Но были и положительные моменты в его депутатстве. В Замок (как в семнадцатом году называли бывший Дворец Паскевича) практически ежедневно прибегали милиционеры с сообщением, что бунтующая чернь вновь избивает кого-то до смерти. Такие известия были привычны — в городе царил полный хаос. Недавно созданная милиция терялась при виде толпы и пыталась воздействовать исключительно убеждениями. Что, конечно, ничего не давало.

В те дни милиционеры Сожеля буквально молились на Пухова. Если гонцу с сообщением удавалось застать Ивана в Замке, значит все будет хорошо. 'Буйный' депутат обязательно выдвинется к месту самосуда и все быстро уладит.

Однажды и Каганову случилось наблюдать, как управляется Пухов с обезумевшей толпой. Дело было на толкучке. Какой-то торговец продал солдатской вдове детские ботиночки с картонной подошвой. Этого оказалось достаточно, чтобы около сотни разъяренных прохожих вооружились камнями, палками и бросились взламывать лавку злосчастного предпринимателя. Вокруг бегали пять или шесть милиционеров, увещевали, свистели, пытались кого-то оттаскивать. Но все было тщетно. Пока не появился Пухов.

В сопровождении молодого дружинника, он подошел к толпе с видом большого начальника. Ловко, но не теряя важности, вскочил на какую-то тумбу и повелительным тоном громко произнес:

— Товарищи! В чем дело?! Зааакрыть эту подозрительную лавочку! Тааак, ты и ты, — показал Пухов на милиционеров, — поставить стражу! Остальным — рррраааазойтись! В ком есть порядочность — иди за мной!

Толпа замерла, палки опустились. И через считанные минуты у дверей лавки остались только несколько милиционеров. Каганов потрясенно смотрел вслед Пухову. Впору было зааплодировать.

В самый канун Октябрьских событий бывший анархист Иван Пухов вдруг подался в большевики. Его 'крестным отцом' стал сам Лазарь Каганович. Он, кстати, и порекомендовал Пухова на должность военкома города. Во время оккупации Иван был направлен партией куда-то в Поволжье. Пару недель назад вернулся в Сожель. И теперь уже — председатель ЧК. Активно вживается в должность. По слухам, даже чересчур. Вон из Москвы уже телеграммы летят...

— Лёва, я — по твоему убийству, — весело улыбаясь, и, как всегда панибратски, сказал Пухов.

Каганов внутренне содрогнулся, вспоминая, как рухнул прямо на него застреленный коммунаром Брауном неизвестный убийца. И как потом пришлось смывать с лица и одежды чужую кровь и мозги.

— Да, Иван Иванович, слушаю тебя, — ответил Лев и на всякий случай отодвинул подальше от Пухова листы с готовящимся докладом в Москву. Еще самокрутку из них начнет делать. Специально. С него станется.

Иван кивнул, проводил глазами доклад, ухмыльнулся и совсем уже весело продолжил:

— Сейчас еще Войцехович придет. Но я начну без него. Значит, вышел ты из дома примерно в семь утра и двигался по правой стороне улицы Луговой. На перекрестке с улицей Сортировочной, справа, раздался выстрел. Но тебе повезло, ты упал на гололеде за миг до того. И благодаря этому гололеду убийца не смог быстро добраться до тебя. Потом он еще сглупил — говорить начал. И в этот момент на улице Луговой появилось авто из парткома. Шофером был твой помощник Хавкин, с ним еще — немец-коммунар Браун. Поясни, кстати, почему ты шел пешком, когда за тобой было послано авто?

— Я всегда в это время иду пешком из дома в партком. Одним и тем же маршрутом. Автомобиль — это случайность. Меня Москва срочно вызвала к телефону, вот за мной и послали. Специально ехали по моему маршруту, — терпеливо объяснил Лев.

— Так, понятно. Столько контры в городе осталось — поверь мне — а ты дурью маешься. Придумал себе этот, как его... Буржуйское слово есть... А, променад! У Николаши подцепил, — явно довольный собой засмеялся Пухов. Свернул самокрутку из лежащей на краю стола бумаги со списком членов большевистской ячейки завода Агроскина и с наслаждением затянулся. — Ну, ладно. Продолжим.

Лев со вздохом закатил глаза, нервно вытащил портсигар, закурил и с упреком сказал:

— Мог бы у меня папиросу взять.

— Не люблю просить, — с кривой улыбкой парировал Пухов. — Да и не баре мы папиросы курить.

Каганов пропустил намек мимо ушей и, играя желваками, устало посмотрел на председателя ЧК. С выражением полной беспристрастности на лице тот рискованно покачивался на стуле и периодически подбрасывал в руке коробок спичек сожельской фабрики 'Везувий'. Через паузу он продолжил:

— Товарищ Браун оказался на редкость удачливым стрелком и всего одним выстрелом из револьвера попал нападавшему в голову. Это, конечно, хорошо. Но вот лицо покойного изуродовал до неузнаваемости. Документов при нем не оказалось...

Оборвав Пухова на полуслове, резко скрипнула дверь, и на пороге появился Ипполит Войцехович, начальник городской милиции. Весь в капельках растаявшего снега он коротко кивнул, шмыгнул носом и быстро стянул с себя тяжелую лохматую шинель. Аккуратно отряхнул видавшую виды солдатскую папаху и, положив ее вместе с шинелью на пустой стол возле дверей, протер рукавом гимнастерки влажное, раскрасневшееся лицо.

— Здравствуйте, товарищи. Фууух! — шумно выдохнул он, нерешительно присаживаясь на диван у окна и потирая замерзшие руки.

Пыхнув самокруткой, Пухов задумчиво кивнул и, наконец, положил спички на стол.

— Да, Войцехович, вовремя ты. Я как раз к выяснению личности бандита приступил. Может быть, что нового добавишь?

Ипполит Войцехович — крепкий коренастый парень лет двадцати-двадцати двух с широким скуластым лицом и умными карими глазами — по-детски утер нос и задумался, приглаживая ёжик серо-русых волос.

— Чай будете? — пожалев продрогшего Войцеховича, предложил Каганов и, не дожидаясь ответа, громко постучал в стену.

Там, за стеной, в соседнем кабинете перепечатывала протоколы заседаний девушка Песя, с прошлой недели выполнявшая мелкие поручения в Ревкоме. Поступила ли она на службу или же просто по доброте душевной помогала своему близкому другу Семену Комисарову — было неизвестно. Однако в комитете привыкли к ней довольно быстро и с удовольствием взвалили на нее еще одну обязанность — организацию всех чаепитий. В том числе, и для Парткома.

В коридоре зацокали каблучки. Вскоре открылась дверь и вошла высокая кучерявая девушка — с черными блестящими глазами и классическим греческим профилем. Внесла горячий чайник, улыбнулась гостям Каганова и, достав из серванта стаканы, наполнила их кипятком.

— Ого, Лева, что за восхитительная краля к вам прикомандировалась? — вкрадчивым голосом спросил Пухов, задерживаясь взглядом на пышных формах девушки. Порозовевшая от внимания чекиста, Песя теперь уже неторопливо расставляла стаканы в подстаканники. Она искала повода остаться на чаепитие или задержаться здесь хотя бы на минуту-другую. Но наткнувшись вдруг на строгие глаза Льва, растерялась. И, не скрывая разочарования, пошла к выходу.

— Спасибо, красавица! — весело крикнул ей вслед Пухов. Песя тут же обернулась, как-то по-особенному посмотрела на него и уже в приподнятом настроении ушла к себе.

Войцехович неспешно обхватил негнущимися красными пальцами стакан с горячим чаем и, обжигаясь, сделал первый глоток.

— Зима какая-то безумно холодная! — сказал он, поеживаясь и поглядывая на хозяина кабинета.

Каганов грустно кивнул.

— Это да. Особенно, в Москве и в Петрограде. С топливом у них — не в пример нам — большие проблемы. Вон, товарищи телеграфируют, — Лев показал на стопку бланков, — просят хоть сколько-нибудь вагонов с дровами отправить. Очень, очень сложная обстановка.

— А правду говорят, что москвичи всю свою мебель спалили в печках? — жадно прихлебывая чай, спросил Ипполит.

Лев вспомнил стылую, вымученную декабрьскую Москву. Такой он увидел ее после госпиталя, перед возвращением в Сожель.

— Еще осенью многие сожгли. На барахолках за вязанку дров люди золото и драгоценности отдавали. Чем сейчас топят, чем греются — представить не могу. Холодно и голодно. Одно радует — весна скоро.

— Да ладно вам!... — снова взялся за коробок спичек Пухов, раскуривая притухшую самокрутку. — Доживем до тепла, добьем белую сволочь на востоке и на юге, начнем, наконец, новую жизнь строить. Никто знать не будет, что такое голод и холод!

Каганов тяжело вздохнул, и хотел было пространно высказаться по теме, как в дверь заглянул член Ревкома Цырлин. Увидев, что председатель парткома не один, он помрачнел и с очевидным намеком показал на свои карманные часы. До назначенной телефонной связи с Могилевским губкомом, вспомнил Лев, оставалось совсем немного времени.

— Так, товарищи. У меня всего десять минут, потом надо ехать на разговор с Хановым. Давайте коротко, без лишних подробностей, о ходе расследования и подытожим первые результаты. Ипполит Иванович, начинай.

Отрывисто и с короткими паузами, словно взвешивая каждое слово, Войцехович стал докладывать:

— Значит так, Лев Маркович. Ждал он Вас за витринной тумбой на улице Сортировочной. Успел выкурить пять папирос — весьма недешевых. Натоптал за тумбой — значит долго ждал. Мы опросили тамошних жителей. Видели его на этом месте в этот час три дня подряд перед покушением. Одна бабка даже говорила с ним. Подозревала, что он налетчик, дом чей-то высматривает. Но неизвестный успокоил ее: мол, слежу за любовником жены. Старуха утверждает, что по говору он — не из благородных. Быстрее будет, из приказчиков или из купеческих сынков. На вид ему лет двадцать пять-тридцать. Что еще? Осмотрели мы его хорошенько... Можно я закурю?

Каганов кивнул и придвинул Ипполиту портсигар. Но Войцехович с извиняющейся улыбкой отказался и задымил своей папиросой. Нахмурив лоб, продолжал:

— Осмотрели, значит... Полушубок у него офицерский — были такие в армии. Белье дорогое, почти не ношенное. Сапоги тоже офицерские, но в плохом состоянии и на пару номеров больше. Шапка штатская, сильно старая, у зажиточных крестьян такие бывали. Револьвер Наган, ухоженный, в хорошем состоянии. Что еще? На пальцах правой руки есть характерные для стрелка мозоли. На шее следы осколочного ранения. В общем, по ряду признаков, из бывших офицеров он. Но, видать, не из кадровых. А из тех, кто в военное время в чин вошел. Мы с товарищем Пуховым к такому выводу вместе пришли. И, похоже, вывод верный.

Но, главное, проверили мы тут одну квартиру... Ее хозяин вчера вечером сообщил о пропаже постояльца. Может, и не сказал бы ничего, да к нему новых жильцов, работников продкомитета, хотели подселить. Вот он и воспротивился: мол, совсем нет места, живет у меня уже человек. Да не простой — большой начальник, из комиссаров-большевиков. При том, очень суровый. Что не по нему — сразу наганом машет. Пристрелит и новых жильцов, и хозяина заодно. Только вот, странно, пару дней не видать его совсем.

На секунду прервавшись, Войцехович, по привычке, затушил окурок о подошву ботинка. И огляделся в поисках урны.

— В пепельницу можешь бросить, — невозмутимым тоном посоветовал ему Лев. Заинтригованный, он мысленно просчитывал ситуацию. Войцехович явно обнаружил след нападавшего — не такой уж Сожель большой город, чтобы можно было сомневаться. Судя по предсмертному монологу, несостоявшийся убийца вряд ли являлся тем, за кого себя выдавал. Так кто же он был: мститель-одиночка или же член боевой организации?... Охотился исключительно за Кагановым или ему подошел бы в жертвы любой большевик? Лев внимательно посмотрел на молчавшего до сих пор Пухова. Почему он молчит? И тот, словно почувствовав немой вопрос, заговорил:

— Мы проверили этого 'большого начальника'. Да там и проверять было нечего. Чистейшая липа, — в глазах председателя ЧК забегали веселые чертики. — Вот, послушай каково: Аркадий Красный, уполномоченный 'Высшего Революционного Коммунистического Совета' из Москвы!

И засмеялся. Лев было заулыбался, но вдруг вспомнил судорожно сжатую мертвую руку, из которой долго не могли вытащить наган. Это ж какая ненависть вела 'товарищем Красным'! Каганов тряхнул головой, желая отогнать видение, но оно настойчиво вновь и вновь возникало перед глазами.

Войцехович, оставаясь серьезным, продолжил вслед за Пуховым:

— По приметам все совпало: и одежда, и цвет волос, и рост, и телосложение. Я телеграфировал товарищам в соседние уезды. Думал, может, где-нибудь были происшествия с таким 'начальником'. И точно! В тот же день из Речицы сообщили — отличился у них этот Красный. Выдавал себя за уполномоченного из Москвы, активно участвовал в партийных реквизициях, а потом произвел несколько самодеятельных. После чего сразу исчез из города. Я, конечно, тут же отправился в Речицу выяснять подробности. И вот только что вернулся.

В дверях вновь появился недовольный Давид Цырлин.

— Лев Маркович! — с упреком протянул он. — На телефонную станцию уже пора!

Вздохнув, Каганов поднялся из-за стола. С сожалением посмотрел на Войцеховича, порылся в бумагах, выискивая нужные для разговора с Могилевом документы, и, уже одевая пальто, попросил:

— Товарищи, проедете со мной? По дороге на телефонную станцию поговорим... Со временем — полный швах. Товарищ Цырлин, мы все поместимся в авто? А потом вас развезут по местам.

Цырлин кивнул и, не дожидаясь Каганова, пошел к автомобилю, стоявшему у парадного входа гостиницы 'Савой'.

До телефонной станции было всего пару минут ходьбы. Но Пухов настоял, чтобы отныне Каганов и не вспоминал про пешие передвижения в пределах города, тем более, — в одиночестве. И так — по крайней мере, месяц.

— Ну, меня везти будет очень далеко, — усмехнулся Пухов, усаживаясь на заднее сиденье. Здание ЧК располагалось на улице Барона Нолькена ровно напротив телефонной станции.

Не теряя времени, Войцехович предельно сжато продолжил свой отчет:

— Речицкие товарищи проводили расследование еще до нас — по факту незаконной реквизиции, проведенной самозванцем. Выяснили его связи и сумели установить личность. Под именем Аркадия Красного скрывался бывший царский прапорщик Антон Веревкин, двадцати семи лет, уроженец Рогачевского уезда, сын мельника. До войны служил приказчиком у помещика Калинецкого. Был в плену у немцев, вернулся на родину в декабре девятьсот восемнадцатого. А дома, в Рогачеве, неприятная история произошла, еще в семнадцатом. Батьку и брата его матросы зарубили, мельницы спалили, а сестру снасильничали так, что она умом тронулась. Мать от болезней и голода померла. И на этом не всё. Невеста его за комиссара-еврея замуж вышла и уехала в Москву. В общем, мотив понятен...

Авто подъехало к ступенькам телефонной станции и резко затормозило. Качнувшись вперед, Войцехович перевел дыхание, взглянул на тревожную физиономию Цырлина и продолжил:

— Когда обо всем этом узнал Веревкин Антон Еремеевич, говорят, будто в рассудке повредился. Назвался новым именем, выправил себе подложный документ и поехал в Речицу. Вот, собственно, и все. Участием в каких-либо тайных организациях и партиях не замечен. Думаю, дело можно закрывать.

Каганов пожал ему и Пухову руку, кивнул и через короткую паузу, уже выбравшись из салона автомобиля, задумчиво сказал: