Лучшая песня

"Откровенный, сильный. Доверчивый. Беззащитный", — сердце мягко сжалось от нежности, стоило только вспомнить... вспомнить.

Лиза прерывисто выдохнула и тут же улыбнулась снова — а как поутру радовался Чак! И сколько же в этом псе деликатности, достоинства, чуткости... когда дверь спальни закрылась, не скрёбся, не капризничал, как иные породистые баловни, но вытянулся вдоль порожка — караулить. А утром, весело и звонко встретив хозяина, поспешил к Лизиной ручке приложиться. Вот и думай после этого, что у животных нет души.

"Да что я? Душа — она у всего".

И Лиза кивнула в ответ — дивно же порою беседует с нами мир: выйдя из подъезда с Павлом и Чаком, звездочея первым делом увидела Петю и Варю, важно ведомых на поводке Чуней. Зверики дружно бросились совершать ритуал приветствия, закружились — и снова получился чёрно-белый лохматый шарик, да ещё и разнополюсной по... кхм... гендерному признаку. Расшутились от показанной картинки все, а сейчас Лиза крепко задумалась о другом.

Ещё несколько дней счастья у юных — а там приезжают родители. И если не консьерж известит Ирину, в чьей компании провела минувшие дни её дочь, дотошная мать сама это у него выяснит. И... скандал?

Лиза будто наяву увидела, услышала: Ирина нависает над Варей, клинки их взглядов, звон этих клинков, страдальческая гримаса на бледном лице брата, Варина чеканка: "Или принимай меня такой, мать, или прощай", Ира отшатывается, будто мощным ветром отброшенная, уступает путь.

Но вдруг Ирина и так, сама, поймёт — выросла дочь, готова и судьбу решать свою, и отвечать за решения? Ну, может ведь? Звездочея всмотрелась придирчиво. Нет, Елизавета Григорьевна, так — слишком искусственно, чтобы быть правдой. Да, тебе, центристке, непротивленке и прочая-прочая-прочая, очень нравится второй вариант, но по уму, по жизни — должен быть первый: зубов не показав, ничего не съешь. Кроме того, Варе самой должно собрать свои шишки и грабли. Не пытайся вместе с Ириной сделать девочкину судьбу стерильной. Весна рождается из грязи, помнишь?

Помню.

И, вздохнув, Лиза вычеркнула второй вариант.

*

Петькину футболку Варя сбросила, косу распустила, раскинула по плечам. Подошла вплотную к своему отражению в зеркале, приложила ладони к ладоням, протянувшимся с той стороны бытия. Пытливо смотрели тёмно-зелёные глаза оттуда на юную обнажённую женщину здесь.

— Женщина, — шевельнулись губы и язык, проверяя на вкус и плотность каждый звук. — Жен-щи-на. Ты — жен-щи-на.

Да, я женщина, и у меня будут дочь и сын, сначала дочь, светло-рыженькая смешулька, а после сын — темноволосый егоза. У меня... у нас. Я могу быть мамой, я стану мамой. И мамой меня сделают мой муж и мои дети.

Она положила холодную после стекла ладонь на низ живота, погрузилась вниманием в тело. "Как это — быть беременной?"

"Узнаешь", — пришёл откуда-то ответ, и юная женщина улыбнулась. Таинственно и чуть лукаво.

Дома она уже была одна, Петя ушёл, но прежде они тщательно убрали все следы его присутствия — только футболку его Варя себе оставила. Через час должна прийти домработница, а ещё парой часов позже — возвратиться родители.

"Мать и папа, конечно, всё узнают и всё поймут. У меня вон и на лице выражение какое-то другое. Ну и пусть узнают. Это моя жизнь. Они меня для того и родили, чтобы я прожила свою жизнь. Для того и я однажды рожу наших с Петей детей".

Зазвонил мобильный. "Лиза" — увидела Варя на экране вместе с фотографией тётки.

— Ну, ты как? Готова?

— Да.

— Пусть папа мне наберёт, когда они выдохнут, ладно?

— Ок.

— Давай, — тётка будто хотела добавить что-то ещё, но прозвучало одно:

— Удачи.

— И тебе, Лиз.

Ирина вряд ли могла бы сказать, что в скороговорке консьержа ударило сильнее -то ли "здесь был этот, рыжий", то ли "родственница ваша с соседом вместе вечером пришла, а уходила утром". Наверное, ударило всё-таки первое, второе вскипятило кровь. А потому на Варю обрушилось цунами.

Дочь сложила руки на груди и молча пережидала крики матери. Игорь, кулаками стиснувший виски, в какой-то момент глянув на Варю, не то восхитился, не то позавидовал её выдержке. В итоге осталась только гордость за дочь. Жену удерживать он и не пытался — ей необходимо было дать проораться: только так отпустит боль.

— Ты предала нас! — выкрикнула, наконец, Ирина.

— Мне уйти? — спокойно спросила Варя.

Мать хотела было ещё что-то крикнуть, но тон дочери остановил.

— Ма, если я тебе так невыносима, не вопрос — уйду. И всё, тебя больше никто раздражать не будет.

Тишина налилась, налилась невыносимым молчанием... лопнула!

— Куда уйдёшь?! Как ты смеешь?!

— Я тебе неприятна. Тебе не нравится, что я думаю, делаю, как поступаю. Давай я уйду и не буду тебе мешать.

— Ты не можешь уйти!

— Да ла-а-адно.

— Игорь! Почему ты молчишь! Скажи ей!

— Ирочка...

— Молчи!

— Ирочка... Да, Варя очень своевольная. Но, наверное, было неправильно с нашей стороны требовать от неё больше, чем нужно?

— Всего лишь не встречаться с этим... рыжим! А она его — в дом! Вечером! Наутро он тоже был здесь!!!

— Мать, не истери, а? Отца пожалей. Не нравлюсь я тебе такой — окей, я уже ушла.

Варя подхватила на плечо школьный рюкзачок, взяла Чунин поводок и пакет с её едой.

Ирина метнулась к двери, заслонила собой выход:

— Нет! Нет!

— Ма, зачем я тебе?

Этого тихого вопроса Ирина не выдержала. Сказалось всё — и полдня на самолётах, и толкотня аэропортов, и два подряд шока, и схватка с дочерью. Как же тяжело — рожать... Она едва удержалась, чтобы не завыть в голос, но тут рядом оказался Игорь, прижал жену к себе, принялся укачивать, что-то утешительное говорить вполголоса...

Варя стояла, смотрела на них, таких родных и беззащитных сейчас. Было ли стыдно? Нет, она не сделала ничего позорного. Была ли счастлива? А с чего? Чувствовала ли гордость победы или свободу? В победе всегда горечь, а свобода — ненастоящее слово. Выдумка для наивных. Нету свободы в реальности — есть только возможность самому выбрать себе тяготу.

Дочь обняла родителей. Погладила выступившие на обеих спинах позвонки. И тихо сказала:

— Я вас люблю.

Дрогнула Ирина, потянулся к дочери отец.

— Да, девочка наша, да. И мы тебя, очень. Живи по своей душе, а мы, если что, всегда поможем. Правда, Ир?

Судорожный вдох — и на выдохе:

— Да.

*

Так изумительно только в мае бывает! Черёмуха пьянит, расцветает дуб, холодеет резко, но не всерьёз — не верится этим ветренным солнечным холодам. Молодёжь в маечках-футболочках-платьицах, на роликах-скейтах-великах, да и взрослая публика облачается в лёгкое, светлое... Изумительно преображает май!

Лиза шла через любимый парк к дому... да, теперь уже дому Павла — хотя и добавляла поспешно про Звонарёвых. Шла, дышала так, будто впервые узнала, каково оно... Ещё день-другой такого солнца, и зацветут вишни, груши, яблони — наследие села, бывшего когда-то на месте парка.

О, знакомые лица!

— Здравствуйте, Леонид Львович, — не стала она делать вид, что интересуется гравием дорожки.

— Здравствуйте, Елизавета Григорьевна, — раскланялся с нею тот. — Дети, остановитесь, поздоровайтесь.

Двойняшки прилежно затормозили самокаты и выполнили папину просьбу.

— Какие уже большие, — широко улыбаясь, удивилась Лиза.

— А ты счастлива, — тихо произнёс Леонид, стоило только детям отъехать на достаточное расстояние.

— Лёнечка, — растроганно начала она. Он не дал договорить, взяв её руки и поцеловав каждую поочерёдно:

— Спасибо ему.

Не успела Лиза смутиться, а Леонид уже шагал вслед за детьми — припадая на одну ногу, высокий, сутулый, с заметным перекосом плеч, что свойственно людям, много времени проводящим за письменным столом.

У женщины защемило сердце.

Вся в перепутанных чувствах она подходила к дому — и заметила вдруг, что у подъезда стоит Ирина. Губы невестка поджала и смотрела выжидательно, глядя, как Лиза идёт. На "привет!" отозвалась иначе:

— Для чего тебе Павел? Не боишься испортить ему жизнь?

Прозвучи эти слова неделей ранее, они бы Лизу смутили, а то и остановили бы. Уж кто-кто, а она себя уничтожать умела качественно — и занималась этим на протяжении всей так называемой взрослой жизни, разуверившись после Саши в способности своей принести действительно счастье любимому человеку.

Сбежала в космос. Разменивала рубль по копейке — не там, не тогда, не с теми.

Но теперь узнала, что земная жизнь — и для неё. И чего в ней хочет. Павел будет счастлив, если она, Лиза, будет с ним. Счастлив! Точка. И это не только в силах Лизы, но и с её стремлением совпадает! А кто не согласен — пусть сам от того мучается!

Это-то Лиза прямым текстом Ирине и выложила.

Та даже отступила на шаг — от обычно сдержанной сестры мужа шёл беспощадный жар, аж больно глазам стало.

Они что, сговорились все, что ли? Дочь, золовка... Нет, хватит с неё ожогов на шкурке. Вдобавок, надо всё-таки нормальные отношения сохранять.

Ирина двинула на мировую:

— Я первая порадуюсь за счастье Павла... и твоё. Удачи тебе с ним.

— Речь перед школьниками? — указала Лиза на несколько листков в руках Павла, — волнуетесь, товарищ психолог?

— Волнуюсь. Это всё-таки не взрослые.

— Но ведь люди!

— В чём-то и поболее взрослых. Они ещё умеют не врать.

— Значит, и ты скажешь им правду, и ничего, кроме правды.

Он кивнул, отложил листы и повёл её на кухню — готовить перед любимым зрителем совсем не то, что для себя одного... К тому же, Павел очень хотел попросить Лизу... познакомиться с его мамой. Но всё никак не мог собраться с духом. А что помогает сосредоточиться лучше, чем красивое и полезное действо?

Лиза любовалась: мастерски исполняемое дело — это непременно красиво. А сколь прекрасен становится сам мастер... Прекрасен в щедрости своей, в стремлении отдать своё искусство, подарить пусть и мимолётную, но всё же радость. Ты прекрасен, родной, умножая в мире красоту.

Песенное течение мыслей перебилось вдруг чёрным пятном — окровавленная ухмылка Варфоломея. Лиза вздрогнула, но не позволила потоку размышлений обрушиться в подкинутую сознанием яму.

"Нет, мрак, не боюсь. Я больше вообще ничего не боюсь. Во мне силищи — заново мир сотворить, и ты мне не указ, не пугало, но... соратник. Ты швырнул меня на изнанку мира, а я выжила. Потому что люблю. Пашенька... спасибо тебе, что я тебя люблю..."

А он, и не подозревая, какая битва свершилась только что в паре шагов от него, в эту минуту украсил салат для Лизы семенами льна — словно последний штрих на рисунок положил — и поставил перед нею блюдо.

Женщина улыбнулась:

— Внешнее равноценно внутреннему? Красиво, значит — вкусно? Да ты ещё и философ... от кулинарии.

— Есть немного, — картинно смутился философ, придвигая к себе свою порцию.

"Как бы сказать? Правду? Да, конечно, только правду.Но эта... хм... чёрт бы побрал такую правду! Может, Лиза сама разберётся при встрече, уж для неё это на раз-два?"

Но малодушничать не стал.

— Я знаю, как тебя звать.

— Как?

— Заветная.

— Почту за честь.

— Нет, я серьёзно.

Лиза отложила вилку, посмотрела на Павла. Того царапала какая-то мысль, просилась наружу, но никак не могла вылезти из-за острых своих углов. Рука женщины коснулась мужской руки, подбодрила, показала — хозяйка готова услышать.

— Это очень серьёзно для меня, милая. Понимаешь, я считаю, что между родными должна была только правда.

Астрологичка в сомнении качнула головой:

— Правду о родном знать и правильно, и нужно, но есть правда одномоментная, узнал раз — и живёшь с этим, и любишь вместе с этой правдой. Есть и не видная, скрытая поначалу правда — то, что и сам человек о себе не знает порою — но и она выясняется в течение общей жизни. А есть правда, которую знать можешь только ты сам — близкого от неё стоит защитить. Не находишь?

Психолог улыбнулся этому звёздному ходу конём.

— Нахожу, что ты хитрюга и злостный манипулятор, и я тебя офигеть, как люблю. Лиза, — он взял её руки в свои, жестом попросив и дослушать, не перебивать, — Лиза, поехали к моей маме, пожалуйста. Мне бы очень хотелось вас познакомить. Хочу, чтобы ты увидела меня полностью, совсем, рядом с моей самой болевой точкой.

"Ах, милый..."

— Я буду знать страшную о тебе правду?

— Да.

Окаменевшее лицо Павла сказало больше всех слов, но Лиза решилась уточнить:

— Что-то может измениться, когда я узнаю?

Мужчина не сумел ни ответить, ни удержать крупную дрожь.

Женщина подошла, встала с ним рядом, обняла голову его, прижала к груди. Потом аккуратно начала расстегивать пуговицы на блузке... расстегнула, раскрывая себя Павлу. Шевельнула плечами — и соскользнула блузка, шевельнула ещё — и упали чёрные бретельки. Ещё одно движение — и ласкает Павлу лицо шелковистая молочная белизна.

И обволакивает шёпот:

— Я знаю тебя. Со всей твоей тяжёлой, грустной и прекрасной правдой. И люблю, всего и всегда.

"Такая вот моя тебе правда в ответ", — успела осознаться мысль, прежде чем женщина и мужчина стали едины.

*

— Друзья! И в ближайшие дни, и в ближайшие годы вы немало услышите советов о своем будущем — из самых лучших побуждений старшие станут делиться с вами своим опытом и соображениями на счёт того, кем быть, как устраиваться в жизни. Не остался в стороне и я — за что благодарю администрацию вашей школы и моих юных друзей, доверивших мне это почётное дело: поговорить с вами о профессиональной ориентации.

Но не стану долго занимать ваше внимание — вы, и в самом деле, услышите ещё немало самой разнообразной информации на эту тему.

Скажу только главное, что вынес из опыта своей жизни и опыта тех, с кем мне приходится работать.

Павел сделал паузу, обвёл взглядом нарядных, взбудораженных подростков и их взволнованных родителей. Постарался, насколько смог, увидеть каждое обращённое к нему лицо. Нашёл Лизу, она стояла рядом с Ириной и Игорем, вся вытянувшись в струночку, вся вниманием в Павле. И он сказал, глядя ей в глаза:

— Делайте в жизни то, чего просит душа.

Прислушайтесь к себе внимательно-внимательно и спросите: что же я действительно хочу, о чём мечтаю?

Павел снова помолчал, давая и слушателям, и себе время. Им — услышать, себе — собраться перед завершающим этапом.

— Учитывайте, отвечая на эти вопросы — некоторые желания и планы могут быть не вашими личными, а навязанными извне. Причём отнюдь не любящими мамами-папами и бабушками-дедушками, а людьми, у которых есть определённая корысть в отношении вас. Очень сложно порою отделить своё истинное стремление от того, что диктуется вам обществом, текущей исторической и экономической обстановкой. Учитывайте, стены вузов вы будете покидать через восемь-девять лет — а это очень большой срок, и то, что суперактуально сейчас, может оказаться ненужным в те годы. Так надо ли отказываться от мечты в угоду сиюминутным потребностям?

Поэтому снова скажу — ищите себя! И обретайте! Обсуждайте свои мечты и надежды с родителями и друзьями — это люди, которые любят вас и знают всю жизнь, и постараются, и наверняка сумеют помочь вашему самоосознанию.