Доля Мастера

Прочуял эту силу впервые прошлым летом, после того, как отец с треском и вторым за всю жизнь подзатыльником конфисковал сделанный из подвески старого "Москвича" арбалет... а чего? В деревне у всех ребят... Но руки вкус дела распробовали, а тут как раз неполадки в родительской "Ригонде"...

Он уже предвкушал новое лето, каникулы, поездку в Приазовье к бабушкиным родным, а там, на берегу, ночами — наедине с миром и далёкой музыкой. И до рассвета.

И лето пришло, и следующее, и после... весть о кончине великого Элвиса тоже узнал оттуда — из западного эфира, благо проблем с английским не возникало. Да и откуда им взяться, когда классный руководитель Римма Марковна — и англичанка по совместительству? А ещё... вместе с остальными ребятами класса Олег принадлежал ей всем своим юношеским нутром. Стоило только Римме Марковне перед сбором металлолома заметить невзначай, что при таких в классе мальчиках девочки могут тяжестей не носить, isn't it? — естественно, их отряд занял первое место. А как не занять, когда играючи принесли даже пару совершенно бесхозных крышек от дорожных люков.

"Take my hand, take my whole life too, for I can't help falling in love with you", — пел на прощание Элвис, сияющее звёздами небо лежало рядом, на расстоянии вытянутой руки, и даже перестала в те минуты осколком стрелы в старой ране шевелиться мысль: совсем рядом, на одной с ним Земле, растёт сейчас та, по милости которой поставил боком не один мир. И ещё придётся...

*

Такого за десять лет работы ни разу... Чтобы рисунком гороскопы совпадали один в один, но так, будто её, Лёкина карта, нарисована на основе этой. Господи, что за...?

Но, с другой стороны, сколько пар пересмотрела — и семейных, и несемейных, и с собой, и без себя — но таких попаданий... н-да. Вот же, век живи — и учись век!

Интересным будет разговор с тёзкой. И, похоже, не столько ему помогу, сколько научусь у него. Ещё бы — человек из поколения всех наших рокеров! Дворники-сторожи? Как бы не так. Взломщики и строители! Демиурги даже — они проложили дороги, которыми двинулись мы. Поколение моего неродившегося старшего брата...

Лёка, единственное, да к тому же позднее дитя, получила всю любовь, но и все шишки, которые могла бы разделить с... в детстве часто представляла себе его — где-то там, за чертою неведомой оставшегося.

Да и сама появилась на свет с трудом — родители уж и не чаяли. Но... счастливо сложились обстоятельства.

Лёка улыбнулась — ай-яй-яй, что за мысли для астролога? "Обстоятельства", видишь ли, "сложились"! А то вы не знаете, госпожа звездочея, почему "об-сто-ятель-ства" — "скла-а-адываются"?

Она опустила голову... немножко знаю.

Поэтому пока ничем не могу объяснить, почему так совпадают гороскопы мой и вот этого, совершенно случайно, конечно же, записавшегося ко мне на приём Олега Ярославовича. Совпадают так, что в груди... ох. Словно ребёнок маму зовёт, жалобно, беззащитно... наплачусь я с ним, и ещё не раз улыбнусь.

*

Улыбайся, светись сквозь дождевые облака, лей на землю царевнины слёзки. Каждая оживёт цветком или деревцем, из каждой вырастет земляника твоя любимая или ароматная россыпь лисичек, обещаю. Плачь — и улыбайся. И слушай дальше.

Детство у тебя будет сказочное. Единственная, ненаглядная девочка, в прекрасной семье. О, предков я собирал долго — для себя, для тебя... для многих ещё.

Полно игр, кукол, замечательных книг с замечательными картинками... ты полюбишь сначала рассматривать эти картинки, а потом читать. Полюбишь, потому что читать будешь лучшее из лучшего. Специально для нас, детей этой страны, заботливо найденное или созданное.

Ещё бы! В стране, где и нам, и многим другим предрешил я родиться и расти, на детей не скупятся. Пусть просты еда и одежда, строг и лаконичен быт — но даётся главное, что нужно в жизни. Главное, слышишь? Слышишь... знаешь.

Знаю и я. Знаю столько, что холодок восторженного ужаса порой... Я словно весенний лес, только проснулся для жизни — но корни мои давно пьют воду глубоких нездешних рек.

И потому непросто сейчас этому семнадцатилетнему пареньку — он-то готов немедленно сорваться туда, где тихо растёшь ты. Полон идей — искрошить, взломать, разбить... а я держу его. О, держу... Каждому — по делам его, но — в своё время.

Ждать умею... пусть и чертовски трудно оно, когда ты неистовый вьюнош со взором горящим. Что свобода — осознанная необходимость, пока ещё только слова.

И сама в те же годы испытаешь, каково — быть старше своих лет, знать и мочь намного больше, чем позволяет обстановка, жить в её удавке, учась потихоньку прогибать реальность под себя. Но именно потихоньку... в магии самое главное — не перечить природе вещей.

Скоро Олег научится чувствовать её, воспринимать, взаимодействовать... ещё один карат радости на левую чашу весов его души, ещё одна капля боли — на правую.

Студент! Настроение пречудесное — сумел! Доказал всем! Себе!

Со своими отличными русским и английским, с отменной техникой рисунка и танца, он — студент МЭИ.

Энергетик!

Звучит?

Распрощавшись — "до картошки!" — с будущими однокурсниками у главного здания, привычно позволил ногам вести, куда глаза глядят. Студгородок МЭИ огромный, в районе Москвы почти не изведанном. Тут тебе и таинственное Лефортово, и тенистые набережные Яузы, и Владимирский тракт, и Бауманки владения, и Андроников монастырь...

Шёл, представляя себя живущим тут. Или тут. Может, в этом дворе... то ли в том? Песочница под грибком, бельё рядом сушится, из затянутой марлей форточки первого этажа — позывные радиостанции. В конце двора — забор, доска выбита, тропочка в дырку народная... и запахи самые что ни на есть бражные.

И тишина, нехорошая.

Вход в вино-водочный магазин, к которому по тропочке той попал, был закрыт уже. Однако планировка зданий знакома... и ведомый сам не зная чем, Олег двинулся в подворотню. Увидел дверь в подсобку... замка нет.

Войдя, поморщился — кисло-сладкий дух "трёх топоров" почти тут же разжижил чутьё, благодушно предлагая послать всё на...

Шорох не дал! Олег скользнул по звуку, ткнулся в обитую жестяным листом дверь подсобки... стоя на цыпочках на столе, женщина привязывала кусок верёвки к изгибу трубы под потолком.

Поношенное сатиновое платье натянулось на спине, высоко обнажив ноги... обратная сторона коленей всегда такая беззащитная, — подумалось мимолётно. Глаз художника запомнил всё — и змейки раннего варикоза, и мешковатые бёдра, и белёсую жёсткую кожу на пятках, и сбитые каблуки...

И в обернувшемся к нему лице красоты не было. Жирно облепившие голову крашеные пряди, вспухшие веки, стёкшей туши синяки, нос покрасневшей картошечкой, рта не разглядеть...

И прежде чем Олег бросился к ней, сдёрнул дурищу со стола и крепко прижал к белой рубашке замызганное лицо, одна человеческая душа обняла другую, прильнула, втекла, разбежалась по иному естеству животворным золотым огнём, и радуя, и баюкая, и вытягивая из той застарелую безнадёгу...

А потом они сидели на ящиках, под тусклой лампочкой, он держал в своих руках её, по-крестьянски широкие, красные, с облупившимся на ногтях лаком, и читал, до рассвета читал стихи... Брюсов, Ахматова, Блок, Маяковский, Пастернак, Симонов, Рождественский, Киплинг, Бернс...

Только стихи... хоть и чуял: готова. И пусть себе что-то там просило тело, но сам из благодарности — не хотел, да и права такого не давал себе.

"Кто я?", — сколько раз спрашивал и впредь, спросил и тем утром, покидая подсобку и ощущая вослед молитву ли, мольбу... Что-то сжёг он в женщине насовсем, но что зажёг?

После весь первый курс старался обходить тот квартал стороной — однако встречалась иногда, смотрела всё так же. А потом не виделись больше, но он знал — жива, вышла замуж, родила, и ещё...

"Кто — я?"

— Жутко правильный ты человек, Олег, — говорила ему журналистка центральной молодёжной газеты. Делала репортаж о лучших студентах столицы, так и познакомились. Жила она одна, снимала комнатку в коммуналке в центре. — Ты — идейный. И откуда только взялся такой?

Такой улыбался, молчал, целовал — но полгода спустя разругались вдребезги: заметка, ею написанная, хвалила то, что по совести говоря, следовало прокатить как минимум в фельетоне...

— Ты не понимаешь, Олег! Ты не понимаешь, — сжимая кулачки, говорила журналистка опустевшему навсегда креслу-кровати, а потом написала тот фельетон. Несколько месяцев мытарили её по всяческим комитетам, коллеги в курилках с готовностью давали огоньку и пожимали руку, а в конце концов раздался звонок из редакции молодёжных программ ЦТ: "нам, — сказали, — нужны такие совестливые, такие ясные голоса". Прошло ещё семь лет — и первые заполуночные передачи этой редакции смотрела вся страна.

— Вол-шеб-ник! Вол-шеб-ник! — скандировали спасённые от простуды на картошке однокурсницы: с грохотом выбитая из правления колхоза буржуйка им в щелястый барак да припёртый Олегом на себе жбан молока согрели не только сердца.

— Я всегда буду помнить тебя, шаман, — улыбнулась и долго-долго глядела на прощание девчонка, которую вытащил из бурана. Потеряв свою группу, она уже замерзала совсем... принёс в палатку, отогрел, поделился жизненной силой. Хоть и начинал только овладевать тогда энергией своей — но удалось.

— Чудовище, — томно улыбалась спелая супруга некоего замминистра на обставленной импортной мебелью даче за высоким забором. Улыбалась летом, а в ноябре пышно схоронили бровастого генсека. И в декабре замминистра вместе с другими подельниками пошёл за хищение всенародного имущества. Упомянутая же мадам за сотрудничество с органами награждена оказалась почётной грамотой и спокойным существованием вплоть до перестройки, дождавшись которой, нашла иностранца и отчалила жить к нему.

— Блюститель закона, прежде всего, строг к себе! — о, эти пылкие диспуты в общаге весенними ночами... кто в двадцать три не сиживал вот так, под гитарные вздохи и простенькую студенческую закуску решая мировые проблемы? Друзья кивали, соглашаясь с Олегом... уже совсем немного времени оставалось до тех лет, когда они вслед за родителями рванут на митинги, но быстро поймут, что жизнь делается не теми, не там, не так...

— Это воин, Дэзинька, с таким-то Марсом. Совершенно сокрушительным, — поделилась Лёка со своей чёрно-белой любимицей. Любимица вопросительно муркнула.

— Конечно, это не всё, — живо отозвалась её хозяйка, — а час рождения показывает, что наш воин ещё и исцелять наверняка умеет. Может, правда, не знает о том? А без разрушения целителям никак. Уничтожают смерть — дают жизнь.

Кошка довольно кивнула и продолжила полировать лапку.

Да, военный, похоже. Со всеми этими реформами им как раз непросто — вот работой и интересуется, — а что космический меч этого, господи ты мой боже, воина скрещен с Лёкиным мечом, да ещё и нацелен ей в Солнце-сердце... о, это только на беглый взгляд. Между тем, первое впечатление — лишь часть правильного. Думай, вдумывайся — и снова думай, звездочея.

Первый в жизни гороскоп Лёка прочитала лет в восемь — но странным показалось не то, что рождённая в сентябре, она какие-то там Весы, которым надо носить топазы и рассматривать проблемы со всех сторон. Листочек, который всё это ей рассказал, был не газетой, не книжкой — фотографией! Мама у подруги взяла стопочку таких странных...

Но, слово "самиздат" Лёка услышит чуть позже, от мамы папиной, которая немало ещё тайного, страшного, горестного расскажет вполголоса внучке, строго напоминая всякий раз ни в коем случае не обсуждать этого ни в школе, ни даже с родителями:

— Ты же не хочешь навредить папочке?

— Ни-ког-да!

Папу, весёлого, лёгкого на подъём, неизменно готового если не растолковать почемучки, то отправить к десяткам словарей и справочников домашней библиотеки, Лёка богом, конечно, не называла. Равно и богиней всегда элегантную — даже дома — маму. Но лет до тринадцати верила в их всемогущество безоглядно. После — стала любить.

"Надо же, а ведь и у меня Солнце с Луной почти такие же гармоничные, как и у Олега Ярославовича", — вдруг осенило. И правда, сказочное детство подарили Лёке родители. Если бы только не постоянные простуды... их девочка научилась распознавать загодя. Накануне болезни всегда видела один и тот же сон: вечер, высокий берег реки, на нём — деревце. С деревца в реку слетает крылатое семечко — Лёка знала, что это она,— и стремительно чернеющая вода ввинчивает его в бесконечный, странно узорчатый водоворот. Тоска во сне охватывала тягучая, а наутро и глотать больно, и жар, и опять сульфадиметоксин, и опять стрептоцид, и опять парацетамол...

Друзьями детства по этой причине были игрушки и книги. Книги в доме жили и плодились с удовольствием — даже родители не всегда помнили, что стоит во вторых рядах. Поэтому, совершая регулярные набеги на книжные шкафы, Лёка чувствовала себя искателем сокровищ.

В четвёртом классе искательниц стало двое — в Лёкиной жизни появилась Анка. А вместе с нею и остальная компания: Вадим, Босс, Димыч...

Девчонки различались так, что повзрослев шутили иногда, мы, мол, позитив с негативом. И то правда — высокая, широкая в кости и рано созревшая брюнетка Анка всегда горазда была учудить чего пошумней... а неизменный её адвокат перед старшими Лёка хоть и лазила по деревьям да чердакам с подвалами ничуть не хуже Анки, но о подвигах своих предпочитала помалкивать. И нередко уходила в "разведку боем" одна.

"Разведка боем" — девчонки называли так свои, мимо таможни родительского внимания пропущенные, вылазки из дома. Иногда (начитались Булгакова) — в тот самый центр Москвы. Но чаще — в пойму протекавшей за домами Сетуни. Манили туда ключи и овражки, островки и неведомые дорожки, лохматые заросли и крутобокие берега. Зимой с горок ледяных носиться на картонках оглушительно здорово, по теплу — гонять казаками-разбойниками или в ведьм играть...

Взрослый люд диковатые те места не меньше детворы обжил — которые постарше, собак выгуливали да пикнички организовывали, молодёжь соблазнялась шалашами ив.

А однажды Лёка видела там самого настоящего йога! Только тогда она этого не поняла, поскольку в двенадцать лет о них всего и знала, что слово такое есть. Сама уже года четыре, как играючи заплеталась в "Лотос", представления о том опять-таки не имея — просто, иногда тело само так устраивалось перед книжкой или в игре.

Над Москвой стоял час небывало жаркого для мая-месяца заката, "казаки" Анка и Лёка носились по высокому берегу реки за "разбойниками" Вадиком и Димычем. Лёка знала там взгорочек, за которым резко начинался спуск к реке — видно оттуда было широко и далеко, вся пойма просматривалась. В два прыжка взлетела...

Широкая солнечная ладонь придержала её полёт, Лёка сощурилась, опустила лицо — и увидела... В прикрытой черёмухой уютной зелёной ложбинке на небольшом коврике сидел по-турецки человек, положив руки на колени и чуть подавшись навстречу летящим к нему лучам. Золотистый очерк его головы и плеч так у Лёки в памяти цветком и остался.