Клинок и виела (общий файл)

Жюли привстала с кровати и недоуменно уставилась на мертвеца, перевалившегося через порог.

— Не шевелись! — крикнул ей Милано.

— Бей гада! — хлыстом ударил чей-то разъяренный голос.

Придя в себя, монбельярцы бросились на убийцу, но не смогли ворваться в дом. Милано занял дверной проём и никому не давал переступить через порог. Солдаты были вынуждены сражаться по одному, никто из них не хотел бросаться на чужую шпагу, а пролет оказался слишком узким, чтобы могли протиснуться хотя бы двое.

Из-за недавней раны Милано двигался медленнее обычного, но и этой скорости оказалось достаточно, чтобы не подпустить монбельярцев и заставить их беспорядочно толпиться в дверях.

— Пали их огнем! — взревел один из солдат, поняв, что сражение затянется надолго.

— Сдурел? Там же девка! — осадил его другой.

— Тогда... дай я! Пошли все вон!

Расталкивая товарищей, солдат пробился ближе к двери и из-за чьей-то спины направил на Милано пистолет. Но на помощь Барди уже спешили его друзья, разбуженные звуками боя. Никколо на бегу разрядил пистолет. Раздался выстрел, за ним — второй. В лицо Милано ударили брызги чужой крови. Солдат, сражавшийся в дверном пролёте, сдавленно захрипел и рухнул на пол. На его спине, просочившись сквозь мундир и налившись густой черной мутью, расплылось багровое пятно.

— Жа-ак! — яростно завопил раненый в руку стрелок, по нелепой случайности убивший своего же товарища: — Жак! — словно взбесившийся зверь, он набросился на Милано. Гитарист ударил его эфесом в лицо. Взвыв, монбельярец рухнул на пол и больше не издал ни звука.

От этой смерти нападавшие обезумели. Двое солдат рванулись вперед. Один из них наткнулся на клинок музыканта и остался лежать у порога. Зато другой, втолкнув Барди вглубь комнаты, открыл дорогу товарищам. В дом лесничего ворвались еще двое солдат и набросились на одинокого фехтовальщика. Остальные монбельярцы сдерживали натиск подоспевших Никколо и Джеронимо, сражаясь вчетвером против двоих.

В три шпаги воины теснили Милано к стене, загоняли в угол, заставляли его бесконечно отступать, отбивая беспорядочные, хаотичные выпады. Эти трое не привыкли сражаться вместе, мешали друг другу. Иногда их хлесткие удары создавали больше опасности товарищам, нежели гитаристу. Но это не спасало Милано. Он отступал, а стена, которая означала неминуемую гибель, становилась все ближе.

Вокруг мельтешили люди, сверкала сталь. Запах свежей крови, залившей пол и стены, вызывал рвотные позывы. Жюли судорожно вздрагивала, с трудом сдерживаясь, чтобы не опустошить желудок. При виде мертвых тел, валявшихся у порога, девушку охватывал ужас. Она не издавала ни звука: в страхе забившись в угол комнаты, боялась даже пискнуть, чтобы не привлечь к себе внимание людей в красно-синих мундирах.

— Не мешай! Уводи девку! — прикрикнул на товарища один из воинов, сцепившихся с Милано.

Человек отстранился, подбежал к Жюли, схватил ее за волосы и потащил к выходу из дома. Девушка затрепыхалась в его крепких руках и закричала от страха и боли.

Услышав крик Жюли, из соседней комнаты выскочил Жан с топором в руке и с размаху опустил его на затылок монбельярца. Лезвие глубоко вонзилось в голову солдата, и тот завалился на бок.

Один воин на секунду отвлекся от боя и дважды хлестнул Жана шпагой. Лесничий упал, но тут же рядом рухнул и монбельярец — Милано пронзил ему сердце.

— Милосердия! — испугано воскликнул единственный выживший солдат и отшвырнул шпагу. — Милос... — Барди молниеносно взмахнул рапирой, заставив воина подавиться собственными словами.

Пальцы монбельярца заметались в беспомощной попытке зажать рану на шее, из которой обильно лилась кровь. Вскоре глаза его закатились, тело обмякло. Несколько мгновений он еще простоял на слабеющих ногах, рухнул на пол, содрогнулся всем телом и отдал душу Кристе.

— Слава Пречистой, — взглянув на тела, бросил Милано и поспешил на помощь к друзьям, но столкнулся с ними на пороге.

— Как ты? Цел? — взволновано спросил виелист.

— Ни царапины. Хоть один солдат выжил?

— Все в чертогах Донны Кристы, — мрачно произнес Джеронимо.

— Плохо. Некого допросить...

— Помогите! — заливаясь слезами, выкрикнула склонившаяся над окровавленным лесничим Жюли.

— Хозяйка! — закричал Барди, вместе с Никколо бережно поднимая Жана и укладывая его на кровать.

Анетт тут же подбежала к мужу.

— Все будет хорошо, — утешал ее лесничий.

— Молчи! Береги силы, — приказала женщина, быстрыми уверенными движениями промывая раны. Увидев на теле Жана два тонких небольших пореза, облегченно выдохнула: — Слава Кристе, не глубокие. Лишь бы зараза не попала.

— Все будет хорошо, родная, — кряхтя, повторил лесничий. — Просто не по возрасту досталась работенка. Видано ль, в седьмом десятке людей рубить...

— И чего ты полез? Жить надоело?

— Он помог Жюли, — заступился Барди, — и спас мне жизнь.

— А вы, сынки, — лесничиха обвела музыкантов суровым взглядом. — Вместо того, чтобы топтаться здесь, лучше бы вынесли покойников и предали их земле.

— Делайте, как велит хозяйка, — кивнул Милано.

Что-то волновало его, не давало покоя. Прислушавшись к своим ощущениям, Барди вспомнил недавнюю схватку и вдруг догадался, в чем причина тревоги. Он быстро пересек комнату и осторожно развернул к себе лицом раненого в плечо монбельярца. Оказавшись на спине, солдат резко открыл глаза и выкинул в ударе руку, в которой сжимал кинжал. Ранение уже успело лишить воина сил, сделав его движения медленными. Гитарист легко отбил выпад и вырвал оружие.

— Идите, — поторопил он друзей, которые обернулись, готовые броситься на помощь. — Идите. Я тем временем поговорю с нашим гостем.

— И ты, дочка, иди, подыши свежим воздухом. А то вон бледная какая, того и гляди, без чувств свалишься.

Девушка, все еще ощущая панический страх и ужас, не услышала этих слов. Она застыла посреди комнаты, не в силах отвести взгляда от мертвецов с их искаженными лицами. Никколо подхватил ее под руку и вывел во двор:

— Ничего, сестренка, все будет хорошо, — заботливо говорил он, усаживая девушку на скамейку, подальше от крыльца. — А эти служивые зря пришли, Милано не любит соперников. Особенно, когда речь идет о такой красавице, как ты.

— Что? — не поняла Жюли.

— Ничего, ничего, сестренка. Отдыхай, набирайся сил, — сказал менестрель и поспешил обратно в дом, где его уже ждал Джеронимо.

— Начнем с этого, — буркнул флейтист и пнул одного из покойников ногой.

— Где Милано?

— В сарае. Беседует с пленным.

Музыканты вытащили покойника из дома и понесли в чащу. Джеронимо часто гулял по лесу и успел немного изучить его, поэтому место для могилы нашел без труда.

— Что делать с хозяевами? — на обратном пути спросил флейтист. — Они видели, как мы убиваем королевских солдат. Не знаю, как принято в Монбельяре, но в Альтонии за такое отрубают головы. И не только убийцам, но и тем, кто их покрывает. Думаю, у хозяев быстро развяжутся языки, когда сюда заявятся гвардейцы.

— Оставь эти вопросы для Милано, — отмахнулся Никколо. — Пусть он решает, что делать дальше.

Тем временем Барди допрашивал выжившего солдата. Музыкант медленно прохаживался из стороны в сторону, заложив руки за спину. Монбельярец переводил помутневший от боли и слабости взгляд с Барди на рану на своей руке, из которой багровым ручейком лилась кровь.

— Звание и род войск? — спросил Милано.

Пленный коротко вздрогнул:

— Не убивайте, смилуйтесь, — со слезами взмолился он. — Смилуйтесь, сеньор, Донной Кристой прошу. У меня ведь дома жена беременная, сын растет годовалый. Умрут они без меня, без кормильца.

— Ответишь правдиво на все мои вопросы, останешься в живых, иначе — не обессудь.

— Ни слова лжи! — заверил солдат и ослабевшей рукой обвел себя кругом: — Донной Кристой клянусь...

— Звание, — повторил Милано.

— Рядовой я, гвардеец.

— Почему мундир солдатский?

— Так велено было, чтобы не привлекать внимания.

— Зачем гвардейцы стерегут монастырь?

— Не знаю, сеньор, не знаю. Я рядовой, что прикажут, то и делаю.

— У тебя же жена, сын... — напомнил Милано.

— Слухи ходили, — спохватился гвардеец. — Но разве можно верить... слухам?..

— Говори. Верить или нет, я решу сам.

— Поговаривали... — вздохнул пленный и провел рукой по лбу, стирая выступивший пот. — Что сам король приезжает в монастырь к одной девице. К той самой, из-за которой и случился весь переполох. Признаться, я и сам видел карету с королевскими гербами, — монбельярец говорил все медленнее, а лицо его становилось все бледнее. — Одни рассказывали, что он ездит к незаконнорожденной дочери, другие — что к любовнице. Сам я не знаю. Да и не уверен, что это был именно Фердинанд, быть может, какой-нибудь вельможа...

— Достаточно, — оборвал этот монолог Милано. — Сколько гвардейцев в монастыре и что будет, если ваш отряд не вернется? Когда отправят новый?

— Не отправят, — выдохнул гвардеец и умоляюще посмотрел на Милано. — Сеньор, я ранен. Сил нет. Перевязку бы мне.

— Ты не ответил.

— Десятеро нас было при монастыре. Все, кроме меня, здесь полегли.

— И что ж вы, как олухи, все вместе поплелись в лес? Никого не оставили в дозоре?

— Так кто ж знал, что здесь... засада...

— Ладно, идем. Если хозяйка освободилась, посмотрит твою рану.

— Ноги не держат, — несколько раз попытавшись встать, болезненно улыбнулся раненый.

— Тогда жди здесь, пришлю тебе помощь. Только запомни: вздумаешь бежать, убью. А перед тем, как убить, вытрясу всю душу, — с этими словами Барди вышел из сарая и закрыл его на засов.

Никколо в доме не оказалось, он хоронил в лесу убитых, а Джеронимо седлал коней и грузил поклажу. Жан уже полностью пришел в себя и даже попытался помочь флейтисту, за что был обруган женой, которая отмывала пол от крови. Жюли ждала во дворе. Девушка была одновременно опечалена тем, что покидает так полюбившихся ей стариков, и рада тому, что теперь перед ней, вместо серых стен монастыря, открывался весь необъятный мир.

— Займись раненым, — произнес Милано, обращаясь к флейтисту.

Джеронимо, перебирая четки и беззвучно, одними губами читая молитвы, ушел, но вскоре вернулся. Четок в его руках уже не было.

— Отмучился наш монбельярец, — сказал он угрюмо. — Так что работы у Никколо прибавилось.

— Что ж, тогда поможем ему, время не терпит.

Братскую могилу закапывали в три пары рук. Покончив с погребением, оседлали коней и приготовились отправляться в путь. Жан и Анетт, всем сердцем любившие Жюли и успевшие привязаться к музыкантам, вышли их проводить.

— Ты не забывай нас, дочка, — утирая слезы, сказала Анетт и нежно, по-матерински обняла девушку, которая столько лет скрашивала ее бездетную старость.

Старой женщине трудно было расставаться с Жюли. Слезы сами катились из-под морщинистых век, но Анетт отпускала девушку с чистой душой. Она верила, что менестрели не причинят ее любимице зла.

— И приезжай, если случай представится, — добавил Жан.

— Обязательно! Я обязательно к вам вернусь, — плача, пообещала Жюли.

Немногим позже, когда слёз было пролито немало, Никколо, улыбаясь, сердечно попрощался со стариками и помог Жюли взобраться в седло. Девушка, впервые сидевшая верхом, крепко обхватила Барди, боясь упасть. К тому же подол не предназначенного для конных прогулок платья задрался, открыв до колена красивые крепкие ноги, обтянутые шелковыми чулками. Жюли, покраснев, безуспешно пыталась прикрыться. Никколо улыбнулся и отвел взгляд, пробормотав что-то о прелестях Лизы, Джеронимо плотно сжал губы и осенил себя кругом.

— Спасибо за кров! — отсалютовал Милано, ударил коня в бока и уже на скаку крикнул: — Вашу доброту и заботу я не забуду до смерти!

— Пусть скатертью стелется вам путь!

Глухо стучали по лесным тропинкам копыта коней, мелькали вокруг деревья, черными стягами развевались на ветру плащи музыкантов. Долго еще оглядывалась Жюли, смотрела на домик лесника, пока тот не скрылась из виду. А после прильнула к спине Барди, закрыла глаза и невольно погрузилась в мечтания. Ее мысленному взору открылись неведомые города и страны, новые люди — новая жизнь. Сама того не замечая, Жюли начала клевать носом. В этой приятной полудреме, украшенной мечтами и неосознанными желаниями, она провела не меньше часа. И провела бы еще больше, но ее разбудил участливый голос гитариста:

— Мадмуазель Жюли, у нас привал. Отдохните. Вам должно быть непривычно в седле?

— Нет, нет, — сонно отозвалась девушка. — Я себя очень хорошо чувствую и ничуть не устала.

— Все равно без Джеронимо никуда не поедем. А он вернулся к леснику.

— Прыгай, сестренка, — ободряюще проговорил Никколо, подставляя руки.

— Что же заставило его вернуться? — спросила Жюли.

— Забыл свои четки! — с улыбкой пояснил Милано.

— Он вернулся из-за четок?

— Да, мадмуазель Жюли. Джеронимо ревностный кристианин...

Тем временем ревностный кристианин, вполголоса читая молитву, спешился возле домика лесника, отворил дверь и вошел внутрь

— Вы вернулись? — удивилась хлопотавшая у печи Анетт.

— Да, сеньора, — ответил Джеронимо, доставая из-за пазухи четки. — А где ваш супруг?

— В сарае, прибирает после раненого. А он-то тебе зачем?

— Не спрашивайте, сеньора, — Джеронимо покачал головой и тяжело вздохнул: — Ох, не спрашивайте... — с тоской повторил он, и рука его легла на эфес стилета.

Когда же Джеронимо вернулся, от него несло гарью и копотью. Всю дорогу, пока не наступили сумерки, Жюли ловила на себе его взгляд, и что-то недоброе, зловещее было в нем. Девушка чувствовала себя лишней в этой компании, думала, что Джеронимо недоволен появлением попутчицы. Но делать было нечего — не возвращаться же обратно, к монастырской жизни, к жестокой наставнице, к нежеланной свадьбе... Жюли крепче обнимала Милано, плотнее прижималась к его спине и мечтала о дальних странах, в которых скоро побывает.

* * *

Август, 1657 года от рождения Кристы, монастырь Сан-Севиер

Сестра Агата проснулась еще до рассвета и лежала с закрытыми глазами, ожидая, когда раздадутся первые удары монастырского колокола. За шестнадцать лет жизни в Сан-Севиер она научилась ложиться глубокой ночью и вставать, едва на траву упадет первая роса. Женщина усмехнулась в темноте. Да, она многому научилась за эти долгие годы! Терпеть унылую, пресную жизнь, изображать набожность, носить простые платья и строгие прически, обходиться без прислуги. Делать вид, что единственный смысл ее существования — забота о постылой девчонке, выполнять при ней обязанности наставницы. Сдерживать желания, переполнявшие все существо... И лишь две вещи были ей недоступны: забвение и смирение.

Скоро все это кончится! Сестра Агата сладко потянулась всем телом. Сегодня, уже сегодня она попрощается с бессмысленным прозябанием в монастыре. Впереди — новая, богатая, беззаботная и полная блеска жизнь, которая вознаградит ее за годы воздержания: наряды и драгоценности, балы и приемы, танцы и кавалеры. И все это принесет ей замужество Жюли. Девчонка — ее пропуск в мир богатства и роскоши. Сестру Агату ничуть не смущало то, что воспитанница станет женой старика и, возможно, этот брак сделает ее несчастной. Напротив, эта мысль вызывала в душе злорадное торжество. Подлость и предательство должны быть наказаны. Она шестнадцать лет ждала возмездия. Жюли ни в чем не виновата перед своей наставницей? Что ей за дело до того! Пусть дочь заплатит за грехи отца, который погиб не вовремя. Они так похожи. Эти глаза, его глаза...