Холодная осень сорок седьмого

А вот контейнер с запчастями Михалыч пока не вскрыл даже. После завтрака Юрьев отправил Михалыча прятать провизию, а сам занялся последним оставшимся контейнером. Он небольшой совсем, потому как содержимое весьма тяжелое само по себе. Два набора стандартный серебряных аккумуляторов, еще семь штук сухозаряженных весьма емких батарей — добавь воды и один раз используй. Укладка с радиолампами и диодами для радиостанций и радаров. Укладка с всякой оптикой — линзы, объективы. 'Косметика' — тюбики с биорезиной, кожа и брезент — ну, да, внешний вид тоже надо поддерживать. Ага, а вот это уже полезно — в тряпки завернут, не иначе Афанасьич подложил — прибор ночного виденья. Похоже, стандартный, как в БЭМО ставят, но в самодельном корпусе, навроде немецкой кинокамеры сделан. Для Юрьева подарок, понятное дело. Пригодится. А вот и еще от Афанасьича заначка — фанерный чемоданчик, не легкий весьма — инструмент, наверное. Но не звякает, переложено видно чем-то. На всякий случай, больше по привычке, Юрьев и его вскрыл — так, просто глаз бросить, проверить.

Даже поморщился поначалу. Ну что ты скажешь. Сплошь свертки в серой бумаге. Аккуратист Афанасьич. Ну и что теперь? Открыл, чтобы на бумагу посмотреть? Надо хоть перебрать, на ощупь, что там. Чтобы знать. Так, ну это вот ключи гаечные, это понятно. Сдурел он что ли, поштучно в бумагу заворачивать? Или чтобы не гремели? — тоже правильно. Отвертки вот, пассатижи... напильники что ли какие-то, а это что... не поймешь, паяльная лампа, что ли? — похожа, да... А это вовсе какие-то запчасти неясный завернуты... Придется развернуть, ну-ка, что там — ага, набор вкладышей в подшипник сустава, новомодные из немецкого 'капрона'. Судя по размеру и форме остальных свертков — там тоже такие же вкладыши, только разных типоразмеров. Хмыкнув, Юрьев начинает было заворачивать вкладыши обратно...

Когда Михалыч явился, Юрьев уже минут десять сидел, не отрываясь читая. Мельком велел Михалычу прибрать в чемоданчик инструмент, переложив чем попало — да хоть хвоей пересыпать. И сжечь пустые контейнеры. А сам продолжил чтение. Всего тридцать страниц убористого шрифта — с одной стороны печатанного, явно на "друка" распечатано, такие немецкие полиграфические машины повсюду на Объекте использовались. Вон и шифр в углу стоит — никому ничего не говорящее семизначное дробное, но Юрьев-то в курсе. Не отрываясь в спину Михалычу бросает:

— Никаноров!

— Я!

— Какой это отдел — шифр семь-два-пять-дробь-четыре-три-три-пять?

Михалыч аж прям замер, не поворачиваясь.

— Никаноров, чей шифр отдела?!

— Ну... это...

— Красноармеец Никаноров!

— Так точно! Отдел нейропрограммирования лабораторная часть!

— Ясно. Хорошо. Продолжай, скоро уходим. И вот что, так просто не пали, вскипяти еще воды. И осторожнее, лес не подпали, поломай на куски их...

— Ясно... — Михалыч продолжает работу, хотя по кряхтению и сопению видно, что его так и подмывает расспросить. Но все ж не детсадовец, и субординацию понимает.

А Юрьев снова углубляется в чтение. Впрочем, уже очень многое прояснилось, когда он узнал шифр. Нейропрограммирование, лаборатория — ага, та самая, Смирнов. Вообще-то пользоваться в неслужебных целях друка запрещается. И в служебных по пустякам тоже — больно уж дорого обходится этот аппарат. Но, во-первых, со Смирнова уже не спросишь. А во-вторых ТАКИЕ бумаги тут, за линией фронта... Юрьев сначала подумал, что надо быстро сунуть их в костер, и дело с концом. А Афанасьичу по возвращении — пожалуй, вышка светит. Ибо это же... нет, ну шпионаж и прочее, и еще Юрьева впутал... Тут как бы самому вдоль по расстрельной стеночке проскользнуть, не упереться лбом-то. Но чем дальше читал, тем больше понимал, что жечь это нельзя.

И более того — задница, в которой он, Юрьев, оказался, становилась все глубже и всеобъемлющее, занимала весь окружающий мир, и загибала горизонт, намереваясь стянуться сфинктером где-то в районе бледного уже Марса на светлеющем небосводе. Прочтя все, Юрьев оглянулся и инстинктивно прижал к себе бумаги. Их теперь придется и хранить, и в то же время стараться, чтобы они не попали никому по эту сторону океана. Да и по ту сторону надо чтобы попали они строго в определенные руки. Подумав, Юрьев старательно обматывает бумагами двухсотграммовую толовую шашку с гранатным запалом — он такие припасы взял себе вместо гранат, еще по испанской привычке. Действуют так же, а весят вдвое легче, да и подорвать что-то можно посерьезнее, чем гранатой. Старательно обернув поверх еще слоем упаковки от одного из аккумуляторов, перемотал изоляционной летной из запасов Афанасьича, и запихнул в подсумок на груди, поглубже. Посмотрел на 'не интересующегося вообще' Михалыча, и усмехнувшись, говорит:

— Михалыч, ты, конечно, не в курсе, что там было написано?

— Товарищ командир!

— Михалыч, ну перестань. Мы с тобой в глубокой заднице, и про командиров тут не разводи уже. Просто отвечай уже прямо давай. Ты пойми, нам с тобой только вместе выбираться. Так что давай уже без всякого этого. Жопа тут такая, что без иллюзий. Нам бы, и выбравшись, под расстрел не попасть. Ага, так вот оно серьезно. Можешь мне не верить, но у меня, хотя я с Китая еще в конце двадцатых начинал — такой безнадеги еще не было. Улавливаешь?

— Эта... Юрьич, что, все так плохо?

-Плохо, Михалыч, оно было на базе, когда начохра завалили, и Смирнов взорвался. Еще было плохо, когда наши бойцы взбунтовались и нас с тобой вырубили. А сейчас уже не плохо. Сейчас пиздец.

— Ох, е...

— Я тебе говорю, чтобы ты прочувствовал — ты ж не намного меня и моложе, не мальчик уже, а повидал не меньше моего. Ни разу такого не было. Опаснее — было, но вот чтоб такая безнадега... Так что, не в курсе, что там?

— Юрьич, я тебе как коммунист коммунисту отвечаю. Вообще не знаю что такое. Я ж вижу просто, что ты зачитался, ну мало ли думаю. Это что, приказ наш там, или что?

— Это, товарищ Никаноров, приговор нам, скорее всего. И не только нам.

— Да брось ты!

— Слушай, я уж доставать не стану, упрятал надежно, я тебе перескажу, а ты сам смекай. Может, и добавишь чего, ага?

— Так точно, Юрьич. Я, это. Осознал. Проникся. Ты не серчай, командир, я ж все же ну, это... в таких ваших делах случайный. Но я это. Постараюсь. Ты давай рассказывай, разберемс, что к чему, а потом только решай, кому кишки на кулак намотать — а я уж постараюь, зря что ли на меня государство столько средств извело!

— Эх, Михалыч, кабы оно так просто было... То и оно, что главное-то и будет как раз — разобраться... Короче — слушай сюда, товарищ Никаноров. Только ты это, кроме того что меня слушай — еще вокруг секи... или вот что. У тебя там прогорело, давай-ка я чайку грохну, ты тоже заправься и упакуй все — и по пути расскажу.

— А это.. куда двинем-то?

— Сначала к ручью, что в озерцо впадает, воды набрать, а потом идем на северо-восток. Подальше от места падения самолета — там дальше я видел скальные выступы — там и оборудуемся. Базу временную сделаем — туда примерно переход дневной, ну а тебе добежать до наших припасов часа три. После уже решим как дальше.

Так и сделали и спустя десять минут, на ходу, Юрьев начинает рассказывать.

* * *

...Этот Смирнов — какой-то неистребимый интеллигент. Москвич, мальчик из хорошей семьи, родители учителя. Так что даже непонятно, как эту писанину правильнее характеризовать — не то дневник не то донос. В школах надо ввести в выпускных классах урок бюрократии — нормы и правила заполнения и написания официальных бумаг — докладных, заявлений, доносов и объяснительных. Иначе же позорище — образованный вроде, интеллигентный человек, Шекспира и Гёте в оригинале читает, Пушкина и Бернса наизусть расскажет запросто, в технической науке разбирается — а элементарный донос на сослуживца написать не может! Стыдно... Но это лирика, а Михалычу Юрьев на память читает отрывками, иногда комментируя.

'... таким образом, созданные В.Р. Лебедевым образцы 'АСЖЛ' являлись чисто экспериментальными устройствами. Ни о каком практическом применении речи, в общем-то, и не шло — эти системы создавались для экспериментов тов. Петрова и Брюхоненко, и собственно никакой такой длительной 'искусственно поддерживаемой' жизнедеятельности не планировалось. Это скорее произошло по вине, а точнее благодаря обслуживавшим установки лаборантам, которые выявили, что препараты способны продолжать жить при соблюдении некоторых условий, что, после проверки, разумеется, оставляло их годными к последующим опытам....'

— Короче говоря, товарищ Никаноров, если пропустить все что он там на своем ученом языке излагает — перед войной некто Лебедев научился оживлять собак. Почему именно собак — пес его знает, но после того как эти самые Петров (генерал, между прочим, чтоб ты понимал), и Брюхоненко свои опыты закончили — то остался вопрос, куда девать этих... собачек. Точнее сказать, от собачек там, в основном, только головы и были. Остальное железо да резина

— Шо, як в мени, тарщь командир? — смеется на ходу Никаноров

— И даже хуже, товарищ красноармеец! — поддерживает шутку Юрьев — Натурально, только голова. Ну и одна — с передними лапами. Жутковатое наверное дело-то. В общем, не знали, что делать, вроде еще живы эти 'препараты' — отключить-то не сложно, но в них же денег вложено! Ну, и оставили. На эксперимент. А тут этот сопляк, Смирнов. Он на кинолога учился, в погранвойска, между прочим, собирался. Но его вот к собакам по распределению НКВД, вместо границы — он биолог, учился в сельхозакадемии имени Кирова. Ну а дальше понеслось... Он, как пишет, первый месяц чуть с табельного нагана не застрелился, не спал почти. Он с детства собак любит а тут такое. Потом чуть свыкся. И выяснил — собачки-то не особо и страдают, похоже. Такое дело, там сильно ж заумно все, но смысл прост — вроде как, спинной-то мозг у них изъяли, а голова без него 'не знает' про тело, и потому создает себе... ну как тебе сказать... воображаемое тело. И потому никакого неудобства нету — кормят-поят, ничего не болит. А дальше Смирнов давай, от скуки, я так понимаю, играть с собаками и даже как-то дрессировать. Одновременно пошел учиться на радиотехнический, заочно. Ну и как-то у него перемкнуло все...

'...удалось установить, что, будучи соединены с электронно-импульсными приборами посредством вживляемых проводников, нервная система и мозг способны реагировать как на внешние раздражители, выдавая характерные электросигналы, так и наоборот — при повторении записанных на магнитную нить электросигналов — выдавать те или иные реакции. Так в нашей лаборатории было положено начало нейропрграммированию. Начался новый этап работ, тут я должен отметить с благодарностью помощь начинателя этой программы доцента В.Р. Лебедева, непосредственно перед своим отбытием в НИИ Естественной Биологии Академии Транспорта Средней Азии. К сожалению, Вениамин Ромуальдович полностью оставил данную тему, занявшись остро необходимой народному хозяйству и армии селекцией верблюдов, в чем он весьма преуспел, и вскоре не только возглавил НИИ ЕБАТСА, но и получил Калининскую Премию...'

— Проще говоря, научился он расшифровывать сигналы, а потом и создавать прямо сам список сигналов, программу — и начал дрессировать своих подопечных с электроаппаратов. Дальше — больше. Создал он такую программу, что понимаешь, собачья голова вполне себе стала не просто исполнять программу, а и сама новую программу создавать, и на мангитограф переводить. То есть, по-научному говоря, создавать новый алгоритм. Ну, то есть, не то что бы это Смирнов создал. Оно природой-то в мозгах у собаки есть уже. Она, например, сама составляет себе программу, кто ей хозяин, кто свои, кто чужие. Но Смирнов это очень сильно развил.

'... передачей же сигналов, несвойственных исходному организму, таких, каковые не могли бы возникнуть в природе, нашей группе удалось сформировать алгоритмы, совершенно несвойственные исходному существу. Удалось крайне серьезно расширить, если можно так сказать, 'кругозор' собаки, заставить ее понимать те вещи, которые естественному организму недоступны для понимания. К сожалению, биологический предел не позволил добиться столь модного в иных фантазиях 'очеловечивания'. Известно, что человек использует свой мозг от силы на 10%. И потому, изредка, в экстремальных ситуациях этот неиспользованные резерв срабатывает парадоксальным образом. У животных, у собак в частности, этот показатель колеблется в пределах от 25 до 30 процентов. И программа активизации мозговой деятельности и стимуляции 'спящих зон' позволила значительно увеличить производительность мозга, его, если можно так сказать, вычислительную и аналитическую мощность, значительно (на два порядка!) увеличить объем памяти. Проще говоря, мозг собаки стал неизмеримо ближе к мозгу человека, и значительно превзошел способности мозга самых сообразительных животных, как-то приматов. (забегая вперед, стоит отметить, что моих знаний для создания программ для подобной активизации мозга человека не хватает, а переданные в НИИМЧ РАН все материалы и электробиологические коды результата не дали, расшифровать нейрокод человека на текущий момент так и не удалось. Более того, по непонятным причинам подобная схема работы не дала результата практически ни к каким другим животным! Исключение составили дельфинообразные, что, впрочем, неудивительно, с точки зрения биологии... )'

— Это... Юрич... А чей-то неудивительно? Где дельфин, и где собака?

— Кхм...гхм... Ну... — Юрьев малость смущается, ибо сути вопроса он не понял, но в этот момент я ему помогаю — А... это... вот. Михалыч, понимаешь, в чем дело-то. Дельфин, по строению, ну по внутреннему — он ближе-то к собаке...

— Иди ты! Что я, дельфину не видел... ну, на картинке.. А собаку и не на картинке! Не, чето ты мне тут не то...

— Михалыч, ты наш танк маленький, Т-60, помнишь?

— Ну, это... так да, немного. У меня в полку был такой один, в наследство остался, берегли как талисман и штаб охраняли.

— Ну, так вот. Так-то по виду он конечно к танку ближе, да? — А внутри? А внутри он ближе ж сам знаешь — к грузовику да к самолету — мотор от грузовика, пушка от самолета. Разве не?

— Ага. Понял. Какже значит так — дельфин? Ишь ты...

— Я тебя, Михалыч, еще расстрою. Этие учОныя высчитали, что и человек, хоть на обезьяну похож — а внутри-то — свинья ближе...

— Это — верю. Людей я знаю не на картинке. Это еще хорошо, если свинья. А кстати, а чего это они тогда не стали свинью дрессировать, а потом человеку эти... электрокоды?

— А не знаю, Михалыч, дело это мне неведомое — а чего тут, товарищ Юрьев неведомого, это ж ты только сейчас от меня узнал. И сразу аж засвербило, что доложить по прибытии надо. Ишь, держихватай какой...

— Так это, ладно, а дальше-то там чего, Юрич?

-Дальше там совсем интересно стало. Собачек-то для эксперимента брали весьма себе взрослых, да и аппаратура еще была несовершенная вовсе. Помирать его питомцы начали, вполне естественной, если в этих условиях так можно назвать, смертью. Сам Смирнов даже хотел было своего старого пса под это дело присоединить, но не решился — интеллигент. Или просто жалко стало. Вскоре встал вопрос — надо новых 'препаратов'. А это уже сорок третий — Смирнов сильно переживал, что с этими работами его на фронт не пустили, но сам понимаешь, наука прежде всего. К сорок третьему же, как чуть полегче стало, обратили внимание на все такие работы — и светлые головы и решили объединить ленинградские наработки твоего знакомого Леменецкого и Смирнова, да и прочих подтянуть Тогда как раз под НКВД создали основу будущего 'Управления Б'. тут-то и началось самое интересное...