмущались, водитель молчал. Имея в кармане удачно срубленные триста рублей молчать очень комфортно.

Он не возражал против торгового центра. Начать утро с умывания и завтрака казалось вполне нормальным. А уж думая о кофе из 'Мака' даже хотелось улыбнуться. Чтобы и из чего бы там не лепили жранину, кофе хорош. А как еще может быть в случае с 'Паулигом'?

Одинаковый и ровный, по линейке, огромный недорогой район напротив вовсю оживал. Воскресенье, время покупок необходимого и не особо, нужного и втюханного. День походов в торговые галереи, поднятия настроения шоппингом и простым прожиганием. Не жизни, заработанных не так и просто денег. А как можно поднять настроение в 'Меге'? Да легко:

— Поехали в Икею, новую шторку выбирать.

— И фужерчики?!

— И фужерчики.

— И..?!!

— Да!

Бусы для индейцев давно стали классикой. Подписать кредитную кабалу из-за телевизора полтора метра по диагонали? Да легко.

Он прошел с подземной парковки до эскалатора, поднялся и покрутил головой. Интерактивная стойка радостно мигала светодиодами. Нужный сектор оказался недалеко.

Утро хорошая пора. Жаждущих фаст-фуда пока еще немного. Как и забитых туалетов. Делать замечание хмурому небритому человеку, чистившему зубы в одном, никто не стал. Включая охранника, многозначительно пошевелившего бровями в зеркале.

Радостно-идиотски улыбающийся сотрудник выпалил все дежурное. Не забыв предложить сраный вишневый пирожок. Иногда ему даже хотелось проверить: где у них подключение к серверу, контролирующему программу, записанную на жесткий диск подкорки. Но каждый сам выбирает где, как и чем зарабатывать. Любая честная работа лучше воровства. Хотя многие с ним точно бы не согласились.

Два стакана каппучино удивили какую-то мамашку за соседним столиком. Ее собственное чадо, лет так одиннадцати и с весом пятнадцатилетнего, радостно уплетающее второй чизбургер из трех ее точно не удивляло. Он пожелал ей доброго утра и довольно кивнул, увидев блеснувшие страхом глаза. А то, маньяки-педофилы и арабские террористы обычно так и поступают. Пьют по два стакана кофе и желают чего-то доброго.

Хорошо... очень хорошо. Первый стакан выпил залпом, наплевав на всякие там вкусовые ощущения. Просто взял и хлопнул, сняв крышку. Почти как водку. Посидел, переваривая первое приятное ощущение за день. Думать о серьезном не хотелось. В отличие от желания тупо пожрать. Именно пожрать, а не поесть.

Гамбургеры = зло. Это знает всякий. Разве вот мамашка за соседним столиком думает иначе. Может у ее отпрыска специально прописанная диета из бургеров и шаурмы, кто ж знает? Но, порой, очень, крайне, раз в пятилетку или в две недели, без них никак не выходило. Переезжая из города в город, кочуя по стране, следуешь негласным правилам. Есть там, где стоят дальнобои. А завтракать и пить кофе в чертовом Мак-даке.

Знакомый до милиграммов вкус свиной котлеты, омлета и булки типа из грубой муки. Это даже плохо. То ли дело пельмени из 'Олдбоя'. Вроде бы одинаковые, ан шиш. А вот с этой булкой и прочим так не выйдет. Филигранно настроенная система маркетинга и продукты, отправляемые в замороженном виде свое дело делали четко. Везде, на развалинах Парфенона, на Дворцовой или у края Калахари долбаный утренний бургер останется сам собой. А он никак не мог запомнить их названия. Чего-то там со свиной котлетой.

И чуть не поперхнулся. Запах Другого оказался неожиданным. Вернее, Другой.

Мавка. Натурально, мавка. Третья, встреченная за всю его длиннющую жизнь в этой стране. Высокая, стройная, в пальто по точеной фигурке, с роскошным черным взрывом волос, огромными глазищами и живыми губами. Что больше привлекало, сказать сложно. Половина мужиков на фуд-корте, разинув рты, пялились на ее идеальную задницу, совершенно забыв... или забив на жен. Вторая половина таращилась как раз на лицо. Это да, красота у Другой чудовищно страшная. Звучит глупо, но так и есть. Красота дикая, яркая, влекущая.

Сколько мужиков, парней и мальчишек поддались на нее? Много. Он не любил мавок. Не из-за безумной красоты, нет. Просто знал и видел куда больше обычных людей, смотрящих невозможный тут, посреди запахов фаст-фуда, фильм с голливудской звездой. Невозможно любить чертовы карие глаза, если видел, как они становятся дикими и страшными, меняя форму, становясь больше и заостряясь по краям. Нельзя любоваться полными длинными губами, хотя бы раз увидев превращение в резиново-жабью пасть, скрещенную с капканом на волка. Не получится наслаждаться длинными тонкими пальцами со свежим маникюром, зная, как легко ногти становятся острыми крючками, беспощадно и с наслаждением выпускающими кишки и потрошащих жертву заживо.

Но поднос пришлось подвинуть. Манеры — визитная карточка мужчины. Если, конечно, он настоящий мужчина. Мавка села напротив, мило улыбнувшись малолетнему любителю вредных харчей и потрепала его за щеку. Совершенно мило, еще милее проворковав что-то встрепенувшейся мамашке. Та улыбнулась, закивала, вернулась к крайне важному занятию: снова занырнула в какую-то соцсеть.

А мавка показала себя пацану. Лицо мгновенно потекло, обострилось на скулах, на нижней челюсти, вокруг носа. Натянулась бледная прозрачная кожа, испрещенная черной паутиной сосудов. Губы почернели, растягиваясь и выпуская длинные тонкие и очень острые зубы. Акулья улыбка, что и говорить.

Проследив взглядом за мамашкой, дуром орущей и никак не догоняющей паренька, мавка усмехнулась.

— Зачем? — поинтересовался он.

— Не люблю ненужных соседей.

Он кивнул.

Мавка придвинула к себе свой поднос. Вооружилась вилкой и ножом, начиная представление. Как можно есть булку 'синнабон' так, чтобы все обладатели яиц вокруг видели фильм для взрослых? Ну, как... возьмите уроки у мавки. Он подумал, прикидывая, и остановился на мысли о немалых заработках, захоти та открыть модную школу секса.

Тонкий длинный язык слизывал каждую капельку сливочно-белого густого соуса перед тем, как снять кусочек плотного теста, еле коснувшись его зубами, ставшими красивыми и фарфоровыми. А уж как она двигала губами, медленно-медленно пережевывая каждую порцию. Как блестели ее глаза, наслаждаясь каждым мгновением пряного вкуса, касавшегося ее нёба. И это неуловимо-растянутое во времени движение, когда, чуть приоткрыв пухлые темные губы, кончик языка подхватывал последнюю сладко-густую каплю в самом краешке рта.

Он вздохнул, откусив за раз половину бургера. Чертовы фокусы древней нечисти всегда казались похожими на похмелье. Вот, только, глотнул и так хорошо... И, тут же, остается только одно желание. Зато сильное. И реализовать просто. Руку назад, под куртку и одним ударом — снести к чертовой матери эту красивую головку с ее водопадом кудрей и лукаво поблескивающими глазами.

Мавка поняла. Легкое сладкое и незамеченное им облако вокруг рассыпалось и пропало. Умница девочка.

— Что тебе надо?

Мавка повела чуть дрогнувшим кончиком тонкого носа.

— Не мне. Глаза бы мои тебя не видели.

Не врала. Ее глаза совершенно не хотели его видеть. Потому что мавка боялась. До глубокой внутренней дрожи, сдерживаемой из-за глупой гордости. Гордости Другой, древней, не ровне ему, обычной обезьяне. Обезьяне, которую боятся все Другие. Потому что знают, как он решает вопрос с не-мертвыми. И с любым из них, если потребуется. Наша слава опережает нас, говорил то ли Шарль де Голль, то ли какой-то киногерой. Все равно, смысл остается один и тот же. Если мысль умная.

— Кому?

— Старшим.

Старшим... Хм.

Врать себе не стоит. Никогда. Других мало. Так было всегда. Но и когда их мало, меньше опасностей не становится. Другие стараются не лезть без причины. Им всегда хватит отвоеванной доли в мире людей. Но не стоит не обращать внимание на желания тех, кого Другие выбирали Старшими.

Последними виденными Старшими оказались обережник и росомаха в Ебурге. Седая неповоротливая глыба с густой бородой, одетая в кожу и молчавшая всю встречу. И тонкая огненноволосая гибкая женщина лет тридцати. С глазами старухи, жившей много-много веков. Разговор вышел неприятным. Вмешались два воняющих пробивающейся шерстью здоровяка. Они жаждали поквитаться за убитую им стаю в тайге у Камня. Но ему не пришлось ничего делать.

Старшие пригласили его на разговор. Стая нарушила договоренности, подрала охотников. Насмерть. И забрала с собой единственного выжившего. Молодого парнишку, нужного стае то ли как консервы на дальнейшее кочевье, то ли как новый член самой стаи. Он не разбирался. Шел по следу несколько суток, нашел и убил всех. Включая парнишку.

Родственники погибших рвались поквитаться. Запахло пробивавшейся шерстью и проблемами. Обережник только шелохнулся, почти незаметно. Оба качателя прав пришли в себя только после ухода ненавистного человека.

Так что он не хотел бы ссориться с местными Старшими.

— Тебя приглашают сегодня вечером на встречу.

Мавка нервничала, все же выдав свои чувства. Экий он мужчина, да? В его присутствии даже такая красавица чувствует себя неуверенно. Осталось только гордиться своими успехами, что и говорить.

— Где?

Она наклонилась и прошептала на ухо. Старательно не касалась его даже кончиком одной пряди. Как тут отказать себе в мелочи? Мавка удержалась только безумным усилием. Лишь глаза вытянулись, превращаясь в черные звериные, побежали волнами к краешкам. Но... мавка удержалась.

— Не бойся, — он усмехнулся, так и не выпустив длинную гладкую прядь, — ты же послушная и порядочная девушка, да? Не хулиганишь?

Мавка оскалилась, блеснув жемчугом ровным красивых зубов. Сколько глаз сейчас смотрели на него с завистью и зарождавшейся злостью? Хрен знает. Как же, какой-то то ли бомж, то ли что-то такое лапает такую красавицу за просто так, а та и не против! Кто бы отказался быть на его месте? Да-да, соседи, так и есть. И лучше лопайте свои бокс-мастеры и наггетсы, даже не пытаясь уединиться с чернокудрой смертью на точеных красивых ножках.

— Не бойся, — повторил он, уже немного жалея о поступке, — не трогаю вас без причины. Мое дело не вы.

— А кто? — пшикнула мавка злобой и недоверием, — кто?

— Те, кто восстают. Те, кому не лежится в гробах.

Мавка скрипнула зубами.

— Расскажи это кому-то еще. Или роду, чей клан ты вырезал у Камня... Охотник. Мы знаем про тебя. Мы знаем про тебя все.

Прямо напугала...

Он откусил половину оставшегося чизбургера, прожевал. Внимательно посмотрел в блестящие дикие глаза.

Бургер штука странная. Чего в нем такого, в так себе булке, котлете из не-пойми-чего, куска типа сыра, маринованного вялого огурца и явно несвежего лука? И ничего, естся, да еще просится. Временами. Иногда даже полезно. Как сейчас.

Лук тут попался... ядреный. И вонючий. Им-то он и дохнул на мавку. Не смог отказать себе в удовольствии. Не любил Других, особенно как вот эта красивая тварь. Ничего, пусть думает про него как о очередной мерзкой обезьяне. Нормально.

Хорошо, не зашипела. Дернулась, на крохотный миг блеснув чем-то таким... таким странным в глазах. Незаданным вопросом, несказанным вовремя словом. Кто их, Других, поймет?

До нормально попрощаться самообладания мавки не хватило. Зато и ушла красиво. Как и пришла. Отвисшие челюсти, слюни, взгляды и чуть не свихнувшиеся челюсти. И вполне много-много разозленных жен, любовниц и пока еще просто подруг. Красота страшная сила.

Он усмехнулся. Люди никогда не изменятся. А уж мужики точно.

Часы показывали почти одиннадцать. Самое время связаться с кем нужно.

Сеть не любил. Штука, придуманная для удобства, превратилась во что-то большее. Слуга обратился монстром. Невидимым, неощутимым демоном, медленно и неотвратимо разъедающим души. Даже здесь... или особенно здесь, плоские тонкие коммуникаторы виднелись повсюду. Светились экранчиками, изредка попискивали оставленными старомодными звуками на сенсорных кнопках. Вспышки камер, глупая выкладка дешевой стремной еды в Сеть. Утро дарит нам радость. Радость выражается в рисовых колобках, удоне, блинчиках, наггетсах, бургере или еще какой булке.

Телефон нужен для звонка. Сеть нужна для коммуникаций. Или для работы. ВК подходила как нельзя лучше. Раствориться в миллионах разных лиц, выдуманных и настоящих, тысяче тысяч имен, вымышленных и истинных, легко. То, что надо.

Старенький смарт засветился, приняв сообщение.

'Говорящее дерево'. Конспираторы, чего уж. В этом волжском городе говорящее дерево есть только одно. Хотя и металлическое. И совсем даже не дерево.

Путь в голове выстроился сам собой. Не стоит рисковать и включать GPS. Куда неудобнее, но вернее, изучить карту и номера общественного транспорта с маршрутами. Сложно по первости, потом привыкаешь. Если тренироваться, каждый город отложится в памяти и не заблудишься, будешь знать все пути-отходы.

От 'Меги' в город шел совершенно цивилизованный бесплатный автобус. Как раз до нужного автовокзала. Кофе, на всякий случай, купил еще один. Как-то очень подозрительно хотелось зевать.

Куда смотреть, оказавшись в первый раз где-то, чтобы понять хотя бы что-то? Просто вокруг. Желательно не слушая ничего в наушниках, а внимая людям. Многое узнаешь, если уметь отсеивать шелуху. Только сейчас ему совершенно не хотелось ничего такого. В городе есть свои, расскажу. Рассматривать оказалось интереснее. Хотя музыку он так и не включил. Мало ли?

Снег сюда не добрался. И даже тучи, ворочавшиеся серой живой массой, проглядывали светлым. Стоило порадоваться, зима не лучшее время для работы. Если, конечно, не считать порой полезного мороза. Не-мертвым с ним справляться тяжелее. Черная стылая кровь не греет, только дает возможность двигаться.

Рядом, чуть задев сумкой с вышивкой-аппликацией, шлепнулась женщина... девушка. Приглядевшись, стало ясно: ошибся. Девчонка. Просто сразу не разобрался, слишком много краски на лице. Дева, обозрев его, хмыкнула, поправила огромные беспроводные наушники и откинулась на спинку. Гордо и независимо. И то и другое явно имели происхождение из комплексов. Если судить по самой деве.

Та дисгармонировала со всем вокруг как самая натуральная белая ворона. Совершенно не вязалась ни с городом, ни с людьми, ни со всем остальным. Если правильно помнил, таким место в Столице. Там никто внимания не обратит. А здесь... а здесь все же пялились. Больше, чем на двух негров, одетых как в стужу и не снимавших капюшонов. Не, а чего? С ними-то все ясно. Местный аэрокосмический кого только не принимал под своими гостеприимными сводами и кровлями. Приехали откуда-то, видать учатся на водителей личного вертолета Н-Коно Бананмбе из Зимбабве. Не иначе.

Стало стыдно до желания подойти и извиниться перед пареньками. Побороть в себе расиста получалось с трудом, временами и далеко не всегда. Но то-то ладно. Дева, вот это да.

Рыже-кукольные волосы, казавшиеся жесткой проволокой. Леггинсы, с дырками и видневшейся сеткой колготок-чулок. Парка-хаки с нашивками каких-то колюче-панковских групп. Перчатки-митенки, выпустившие красные замерзшие пальцы с черным лаком на ногтях. И проколы-проколы-проколы. Тоннели в ушах, два скромных гвоздика в крыльях носа, по три кольца на бровь и два для нижней губы. Ну и штанга, мельтешившая между губ, мешая надувать пузыри жвачки. Одно слово: среднестатистическая студентка в провинции.

На нее многие вокруг смотрели не скрывая совершенно колхозного нездорового интереса. И, вполне возможно, троица парней, сидящих позади, вдобавок проявляли еще более нездоровый. Почему-то показалось, что интерес выразится явно не в попытке познакомиться и пригласить в кино.

Что поделать, современные нравы, торжество восторженно побеждающего феминизма. Если женщины хотят быть как мужчины, то и к побоям стоит относится философски. Вот только, беда, его воспитание все же было немного другим. Равно как отношение к гендерным вопросам и феминизму.

Автобус спокойно пер вперед, не сворачивая. Московское шоссе, серо-новое, готовое к Чемпионату мира, убаюкивало. Он привык. Спать ему хотелось постоянно, последние... много лет. Или даже не так. Просто хотелось отдохнуть. Как-то совершенно по-людски, с морем, солнцем и все такое. Не складывалось. В последний раз, когда выпало поваляться у соленой теплой воды, выпало и другое. Упокоить небольшую гостиничку. Все бы ничего, но работать в той жаре больше не хотелось. Пусть местные занимаются.

Жара, солнце, горячее и раскаленное. Протыкающее насквозь пылающими тонкими иглами, лезущими повсюду. Закипающее красное, вытекающее через край медного таза, плюющее плавящимися липкими пузырями. Ветер, раскидывающий алые капли в стороны, брызгающий сладко-металлическим вкусом и мешающий тягучие пурпурные нити с песком, превращая в бурый кисель. Белый алебастр сложенных в безумном порядке твердых блестящих изгибов, прямых, полушарий с черными дырами симметричных провалов. Отражающаяся от сияющей белизны золотая монета на голубом старательно хватала крючьями глаза даже через стекла очков. Черные перья и хриплое карканье преследовали бурлящим ритмом хард-рока, вгрызаясь прямо в начинавший закипать мозг...

Он выдохнул, глядя на спинку сиденья перед собой. Чертова усталость. Хочется домой. Где только его дом? То-то и оно...

Перед глазами возник его картонный стаканчик с кофе. Дева, переставшая быть гордой и прочее, смотрела с пониманием. Ни с хреновой жалостью, состраданием или какими-то другими, приписываемыми женщинами эмоциями. Фига. С самым обычным пониманием.

— С работы?

Хм... хороший вопрос.

— Типа того. Спасибо.

— Не за что. Не видела тебя. Ты на погрузке?

Что? А, ясно. Врать не хотелось.

— Не работаю в 'Икее'. Еду просто издалека.

— Не местный?

Он помотал головой. Вроде как точно не местный. От слова 'совсем'.

— Вписка есть?

— Что?

Порой казалось: живет в какой-то чужой стране. Порой не выходило понимать таких же, как он, родившихся здесь и говоривших на одном языке. Дошло, правда, быстро. Вспомнил.

— Есть. Квартиру должны снять. Командировка у меня.

— А-а-а, ясно...

Что ясно, интересно? Кофе успел совсем остыть, но пить хотелось сильнее, чем оставить стакан для мусорки.

Ребятишки, вроде как желающие сделать что-то не особо приятное рыжей, так и не вышли. Да и ладно, хуже для них же. На добро надо отвечать тем же. Мог остаться без кофе, разлить его на себя. А девчонка помогла, хотя никто не просил. Может, все-таки обойдется?

— Пересядь к окну.

Ехать еще минут пятнадцать, стоило убрать ее от прохода. Всякое случается. Могут выходить и наподдать с ноги, потом удрать.

Она вскинула глаза, такие же, как волосы, рыжие. И снова понимающие все. Чтоб тебя, дурочка-умница, неужели ты все знаешь и не пытаешься как-то уйти от этого?

Век сменяет век, цивилизация мягко захватывает все вокруг. Охватывает тысячами километров трасс, сетевых кабелей, вышками мобильной связи и федеральными сетями супермаркетов. А люди остаются людьми. Злыми обезьянами, жаждущими разорвать такую же обезьяну, только из другого племени. Макаки с красными задницами ненавидят макак с белой полосой на спине. Белая полоса = ЗЛО. Запустим в нее клыки, располосуем когтями и дешевыми китайскими раскладухами, затопчем пятками и подошвами кежуальных зимних кроссовок. Время течет, люди остаются сами собой.

Кто они? Скорее всего, хулсы. Обычные околофутбольные парнишки, любящие пивас, размяться после 'мяча' и нужных телок. Эта вот не нужная, чужая, глупая и наверняка либерастка. Значит, надо научить ее жизни. Втроем, девчонку, ногами. И не забыть поссать сверху. На потом и для закрепления урока.

А он, понимаешь, тут из-за них ночами убивает мертвое. Не жизнь, сказка.

Пересела, не споря. Вот и хорошо. Посмотрим, чего тут у нас за окном. Пока еще не надо бить-ломать-выбивать. Можно насладиться видами. Ну да, именно так.

Проплыл самолет. Самый настоящий штурмовик ИЛ-2 на постаменте. Шоссе огибало его, пересекающая ныряла под. Что тут еще? О, любимый культовый новодел. Купола с крестами на фоне громады семейного 'Магнита'. Чудный пейзаж, хоть сейчас пиши современное полотно для Третьяковки. Иногда искренне желалось поговорить с главным архитектором разных городов. Из-за неуемной страсти к прекрасному, само собой. Поспорить о примененных ходах и услышать всю правду о них. Гениально же вписан храм в гипермаркет. Или гипермаркет в храм. Хрен редьки не слаще.

Стоило удивляться тяжелой сети мрака, нависшей над городом? Он и не удивлялся. Хорошо, обычные люди не понимают. Не видят и ладно. Неужели не чувствуют?

— Странная осень.

Рыжая говорила, не обернувшись. Смотрела в окно, на нелепое строение какой-то 'Империи'. Если бы империи выглядели также, было бы грустно.

— Странная?

— Да. Тревожно. Вроде бы не с чего. Все к празднику готовятся следующим летом. Футбол, чемпионат, все дела. Туристы.

Он не ответил. Вот и ответ, наверное. Кто-то все же чует, еле-еле хватает почти не звучащие и туго натянутые струны беспокойства. Если, конечно, так и есть.

— Почему тревожно?

Тревожно из-за мрака. Его не рассмотришь до поры до времени. Мрак клубится в темноте старых переулков, прячется в тенях рабочих окраин, таится в муравейниках спальных районов. И только осторожные щупальца страха выбираются наружу вместе с ночью и детьми союза ее и Мрака.

Но Мрак давит человека. Тихо, без лишнего шума, подбирается все ближе. Оглянись, идя вечером от магазина с чуть не позабытым батоном. Посмотри в мглу тумана между тесно стоящими машинами. Иди к фонарю, где пьяно смеются ошалевшие без нарядов полиции малолетки. Лучше схлестнуться с ними, чем с прячущимися в темноте.

— Тревожно? — переспросила рыжая. — Не знаю. Просто...

Страх. Кошачьи рыжие глаза, наплевав на физиологию и анатомию, плескались страхом. Его в ней оказалось слишком много. Такое нельзя держать в себе. Совсем нельзя.

— Тебе надо отдохнуть... — не стоило говорить с ней, но душа у него еще осталась... наверное. — Уехать. Завтра. Или даже сегодня. К солнцу, к морю. Только не гулять по ночам.

— Почему?

Рыжая даже не думала хмыкнуть по поводу моря. Зато спросила про ночь. И смотрела-смотрела, прожигая насквозь. Иногда даже обычный человек может коснуться того, что недоступно. Недоступно, пока не коснется его холодными острыми пальцами. Она явно стояла где-то на границе и лишь чуть не перешагнула через нее. Интересно.

— Так надо.

Она хотела что-то сказать. Открыла рот, чуть двинулась вперед. И не стала. Настаивать не стоило. Но отпускать ее просто так не стоило еще больше. Что-то рыжая знала.

— Мне выходить на следующей.

Кивнул и встал, пропуская. Ребятишки сзади радостно ухмыльнулись и двинулись за ней. Он развернулся, закрывая проход. Улыбнулся. И посмотрел в глаза первого, светлого дерганного крепыша.

Силу взгляда нельзя недооценивать. Силой взгляда можно остановить злющего пса. Показать все, ожидающее того впереди. Вспоротое брюхо, разваленное в разные стороны горло, хлещущую кровь, переломанный хребет. Такое выйдет не сразу. Но времени научиться у него хватало. На свои места ребятишки сели хмуро и расстроившись. Но ни один не решил попросить его отойти. А требовать? Ну... им явно расхотелось.

На автовокзале, перейдя по переходу, осталось только найти нужную остановку. И сесть в 'двести сорок седьмой'. Придется чуть подняться, но так он точно успеет доехать к исходу времени. После сообщения о встрече времени было не больше часа.

Осень рыжела, краснела и золотилась вокруг. Деревьев хватало. Повсюду, волнуясь под ветерком, мелькало охряное, малиновое и оранжевое. Вырвавшись из высоких стен новостроек, погружаясь в гордо стоящие 'сталинки' и аристократические выжившие особняки, город менялся. Превращался в самого себя, настоящего, лежащего вдоль черно-зеркальной Волги вольготно и по-купечески широко. В приоткрытое оконце врывался запах листьев, недалекой реки и остатков сухой пыли, носимой взад-вперед ветром-бродягой.

Здесь, под совсем очистившейся голубой далью, мрак отступил. Солнце, выкатившись из-под туч, разогнало наступающий холод и плетьми лучей выгнало мрак. До ночи, но дышать стало легче.

Мелькнула шахматная доска набережной, чугунное плетение ограждений, яркие точки бегающих малышей. Дорога ощутимо пошла вверх, оставляя слева острые ассиметричные шпили-близнецы готического костела. Рвущие небо и прозрачный воздух, показывающие: он приехал. И напоминающий: здесь тебя ждут вечером. Ждут Другие.

Говорящее металлическое дерево. Бронзовый антропоморфный древомутант. Веселый смеющийся Буратино с ключом в поднятой руке. Не стареющая кукла-мальчик, стоящая у дома своего автора. А его ждал заросший бородой по самые глаза здоровяк, любящий ароматизированные сигариллы.

— Думаю, не стоит спрашивать про славянский шкаф?

Здоровяк довольно оскалился. Выглядело страшновато, напоминая неожиданно зевнувшего медведя.

— Я Семеныч.

Он кивнул. Назвал ничего не значащее имя.

— Все плохо?

Семеныч оскалился шире. Хотя, казалось, куда шире?

— Все еще хуже, братишка. Намного.

Night can bring not only the good dreams.

Тыц-тыц-тыц, стрелка дешевых часов ползет к пяти.

Тыц-опс... вот она и пятница. Наконец-то. Вечер, июнь-месяц, тепло, выходные... прекрасно. Срочно-срочно валим из офиса, да живее. Нас что-то держит? Подруга-тень согласно кивает: да, и нечего притворяться, что не знаешь: что именно? Хорошо-хорошо, я быстро.

Бац-клац по клаве. Резко и точно печатаем всё, что будет нужно в понедельник. Домой брать не хочется, так как дома надо отдыхать. Пляж там, стройные и загорелые тела, алкоголя немного, party на открытом воздухе. А раз за всё это нужно платить — так приходится срочно заканчивать все дела. Иначе и платить нечем будет. Интересно: есть кто-то ещё в офисе? Кто это там копытцами стучит? Да не один? Трудоголики завелись, не иначе, это плохо. Нас, любителей поработать, и дустом потом не выведешь.

В коридоре яркий свет. И моя тень заинтересованно присматривается к своим товаркам, появившимся в проёме. А-а-а-а... всё стразу ясно. Длинная, острая и худая жердина главбухини, кокетливая клепсидрочка финансовой повелительницы и высокий твёрдый параллелепипед исполнительного директора. Да и голоса тоже их.

Действительно, прямо удивительно, соглашусь с нашей остро-худой, и чего это вы в пятницу, да? Ну-ну, конечно бюджет готовите. Тень-подружка согласно кивает головой, наверняка уже перекинувшись парой слов с такими же, как и она. Хотя... есть, всегда, два варианта. При первом — две тени, та, которая с выпуклостями и строго-жёсткая, будут стоять в обнимку, и любоваться закатом. Во втором, те же, будут сплетаться во-о-он на том самом диване, кожаном и скрипучем, что стоит у финансини в кабинете. Кто знает, какой лучше для разведённого мужика и матери двух детей, на которую давно забил ейный муженёк?

Бухгалтерша идёт к лифту. Даже и смотреть не нужно, чтобы понять, какое у неё сейчас выражение лица. Ну, точь-в-точь как девушка из Смольного, которая застукала на сеновале кучера Семёна с кухаркой Палашкой. Такое же, наверняка, как будто зараз съела кило лимонов. Развратники, ага, и на семью ей, финдиректору, глубоко наплевать. Эх, грымза ты, грымза...

Моя тень соглашается и представляет, как вечером из подъезда, где живёт наш острый главбух, выйдут: похожая на страдающего (хотя куда уж дальше) полнотой Винни-Пуха, тень её мужа, её собственная, и похожие на сиамских близнецов, семенящие сына и его жены. Погрузятся в пузатенькую 'одиннадцатую', которая при закате будет, отражаясь в сером асфальте, похожа на минивен. И упылят на дачу. На все выходные. И давай там, выдавать стахановские рекорды по вскапыванию-полке-обрезке-корчеванию-поливке-и-посадке. А второй вариант? Есть, лежит запылённым на антресолях, и в нём глубокие тени, полненькая и острая, ложатся в сторону от театральных кресел. А сиамская... она теряется среди многих таких же где-то, где весло, много музыки, света стробоскопов и веселья. Возможно ли?

Всё, всё, подруги-товарищи, я тоже ухожу. Моя тень, радостно подпрыгивая, идёт со мной к лифту. Сзади чуть слышно скрипит дверь, закрываясь. Счастья вам. И людям, и их спутникам.

Ох, как на улице-то хорошо! Солнце ещё высоко, тепло, пахнет ещё свежими, хотя уже и не клейкими, берёзовыми листочками. Прямо хоть пой от наслаждения жизнью. Вперёд, вперёд. Сегодня мы без автомобиля, своим ходом. И очень даже не против. Ни я, ни моя тень. Она бежит сейчас впереди, рассматривая встречных и поперечных. Любопытная у меня подруга. Да и я тоже, если уж откровенно говорить. Ничего не могу с собой поделать, люблю наблюдать за людьми.

Вот, красиво, как по подиуму, идёт девочка, совсем молоденькая. Волосы до попы, ноги длинные-шоколадные, разрез на лёгком платье до... самой верхней из всех верхних, трети бедра, в верхнем вырезе — не то, что прыгает, нет. Там плавно, как морские волны, колышется. Очёчки и сумка от 'Gucci', туфли от ещё кого-то. А тень?.. Ну-у-у на те... чего это она такая сгорбленная? И плечики трясутся. Подруга, а сходи... уже успела, ну умничка. И?

Ну конечно. А чего ж ещё могло быть? Думать надо было, думать, своей красивой головой. Да, такие они, мужики, а ты что себе думала? Ну, не плачь. И стоит-то совсем ничего... А варианты? Наверное, их будет больше, чем два. Красивая молодая женщина с упакованным кавалером под ручку. В глазах упоение жизнью и своей красотой, ни сожаления о том маленьком куске фарша, который не так давно вытащили из неё. А по ночам, когда очередной тест на беременность летит в ведро с кусками использованной туалетной бумаги — слёзы, слёзы и боль. Она же, такая же красивая, но не такая уверенная в себе и в жизни, толкающая впереди себя коляску, купленную через газету 'Из рук в руки', в корзинке пакет из 'Магнита' или 'Пятёрочки'. И та же самая красавица, только с коляской из 'Детского мира', модной, трёхколёсной. И с упакованным товарищем. Какой будет, а, подруга-тень? И я не знаю... Ладно, иди красиво, бабочка-папильон, всё у тебя образуется.

А это кто? Ох, какие они. Даже не тянет назвать дедом или бабкой. И даже пенсионерами не тянет обзывать. Не подходит оно ни к гвардейской выправке пожилого мужчины с рядом орденских планок, ни к его женщине, в лёгком летнем плаще и шёлковом шарфике на шее. Идут плавно, аккуратно и уверенно. Смотрят на мир уже не такими, как в юности, цветными глазами. Но всё равно — твёрдо и чуть с насмешкой. А моя подруга уже закрутилась перед аристократически вычурными их спутниками, сняла, взявшуюся откуда не возьмись треуголку, помотала плюмажем, отвешивая церемониальный поклон. Дама пролорнировала молодого (ну да, подруга сейчас в образе) повесу. Кавалер качнул гордой, гвардейской головой с римским профилем. Вот ведь, были люди в их-то время...

Вперёд, вперёд. По лестнице, шаркая в прыжке подошвами 'Конверсов' по выщербленным ступенькам. Остановка, люди, спешащие домой, поток жёлтого и оранжевого цвета, текущий мимо в серой асфальтной струе. Что тут интересного?

Студентишка, стоит, делает вид, что листает конспекты. А тень мечется, убегая в сторону от двух милиционеров, которые настойчиво хотят утянуть её в сторону военкомата. Владельцы их, тех, чьи фуражки на асфальте вытянуты как у эсесовцев, тоже присматриваются к парнишке. А ведь исключили, точно...

Чуть подпитый работяга, едущий с шабашки. Он-то ещё стоит, прислонясь к железяке остановки, а вот тень... Размазало её бедную по нагретой поверхности тротуара, вырубает.

Мама, уставшая, держащая аж двоих малолетних хулигашек за руки. Они вырываются. Хотят ещё поноситься, не смотря на сутолоку и проносящиеся машины. Хорошо, что это крашеное в солнечный цвет очарование не видит, что творят их тени, уже залезшие на самый козырек, под которым прячутся от лучей закатного солнца их хозяева.

И ещё. И ещё. Великое множество и людей, и теней. У каждого — своя собственная жизнь. О! Моя маршрутка. Прыг в неё, и надо же!!! Свободное сиденье, можно включить что-нибудь, и смотреть за окно. Тень прижукливается рядом, сворачивается в комочек и довольно урчит. Ну да, дорогая, набегалась. Потерпи, скоро приедем домой. А за окном?..

О-о-о-о... там целый хоровод и калейдоскоп, смешивающийся в водовороте тех, чья жизнь зависит от света:

Вон какой-то кот, похожий на японские мультфильмы, носится за одной из героинь сказки про паренька с луковичной головой. А вот виднеется девушка, точно, похожая на участницу боевика про пиратов. Ту, что была колдуньей Вуду. А это кто? Интересная тень, то молодая девушка, то умная и пожившая женщина. Что-то большое и пушистое, с хвостом и торчащими ушами. Человек, мгновенно превращающийся в гибкое змеиное тело. Кто-то странный, перетекающий из образа в образ. Девушка с волной кудрей и почему-то с лютней. Кролик, снимающий цилиндр и извлекающий кувалду. Паренёк, похожий силуэтом на Джонни, гуляющего по коробкам разного цвета. Мириады, миллионы, вселенные, живущие рядом...

Вечер. Тени успокаиваются и уходят. До утра. Спокойной ночи, подружка.

Что? Тень сгущается. Наливается чернотой, разбухает, становясь плотнее, живее, на глазах превращаясь во что-то ощутимое. Тень блестит вареными белками глаз. Тень мерцает слюной на тянущихся вверх костяных крючках изо рта.

Тень ползет по полу, мягко перебирая быстро двигающимися руками. Пальцы-паучьи лапы впиваются в пол, скрипят, оставляя заметные следы. Ламинат чуть трещит, когда черные загнутые копья-когти пробивают его.

А кроме как к стенке двигаться некуда. За стеной холодные обои и твердый бетон. Тень пропадает с глаз, уходя под край разложенного дивана, прячется там. Господи...

Секунда. Две. Третий удар колотящегося сердца. Сейчас... сейчас, резким рывком, вырастая над белеющей простыней, покажется вытянутое яйцо головы, выкаченные белесые шары вместо глаз, покрытые пузырящейся слюной зубы... Вот-вот.. уже...Головой в одеяло, как в детстве, дома, с мамой и папой за стенкой, а вовсе не на съемной квартире, где почему-то ожила тень, превратилась во что-то, во что-то... а-а-а...

Ударится головой об пол больно. И обидно. Особенно из-за глупого сна. Особенно из-за сна, где приснился сон. У-у-у... волосы выдрала. Ага, вот эту самую любимую рыжую прядку. Вот черт.

Выключатель мягко клацнул, залил комнатенку светом. Можно во сне оказаться мужиком? Можно, оказывается. Может того, ну, все? С головой совсем плохо?

Спать надо больше. И отдохнуть бы. Прав тот дядька в маршрутке. Хотя, почему дядька-то? Он не особо и старый. Да и вообще. Сколько ему? Тридцать? Где-то так. Про ночь говорил... Про ночь.

Хотелось курить. До одури. Хорошо, есть балкон. Только не забыть куртку одеть.

Ночь чернела, била холодом и ветром. Фонарь светил бледно, каким-то мертвенно-зеленым светом. Внизу, в темноте, что-то хрустнуло листьями. Мелькнуло бледное...

Pt 4: the_masque

Хочешь спрятаться? Стать незаметным? Будь на виду. Будь проще. Никаких шпионских глупых игр из кино. Заурядно, неинтересно и скучно. Чтоб смотрели и думали: все просрали в стране, продают, продают и ни черта не производят. Залог успеха, чего уж, слиться с основной массой любого поселения. И не отсвечивать. Хотя здесь-то такого не скажешь.

Он смотрел на табличку-вывеску и пытался понять: наглость или глупость?

'Рога и ...'. Семеныч, перехватив взгляд, хохотнул.

— Всем нравится. Оптовая и розничная торговля натуральными продуктами, качественным алкоголем и товарами для взрослых, мм-м... хенд-мейд. Как пирожки разлетаются.

— Продукты или хенд-мейд?

— И то и другое.

Офис, склад, машины. Торговые представители и экспедиторы. Перемещайся по всему городу, особенно если торговля с ночными заведениям. Прикрытие великолепное, комар носу не подточит.

Дверь внутрь оказалась натурально сейфовой. Понятно, случись что серьезное, вроде штурма СОБРа, надолго не задержит. Но кое-какое время подарит. Первый этаж, значит, есть выход в коммуникации. Зря такие места никогда не выбирали. А уж здесь, в городе с бункерами, выкопанными для Сталина и Берии... Коммуникации серьезные. В старой части-то уж точно.

Должность у Семеныча оказалась так себя, серединка на половинку. Замгендира по чему-то там. То ли по общим вопросам, то ли по личным. Не суть, так-то. Важнее кабинет в самом конце коридора и большой диван. Кожаный, пухлый, с отстегивающимися подушками. На него-то он и лег, только зайдя. Скинул ботинки и задрал ноги на спинку.

— У меня душ еще есть, — намекнул Семеныч, — ты так-то не стесняйся. И пошлю кого надо.

— Куда?

Семеныч прикурил, разом наполнив кабинет сладкой ароматной смертью от как-бы вишни и чего-то еще, похожего на табак.

— Ни куда, а зачем. За носками.

— А... ну, извини. Ноги устали. Потерпишь?

— Мне чего-то еще остается?

Это точно. Но свинячить в гостях не стоило. Пришлось согласиться на душ и отправиться в смежную комнатушку. Носки выбросил, сушить все равно негде, да и некрасиво будет, если повесть их на итальянских радиаторах в кабинете самого зам ГД по чему-то там.

Вещи туго скрутить и в рюкзак. Куртку закрепить к нему же шнурами. Брюки, чистую футболку и ботинки поставить рядом. Один клинок, на заранее готовом шнурке, повесить на шею. Ну... как-то так.

Он вздрогнул от резких ударов жестких и горячих струек из лейки. Встал, опершись на руки. И закрыл глаза, ловя мало с чем сравнимое удовольствие. От обычной горячей воды.

Стоило мыться быстро, не ломая привычки. Но здесь, где вокруг есть те, кому можно доверять... Хотелось получить больше самой, мать ее, обычной человеческой радости. От прозрачной и живой тоненькой пленки, стекающей и стекающей вниз. От острых уколов по коже, от запах обычного, дешевого, но настоящего мыла. От запаха, утекающего с пеной, заметными серыми следами и даже песчинками.

Люди давно разучились радоваться простому. Горячая вода из-под крана? Ой, тоже мне, роскошь. Джакузи с массажем всего тела и пузырьками пахнущими шампанским 'Кристалл'. Хозяйственное мыло? Фи, оно дурно пахнет. Только хэнд-мейд из жира карликовых розовых единорогов, благоухающее натуральными пачули и лепестками горных пурпурных тибетских ирисов.

А запах? Пота? Фу-у-у, это так отвратительно. Вспотел — в душ. Вспотел через час еще раз — в душ. До бесконечности. При желании он мог бы читать лекции о вреде того-этого, включая мылящие средства популярных марок. Но смысл?

Он успел упереться ладонями в скользкий пластик кабинки. Расслабились нервы, устал, горячая вода. Как тут не заснуть? Как-как... включить холодную.

Его ждали. Кроме Семеныча присутствовали трое. Крепкая низенькая тетка с грудью какого-то невероятного размера и прочим добротным хозяйством. Седой и одновременно молодой тощага в золотистых очечках. И просто интересная блондинка с чересчур зелеными глазами и почему-то россыпью веснушек вокруг вздернуто-тонкого носа. Прямо встреча старых добрых друзей, желающих попить чаю и обсудить детей, работу, хобби. Чашки, сушки и сахар только способствовали впечатлению.

— Елизавета, Петр, Мария, — представил сидящих Семеныч, — вот, на человека стал похож.

В ответ оставалось усмехнуться. Ох уж эти присказки-сравнения. В их-то тесной компании легко понимать: каково быть похожим на человека и им же не являться.

— Надо полагать, Петр отвечает за разработку, Елизавета за обеспечение, а Маша за...

— За обеспечение отвечаю я, — Семеныч хмыкнул. — а вот Мария отвечает за оперативно-тактические мероприятия и действия. Елизавета наш босс, а Петр занимается именно разработкой. Почти угадал.

Бывает же такое. Либо устал, либо постарел.

— Рассказывайте...

Босс Лиза хмыкнула.

— Рассказывайте... Тут показывать надо, не рассказывать. Почему не знаю тебя?

— Почему должна знать?

Она не ответила. Вопрос задан от раздражения. Кому понравится чужак в твоем городе и в твоем деле? Хотя... у них в работе умереть проще простого. Иногда так вообще, не знаешь, как оно случится. И не придет ли по твою душу недавний товарищ? Ему на такое счастье надеяться не приходилось. Да и хорошо.

Хотя у раздражения явно есть еще одно дно. Не любят они таких, как он. Хотя таких осталось всего ничего. Да и было-то... с Гулькин хвост.

— Как тебя называть?

Он подумал. Назвал выдуманное и не то, что сейчас, имя. Не стоит давать хотя бы какую-то зацепку. Любой из этих четверых может оказаться у... у тех, у кого не стоит оказываться. От Института и до самих объектов их общей временами работы.

— Хорошо. — Босс Лиза взяла у Семеныча сигариллу, закурила. — Дело такое...

Дело... Какое еще может быть дело, если оказался нужен он? С чем не смогли справится? Мрак крепнет, верно, и ряды его коллег не успевают расти за Мраком. Только такое уже случалось, каждый из них должен знать. Мраку нужно немного. Больше смертей, больше горя, больше неустроенной жизни. Где нет достатка или работающей системы, все плохое множится разом и совершенно неотвратимо. Снежный ком из беды пополам с болью рождает чудовищ.

— Мы выследили два рассадника и отыскали Проводника. Живьем не брали, не вышло. Наш нюхач на какое-то время совершенно потерян, ему пришлось уехать.

— Давно?

Босс Лиза удивленно посмотрела на него.

— Нет, а что?

Он пожал плечами. Неопытность? Да ну ладно... и лет ей немало, а раз так, то никак не могла быть выбрана недавно. Почему же говорит очевидную глупость?

— Если прошло больше месяца, Проводник уже здесь. Новый. Но вы про него не сказали ни слова. А должны были сказать сразу. Это большой город, он точно не один. Но ни про одного не услышал. До сих пор.

Босс замолчала. Нехорошим и тяжелым молчанием. Таким темным, отдающим чем-то вроде бессилия и почти опущенных рук.

— Сколько вас?

Босс пожала плечами. Остальные молчали не менее тяжело. Вот оно что...

— Всех вместе пятнадцать.

Пятнадцать человек на город с заявленным миллионом и двумя сотнями тысяч человек. Где миллион двести, там и полтора. А если со студентами, гастерами, неучтенными, гостями и туристами... все два. И пятнадцать человек здесь, в 'Рогах и ...'. Хреновые дела.

— Понял... Хорошо. Но вы же все равно нашли меня из-за чего-то конкретного?

— Жертвоприношения.

Значит, вот так. Вот и причина клубящейся тучи над городом, прореженной алыми пульсирующими венами наливающейся злобы. Проводник, оборачивая тела в не-мертвых, порождает черно-серый дымный след, медленно растворяющийся в общей ауре. Чадящий, липко-плотный, кричащий совсем умирающей душой, уходящей во Тьму. Их не всегда легко отследить, но они никогда не пропадают совсем. Здесь же, подъезжая, видел... Такое не спрячешь. Да и кто-то, устроивший незримый людям непроницаемый мрак, прятаться не особо хотел.

— Сколько?

Мария скрипнула зубами. Поморщилась, как от боли.

— Три. Одна, две и три девочки. Школьницы.

Удивила. Проводник, умеющий приносить жертв, выберет и бабок. Если будет нужно. Но если есть выбор и время, кто, как не девчонки? Дерьмовые дела.

— Когда?

— Последний раз в эту пятницу.

Сволочь.

— До Самайна две недели?

Кивнули разом и все. Все вставало на свои места. И казалось куда хуже, чем поначалу.

Он не любил церковников. Никаких, ни попов, ни падре, ни 'простите отец, ибо я грешен'. Не за что было любить. Но уважать некоторых приходилось. И тоже не за просто так. А уж те несколько, с настоящей Верой в душе, встреченные на длинной дороге... Тех считал за своих. И не особенно уважал современную моду искать в делах Церкви только что-то плохое. Как с Самайном.

Очернили, нарекли праздником мертвых и злых духов. А добрые кельты всего лишь отмечали окончание урожайного года и весело плясали под дуделки-сопелки-волынки вкруг костров и все такое. Угу, именно так, чего уж...

Ху! Костры рвут темень ночи рыжими широкими языками.

Ху! Костры окружают круг каменных высоких столбов-пальцев.

Ху! Костры ревут, когда пламя меняет рыжее на голубое, а голубое на изумрудное.

Копья бьют в землю. Копья выстукивают ритм. Копья следуют за барабанами. Ху! Ху!

Кожа барабанов изжелта-бледная. Барабаны берегут. Барабаны бьют пару раз в год.

На коже ветвятся черные узоры. Кожа живет, как ее хозяева, когда ее сдирали.

Ху! Ху! Ху! Мертвое пожирает только живое. Мертвое видит только живое.

Блики ложатся на неровную кромку каменного стола посреди каменных столбов. Ху!

Блики прыгают по притянутым к каждому столбу мертвым телам. Ху!

Блики порождают изгибы странно шевелящихся теней, рвущихся к столу. Ху!

Ху! Мертвое требует еду. Мертвое хочет теплой плоти. Мертвое ждет. Ху!

Девушка. Тоненькая. Юная. Покрытая потом и пахнущая страхом. На столе.

Кричит. Кричит громко. Кричит, разрывая связки. Кричит, косясь на человека в маске.

Оленьи рога достают до мертвенно-бледной луны, смотрящей черными провалами вниз.

Темнота сливается с черной тканью широкого плаща. Темнота пропадает в глазах.

Нож древний, каменный, с крошащейся, но острой кромкой.

Нож пил жизнь и душу таких же молоденьких и кричащих до, будет пить и после.

Ночь, живущая своей жизнью, воет, плачет, мешает свои голоса с людьми вокруг.

Ночь, когда мертвые жаждут жизни, ночь, когда мертвые получают свое.

Ночь, когда мертвые выполняют необходимое. И никому не стоит стоять на их пути.

Женский крик пробивается через барабаны, разрывает ночь, разрывает тьму.

Нож не торопится. Чем больше выльется жизни вместе с болью, тем сильнее слова.

Нож становится блестящим. Нож наливается силой. Вместе со словами.

Крик рвется, звенящий от боли, звенящий от страха, хрипящий от близкой смерти.

Тьма наливается Мраком, окутывает столб за столбом, заставляя мертвое жить.

Тьма ждет последнего, слабого и еле слышного вопля. Тьма дожидается.

Он тряхнул головой. Надо бы отдохнуть, выспаться. Такие сны не бывают просто так.

— Все в порядке?

Семеныча не оказалось, как и остальных. Только Мария. Сидела, прихлебывая растворимый кофе из кружки с верблюдами.

— Да. Мне надо выспаться. Вечером встреча.

— С кем?

— С Другими.

Та поперхнулась.

— На фига?

— Нужно. — он потер лицо. — Мне здесь оставаться? В гостинице светиться не хочется.

— Нет. Я отвезу тебя в квартиру и...

— Просто скажи адрес и дай ключ. Если утром меня не окажется, знаешь, что делать. Сейчас.

Кровь в пробирке он всегда носил в нагрудном кармане куртки. Пробирка, даже смешно. Сейчас в ее роли выступал пустой пузырек-пробник. Из-под каких-то духов. Кровь свежая, он набрал ее на квартире у Ани, прежде чем выходить.

Говорить где будет встреча не стал. Все казалось странным, невозможным. Раз так, то кто-то из местных Других очень силен. И если что, то ребята найдут его с помощью этой крохотной то ли стекляшки, то ли пластика. Черт знает, из чего оно сделано. Кровь всегда отыщет дорогу к своему человеку. Если знать, как искать.

Адрес он запомнил. Таскать с собой записку — лишний повод дать возможность найти. И их, и его. Искателей всегда хватало, сколько знал себя в этом деле. А лучшего несъемного диска, чем память никто не придумает. Просто надо правильно пользоваться и все. Ключ понравился. От хорошей двери, где можно менять комбинации. Значит сразу не вскроешь. Лишь бы пути отхода тоже нашлись.

В кабинете Семеныча, не удивив, нашелся незаметный запасной выход. Чуть по вполне себе обычному подъезду, через неширокую и невысокую арку и все. Улица. Стеклянный магазин напротив, неподалеку огромная фигура кого-то в фуражке. Неужели Церетели смог добраться и сюда? Хотя... так-то вроде смотрится ничего. Прямо этот, как его, дядя Степа.

Но идти в другую сторону и убедиться в верности вывода не вышло. Стоило добраться до кровати или хотя бы до ровного пола и заснуть. Вечер предстоит не самый простой.

Если не ночь.

Осень крутила обычные фокусы. Из блестящей и переливающейся золотыми бликами и полыхающими живыми огоньками — превратилась в серую холодную кисею, оплетающую все. Дома, тротуары, стоящие и едущие автомобили. И людей. Их-то в первую очередь.

Моросило, липло холодными каплями, студило даже изнутри. Куртку пришлось застегнуть до подбородка. И даже расстроиться. Хотелось пройти этой улочкой чуть по-другому. Спокойно, рассматривая старые, восстановленные и не особо, здания. Присесть на одной из лавочек, может быть даже покурить. И даже нацепить наушники, включив что-то под настроение.

Люди души коптят на бездымном огне

И смеются от счастья, как дети.

А по чей-то сутулой, склоненной спине

Хлещет плетью отчаянный ветер

Город жил своей жизнью, несмотря на плохую погоду и хмурое небо. Дети веселились вокруг огромной статуи милиционера, взрослые что-то себе обсуждали, полицейские стояли под козырьком у торгового центра и выглядывали то ли террористов, то ли курильщиков в запрещенных местах.

Он встал под арку между двумя невысокими домами. Ловил воздух, пахнущий не свежестью, как в майские дожди. Усталой землей и засыпающей зеленью. Умершими листьями и почти впавшими в лежку самими людьми. Обидно, чего уж. Только-только многие затеплились чем-то хорошим, вдохнув лета, и снова закрываются в себе. Цепляют шубу, защищающую даже не от холода. От неуютного ощущения того, что незаметно в теплое время.

От бомжей, неожиданно возникающих в подъезде из-за слякоти и ночных заморозков. От равнодушия, когда в гололед упавшей пожилой женщине никто не предложит руку. От крохотного котенка, выброшенного на улицу и пищащего на дороге. Такого, ненужного, смущающего своей мордочкой и торчащим хвостиком. Котенку жить до серьезного мороза или стаи дворняг. Не дольше. И домой не возьмешь, куда его? Это же сколько всего делать, а еще и обои с дверями подерет, нассыт на коврик в прихожей и любимые туфли-ботинки. Беда в общем, а не крохотный кричащий комочек.

Может ли тонко верещащий кусочек тепла с торчащими ушками измерить сострадание? Кто знает. Говорят, что Мухаммед, на рукаве халата которого спал кот, отрезал рукав ножом. Чтобы не будить животину. Но то Мухаммед и то говорят. А здесь жизнь. А не книги и сказки.

Нужен ли Мрак, чтобы сожрать все тепло, обитающее в мире? Порой казалось, что нет. Хватит самих людей, давно забывших о человечности и хотя бы каком-то смысле существования не только для себя. Хотя, конечно, причина таких мыслей может быть очень проста. Обычная осенняя хандра, не более. Ожидание настоящей зимы, вроде подловившей его у Бавлов.

Над шеренгой пустых обезличенных лиц

Плавно реют бездумные грезы.

А по крышам домов и по стенам больниц

Льются чьи то прозрачные слезы

Если бы не верил в людей, не делал бы столько лет одно и то же. Не спасал бы их, кажущихся совершенно не теми, ради кого стоило рисковать. И не просто рисковать, а ходить по той грани, где ошибка даже не одна. Ошибка здесь весит ноль целых пять десятых себя. Только вес этот так тяжел, что навались сильнее и все... отбегался.

Он усмехнулся. То ли подступала старость, то ли и впрямь, осень делала его хуже. Такие мысли ниоткуда не берутся. Сомнение, кроющееся в них, не опасно. Разочароваться в себе и своем занятии не грозило. Вроде как. Дело правильное и нужное. На сто грешников всегда найдется одна чистая душа. Вот из-за нее и правильное.

Улица уходила вниз, к реке. Захотелось спуститься, посмотреть. Эту реку он любил. Старую и добрую, величавую, текущую вдоль полей, степей, городов и даже невысоких гор Жигулей. Видел ее во многих местах и всегда останавливался, любуясь серебристо отблескивающими волнами, прореживаемыми белыми бурунами. Можно ли отказать себе в таком? Нет, точно нельзя. И наплевать на постоянно меняющуюся хлябь с сыростью. Пройдет дождь, так пройдет. До вечера хватит времени обсохнуть.

Даже повезло. Пока шел вниз, стараясь перешагивать лужи, дождь успокоился. И даже получилось полюбоваться черной полосой внизу... Прежде чем пришлось искать где укрыться.

Рядом с ним, укрывшись за зонтом в клетку, шушукались две девчоночки-студентки. Милые, даже похожие одинаковым оттенком волос и хитрыми глазами. Ну, с волосами-то все понятно, краску покупали в 'своем' месте и 'своего' оттенка. Непрофессиональную прокраску и явную 'неместность' разглядеть легко. Ничего плохого он в этом не видел. Но методикой и выводами никогда и ни с кем не делился. Многие женщины не любили присказку про девушку, что увезешь из деревни и деревню, что из девушки не выгонишь. Тем более, деревенских любил намного больше городских. Пусть и не во всех вопросах.

О чем шептались? Явно ни о новом. Не про учебу. Не про работу. Не про будущее. Про парней. О чем еще говорить двум симпатичным девчонкам, красивым только даже из-за собственной наивной, чуть пухленькой, но такой милой юности?

Как всегда — обманывали сами себя и этим же наслаждались. Хотелось сказать одной из них о причине странноватых светлых пятен, видневшихся чуть ниже ключиц из-под расстегнутой блузки. Но не стоило. Во-первых, некрасиво говорить девчушке в двадцать лет о сифилисе. А, во-вторых, кто знает современную молодежь? Возможно она знала и просто не смущалась. Это же просто болезнь. И она лечится. От нее не умирают.

А в третьих...

Он замер, совершенно по-собачьи шевельнув носом. Заметил настороженный и недовольный взгляд одной из девчонок. Ну да, их запросам отвечать не довелось. Куртка удобная и теплая, но потертая. И вообще, вещи-то неплохие, но на свою цену не выглядящие. И вот, представьте себе, стоит такое чучело рядом с такими красивыми девами и шевелит носом. Наверное, беляшами запахло, вот и нюхает. Да и наплевать на их мысли.

Вниз, к реке, практически сбежал. Не до того, чтобы не обрызгаться. Беспокойство охватило сильнее. След, протянувшийся от реки, не уходил. Четкий и осязаемый, легко улавливаемый в воздухе. Темное густое переплетение тлеющих душ, растворяющихся в воздухе, кричащих от боли и страха.

Хреново дерьмо. В городе творилось что-то совсем неладное. Открыто и в наглую, не опасаясь никого и ничего.

На набережной, холодной и сжавшейся под нелепым прямоугольником гостиницы с таким красивым названием 'Россия', след начал растворяться. Вел сюда, дразня и обманывая. Значит, приехал не зря. Что-то серьезное шевелилось в утробе города, что-то зрело, наливаясь черной жидкостью нарыва. И грозило вот-вот прорваться.

Он остановился у ступеней, ведущих вниз. К плещущейся непроницаемо черным языком воде. След пропадал, уходил сюда, теряясь в реке. Такого не ждал, и теперь пытался понять: как разобраться с этим?

Но одно стало ясно точно. Ночью здесь должны ждать. Обязательно ждать. Потому ка на глубине своего времени дожидались их клиенты. Но стоило убедиться. Обязательно стоило. Отвлекающие обманки были в ходу у любого умного Проводника.

Чуть в стороне, у пристани, дальше в воду уходил пирс. Под него-то, пройдя через открытую калитку, он и пошел. Присел у самого края остро пахнущего сыростью зеркала. Среди выброшенного рекой хлама отыскал тоненькую ветку. И замер, ловя неуловимые изменения, так присущие Другим. А другой крутился рядом, это знал наверняка. Обеспокоенный Другой, боящийся и почти паникующий. Иногда не-Божьи твари оказывались очень полезны.

Со стороны вряд ли кто понял бы: что к чему. Тут только опыт. Либо та самая охотничья чуйка. Так вот, и никак больше. А если знаешь, где и как проявится нечеловеческое существо, то куда проще. Еле-еле заметные росчерки, оставляемые по воде самым краешком плавника Другого, он увидел еще с набережной. Оставалось или ждать, или звать. Звать показалось более умным решением.

Несколько рун появились на песке. Река любопытно лизнула их краешком, замерла, явственно вздрагивая. Теперь оставалось только ждать. Он покосился на набережную, почти совсем пропавшую в навалившемся белесом тумане. Хорошо, Другой будет переживать меньше.

Водяник появился неожиданно. Так, как умеют лишь Другие. Вода мягко разошлась, выпуская хозяина. Впору было бы испугаться, не знай он, что происходит с речным существом.

Кряжистый, с покатыми плечами и бочкой груди, с головой, почти вросшей в нее. Хлопающий тяжелыми набрякшими веками темных, без белка, глаз. Соминые темные усы придавали сходства с карикатурным гоголевским Пасюком. Желтоватая кожа чуть поблескивала каплями стекающей воды.

Разговор затягивать не стоило. Водяник вне реки быстро становился злым, желая вернуться на родную уютную глубину.

— Чего звал?

Голос Другого совершенно не напоминал полностью человеческое звучание мавки. Чуть скрипящий гулкий бас шел из мощного тела с натугой, выталкивая каждую букву с заметным усилием.

— Ты знаешь.

Водяник громко фыркнул, плеснув в его сторону слизью. Не дать не взять — бегемот.

— Знаю... ну, знаю.

— Сколько их у берега?

Водяник затрясся мелкой дрожью. Чуть отступил.

— Не уходи. Они могут не пойти на берег.

Другой это понимал. Понимал, как никто другой. Не-мертвым, пришедшим в себя, все равно кого рвать, добираясь до плоти, питающей черный комок внутри пищей. Водяники славились любовью к женщинам, за лето утягивая на дно пару-тройку завидных по их меркам красавиц. В любом другом случае водяник сильно рисковал, выходя на зов охотника. Но не сейчас. Размениваться из-за пары дородных утопленниц в планы человека, сидевшего на песке, не входило. Другой чуял нутром правду, но все равно опасался доверять.

Только вот за своих бледных баб, прячущихся посередке реки в обломках лодок, давно утонувших старых судов, водорослях, водяник переживал куда больше. Не-мертвым все равно, чью плоть драть, проснувшись. Сейчас осень, водяник надеется на потомство, его жены стали еще больше и вряд ли поворотливы.

— Трое... — булькнул Другой. — Вон там.

И ткнул куда-то в реку.

Хорошо. Временное перемирие дало хорошие всходы.

— Сможешь помочь?

— Ка-а-а-к?

— Ты знаешь, — повторил он, глядя на Другого с усмешкой. — Выгони их на людей, что приведу. Отдай одну, спаси других.

Водяник забулькал, трясясь и надуваясь. Неравноценный обмен? Да ну на хрен. Потеряет одну утопшую, спасет остальных. Осталось только дождаться согласия и уходить. Туман рассеивался.

Думал тот недолго. Кивнул и замер, ожидая окончательного ответа.

— В полночь, — он встал и отряхнул брюки. — Все, как всегда. Гони вот сюда, напротив детской площадки.

Другой ухнул и пропал. Плыви, жаба, твое время еще придет. Перемирия заключаются не навсегда.

Память нужно тренировать постоянно. Номер главной по уничтожению всплыл в голове сразу. Светлая Машенька выслушала внимательно и задала всего пару вопросов. Пару нужных и правильных вопросов. Наверное, она ему даже начала нравится. Думать об этом не хотелось. Хотелось быстрее уйти из-под вновь накрапывающего дождя и немного поспать.

Pt 5: jesus_cries

Вместо кровати оказался диван. Удобный, мать его, икеевский диван. Глаза открыл точно по будильнику смарта. Солнце село. Через окно светил фонарь, прямо перед ним. Даже свет не требовался. Он сел, потягиваясь. Так... уже хорошо. Усталость забилась куда-то далеко и не высовывалась.

В холодильнике оказалось не густо. Яйца, копченый кусок то ли индейки, то ли не особо жирной свинины. Сейчас иногда не разберешь. Вместо хлеба пришлось рвать на куски тонкий и свежий лаваш. Ну, как свежий? После утренней выпечки и дня в холодильнике таким его точно не назвать. Но есть хотелось зверски. И, бонусом, досталась целая банка какого-то сливочно-сырно-чесночного соуса. Еще и с какими-то добавками. Он сидел на широком деревянном подоконнике, отрывал куски от того и другого, макал прям в банку и запивал холодным 'спрайтом'. Пир, не еда.

Место встречи совершенно недалеко. Квартира в старом городе, здесь длинных расстояний не попадается. Если, конечно, не идти от моста и до конца набережной. Хотя, можно ли считать Ладью старым городом?

Смущало место. Очень смущало. Либо Другие под защитой, либо...

Но выбирать тоже не приходилось. Война длится веками. И если есть третья сторона, то лучше убрать ее, по возможности. Нейтралитет опаснее участия, мало ли что случится. Но попытаться не вмешивать Других стоило попробовать. Особенно, когда про него знают. И даже больше. Когда его ждут.

Дверь щелкнула очень мягко. Как будто сказала: до свидания. Хотелось верить.

Туман опустился вот-вот... только что. Густой сметаной облепил дома и деревья с тротуаром где-то до колен. Почти лондонский, чего уж. Река, чей запах мешался с прелой листвой, устраивала разные сюрпризы. Включая белесую и почти непрозрачную дымку, затянувшую улицу насколько хватало взгляда. Странно, но дальше туман поднимался выше. Казалось, цеплялся чуть ли не за вторые этажи. И крался к самой-самой высокой точке места его встречи. А точка, во-первых, была не одна. И, во-вторых, поднималась высоко. Даже стоя на тротуаре, смотря через три этажа вверх, он ее видел. Вернее, их.

Любая настоящая Вера имеет места силы. Понять их может и обычный человек, не знающий Другой стороны. Это не сложно. Любая конфессия строит свою силу на обычных людях и праведниках. Хотя праведность одной традиции может оказаться грехом другой.

Другие не любили церквей. И боялись. И порой умирали только оказавшись внутри некоторых. Либо страдали, сильно, по-настоящему. Так вот, чего уж. Он очень удивился, узнав: где его будут ждать. Очень

Костел высился над всей округой. Костел не смотрел на модные узкие паруса многоквартирных муравейников как на конкурентов своему величию. Ребристое и тонкое здание стремилось вверх двумя ассиметричными шпилями, вытягивая их из тумана наконечниками копий. Кажущийся светлым, подсвеченный несколькими мягкими и мощными галогеновыми прожекторами. Со странной картинкой-витражом над самыми дверями. Он видел разное. Но никогда не видел Марию, держащую сына, с таким лицом. Такие лица видел. И часто. Когда работал и инструментом становились клинки.

Высокие двери не скрипнули, не ударили тяжело. Он зашел так тихо, как вышло. Хотя мог бы и не особо стараться. Хотелось верить, что его обманули. Служба здесь шла своим чередом. Ксендз, стоя почти под самым полотном Христа, распятого на кубическом кресте, мягко и разборчиво лил латынь. Угловатые стекла высоченных окон блестели отражениями десятков свечей и ласковых розовых ламп.

Люди на скамьях сидели тихо. Не шептались, не ерзали. Не особо много для такого простора, с трудом угадываемого в здании. Но и не мало. Мужчины, женщины, дети. Католиков в городе чуть-чуть, но костел строился давно, с запасом. И не простаивал, чистый, аккуратный и красивый. Зачем проводить его вокруг пальца? Ловушка? Но как?

Он видел несколько раз простых Других, оказавшихся в намоленных храмах. Он и сам, давно, помогал затаскивать вырывавшуюся полевую в низкую церквушку где-то у Урала. Где и когда уже не помнил. Только начинал свой путь, многого не знал и не умел. Держал как мог вырывающееся тугое тело смуглой чернавки в разодранном сарафане со странной ассиметричной вышивкой. Мокрая от пота, скользкая, с вздувающимися жгутами мышц повсюду, даже в совсем непотребных местах, вырывалась до последнего. Пять крепких мужиков из села и он, совсем молодой, но сильный мальчишка, еле справлялись.

Когда, следуя за молодым испуганным, но решительным попиком, они вошли в притвор... Тогда Другая закричала. Так, как потом он слышал ни раз, но тогда... Он многое бы отдал за затычки в уши. Лишь бы не слышать дикого ужаса, вырывающегося из рвущихся от усилий ярких красных губ и железно-напряженного горла. Она кричала, они тащили, изредка слышались мокрые удары, когда кто-то из мужиков прикладывался кулаком в ее живот. Внутри Другой хлюпало, изо рта брызгало чем-то темным. Не кровью, другим, пахнущим странно сладко и медвяно. Они дотащили ее под самый купол, бросив на пол, неожиданно ставшую мягкой и податливой. Попик раскрыл Писание, махнул на нее святой водой и начал читать.

Земля там попалась мягкая, пушистая. Так и летела из-под острых лопат. Другую не просто зарыли, нет. Кто-то из сельчан сбегал за целой тачкой извести, засыпав сверху остатки чужой красоты, умершей от слов и воды.

Он помнил это все как наяву. Сколько бы лет не прошло, так же бы и помнил. Четко и ярко, как в тот самый день на пути.

Скамья оказалась неожиданно теплой. Покрытая лаком, старая, ощутимо державшая следы всех прочих, когда-то бывавших под острыми шпилями костела.

Запах пришел сзади. Тревожащий и заставляющий замирать сердце. Оно лишь сладко бухало в ожидании обещания, скрытого в запахе. А голос он узнал даже раньше, чем услышал.

— Это Расин, охотник. Сочинение про Цезаря, на латыни. Иногда полезно знать много языков, даже если они почти мертвые. Я рада твоему приходу. Надеюсь, ты получишь... все ответы на все вопросы.

Оборачиваться не стоило. Звуки, когда мавка менялась, не спутаешь ни с чем. Как и ее запах. Его все же удалось обмануть. Он покосился на соседей, сидящих справа. Женщина и мальчик. Мальчик, подмигнул кошачьим глазом и облизнулся острым черным языком.

Ну, хорошо. Он и не ждал в конце пути чего-то обычного и скучного.

— Орган не играет?

Мавка фыркнула. Совершенно по-человечески.

— Такие же, как ты, его и раскокали. Сто лет назад.

Ну да, действительно. Худший враг человечества порой сам человек. Старая прописная истина снова сыграла очередной гранью.

— Бывает. Дай послушать, что ли.

— Что?

Он хмыкнул.

— Орган. А ты так не умеешь? Надо же, еще из Народа...

Смеяться над Другой, сидючи посреди целой своры ее братьев и сестер? Я вас умоляю, да, да, и еще раз да. Однозначнее однозначного. Уже не помнил, в какой религии смерть вроде бы выглядела котом. Ну, большим котом. Очень большим диким и злым котом. И иногда ему нравилось дергать такую животину за усы.

А слушать орган? Он посмотрел на мальчишку, снова показавшего блестящее лезвие языка. И подмигнул в ответ. Закрыл глаза и откинулся на спинку. Класть ему на мавку и на всех остальных. Опасен здесь дядя, играющий ксендза. И еще пара-тройка чел... личностей. И они не так и близко.

Другие не были Мраком. Другие могли порой оказаться и в священных местах. Если перед этим их туда заводили. Этих завели. Не хотелось верить в смерть людей, служивших в храме. Пусть и с религией разговор особый. Здесь было чисто, светло, красиво. Надеялся и верил в разумность собравшихся не-людей. Искренне желал найти служителей где-нибудь в подсобке или подвале. Запертыми. Иначе его счет к Другим станет еще больше. И, как знать, не догонит ли другой счет? Тот, что у него к Мраку.

А слушать орган? Это можно, даже если его здесь нет и в помине. Ведь он звучал, пусть и очень давно. Хотя, конечно, орган вещь... странная. Загадочная. Немного темная. Как и его музыка. Такая, как должна играть в холодных полутемных залах Той, что заждалась именно его.

Звуки улетают высоко-высоко. Под жесткие ребра острой крыши, китовьим позвоночником держащей камень стен. Стрельчатые эркеры и ниши вдоль стен. Каменные застывшие головки горицвета и лилий. Серо-белые плиты с прямыми черными дорожками. Зеркально-блестящие, отполированные мастерами, временем и тысячами прошедших. Тысячами тысяч.

Оплывшие мириады свечей на бортиках стен, на светлых перилах, уходящих вглубь, на ладонях десятков холодных статуй, покрытых вышитыми серебром светлых покрывалах. Мерцающие холодные огни, бросающие свет из-под фресок потолка, провисая на хрустале, качающемся на тонких цепях. Бездымные голубые факелы в сверкающих платиной лапах-зажимах.

Свет чуть мерцает и изредка, совершенно неожиданно, начинает пульсировать в такт звукам, идущим из невидимого органа. Свет дрожит, меняется, ломано падает вокруг. Тускло отвечают тонкие строгие надписи на гранитах, вмурованных в полы вдоль дорожки. Золото вязи, рассказывающей римскими цифрами и буквами судьбы вершащих судьбы других. Сколько их? Не сосчитаешь. Много. Места хватит всем.

Блики прыгают неуместными салочками, догоняют друг друга. Несутся по мрамору стен и колонн, по барельефам, застывшим с вечными муками, агонией, страхом и редким покоем. Замирают, нащупывая такую странную плавную линию, и еще и еще. И, поняв, срываются с места, перескакивая с одного костяного шара на другой. Безумные догонялки сумасшедших и нереальных бликов друг за другом по сотням и сотням полированных черепов, смотрящих на проходящих век за веком. Мертвые глаза, следящие с высоты стен, вырубленных из базальта.

Рыжие отблески светильников с ассирийским и ливанским маслом, вытянутые, ажурного плетения из тронутой патиной бронзы. Огонь колеблется, следует за холодным дыханием постоянного и вездесущего сквозняка. Отражается в зеркале одинаковых холодных арках из порфира и зеленоватой яшмы. Переливается золотой чешуей на ступенях грубого, с красными прожилками в трещинах, и древнего, видевшего цезарей и фараонов, известняка. Ступенях, ведущих вниз, все дальше и дальше.

Звуки здесь успокаивались. Не метались, не давили. Как-будто понимали, что суеты не нужно. Перекатывались тихими волнами через пороги ограждения, скатывались ленивым потоком по ступеням. Гулкие, тяжелые и ровные. Басовитым гудением поднимались вверх, прощаясь с оставленными залами и, почти показавшись, тихо-тихо, опускались в полутьму. Еле слышным шепотом касались лица, эхом отражались от камня, исчезая в вязкой тишине последнего коридора, чуть подсвеченного мертвенным серебром луны, пробивающейся через звездчатый проем у самого конька крыши.

Там, впереди, тени пропадали, плавно уходя в стороны. И из темноты, белая на белом, сверкающая, как полированная кость, замершая и всегда спокойная, выплывала Она. Алебастровая, тонкая, покрытая невесомой серо-звездной тканью, улыбающаяся полными губами из-под надвинутого капюшона, неизвестная и сразу же знакомая. И вот такую охотник боялся. И заигрывать с нею не спешил. Ни за что.

— Не стоит закрывать глаза там, где опасно даже задремать.

Голос ему не понравился. Обманчиво мягкий, чуть дребезжал хорошо скрываемой угрозой. Пришлось посмотреть в ответ на взгляд. Тот, тяжелый и темный, так и шарил по нему.

А, тот самый, что читал. Даже книгу не убрал, держал в правой руке. Обе ладони в перчатках. Очень злодейских черных перчатках. Как в старых фильмах про Бонда. Или про фашистов, где такие, медленно и опасно, стягивали, палец за пальцем, эсесовцы. Само собой, чтобы потом лупить ими по храбрым лицам комсомольцев. Точь-в-точь такие.

Сухое узкое лицо. Изжелта-бледная кожа в морщинах. Темные глаза. Ничего, чтобы заподозрить Другого. Он его почти и не чувствовал. И именно сейчас все же занервничал. Но немного. Так, чуть-чуть.

— Меня вроде бы пригласили на встречу.

— Верно.

Помолчали. Мальчишка сбоку больше не дразнился. Кроме мавки за спиной прибавилось еще кого-то, тяжелого, пахнущего мокрым псом.

— Где люди?

Темноглазый кивнул, куда-то вглубь собора.

— С ними все хорошо. Мы все же... не такие, как про нас порой думают.

Почему-то поверил. Но проще после этого не стало. К собачьему запаху насквозь вымокшей шерсти добавился еще один, не спутаешь. Так пахнет страх, перед тем, как его хозяин нападает.

— Так поговорим?

Темноглазый улыбнулся. Узкие и странно темные губы дрогнули, поползли в стороны, вверх, вниз, по лягушачьи растягиваясь и выпуская наружу спрятанное. Частокол там укрывался серьезный. Если подработать напильником, так лес валить можно. Чего говорить про обычное человеческое мясо?

— Конечно. Пойдем за мной. И тебя никто не тронет. А если и тронут, то не здесь и не сейчас.

— И без твоего согласия, нарушив правила?

Темноглазый, уже уходя, развернулся. Одарил еще одной щучьей улыбкой, сладко моргнув глазами.

— Даже не знаю, о чем это ты.

И верно, о чем это он? Идя следом за пока так и не ставшим понятным Другим, оглянулся. Вот оно что... мавка явно решила сегодня повеселиться. Топтавшийся рядом с ней здоровяк мог бы быть кем угодно. Хоть грузчиком с речпорта, хоть борцом-дагестанцем, если судить по темной копне волос и росту с грузным боевым весом. Только был то малый Другим. Странным Другим, смахивающим на омшаника. Вот только омшаники до таких размеров не вырастали.

Комнатка оказалась уютной. Наверное, именно здесь отдыхали и монашки и сам ксендз. Деревянный старый круглый стол, скатерть с вышитыми узорами, чайный сервиз, откуда-то из Германии. Такой фарфор, что делают в Мейссене, сложно спутать с другим. И чайник не оказался пустым. Неожиданный хозяин проявил учтивость. Поухаживал за опасным человеком, лично налив густо пахнущий янтарь и предложив сливок. Сухих, само собой. Молоко и нормальные сливки давно свернулись даже в холодильнике. Ведьм насчитал трех, как минимум.

— Предположим, — он посмотрел на Другого, — чаем-то полакомиться можно и дома. Хотел встретиться?

— Перейдем на ты?

— Чего нам выкать. Не дети, не в Сети общаемся. Мне бы по делу что-то услышать, да пойду.

Другой усмехнулся. Вряд ли старался испугать, скорее все же дело было в его особенностях.

— Опасаешься... надо же. Ты, и опасаешься.

— Спать я хочу. Мечтаю выспаться.

Другой кивнул.

— Знакомиться, думаю, нам не стоит?

Он не ответил, пожал плечами. Настоящее имя никто и никогда не скажет. Смысл?

— Знаешь, кто я?

Вопрос хороший. Разобраться в Другом не получалось. Не встречались раньше похожие.

Темные глаза блеснули бликами. Кожа пошла морщинами усмешки, губы снова поползли в стороны.

— Я божедом.

Твою-то дивизию...

— Почему ты здесь? — он смотрел уже с куда большим интересом. — Как такое возможно?

Божедомы не относились к Другим. Заложные покойники, положенные в землю за оградой погоста, вниз головой, в домовине, перетянутой цепями и обложенные со всех сторон камнями... Скорее были его клиентами. Не-мертвыми.

— Рассказать историю? — Другой усмехнулся. Количество и качество усмешек пока шли нога в ногу. Милее его оскалы не становились. — Не сейчас.

— Как скажешь. Так что ты от меня хотел?

Существо, назвавшееся божедомом, отхлебнуло чай. Очень привычно, совершенно, как человек. Чуть хлюпнув в самом начале глотка, как хлюпало много раз ранее, в кратком миге желания остудить. Втянуло, покатало по языку, проглотило. Странное и страшное нечто, не являющееся не живым, не мертвым, не человеком и, как оказалось, даже не Другим.

Много ли можно сказать по такой простой привычке, как чай? Именно чаепитие, процесс и совсем незаметные эмоции? Много. Легко ли сделать какие-то выводы? Да, если смотреть куда нужно.

Можно даже понять — сколько лет темноглазому, сидящему напротив. Именно так.

Воспитанного человека отличают манеры. Воспитанный человек никогда не полезет в сахарницу с песком влажной ложкой. А если воспитанный человек той же ложкой аккуратно и четко цепляет рафинад и, по кусочку, кладет, не брызгая и не булькая, умудряясь делать так, чтобы на ложку не попало ни капельки... сказать можно еще больше.

Что сахар в тяжелой сахарнице из богемского стекла лежал колотый. Что брал его щипцами, и не какими-то там из нержавейки, произведенные в тридцать пятом-тридцать шестом году на 'Красном Сормове', не-не. Щипцам просто полагалось быть серебряными, с узорами и знаком-клеймом из мастерской Ченстоховы или Кракова. И сахарок был не из свеклы, а тростниковый. Скорее всего.

Ложка, мешающая сахар, ни за что не касалась стенки чашки. И даже не потому, что чашка раньше была... куда тоньше, украшенная немыслимым иероглифом. Потому как везлась вместе с чаем в полотняных цибиках из самого Китая и через всю Сибирь на санях. И была очень и очень дорогой, никак не меньше пятнадцати рубликов-целковых. Серебром, александровских. Дело не в том.

В воспитании воспитательницы-нэнни, специально нанятой среди прибывающих откуда-то с Британских островов англичанок. Понятное дело происхождения простого, но и не рабского, умеющий учить и присматривать за детьми и, несомненно, с солидными рекомендациями от бывших нанимателей столичного общества. Ну, либо не столичного, но обязательно приличного. Потому и никакого звону, потому и чашка легко удерживается двумя пальцами простои одновременно с тем элегантно. Вот такой вот выпал случай, встретившись со странными Другим. Случай вживую увидеть давно ушедшую эпоху.

Интересно...

Божедом пил чай и не спешил отвечать на вопрос. Темные глаза смотрели, не отрываясь. Молчание затягивалось, но спешить не хотелось. Другие намного спокойнее людей, хотя и не все. А сейчас, пробиваясь через основательную и настоящую дверь из дерева, внутрь невольно доносилось раздраженное перешептывание, скороговорку и шипение собравшихся в костеле.

Чашка встала на стол без стука. Привычку курить божедом не бросал, да и чего ему бояться после незадавшихся у кого-то его же похорон? Только и курил, видать по привычке, папиросы. Табак, занявшись, поплыл по комнатке сладкими сизовыми струйками. Табачок непростой, не сделанный на простой фабрике вкупе с тоннами такого же. Какая-то странная мешка, совершенно не карибская, но и не турецкая. Скорее... азиатская.

— Мне не хочется грядущего. — Божедом дернул щекой. Снова как обычный человек. — Оно становится ближе и оно страшное.

— Среди ваших... — он помолчал перед ответом, — часто появляются кликуши, кричащие о грядущем ужасе.

— Верно, — божедом кивнул, — сложно спорить. Но сейчас все куда ощутимее. Не конец света, конечно, но...

За 'но' крылось многое. Такое, что ждать лучше не стоило. Другие, серьезные и считавшиеся Старшими, просто так ничего не говорили.

— Хорошо, — он посмотрел на божедома. — Судя по всему, тут наши взгляды сходятся. Я приехал сюда не просто так.

— Ты никогда не приезжаешь просто так. — Темные глаза смотрели прямо в лицо. — Твоя дорога ведет ровно туда, куда и требуется. Звучит очень... пафосно. Как в дешевом боевике.

Он кивнул, соглашаясь. Этого не отнять, порой именно так казалось ему самому.

— Но звучать может как угодно, — продолжил божедом, — не важно. Важен результат. Здесь хорошо живется. Спокойно, размеренно. Мы дорожим этим и не хотим терять.

— Поможете?!

Скрыть эмоции получилось. Играть по жизни в покер приходится всем. Кому чаще, кому реже. Ему приходилось достаточно, и блефовать вроде бы приучился. Хотелось надеяться, конечно.

— Да. Насколько сможем.

Насколько смогут. За вот таким вот 'насколько' могло скрываться что угодно. От простейшего совета по поводу подземного города до прямого участия. На его памяти помощь Других никогда не оказывалась помощью. Не отнять у существ Той стороны ни деловой хватки, ни понимания чужого положения и своей выгоды.

— Обговорим все завтра. Вечером. И не здесь. А я приду не один.

Божедом пожал плечами. Согласился... м-да. Их явно тоже прижимало. Раз уж согласился на встречу еще с кем-то, кроме охотника-одиночки. Это правильно. Договор окажется скреплен с обеих сторон, потом не отвертится.

— Сюда лучше не приходить... — Божедом лениво потянулся. — Надеюсь, рассказать о рандеву именно здесь ты не захочешь? В знак уважения.

Он подумал. Другой явно понимал... наглость своих слов.

— Мы не тронули служителей, не пролили крови и не осквернили храм. — Божедом затушил папиросу. — Всего лишь собрались вместе там, где не появится полиция, не будет слишком много людей. Понимаешь?

Вот как... это уже просьба.

— Договорились. Но зайду сюда и проверю. Не твои слова. Поступки тех, кто моложе. Или просто глупее. Если что, не обессудь, разговаривать не стану. Просто отыщу. Ты знаешь.

Божедом кивнул. Да, этот знал. Хорошо знал, много понимал и слышал. Злая и дурная слава всегда опережают что-то доброе и хорошее. Но ему другого и не надо. С Другими только так, только жестко, зло и до конца. Эти понимают сказанное людьми только когда кровь таких же кипит, испаряясь со стали.

— В сквере у фонтана, рядом с бассейном, с Пастушьей звездой. — божедом встал, — Пошли, провожу.

Сквер у фонтана, что у бассейна... Он запомнил. И даже понял где искать место.

Шум прекратился, когда они вышли. На них уставились все, сидевшие на скамьях. Порядок божедом поддерживал железный. Никакого ненужного мельтешения, такого глупого в храме Христа. Сидели, шептались, даже мелкий Другой, снова угостивший показыванием языка, не рвался побегать.

Желтые, серые, угольно-черные, зеленые, янтарные, охряные, алые, белесые и почти прозрачные. Не так и много. Но и не мало. И все провожали его. Включая мавку, так и рвущуюся выйти вслед. Но божедом лишь зыркнул, ожег взглядом и та села. Тяжелые двери скрипнули, чуть просев, закрываясь.

Туман никуда не делся. Висел повсюду, вязко цеплялся за черные кривые деревья, кирпич старых стен и такси. Бежево-синюю ГАЗ-21, зеленовато отсвечивающую шашечками на крыше. Сидевший внутри водитель темнел грачиным профилем, алела сигарета.

— Машина для тебя. — Божедом кивнул на 'Волгу'. — Прошу...

Уважение оказали необыкновенно серьезное. Это он понял именно сейчас. И даже стало немного жаль разминки, обещанной мавкой.

— Спасибо, — кивнул божедому, — это честь. Но я пройдусь, мне надо осмотреться именно ночью. Там есть одна из ваших, с ребенком. Живет далеко?

Божедом усмехнулся. Видимо, на прощание. Больно уж широко, так, что увидел даже самые дальние из его крючков для мясораздирания.

— Она доберется спокойно. Мы живем все вместе, общиной. И если у кого-то нет машины, то домой, ночью, пешком никто не пойдет. Если, конечно, не захочется именно пройтись. До завтра, человек.

— До завтра.

Город спал. Это не Мск с ее вечным движением и не гаснущим огнями в окнах домов. Здесь чувствовалась совсем иная жизнь. Размеренная, дремучая до поры до времени и непокорная когда нужно. Как река, дарящая жизнь городу и струящаяся где-то внизу, там, куда уходили почти все улицы, оставляемые им по правую руку. Пара-тройка жителей что-то полуночничали, по дальнему перекрестку проехал патруль, встретились две парочки, явно ищущие романтики в тумане. Ну, или не имеющие возможности оказаться вдвоем где-то под крышей и в постели. Если судить по возрасту, конечно.

Стоило, конечно, пройтись хотя бы за одними из ребят, бродящих в родном, или нет, городе. Ну, не предупреждать же их о тех, кого могут встретить уж в следующей подворотне? Разбираться с полицейскими, что вызовут из-за непонятного приставучего психа... не хотелось. Но...

Он ни хрена не рыцарь Айвенго. А не-мертвых именно здесь не чувствовал. В отличие от того, чем густо несло со стороны набережной. Но туда ни одна из парочек не свернула. И хорошо.

Река еле слышно дышала в темноте. Черная, порой плещущая случайной волной, бежала на юг. Реке до людей нет никакого дела. Пока они, люди, не начнут ее убивать окончательно. Пока река точно терпела.

Людей не хватало. Мария, раскатав шапочку-маску, стояла под погасшим фонарем. Хорошо, хватало возможностей. Кто курировал их в верхах, она точно не знала. Такие вещи известны только Лизе и Семенычу. Ее дело ждало здесь, у самого берега. Мерзкое и нужное. Так хотелось верить.

Возможности... их хватило, пусть и не на многое. Рыжая машина коммунальных служб, как-бы нужная из-за аварии на линии электропередач вдоль набережной. Темнота на участке от речвокзала и почти до казарм части ВВ у пивзавода. Три патруля полиции, не пропускающие людей и машины под предлогом каких-то там учений МЧС. Вот и все. И ее люди, три двойки, перекрывающие пути отхода тварей у самой набережной. Она и две тройки внизу. И типа реанимобиль Рикера за ее спиной. Зачистка, если все пойдет как надо.

А если как-то иначе... так Рикер тем более потребуется. И его 'мясорубка', закрепленная на станке в кузове. Последний довод ни хрена не королей.

Ночь давно отсырела, ощутимо ложилась на одежду изморосью. Чертов туман плыл повсюду, местами сгущался совершенным молоком, пластался в стороны живыми длинными языками. Вода скрывалась за ним все больше и больше. ПНВ, пока поднятый на лоб и удерживаемый широким ремнем с назатыльником, был спасением. Бороться с Мраком за светлое дело в полнейшей тьме и с приборами ночного видения. Анна хмыкнула. Поправила короткий удобный 'кипарис' на груди. Заранее откинула приклад. Мечтала ли девочка-припевочка и круглая отличница о такой вот работе? Стоять с пистолетом-пулеметом, готовым к бесшумной стрельбе, посреди сырой ночи на набережной. И ждать натуральных живых мертвецов. Она бы, наверное, сильно посмеялась, расскажи ей кто про такое курсе на первом. На третьем, оставшись живой после чертовой ночи, когда на ее балкон запрыгнул недавно погибший любимый... Нет, не мечтала.

Жизнь всегда носит коррективы. Оказалось, что она сама не против. Ей понравилось.

Спускаться не спешила. Координировать лучше отсюда. Операция не должна занять много времени. А самое главное, чтобы она не заняла у нее жизни ее же ребят. Полночь не обязательно выпускала наружу порождения Мрака. Они могли выйти куда раньше. Но охотник сказал про ноль часов ноль минут. Она даже разозлилась, услышав точное время. Появился как снег на голову, независимый, непонятный. И знающий что-то наперед.

Говорят, охотники именно такие. Говорят, с ними лучше не знаться. И не доверять.

Река плеснула куда громче, чем еще недавно. Мария щелкнула переключателем станции, дала приказ. ПНВ опустился на лицо привычно удобно. Рикер ее любил теплой братской любовью, подогнал совершенно неродной ремень точно по параметрам. Зеленоватая панорама чуть замерцала точками помех, настроилась, взялась. Погашенные фонари сделали свое дело. Вода лежала как на ладони, даже отсвечивала перекатами темных волн в прорехах тумана.

Водяная вынырнула с всплеском. Вышла наверх громко, как никогда не поступают эти Другие. Выскочила пробкой, устремившись к берегу. Рывок вышел сильным и недолгим. Немудрено. Мария даже отсюда видела разодранные темнеющие места, где пластали клыками ее мясо. Чернеющие потоки нечеловеческой крови практически хлестали из двух. Остальные брызгали редкими струйками, пятнающими бледную кожу тонкими ручейками.

Водяная разрывала туман, плескала водой, расступающейся перед нетвердым шагом ног, подрагивающих плотью. Другая шла вперед, плача и изредка постанывая. Колыхалась красивым плотным и чуть дебелым телом, качала полной вислой грудью. Ее водяник-муж явно любил крепких немаленьких красавиц. А уж, выбрав, делал их безумно желанными. Даже сейчас, убегая и спасая жизнь, раненая водяная брала своей статью. Брала так, что Мария шумно вздохнула, глядя на нее и чуть не упустив главное. Черт, черт! Чертовы Другие, играющие на людях как на инструментах, выжимающие человеческое сознание насквозь одними животными инстинктами!

— Вижу.

Наушник шепнул голосом Сержа. Видит, что ты... Типа она слепая. Контакт, как он есть.

Туман расходился перед тремя быстро идущими за водяной не-мертвыми. Там, на глубине, Другая смогла оторваться, обогнать. Сейчас ее настигали. Неумолимо, непреклонно шумели разбегающейся водой. Та никак не могла помочь своей дочери. Почуяв сушу, твари догоняли.

Незаметные без маски точки прицелов уже прыгали по ним. Команды открыть огонь Мария не давала. Рано, слишком рано. Бить только в упор, наверняка. Только проведенные Мраком, жаждущие чужой смерти, голодные... упускать нельзя. А уйти на глубину и пропасть... они смогут. Если не уложить свинцом, не залить дрянью Рикера, растворить и сжечь оставшееся.

Мария смотрела на три темных силуэта, уверенно прущие за уставшей, ошалевшей от ужаса Другой и... болела за нее. Успей, красавица, доберись до берега. Доберись!

Зелень мерцала, ловя шаг-бег уже еле-еле бредущей водяной и все ближе к ней разбрасывающих всплески не-мертвых. Своих, спрятавшихся за сложенными друг на друга и пока не убранными шезлонгами, Мария не видела. А учуять их, после обработки составом 'номер два', голодные твари не смогут. Все шло как надо. Только почти перестала бороться и идти Другая. Хотя до берега осталось метра два, не больше

— Беги, сука... — Мария уже не переживала, хотела лишь закончить дело. — Беги!

Водяная смогла. Почти.

Бледные длинные пальцы вмяли песок, она шагнула вперед, почти падая. Туман рядом разлетелся в стороны. Длинная когтистая лапа прошлась по белеющему полному бедру, рассекая пятью темными полосами, брызнувшими кровью. Вторая лапа рыбацкой подсечкой рванула за щиколотку.

Другая закричала, заплакала высоким тонким голосом. Завизжала испуганной до смерти девчонкой-подростком, заваливаясь вперед. Влажно впечаталась в берег, вскрикнула еще раз, переходя криком куда-то к равнодушному небу. И тут же замолчала, страшно и коротко хрипнув горлом. Темная бормочущая туша навалилась сверху, накрыла собой, вгрызаясь куда-то за ухо. Две отставшие твари громко хлюпали, подбираясь ближе.

— Огонь... — выдохнула Мария, прыгая вниз.

Оперлась на пальцы, мягко перекатившись на пятку. Прыгнула вперед, прижав приклад, и обогнув чертову пляжную мебель. Хлопки 'кипарисов' сливались в один звук, становясь все громче.

Не верьте фильмам. Глушители помогают совсем не так. Все равно, что стрелять через две плотных подушки, не более. А с каждым выстрелом звук все громче. Когда стреляют сразу шесть ПП, в тишине сонной набережной... по воде звуки разносятся сразу и далеко.

Они справились. Мария остановилась рядом с ребятами. Те уже работали крюками, раздвинув телескопические древки. Цепляли не-мертвых, оттаскивая к набережной, кто-то нес заранее готовую канистру с химической дрянью Рикера. Сам Рикер, если судить по доносящемуся свисту, спускался по ступенькам. Ему прыгать совершенно не хотелось. А то, запачкать новые ботинки, купленные в настоящем отделе какого-то там бренда... Просто преступление.

— С этой что делать? — Серж остановился рядом с совсем побелевшей даже в зелени ПНВ водяной. Не присел, ткнул пяткой древка в шею. Куда и вцепился первый не-мертвый.

Та поскуливала, стараясь вжаться в песок, попробовать доползти к воде и одновременно боясь пошевелиться. Зажимала шею ладонью, смотрела жалко, по-собачьи. Другие, чего там... обычная женщина уже бы умерла.

Красивая... На самом деле красивая. Мария покачала головой. Была, наверное, такой и раньше. Пока водяник не утянул. Стала... стала красавицей.

Большущие глаза-озера. Спутанная грива длиннющих густых волос. Полные губы и блестевшие за ними жемчужные зубы. Большая грудь опускалась низко, но водяная хуже не становилась. Широкие бедра, так и просились назваться роскошными. Чуть выпуклый округлый живот. Чертовы Другие...

Она достала сигарету, закурила. Жестом показала: ждем. И повернулась к реке. Ждала Другого. Чуть не позвала.

Река текла в тумане. Где-то плескало, где-то шумело. Черная вода чуть отблескивала огнями проходящей баржи. И все. Водяник являться не хотел. Ну, что тут поделаешь?

Мария выплюнула окурок. Посмотрела в бездонные глаза беззвучно плачущей Другой. Рисковать, понимая, сколько раз в нее проник Мрак? Нет уж.

'Кипарис' кашлянул, разнеся ей голову.

Pt 6:on_the_other_side

Поспать не получилось.

Смарт коротко хрипнул риффами 'Росомашьего блюза'. Звонить могли только свои. Он не ошибся. Мария, скоро будет. И все. Вот тебе и сон.

Включил чайник. Достал две кружки и коробку с пакетиками. Листового так и не нашел. Оставалось только залить кипятком пакетики с красящей и пахнущей чаем стружкой. И ждать. И смотреть в окно. Пялиться в небольшую плазму, висевшую на стене напротив, не хотелось. Хорошего точно не найдешь. Окно, куда неожиданно забарабанил дождь, казалось интереснее.

На подоконнике обнаружился дико раритетный бумбокс. И даже стопка дисков. Как всегда...

Все эти квартиры одинаковые. С минимум ремонта и удобств. В лучшем случае с новой дешевой мебелью или хотя бы с хорошим матрасом на полу. И с бытовой техникой из закромов каждого сотрудника. Старые микроволновки, напольные кондиционеры, телевизоры, приемники или вот, бумбоксы. Плазма вот есть, редкость.

Дождь, так неожиданно пришедший ночью, колотил в стекла. Плакал, стекая длинными каплями. Осень прощалась горько и разрывая душу. Тем, кто романтичен донельзя. Ему нравилось смотреть на такой дождь и вот так. Сидя в сухом тепле и прихлебывая не самый вкусный, но горячий и сладкий чай.

Среди дисков нашелся древний Моби. Как нельзя лучше подходил для такой вот ночи. Даже захотелось покурить. И подумать. Хотя спать хотелось больше. Но дождаться Анны стоило. Хотя бы для того, чтобы потом лечь спать в тишине. Беспокоил только вопрос: а чего, собственно, ей здесь надо?

Дверь открылась негромко. Девушка вошла, встряхиваясь, как кошка после воды. Ботинки, явно расшнурованные еще в машине, тяжело стукнули по полу. Носки, влажно чмокая, она стащила на ходу, чертыхаясь и сопя. Прошлепала босиком, чуть не оскользнувшись, к кухонной части. Не любил он квартиры-студии из-за такого вот. В дом надо входить спокойно и мокрым следам у стола не место.

— Спасибо, — Мария взяла кружку, зябко обхватила пальцами, — чай сейчас самое то.

— Где промокла?

— Под конец накрыло дождем. И река... разволновалась.

Он кивнул.

— Всех уложили. — Мария подвинула первое попавшееся блюдце. Пальцы подрагивали, огонек зажигалки прыгал. — Четверых. Черт, замерзла...

Он взял сигарету из ее пачки. Дождался прикурить и затянулся. С удовольствием выпустил дым через нос, оперся на столешницу. Как всегда, если не курить сутками, дрожь прошлась до самых пяток.

— Куришь?

— Иногда. — Он попробовал пустить колечко. Не вышло. — Водяную было не спасти?

Мария пожала плечами.

— Водяник не пришел. Погрызли ее сильно, выпускать бы не стала.

— Понятно.

Ясно, чего река волновалась. Муж хотел забрать одну из жен. А забирать было нечего. Вот и разозлился.

— Ты мне рассказать приехала?

Мария хмыкнула.

— Спать я приехала.

— А дома?

Та промолчала. Но недолго.

— Не могу дома жить. Сдаю квартиру. Ночую или в офисе или вот так.

— Угу.

То-то в шкафу лежали пакеты с каким-то бельем. Даже кружевное встретилось.

— Помешаю?

Он пожал плечами, полностью скопировав ее недавнее движение.

— Тут матраса нет. А в кресле спать неудобно. Ни мне, ни тебе.

Мария вздохнула.

— Удивил, если честно. Воспитанный? Или женщина в постели спать не дает?

Ну да, в чем-то есть правда. С их занятием можно забыть о многих нормах морали. Хотя, порой так и не переставал удивляться простоте, становящейся все шире год за годом.

— Ладно, чего уж. Ты у стенки или с края?

Мария улыбнулась. Хорошей открытой улыбкой. Не во все зубы, как сейчас улыбались многие. Особенно те, кто помоложе. Или кто больше курсов прошел в жизни. Во все зубы акулье-американской улыбкой.

— Я в душ. А ты ложись. Как хочешь. Мне все равно.

— Что случилось с твоей квартирой?

Мария замолчала. Но опять ненадолго.

— Ко мне вернулся недавно похороненный любимый человек. И чуть не попал вовнутрь. Если бы не привычка курить на балконе, то...

— Понял.

— Опусти жалюзи. Оставь по самому низу, чтобы не спотыкаться. Утром мешать будут, хочется хоть до обеда поспать.

Он не стал объяснять о том, что так не выйдет. Пусть думает, что есть часов шесть-семь, вместо четырех. Работы завтра предстоит много.

Чертовы студии... он их ненавидел. Хотя и понимал, что захоти девушка раздеться не прямо у стеклянной части двери, ничего бы не увидел. Хорошо, хоть спать хотелось куда сильнее. И какая разница до тонкого силуэта, медленно раздевающегося напротив?

Он проснулся от скрипа и чуть дрогнувшего дивана. Свет не горел. Отсветов фонарей за окнами хватало не на многое. Хотя, зачем что-то видеть в таких случаях?

Опять же, хотя...

Будить ее не стал. Выспаться не вышло, как не хотелось. Привычка взяла свое, вскочил ни свет, ни заря. А Мария... вот прицепилось-то, спала. Где и легла ночью, у стены, завернувшись почти с головой в одеяло и почему-то выставив наружу ногу. Охлаждалась, что ли?

Где-то неподалеку, если правильно запомнил, есть забегаловка. Найти там чего поесть... это вряд ли. А вот кофе... кофе хотелось. Дверь закрыл тихо, желая не разбудить спящую девушку. Пусть себе дрыхнет, мало ли что вечером случится?

За утро, неожиданно, на улице поменялось все. Лужи совершенно странным образом подсохли. Солнце, светившее задорно и по-летнему, подкрасило старые районы. Даже бежавший по путям древний чешский трамвай выглядел разом помолодевшим. Так и красовался блестящим и недавно подкрашенным боком.

И даже листья, летевшие с совсем молоденьких каштанов, выглядели как надо осенью. Легко, ярко и красиво кружились, опадая на плитку. Прямо картина маслом о простом счастье и 'лови день'. Ну да, так и есть. Вот именно день и стоило поймать, желательно начав с завтрака.

Как там называлась улица до революции? А, точно, Панская. Ну, Ленинградская ему нравилась больше. Почему? Да вот так, хотя и сам удивился такому пониманию. Светлое название, очень подходящее. Пешеходная зона, она ему понравилась. И вчера, когда вышел из офиса и сегодня. Тем более, подкрашенная солнцем и осенью в золотое.

Жаль, старые здания, да-да, именно здания, не дома, не старались сделать красивее. Штукатурка облупленная, где-то вообще виден кусок стены с кирпичами. Почему так? Кто бы сказал, честное слово. Не Мск, чего уж, ради горожан не постараются.

Но такое безразличие настроение не подпортило. Сегодняшним утром хотелось улыбаться и радоваться. Просто самому утру, наступившему и солнечному. Это же так просто, порадоваться прозрачному воздуху, горячей воде в кране, теплой постели и, вот, возможному завтраку. Тем более, повезло. Он наткнулся на блинную. Прямо редкость по нынешним временам. Шаурме на такой красивой улице даже не удивился. Мода, чего уж. Шаурма это вам не хот-доги, не говоря про блины.

Кофемашина оказалась приличной. Да и сам кофе, не 'Паулиг', конечно... но даже 'Чибо' сейчас казался чем-то волшебным. Дразнил запахом, заставляя вспоминать каждую чашку, стакан и бокал, выпитые до этого. Кофейная зависимость штука страшная. Чуть сильнее нафтизиновой и куда слабее наркотическо-табачной. Но все же, все же...

С мясом, с джемом, с сыром и, на всякий случай, с грибами. Женщин не понять, конечно. То они на диете, то все подряд метут. Но вряд ли Мария после ее ночи откажется от углеводов, жиров и белков в таком виде. Во всяком случае, хотелось надеяться.

Уже подходя к нужному подъезду, замер. Втянул воздух, пытаясь поймать что-то неуловимое... Не вышло. Что-то такое, сразу не вспомнишь. Да и ладно. Посреди бела дня Мрак не выползает.

Осторожничать, заходя в квартиру, не стал. Пора вставать, соня, на вот тебе, дверью шарах, да громче... Проснулась? Проснулась.

— Ты сама вежливость, — пробормотала соседка по дивану, не выбираясь из одеяла. — Милашка...

Он молча согласился. Да, так и есть. Доброта и чудесная непередаваемая милота его главный конек. Всегда и везде.

— Вкусно пахнет, — проинформировала Мария, — блины?

Зачем отвечать, когда ответ очевиден?

— Черт... — она выглянула наружу. — Не хочется вставать.

— Почему?

Мария хмыкнула. Или еще как-то пшикнула. Разбираться во всех этих саркастических звуках он, как не старался, научился... не очень. Понял, что в одном звуке заключалось сразу нескольких глубоких истин. Чуть ли не вселенских. От 'почемумужикитакиеглупые' до 'потомучто'.

— Приятно полежать. А встанешь... все одно и то же.

— Постоянство признак стабильности.

Он даже остался доволен собой. Парировал, чего уж. Острые Машины брови нахмурились. Нормально, мозги заработали.

Блины немного остыли, но так вышло даже лучше. Не обожжешься. Неизвестно, какое там мясо шло на фарш, но... пир богов, однозначнее однозначного. Теплый, масляный, толщина как надо... красота.

— Жрет он, угу... — ворчала соседка, явно не желая вылезать. — Вкусно тебе?

Пришлось кивнуть. Не чавкать же, отвечая? А, и впрямь, вкусно.

— Нет бы на поднос и в постель... эх... — Мария закатила глаза, перевернулась на спину и спустила одеяло до груди. — Что за мужики пошли, а?

— Подноса нет. — он облизал пальцы и взялся за второй блин. — Ты вставать-то планируешь?

— А то все съешь и оставишь меня голодной?

Он пожал плечами. Ну, до такого явно не доберется.

— Может, мне вот такой вот неудобно вылезать?

Чуть не вздохнул, понимая: самая обычная женская игра. Кем бы не оказалась женщина, хоть вот, как эта, командиром опергруппы, все едино. Кокетство и женщины рождены в одну минуту и приняты одним акушером. Точно, так и есть.

— Какой такой? Растрепанной, заспанной, со слюной, подсохшей на подбородке?

Та нахмурилась, провела пальцами по лицу. Попалась, угу.

— Ну да, прямо в точку попал. Знаток, что ли?

— Женской психологии?

— Ее, родимой.

Пожал плечами. Ну, чего тут ответишь? Знатоком в таком занятии не станешь, хоть сто лет живи. Все равно найдешь, где споткнуться в простейшей ситуации.

— Ну, давай, порази меня...

Кофе оказался на вкус хуже, чем пах. Да и хрен с ним. Поразить?

— Ты собой недовольна.

— Удивил. Даже самые красивые женщины часто собой недовольны.

— Целлюлит на правой ладони, волосы мама подарила прямые, хотелось кудрявые, сиськи маловаты, сиськи слишком большие, нога огромная и вообще?

Мария покосилась на него, подтянув одеяло повыше и спрятав ноги. Ногу. Правая все же осталась снаружи.

— Ты прям опасный мужчина, чего уж тут... Но!

— Внимательно. Блины подогрею. Кофе пойдет и холодным.

— Я люблю сок с утра.

— Да ну?!

Скорчила рожицу. Или гримаску? В общем, как и всегда, что-то милое. У женщин всегда все милое. Это удел мужиков корчить рожи и мнуть хари. У женщин, как известно, обязательно утонченно, артистично и изящно. И обязательно мило.

— Хорошо, не сок. Чай я люблю, вон тот, 'Зеленые поля', в пакетиках. Такие у меня плебейские вкусы. Ты-то, сразу видно, княжьего роду, не иначе.

— А то... Так чего за 'но'?

— М? А, но... Ну, смотри.

Ему даже стало весело. Наверное, солнце за окном сыграло свою роль. Черт с ним, с Мраком и прочим дерьмищем. Иногда надо ощутить себя просто человеком. Не говоря про мужчину. Глупая перепалка, совершенно дико звучащая здесь, в квартире почти тайного ордена. Между настоящей амазонкой, ночью уничтожившей четырех нелюдей и охотником, уничтожавшим нелюдей постоянно.

Мария села, закрутив одеяло вокруг себя любимой и откинувшись на стену. Так и быть, кофе он ей подал, оставив на блюдце. И даже прикурил сигарету. Вредно, да, но такой голод знал не понаслышке. И приоткрыл окно. Сел, приготовившись слушать правду-матку.

— Первое! — и он немного запереживал за сигарету в уголке ее рта. Вернее, за диван. Больно уж опасно смотрелся пепел на ее кончике. Кофе в одной руке, а на второй... на второй в ход пошел первый из загибаемых пальцев.

— Первое! — повторила Маша, прищурившись от дыма. — Сиськи сиськами можем называть только мы.

— Кто?

— Женщины! Сиськи у нас и только нам их так называть. Как правильно говорить тебе?

— Грудь?

— Молодчинка-мужчинка! Грудь. Второе!

Второй, указательный, палец уставился на него прям как ствол пистолета.

— Лишний вес, а не целлюлит. И даже если он на пятке, то это моя личная проблема и головная боль. Если мне так хочется. Третье!

Он кивнул. Уже понятно, что бой-дева сейчас иронизирует, но почему и нет?

— Волосы дело наживное, даже не надо в парикмахерскую идти, сейчас-то... Но верно. А вот размер ...

И покосилась вниз, на свои собственные ступни, торчащие из-под одеяла.

— Можно мне сказать?

Мария нахмурилась.

— Ну?

— Размер не имеет значения. Важнее ухоженность. Так что, не переживай, ну... сороковой размер. Чего тут? Акселерация же.... Вот если б твоими пятками можно было как наждачкой пользоваться, это страшно. Только лак облупился. А...

Стоило промолчать. Указательный палец почти закостенел, уставившись на него.

— Прости. Молчу, дурак, молчу.

— И молчи лучше...

Дверь открылась резко и неожиданно. Но волноваться вроде бы не стоило.

— Вы тут как? — поинтересовался Семеныч, неся подмышкой два пакета из 'Макдака'. — Гляжу, подружились? Маш, ты чего лак не стерла, облупился вон...

Босс Лиза кивнула.

— Кто поедет?

— Не ты, — Семеныч сидел в кресле и читал какую-то похабень, типа 'Максима'. — Встречаться с Другими, да еще с Старшими.

— Надо три группы... — Маша помешала сахар. — И...

— Нет.

Все уставились на него. Он покачал головой.

— Я договорился. Трое нас и трое их. Все. Иначе никак.

Помолчали, переваривая. Ну, конечно, сложно понять. Есть между ними самими различия. Делают одно дело, но всяк по-своему. Надо объяснить, иначе снова появится трещина. Трещины между отрядами и охотниками были всегда. Ему так не нравилось.

— Поймите... Все дело в данном слове. Опасно? Есть немного. Но ничего не случится. Он тоже дал слово, и тут придется верить. Другие... Другие часто лгут, вы знаете. Мы же для них как шимпанзе для тех, кто пришел в зоопарк. Они древние, мудрые... сами знаете, так?

Босс Лиза кивнула.

— А вот подстраховаться...

Он никогда не верил Другим. Хотя и общался нечасто, и выполняли те обещания, но... как и всегда у Других — исполняли странно. С логикой совсем не человеческой и нужной только им самим. Так что страховка не повредит.

— Ну... — Маша встала. — Пойду, подготовлюсь. А, да... кто пойдет-то?

Семеныч пожал плечами, скрипнув кожанкой.

— Ты, да я, да мы с тобой, Машулька. И вот он.

Да, так, все верно. Случись что — будет проще. Вряд ли божедом придет на встречу с домовым и банницей, например.

— Так Старшие здесь есть еще?

— Есть... — кивнула босс Лиза... — Куда без них-то?

Бог любит Троицу, как известно. Древние тоже любили троих. Так что он не удивился.

— Кто?

— Ну, теперь понятно, что божедом этот... — Семеныч закурил. — Наконец-то ясно. Никто его не видел до тебя. А тут прям сам пришел. А кто еще? Ведьма и подгорник.

Вот как... хороший набор.

Подгорники на Волге встречались редко. Жили у Камня, а как еще? Урал, он и есть Урал. А здесь.. а здесь горы, точно. Жигули, как не крути, не холмики. Так что удивляться подгорнику глупо. Да это и хорошо. Кому, как не ему, знать все подземелье города?

Ведьма? Он поморщился. Не любил ведьм. Сильно не любил. И не понимал. Люди же, не нелюдь. А все туда же — Другие...

Птица каркнула. Подпрыгнула на месте и каркнула еще. Требовательно, ожидая.

Форточка приоткрылась сама по себе, запуская ее. Ворон взлетел немедленно, совершенно неожиданно для своих размеров. Закружил по комнате, мелькнув под высоким, отделанным красным с золотом, потолком. И сел на стол.

Вернее, на специальную жердочку, золотую и вычурную. Посмотрел на хозяина и каркнул еще раз. И замолчал. Птица не казалась умной. Она ею была. И когда хозяин кабинета, а именно кабинетом комната и являлась, прикладывал палец с острым черным ногтем к губам... Ворон понимал все и сразу.

А прыгать по столу не пришло бы даже в птичью голову. Только жердочка, никак когтей по полированному благородному и мореному дубу. И ни в коем случае по зеленому бархату, укрывавшему самую середину. И не рядом с малахитом письменного прибора или пачкой тонкой, голубоватой бумаги для письма. И нельзя задеть настольную лампу с вставками из янтаря и бумажным абажуром, украшенным настоящими японскими орнаментами.

Сильные бледные пальцы с черными ногтями очень ловко и быстро отрывали птичьи головы, забывающие про правила. И плевать на то, что это всего лишь вороны. Пусть и очень умные.

— Иди ко мне, дружок... — хозяин достал из ящика стола сложную маску с несколькими разнокалиберными линзами, блестевшими чистым полированным горным хрусталем. — Покажи мне, что увидел и услышал...

Птица каркнула. Испуганно и обреченно, зная, какая боль ждет впереди. И шагнула на руку, уже обтянутую толстой кожей ловчей перчатки.

Темные глаза стали еще больше, увеличившись через линзы. Приблизились к вороньим, уставились, проникая внутрь птичьей головы. Та забилась, каркнув напоследок и ослабла, обвиснув и опустив крылья.

Туктуктуктук... сердце птицы колотилось, ломая тельце. Жить ей оставалось немного. Но хозяин видел все, нужное и понятное. И оказался готов к недалекому грядущему. Хотелось верить, что так. Про некоторые ошибки из-за заносчивости и гордыни не забывал никогда.

Сидор подошел ближе, наклонился, всматриваясь в лицо. Чего ты в нем не видел, а, Сидор? Тот крякнул, привстав с колен и тут же, не раздумывая, впечатал кулак в скулу. Голова взорвалась ударом колуна, мотнулась в сторону. Боль пронзила раскаленной нитью, прорезала от глазного зуба и до темени. Ах ты... сволочь... Со свинчаткой бил, не иначе...

Жаловаться глупо, сам же виноват. Сам и никто больше. Уехал в глушь, отдыхать духовно, упоительно успокаиваясь сладкими луговыми запахами и розово-мягкими закатами. Практику возобновил, лечил крестьян, их детишек с женами. Идиот, что еще скажешь... идеалист. Или нет? Или заигрался все же?..

Сидор пнул ногой в живот. Сильно, с небольшого замаха. Сильный мужик Сидор, ничего не скажешь. Мельнику по-другому и никак. Поди, потаскай на плече мешки в несколько пудов, да поменяй с парой-тройкой рабочих жернова. Поневоле обрастешь мускулами, не больно и напрягешься, а удар гвоздит, как молотком.

Да и сапоги у него хорошие. Городского пошива сапоги. Стачал какой-то мастер на беду, подбил стальными подковками выгнутые твердые мыски. Только и мелькнула начищенная не по-деревенски кожа, да впечаталась прямо в подреберье, заодно зацепив и желудок.

Пришлось, как низкой скотине-пьянице, корчиться, извергнув остатки давешнего обеда. И вышло же так, что даже это снова заставило Сидора и остальных пустить в ход руки-ноги. Отбитые внутренности извергли совсем ненужное, что спешно схватил и глотал точно когда выбивали входную дверь.

Милый тоненький мизинчик, украшенный дешевеньким колечком. Так себе колечко-то, латунь начищенная и кусочек полированного непрозрачного голубого стеклышка. Купленное, наверное не иначе как на ярмарке, если не коробейника, забредшего в село. Нравилось оно девчушке той, Пелагеюшке, так некстати вышедшей на удаленную полянку. Жаль было ему... ох и жаль. Но себя-то жалел больше. Да только вот, как на грех, сам виноват в последующем. Ибо не стоило гордыню и ненужные знания демонстрировать попу. Ведь, как пропала девчоночка, на него сразу и показал... А тут мизинчик этот. С колечком.

Сельчане хрипели красными потными лицами, толкались вокруг, мельтеша и мешаясь друг другу. И хорошо, и хорошо, удары долетали через один. А если бы нет... Били жестоко, но не до смерти. Вымещали свои злобу, жажду мести и... страх.

А как же без него, когда, выломав дверь и ворвавшись, учинили поиски. Искали Пелагею, а нашли...

Дом этот не сдавался и не продавался. Переходил по наследству, подчас вызывая ощущение того, что сам отыскивал нового хозяина. Выстроенный на земле, подаренной милостивой и жуткой Анной Иоанновной первому владельцу, дом обходили стороной. Хоть и стоял тот на удобной тропке, ведущей к грибным борам и полянам с таким обилием ягоды, что день собирай, не оберешь. Но все в селе знали — нечистое место, нехорошее.

Отличалось строение от прочих в округе, что на несколько верст, также, как дончак отставного поручика Ужгородского пехотного, Станислава Вячеславовича Вольскова, от обычных местных меринов. Тяжелое, темного кирпича, с красной черепицей, уложенной острыми ребрами и с совершенной уж невидалью, каминной трубой. Смотрело на всех, по глупости или случайности заплутавших к нему, узкими вестфальскими окнами. Высилось на три-четыре аршина лишь не ровняясь с маковкой храма. Оригинальный попался первый владелец, ничего не скажешь. А уж как умудрился притащить сюда каменщиков-немчинов, так совершенно непонятно.

Внутри дом баловал гостей привычным, обыденно-наскучившим. Ничем не отличался, чего уж, от многих небогатых дворянских домов по всей империи. Так оно и задумывалось, видимо. Если бы не подвал...

Подвал выбирал следующих хозяев, когда душа умершего покидала темную опасную домину, высившуюся на холме у села. И даже если сам хозяин считал иначе... то лишь ошибался.

Закопченные балки крепко держали свод, высокий, выгибающийся полукругом. Выжженное пятно у дальней стены несло въевшейся гарью и паленой кожей, мясом и волосами. На вмурованных крюках висели старые орудия из черного, покрытого вязью древних рун, железа. С навеки впитавшимися в них запахами крови, боли и страданий.

Но никто из хозяев не тешил здесь свою плоть болью чужой, как новомодная страсть, поименованная от французского маркизишки де Сада. Нет-нет, подвал служил одной цели. Или одному господину. Чей звериный лик, потемневший от времени, смотрел раскосыми яростными глазами с дальней стены. Дьявол взирал на творящееся в его честь, подсвеченный никогда не гаснувшими багровыми колдовскими лампадами, когда-то выкраденными из собора в славном Владимире.

И вступив в законное наследство сам он, новый хозяин, поперву наведывался сюда не часто. Живя посреди последних двадцати пяти лет девятнадцатого века искать жертв несравненно сложнее. Нет, если говорить о городе, то конечно. Брошенные уличные сорванцы, гулящие, пьянь, бродяжки, редкие и пугливые педерасты, их город поставлял исправно. А здесь, среди вековых лесов, малинников, соловьев и кукушьего гука, где каждый знает в лицо и наперечет всех соседей в своей и трех соседских волостях... Несравнимо сложнее. Но он справлялся, каждую особую ночь приезжал, подпитывал старый колдовской дом кровью, криками, болью.

Растекаясь по желобкам, выбитым в камне, огромной плите, вросшей в холм и ставшей фундаментом, алое и багровое несли обновление. Напитывали черный дом силой и крепостью, возвращавшимися к каждому из хозяев удачей, силой и куда как долгими годами жизни.

Вчера, когда в день перед Бельтайном, он тащил повязанного по рукам-ногам найденного на станции оборванца, навстречу вышла Пелагея. Замерла, прижав тонкую розовую ладошку ко рту, вытаращила огромные глаза-незабудки и... и молчала. Глупая девчонка.

Тяжелый шар для модной английской забавы лаунж-тенниса, набитый песком, отлично справлялся если ударить им по затылку. Обернув для начала в плотный кусок мешковины. Но и бросить его удалось крайне выгодно. Кинувшуюся в кусты девчушку он сбил сразу, погрузив в глубокий обморок. Уж что-что, а это ему, дипломированному врачу, стало ясно сразу же. Надо же, как повезло, кинулась в голову дерзкая мысль. Она же, зазнайка, заставила притащить Пелагею в дом. Оборванец нашел свой конец именно там, где надлежало оказаться паршивке, решившей сходить по землянику. В омуте за бором. Нет бы ему, возомнившему себя кем-то хитроумным, сбросить на дно ее, предварительно еще раз ударив по голове, чтобы не пришла в себя от студеной воды. Зазнался, притащил в подвал. И не удержался...

Тягучую страсть к человеческой плоти и крови подавить удавалось не всегда. Расплата ли то была за совершенные грешные дела, либо помутился рассудком, то неизвестно. Утаить останки погибшей, подвешенные на крючья подвала не вышло. Ведомые яростью сельские мужики отыскали с помощью смычка легавых, принадлежавших зажиточному Фролу, потайную дверь. Вынесли ее, вломившись гурьбой и выскочили назад, крестясь и высвобождая нутро от недавно съеденного. Некоторые плакали, взывая к своему жалкому Господу.

Потом его били, сильно и не жалея. Но не до смерти. И тут случился чертов мизинчик, что желал засушить и сохранить на будущее, держа в спирту и изредка любуясь.

— Стой, мужики! — Фрол, надвинув по глаза картуз с лакированным козырьком, сплюнул. — Негоже так. Надо отца Савватия дождаться...

— Не нада! — рубанул староста, Карп Кузьмич, затягивая веревку на шее доктора. — Не стоит ему мараться. На осине вздернем и вся недолга. Так, мужики?

Мужики рокотали вокруг, придерживая баб. Черно-багровое лицо доктора тянуло к себе, заставляло вцепиться пальцами, выгнутыми когтями, рвать зверя, изничтожившего невинную дитятку, раздирать его в клочья. Мужики не пускали, не желали женам, сватьям и сестрам брать такой грех на душу.

Повесить решили всем миром. Сил на крикнуть 'на костер яво!' не нашлось. Ни у кого. Даже у отца злодейски умерщвленной Пелагеи. Так и порешили: веревку на шею, ту на осиновый сук и зарыть на неосвященной части погоста. Так, как издавна отцы заповедовали хоронить колдунов. В домовине, окружь скрепленной цепями, лицом вниз да придавив поверх земли каменьями потяжелее. Заложенный покойник, страх и ужас передаваемый ночами в сказках, им у села не был нужен.

Так и сделали. Не дожидаясь сумерек и возвращения священника из волости. Кузнец цепи нашел быстро. А домовина... готовая домовина есть всегда. Сняли переставшего долго дергаться приезжего доктора, обернувшегося на деле людоедом и чертовым слугой, уложили как полагается. Затянули железо, забросали землей в глубокой, куда глыбже обычной, яме. И натаскали с речного берега каменюк, наложив сверху.

И отправились восвояси, пить горькую и поминать светлую ребячью душу, получившую такую лютую участь от рук чертозная, прикинувшегося добрым человеком.

Деньги, бумажные ли ассигнации, серебряные рубли или пусть даже тяжелые золотые империалы, решают все. Везде и всегда. А жадность найдет дорожку к любому сердцу. Карп Кузьмич жадным был сызмальства. И получив по приезду докторишки добрую пачку катеринок, согласился, если что недоброе случится, сделать ненужное и неправильное. Вырыть его тело и перезахоронить. А за то, не при дневном свете и соседях-свидетелях, выломать из нижней челюсти два золотых моста. Жадность и неверие часто служат недобрую службу. А ведь неверие в Диавола есть глупость, так хорошо разъясняемая отцами Церкви своей пастве...

Староста и два его сына поняли ошибку слишком поздно. Понадеялись на святую воду и ружьишко с жаканом, прихваченное заодно с лопатами. К тому времени, как его освободили, Хозяин смилостивился и дал свой дар. И, вместе с ним, остальное. Золотые коронки Карп мог бы и забрать за случившейся ненадобностью. Коли остался бы жив. Новые зубы бывший доктор, бывший чернокнижник и действующий каннибал полюбил больше. Костяной частокол его мясорубки староста и его последыши ощутили на себе сразу же. Как сбили крышку гроба.

Ворона он сжег в камине. Его крылья и хвост. Остальное употребил для утоления неожиданно взыгравшего аппетита. Ничего, птиц у него достаточно.

Божедом, сидя за столом, рассматривал ногти и ждал вечера. И встречи с теми, кто так частенько охотился за ним с самого начала новой жизни.

Pt 7:all_nightmare_long

Мальчишка пробежал назад еще раз. Так и носился, хохоча наполовину беззубым ртом и размахивая шариком. Так себе, шарик, если разбираться. Промоутеры дали, с какой-то коровой в чепце. Совершенно идиотская рекламная компания. Корова, чепец, глаза с ресницами и все такое. Хорошее молоко рекламировать не надо. Оно не стоит по месяцу, трем, полугоду в холодильнике или просто в тени на дальней полке кухонного шкафчика. И не рекламируют криво сделанной картинкой с антропоморфной коровой.

Корова ему не нравилась от слова 'совсем'. Больно уж напоминала лесобабу. Встреченные три раза Другие выглядели для умеющих видеть именно так. Ну, почти. Злее и страшнее. Лесобабы если и улыбались, то лишь для виду.

Расслабься, дружок, раз уж потерялся и забрел так далеко. Отдохни, мы с сестрами живем тут давно, дорогу покажем. Отдохни, сядь, поешь. Конечно, все как в сказке. Напоим, накормим, спать уложим... ох и давно мы тут втроем. Может, с нами приляжешь.... Кричи. Кричи громче, еще, ори, зови на помощь. Страшно... Еще бы не страшно.

Тогда пришлось пользоваться самым обычным стареньким АКМ-ом. Против Других калибр семь-шестьдесят два идет как нельзя лучше. Особенно, если поколдовать с боеприпасами. Когда в твою нечеловеческую плоть впиваются, распускаясь свинцовыми розами разрывные пули... далеко не убежишь. Когда, яростно дрожа, автомат Калашникова модернизированный выплевывает свои сто выстрелов в минуту, хочется оказаться подальше.

Горбатым волосатым существам, с вытянутыми лошадиными мордами и кривыми редкими зубами не повезло. Жаль, потерявшиеся парнишки попались им раньше. Две головы, с раскрытыми и в смерти ртами, перекошенными в диком крике, ждали его на частоколе. Обезумевшие от крови Другие не прятались. Не слышали ничего, опьяненные свалившимся счастьем.

Лесобабы жили глубоко в тайге, сонно ворохавшейся от ледяных ветров, дувших с Арктики. Здесь, на самом краю пермских бескрайних просторов, он их отыскал. Но опоздал.

Последний из туристов доживал свое, болтаясь вниз головой в шалаше-чуме, обтянутом кожей. Человеческой, грубо выделанной и старой. Полог пятнали разноцветные куски, нашиваемые поверх истончавшихся. Лесобабы жили долго, куда дольше, чем думалось пославшим его.

С парня, завывая слова посмертия, уже срезали кожу. Ослабевший, он все же дергался, дико вереща. Сплошь покрытый засохшей кровью, текшей вниз в аккуратно подставленное долбленное корыто. Запах, густо-медно-карамельный, плыл над парившей росой зеленью. Травы рядом с лесобабами росли всегда хорошо. По ним то, странно разросшимся под лесным пологом, он их и нашел.

Чуть позже запах крови смешался со сгоревшим порохом. Еще позднее дым перекрыл все. Кроме вони сгорающего чужого мяса.

Мальчишка, размахивающий шариком, упал и заплакал. Испуганно смотрел на разбитую ладошку и знай себе кривил губы-пельмешки, всхлипывая носом. А шарик лопнул. Горя стало еще больше.

Вот только у маленьких людей все куда проще. Хватило мамы, красивой, чуть полненькой и милой. Та тут же придумала какие-то самые-пресамые нужные слова, погладила, прижала, расцеловала, извлекла откуда-то салфетку, воду и... Сотворила самое обычное чудо. Разбила безысходное горе-беду в хлам своей улыбкой и любовью, так и светящейся в глазах.

Кому-то для счастья явно нужен собственный остров, выдуманная любовь и много денег. Кому-то достаточно мамы рядом. Незамысловато и просто. Как и всегда, впрочем.

Он улыбнулся, глядя на них. И замер, глядя на маленькую черную кошечку, египетской статуэткой сидящей чуть поодаль. У газетного ларька, так тихо и незаметно. Обычный, понимаешь, котенок-подросток. Тонкий, ледащий, с узеньким хвостиком и слишком большими ушами. Только котенок-то явно не простой. Вернее, кошечка. Ее прямо по мордочке видно.

Спустя пару секунд черное блестящее пятнышко закрыла гурьба шатающихся подростков. И потом ее не оказалось. Только вот осадок остался. Такие котятки просто сами по себе не появляются.

— Ты что? — поинтересовалась Маша, до сих пор сидевшая молча и лениво ковыряющая вилкой какой-то то ли штрудель, то ли рулет. — Пугаешь иногда. Замираешь с совершенно дебильноватым видом.

Он не ответил. Толку объяснять что-то, когда ничего и никого не покажешь?

За окном закрапал дождь. Именно закрапал, раскочегариваясь и явно предупреждая. Да-да, именно так, а через несколько минут назад с неба полило как из ведра. По блестящему серому тротуару, покрытому ущельями и кратерами трещин, выбоин и ямок торопливо побежали не успевшие укрыться люди. Подошвы туфлей, ботинок, сапог и прочей обуви, модельной, и не очень, разбивали на миллионы бриллиантовых капель молодые зеркала луж и лужиц. Небо, серой пеленой нависшее над городом, хмурилось, глядя вниз, и продолжало поливать.

Он сидел на мягком, обтянутом красным рубчатым бархатом, диванчике в кофейне 'Шугар', пил чёрный и густой по-венски. Маша все также лениво и задумчиво превращала штрудель во что-то непотребное. Семеныч, развалившийся напротив, курил пахнувший яблоками и разбитыми мечтами кальян. Мечты Семеныча, совершенно не скрываемые, плавали вокруг чешского пива, упущенного из-за надвигающегося рандеву с Другими.

Да и сложно скрывать мысли, если ты сканнер. Любое действие рождает противодействие. На любой хитрый анус найдется член с винтом. У Других, из века в век, рождались колдуны, ведьмы и ведуньи. У Мрака служат Проводники. Среди странного и очень редко встречающегося настоящего Бродячего народа имеются видящие, гадалки. А вот у них, тех, что сторожат людской мир и охотятся на его врагов, есть сканнеры.

Он не любил их, особенно сильных. А Семеныч оказался именно таким. Только разобравшись с этим, понял: почему что-то так сильно давило в первую встречу. Умелец, обладающий даром ловить чужие мысли, всегда опасен. Порой, как сейчас, опасен нескрываемыми собственными. Не обладающий механикой защиты, оказавшись с грустившим Семенычем, неожиданно из радостно смеющегося весельчака быстро створаживался в законченного плаксу.

Но сейчас защищаться не хотелось. С Семенычем оказалось интересно. И позволяло скоротать время до появления Пастушьей звезды. Планеты Венеры, появляющейся на небосводе первой.

Семеныч смотрел за окно, улавливая краешки чужих мыслей, грустил и предавался меланхолии. Хотя снаружи это было незаметно. Для всех окружающих сегодня вечером здоровяк выглядел натуральным бруталом, не скрывающим этого.

Серые армейские брюки на широких подтяжках, чёрный свитер с горлом и высокие тяжёлые ботинки. Даже голова, раньше скрытая бейсболкой с буквами КС, оказалась лысо-блестящей, с чёрным пауком тату и жёсткой щёткой оставленных волос. Всем видом Семеныч так и говорил: да, я оригинал и самодур, причем здоровенный. А таких, как и во все времена, уважали, опасались и, чего уж там правду скрывать, откровенно боялись. В том смысле, что самые обычные горожане, полностью забившие оба зала кофейни.

Кофейню выбрали не случайно. Близко от бассейна ЦСК ВВС, где их и должны ждать Другие. Да и нравилась она, как оказалось, Семенычу. И бывал тот здесь частенько. Расслаблялся так, как не смог бы никто другой на его месте. Играл в игру-угадайку, смотря за людьми и распутывая клубки нитей, уложенных ими в тесное плетение защитных коконов вокруг себя самих. Простые и понятные люди здесь встречались нечасто. Заведение не из дешевых.

Но сегодня Семенычу выпало нарушить привычный режим. И он грустил, пыхтя кальяном и попивая что-то очень сладкое, за полметра пахнущее ванилью, сливками и мороженным.

Понять здоровенного бородача оказалось делом простым. Чего тут не понять-то? Ему хотелось отдохнуть, побыть одному, поесть и попить чего-то вкусного, поразмышлять о жизни и пожалеть себя любимого. Как и любому человеку, пусть даже и знающему о Другой стороне. Или даже, зная о ней, сильнее. Накатывало порой, что и говорить. Накрывало сверху рваным лоскутным одеялом, лишь чуть пропуская через прорехи немного света. Работа, черти её подери...

— Официант! — Семеныч повернулся в сторону ближайшего паренька, пробегавшего мимо. — Ещё кофе. Да живо, а то рассержусь!

— Ты и так жирный, давление шалит... — Маша, отставившая многострадальный штрудель, занялась телефоном. — Куда тебе еще?

— Мое дело, — буркнул Семеныч, отхлебнув сахарно-приторного пойла.

Забулькал кальяном, выдохнув струйки дыма через ноздри. И хищно огляделся вокруг, чуть задерживаясь темными глазами на соседях.

Вот теперь стало интересно. Даже очень. Он прямо почувствовал, как бородачу становится совсем скучно и тот решил немного поразвлечься. Так, для разминки, не больше.

Семеныч окутался запахами яблока и потерянного вечера, сильнее откинулся на низкую спинку диванчика. Еле слышно брякнуло детской погремушкой. Из кармана брюк появились чётки. Пирамидки и кубы с острыми гранями, шары и веретёнца с плавными боками. Такие ему уже доводилось у коллег Семеныча, порой встреченных то тут, то там. Не игрушка, а верные друзья и помощники, приходящие на выручку в минуты, когда не хочется серьёзно 'настраиваться'. Тратить себя и Дар для простейшей игры сканнеру не хотелось. Зачем?..

— Мы долго будем ждать свой чай, а? — Блондинка за соседним столиком картинно трепыхнула давно не модными не-родными ресницами, сморщив гладкий узкий лобик. — Эй, молодой человек...

Семеныч ухмыльнулся, уставившись на нее. Маша, вздохнув, выпустила поверх свитерка серебряную цепочку с простеньким камешком. Разве только камешек не с берегов реки. А привезен откуда-то с Урала, где еще можно найти старые жертвенники, пропитанные спящей силой чьей-то веры, канувшей в небытие.

Все правильно, защита с помощью материального проще и кажется сильнее. Он сам не спешил закрываться, всегда интересуясь умением, не данным ему. Страшным и странным даром, позволявшим узнавать самое скрытое и тайное. А Семеныч, судя по всему, владел им основательно. Отказываться от такого не хотелось. Тем более, бородач уже начал плести невидимые силки, набрасывая их на первые мишени.

Три практически одинаковых особы, подсевшие напротив совсем недавно, идеальны для разогрева. Милые очаровашки, безумно красиво и глупо хлопающие глазками. Девы, наверняка, стоили очень и очень хорошо. Слишком идеально-округлы груди в низких вырезах брендовых блузок. Чересчур правильны очаровательные носики и роскошно-длинны волосы. Разрез глаз, форма припухлых губ... да он голову даст на отсечение, что хирург у них один.

— Встаньте дети, встаньте в круг... — Семеныч усмехнулся. — Знакомьтесь... пластический хирург. Угу...

— Завидуешь... — протянула Маша, оглянувшись на дев. — Тебе такие не светят.

— Тьфу ты... зараза.

Вмешиваться в их спор не стоило. Эти двое друг друга любили. Совершенно по-дружески. Невозможно и нелепо. Как дядя любит племянницу, как подросток любит соседку, с которой когда-то оставался и возился совсем маленькой.

Рядом с искусственными красотками, весь заваленный цветастыми пакетами из магазинов, сидел молчаливый и хмурый индивидуум. Серьезный, собранный, молчаливый и внимательный.

И если девочки, натурально, дуры набитые, мнящие себя кем-то, кем не являлись, то как минимум у одной весьма умный 'папочка'. Индивидуум, сидевший неподвижно как столб, был серьезен, как и полагается не просто водителю.

Да и ладно, подумалось ему. Какая в пень разница до матрешек, зашедших пусть и в хорошую, но явно не их полёта кофейню. Хочется девочкам приключений на свои аккуратные и правильно-соблазнительной формы задки, так пусть и ищут. Только вот как быть с индивидуумом, интересно?..

Семеныч покосился на него, явно прочитав, широко ухмыльнулся и начал 'разминку'. Паутина сканнера, наброшенная на соседок, чуть коснулась и его, позволив увидеть. Та самая блондинка, требовавшая чаю, оказалась первой...

А нет в ней ничего интересного, как оказалось... Так, всего понемножку. Набор стандартных жадных желаний, связанных со шмотками, поездками не для всех, беспокойства за внешность и внимание не-мужа. Несколько воспоминаний о сексе с собственным бывшим одноклассником, тайно и наспех, в каких-то чуть ли не хостелах на Безымянке. Чуть детства и юности, старательно задвинутых на задний двор памяти. Конечно, что там в них? Металл, заводской район 'Металлург', рыхлый панельный дом, школа с охранником и кроссвордами в вестибюле, родители и двое младших братьев, с самого малолетства подавшихся в гопники. Ну да, содержанкой всё же интереснее.

А что там девочка беспокоится? М-мм... всё ясно. Ну, а что ты, милая, хотела, делая аборт в дешевой частной как-бы 'клинике'? Молодость и красота требует жертв, ты ведь знала про это. Всё верно, скоро 'папочка' захочет курносого карапуза, так забавно дрыгающего ручками и ножками. А не выйдет... Беда.

Он оторвался от её мыслей, таких тревожных и темных. Семеныч, покачав головой, отпустил девчонку, неожиданно уставившуюся в пустоту красивыми зеленоватыми глазами. Подруги, что-то там обсуждая, что-то важное, вроде новой коллекции от... от кого-то там, внимания на нее не обращали. Бородач отхлебнул кофе и жадно затянулся кальяном, хрустнул пальцами.

Он давно стал циником. Так же, как и Семеныч, и так же, как становилась Маша. По-другому в их деле никак. Но человеческую душу выгнать никогда не получится. Никогда. Если, конечно, она была. Как в этой девчонке было...

Было, было в ней всё же что-то. То ли запоздавшая жалость по потерянному материнству, то ли воспоминание о красном медведе, которого подарили на Новый Год родители. Какой медведь, из-за чего так чётко он всплыл в её памяти?!! Семеныч не задумывался, он продолжал разогреваться. А ему оставалось только ловить разлетающуюся ментальную паутину.

Совсем молодой парень, сидевший в тесной компании напротив. Он привлёк внимание только тем, что очень уж откровенно начал заглядываться на идеальных блондинок. Ничего выделяющегося: серый деловой костюм, полураспущенный узел галстука, значок какой-то компании. Сидел среди таких же, как и он, молодых, модно-деловых и завышено-самоуверенных. И что там, внутри?

Всё стандартно. Из небольшого городка в области, для начала ставший в городе обычным студентом. Вместо учёбы — клубы, бары, тусовки, вечеринки. Оплачивающие долги родители надувались от гордости перед соседями и регулярно плевали на него. Не до конца, родная кровинушка и все такое. Помогли устроиться на работу в 'нефтянку'. Тут и рос потихоньку, подсиживая коллег, подлизывая кому, где и что нужно, задирая нос перед обычными серыми сослуживцами. Но сколько гонору, сколько апломба?!!

Семеныч поморщился, в очередной раз окунувшись в мысли стандартного слизняка, имеющего диплом и не имеющего знаний с опытом, считающего себя городским хищником и пускающим слюни от вида не своей груди сивой мымры напротив. А с виду такой весь из себя положительный и сдержанный, аяяй... ну и мыслишки.

Стоит проучить?

— Может, не надо?

Семеныч повернулся, зыркнул горящими углями глаз. И ничего не сказал, ернувшись к паутине. Оставалось только следить дальше, лишь чутьем понимая происходящее. Даром он не обладал никогда. А тот, что имел... не помогал в таких случаях.

Семеныч подумал и... Ну точно, вон оно как. Как будто чуть щёлкнул незаметным для окружающих рычажком в живом процессоре модно-делового. Через какое-то время сдерживающий страх внутреннего барьера рухнет, и он полезет к девочкам. И нарвётся на хмурого индивидуума. Останется относительно целым и без серьезных переломов, так его счастье. Скорее всего, что останется, только вряд ли будет таким же самоуверенным потом.

И Семенычу явно не стыдно. А за что? Просто человек, не видевший жизни сложностей и считающий всех вокруг должными, получит свою долю унижения и боли. И? Полноте, оно полезно. Возможно, его дружки, казавшиеся внутри близнецами, начнут думать головой, а не чем-нибудь другим. Глядишь, упадёт процент изнасилований. Из-за которых каждый месяц в участки загребают бродяг и хулиганьё, закрывая глаза купюрами, которые вытаскивают из кожаных бумажников вот такие вот ухари.

О, неужели что-то интересное? Хм...

А вот сейчас он напрягся, следуя за невидимыми нитями, раскидываемыми Семенычем.

Девушка. Одетая нарочито безвкусно и мешковато, стоявшая возле барной стойки. Что-то тянуло к ней сканнера, заставив уклониться от прощупывания улыбчивого отца небольшого семейства, у которого в голове давно созрел план по удобному уходу из семьи к молоденькой секретарше. И от гордо выпрямившегося солидного чиновника, наслаждающегося пирожным с вишенкой, а в голове рисующего забавные картинки с маленькой попкой десятилетней девочки, сидевшей справа от отца-изменщика. И от ее сестренки думающей только о своей школьной подружке и ее парне. Ну, любовный треугольник, с кем не бывает?

Семеныч положил руки на стол и задумчиво уставился на неё, нисколько не смущаясь того, что кто-нибудь может обратить на это внимания. И пригласил охотника, уже все понявшего. Итак, что у нас тут?.. Совсем свежее воспоминание:

Красный и приглушённый свет в кабинете, обитом шёлком. Она сама, совершенно другая: красивая, с буйной гривой волос, громко и хрипло дышащая. Из одежды: пояс с чулками. Со стеком в руке, презрительно смотрящая на жирную волосатую тушу, прикованную наручниками к кованой спинке кровати. Ну и что?

Клинок холодил поясницу. Рукоять привычно шероховато коснулась ладони. Да, мать твою, неужели вот так нагло?!

Продолжение следует.