Блатные из тридевятого царства

Я обнял старика.

Грязные и вонючие мы вскоре выбрались на твердую землю. Невдалеке, из-под коряги, бил родник. Кто упал на живот, кто встал на четвереньки, все бросились утолять жажду. И надо же случиться, что именно в мое горло, вместе со струями воды попал камешек, малюсенькая галька со дна. Разом сперло дыхание, тело свело судорогой. Первым заметил неладное верный Подельник.

— Пацаны, Пахан кажись подавился!

— Лягуху небось заглотил.

Господи и так хреново, они еще квакушек поминают. Сработал рвотный рефлекс, а камень — как пломба, ни взад, ни вперед. Дед Кондрат первым пришел на помощь, синяк мне на горбушке набил, но галька словно приклеилась. У меня в глазах двоиться начало.

— Хватайте за ноги и трясите! — Приказал Дембель.

— Тоже мне, лекарь сыскался, — влез Сорока. — Он ить позеленел, а ты вниз головой, как бы хуже не стало.

— Делайте, что велено! — Орал дед Кондрат. — Лично сей метод опробован. Сколько раз от Лизки рубль заныкать пытался, она тряхнет верх тормашками и где бы ни прятал, всегда выскакивал.

За дело взялись Ванька с Васькой. Шестерки так расстарались, что в слежавшемся грунте остался четкий отпечаток моей головы. К счастью Кондрат Силыч оказался прав, после первого же удара камешек выскочил, а после двадцатого это заметили братья. Ощупывая шишку, я настороженно поинтересовался у старшего Лабудько:

— У вас еще в родне братья или сестры имеются?

— Вроде как одни мы.

— Слава тебе Господи...

Переведя дух, двинулись дальше. Шли куда глаза глядят. Местность незнакомая, а потому двигались медленно с особой осторожностью. Почти в темноте набрели на деревушку, но соваться не стали. Для начала решили выяснить, в чье княжество нас занесло. На разведку отправился Евсей.

Фраер, не долго думая, постучался в ближайшую хату. На крыльцо выскочил вихрастый мальчуган.

— Слышь, малой, где я?

— Известно где, вот улица Цветочная, вон переулок Лесной...

— Мне эти подробности без надобности, как деревня называется?

— Сыроешкино.

— Братцы! — Засемафорил Фраер. — К своим вышли!

Когда доковыляли до Евсея, нас уже ждал хозяин с тремя сыновьями. Не обращая внимания на Микулу, я шагнул вперед, грязные пальцы нашарили в кармане джинсов слипшиеся десятки Ануфрия. Я отщипнул несколько, без счета и протянул мужику.

— Топи баню и собирай на стол все, что есть.

Через минуту в доме горели свечи. Верткая бабенка метала на стол горшки с кашей, а сыновья таскали воду в баню. Больше всех суетился хозяин, то в погреб нырнет, то сыновьям подзатыльник отвесит. Везде успевал. Ничто так не способствует гостеприимству, как наличный расчет.

Когда я вышел из бани меня уже ждал Микула. Причесанный и опрятный он сидел на завалинке и потягивал брагу из ковшика. Я пристроился рядом. Сотник протянул ковш. Глотнули по разу, закусили укропом, он заговорил:

— Кому-то с докладом надо ехать к Старобоку. Я так думаю — тебе. Сам посуди, человек ты пришлый, какой с тебя спрос? Я и так из сотника до десятника опустился, а дальше некуда, только в стрельцы. Про меня скажешь, мол, ранен, отлеживаюсь, как на ноги встану, приеду. В соседней деревне кума живет, у нее погощу. Главное передай, чтоб к Еремею больше никого не посылал. После такой драки толку не будет. На следующий год если. Так что собирайся. К утру на месте будешь. Я со старостой уже договорился, он лошадь запрягает.

Особой радости это поручение мне не доставило. Насколько помню, гонцов с плохими вестями всегда плохо встречали. Но делать нечего. Приказ есть приказ. Я быстренько оделся. Выдал Евсею денег на содержания личного состава. Сумма изрядная, с голоду не помрут. А там, дай Бог, и сам приеду.

От Сыроешкино до столицы день пути. Еще не взошла луна, как я уже трясся в телеге, держа путь в пресветлый Северец.

Глава 6.

— Эх, господин Пахан, — понукая лошаденку, жаловался староста, — чего твориться-то вокруг! Моя баба говорит, мол, конец света настает. Неужто правда? Керосин на две копейки подорожал, дождя три недели нет, посевы сохнут, а намедни щука сеть порвала. — По высочайшему повелению князя Старобока конец света перенесен на следующий квартал, о чем население будет своевременно информировано. — Ответил я, поудобней устраиваясь на соломе.

— Стало быть, поживем еще! — неизвестно чему обрадовался староста.

Монотонный скрип колес слаще любой колыбельной. К чему терять впустую время? Чем больше спишь, тем ближе дембель. Укрывшись дерюгой, я закрыл глаза.

В столицу въехали после вторых петухов. Староста высадил меня перед воротами княжеского двора. Сонный стрелец, заметив постороннего, встрепенулся и заступил дорогу.

— Куда прешь!

— К князю на доклад.

— Их Светлость изволит отдыхать после вчерашнего.

— Буди! — Настаивал я.

— Ты чего, больной что ли, сказано — он после вчерашнего! В обед приходи. Как доложить, кто таков будешь?

— Пахан, заместитель командира штрафной сотни.

— Свят, свят, — закрестился стрелец. — Вас же всех того, в клочья, вусмерть, вчерась и поминки справили...

— Что!!!

— Хорошо справили, — не переставая крестить лоб, выдавил побледневший стрелец. — Их Сиятельство граф Леопольд речь держал...

Через четверть часа князь лично явился взглянуть на воскресшего штрафника. Слуга провел меня в большую комнату, застланную коврами. Кроме резных подоконников, кресла-трона, да двух лавок иной мебели не имелось. Вошел разодетый придворный и громогласно известил:

— Их Сиятельство Великий Князь Старобок, Божьей милостью повелитель пресветлого града Северца, а так же тридцати деревень, двух хуторов и прочее, и прочее!

Пришлось подняться. Изрядно помятый князь вошел в горницу в тапочках на босу ногу, красная накидка не скрывала полосатой пижамы. Усевшись в кресло, он кивнул:

— Ежели из-за пустяка какого потревожить изволил, то сам понимаешь, головы не сносить, излагай.

— Ваша Светлость, — начал я, вдохновленный его приветствием. — Великий Князь, Божьей милостью повелитель...

— Ты, это, — перебил Старобок, — давай без титулов, чего там стрельцу брехал?

Мой доклад был краток и обстоятелен. В конце я передал совет сотника:

— Микула Селянович советует в ближайшее время посольств к Еремею не слать.

— А чего их слать, — ухмыльнулся Старобок, — они сами приперлись. Вчера в полдень прибыли. Самую малость вы с ними разминулись. Еремей мужик хозяйственный, своего не упустит. Пятнадцать человек прислал, такой же сброд, как и вы. Можешь полюбоваться, в гостевой на лавках валяются. Похмельем опосля вчерашнего маются. А я вот голову ломаю — толи опохмелить, толи — плетей всыпать.

— А чего так? — Спросил я. — Или Еремей ту землицу в одного пользовать собрался?

— Да нет, — ответил князь, хитро щуря глаза. — По совести предлагает — год мы, год они. Да только если он посольство раньше снарядил, стало быть, ему тот лужок нужней, а коли так — грех не повыеживаться. Ну, да ладно. До обеда время есть. Подумаю, как быть. Ты мне лучше скажи, сколь человек на вас напало?

— С пол сотни, не меньше, — честно ответил я.

Князь нахмурился, под окладистой бородой дрогнули скулы.

— А с кем же тогда Лёнька бился?

— С лосем, — сказал я.

— Эй, кто там есть!? — рявкнул Старобок. — Живо ко мне Лёньку, дьяка и палача!

В княжеских хоромах поднялась суета. По коридорам бегали стрельцы, кто-то охал, скрежетала сталь. Через пять минут в комнате стало не протолкнуться. Последним явился господин граф.

— Садись, — кивнул Старобок Ивашке, — приготовь бумагу и чернила.

— Благодарствую, — отмахнулся тот, — я лучше стоя.

Князь сурово глянул на племяша:

— Ну, полководец заморский, поведай еще раз, как в одиночку взбунтовавшихся еремеевских мужиков извел!

Лёнька приосанился, расправил плечи и бодро отчеканил:

— Вскочил на коня и в атаку. На право мечом махну — сто голов с плеч, на лево — девяносто, а потом выхватил булаву... — тут граф заметил меня, — и сам себе по темечку как дам! А дальше не помню, — закончил он бледнея.

Старобок побагровел, атмосфера накалилась до предела, муха, летящая под потолком, свалилась замертво.

— Вчера таких подробностей не было. Сколько ж ты народу положил, тыщу аль поболе?

— Точно сказать не могу, провалы в памяти, — покрылся Лёнька потом, — но врать не буду, наверно меньше. Голова моя, она того, совсем это...

— Ничего, палач вылечит, — заверил князь. — Он хоть по заграницам не обучался, но специалист по головным болезням редкостный.

— Дядя! — Взмолился Лёнька. — Помилуй Христа ради!

Дьяк, видя такой оборот, счел нужным заметить:

— Эх, Леонид, Леонид, предупреждал я тебя. Служить надо верно, со всем старанием. Тебе такую честь оказали, а ты кормильца нашего обмануть вздумал. Когда казнить будем, Ваша Милость? Мне думается — тянуть не стоит. Если поторопимся, то в обед уже и поминки отыграть успеем.

— У-у, — завыл Дебил, — кого слушаете, это же Пахан, он мужиков на бунт подбивал, на меня покушался, предательство задумал!

Мне стало смешно, а зря. Старобок жутко нервничал. Жестом остановил стрельцов, которые вцепились в Лёньку и уставился на меня. Граф, брызгая слюной, все злоключения посольства свалил на мою голову.

— Измена! — Взорвался Старобок.

— Клевета! — Парировал я

— На графа покушался?

— Как можно!

— А с дерева веревками — это не покушение! — Напомнил Лёнька.

— Было? — Ел меня глазами Старобок.

— Так не по злому умыслу...

— Взять его! — Рявкнул князь.

Тут Ивашка заблеял, подливая масла в огонь:

— А я говорил, предупреждал, Ваша Милость, этот Пахан еще тот фрукт! Он и меня отравить пытался. Как такого злодея земля носит? Это ж надо — светлое имя наследника Вашего, Светлейшего графа Леопольда де Била опорочить хотел. Героя, заступника веры и отечества.

— Пахана первым на плаху, — сказал, как отрезал князь. — Опосля Лёньку.

Что я мог сказать в свое оправдание? Да ничего. Мне и рта не дали раскрыть, заломили руки и поволокли вслед за палачом. Как все-таки изменчива судьба, в одну минуту из обвинителя в обвиняемого превратился, даже хуже — в приговоренного. И самое обидное — дьяка на последок порадовать не мог. От болотный воды раскис листок с его "чистосердечным" признанием.

Десятки любопытных глаз, в некоторых и сострадание, провожали меня в последний путь. А он не долог, всего-то тридцать шагов от крыльца до плахи. Палач попробовал острие топора и остался доволен. Заботливые руки стрельцов уложили мою голову на сосновый пенек.

На помост взобрался Ивашка и, не пряча счастливой улыбки, зачитал указ: "Приговорить за бунт и измену пришлого Сашку Мухина, именуемого в народе Паханом к смертной казни". Дата, подпись — все как положено.

— Покайся, соколик, облегчи душу.

— Да иди ты! — огрызнулся я, собрав в кулак всю силу воли.

— Зря ты так, — обиженно засопел дьяк. — От церкви щас отлучу, предстанешь нехристем пред Создателем, стыдно будет.

Нервишки у меня дрогнули, но хватило мужества ответить достойно, добавив кое-чего покрепче. Дьяк отшатнулся и поспешил укрыться за княжеской спиной. Сверкнул топор, я зажмурил глаза, но Старобок дал отбой.

— Куда торопишься, — рявкнул он на палача. — Может человек чего сказать перед смертью желает, али просьбу какую последнею имеет, что мы — не люди. Говори, Пахан, не стесняйся, только коротко, по делу.

Большой радости эта отсрочка мне не принесла, какая разница минутой позже или раньше под нож пустят, итог один. Правда желаний появилась целая куча. Пулемет бы мне. Но, поразмыслив, я твердым голосом произнес:

— Казнить или миловать — воля твоя Князь. А если мне не веришь, расспроси Кондрата Крапивина, как вернется. Я все сказал.

— Раз все, руби! — махнул дьяк палачу. — Завтрак стынет.

И снова завис топор, но Старобок и на этот раз прервал казнь. Видать мои слова зародили в его душе сомнения.

— А может, и правда, посадим под замок, пусть в темнице мается. Кондрат явиться, тогда и решим, как быть.

— Ваша Милость, чего тянуть-то, — суетился Ивашка. — Стоит из-за таких пустяков казнь откладывать, ежели греха на нем нет, опосля реабилитируем посмертно. Намалюем иконку, причислим к лику святых великомучеников и дел-то.

— Не сметь! — Раздался звонкий девичий голос. Все, включая меня, от неожиданности вздрогнули.

— Это еще почему, доченька? — Растерялся князь.

Как она была прекрасна в эту минуту, стройная, на щеках румянец, в больших голубых глазах гнев и решительность. Прекрасный дикий цветок средь полыни.

— Папа, неужели ты казнишь будущего зятя! — Алинка взмахнула красной лентой.

Что тут началось! Старобок схватился за сердце, дьяк за голову, палач за топор.

— Ох! — Очнулся князь. — Казнить нахала!

— Не сметь! — кричала Алинка.

— Палач, руби! — Напирал Старобок.

— Только попробуй! Со света сживу! — Не сдавалась моя названная невеста.

Пять раз топор поднимался и столько же опускался, измучившись в конец, палач психанул:

— Ваша Светлость, вы уж определитесь.

— Казнить!

— Миловать!

— Кузина! Дорогая кузина! — Гремя костями, рухнул на колени перед княжеской дочкой Лёнька. — Как вы могли! Я — потомственный дворянин, с известным именем, дважды имел честь просить вашей руки и получил отказ. А вы, как последняя уличная девка приняли предложение неотесанного мужлана, без роду и племени. Четвертовать негодяя! Шкуру на барабан!

Алинка взглядом прибила Леньку к доскам крыльца и кивнула отцу:

— Папа, ты слышал? Меня оскорбили! Твою дочь назвали уличной девкой.

— Ну, хорошо, — сдался князь. — Давай сначала отрубим голову будущему зятю, а затем посадим на кол графа.

— Ой! — слишком поздно осознал ошибку Ленька. — Я того, не этого... Княжна вы мужик, а он не девка, то есть вы девка, а он не мужик...

— Аллё, граф! — Крикнул уже я. — За базар ответишь!

Алинка одарила меня очаровательной улыбкой и щипнула родителя за бок.

— Папа, обращаюсь к тебе, как к князю. Задета моя честь и позор можно смыть только кровью. Я требую поединка с наглецом! По закону девушка в праве найти защитника.

— Как мудро, как правильно, главное — по закону! — Не понимая, в чью сторону склоняется чаша весов, решил на всякий случай подлизаться дьяк.

— Уж не ты ли, божий одуванчик, хочешь вступиться за честь моей дочери? — Прищурился Старобок.

— Боже упаси, — перекрестился Ивашка. — Благословить, исповедовать — пожалуйста, могу еще грехи отпускать.

Алинка естественно выбрала меня. Князь долго теребил бороду, наконец, тяжело вздохнув, произнес:

— Ну, чего ж, давай Пахан, все одно тебе помирать.

— Я, конечно, как истинный дворянин, не против, — загнусавил Дебил, — только пусть ему сначала голову отрубят.