| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— В таком случае, Ваша светлость, это нечто весьма тонкое — и дорогое.
Филипп молча протянул руку. Сарав, поколебавшись, достал из кармана и положил ему в ладонь завернутый в тряпицу предмет.
— Идите в замок, мэтр, — сказал герцог, отворачиваясь. — Кажется, там уже начали пить без нас..
— Мессир...
— Идите вы к Да Косте с вашими страшными историями.
Медикус потоптался рядом, вздохнул.
— Прислать вам... советника Монтефьоре?
Филипп помотал головой. Вуковис стал подниматься к замку, оглядываясь то и дело на замершую внизу нескладную фигуру. Воздух обрел стальной привкус, и налетевший ветер был по-настоящему морозным. Погода злилась на Рампар, и в этой злости было что-то родное. Бранко Вукович вдохнул полной грудью, будто бы даже улавливая знакомый запах, и подумал с удивлением, что дождь вполне может смениться снегом. Такая пора могло всколыхнуть воспоминания. Он приучился держать их на самом дне памяти, заслоняя повседневными мыслями, не трогать то, что похоронено. Он и теперь не собирался трогать. Но чувство вины вернулось с необычной остротой.
Поднимаясь по лестнице, Филипп запнулся, едва не упал и ушиб лодыжку. В коридоре было тепло и пусто, заговорщицки подмигивали факелы на стенах.
Умбрио ждал его, сидя на ступеньках. Он стащил с герцога промокший плащ, отправил пажа за подогретым вином. Филипп с сожалением сказал:
Не стал ничего спрашивать, только сказал:
— Они вас искали, мой сеньор. Я сказал, что вы хотели остаться наедине со своим горем и велели вас не ждать...
В Рампаре ужинали по-старому, все в одной большой зале, герцог и его приближенные сидели на возвышении. Жарко и кисло пахло мясом. После отъезда короля замок вздохнул общим шумным вздохом облегчения, и люди вокруг столов отчего-то мало напоминали скорбящих. Даже острое лицо Рено де Шантеклера расплылось и раскраснелось. На желтовато-бледных щеках дамы Грас появился румянец, лиф немного сполз, и она уже не выглядела такой застывшей.
Кажется, они тоже похоронили своего мертвеца.
Они были настолько пьяны, что, когда Филипп вошел, подняли здравицу в его честь, а рыцари внизу повскакали с мест. На Филиппа напала жажда, он осушил поставленный перед ним кубок, не разобрав, что там, и туманно смотрел на яства. Он не был уверен, что голоден. По нутру расплывался странный склизкий холод.
— Хорошо, что вы побороли свое горе и смогли присоединиться к нам, — сказал Рено.
Тонкий намек: не пренебрегай обязанностями.
— Я ездил на Дальний сегодня, — вдруг сказал Филипп. — Развеял пепел отца.
Гуго открыл рот, словно хотел что-то сказать, но не сказал, только покивал многозначительно. Рено молчал. Дама Грас сделала необъяснимое: протянула руку и погладила его по волосам:
— Бедный, бедный мальчик.
Из ее лифа дохнуло потом, цветочной водой и старостью. Она стала дамой при Корвальу. Когда Эктора зарубил месталец, дама Грас, не колеблясь ни секунды, подхватила упавшее знамя и ринулась в атаку — вслед за Лучо. Некоторые, правда, объясняли ее стойкость просто — в муже она видела лишь преграду между ней и тем, кто позже посвятил ее — прямо на поле битвы.
Сколько же она выпила, чтобы называть его бедным мальчиком.
Мэтр Мериадег казался самым трезвым из всех. Сидел, откинувшись на спинку стула, и обозревал всех обычным своим взглядом, далеким, с легким любопытством, будто через затуманенный бок магического шара. Он встал, и стоя произнес тост — за покойного герцога, который теперь навсегда останется на укреплениях. Его приглаженная борода чуть покачивалась, голос был резкий и прохладный, как струя родниковой воды.
Филипп поднимал кубок за кубком. Он не ел с утра, и после какого-то глотка размазавшийся было зал вдруг обрел абсолютно четкие очертания, может быть, более четкие, чем на самом деле.
Перечислив все военные подвиги Лучо де Рампара, певец вздохнул, прокашлялся и запел о подвигах другого рода:
Герцог Рампар на охоту пошел,
Не взяв с собой соколов,
Герцог Рампар на охоту пошел
За дичью, что не для котлов...
Умбрио поглядел на потемневшего Филиппа и было поднялся, но герцог ухватил его за рукав:
— Сядь, консильери... Папаша был первым юбочником герцогства. Я это всегда знал, а им... им приятно вспомнить. Пускай.
— А птичке, что в клетке, сказал "Прости,
Такой у охотника нрав,
Без устали гнаться за той, что летит,
Забыть, едва лишь поймав"
Птичка в клетке... Филипп сидел, тихо и тупо уставившись на ополовиненный кувшин перед собой. Верно, клеткой ей и должен был казаться Рампар. Забавно, как для любого, связанного с этим замком, мир в конце концов ограничивается его каменными стенами. Но она была согласна и на клетку, лишь бы своей свободой ей заплатил Лучо.
Что доказывает: любить — не значит понимать.
Может быть, когда ветер подхватил ее и понес вниз, она чувствовала, что хоть на миг опередила Лучо в его пристрастии к свободе?
Мадам, сегодня вы так бледны,
Иль холодно в спальне у вас?
Мадам, де Рампары не будут верны,
Хотя бы и в смертный час.
— Ваша светлость?
Филипп с трудом отвел от пустоты застывший взгляд.
— Заметь, Умбрио, он никогда не пользовался правом первой ночи. Представь себе, много ли подданных пошли бы за него в бой, если б он публично опробовал их жен? А когда не публично — можно ли винить герцога? Себя нужно винить, что жену плохо запирал .
Менестрель тем временем замолк, и весь стол прислушивался к Филиппу.
— Это была хорошая смерть, правда? — звонко прозвучал его голос в притихшем зале. — Подходящая смерть.
— Что вы хотите сказать, Ваша светлость? — спросил мэтр Мэриадег.
— Боги позаботились о старике. Не дали ему медленно умереть в своей постели. Отцу бы это не понравилось.
Что-то было не так. Вроде бы ничего особенного, но что-то пошло не так. Мэтр Мериадег смотрел на него слишком пристально. Глаза у мага были ясные, прозрачные. И нехорошо прищурился за его спиной Рено де Шантеклер.
Или может... может, ему просто не нужно столько пить.
— Да вы налакались, как il cano, ваша светлость, — ласково сказал Умбрио. Он стащил герцога со стула и поволок наверх, тихонько напевая фривольную южную песенку. Он больше всех был рад, что король уехал. Герцог попытался подпеть, но неловкие слова разъезжались и разваливались на языке.
В спальне Умбрио уложил Филиппа на кровать, тихонько поцеловал в лоб, в щеку. Иногда он не мог совладать с нежностью, она изливалась будто кровь, подталкиваемая сердцем.
— Никуда не уедешь, — невнятно сказал Филипп. — Никуда не отпущу. Мне страшно, Умбрио.
Он поймал руку Умбрио, поднес к губам — естественная, хозяйская простота этого жеста говорила об их отношениях куда больше, чем все, что они делали друг с другом. Тихонько застонав, Филипп потянул его руку ниже, положил себе между ног, по-детски упрямо глядя на друга сквозь смежающиеся веки.
— Почему страшно? — тихо спросил Умбрио. Тревога заглушила в нем привычное нытье желания. Но Филипп уже спал. Он лежал на спине, откинув голову, левая рука с раскрытой ладонью свисала с кровати. Он показался Умбрио абсолютно беззащитным — с беспомощно выставленной голой шеей, приоткрытым ртом, в усталом хмельном сне доступный любому удару. Так, наверное, спал первый человек, только что созданный по Божьему подобию.
Стоя над ним в тяжелой тишине поздней ночи, Умбрио остро ощутил свою отчужденность — будто был он бумажной фигуркой, вырезанной из рисованного пейзажа и приклеенной не на свое место. Это ощущение уже заставало его в Рампаре, и, будто трезвый гость на пьяной вечеринке, Умбрио дивился, что он здесь делает.
Но теперь, глядя на Филиппа, он думал, что дивиться не стоит.
Он постоял еще, прислушиваясь к постепенно затихающему замку.Когда-то в Каза Монтефьоре, когда Фортунато отпускал его и он задерживался с поручениями за полночь, замок так же замирал, и Умбрио чувствовал себя почти в безопасности, зная, что никто не проснется и не придет за ним.
Он передернул плечами, мотнул головой, отгоняя воспоминания. Погасил свечи и, не раздеваясь, вытянулся на кровати рядом со своим сеньором. Он собирался вернуться в свои новые покои, но ему не хотелось сейчас оставлять герцога. Герцог — слово тяжелое, как накидка, вышитая драгоценными камнями, не всякие плечи выдержат. Филипп легко храпел; его дыхание сильно, но не отвратно пахло вином. "Мне страшно" — так не говорили в Рампаре, и Филипп терпел свои страхи молча, как боль. Гадая, чего боится его сеньор, Умбрио заснул.
Он проснулся резко, когда небо только начинало округляться и краснеть, и прищурил глаза, различив в светлом пятне окна темный силуэт.
— Что случилось, мессир?
Силуэт на подоконнике шевельнулся:
— Я снова тебя разбудил? Прости. Спи, ничего не случилось.
Но Умбрио вырвался из засасывающей темной пустоты, сел на кровати, зашарил в поисках огнива.
Сиплым от сквозняков и выпивки голосом Филипп сказал:
— Местальцев нет.
Южанин нашел огниво и потянулся за свечой.
— Герцог убит, король уехал — чего они ждут? Почему не нападают, ведь самое время?
Умбрио опустил огниво. Дель Сэпия столько не ждали — убив Гвидо дель Монтефьоре, они на следующий же день штурмовали его замок.
— А ведь мы ездили с тобой в поход, — сказал Филипп. — Мы же мелким гребнем лес прочесали, и там не было местальцев. Не было.
Умбрио молчал.
— А как только я уехал, откуда ни возьмись — они появились.
Филипп потянулся к кувшину с водой и долго пил.
— Наши все вернулись. Гуго вернулся. Только отец...
Темнота оказалась вдруг зловещей. Умбрио вспомнил: так бывало, когда по ночам братья пугали его страшными историями. Ему захотелось света, но для страшных историй одна декорация — потемки.
— Меня не было, и Дюрока не позвали. Дюрок любил отца больше нас всех, он никогда не позволил бы, чтоб его...— Филипп закашлялся, — убили.
Слово тяжело упало в тишину.
Умбрио так и не спросил, что Филипп делал в тот день, когда Лучо отправился охотиться за местальцами; в тот день, когда наследника давно уж ждали, а его все не было. И не стал бы спрашивать, даже если бы знал.
Герцог махнул рукой:
— Брось; ты посмотри, до чего я додумался, Умбрио! Не могли же они... Не мог же Мериадег, в самом деле, он был с отцом при Корвальу... Что за дичь; видно, я не совсем еще протрезвел.
Южанин тихо сказал:
— Помните ту песню, мессир? Вы спросили, кто ее пел. Джино Талья... у него был красивый голос. Друг Сантино. Крестник нашего отца. Мы в кальчо играли вчетвером — мы с Микеле против Джино и Санти. Он всегда ездил с братьями... и в тот день поехал тоже, и прискакал тогда в поместье, кричал, что их убили, плакал... А потом открыл ворота Дель Сэпиа. У нас знаете, как говорят: "Нет предателей, есть чересчур доверчивые люди".
Наступающее утро вспугнуло птиц, теперь они тревожно кричали, носясь низко в небе.
— Здесь не Читтальмаре, Умбрио. Здесь Рампар. То, чем я подумал... это полная чушь, разве не так?
Филипп согласился бы безоговорочно, скажи южанин, что все это ему примерещилось, что он слишком много пил и не выспался. Но Умбрио недавно сделали советником; и ответ его был ответом consigliere:
— Если это все же не чушь, вы должны быть очень осторожны, мой сеньор.
Тьма озарилась: Умбрио зажег свечу.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
