"Гуд бай, Америка-остров..."-1

— Угу. Выходить буду, найду тебя и спрошу тогда.

— Не спросишь. Каждый свою жизнь сам ломает, своими руками, учить бесполезно... А я бы своего ребенка не бросил, — сказал он, как бы продолжая с собой разговаривать.— Только со мной вряд ли кто... Кому дети чиканутые нужны?

— А ты что? Чиканутый?..— ужаснулась Майка. И речи Реквиемовы всплыли.

— Я? — вдруг засмеялся Володька. — На полголовы только, не боись. Слушай, Майка! А ты как учишься?

— Учусь... А тебе зачем?

— Да все, попрут из школы скоро. У меня мать не переживет. Мне б школу закончить. Научила бы чему, а?

— Тебя учить? Ты же самый умный. Школу закончишь, инженером станешь. Космонавтом.

— Я не буду космонавтом. Я спекулянтом стану. Это единственное, что я умею. Продавать и покупать. Уже года два этим занимаюсь. Даже мать одеваю. Вот такие дела.

— Что, правда?

— Так тут особенного ничего. Я просто там, где это все крутится. Запросто. Вот ты сейчас чем занимаешься?

— Посуду мою. Еще прибираться надо.

— Да ладно тебе. Поехали, покажу фарцбазу. Прикольное место.

— Ну, не знаю.

— Иди одевайся. Даю десять минут.

— Ладно. Зайди тогда.

Он приземлился на табурет у телефона. Я сняла куртку отцовскую, в чем в коридор выходила, осталась в тельняшке и джинсах старых, обрезанных выше колен, как дома хожу.

-У,— хитро прищурился, голос прожженого сердцееда. — У тебя фигурка ничего, оказывается.

— Думаешь, первый мне это сказал?

Хмыкнул.

— Иди давай, одевайся.

— Сиди давай и молчи. Как мышка.

— Понял.

Я вышла, он окинул взглядом и не сказал ничего. Значит, потянет.

Да кто он, я и сама знаю, что красивая. Кофта — разноцветно-полосатая, длинная, юбка из-под нее — на ладонь, короткая. Не утерпел:

— Я думал, у тебя кроме джинсов...

Я улыбнулась, он меня признал. Взяла расческу, раз — два, причесалась, на макушке затянула хвост. Он в зеркале поднялся, встал рядом, выше меня на полголовы всего, а мне всегда казалось — что намного больше.

— Ты тоже ничего. Одеваешься, — говорю.— Ответный комплимент.

— Ты это уже говорила.

— Я — девчонка. Я это вижу. Ничего личного.

Одет он в черное. Объективно, я еще никогда не видела, чтобы парню так шло быть хорошо одетым. Клубный джемпер, черные джинсы-микровельвет, на ногах — не кроссовки, а туфли нормальные. Хорошо вместе смотримся, ну, в зеркале, по крайней мере.

Он снял с моих волос резинку, хвост распался.

— Это лишнее.

И причесал меня сам — неумело. От него, от кофты его пахло влажной шерстью, этот острый пряный в дожде запах, полутемная прихожая и мы в зеркале...Сказка. И от его прикосновений, и запаха этого у меня сердце стучало так, что пульс слышно было.

— Так лучше.

Ого, какой! Возьму и не поеду никуда, если умничать будешь. Я вытащила из под банкетки туфли, каблук семь сантиметров.

Вышли. За мной хлопнула дверь.

— Гоу.

Сбежали пешком, лифт не работал. Солнце каталось по мокрому асфальту, но ветер, холодный и резкий, обрывал с деревьев капли и листья, гонял их по лужам, раздувал женские юбки.

Володька улыбался, глядя на Майку: она обнимала себя рукавами и почти пританцовывала, на нее обращали внимание.

Первая капля на руке, вторая.

— Я промокну! — взвизгнула Майка.

До остановки добежали почти по грязи, не разбирая. Володька тащил ее за руку, а она успевала чертыхаться, и когда дотянули до коробки остановки, обрушилась на него ливнем, перед которым бледнел полыхающий снаружи дождь.

— Ты, скотина! Что ты наделал, посмотри! Все колготки, боже ж мой, я как свинья, ты специально это делал?! А туфли!

— Майка, чего ты кричишь?

Он случайно забыл (хмель еще в нем ходил), что в возбужденном состоянии от нее можно ждать разного.

— Да мне плевать! Ох, спасибо, какой ты медведь, я, умирая, вспомню! И никуда я теперь с тобой не поеду, понял!

Володька больно стиснул ей пальцы руки; концентрируясь, она замолчала на мгновенье, в которое он успел вставить, угрожающе шипя:

— Я сейчас тебя поцелую, понятно, если ты сию же минуту не замолчишь!

Майка моментально захлопнула рот, вырвала покрасневшую кисть, только слезы задрожали на концах ресниц.

— Я же для тебя старался, чтоб быстрее... Ты зато не совсем промокла.

— Ты мне все пальцы повыламывал, животное!

— А ты что, испугалась? — засмеялся он.

— Ничего не испугалась, — и она почувствовала, что краснеет.— Тушь потекла, да?

— Потекла, потекла,— и он пошел смотреть автобус.

— Я серьезно!

— А я-то как серьезно. Ты даже не представляешь.

— Володька!

— Не плачь, хуже будет.

— Мне зеркало нужно.

— Ого, девушка с запросами!

Майка замолчала, села на скамейку, отвернулась.

— Майка, ау? Ты обиделась? Ты со мной разговаривать не будешь? Ой, как интересно...

Майка не отзывалась.

Володька снова пошел смотреть автобус. Под зонтами, в плащах стояли маленькая девочка с мамой средних лет. Он пошел к ней, с готовностью улыбаясь.

— Вы извините, у вас зеркала карманного не найдется? На две минуты. Там девушка плачет, промокла, и тушь с нее течет...

— У меня есть, — важно сказала девочка. Мама поощряющее на нее посмотрела. Девочка порылась в игрушечной сумочке.

— Спасибо, — он добросовестно ухмылялся, а дождь его поливал.— Сейчас, минуту...— и пошел обратно.

— Промок из-за тебя. Смотри, что у меня есть. Ну взгляни, хоть глазком. Ну ладно, быстренько посмотри и снова отворачивайся.

Майка посмотрела, обрадовалась.

— Дай!

— Ты ругаться больше не будешь сегодня?

— Не знаю. Н-не буду. Наверно. Дай!

Володька отдал и пошел наблюдать дорогу.

— Майка, автобус!

Майка красила губы. Физиономия блаженная. Симпатичная.

— Все. Больше не плачь, зеркало чужое.

Майка улыбалась кротко.

— Спасибо, девочка.

— Пустяки, — женщина закрыла зонт. — Яна, закрывай зонт.

Володька улыбнулся в последний раз — ух!

Залезли во вторую дверь.

— Ты мокрый. Бр... Как лягушка.

Майка смотрела с верхней ступеньки. Володька сжал с волос воду. Он чувствовал себя очень странно.

— Сухой,— передразнил он. — Как веник.

— Хам.

Он демонстративно отвернулся к окошку двери. Она его провоцировала. Как девчонка.

Володька позвонил еще, потом еще раза четыре подряд, видимо, на правах хорошо знакомого. Звонок глушила музыка за дверью.

— Понравилось, что ли? — донесся сердитый голос, органично вписавшийся в музыку. Кто-то боролся с замком.

Открыла медноволосая девчонка с коричневыми дугами бровей и штрихами румян.

— Ух ты! Володька! — взвизгнула она, кидаясь ему на шею. Володька увлек ее в ярко освещенную зеркальную прихожую, кивнув и Майке: заходи. Майка зашла, прикрыла дверь, не зная, что делать, пока Доннер целуется с девицей. Она посмотрела в зеркало. Отражение было слегка растерянным. В зеркале он так же решительно стряхнул с себя красавицу, та сообщила:

— Мокрый, — передернула плечами и ушла.

Сняли обувь. Володька, чуть улыбаясь, кивнул в сторону отрытой двери в комнату.

— Гоу.

Первое, что я увидела в комнате — что она огромна. Дверь на балкон была открыта, висел сизый дым. Потом — почти полное отсутствие мебели, приличной для больших комнат.

Телевизор (черно-белый), два кресла напротив и раскладушка у балконной двери. Правда, на окне висел еще белый тюль, а пол в центре закрывал палас.

В комнате было двое — они смотрели мультики, один с раскладушки, другой — из кресла. Володька что-то тихо спросил у того, кто сидел. Я же сказала:

— Хай.

С раскладушки оглянулся, бросил " привет" и снова в телек. Который в кресле, тоже выгнулся, посмотрел.

— Ну, иди сюда, познакомимся. Твое приобретение, Володька?

— Мое. А Колчак здесь?

— Был.

Я села во второе кресло, парень нахально развернул его, чтобы видеть одновременно и меня и телевизор. Володька ушел.

Мультик был про хоккеистов, я не помню, как он называется, но смешной, и смотрели его с увлечением.

— Ух, какой цветочек! Ну и как зовут?

— Сейчас стошнит, — сообщила Майка, наморщив носик.

Второй снова оглянулся на секунду, удивленно, и больше уже не отвлекался.

Парень из кресла выразил общее мнение:

— Странное имя. Прикололись родители. Меня Нико. Его Слава.

Этому Нико было двадцать два, три, не больше. Обыкновенный, русый, волосы не длинные и не короткие. Обыкновенный. И на вид не страшный.

Я кивнула, и мы стали смотреть мультики.

— Чего ему надо?

— Не знаю. У него свои дела.

— А ты?

— А я просто так.

В момент особо острый, когда большие хоккеисты лупили маленьких, Слава с раскладушки заржал. Коры — взрослый парень, а как мой Валька.

— Красавица, дай, пожалуйста, пепельницу. С пола.

Я нагнулась за пепельницей (жестяная креманка, наполовину засыпанная пеплом и окурками).

— Покурим? — он выбил две сигареты.

— И мне! — потребовал Слава с раскладушки.

— Я не курю.

— Зря. Умрешь своей смертью. Да, Тихомир?

— Мне!

Я передала сигарету настойчивому Славе. А Нико вцепился:

— А что у тебя за кольцо? Дай руку, — я сняла ему кольцо. — Я же руку просил. Серебро?

— С рукой будет дорого стоить.

Повертел, вернул. Закурил. Досмотрели мультик.

— А ты нахальная, знаешь? — мне.

— Догадывалась, — говорю.

— А лет тебе?

— Шестнадцать.

— Кого на Гальянке знаешь?

— А кого тебе надо?

— Мне никого. Я просто спросил, беседу поддержать. Чего ты злишься?

— Я не злюсь.

— Злая. Скучно тебе?

— А мне весело и не обещали,— я улыбнулась.

Нико замолчал, докурил, раздавил о край жестянки окурок, передал ее мне.

— Отдай Тихомиру. Пожалуйста.

Я встала, отнесла ее Славе. Неслышно вошел Володька.

— Ну как? Чем занимаешься?— Сел на крайний валик моего кресла, голову подпер на кулак, повернулся к Нико.

— Ох, девчонку ты привел...Чума. Где взял такую?

— Девчонка нормальная, — согласился Володька.

— Нормальная? Она... Ругается!

— Не может быть.

— Вообще коза. Пока отучить можно, отучай. А зовут ее "Сейчас Стошнит"!

— Да нет, у нее красивое индейское имя, — усмехнулся Володька. — Майя. Для хороших знакомых — Майка.

— Нашел его?— повернулся Слава.

— Не... Он вышел куда-то.

— Подойдет. Мы на Кушву собираемся.— Он снова переключился на телевизор.— Да, Юннат тебе все приветы шлет, зашел бы когда, навестил.

— Спасибо...Мне и так хорошо живется.

— Все равно найдет, — Слава закурил и снова заткнулся.

Я вздохнула, подошла к окну, посмотрела на улицу.

— Майка, иди сюда, — распорядился Нико.

— Ни за что, — говорю.

— Ну иди, — попросил он еще раз.

— Где программа? — спросил Володька. Я подошла.

— Где что? Что это такое? Садись, не бойся.

Он усадил меня на колени, крепко взяв за запястья.

Володька посмотрел мельком, хмыкнул. А я на него, вопросительно.

— Нормаально, — ответил за него Нико.

Замолчали, глядя в ящик.

— Что за кино-то?

Кино оказалось про мафию и сов.милицию. Дурное.

— Тебя еще Казаченко спрашивала, Тарасовой подруга. Помнишь?

— Да, — сказал Володька. И спросил, помолчав, у Майки:— Убить его или не надо?

Майка покачала головой: не надо.

— Я ей сейчас экскурсию сделаю, чтоб не скучала. По квартире, — решил Нико. — Пойдем?

— Пойдем!

Вышли в коридор.

— Попрошу внимания налево. Дверь входная, она же выходная. Как входная — работает по четным дням, как выходная — по нечетным. Ну и наоборот, естественно.

Свет в прихожей все также множился по зеркалам.

— Это кухня. Самое неинтересное место в доме. Здесь никогда ничего не бывает. Насчет еды.

Грязная посуда на столе и в мойке. Кто-то жужжит на окне.

— Ого, сколько бутылок.

— Это что. Баловство. Вот это, между нами, туалет. Не спутай. Рядом ванная. Там кто-то сидит. Пусть сидит, своим кайф не ломаем.

Дальше — лучше. Зашли в другую комнату, маленькую. Здесь и играла бобиновая система. Уши закладывало. Две девчонки. Стены в плакатах. Расправленный диван с грязной подушкой. "Сектор Газа". Девчонки курят. Одна — которая в коридоре целовалась с Володькой. Другая — тоже симпатяга, в кофте— ангорке, с настоящего цвета пепельными волосами, правда, нечесаными, без стрижки, прямыми...Не накрашена, серо-голубой нахальный взгляд.

Нико уменьшил громкость системы.

— Это цитадель, понимаешь? Здесь все лучшее, что есть в доме. Музыка, например. И девочки. Марина— (медноволосая) — и Танюша. Это, девочки, Майка, смотрите какая.

— Никошенька, дай три рубля, есть хочется, — сказала Танюша.

— Не дам. Тебе не дам. Вот. Пусть Тахир кормит. Ага?

— Ну и катись.

— До свиданья, девочки.

Солнышко этот Нико. Последовали по коридору дальше.

В третьей ничего не было, только пустой книжный шкаф и три кровати в разных углах. Комната даже больше первой, а у двери стояла лопата. На одной кровати кто-то спал, лицом в голый матрац.

— Еще достопримечательность. Абдула.

— А почему он днем спит?

— Всяко бывает. С теми, кто ведет ночную жизнь. А Тахир? Вот ведь был?

— Сейчас придет, — сообщил, не шевелясь, Абдула.— Сигареты есть?

— Абдула, смотри, какая Майка. Немец на Гальянке оторвал.

— Ин-на, — сказала спина.

— Хам!— сказала Майка. Спина ей не ответила.

— Пойдем на балкон.

Прошли на балкон. Серый день, хрупкий дождик.

— Два балкона? — удивилась Майка. И на балконе стояла кровать.— Ужас.

Был виден купол цирка, "Современник", площадь.

— А какой этаж?

— Шестой.

— И ты здесь один живешь?

Нико взял сигарету.

— Ну что ты. Это не моя квартира. Это Форума. Вадика.

— А где он сам?

— Не знаю.

— А он один здесь живет?

— Неа. Мы ему все помогаем. Тут жить.

Спички у него не загорались. Он поругался.

— Столько кроватей. И больше — нифига. Почему?

— Кровати— это основное, — усмехнулся Нико.— Машину взял — почти под ноль тогда все вынесли.

Он кивнул на постель и улыбнулся. Майке проигнорировала. Спасибо сенсею Мартингу, натренировал ее против подобных шуточек.

— Ничего себе.

— Нравится?

— Классно, наверно, когда у тебя друзья живут.

— Какие громкие слова, — он поморщился.— Проходной двор. Он с людьми, которые здесь трутся, хорошие деньги делает. Здесь все для чего-то, понимаешь? Случайных нет.

Майка плюнула вниз. Потом спохватилась, произнесла: "Ой".

— А у тебя родители, все, как надо?

— Конечно.

— Конечно, — повторил он с другим выражением и далее, чуть насмешливо: — И ты с этим балаганом ходишь?

— А что ты понимаешь под словом "балаган"?

Он не ответил. Славный вид с балкона — город, центр, внизу улицы, прохожие под серой пеленой словно согребены зонтами. Идут и не знают, что кто-то за ними наблюдает. Над Вагонкой дым.

— Ну, пойдем, — сказала Майка.

— Дай докурю, не видишь, что ли?

— А если Вовка придет? Шею набьет?