1. Белый пепел снегов

Ян продирался сквозь лес по следам Ингерда и раздумывал над Згавахиными словами: что жизнь отстоял — хорошо, а вот как понимать, что надо будет самым дорогим поступиться? Как ни старайся, одно к другому не привяжешь, эти слова засели у Яна в голове, точно заноза в пятке — вроде крохотная, а идти мешает.

Торопясь нагнать Волка до ночи, Ян прибавил шагу. Он не обладал звериным чутьём, быстро по следу идти не умел, но зато зрение было соколиное, острое. Скоро увидал среди густой листвы далёкий огонёк и поспешил к нему.

Ингерд сидел возле костра, сняв рубаху, по плечам, по груди плясали отблески огня. На коленях держал меч, наискось через грудь тянулась кровавая полоса, кровь текла по животу и по цвету казалась чёрной, словно это Волчья душа вскрылась гнилым нарывом и теперь истекала всей злобой, что скопилась в ней. Ян сразу понял, что задумал Волк, и бросился к нему:

— Стой, безумный! Ты же маэр, нельзя тебе!

Но Волк не слышал его, оставаясь недвижим, весь обратившись в себя, то ли воевал со своими демонами, то ли мирился.

— Да очнись ты! — Ян схватил его за плечи и встряхнул. — Вспомни, что эриль говорил!

Ингерд, не глядя в глаза, отвёл Яновы руки и сказал:

— Уходи, Серебряк, уходи быстро, пока я ещё помню, что братья мы по духу.

Ян заглянул ему в глаза, не увидел в них ничего человеческого и бессильно отступил, не желая пустого боя. Обернулся соколом, взлетел на высокое дерево, затаился, чтобы Ингерд не заметил. Стал ждать, что будет дальше.

Ингерд выстругал из дубовой ветки плашку величиной с ладонь, вырезал на ней имя своего врага и окропил это имя своей кровью. После чего бросил плашку в огонь, она обратилась в дым, и на этот дым, как вороны на стерво, слетелись бёрквы и закружили над поляной. Яна обдало ледяным колючим ветром, его одолел страх, но Сокол, вжавшись в ветки, остался сидеть на месте. А Ингерд между тем творил обряд, не простой, а тот, что зовется хаттмар — обрядом заклания души.

Кружат бёрквы, промеж деревьев нарастает гул, пляшет огонь подобно гадающему кхигду, Волк шепчет слова клятвы, едва слышно, а Яну кажется — кричит:

— То не солнце ушло в Море Белое

То не месяц за горы схоронился,

То не ветер притих, заговоренный,

То за мною беда пришла чёрная,

Чтоб казнить моё сердце беспечное.

Вот возьму я кинжал свой отточенный,

Да из дуба я досочку вырежу,

Да пущу я по ней да по краю

Руны верные, Руны Сильные,

Чтобы клятва моя да покрепче была.

Да к костру моему жертвоносному

Призову я да тени летучие,

Что на смерти дух собираются.

Станьте, тени, моими дозорными,

Что исполню я клятву священную,

Что скормлю я вам души врагов своих,

Имена чьи на досочке вырежу.

Или сердце своё вам на суд отдам,

Если клятву свою не исполню я...

Ян горько вздохнул. Ему было жаль Ветера, не желал он ему худой участи, но и уберечь от опрометчивого шага тоже не сумел. Думал помочь чужаку, а вместо этого так и прошагал рядом с ним попутчиком. Злился на него, на себя, ведь если раньше и был зазор, то сейчас душа Ингерда совсем захлопнулась, кому он теперь такой нужен? Какая от него польза племени? А знахарь говорил — надёжа... Молод и силён был Волк, но сдался своему гневу, обручился со смертью и никакого мостка себе не оставил.

Однако сиди не сиди на ветке, а спускаться когда-то надо. Сокол слетел на землю и обернулся человеком.

Затухал костёр, над лесом занималась заря. Ингерд, скрестив ноги, сидел на земле, кровь текла и текла, а он будто бы и не замечал. Ян присел перед ним на корточки.

— Куда нынче поведёт тебя дорога, Волк? Попросишь ли о помощи?

Ингерд поднял на него глаза — жёлтые волчьи. Хаттмар пока не отпустил его.

— Ты и сам знаешь, где конец моего пути, быстрокрылый. Один пойду, суждено мне так.

— Что ж, — сказал Ян, повязывая ксар, — до становища вместе дойдём, а там как знаешь.

Тяжело им теперь было вместе: вроде и не враги, но и друзьями назвать язык не повернётся. Шли молча, еду делили молча, спали по очереди, охотились врозь и так до тех пор, пока не начались обжитые земли, а с ними беды и опасности. Ян был слабее обычного: не ко времени подымался на крыло, зараз потерял много сил, теперь сокрушался, а толку?

Но Ингерд всё же приглядывал за ним, по себе знал, как тяжело стоять на ногах сразу после того, как в небе кружил птицей или зверем поля мерил. Ян уставал быстрее прежнего, крепче прежнего спал, осунулся, исхудал, но помощи не просил.

Скоро дремучие леса начали светлеть, заснежили среди елей и сосен ясноствольные берёзки, под ногами завился папоротник, смоляной воздух сменился лёгким, цветочным. Ян с высокого холма увидел далёкие горы, и глаза у него засветились, отступила немощь, словно глотнул живительной воды. А Ингерд некстати вспомнил Крутогор и то, как говорил Яну про море. Вспомнил — и затосковал, сердце заныло, защемило давней тоской, горькой, как полынь-трава.

— Неужели не поймёшь никак, что душу себе травишь? — не выдержал Ян. — Что ж ты вычернил её всю, будто в саже вывалял? Зачем отдал её бёрквам на заклание? Помяни моё слово, Ветер: пожалеешь ты о своей клятве, и тот день, когда свершится твоя месть, не принесёт тебе успокоения, и будешь ты до скончания века скитаться, неприкаянный, искать себе покой да прощение. А вот найдёшь ли.

— Тот день, когда свершиться моя месть, станет моим последним днём, после него будет уже всё равно.

Ян махнул рукой — ну какой толк с ним говорить?!

Они пошли дальше. Хлестал их дождь, сушил их ветер, но Ян радовался каждому рассвету, ведь он шёл домой.

И всё чаще им стали попадаться разорённые хутора и выжженные, засеянные пеплом поля. Это Боргвы посягали на владения Орлов и Лис, норовили отхватить у них земли по благодатному берегу Соль-озера.

— Нет, не будет этому конца, — сказал Ян, когда они проходили мимо брошенных прошлогодних стогов, которые некому было забирать. — Пока есть за что драться, народ будет драться, и кузнецы не останутся без работы, и бёрквы будут сыты добычей.

А ночью, когда туман укрыл травы и над лесом повис бледный месяц, Яна разбудил не то вой, не то стон. Ян приподнялся на локте, глаза продрал — Ингерд! Катается по земле, рвет её руками, хрипит, лицо страшное — ни человечье, ни звериное, чужое. Ян, хотя был не робкого десятка, перепугался до смерти, видать, бёрквы напали на Волка, голодные, требуют обещанного. Ян глядел, как они его треплют, но разве подступишься? Духи смерти не отвяжутся, пока не получат своего, и человек, связавший себя клятвой, попавший к ним в полон, имеет жажду убивать, как другой человек — есть и пить. Ингерд обращался в такого же, а потому становился опасным. Видал Ян бешеных зверей, их уничтожали, потому что они уже не различали ни своих, ни чужих, сжираемые изнутри кровавым огнём, который звал убивать без разбору.

Потом Ингерд, бессильно распластавшись на траве, затих и только время от времени вздрагивал, и вздрагивал Ян, уже не смыкавший глаз до самого рассвета.

Наутро умылись в холодном ручье, и каждый пошёл добывать себе еду. Ян был уверен, что в одно утро они вот так разойдутся и больше уже не увидятся. Да и не хотелось им теперь вместе быть, а что Вяжгиру сказать?.. Эта мысль не давала Яну покоя.

К полудню опять встретились, словно все лесные тропы вели их друг к другу, молча разделили еду и весь день прошагали, едва перекинувшись словом.

— В каких мы сейчас краях? — спросил Ингерд уже к вечеру.

Они с Яном забрались на пологий холм и глядели вокруг.

— Там, — Ян указал рукой на север, — озеро Околич, владения Орлов. А там, — он указал на восход, — Соль-озеро. Мы туда забираем, чтобы на большак выйти.

Вечер выдался тёплым и безмятежным. Тихо отгорел закат, и на густо-синий небосклон выкатился острый серпик луны. Земле надо было отдохнуть от солнца, которое на исходе лета распеклось не на шутку, а Ингерд и Ян хотели отдохнуть от долгой дороги, ноги совсем задеревенели. Устроились на ночлег не слезая с холма, костра не разводили, под голову дорожный мешок — и лучше, чем в постели. Вдруг Ингерд сказал:

— Дым.

— Чего? — Ян поднял голову.

— Пахнет дымом.

Ян сел и огляделся. Он знал, какой у Волка острый нюх, до сих пор он их не подводил. Но всё по-прежнему было тихо и спокойно.

И вдруг на севере, со стороны озера Околич вспыхнула как будто бы зарница, отсвет, но не сигнальный, а словно горело что-то большое. Над лесом поднялось зарево.

— Что это? — Ян вскочил на ноги.

И только теперь от Орлов загорелся сигнальный холм, повалили густые клубы дыма, закрывая собой месяц.

— Орлы просят помощи! — Ян приложил ладони ко рту, и в ночь полетел тревожный соколиный клич, ему сразу же отозвались от леса.

— Побежали, стряслось там что-то!

Они скатились с холма, пересекли лесок, всхолмленный дол, запах гари сделался резче, глядь — по траве стелется уже не туман, а дым. Издалека донёсся шум. Ян махнул на бегу рукой:

— За этими деревьями хлебные поля. Через них короче!

Но только миновали подлесок, как тут же прянули назад. Хлебные поля были охвачены пламенем, жадно пожиравшим скошенную, убранную в снопы рожь.

— Это Боргвы, — Ян, тяжело дыша, оглянулся по сторонам. — Какие бы споры ни возникали между нами, Орлами и Лисами, мы никогда не трогаем поля. Значит, это Боргвы, жадные до наживы Куницы, разорители чужих гнёзд. А может, и Туархи вместе с ними.

Зарево разгоралось всё ярче, всё сильнее тянуло дымом, над озером всё заполыхало, стало светло, как днём. С другого края поля ветер донес крики и звон стали. Не сговариваясь, Ингерд и Ян повернули туда.

— Что в той стороне?

— Озеро Околич! — на бегу ответил Ян. — Там обитает небольшое племя, от Орлов отмежевались, давно уже. Ни с кем не знаются, никто их не трогает.

Но в этот раз было не так: у озера Околич кипел жестокий бой. Ингерд с Яном побежали через лес, рискуя сломать себе шею в какой-нибудь яме или попасть в капкан, которых в лесах всегда хватало. Когда сосны расступились, им навстречу открылась долина, там лежало озеро, а около — деревушка, обнесённая частоколом. Деревушка пылала со всех сторон, горели на берегу лодки. Спиной к воде сражались десяток мужчин, их теснили Боргвы, Ян узнал тех по длинным волосам, которые они имели обыкновение носить собранными в хвост, и числом Куниц было в два раза больше.

— Давай, Ян, — сказал Ингерд, выхватывая меч из ножен. — Я слева, ты справа.

— Эх, руби рука! — крикнул Ян и, присвистнув, врезался в ряды Куниц.

В низину стелился дым, дышать было трудно. Избы горели факелами, освещая побоище, плескалась чёрная вода, треск объятых пламенем лодок заглушался криками, стонами, проклятьями. Сокола с Волком тотчас окружили, и плохи были бы их дела, если бы со стороны Соль-озера не подоспела Орлиная подмога. Но и Боргвы своё дело знали: только увидели, что их зажимают в тиски, сразу бросили поле боя и в один миг рассыпались, просочились в лес, растворившись в нём, как муравьи в траве.

Шум боя смолк. Тихо потрескивали догорающие лодки, с обречённым шипением уходили под воду обугленные остовы. Деревня догорала, сизый дым стлался по росистой траве. В этом дыму Ингерд отыскал Яна, поднял его на ноги, Ян, закашлявшись, мотнул головой и дотронулся пальцами до затылка, пальцы окрасились кровью. Волк подставил ему плечо, и только после этого они огляделись.

Пологий берег озера был усеян мёртвыми телами, все мужчины — защитники маленького племени — полегли как один. Помощь припозднилась. Двенадцать Орлов хмуро стояли в стороне, Ян кивнул им, утирая с лица пот, смешанный с сажей.

Пора было уходить, но тут от ближнего леса послышался вой. Ингерд вздрогнул и обернулся. Бежать отсюда — его первая мысль, но он не сделал ни шага, как и Ян, как и все Орлы. Они застыли, словно каменные идолы, те, что стояли на пригорке у самой воды.

Едва жестокие Боргвы напали на становище, все старики и женщины с детьми тотчас ушли в лес, как делали это всегда при любой опасности. Но на этот раз судьба повернулась к ним чёрным боком, и теперь им некуда и не к кому было возвращаться. Ни рыданий, ни горестных воплей — тягостная тишина брела по берегу, простоволосая, с потускневшими глазами и почерневшим лицом. Ещё живая, но уже мёртвая, и ничто на свете не могло её оживить.

Самая старая ударила себя кулаком в иссохшую грудь, упала на колени перед вечуварами, которые с незапамятных времён охраняли её род, и заголосила хриплым высоким голосом, от которого кровь заледенела в жилах. Она не упрекала их за то, что не защитили, но жаловалась, как дитя жалуется матери. А вечувары молчали, глядели в затуманенные воды, и ни единого слова не вырвалось из прорези каменных губ.

Тогда старуха поднялась и сделала знак: ладонью, будто ножом, полоснула себя по запястью. Этот знак везде, во всех землях означал одно: немедленную смерть. Старуха наклонилась к одному из убитых, быть может, это был её сын, омочила руку в его крови, провела себе по лицу. И пошла в воду.

Никто не смел ей помешать. За нею двинулась молодка с ребёнком на руках, а следом другая, третья, пока холодные чёрные воды не поглотили всех. Недолго по озеру расходились круги, потом всё успокоилось.

Ян, опираясь на Ингерда, почувствовал, как того сотрясает крупная дрожь. Орлы не смели взглянуть друг на друга. Да, в войне они жили, не в мире, и дня не проходило, чтоб не алели кровью мечи, но только что у них на глазах погибло целое племя, сгинуло, словно его не было вовсе, как они смогли такое допустить? И кто завтра защитит их самих?

Занималась заря, когда мёртвых положили в могилу и насыпали над ними холм сырой земли. На озеро никто смотреть не мог, отворачивались, и лишь вечувары не отводили от воды неподвижного взора и всё так же молчали. Но когда розовые рассветные лучи упали на них, каменные тела из чёрных сделались багрово-алыми, будто бы закровоточили, словно так они оплакивали павших.

Орлы повернули к Соль-озеру, Ингерд и Ян — к Стечве и покинули пропахшие смертью берега озера Околич. Никто не проронил ни слова: когда безмолвствует вечувар, что может сказать человек?..

— Вырезали племя, будто стадо овец, — Ян гневно топтал прошлогоднюю листву, в изобилии устилавшую дно глубокой лощины, куда они забрели. — Зачем? Когда такое было? Да никогда.

И добавил, покосившись на Ингерда:

— В наших краях.

Весь день он о чём-то размышлял, иногда говорил сам с собой.

— Чего им неймётся, этим Боргвам и Туархам? Мало им земли? Но как её может быть мало, если за Келменью места — хоть объешься...

И вдруг его осенило, он даже остановился.

— Ведуны! — воскликнул он, отчего Ингерд вздрогнул и принялся озираться по сторонам — не хватало сейчас ведуна встретить! — но никого не заметил и накинулся на Яна:

— Ты чего орёшь, дурной?

— Да ты послушай, — Ян снова зашагал вперёд. — Всем известно, что земли Боргвов и Туархов примыкают аккурат к Лесу ведунов!

— Ну и что?

— А то! Колдуны, по всему видать, выселяют их, лес-то разрастается! Не удивлюсь, если когда-нибудь он поглотит все наши земли. Ты с колдунами спорить будешь?