Черный гусар. Разведчик из будущего.

— Merci pour votre aide, — проговорил граф, поднимая с травы кафтан.

— Что? — вырвалось у Игната Севастьяновича. О чем говорил француз, он прекрасно понял. Знания, полученные сначала в гимназии, а потом закрепленные в лицее, пришлись как ни когда к месту.

— Я благодарить вас, господин... — коряво по-немецки забормотал Виоле-ля-дюк. Замялся, тут среагировал быстро Сухомлинов.

— Барон фон Хаффман, — представился он.

— Граф Виоле-ля-дюк, — проговорил француз, — а это мой товарищ виконт д"Монтехо.

Сухомлинов учтиво поклонился, не понимая, правильно ли он при данных обстоятельствах поступает.

— Так вот, господин барон, — продолжал между тем Виоле-ля-дюк, — я и мой товарищ хотели выразить вам свою благодарность. Вы вовремя появились и вмешались. В противном случае нам грозила бы неминуемая смерть.

— Не стоит благодарности, граф, — ответил Игнат Севастьянович, — на моем месте поступил бы каждый. Даже вы.

— О, что вы, что вы, барон, — прошептал виконт. Затем взглянул на перевернутую карету и произнес: — Не могли бы вы нам помочь, барон, вернуть ее в исходное состояние.

Сухомлинов еле сдержал улыбку. Французы, что с них взять. Но вскоре, когда уже ставил карету на колеса, понял, что ошибся. Оба дворянина активно помогали ему, отчего с работой они справились довольно быстро.

— Жаль, что они убили Жана, — поговорил граф, кладя кучера на траву: — славный был малый.

— Мне кажется, господа, что его нужно предать земле, — проговорил Сухомлинов.

— Увы, барон, но у нас нет лопат, да и разбойники в скором времени могут вернуться.

Сухомлинов взглянул в ту сторону, куда удрали непутевые грабители.

— Вы правы, граф. Вот только я все же считаю, что это не дело бросать человека вот так не погребенным.

— Что же вы предлагаете, барон? — неожиданно подал свой голос виконт.

— Я думаю, что его все же стоит доставить в деревню. Отдать местному пастору, и уж позаботится о грешной душе Жана.

— Но Жан католик, а ваш пастор лютеран.

А я православный, хотел добавить Игнат Севастьянович, но сдержался.

— Перед Богом все равны, господа.

Французы переглянулись. Они вынуждены были признать правоту пруссака. Да и выхода у них другого просто не было. Можно было бы поискать в этих краях и католического священника, да вот, сколько бы на это ушло времени.

— Как же мы его доставим? — задал вопрос, что летал в воздухе уже несколько минут, граф.

— Привяжем его веревками, благо у меня они есть, к седлу и пусть он едет на моей лошади. Ну, не везти же его в карете.

Французы закивали. Перспектива делить карету с покойником их не устраивала.

— А как же вы, барон? — полюбопытствовал виконт, понимая, что пруссаку все равно придется на чем-то ехать.

— А я поеду на облучке. Вам ведь все равно нужен другой кучер.

— О, да, барон, — согласился Виоле-ля-дюк.

— Значит так и сделаем. Вы господа, пока есть возможность, перезарядите свое оружие. Кто знает, вдруг оно нам еще понадобится.

Пока французы возились, Сухомлинов посадил покойника в седло и крепко накрепко привязал его веревками. Если бы у кучера не было головы, отметил про себя Игнат Севастьянович, он бы как две капли воды походил на персонажа Джека Лондона. Затем прицепил лошадь позади кареты, дождался, пока французы заберутся внутрь. После чего обшарил карманы мертвого разбойника, лишние деньги им бы сейчас не помешали. Пусть убийца хоть раз позаботится о своей жертве. Затем оттащил разбойника под ели и наломал еловых лап. Нежно, словно перед ним лежал его близкий друг, накрыл того ими. Перекрестил на всякий случай и только после этого, вернувшись к карете, занял место кучера. Отыскал плеть, она лежала на сидении. Размахнулся ей, и лошади медленно покатили вперед.

Ближе к вечеру они добрались до ближайшей деревни. Сухомлинов тут же отыскал пастора. Вручил ему деньги, изъятые у разбойничка, обрисовал в багровых тонах (слегка приукрасив) события произошедшие днем и попросил того придать бывшего кучера земле. То ли боясь гнева Черного гусара, то ли священнику было все равно кого хоронить, а может тут сыграли свою роль и деньги, но пастор согласился.

— Вы, господа, — проговорил Сухомлинов, обращаясь к французам: — как хотите, но я бы пожелал остановиться на ночлег в этой деревеньке.

Виконт и граф переглянулись. Минуты три о чем-то говорили по-французски, отойдя в сторону. Изредка косясь на пруссака. Наконец после разговора, окончание которого барон терпеливо дожидался, Виоле-ля-дюк подошел к Сухомлинову и сказал:

— Мы остаемся с вами, барон. У нас есть к вам деловой разговор, а на пустой желудок говорить о нем не хочется.

— Хорошо. Осталось найти только постоялый двор или дом, где нам любезно предоставили бы возможность поесть и выспаться. — Игнат Севастьянович взглянул на голубое вечернее небо и добавил: — Меня сейчас устроил бы и сеновал.

— Главное, — молвил виконт, — чтобы клопов не было.

Взглянув на него, Сухомлинов понял, что д"Монтехо изрядно помучался предыдущей ночью.

— Будем надеяться, что их не будет, господа, — проговорил барон и направился к первому же дому, что стоял невдалеке от кирхи.

Если уж не удастся остановиться на постой, то, по крайней мере, думал Игнат Севастьянович, он узнает, где можно остановиться и есть ли, где в деревеньке постоялый двор.

Повезло. Фортуна повернулась к нему и в этот раз лицом. Хозяин, увидев деньги, что извлек из кошелька барон, не раздумывая, согласился, пожаловавшись только, что потчевать ему сейчас добрых путников нечем. Из-за прусского короля Фридриха сейчас у него проблемы с продовольствием. Не иначе, решил Сухоруков, местный землевладелец, а может быть даже тот же пастор, устроил в этих краях продразверстку.

— Ничего, как-нибудь обойдемся, — проговорил Игнат Севастьянович, припомнив, что у него в сумке, кою он вовремя снял со своей лошади, лежало несколько тушек жареных диких голубей. Пусть только французы попытаются отказаться от столь щедрой трапезы. Не захотят — пусть спят годными. — У нас есть с собой продукты, — пояснил он. Затем взглянул на французов, что скромно стояли у своей кареты и прокричал:

— Господа, я договорился! — Увидел, как лица обоих дворян расплылись в довольной улыбке, добавил: — вот только еду вам придется взять свою.

Граф выругался. Открыл дверцу кареты и достал корзину.

Стол ломился от яств. Хозяйка была явно женщиной зажиточной, о чем свидетельствовал двухэтажный дом, к тому же на деньги жадной. При виде монет, что заплатил ей барон, сердце ее сразу же оттаяла, хотя в начале хотела их накормить овощной похлебкой, и накрыла стол от всей своей щедрой души. Попыталась было вертеться рядом с ними, чтобы угодить всем прихотям, но граф попросил ее оставить их одних. Женщина недовольно фыркнула. Пришлось ей удалиться, чтобы для гостей застелить кровати.

— У меня к вам, господин барон, — проговорил граф Виоле-ля-дюк, отламывая у жареной курочки крылышко, — деловое предложение.

Сухомлинов пододвинулся поближе. Расстегнул пуговку на камзоле и промолвил:

— Я весь во внимании, граф.

Виоле-ля-дюк облизал куриную кость, бросил на поднос и продолжил:

— Мы, барон, направляемся в Россию.

Игнат Севастьянович кивнул.

— Дипломатическая миссия, — проговорил он.

— Вы угадали, барон.

— Это не трудно было сделать, но давайте не будем отвлекаться. Давайте так, граф, вы говорите, а потом я буду уточнять.

— Меня устраивает, господин...

— Адольф, — проговорил Сухомлинов, — просто Адольф. Зачем все эти титулы.

— Согласен. Тогда просто Дюк. — Граф посмотрел на виконта: — а его зовите просто Луи.

Сухомлинов вновь кивнул. Виоле-ля-дюк. Поняв, что теперь больше вопросов не будет, продолжил:

— И так, господин... Адольф, у меня к вам деловое предложение. Вы же видите, что мы лишились единственного слуги, — граф взглянул на барона и понял, что сказал не так, поправился, — единственного, кто может управлять каретой. Я гляжу, у вас, Адольф, есть опыт в кучерском деле, — Сухомлинов кивнул, дескать, бывало, — так вот не могли бы вы сопровождать нас, как минимум до Российской границы, а уж там мы наймем местного кучера. Мы можем заплатить.

Виоле-ля-дюк замолчал. Игнат Севастьянович подождал несколько минут, делая вид, что обдумывает предложение и наконец, произнес:

— Во-первых, я не слуга.

— Да, да, — проговорил граф.

— То-то, а во-вторых, вы бы смогли нанять кучера в местной деревне.

— Могли бы, да вот только я, Адольф, не уверен, что местный житель согласился бы отправиться в дальние края.

— А вы думаете, я соглашусь, Дюк?

— Уверен.

— Мне бы вашу уверенность, — проговорил Сухомлинов.

— Вы человек военный и скорее всего в отпуске...

— Я — дезертир, — неожиданно заявил гусар, — дезертир. Я вынужден был покинуть службу, так как меня ждала смерть, — Увидев удивленные глаза французов, пояснил: — Меня должны были казнить за то, что я участвовал в дуэли. Меня приговорили к смерти, и я решил покинуть расположение полка. Не хотелось в моем-то возрасте болтаться подвешенным на дереве.

— К чему такая откровенность, барон, — проговорил Виоле-ля-дюк.

— К тому, что я не встречал дипломатов, так умело владеющих шпагами. Я уверен, господа, что и в вашей судьбе не обошлось без дуэли.

— Да, вы правы, барон.— Проговорил виконт: — Это одна из двух причин, из-за которой король французский Людовик отправил нас, в холодную и чуждую Россию. — Вздохнул тяжело: — Подальше от двора.

— Хорошо, допустим, я соглашусь, — сказал Сухомлинов, выслушав д"Монтехо. — И доставлю вас не только до границы с Российской империей, но и в Санкт-Петербург, то хотел бы узнать, сколько вы мне заплатите.

Виоле-ля-дюк поднялся из-за стола, обошел его и, подойдя к барону, склонился над его ухом. Зашептал. Глаза барона округлились от удивления.

— Мне нужно подумать, господа, — проговорил Сухомлинов, — нужно подумать. Ответ я вам дам утром.

— Мы знаем ваш ответ, господин барон, — проговорил граф, — но так и быть готовы подождать.

Дальше трапезничали уже в тишине. А затем разошлись по комнатам.

Вот только поспать барону не удалось. Сперва он много думал. Просчитывал все варианты. С одной стороны Сухомлинова с Пруссией, кроме неприятностей ничего не связывало, с другой, у барона фон Хаффмана здесь было имение. Бросать его вот так вот — глупо. Неизвестно, как сложится судьба, вдруг придется вернуться. Не сейчас, а позднее.

Затем, когда Сухомлинов уже решил, что ответ он примет поутру, ведь не зря же говорится: "Утро вечера мудренее!", в дверь постучались.

— Да, — проговорил Игнат Севастьянович, предполагая, что граф переменил свое решение и пришел сообщить об этом. Ошибся.

Дверь открылась. На пороге стояла хозяйка дома. В одной сорочке. Барон побледнел. Сухомлинову вдруг показалось, что он угодил во времена Мессалины и Калигулы. В голове тут же закрутились мысли. Игнат Севастьянович попытался понять, правильное ли все с моральной точки зрения. Принято ли вот так вот вести себя в восемнадцатом веке? Или интимные отношения, о которых и в его времена не очень-то сильно афишировали, тут в порядке вещей? Ведь обвиняли же Екатерину Великую во всех смертных грехах. А может быть вся эта мораль, только ширма греховных отношений?

— Господин барон, — проговорила женщина, подходя к нему, — я вдова. Мой муж погиб на войне. И у меня давно не было мужчины.

Сухомлинов еле сдержался, чтобы не выругаться. У него отношении с женщинами лет пять не было. Когда началась война — было не до любви, а потом... в отношении барона фон Хаффмана ничего такого он сказать не смог. Игнат Севастьянович попытался поискать в своей памяти воспоминания, но так и не смог. Вполне возможно об отношениях с женщинами барон просто пытался сразу забывать. И все же невольно он отстранился от фрау. Сухомлинов попытался что-то сказать, но получился только лепет.

Женщина же присела на кровать, так что даже через одеяло барон почувствовал исходящее от нее тепло. Взглянула в глаза гусару и произнесла, томным голосом:

— Меня зовут Моника.

— Адольф, — пролепетал барон в ответ.

Женщина больше ничего не произнесла. Неожиданно она прижала его к своей груди.

— Что вы делаете, фрау, — прошептал Сухомлинов.

Он и сам не понимал, почему оторопел. Может быть, не ожидал, или ему эта женщина просто не нравится? Хотя не нравиться дама в самом соку просто не могла. Просто все произошло неожиданно, спонтанно. Явно, будь на его месте барон фон Хаффман, тот бы не растерялся. Вполне возможно, не Моника, а он сам седел у ее ног. И не просто сидел, а целовал руки и умолял бы о ночи любви. Времени попытаться понять причины такого нелогичного поведения, у Игната Севастьяновича просто не было. Женщина оторвала его от своей большой груди и неожиданно поцеловала его в губы. У Сухомлинова дух захватило. Что-то внутри него щелкнуло, и он неожиданно для самого себя перехватил инициативу. Барон отстранился на мгновение от дамы. Поправил щегольски усы. Подмигнул. И ринулся в бой. Нежно обнял даму и запустил руку в такие потаенные места, что у самого аж где-то внутри защемило. И через минуту, он уже демонстрировал то, на что способен гусар. А он, как понял Сухомлинов, был способен на многое.

Утром он проснулся не один. Моника лежала рядом с ним. Мирно спала. Ее черные, как смоль волосы, струились по подушке. Рукой женщина обнимала барона. Сухомлинов отстранил, стараясь не разбудить барышню, руку. Сел на кровати и тут дверь отворилась. На пороге уже при всем параде возник граф. Он оглядел обстановку и прошептал:

-.Да Вы, барон, можете переплюнуть герцога Орлеанского.

— Надеюсь, вы не имеете в виду Филиппа I Орлеанского? — вспыхнул Сухомлинов.

— Что вы, барон, нет, конечно же. У меня и в мыслях не было сравнивать вас с ним. Я вас сравнил с Филиппом II. Не одной юбки не пропустит герцог, — пояснил граф.

— Другое дело, граф. — Проговорил Игнат Севастьянович, поднимаясь с кровати. — Вот такие мы. — Подмигнул.

Виоле-ля-дюк тут же отвел глаза в сторону. Несмотря на барона, он проговорил:

— Мы собираемся в дорогу, барон. Вы надумали, Адольф?

— Надумал? — переспросил Сухомлинов. Удивлено взглянул на графа и понял, о чем они вчера вечером говорили. — Надумал. Я еду с вами. Вот только в гусарском мундире путешествовать для меня опасно.

— Понимаю. Сейчас я вернусь с одеждой.

— Э нет, Дюк, — молвил Игнат Севастьянович, понимая, что тот притащит что-нибудь этакое, что он даже под страхом смертной казни не натянул бы. — Лучше я сам разыщу для себя одежду. Правда вам придется немного подождать.

— Мы готовы это сделать, раз вы согласны сопровождать нас. Я буду ждать вас у кареты.

Виоле-ля-дюк проговорил и ушел, закрывая дверь.

Сухомлинов оделся и уже собрался уходить, как вдруг Моника проснулась. Она открыла глаза и взглянула на него.

— Уже уходишь? — спросила женщина.

— Да. Мне еще нужно найти подходящую одежду.— Проговорил барон: — в этой, — он указал на свой мундир, — путешествовать по стране опасно.