— Странные ты задаешь вопросы, если и впрямь убежден, что я — Зло и нежить. И вообще, в нашем роду слова отродясь не держали. Нашелся один святой, так и тот отличился[53]. Так вот, на этот раз я все рассчитал с учетом прежних ошибок. Пять лет, больше смертные не выдерживают, и потом аккуратненько свернуть пирушку. Но Шуйский все испортил. Я ведь говорил Димитрию, что нельзя щадить старого интригана, так нет — захотелось ему выказать царственное милосердие! Впрочем, с Шуйским я все же поквитался.

— Так вот отчего трое из четверых Шуйских умерли один за другим![54]. Значит, польский король неповинен в этом преступлении?

— Сигизмунд, между прочим, был счастлив до глубины души.

— Но отчего же ты не тронул Ивана Ивановича?

— Была бы охота старые пуговки грызть! — вампир с досадою махнул рукою. — Все, хватит, наскучили вы мне оба!

Он снова шагнул к прижатой в углу девушке. И Тсера поднялась. Не вскочила, не оттолкнулась от полу, как встает обычно сидящий человек — нет, поднялась единым слитным движением, словно бы по незримым нитям.

— Сколько раз ты читал "Сказание о Дракуле"? — властно зазвенел ее голос.

— Наизусть знаю, — опешил вампир.

— И все же ты упустил один отрывок. "Третьего сына, старейшего... еще не женившись прижил его Дракула с единою девкою". От этого сына идет мой род. Ты всегда был поверхностен, Федора!

Далее все произошло одновременно.

Вампир бросился. Тсера вскинула руку с серебряным кольцом. Никита неистовым усилием рванулся — и колдовские путы лопнули со звоном. Басманов медленно начал оседать на пол. Голова его откатилась на два шага. Изумленно распахнутые очи жили еще целый долгий миг, потом ресницы дрогнули и опустились. Коротко звякнула упавшая сабля.

— Я же сказал, что останусь последним, — проговорил Хворостинин безо всякого выражения.

На его ладони рдел багровый ожог.

Никита успел подхватить на руки лишившуюся чувств Тсеру.

Дверь трещала под могучими ударами.

Несколько дней спустя.

Хотя московские лекари в один голос и уверяли, что болезнь девушки не опасна и происходит лишь от нервного истощения, Никита боялся ее волновать и решился заговорить с нею о происшедшем не прежде, чем она смогла самостоятельно подняться с постели и выйти в сад.

В этот день на рассвете по двору промчался незнакомый всадник, с которым Никита Романович и заперся наверху. Чуть позже он распахнул двери и загремел:

— Микишка! Галопом на поварню, потчевать, поить-кормить дорогого гостя!

Яркое солнечное утро еще не высушило росы, и капли блестели на смородиновых кустах, превращая черные наливные ягоды в гроздья драгоценных камней. Никита спустился в сад торжественный и сияющий. Волосы его были коротко острижены.

Девушка подвинулась, давая ему место рядом с собою на скамейке.

— Тсерушка, свет мой рассветный, вот дело и сладилось! — объявил молодой князь. — Нынче прибыл гонец, государевой милостью с меня снята опала.

Долгие ресницы Тсеры были опущены, и нежный, как первый отблеск рождающейся зари, румянец играл на бледных после болезни щеках.

— ...Государевы приставы, — рассказывал Никита, — явились по Иван Андреичеву душу... у них душа есть, или как?

— У приставов-то? В жизни не бывало.

— Да нет, я о... ну, словом, явились они и прежде всего отправились к священнику, поскольку дело было церковным. А Алеша-попович, не дожидаясь рассвета, перенаправил их на мельницу. А Ма... то есть Басма... ну, словом, упырь, он рассыпался в пепел. Когда вышибли дверь, уже оставались только персты и несколько прядей волос. Вот за избавление от душегуба государь меня и вознаградил, хотя, по совести, я ничего и не сделал-то.

— Отчего же, — возразила волошанка. — Ты его отвлекал. Я тоже видела, хочет сделать Хворостинин, и постаралась потянуть время, пока он собирается с силами.

— А я вот ничего не видел. До сих пор не могу поверить, что он так... Но как у тебя это получилось? Ты вдруг встала, как... как... как ангел гнева!

— Видишь ли, я ведь не лгала. По матери я действительно являюсь потомком валашского господаря Михни Злого, внебрачного сына Влада Цепеша, прозванного Дракулой. Меня потому и зовут тумою, что в моих жилах течет кровь человека и вампира. Нет, нет, сама я обычная смертная! Но вампирские чары на меня не действуют... что мне до времени успешно удавалось скрывать. Когда Иван Андреевич забрал меня в свой дом, он взял с меня слово, что я никому не раскрою его природы и природы его сотоварищей, буде такие объявятся. Вот почему я не могла сказать тебе правды. Но, согласись, я сделала все, что в моих силах! Я же не виновата, что ты такой упрямый... серденько ты мое! Но скажи, что сталось с Иваном Андреевичем?

— А на него пришел донос.

— Вот найду этого... — (конец фразы Тсера произнесла очень тихо. Никите показалось, что слово это было "skurwysyn", но он, вне всяких сомнений, ослышался — ведь не могло же статься, чтобы подобное выражение слетело с нежных уст прекрасной волошанки!) — глаза выцарапаю! И не вздумай говорить мне про долг верноподданного.

— Не стану, — вздохнул Никита. — Что и сказать, Иван Андреевич и не благочестивый человек, да и государю слуга не слишком усердный, а все ж скаредное сталось дело! Да и была в том доносе сплошная безлепица, стал-де Хворостинин приставать к польским и литовским попам и полякам, хочет-де бежать в Литву да и вовсе принять латинскую веру. Но я ничего сделать не смог, пока разузнал, что к чему, его уж услали в Кириллов-Белозерский монастырь на покаяние, под надзор житием крепкого старца, с наказом из монастыря не выпускать и ни с кем видеться не давать. Не могу простить себе своего послушания! Плевать бы на мою опалу, нужно было ехать в Москву самому!

Тсера вздохнула:

— Ничего бы ты не сделал все равно. Этот донос был уже вторым. В прошлый раз насилу отбились, все чары пустили в ход. Вампиры умеют наводить мысли, ты знаешь? Ты, кстати, за собой ничего странного не замечал?

Никита покраснел и торопливо кивнул.

— Нет, ничем бы ты не помог, — продолжала, качая головою, волошанка. — Да и не нужна ему наша помощь.

— Как же...

— Разве его везли в серебряных цепях? На осиновой телеге?

— Нет, вроде бы как обычного человека. Но ведь монастырь...

— Ты же помнишь, он уже был в монастыре. Да, пребывать в церковных стенах для них мучительно, но, поверь мне, еще ни один не ожил.

— Ах, Тсера, как можешь ты быть столь бессердечной! Иван Андреевич нас спасал...

— Нас? Нет, Никита, — кончиками пальцев она коснулась его губ, останавливая готовое сорваться возражение. — Сколь бы ни был ты Ивану Андреичу по-родственному дорог, сколь бы ни был он привязан ко мне, только ради нас он не решился бы на это невозможное дело. Им двигала ревность. Вампиры — они ведь тоже ревнуют, точно так же, как люди. Только гораздо страшнее.

Тсера помолчала, склонив голову. И что-то засеребрилось на ее ресницах...

— Не нужна ему наша помощь, — повторила она. — Если б он захотел, он без труда ушел бы с дороги, а может, и еще прежде. Он... сам выбрал себе судьбу. И сам назначил кару.

— Да... ну это... в общем, как-то так.

Не нашел Никита слов. Да и не умел он поминать неумерших. Пока еще.

А роса блистала на черных ягодах, и жизнь требовала жизни.

— Ах, Тсерушка, как же я тебе главного-то не сказал! Государь одобрил наш с тобою брак и указал того в потерю отеческой чести не числить. Да и то сказать, разве же потомки мутьянского государя не в версту потомкам Ярославских князей? А что холопка бывшая, выкупленная, так ведь по крови родная дочь князя Голицына-Меньшого.

Тсера нежно погладила жениха по руке.

— Знаешь, kotku[55], тебе непременно нужно будет прочитать две книги: Судебник и "Учение им же ведати человеку числа всех лет". Я, со своей стороны, согласна на "Устав пушечных дел", хотя он, должно быть, прескучный. Ну с чего ты все это взял?

— Но... ты ведь сама сказала.

— Про Цепеша говорила. А все остальное ты сам додумал.

— Холоп Микишка уверял, что видел кабальную грамоту на твою покойную матушку.

— А на меня саму он грамоту видел? Конечно, нет, поскольку нельзя увидеть того, чего не существует.

— Но разве же дитя, рожденное робою, не наследует материнскую судьбу безо всяких грамот?

— Именно что рожденное. Никита, посмотри на меня внимательно. Ну начинай же наконец соображать, тебе голова дана, чтоб думать, или только горлатную шапку носить? Как Микишка назвал мою мать — валашской полонянкой? Неужто ж трудно догадаться, что взять кого-то в плен, да так, чтоб навсегда оставить в холопах, сделалось возможным не раньше 7120 года[56]? Нет, я, возможно, смотрюсь моложе своих лет, но не настолько же! Впрочем, — лукаво улыбнулась волошанка, видя Никитино смущение, — не ты один. Голицын-Меньшой тоже так думал и не позаботился выправить на меня отдельной грамоты. Сильные бояре часто бывают вот так небрежны! Они уверены, что для них все будет само собою, а если что окажется не так, все равно никто спорить не посмеет, а и посмеет, приносы да связи позволят заткнуть глотку любому. А Иван Андреевич не потрудился посчитать года и взял нас с матерью к себе, будучи уверен, что воспитывает дочку своего покойного приятеля.

— То есть... — ошарашено пробормотал Никита, — то есть ты все это время была свободна и могла уйти в любой час?

— Конечно. Только для чего мне было бы уходить? Иван Андреевич ко мне хорошо относился, а жить одной в этом мире девушке не так-то просто.

— Но это, что он, Хворостинин... что он вампир?

— Мне ли было из-за того волноваться!

— Тсера, ответь мне на один вопрос, — проговорил князь Охлябинин и сделался очень серьезным. — Кто твой настоящий отец?

— Муж моей матери, Стефан Кутлучевский, польский воевода. Погиб в 7121 году под Вязьмой. И — полагаю, для тебя это важно — я крещена в материнскую, православную, веру.

— Ах, Тсерушка, свет ты мой, счастье ты мое черноглазое! — воскликнул Никита и сжал свою невесту в объятиях.

В этот же день составлена была рядная запись[57]. После того до самой свадьбы жениху и невесте уже не должно было видеться, но как соблюсти обычай, живя в одном доме? Вечером Никита заглянул в конюшню и, конечно же, столкнулся с Тсерой, зашедшей проведать белого Тумана. И это напомнило ему об одной странной вещи.

— Тсера, на другой день после того, как Максим появился в доме, я обнаружил на шее твоего коня свежую ранку.

Тсера, казалось, колебалась.

— Никита, ты только не пугайся, — проговорила она наконец. — Дело в том, что мой дед — не тот, что от Цепеша — был Чингизид. И он не раз говорил мне, что монголы не знали поражений, пока перед битвой пили кровь своих боевых коней

Эпилог.

1625 год, дом князя Охлябинина в Москве

Зима давно прошла, но в саду было белым-бело. Невесомый пух вился в воздухе, земля, кусты, трава — все припорошено было полупрозрачною белизною.

Смахнув осиновый пух, молодая княгиня присела на скамейку. Нянюшки тотчас передали ей сыновей. Удивительно, как непохожи уродились двойняшки — у Ромушки волосики черные, что смоль, у Степаши — беленькие, что льняная кудель. Но оба — хорошеньки-хорошенькие!

Однако в этот раз не довелось Тсере Степановне покачать на коленях малышей — заслышался конский топ, и через минуту слуги уже отворяли ворота перед ее супругом.

— Тсерушка, есть две новости! — объявил Никита Романыч, соскакивая с коня. — Добрая и худая.

— Говори прежде добрую.

— Я — окольничий[58]!

Княгиня счастливо взвизгнула и повисла у мужа на шее.

— А другая новость? — спросила она через некоторое (признаемся честно, довольно продолжительное) время.

— Только что получил весть из Троицкой Лавры. Иван Андреевич скончался в монастыре.

Оба умолкли, вспоминая прежние времена.

— Я давно этого ожидала, — промолвила наконец Тсера. — Вампиры иногда тоже умирают от горя — как люди. Только гораздо дольше.

[1] Голтяй — оборванец

[2] Охлябина — жердь, долговязый человек.

[3] В старые времена парни обычно ходили летом с непокрытой головою, женатому же мужику выйти из дому без шапки почиталось верхом неприличия. Здесь, как и у слабого пола, головной убор символизирует семейное положение, хотя к мужчинам обычай был гораздо снисходительнее, не заставляя их прятать волосы полностью.

[4] Вотол — род дорожного плаща из грубой ткани, иногда с капюшоном.

[5] Болдырь — помесь собаки с волком.

[6] Враг есть иносказательное название дьявола.

[7] Лисовчиками, по имени пана Александра Юзефа Лисовского, в годы Смуты называли части иррегулярной польской легкой кавалерии. Отряды эти не получали жалования, а потому легко вообразить, сколь охочи они были до грабежа.

[8] Тума — метис, полукровка, в основном русско-татарского происхождения.

[9] Застенок — здесь: род занавески.

[10] Объярь — тонкая шелковая ткань с муаровыми разводами.

[11] Тафья — маленькая шапочка, прикрывающая только макушку, которую мужчины носили в помещениях.

[12] Тельное — блюдо в виде котлет из рыбы с мукой, пряностями и ореховым маслом.

[13] Золотник составляет 4,27 г, гривна (фунт) равна 96 золотникам или 0,41 кг.

[14] Здесь и далее использованы подлинные русские и украинские народные песни в минимальном авторском переложении.

[15] Опричное блюдо — особое блюдо, которое хозяин собственноручно разрезает и раздает гостям.

[16] Обращаем внимание читателя, что Деулинское перемирие с Польшей было заключено в 1618 году.

[17] Терлик — род короткого кафтана, отрезного по талии, часто на сборках, надевавшегося через голову.

[18] Девятилетнему Михаилу Романову Лжедмитрием I был пожалован чин стольника.

[19] Эпизод упомянут в сочинении Ивана Хворостинина "Словеса дней и царей и святителей московских, еже есть в России". Там "юноша некий, иже ему любим бе и печашеся присно о его спасении паче же всех человек" (т.е. сам Хворостинин) отважно обличает "суетную гордыню" Самозванца и уговаривает того "свернуть с пагубного пути" (разумеется, безуспешно).

[20] Червчатый яхонт — гранат.

[21] Богдан Бельский, сидя воеводой в им же построенной крепости Цареве-Борисове, заявил: "Пусть Борис Федорович царствует на Москве, а я теперь царь в Цареве-Борисове". Впрочем, Никита плохо информирован — за эту дерзость Бельский отделался отзывом в Москву, а вот за манипуляции с царскими лекарствами поплатился гораздо серьезнее. По приказу Бориса Годунова капитан, он же лейб-медик (он же главный конкурент) Габриэль по волосу выщипал опальному бороду — кара сколь мучительная, столь же позорная.

[22] Харя — маска, личина, или же, высоким слогом Курбского, "машкера".

[23] Воренок — пятилетний сын "ведьмы" Марины Мнишек и Лжедмитрия II (или Заруцкого), повешенный по приказу царя Михаила Романова.