Так что, когда вернулся Карис, ведя под уздцы соловую упряжную лошадку, легко тянувшую наш фургон, на заднем дворе уже красовался новенький, ещё благоухающий свежеоструганной древесиной щит, а я, удобно устроившись на лавочке под окном, закончивала вторую петлю. Держать руки на весу — не очень удобно, хватит на одно-два выступления, а если их намного больше, к щиту разумней прибить кожаные петли.
Отведя нашу новую живность по кличке Купавка в конюшню, Карис именно этим и занялся.
Едва он забил последний гвоздь, как я уже продевала руки в петли.
— Ну что, попробуем?
— Дара, ты уверена? — кажется, Карис нашёл ещё одну причину для беспокойства. Ну и кто
здесь над кем трясётся?
— Как ни в чём другом. Братик, я тебе доверяю. Не тяни! Я столько лет об этом мечтала.
— Да уж, это точно.
Карис для надежности ещё пару раз дёрнул петли. Я непроизвольно принюхалась: так-так, от его рубашки слегка тянуло лавандой.
Ай да братец, не успели обосноваться как следует, а он уже знакомства с дамами заводит!
Однако, через минуту у меня из головы исчезли все мысли, кроме одной — нужно стоять спокойно и по возможности улыбаться. Мне это было совсем несложно: Карису я доверяла безоглядно и ни минуты в нём не сомневалась.
Когда последний кинжал впился в дерево над моей головой, я даже слегка огорчилась, что всё закончилось так быстро. Приятная всё-таки работа: стоять и греться на солнышке с милой улыбкой — это не подносы в корчме таскать. Петли легко соскользнули, выпуская мои запястья на волю, я повернулась к щиту спиной и принялась выдёргивать кинжалы.
Но всё только начиналось...
Вдохновившись первой удачной попыткой, мы тренировались ещё пару часов, о том, что надо бы прерваться, я вспомнила только после настойчивых напоминаний желудка.
— Что-то есть хочется...
— И правда, время к обеду. Что закажем?
— Не знаю, что-нибудь лёгкое. Лучше рыбу.
— А я-то думал, ты от волнения аппетита лишишься, — поддразнил меня Карис.
Я только фыркнула: чтобы потерять аппетит, мне требовалось нечто гораздо более серьезное, чем завтрашнее выступление в пусть и крупном, но не самом известном, городе. Светлен — не Рутен, и уж точно не Раттея. (И вообще, кто когда-нибудь видел оборотня, потерявшего аппетит?)
Разобрав по косточкам последнего запечённого в сметане карася, я осторожно поинтересовалась:
— Карис, а ты помнишь номер со свечами?
Брат воззрился на меня с нескрываемым удивлением:
— Только не говори, что ты...
— Вот именно. Раз уж мы продолжаем дело родителей, было бы несправедливо не воскресить их лучший номер.
Карис свёл брови:
— Рановато, пожалуй. Мы ещё простые броски только начали, а тебе сразу свечи подавай.
— Почему бы и нет? Но если ты за меня волнуешься, давай поменяемся. Ты будешь держать свечи, а я — бросать кинжалы. Могу даже с завязанными глазами.
— ?!!
— Попробуем? — я тут же вообразила Кариса у доски, а себя, напротив — с кинжалами в руках, и едва не свалилась под стол от смеха.
Карис, выйдя из-за стола, протянул руку — пощупать лоб.
— Жара нет, — заключил брат, — наверно, переутомилась. Закрой глаза.
— Что? — я не сразу поняла, чего он хочет.
— Закрой, пожалуйста, глаза, — повторил Карис. — Пойдём.
— Ну, я ещё хотела что-нибудь на сладкое.
— Будет и сладкое, и ещё кое-что, — таинственным шёпотом сообщил брат, беря меня за руку.
Мы прошли через зал и поднялись по лестнице наверх. Столько загадочности, чтобы просто вернуться к себе? Нет, он определённо что-то задумал.
Шорох открывшейся двери, ещё несколько шагов — на середину комнаты, и... все мысли улетучились, потому что совсем рядом испускал волны сногсшибательного аромата...
— Вишнёвый пирог!! — я открыла глаза и чуть не подавилась слюной при виде огромного, занявшего всю середину стола, золотисто-коричневого чуда, с румяной сеткой наверху.
— С днём рождения, сестрёнка! — зёленые глаза брата лучились весельем. — Как поделим, пополам?
Я порывисто обвила руками его шею и чмокнула в щёку.
— Если пополам, мы из-за стола не встанем, для двоих он великоват.
— Ничего, можем на завтра оставить. Разрезай, не томи, — чуть ли не завопил Карис. Эта слабость у нас была общая.
Я молниеносно отрезала два солидных ломтя, и, откусив первый кусочек, зажмурилась от удовольствия.
— М-м, какая прелесть, я готова плюнуть на эту работу и остаться здесь. За такие пироги даже согласна петь гостям каждый день.
Карис, занятый своей долей, отозвался не сразу:
— Давай, я у хозяйки рецепт узнаю, будешь сама их печь.
Я только рассмеялась.
— Ты же знаешь, я готовить не умею. Лучше уговори хозяйку сбежать с тобой.
В ответ я услышала кашель: похоже, Карис слишком живо вообразил ситуацию и подавился пирогом.
— Извини, не хотела тебя пугать.
— Да уж, умеешь ты сказать под руку. — Карис, спохватившись, полез в поясной кармашек. — Сладкое уже есть, а это обещанное 'кое-что'. — На столе передо мной появилась изящная шкатулочка, отделанная перламутром.
Я, замирая от радостного предвкушения, откинула крышку.
В мягком гнездышке из янтарно-жёлтой шерсти уютно расположились два изящных браслета. В руках умелого мастера серебряные полоски превратились в венки из незабудок, с капелькой бирюзы в сердцевине каждого цветка.
— Как красиво! Спасибо, но... братик, не стоило тратить деньги, когда у нас всё так неопределённо.
Карис наклонился через стол, и, поймав мою руку, прижал к своей щеке.
— Дара, я первый раз в жизни могу подарить тебе не стекляшки, а что-то настоящее! Примерь.
Ну как я могла отказать! Браслеты пришлись в самую пору, устроившись на моих запястьях так уютно, словно всегда там были.
Но всё приятное рано или поздно (чем позднее, тем лучше) заканчивается, и мы опять отправились на задний двор, заниматься полезным, то бишь отработкой нашего номера.
Правда, работали мы на этот раз с доской, иначе при нашем усердии и меткости Кариса, щита хватило бы очень ненадолго.
Когда мы дружно решили, что на сегодня хватит, в гостинице нас поджидал сюрприз: тот самый старшина, посоветовавший нам 'Цветущую яблоню' и троица его приятелей.
Незваные гости, однако, сумели испортили мне аппетит. Я, конечно, не воспитанница храмовой школы, но четверо незнакомцев, вначале посматривавших с определённым интересом, а затем, принявшихся наперебой — хоть и неуклюже — ухаживать, заставляли меня слегка нервничать.
Я сдерживалась, не подавая виду, но вежливо разговаривать становилось всё труднее. А в глубине души, я горько сожалела, что под рукой нет слабительного — безотказное средство спасения от всех мужиков без исключения. Правда, только при определённых условиях, но в гостинице этих условий было по самое не хочу.
И, уже в который раз, меня выручила способность Кариса угадывать мои мысли. Ему хватило одного взгляда, чтобы незаметно перевести разговор на сугубо мужские темы — лошадей и оружие. Само собой, беседа вертелась, в основном, вокруг ножей и кинжалов и закончилась вполне ожидаемо: старшина вызвал Кариса на состязание.
Кажется, то мимолётное упоминание о метании ножей задело стражника всерьёз: приз он предложил внушительный — один золотой. И, всего лишь, за десять бросков!
Состязания я ещё посмотрела, правда, больше из вежливости (что тут смотреть, ежу понятно, кто выиграет). Но, когда разгорячённый старшина, слегка расстроенный проигрышем, зато начавший с искренним уважением смотреть на Кариса, второй раз потребовал вина на всех, и здоровенный кувшин пошёл вкруговую, я, сославшись на головную боль, направилась на второй этаж, в нашу комнату. Уже на верху лестницы, я привычно обменялась взглядами с Карисом. Ничего не поделаешь, наверное, даже на том свете буду о нём волноваться. Да и он, пусть и не показывал виду, но беспокоился обо мне, тем более, что к вечеру в общую залу набилось чуть ли не всё мужское население ближайших улиц.
Я вернулась в нашу комнату и взялась было за вышивание, но нитки путались, а игла поминутно выскальзывала из рук. Мне было явно не по себе, и я знала — почему. Отложив пяльцы, я вытянула из-за ворота цепочку. Так и есть — амулет лучился мягким серебряным светом. Сегодня — Волчья Ночь, а я, как назло, заперта в четырёх стенах. Что же делать?
Судя по смачному гоготу, доносившемуся снизу, Карис вспомнил песни 'для мужского общества'. С одной стороны правильно: только на балладах о рыцарях и дамах много не заработаешь, для простых людей нужно совсем другое, а уж если слушают одни мужчины...
Через пару часов в зале сделалось заметно тише — кто-то из гостей ушёл или уполз, в зависимости от количества опрокинутых кружек, кто-то заливисто храпел на столе или под ним. Я уже начала подумывать, не пойти ли мне взглянуть, что там с братом, но открыв дверь, услышала его голос:
— Всё, ребята, последняя.
Я ожидала что-нибудь уж вовсе разухабистое, но аккорды были совсем незнакомыми, задумчиво-сумрачными, а голос Кариса — напряжённо-тяжёлым:
— Застольные споры — последнее дело, (1)
Когда больше нечего пить.
Но время идет, за окном стемнело,
И тянет поговорить.
И двое сошлись не на страх, а на совесть,
Да так, что весь сон пропал.
Один говорил: наша жизнь — это поле,
Другой возражал — тропа.
Один говорил: мы хозяева судеб,
Идем — захотим куда.
Другой говорил: обольщаться не будем,
Хозяин один — судьба.
Один говорил: наслаждаемся миром...
Другой: лишь до первой утраты.
Один говорил, мы себе командиры,
Другой возражал — мы солдаты.
Один говорил: нам открыты дороги
На много-много веков.
Другой возражал: не так уж и много:
Для нас на один всего.
Один помолчал и сказал отрешенно:
'Мой брат, ты открыл мне глаза...'
Другой покачал головой: 'Я пошёл'.
И молча покинул зал.
Видимо, после хорошей выпивки, песня, над которой надо думать, оказалась для городских стражников очень непривычным делом, потому что внизу сделалось совсем тихо, чуть ли не до звона в ушах, а через пятнадцать минут в комнату вошёл Карис.
— Озадачил своих новых приятелей?
— Нет, это не для них, — Карис хмыкнул и потёр левый висок, — скорее, для себя.
Я тут же насторожилась:
— Голова болит?
— Ну, чего ты затрепыхалась, всё в порядке.
Врёшь, братик, самым нахальным образом. Я твое 'в порядке' уже чую. Ещё не приступ, но близко к тому.
Пока Карис убирал лютню, я пересела в изголовье его кровати.
— Иди сюда.
Карис глянул на меня, всё понял, и кислым тоном спросил:
— А где пакость?
Я мило улыбнулась.
— Твоё счастье, сегодня обойдёшься. Хотя... — я задумалась, — за бессовестное враньё следовало бы напоить парой кружек. Ещё не поздно. Достать?
— Мучительница, — простонал Карис. — Я от неё однажды умру.
— А кто сказал, что лекарство должно быть вкусным? Так ты идёшь или нет?
— И за что мне это наказание, не сестра, а деспот какой-то! Уже иду.
Я похлопала по одеялу.
— Устраивайся поудобнее. Голову — ко мне на колени.
— Хорошо ещё, что ты не костлявая, — не удержался от подковырки братец, — не люблю стиральные доски.
Мне очень захотелось поддать коленкой ему в затылок, но больного бить нехорошо.
— Лежи смирно, а то ничего не получится.
Мать Милосердная, ну зачем я это сказала! Дура безголовая!
Карис рывком приподнялся и, схватив за плечи, молниеносно опрокинул меня на кровать.
— Опять колдовскими штучками решила заняться!
Я могла только изумлённо смотреть. Таким брата я ещё никогда ни видела: в глазах — зелёное пламя, зрачки нехорошо сужены, а сам — напряжён, как натянутый лук.
— Карис, — я запнулась, — т-ты чего?
— Я же просил больше так не делать! Глупая, это же для тебя опасно!
— Пусти, — я поморщилась. Такой хваткой, не то что девушку, медведя можно удержать! — Мне больно.
— Извини, — брат выпустил меня и чуть отодвинулся.
— Это не колдовство, — ледяным тоном сообщила я, — а оборотничество. И сегодня я управлюсь без этого.
— Увижу, что неправду сказала — отшлёпаю, — буркнул Карис, но голову мне на колени всё-таки опустил.
Я осторожно коснулась правой ладонью его лба, сосредотачиваясь на ощущениях:
'Болит, довольно сильно, но моих слабеньких способностей всё-таки хватит. Вытаскивать я ничего не буду. Сделаем немножко по-другому'.
Я просто использовала свою 'настройку' на Кариса — раз я могу его чувствовать, значит, могу и передать. Нет, не силу, как в прошлый раз, а свои ощущения. У меня-то ничего не болит, а если получится, то и у Кариса всё пройдёт.
Я сидела, не снимая ладони с его лба, и тихонечко намурлыкивала что-то успокаивающее.
— Дара, — голос у Кариса стал сонно-разнеженным, — это же мамина колыбельная.
— Угу, — теперь я вспомнила. Иногда, мама пела нам вместо общей колыбельной, две — по отдельности для каждого. По странному совпадению я вспомнила колыбельную для Кариса.
— Спой полностью, пожалуйста.
— Вот и день уходит. (2)
Спи, малыш, усни.
Слышишь, кто-то бродит?
Это сна шаги.
Тихо ночь крадётся,
Спи, мой мальчик, спи.
Птицей в окна бьются
Детские мечты.
Лунный свет струится
Золотым дождём,
И легко ложится
На ресницы сном.
Шепчут звёзды сказки
В небе до зари.
Закрывай же глазки.
Спи, малыш, усни.
Все получилось лучше некуда: к концу песни Карис уже смотрел сны и даже не заметил, как под головой, вместо моих колен, оказалась подушка. Я бы и сама легла спать, но сегодня мне очень надо было вырваться на волю. Вот только как это сделать?
Обычный способ здесь не годился. Вряд ли я смогу внятно объяснить ночному караулу, какая нелёгкая понесла меня через городскую стену, когда все приличные люди давно почивают.
Но если я сегодня не смогу прогуляться, волчица устроит мне такую весёлую жизнь, что мало не покажется. В любое другое время мы могли бы договориться, но только не в Волчью Ночь.
Впрочем, в эту ночь гуляют все оборотни: начиная с медведей и заканчивая мышами (врать не буду, сама не видела, но говорят, что есть и такие). И как же им не повезло. Оборачиваешься себе мышью, высовываешь нос из спальни, и тут — ням! — тебя с удовольствием доедает любимый котик. Ужас!
Нет, волком мне нравится больше. Я сама кого угодно съем (ну, почти кого угодно).
Жаль, что Карису второго облика не досталось. Мы бы сейчас так погуляли! Да, какой бы из него волк мог получиться! Ладно, хватит мечтать. Как же мне всё-таки из города выбраться? Через зеркало, что ли? Чего?!! А ведь кажется, Ведана что-то такое говорила: зеркало... поляна...
Я присела на лавку и попробовала выудить из памяти тот давний, полузабытый разговор.
Очень печально, но, кажется, у меня вместо головы — решето, всё нужное выскочило напрочь. Хотя, откуда я тогда знала, что это может пригодиться.
Я ведь не маг. Их хлебом не корми — дай по зеркалам прогуляться. До чего люди не хотят себя утруждать — лишний раз из дома лень выйти.
