Заговор Лжецов

В распахнутое окно лился сыроватый ветерок. К утру Крат опять собирался распустить водяные усы, порадовав землю ливнем. Офицеры вышли, прикрыв дверь.

И Ридж, и Тэм спали глубоким сном. Веркер постанывал и всхлипывал во сне. Аредер лежал навзничь, вытянувшись и замерев, подобно статуе. Что за мороки являлись им? То неведомо никому.

Лаут, получив приказание, немедля взглянул на хронометр — до рассвета четыре с половиною часа. Дождавшись пока сподручные колдуна уйдут почивать, аредер живо набросал некую записку и отправил вестового на улицу Милосердия в Церковь Матиссы Амноэльской. Затем он переставил караулы, добившись того, чтобы на воротах и у Аптекарской башни стояли наиболее преданые ему солдаты и демеры. Сам сошел вниз, приспособил у самой двери в подвал колченогий стол и табурет. На стол водрузил маленькие неравноплечие весы, расставил гири. Стену подпер дем под командою Тона Мартуля. Солдаты, глядя на приготовления, ухмылялись и откровенно радовались предстоящим занятиям.

Грым! Грым! Грым!

-Да иду! Иду! -ох, Матушка-Заступница, что там еще? Отец Фой — в почивальном халате, босой — распахнул дверь прихрамового домика. В темноте крутилась фигура на лошади, а стучал, подлец, похоже шпорой.

-Чего тебе, служивый? По восходу приходи.

-Ваше Мил-сердие! — рявкнул служивый, нисколько не беспокоясь о сокрытности. — Вам пакет от Его Сконститства аредера! — Рука в перчатке нырнула за пазуху, вырвала сложеный вчетверо лист и протянула матисситу. — Немедлительный!

Отец Фой развернул лист и нырнул вглубь домика, к ночнику.

'Св. отец!' — писал Лаут старческим волнистым почерком. — 'Наилучшего времени для творения благосердных дел не сыскать. Граф и старший аредер в беспамятстве от недуга. Верные им аредеры спят в великой усталости. Мои люди на карауле. Поспешите. Дележ — как сговаривались. Передайте низкий поклон советнице Алории де Ворсак. Верный сын храма Матиссы Занг Лаут.'

Отец Фой возвел глаза к низкому полосатому потолку и сотворил знамение.

-Немедля будем! — крикнул он в сторону двери. Ответом был звон подков.

О. Фою, вероятно, более пошло бы стать не священником, а офицером или моряком. Он пинками поднял сонных служек в храме, разогнал их по надобным домам, оделся, самолично запряг пару крепких коньков в огромный старый мальпост, купленый храмом для всяческих надобностей. Из мальпоста скатил наземь две завалявшиеся там со времен последней поездки к настоятелю провинции бочки с освященным вином и вывел рыдван за ворота. Священник поминутно оглядывался на темные небеса — с делами следовало закончить до рассвета. На счастье небо было густо-черным, начал накрапывать дождь, коему следовало бы продлить темное сонное время. Начали возвращаться служки с докладами. Дождавшись колченогого Броза, что дохромал лишь через час, о. Фой влез на козлы и хлестнул коней. Звеня и скрипя, грохоча и треща, мальпост, что намотал на огромные колеса тысячи лиг азарских трактов, покатил вверх по Милосердия мимо утонувших в пышных садах маленьких домиков обывателей средней руки к Кузнечной, а там дальше свернуть на Подков, а уж по ней выехать на Среброписцеву и просунуться в ворота, коли выйдет.

Крадучись, перешептываясь, оглядываясь, всплакивая, стекались к воротам прибывшие в Амноэль за сынами и племянниками, воспитанниками и внуками, отпрысками друзей и соседей дамы, господа, простолюдины, обывательницы. Ворота распахнуты и кирасиры указуют путь к отдельно стоящей покосившейся башне. В дверку малую и вниз, по проходу полутемному в камору, где за кривым столом сидит статный старик в мундире синем егерей нехоженых дорог. Фонари по стенам, весы на столе, реестры смертные и узилищные под рукой. Камень под ножку стола подсунут. Справа и слева от аредера стоят караульные солдаты в рокантонах и кирасах. Руки держат на эфесах. Сто ниобов и скорый отъезд в дальние края — вот цена, назначеная сим ветераном Штандарта за освобождение от оков.

-Имя откупаемого?

-Кер Тунон. — зазвенели монеты на широкую чашку. Аредер ставит гирю, хмурится. Нервическая простолюдинка поспешно добавляет три ниоба. Офицер кивает. Отделяет двадцать в сторону, остальное смахивает в мешок, что держит один из солдат. Отодвигается тяжкий засов, тройка солдат провожает сударыню Тунон вниз.

С черных угольных куч разбуженые светом и лязгом щурятся, закрываются руками, ругаются, вопрощают испуганно студиозусы.

-Мама!

-Скорей, сынок!

Тут уж все просыпаются — никак выкуп.

Дальше дело идет быстрей. Сами называют, сами сыпят. Одного господина с пышными подусниками выперли вон — более никому в голову не пришло подрезаные монеты совать. Из двух сотен с тридцатью тремя, содержавшихся в подвале в ожидании отправления в каторгу, в эту ночь было выкуплено сорок семь. В эту ночь аредер Лаут получил три тысячи ниобов, что составляло около трети потребной на излечение внучки суммы, а пекущийся о старости своей о. Фой — девятьсот сорок. Семьсот шестьдесят ниобов разошлись меж солдатами ареда и демерами. На вино и прочее с обещанием молчать. Половина жалования солдатского в Штандарте вышло в среднем на нос — побольше б бунтов средь благородных случалось, верно, братья-сомечники?

Под самый рассвет выехал со двора мальпост с особо бессильными. А уж сколько положил в карман почт-мастер, дозволявший садиться в почтовые экипажи безместно, да наемных карет содержатели, то нам совершенно без интересу, честно признаться.

День 29й месяца Созревания. Амноэль, Университетум. Восходная Заря.

Накрапывающий всю ночь дождь наутро разошелся в уверенный затяжной ливень. Капли били по крышам, залили все окна, сошлись в мутные потоки и превратили немощенные улочки Амноэля в склизкие грязевые ручьи. Туда, где худо-бедно было мощено, воды нанесли всякого сору и глины. Так что нельзя стало отличить булыжную мостовую от земляной. Кухарные дрова отсырели, понеже изъяснилось, что крыша протекает, так что на завтрак кирасиры получили полусырую яичницу и слегка теплую воду, в коей не горели желанием расходиться листья мяты. Отведав этакого шедевра кухарского искусства, кирасир Борль Вофхаль выругался презлобно и запустил в голову старшего кухаря мокрую от дождя каску. Тяжелый рокантон окрасил нос мэтра котла и поварешки в красное с белесым и нрав — в багрово-черную злобу. Вофхаль (Между прочим не родовое имя, а всего лишь указание, что данный сударь родом из местечка под названием Халь. Подобное часто случается у простолюдинов — пишутся по месту происхождения, коли род имени не заполучил) поймал по макушке тяжелым черпаком, взъярился и вышло немалых степеней побоище, ибо за Борля вступились два дема из вышедших с караула его сомечников, а за кухаря — его подручные вкупе с изрядным числом народу, согласным и на сухари, лишь бы в брюхо упало. Лаут, коий еще не сдал стражи, со свойственным тщанием резюмировал что поломано лавок и столов — семнадцать, оконных переплетов — два, вышиблено цветных стекол в трапезной — пять. В негодность приведены черпак длинный, большая разделочная доска бивуачная, малый котел и четыре скалки. Тяжко пораненых — трое, средне раненых — восемь, легко раненых — двадцать девять. Изрядно порвано мундиров и шляп, сбиты каблуки на тринадцати сапогах. Клинки, слава небу, извлечь из ножен не решились.

Вофхаль вместо сена в одной из зал, где встал на постой его аред, заполучил охапку соломы в каморке, отведенной под карцер. Разбирательство отложили до излечения командира, а трапезничать решили прямо на постойных местах, ибо иные залы приспособлены под учение и полы в оных ступенчатые, поднимающиеся с краев к центру, где должно стоять наставнику. Главный кухарь в чине демера также получил реприманд изрядный, поскольку сколь не были бы сыры дрова, а обед в Штандарте традиционно должен быть сытен и вкусен. Тем и отличается оный от всяких армейских, тем более номерных пехоцких. Поминание о пехоте, коя не так давно повышвыривала семерых белых через окно таверны, совершенно перекосило кухаря и он щедро отыгрался на котловых, а еще пуще — на костровых. В общем — все, как обыкновенно и случается при этаком неблагочинии.

Поутру большинство караулов с восходно-северного крыла сняли. Лишь двое скучали в устье галереи, упреждая проходящих, что шуметь ни-ни, Их Сконститство старшой аредер обещался сердце выдрать, ежели лязгнешь али крикнешь. В неких вещах старший аредер действительно не был склонен к шутовству. Вот у советной залы караул остался основательный, двойной. Двери подперли тяжеленным комодом, стащеным из кабинету наставника словесности. Был комод вырезан из осины, коя, как ведомо, всем демонам не по нраву. Обвешаные дешевыми амулетами солдаты, конечно, мало надеялись на эту самую 'менбелю', как на средство атакования, но время удрать комод давал и данное обстоятельство вселяло в оробевшие сердца надежду.

За стенами шуршал ливень — дядька Крат все-таки решил расчесать бородищу. С южной башни промокший дозорный тоскливо разглядывал крыши города, серую реку, затянутый туманом дальний берег и выезжающий из ворот мальпост — огромную двухярусную почтовую карету на высоченных колесах. Шестерка невысоких крепких коней с натугой тащила экипаж, на треть колеса утонувший в жидкой грязи. Парусина, навешеная над продольными скамьями верхнего яруса, спасала лишь от наголовных струй, а не от боковых. Проезжие закутались в плащи и пелерины, кучеру с почтарем было легче — и плащи у них были длинные и привычка к подобным передрягам имелась немалая. 'Вот и весь бунт' — сонно размышлял кирасир Бул Кривой, прозваный так за привычку прикрывать левый глаз при игре в зернь. — 'Как и не бывало. Ну сидит ктой-то в тюрьме, ну решеть вчера связали — да и все. Вон девка с корзиной — не иначе на торг побежала — репы прикупить али морковки к обеду. Вон два приказчика в лавку ползут — с утра гляделки налили. Вон метельщик вылез, плюнул в лужу, да и сызнова в каморку спрятался. Водовоз проехал. Кому он тут воду возит? Колодцев по всему городу, река под боком. Хотя ежели из ключа набирать, то вода не в пример речной слаще. Ишь ты, губернатор кашу варит — с трубы дым идет. Оно конечно, стекла хоть побиты да сундуки разворочены, а жрать-то хочется. А может и замерз дедуля. Старые — оне вечно мерзлявые.'

Тучи ползли низко, отчего все окрест насупилось, съежилось, сжалось, заскучало. Маллайрцы к тучам привычны, точнее сказать к солнцу непривычны — над всеми ведомыми землями постоянно ходят густые облака. Солнце узреть — великая редкость и добрая примета. Но вот такие дождевые, чернилом налитые кущи, разве что страдалому благородной хворобой епохорией в радость. Дожди занялись провинцией Средний Мар основательно, с расстановкой.

Внимание Була привлекла процессия гонимых в каторгу — впереди на соловом жеребце ехал офицер в плаще поверх зеленого пехотного мундира с серо-стальными отворотами воротника, золотистой отделкой и черными обшлагами. За офицером следовали трубач и вымпеловый на гнедых конях. Потом скобкой шагал передовой дем, собраный по-походному. Дем охватывал голову закованой в цепи колонны по-трое. С боков каторжников охраняли два дема, растянутые редкой цепью, а в конце шли еще два — охватный и подкараульный. За длинной звенящей колонной ехало полтора десятка фур, виднелись свешеные с задков сапоги. Это был еще один аред — отдых имеющий перед сменой стражи. Теперь вот так, сменяясь, с остановками в полдень и на ночь, они поведут определенных в каторгу на юг, в каменоломни или на гиблые болота Нижнего Мара, где режут горюч-земь. Дойти предстояло двум третям из четырехсот. Прочие помрут в дороге от ран, хвори, старости, устатку. Двое будут загрызены прокравшимся в ночной лагерь оголодавшим волком. Один утонет на переправе. Один — зарублен на побеге. Его содружник сбежит, но попадется через год и будет сослан в Герноль, в нафтовые работы, откуда уже никогда не возвратится. Впрочем, никто еще того не знал. Каторжники синхронно переставляли отягченные железами босые ноги, солдаты медленно шли пообочь, тоскуя от муторного дела, кое продлится до настоящих холодов. Уныло лязгали цепи, не в ногу шагали солдаты, то и дело роняя от сонности головы под приплюснутыми треуголками.

Ветром ли веяло, вспомнилось ли, только краем уха слышал Бул Кривой старую заунывную каторжанскую песню.

Тянет ноги цепь железная,

Тянут руки кандалы.

Мы плетемся по дороженьке

Мимо белой Хейтоны

Хейтонэ, ты город ласковый,

Я повенчаный с тобой.

Здесь гулял, гулял молоденький,

Да с подругой огневой.

Здесь на первые свиданьица

Бегал через старый порт,

Где в тавернах за пол-серебра

Подают отличный кнорт.

Ох, прости меня, родимая,

Хэйтонэ, ты город мой.

Долго-долго нам, старинная,

Не увидеться с тобой.

Гонит нас конвой на каторгу —

Ямы глыбкие копать

И слезу земли горючую

Со дна ямы выгребать.

Через десять лет, родимая,

Приползу совсем больной.

Перед смертию мучительной

Я вернусь, вернусь домой.

Тянет ноги цепь железная,

Тянут руки кандалы.

Гонит нас конвой да в каторгу

Мимо милой Хэйтоны.

Оглянувшись украдкой, не видит ли демер, стоящий на балконе шагах в тридцати, Бул начертил перед собой в сыром воздухе пальцем незамкнутую восьмерку, благословив гонимых в неволю знаком Матиссы. Не было у Кривого к оным бедолагам большой злобы. Дурни, не более того. В чужое гульбище гостями пришли, а как за вино платить — так на всех пришлось. Вот и угодили. Эхе-хе. Скорей бы пожечь истых виновников, прочих на барку речную и марш-марш на квартеры. Оно конечно, служба такая, так ведь к осени ближе бунтов почти не бывает. Ожениться надобно. Экое несчастие, что господин веркер захворали. Дружок, как с караула менялся, шепнул что ихний аредер уже вовсю хозяйнует в темнице. Продает подарестных направо и налево. Ну, торгаш он и на троне корону продаст.

Бул прошелся по каменной плоской крыше туда-сюда. Скучно, промок, продрог. Скорей бы сменили что ли.

Ридж открыл глаза и некоторое время лежал в темноте. Монотонно били в стекло капли, урчал водосток. Медленно, ибо руки-ноги слушались дурно, веркер откинул одеяло и слез на пол. Хотелось пить. Ри сделал шаг наощупь и вступил на что-то мягкое, мгновенно ставшее упругим. Упругое с трехярусной руганью рванулось из-под пятки, веркер полетел назад, пребольно ударившись спиной о край постели, а перед ним появилось нечто низкое, светлое и злющее.

-Ну куда? — провыло светлое пятно голосом Нира. — Куда? Желаешь все труды псу в задницу запихнуть? Чего тебе, несчастье всея Штандарта? Отлить?

-Наоборот. — буркнул Ри. — В глотке кто-то сдох и засох.

-Вались обратно, Светлость наша. — Тэм встал, почесал живот, отдавленый веркером и пошлепал в соседнюю комнату, откуда вернулся с оловянной чаркой и кувшином вина. Ридж выпил три стакана, отметив, что это любимое Тэмом вотунское. Белое, терпкое и не самого лучшего урожая.

-Ложись.

-Не хочу. — Ридж сел на постели, скрестив ноги и обернувшись вкруг пояса одеялом. — Дела плохи, Тэмми.

-Нет, а то я не ведаю! — Тэм взмахнул кувшином. — Сколько раз говорить — на сверхъестественные сущности дозволяется глядеть через заговоренный бычий пузырь или посредством отражения в зеркале, да и то не во всяком! Полюбовался и чуть к Решающей не отбыл, болван.