Холодная осень сорок седьмого

Все события, описанные в данном тексте, не являются вымышленными, а происходили в реальности, в снах и фантазиях автора. Любое совпадение имен и событий не случайно, а преднамеренно и документально.

Снится мне, значит, сон, про советских биороботов и товарища Сталина

Значит, сначала идет общий план и голос Копеляна за кадром.

(Ессесно под кадры кинохроники. Стандартной и невыразительной — бегущие солдаты, пыляшие танки, горящие самолеты, стреляющие пушки, тонущие корабли, взрывы, взрывы, кровь-кишки-распидарасило, рушатся дома, горит сажа, рыдают младенцы.)

...Шел тяжелый сорок седьмой год — шестой год войны.

Германия была повержена в начале сорок четвертого года. Но мир не успел наступить — сразу же после падения нацистского режима, и продвижении Красной Армии во Францию, на части ее территории вспыхнули проанглийские восстания. Бандиты из 'резистанс', легко разоружавшие деморализованные гарнизоны и захватывавшие город за городом, обеспечили пусть и неорганизованную, с огромными небоевыми потерями от спешки, но все же — высадку англо-американцев в Нормандии.

Ответ Сталина был суров. Сначала стальные клешни танковых армий, прикрываемые реактивными Ла-262, рассекли вторгшихся захватчиков, полностью освободив территорию ФССР, а так же БелССР, ГолССР, ДССР. После этого настала очередь Норвежской ССР принять освободителей. Исландская ССР пока еще стонала под пятой угнетателей. Но недолго ей оставалось ожидать избавления.

Стальной рукой Лаврентия Павловича был наведен порядок и в области ракетостроения, и в области ядерной физики. Все наработки, имевшиеся в ГССР, были доведены до ума, и тридцать первого июля сорок пятого года была впервые испытана атомная бомба.

На Британии.

В количестве семьдесят четыре штуки.

После чего ядерный полигон 'Архипелаг Англия' был объявлен закрытым для посещения на ближайшие двадцать лет.

После проведения столь масштабных ядерных испытаний война на Атлантическом фронте временно утихла, продолжались лишь морские сражения.

На Востоке дружественная Япония, с которой после денонсации договора о ненападении был заключен пакт о военной взаимопомощи, получая советские ресурсы в обмен на технологии и вывод своих войск из Китая, сдерживала атаки американских агрессоров. Бои велись на Гаваях, Алеутских островах, и намечался десант на Ванкувер. На новозеландском направлении союзные японские войска атаками плавающих танков и смертников прогрызали оборону австралийских захватчиков. В Индии бушевала гражданская война, в Южной Африке потомки буров вспомнили рассказы дедушек, и резали англичан неторопливо и обстоятельно. (на экране в лучших традициях советского научфильма показывается карта, по ней ползут стрелочки ударов, значки корабликов и самолетиков, образовываются зубчатые рубежи обороны и вспыхивают взрывами места ожесточенных боев)

Советский союз готовился к решительному броску через океан. Разрабатывались специальные реактивные мотопланеры

(показывают схематично в 'советском 3-дэ' — ну, очертания как бы прозрачного аппарата, в нем высвечиваются внутренности, все конечно черно-белое и подрагивает — ну как старый учебный фильм. Броневик типа отощавшего БТР-40 или раскормленного БА-64 без башни, составляет 'кабину' к которой приделаны крылья, рули направления прямо на крыльях, типа летающее крыло, подвеска броневика как шасси, планер одноразовый, двигатель — пульсирующий реактивный. Пишут цифры — скорость двести кэмэчэ, дальность полета сто сорок километров, старт с плавучей платформы катапультный, экипаж пять человек, вооружение — автоматы и 82мм реактивный миномет, радиостанция, масса бронемашины три с половиной тонны. Идут кадры взлета с земли, с воды — огромный хвост пламени, клубы дыма от пороховых ускорителей, полет этой кракозябры, приземление, натужно-веселые десантники с ППСами и трубой гранатомета выруливают из развалин планера — крылья при посадке обламываются штатно — и уруливают вдаль. Показывают одновременный пролет нескольких десятков таких монстров. Страшно, хочется обосраться и не жить вовсе ).

Спущены на воду первые дальние подлодки с атомной паросиловой установкой (картинка — океан режет чудовище, с рубкой едва выступающей вперед из огромного горба за ней, похлеще, чем на первых ракетных ПЛ — но там не ракеты, а реактор) Новые корабли подавляюще превосходят все прежние субмарины (на экране крутится 3-Дэ лодка и появляются цифры) — их подводная скорость достигает двадцати семи узлов. Глубина погружения — боле трехсот метров. Дальность плавания — НЕОГРАНИЧЕНА (большие буквы занимают весь экран) Автономность составляет 120 суток (цифра наплывает заполняя весь экран) Каждый подводный крейсер несет сорок восемь новейших электроторпед, с самонаведением на акустическом принципе и неконтактным взрывателем. Первые двенадцать лодок уже вышли на боевое дежурство в моря и океаны нашей Родины.

Стратосферные бомбардировщики продолжают производить налеты на ненавистного врага нашей Родины (кадры какого-то огромного самолетия с четырьмя двигателями, что-то вроде Ту-95, сменяется кадрами смеющихся летунов на аэродроме, в гермокомбезах все, только что из полета). Особенно отличились выпускники Берлинской летной школы, сержанты Новотны и Хуйдайбергенов, нанесшие ядерные удары по военным заводам Филадельфии и Нью-Йоркской военно-морской базе, а так же летчик-североморец лейтенант Валерий Мясоедов, потопивший авианосную группу в Норвежском море, и неоднократно бомбивший аэродром противника на Фарерских островах...

Тут Копелян наконец-то затыкается, и начинается самое интересное — я как бы уже не смотрю кино, а наблюдаю все дальнейшее изнутри тела.

Причем не своего — хозяин низенький, корявый весь и хриплый. Бывший чекист, а сейчас командир особой группы, забрасываемой в американский тыл, для подготовки мест высадки первого десанта...

Фамилия этого товарища — Юрьев, а имя — непонятно, не то Александр, не то Михаил, обращаются по-разному — ну, может, так надо. Группа у него необычная. Не красноармейцы или там спецы НКВД, осназ и прочие. Ему доверяют провести первые испытания киборгов. Биороботов.

Еще в 44м году, после ампутации обеих простреленных при задержании ног и отбитых при неоднократном падении с лестницы почек, подключенный к аппаратам жизнеобеспечения, Иосиф Менгеле старательно отрабатывая возможность еще немножечко пожить, создал первые биомеханические протезы.

Опыт оказался на редкость удачным, уникальная технология на самом деле работала — разве что стоили биомеханические протезы слишком дорого, и производились считанными единицами в год. Применяли их в основном для спасения людей, так сказать, уникальных — например, потерявший в боях над Гибралтаром руку трижды Герой Советского Союза Кожедуб — получил протез, и сейчас продолжает терзать чешуйчаторылых стервятников, освобождая Исландию. В основном протезы шли летчиками и танкистам, изредка морякам — а в пехоте только генерал Ватутин ломал штабные столы и кости нерадивым подчиненным ударом гидромеханической ноги. Танковый ас, уроженец ГССР Виттман, командир тяжелого танка ИС-3-100, щеголял аж тремя протезами — вместо правой руки и обеих ног(одна — по колено), сгоревших в танке, подорвавшийся на мине-ловушке в захваченной ВМБ Тронхейма герой-подводник Маринеско — двумя ногами по самый пояс. Двумя механическими руками обладал и 'Северный Лис', адмирал Головко. У него в добавок ко всему, были оптикомеханические протезы глаз и речевое устройство (тяжелый английский снаряд разорвался на мостике флагманского эсминца, убив или покалечив всех там находившихся, спасли всего троих, включая Головко, но только адмирала сумели вернуть в строй — остальные остались инвалидами). Справедливости ради надо отметить, что оптикомеханический глазной протез был и у снайпера Молдагуловой — но у нее была упрощенная модель, без биоэлектрического привода, фокусировать зрение ей приходилось вручную, вращая маховичок.

Однако, эти опыты, хотя и являлись невероятным прорывом — все же не воспринимались, как что-то нереальное — всего лишь уникальный, сложный механизм, но вживляемый живому человеку. Да и изготавливать их приходилось индивидуально, и порой не по одному месяцу, в единственной лаборатории в Аушвице. Собственно, именно эта лаборатория и была известна на весь мир. И известна именно как медицинский центр передовых, если не сказать, опережающих технологий. Дошло до того, что после попытки англоамериканских военных преступников разбомбить Аушвиц массированным налетом из тогда еще оккупированной Норвежской ССР, возмущение этим выразили практически все страны — в особенности внезапно приобретшие вес Бразилия с Аргентиной. Тем более что, по счастью, все три самолета, несшие атомные бомбы к городу, были сбиты (ценой огромных потерь перехватчиков Миг-9 и Як-15) на подлете к городу, бомбы не взорвались. Зато, поскольку все силы ПВО были брошены на перехват легко отличимых 'беременных' самолетов с атомными бомбами — остальные почти триста самолетов прорвались почти без потерь, и стерли несчастный городок вместе с фильтрационным лагерем с лица земли. Еще более удачно было то, что подоспевшие наконец тяжелые перехватчики Лавочкина сумели буквально засыпать разбомбленный городок сбитыми Б-29, приземлив не менее полусотни машин только в окрестностях города. И уже на следующий день дипломатические делегации, привезенные скоростными транспортниками Ту-234-блиц, осматривали руины, туши сбитых 'крепостей', отчаянно фонящие Айч-бамб типа Толстяк (советские ВКС применяли более простые и компактные бомбы 'пушечного' типа). И особенно — почти не пострадавший многоуровневый бункер Биомедицинского Центра (забитый, правда, телами и раненными из городка и лагеря, переодетых в белые халаты с эмблемой центра).

И никто не знал о небольшом, и по правде-то говоря и вовсе не существующем ни по каким бумагам, учреждении, находившемся в самом центре Карельского перешейка (переданного, после воссоединения, обратно в состав ФССР). Точнее сказать — сам объект находился под центром перешейка, на глубинах от 10 до 60ти метров, простираясь на сотни метров по площади.

Сверху же все это венчала территория небольшого санатория, окруженного чистым сосновым лесом. Сегодня в этом лесу было очень тихо и людно. Люди в пятнистой форме, с автоматами и снайперскими винтовками находились, такое впечатление, за каждым пнем, кустом и валуном. Над лесом временами перемешивали воздух пары новейших Ка-282 'Колибри' и одиночные тяжелые Ми-223'Дракон'. Около полудня на поляну рядом с санаторием, внезапно оказавшуюся замаскированной взлетно-посадочной полосой, приземлилось три 'блица', и из них высыпали на поле сначала вооруженные люди в форме, а потом вышли несколько человек в полувоенной одежде. Один из них заметно прихрамывал. Прибывшие прошли через сосновую рощу к одноэтажному главному корпусу санатория, и вошли в него. Внутри был идеальный порядок, но никто гостей не встречал. Единственный человек в здании, сержант НКВД, стоявший по стойке вольно у входа и наблюдавший через мутно-желтое стекло прилегающую территорию, не оборачиваясь, козырнул, не прерывая занятия. Впрочем, гостей это не удивило и не расстроило. Они сержанта вообще не удостоили вниманием, и сразу же прошли дальше, разделившись. Большинство осталось в просторном холле, а четверо в полувоенном, включая прихрамывающего, прошли в неприметную дверь прямо напротив входа.

Стало быть, товарищу Юрьеву, очень не нравятся эти его новые 'бойцы'. И сами по себе и их, так сказать, 'родословная'. Шутка ли сказать — Анненербе, Менгеле, еще чорт знает сколько бывших нацистов приложили свои руки к созданию этих ребят. Именно так. Созданию. Все шестеро его бойцов — искусственные создания. Вроде бы — как машины. Но... не машины. Настоящие, и живые. Хотя и туповатые... ну как звери, что ли. Да и то сказать — для спецбойцов туповаты. Для пехоты обычной — очень даже и ничего, сообразительны. Да и по спецухе — тактика там, языки иностранные, техника и радиодело — все им в головы 'загружено'. На третьем уровне, смешно сказать — стоят огромные машины, с катушки на катушку проволоку переметывают. А от них — провода, в другую машину , а от нее тонкие проводочки к креслу. На нем, на кресле, сидит, даже и не привязанный, спецбоец, и ему, прямо в загривок все эти проводки через штекер подключены. Разъем у него установлен в шею, прямо под огромным черепом. Огромным, по сравнению с человечьим, раза в полтора больше, но по сравнению с самим спецбойцом — голова у него малюсенькая, и едва выступает из бугра плеч и шеи. Вот значит, такая вот 'загрузка'. Самое смешное, что и его с Михалычем так же 'загружали' — хорошо хоть никуда штекер не втыкали, просто сетку с электродами на бритую башку нацепляли и снотворное кололи. Эффект, надо сказать.... Так себе. Ничего толком вроде бы и не прибавилось в башке. Зато потом, на тренировках и занятиях то и дело выплывает — то вдруг на автомате начинаешь заряжать и наводить английскую зенитку, хотя первый раз в глаза видел, то соображаешь, как проверить отказавшую радиостанцию, то вдруг понимаешь фразу на французском, которого никогда и не знал. Медики и ученые хмурятся, ругаются и чуть не плачут, так расстраиваются:

— Система! Нет никакой системы, Арнольд Иванович! Нет, успехи, конечно, налицо — но Наркомат не пропустит! Стабильности нет — не сможем гарантировать!

— Надо больше подоп.... Испытателей, Семен Иваныч...

— Да как? Кто ж даст? Секретность, хоть на себе пробуй!

— И думать забудьте, Семен! Я запрещаю! Вы...мы не имеем права рисковать собой. И не потому что, а потому что некому будет продолжить, если что. И эти парни... Если что — то и им только мы надежда, а если что случиться?

— Да понимаю, понимаю я Арнольд Иванович... Только все равно, до чего же обидно!...

Так вот. Эти спецбойцы — вроде и знаниями и умениями заполнены. И все делают по специфике правильно, на тренировках безукоризненно и безупречно... как автоматы. А однако, как что из 'обычного', что-то, что, видать, 'не загружено' — тут все. Как дети малые, и то сказать — дурачки, например. Пожалуй, именно дурачки — не обижаются, типа беззлобные. Вот только представьте себе дурачка весом двести десять килограмм, и ростом под два сорок. Который броню на крыше у старого броневика кулаком пробивает, и об колено рельсу гнет, и между лап каску в блин плющит. При этом стреляет, словно автомат в станок зажали, гвоздем с пяти метров муху на стене убивает, и движется тихо-тихо... если, конечно, перекрытия в принципе его вес держат. Да и не только тихо — он при этом еще и бежать может со скоростью под тридцать кэме часа три без перерыва. В общем, неуютно с ними.

С их командиром — Михалычем, чуть проще. У Михалыча интересная судьба. Был он сначала летчиком в авиации КБФ. Хорошим летчиком, пикировщиком-ювелиром, к Ордену Ленина приговорен за потопление броненосцев при подготовке освобождения Финляндской ССР. Но не повезло, при штурмовке Выборга — рванул малокалиберный зенитный снаряд прямо в кабине. Штурмана в клочья, стрелка навылет, у Михалыча бок вырван и руку правую как ножом отхватило. Как он машину смог довести до своих — непонятно. Рухнул только что не прямо на рейде Кронштадта, и на мелководье вылетел. И утонул. В смысле — и самолет, и оба убитых, и Михалыч. Пока моряки кинулись, зацепили, вытащили из весенней воды самолет прямо на берег — полчаса прошло. Конечно, умерли все. Но, как оказалось — не совсем. Холодная вода свое дело сделала — и Михалыч не до конца помер.

Тут, на его счастье, как раз в Кронштадте был профессор Леменецкий, известный нейробиолог, заведующий Ленинградской Биотехнической Лабораторией при Институте Мозга имени Павлова. В госпиталь Кронштадта как летчика привезли — он сразу посмотрел — и к себе.Свои аппараты, которые на раненых опробовали, тут же велел к еле живому Михалычу подключить — и на 'охотнике' тут же мигом в Ленинград. А потом завертелось.

Получил, в общем, Михалыч, одним из первых биопротезов. Еще опытный, советской конструкции, без немецких наработок, первого образца, с внешним электропитанием. На поясе коробочка аккумулятора висит — и его хватает, чтобы делать простейшие движения, всего несколько, минут на пять непрерывной работы хватает. Но, это на себе — а на рабочем месте — от сети — кабель в локоть воткнул — и стой-работай себе. Сейчас на Барнаульском БиоМаше бьются, стараются довести до серии хотя бы тиакие протезы, чтоб всем калекам вживлять, но пока чего-то не ладится, говорят — вживлять проводники в нервы — нужна платиновая проволока и изоляция хитрая, пока не могут столько обеспечить, а платина еще и на взрыватели к атомным бомбам идет. В общем, поставили Михалычу протез, орден вручили и еще сверху КраЗду — и отправили в тыл. Но не тут-то было. Он, оказывается, еще до войны со Ждановым вась-вась был, возил его на самолете часто, и в целом знакомы были. В общем — добился своего, и попал снова на фронт. Тогда, летом сорок третьего — как раз пошли Прибалтику освобождать, люди, тем более опытные — очень нужны были. Но по началу незаладилось у Михалыча. Летать он сам уже не смог — все же не та точность у биопротеза была, для управления самолетом он непригоден. У-два, может., еще б водить он и смог, и то если без всяких маневров, по-простому. Поставили его на полк. А он не умеет. Ну, бывает так — сам умеет, а командовать, или учить — не умеет. Максимум экипажем или звеном там управлять — а выше — никак. Теряется человек, путается. А еще водочка пошла, а отказаться Михалыч не мог. Будучи простым летчиком — не очень-то, а комполка, да нелетающий — вроде, и повода отказаться нет... Сняли бы его вскоре со скандалом, да у него, видать потому и жив остался — воля крепче чем линкоровская броня. Сам к командованию пришел, и рапорт на стол положил. Со всеми изложениями причин. Ну, казалось бы — и все, вот тебе и иди в тыл, на завод какой военпредом или еще куда. Ан нет. Подался Михалыч... в танкисты. Ни много, ни мало, а стал он командиром среднего танка КВ-85. В танковой башне для него специально вывод от бортовой сети приладили — чтоб он свой биопротез подключать мог, и аккумулятор заряжать. И прошел на этом танке почти всю Прибалтику, весь его танковый полк уже сменил машины на ИС-1, а он все на своем старичке воевал, три 'Тигра' сжег и еще несколько всяких прочих, да самоходок, которые он и за победы-то не считал. Ну а грузовики, пушки и пехоту и вовсе к тому времени не учитывали — это не победы, это работа. Но тут-то, в декабре уже, почти у бывшей границы с, теперь уже Польской ССР, и сковырнул его 'Ягдпанцер' бронебойкой в борт. Три снаряда успел засадить, пока не удрал — приучили уже немцев быстро менять позиции.

И снова, словно заговоренный — всех в экипаже в клочья, заряжающего с наводчиком пополам порвало, механику-водителю голову начисто снесло, а Михалычу — ногу оторвало и осколками иссекло. Тут-то правда его механическая рука и выручила. Пока аккумулятора хватало, открыл люк, да и выполз наполовину из уже горящего танка на башню. Нога, правда, что еще целая, что оторванная, на штанине висящая, внутри осталась. И сгорела, пока с другого танка ребята вылезли, подбежали, да стащили. И после этого еще не унялось все — пока его везли, на МТО танка в тыл — жахнули немцы несколько мин, и осколком и так пожеванную осколками левую руку Михалычу срезало по локоть — да еще пара в легкое и живот пришлось. В общем, привезли в ЛБЛ снова кусок мяса с еле теплящейся жизнью. И довезли-то только благодаря аппаратам покойного профессора Леменецкого, кое-как поддерживавшим жизнь в этом человеческом обрубке. Но в этот раз ранения оказались по-настоящему смертельными — отключи аппараты — и все. Умрет. Да и так не живет — овощ чисто. В себя не приходит. Куда такого девать? Отключить, да похоронить только...

В общем, так и сделали. Только, чтоб соблюсти социалистическую законность — нельзя же вот так, по своей воле, людей убивать, пусть и уже убитых, но раз дышит — значит еще живой, отключать надо по решению суда. Только ведь суд может приговорить к смерти. В общем, завертелась протокольно-бумажная круговерть, а в итоге забрали представители НКВД из ЛБЛ тело, прямо так к аппаратам подключенное, вместе со всеми аппаратами — как есть, койку катят, за ней стеллаж с аппаратурой, за ним — тележку с аккумуляторами. Обещали в спецмашине отключить, и вернуть. Ну, и вернули, пустое все уже, без тела. Расписались, все сверили, копиями документов обменялись — и повезли тело на захоронение. Наверное, как осужденного — на спецучасток. Куда-то на северо-запад из города, через Сертолово, и дальше. Непонятно, зачем так далеко, да и чего бы хорошего человека в городе по-людски не похоронить? Ну да, органам виднее. И машина у них странная, вроде раздолбаный обычный ЗиСок, а сидит так, и едет тяжело так, словно фургон чем-то набит тяжелым. Аккумуляторами, например. Или другой какой аппаратурой. Ну да, кто их, этих чекистов, разберед — много будешь знать, не успеешь состариться.

Своего у Михалыча осталась голова, и то не вся — лицо, то есть бОльшая его часть, в основном — правая, и правое же ухо. Ну, и то, что внутри башки — мозги то есть. Позвоночник, примерно до поясницы. И, вроде бы — часть правого легкого и кусок печени. А все остальное — биомеханическое. Новейшего типа биопротезы — да и не протезы вовсе. Замена. Это остатки Михалыча там — протез. С другой стороны — только Михалыч и помог создать полностью новый... механизм? Организм? Долго придумывали название, даже предлагали на иностранный манер 'киб-орг' называть. Но кто надо объяснил, что кибернетика — это очередная лженаука, в отличие от механики и биологии. Так и назвали БЭМО, био-электро-механический организм.

Теперь у Михалыча и рост два тридцать, и весит он под двести кило. Фигурой напоминает банковский сейф, кстати, примерно с той же пулестойкостью, да и в прочем ни в чем бэмкам не уступает. А если точнее — то конечно значительно превосходит. У него все ж своя голова на плечах, человечья. А не искусственные мозги. И потому общаться с 'красноармейцем Никаноровым', как числится Михалыч во всех документах — легко и приятно. Динамик у него правда чуть потрескивает, но Михалыч менять отказался — говорит — 'Такой, значит, у меня теперь голос будет, простуженый'

Все бы хорошо было у Михалыча, да одно 'но' больно уж здоровы выходят пока БЭМО. И хоть у Михалыча что-то от его родного организма и сохранилось, погоды это не делает. И получается — невозможно ему жить и работать, как нормальным людям. Не влезает он ни в машину, разве что в грузовик, ни в дом иной не войти. Да и воевать как-то не особо получается — в самолет не влезть в кабину, в танк и думать нечего, разве в тылу снаряды к пушке подносить. Или — в пехоту. Мхалычь просился. Как опробовал переделанный в ручной специально для него ДШК. Рапорты писал, орал хриплым динамиком, ногами топал, так что на втором ярусе бетон с потолка сыпался. Пустите, говорил, меня в атаку, я еще шит на себя какой прилажу — меня только из пушки возьмут! Ух я им и покажу! Не пустили. Усовестили. Говорят — ты знаешь, сколько стоят твои биопротезы? Сколько советский народ на тебя потратил? Ну, примерно, как на легкий крейсер-разведчик типа Гастелло. Ну, может, чуть меньше. Но как на подлодку ХХ1 серии точно. А ты хочешь это все в лихой атаке угробить? Или думаешь, пушек у англичан мало? В общем, усовестили его.

Но вопрос, конечно, к какому делу пристроить этого неугомонного все еще человека — остался. И тут как раз начали ходить по Центру какие-то неуловимые слухи о каких-то странностях и непонятностях с новыми этими бэмками. Вроде и вслух никто ничего не говорит (дураков-то нету говорить вслух всякое). А однако 'в воздухе что-то'. И все не то чтоб знают, но догадываются, а о чем — сами не поймут. И все это внутри клубится, а наружу не выходит, не докладывается, ибо доложить-то и нечего. Догадки непонятно о чем, чего никто не знает — к докладу не подошьешь. И тому кто 'снаружи' не объяснишь. Тем более что снаружи тех, кто в курсе — единицы. И голова у них куда как более серьезными делами занята. Так что решать надо было все внутри, а снаружи еще стали торопить и требовать дать результат на испытания в деле, и руководитель работ академик Семагин решил все просто — приставить Михалыча к бэмкам командиром. Благо Уставы загрузили едва ли не первыми в этих созданий. Ну, а через три месяца, когда группа стала готовиться уже непосредственно к учебно-боевому заданию — в Центре появился товарищ Юрьев, назначенный командиром уже не просто группы нескольких БЭМО, а специальной РДГ, с вполне себе конкретным заданием по ту сторону Атлантической лужи.

Так вот, стало быть. Наблюдаю я все еще из товарища Юрьева. По полосе препятствий бегают бэмки и Михалыч, лупят боевыми, оружие у них соответствующее заданию — ППСы переделанные под американский патрон, и с глушителем. Выглядит вся эта прелесть навроде китайского тип64. Надо сказать, что робототехники и металлурги постарались — при всех габаритах руки у БЭМО вполне рассчитаны на 'человеческое' оружие. Потому специально оружия для диверсантов не стали делать — 'добудут в бою'. Вот только бесшумное, специальное. Ну и Михалыч отжал себе ПТРС как спецвинтовку, вроде оружейники обещали ему перестволить вариант на американский патрон, и ствол подкоротить чуть. Но пока с обычным бегает. Вместо гранат швыряются 37-мм минами от взводного гранатомета — на сто метров в окно закидывают Против техники — 82-мм миной от РПГ. Ну и взрывчатка. Боезапас у них вообще-то небольшой. Штатный, в смысле. Одна противотанковая, пять противопехотных, несколько двадцатипатронных магазинов, триста грамм пластита с несколькими разными взрывателями — и все. Ну, еще мини-огнемет, встроенный — по сути большая паяльная лампа с возможностью "фукнуть" огнем метра на три, не более того. Больше, естественно, как горелка используемая. Им же не воевать, а если и воевать — то воевать будут оружием врага. Вот как раз перешли к этапу — демонстрируют вождение техники (открытых джипов только — в танк не влезают, а из самоходок американских только стрелять могут, на место водителя не втиснуться), стрельба из разных орудий, из всевозможного оружия, метание гранат и ножей. Естественно, все на отлично. Ну то есть, конечно, не идеально, Семагин стоит морщится, оружейник Тарасюк записывает, кому как прицельные править, лаборант Синичкина хмурится — метеостанции встроенные плохо поправку на атмосферные дают, инженер-радиотехник все повторяет 'а я говорил — радиодальномер может работать хорошо только по технике, и то на расстоянии, и без помех'. Но если б сравнить с человеками — то все мишени поражаются невероятно быстро и стопроцентно. Да и расход боеприпасов немыслимо мал для такого поражения. Людям так не суметь. Это техникам всем просто хочется чтоб на одну мишень — один выстрел, а лучше еще меньше. Они просто не в курсе сколько на войне на одну цель расход боеприпасов.

Товарищи Сталин, Берия и Ванников наблюдают все это через стереотрубы и морской бинокль, или просто через прикрытые толстым (сорокамиллиметровый подкалиберный держат, проверено) бронестеклом амбразуры капонира.В сторонке толпятся обалдевшие вояки — Климент Ефремыч, Рокоссовский, Василевский, Говоров — Жукова, кстати, нету. Военные вообще не в курсе дела до сих пор были — но, наверное, и далее их сюда не особо пустят. Из НКВД кстати никого нету вообще, от слова совсем. Хотя объект их и вся тема под НКВД. Но после 'ленинградского дела' и чистки по результатам работы в нацистских архивах — НКВД сейчас вполне управляемый орган, ничем не самостоятельнее армии или, скажем, РКМ.

Отстрелялись бэмки, подбегают ближе — тут самое интересное — рукопашный бой. Спецы из дальней разведки выбегают навстречу великанам, кидаются на них — кто с голыми руками, кто с топором-оглоблей-шашкой — но это даже выглядит наивно. Товарищ Юрьев по себе знает, как это. Все равно что пытаться остановить танк или перегнать самолет. И главное, даже если и успевать уворачиваться (больше ничего все равно не остается) — то силы вскоре иссякнут, а БЭМО — хоть бы хны. Зато тренироваться на них — лучше тренера не найти.

Сейчас бэмки переводят себя в режим одной четвертой силы и одной второй скорости, ну а Михалыч сам дозирует, хотя он, как командир, почти и не участвует. Рослые, накачаные, тренированные бойцы разлетаются, как котята — будь они менее тренированные — и после такого режима не встали бы, но эти ничего, готовы, да и не впервой. Вон чего удумали, одного бэма все же вчетвером уработали, завалило, и почти что зафиксировали, растянув. Да, правильно, строение механизма антропоморфное — в таком положении их биомеханические мышцы дают наименьшее усилие — и можно удержать даже в режиме полной силы. Вот только — сколько так может человек держать? Минуту? Две? А бэмка на одной руке висеть может сутки — причем на согнутой руке — несколько часов. Или подтягиваться три часа кряду... Но бойцам и минуты не дали бэмку держать, тут же подоспела подмога, и аккуратно (точность в этом в отличие от стрельбы — просто ювелирная) двое бэмок в секунду отключили всех четверых смельчаков. Тут же изобразив не то захват пленных, не то эвакуацию раненных — подхватили каждый по паре вырубленных спецназовцев, и быстро и аккуратно бегом понесли их на точку сбора. И товарищ Юрьев по себе знает — пока несут — даже на лучшем правительственном лимузине трясет сильнее, а удар дозирован так точно — что спецназовцы придут в себя аккурат как их доставят к точке сбора.

Представление окончилось. Трое почти синхронно обернулись, Иосиф Виссарионович оглядел все, кивнул, одобрительно показав рукой, науке и техникам, кивком головы подозвал обескураженных маршалов, повернулся к нам с Семагиным.

— Что жьэ. Харащо. Очэн харащо. Поздравиляю Вас, таварищ Сэмагин! Рэзултат Ващей работы прэвзощель всэ нащи ажидания! Вы маладэц... маладэц! — жмет профессору руку Сталин.

Берия важно кивает, поблескивая пенсне, повторяет — Ай, маладэц, таварищ Сэмагин! Маладэц!

Ванников тоже одобрительно что-то бормочит.

— Но... Товарищи Сталин... — смущается профессор — Но, результаты... нет, конечно... но есть еще много проблем, исследование не завершено, и...

— Смэлэе... Смэлэе, таварищ Сэмагин! Ми Вас слюшаэм!

Уф.. — словно собравшись с духом, выдыхает, как в омут с чертями голову, Семагин — Это опытные образцы. Я знаю, что фронту... армии... что всей нашей стране нужны серийные образцы. Что нужны сотни, тысячи таких БЭМО... машин... организмов... Но, товарищ Сталин. Я настаиваю. Исследование не завершено. И я не вижу возможности делать сколь-нибудь значимую серию. Это...

— Нэ пэрэживайтэ, таварищ Сэмагин — останавливает его жестом ладони Иосиф Виссарионович — Вы апсалутна прави! Нэ будэм тарапитца! К тому жэ, таварищ Ванников тожэ гаварит — прамшылэность нэгатова. Нэ асилит пока сэрию. Савсэм.

Да — упрямо набычась, отвечает нарком — Настаиваю! Не потянуть нам сейчас даже пару десятков в год, не потянуть! И то, пару десятков в год — это если закрыть и ракеты, и производсво ядерных ракет, и новые подлодки... все заморозить! И восстановление разрушенного, и тыл, про нархоз я и не говорю! Нет, товарищи, как хотите! Или — снимайте меня с наркома да хоть и расстреливайте! Не дам ход такому делу!

— Не гарячись, Барис, ты же знаешь — никто не станет такое делать — почти без акцента успокаивает его Лаврентий Палыч — Я вообще считаю, много ми на вайну слишком тратим, нельзя так... Понимаю, что надо, но слишком уж много... ах, это би все в народное хазяйство, эээ...

— Так вот, видитэ, таварищ Сэмагин — продолжает Сталин — Ми с Вами апсалутно сагласни. Потому — работайтэ пока, продолжайте исследованиэ... У Вас ведь еще мнго работы? Вот, и ступайтэ, нэ будэм Вас больше атвликат... Только, таварищ Сэмагин... падумайте, как можно наработки Цэнтра исползовать в мирных цэлях. Вы меня поняли, таварищ Сэмагин?

-Д-да... так точно, товар-рищ Сталин — заикается ошарашенный профессор

— Вот и замэчательно! Идите работать, дарагой таварищ Сэмагин!

Профессор, в растрепанных чувствах, удаляется, что-то бормоча, с видом школьника-ботаника, которого только что изнасиловала первая красавица в классе. Ну, еще бы, его мечта работать на мирное развитие, о которой он крайне осторожно заикался в стиле 'я все понимаю, сейчас не время, конечно это дело далекого будущего, но все же...' неожиданно сбылась — ему прямо приказали, и кто приказал!

А Иосиф Виссарионович вдруг оборачивается, смотрит на меня прямо в упор, подходин на шаг, и спрашивает

— Ну, а ви что скажэте, таварищ Юрьэв?

Стоит Сталин метрах в двух, а тут еще и подходит ближе — краем глаза вижу — охранник его, как бишь его там звать, фамилия еще такая смешная.... А, не важно, в общем, охранник чуть напрягся, перемялся с ноги на ногу, но ближе не подходит. А я, значит, думаю. Что и как рассказать товарищу Сталину, пользуясь-то случаем... И еще как бы ему объяснить, что я-то тут случайно, и вовсе не сам товарищ Юрьев...

— Товарищ Сталин.... Тут такое дело.... В общем — имею я очень важную информацию. Разрешите сказать?

Тут Иосиф Виссарионыч подходит — и оказываюсь я ему чуть выше плеча, на полголовы ниже, пожалуй. При том что на самом деле я в своем росте практически один-в-один с Сталиным. Это просто, значит, товарищ Юрьев низкорослый. А по ощущениям тела — жилистый и нескладный, как советский трактор. Только я собрался с духом озвучить все, Сталин опережает:

— Таварищ... 'Юрьэв' — негромко говорид Сталин, Ми ЗНАЭМ, кто Ви такой... да-да. И ми даже знаэм, что Ви хотите нам сказат. Ви скажитэ. Но говорите это очэн-очен тихо...

Сказано это так, что мне в общем понятно — товарищ Сталин в курсе, что я только постоялец в Юрьеве. А что касается 'очень тихо'... Такое впечатление, что он всерьез чего-то опасается. И непонятно — то ли лишних ушей прямо тут, на эн-пэ, толи... Микрофоны у каждого БЭМО стоят очень приличные, отсюда, конечно, далековато, но...

Тут все же придется остановиться опять, и подробно описать БЭМО по конструкции. Основа — каркас — как и скелет у человека, в наличии. 'Кости', правда, в меньшем количестве, зато более прочные, композит из нержавейки и дуропласта. Вокруг костей гидравлические мышцы-цилиндры, кое-где дублированы электроприводом, а местами, в поворотных частях — таз, грудь, шея — гидравлика дублирует электропривод. Все цилиндры 'бронированы', то есть конструктивно сделаны переразмерено прочными. Практически все элементы системы держат попадание пулеметной бронебойной пули в упор. Кабели и шланги идут в бронерукавах и трубках — но, конечно, это менее защищено, стараются их экранировать цилиндрами по возможности. Надо сказать, что конечно, степеней свободы во многих суставах у БЭМО по сравнению с человеком убавилось. Если руки-ноги — только считай мышцы-цилиндры, то в корпусе-торсе — самое главное. В области таза — серебряно-цинковая аккумуляторная батарея. Там, где у человека желудок и кишки — у БЭМО биореактор. Долго с ним мучились инженеры-бионики, так и не смогли создать годный искусственный желудок. Может, и к лучшему, ибо показатели по мощности и КПД давали такую расчетную прорву жранья, что выделка овчинки не стоила. Оставили электропривод, с возможностью подзарядить аккумулятор, как от внешнего источника, так и от электрохимического реактора встроенного. А работает реактор... на спирту. То есть — на ней, родимой. Ну, то есть, могет и на спирту чистом, только грется будет сильнее. И на бензине может — но очень недолго, несколько суток всего, потом выйдет из строя, разъедает чего-то там бензин. Мазут и керосин — так же. А под водку и подобное его заточили — исходя из того, что там, где люди есть — это-то уж всяко найдется. Или электричество. Чтоб электричеством зарядиться, БЭМО достаточно руками за ноль и фазу взяться. Ну или из комплекта ЗиП, провод в жо... в разъем на бедре приладить, и на клеммы кинуть. Это штатный способ зарядки — от аккумулятора автомобильного. У БЭМО в снаряжении даже подвес под ранцем предусмотрен — притырил где-то аккум, подвесил — и на ходу, а то и на бегу — подзаряжай. Ну кроме того, что в эн-зэ есть 'сухпай' — сверхмогучие сухозаряженные элементы 'просто добавь воды'. И — фляга со спиртом.

Из-за этой особенности 'резервного питания', спирто-водочного, Михалыч по началу переживал. Ведь, дело-то какое — вроде как и заливать положено в глотку, а сам процесс есть — удовольствия — нет. Только клапан щелкает как наполнен резервуар — больше не влезет пока. И все. Никакого эффекта. Тепла, что от реактора выделяется, Михалыч не ощущает, только рукой, если приложить к животу. Похмелья, правда, тоже нет. А вот перегар — есть. Выхлоп, то есть. В прямом смысле слова — шмонит от работающей на спирту БЭМО ужасно. Вплоть до того что рекомендован такой режим зарядки на стоянках или маршах, и в открытом бою, а для спецопераций категорически запрещено.

Далее, уже в 'грудной клетке', которая у БЭМО вовсе и не клетка, но бочка — самое важное. Бочка, кстати, тоже непростая — и углы и радиусы в Лысьве, где каски делают, считали, и состав брони хитрый — но в упор крупнокалиберный браунинг держит, только вмятинка остается. В бочке этой — 'сердце' — компрессор, точнее — пара, дублировано все. У Михалыча еще и то, что его родное осталось, да аж три искусственных сердца-компрессора — основное, резервное, и запасное. Михалычу надо же кроме гидропривода и кровезаменитель гонять по легкому-печени и через мозг да спинной мозг.

А у БЭМО — всего этого нет. Зато и сам 'мозг' в верхней части 'бочки' сидит, еще в одной капсуле броневой. Где-то 'под шеей'. От этого центра управления идут в бронекабелях нейропроводнички — платиновые проволочки. Закольцованы в единую сеть — даже при нарушении не отключается какая-то часть, а вся система работает с большей нагрузкой. Отдельно проводнички идут, тут уже попроще, серебро — это от датчиков, тут каждый свой. Датчиков немного — в основном на руках, на тепло, холод, давление, магнитное поле (точнее сказать — металлодетектор, мины искать можно) и электричество. Да в 'голове' — там у БЭМО две камеры — ночная инфракрасная и дневная (дублирующая камера — на груди глазком), уши-локаторы — в обычном диапазоне и ультразвуковом на небольшом расстоянии. И УКВ радиостанция-радиодальномер. Ну и динамик внешней связи. Где-то внутри 'бочки' еще и гироскопы 'вестибулярного аппарата' и компаса крутятся. Башка оборудована псевдочерепом и резиновой маской — для гипотетического общения с людьми. Даже единственная мимическая мышца есть — открытие 'рта' при разговоре. На руках, кстати, тоже прочные перчатки — репарационные, из ДССР. Тоже чтобы людей не черезчур шокировать. Само 'тело' БЭМО, кстати, не выглядело бы столь огромным и объемным — скорее по росту было бы худовато. Однако, сверху все залито слоем пористой биорезины, а поверх ее — герметичный чехол многослойного брезента. И в итоге немотря на немалый вес — почти четверть тонны без оружия и припасов — БЭМО имеет нулевую плавучесть, да еще и специальный воздушный мешок имеется, вроде рыбьего пузыря или балластной цистерны у подлодки. Так что — если надо — утонет, если надо — всплывет.

Дополнительно на корпусе брони немного — и так тяжелый. Тонкие противоосколочные пластины есть, там, где это не мешает движениям. Ну и голова — хоть она и 'без мозгов' — но шлем обязателен, и очень прочный, винтовочная пуля ему нипочем. На шлеме боевое забрало из брони, со смотровой щелью, через шлем выведены и бронекожухи микрофонов, и 'бородавки' антенн. Оттого издалека в фас каска чем-то напоминает старинные германские каски, хотя формой более схожа с мотошлемом, а при опущенном забрале — напоминает какой-то средневековый ландскнехтский шлем. Под затылком, прикрытый бронекрышкой — располагается разъем связи — для программирования, обмена данными — ну и туда же выносную антенну можно воткнуть. Дальней связи БЭМО не имеют, встроить уже некуда радиостанцию — но можно через тот же канал подключиться к любой внешней станции. К телефонной линии, впрочем, подключиться на прослушку БЭМО может и просто руками взяв провода. У него для этого и выдвижные щупы есть на руках. Если что, эти щупы и как стилет сгодятся — трехгранные, острые и прочные, сантиметров по десять длиной. Кстати сказать — промеж себя в обычной ситуации, БЭМО вроде как настроены общаться звуковым каналом. Но могут использовать и радиосвязь. И вот с этим-то иногда и выплывали... странности. Включают они иногда радиодальномер без необходимости, а при этом чуть заметно 'подвисают', то есть нагрузка на нейросеть больше. Вроде бы и мелочь, но... Таскали они в ранцах вместо всякого разного — записывающие устройства, параметры снимали. Дело обычное, и все нормально было, данные получены и весьма полезные. Вот только... эти самые сеансы работы радиодальномера — не отмечены. Как вовсе нет. А должны быть, более того — те, что при подготовке данных для стрельбы были — есть, зафиксированны. И при этом — никаких 'подвисаний' во время включения дальномера. Списали все на накладку, мол где-то на соседнем участке радиодальномер пробовали новой конструкции — вот и навелось. Тем более что там и впрямь что-то такое чудили, без всяких записей, просто готовили к работе и включали-выключали. Далековато, но прохождение радиоволн есть явление непостоянное и нестабильное.

Однако, были и еще некоторые неприятные необъяснимые мелочи.

Вот, например, с теми же собаками взять инцидент. Дважды случился казус. Сначала на занятиях по рукопашке — дали группе БЭМО задание пройти 'охраняемый периметр' — прошще говоря площадку огороженную, со здоровенными злобными псинами. Как потом выяснилось... вроде бы... лаборант Смирнов, тихий застенчивый очкарик, охраняемый в Центре едва не как сам Семагин — специалист по настройке и вообще, поговаривают, создатель электрических 'мозгов' для БЭМО, дал команду не 'уничтожить' а 'нейтрализовать'. Ну бэмки и прошли участок, аккуратно вырубив всех собак, ни одну даже не покалечив. Вылилось в проблему уже потом — забор-то бэмки прорвали, собаки, очнувшись, обнаружили дыру и приобрели удивление — они никогда не подозревали, что такое в мире быть может — дыра в заборе. Обычно они по эту сторону колючки, двуногие — по другую. А кто из двуногих к ним попал — рвать на куски. За исключением совсем единиц. А тут они к двуногим попали.... Ну и решили, что правила менять не надо, просто значит забор теперь куда-то отодвинулся. И никто ж не следил — все подумали, что бэмки уконтрапупили всех собак насовсем — а тут такое счастье. В общем нескольких бойцов охраны подрали конкретно, пару собак пристрелили из пулемета, остальных не ходивший на это задание МИхалыч, проходившй техосмотр в Центре, разогнал, потом уже вечером они сами приперлись за кормежкой — рефлекс. Тут их и загнали обратно. Скандал было начался, начохраны давай наезжать на Смирнова — но тут же его особист осадил — мол, знай свое место. Смирнов в итоге покаялся — он, оказывается, заядлый собачник был в детстве, и никак не смог приказать собак уничтожить. Начохраны потом подвыпив орал на всю казарму, что сейчас лично с дегтярева пойдет всех этих тварей перестреляет, мол на что он собак любит, и то отобрал самых злобных и непригодных к разведению и дрессировке, брак, проще говоря. Стали требовать некоторые даже от Смирнова повторить эксперимент, но как положено. Тот бедняга краснеет, бледнеет, но настаивает — мол, раз сделано то сделано, а повторять он не видит смысла. Кое-кто, из несведущих о роли молодого лаборанта, даже ставил вопрос о внеочередном партсобрании. Для исключения из партии и постановке вопрос об отстранении от работы (дураки везде есть, даже в секретных лабораториях, без дураков никак невозможно). Но тут вмешался приехавший из Ленинграда Семагин, он во время всего безобразия отсутствовал, и постановил: эксперимент считать успешным, благо задание выполнено, а форма выполнения даже превзошла по сложности обычные условия. Смирнова велел не трогать, наорав при всех, побагровев как свекла, на делегацию, требовавшую от него 'разобраться и отстранить'. Орал, что еще раз такое услышит — и их самих отстранит, а лучше передаст в Особый Отдел, как вредителей. Интеллигента Семагина таким еще никто не видел.

А второй инцидент с собаками случился буквально накануне — при вполне рядовых стрельбах по ростовым мишеням. Все было как всегда, но силуэты поставили 'Пограничник с собакой'. Без умысла — просто обслуживающий стрельбище старшина решил 'для разнообразия'. И на тебе. Пограничники все поражены точно — в грудь и голову — по собакам — ни одного попадания. Тут же еще раз быстро провернули, и снова так же. Ну, конечно, сразу же к Смирнову — мол, твои шуточки. Тот в отказку — мол, не при делах. Оружейникам, мол, мозги парьте, прицел завышен и все такое. Оружейники божаться — все в норме, тут же снова БЭМО на рубеж, по контрольным мишеням отстрел — все в норме, никакого завышения — если надо — траву стригут, головные мишени на сотне сбивая влет. Смирнов тут же все БЭМО на контроль посадил, кабеля им в загривок и к приборам. И так, и эдак — ничего не нашлось. Тут снова кто-то вспомнил — на соседнем участке мол опять радиолокатор какой-то новый испытывали. Вызвали радиоинженера, сидели, выясняли — вроде как не должно бы, с другой стороны... В общем, списали на помехи — мол радиодальномер давал неверную дальность, и БЭМО его поставили предпочтительнее оптического канала.... Туфта, конечно. Порешили еще раз перепроверить 'необходимость повторения эксперимента с соблюдением надлежащих условий' и т.д. и т.п. Проблема была в том, что случилось это за день до приезда Сталина — и естественно времени на эксперимент не осталось, перенесли 'на потом'. Старшине строго-настрого рекомендовали 'не умничать' во время приезда Верховного, а ставить обычные мишени с американскими солдатами и полицейскими. Но Смирнов второй день уже ходит хмурый и озабоченный.

Были и еще всякие мелочи, больше слухи без рапортов, ходившие среди техников, обслуживающих БЭМО в боксах. И невнятные рассказы как БЭМО начинают вдруг, без всяких приказов между собой как-то не то общаться, не то играть в какие-то игры, как собравшиеся за какой-то своей надобностью ночью втроем БЭМО буквально прогнали припершегося не вовремя бойца охраны (разумеется, ни время, ни место ни тем более фамилия бойца в слухах не фигурировала) . Ну а баек, про то, как БЭМО отнимают (варианты — вымогают, крадут и т.д.) у техников их заначки со спиртным — по понятным причинам было немеряно. Больше это в шутку шло, и говорят, даже имело основания — подсуропил Михалыч, он-то в поисках общения в казарме охраны часто бывал, и несмотря на внешность, отношение к нему было именно как к человеку — да еще герой и орденоносец. Надо отметить, байки такие опять же — ходили в основном среди внешней охраны, тех, кто внутри Центра не бывал — те, кто бывал, не стал бы рассказывать небылицы о вечно подпитых техниках и неисчислимых, запрятанных повсюду, бутылках водки. Да собственно, в Центре БЭМО всегда подзаряжались от сети, спиртовое питание использовали только на выходах и то нечасто, по заданию. Хотя среди всех баек иногда попадались какие-то.... Ну скажем так, странные. Например, ходили упорные слухи, что у техника Афанасьича странные отношения с БЭМО. Именно отношения а не отношение. Он сам с самого начала заявил, что относиться к ним как к механизму, как все остальные техники, он не может. Впрочем, он и автомобили, или другие какие машины-механизмы ремонтируя, разговаривал с ними, как с живыми. И переживал по поводу каждого заклинившего движка, каждой стертой колодки или рассыпавшегося подшипника. И поминал расстрелянные на полигоне танки и автомобили, словно людей. Однажды даже чуть не избил солдатика из внешней охраны, умудрившегося сжечь сцепление и убить движок шестьдесят седьмого газика, особо любимого Афанасьичем. Так что ничего удивительного, что Афанасьич с бэмками разговаривал, даже наверное не осознавая, что они, в отличие от самоходки или грузовика, его и впрямь слышат, и не понимают только потому что понимать приучены команды и вводные, а не причитания и рассуждения. Но в байках народ рассказывал, что Афанасьич и имена всем шестерым БЭМО дал, и вроде бы даже видели их вместе выпивавшими. Как положено, за столом. Впрочем, это-то как раз не 'вроде бы'. Особист естественно по всем байкам разбор устраивает (чаще всего безрезультатно) — и тут выяснил сразу. Афанасьич отпираться не стал — да, было. Мол, велели проверить-настроить работу вытяжных вентиляторов биореакторов после смены фильтров. Ну а как проверить? — Запустить реактор. Ну а то, что сей процемс Афанасьич обставил 'по-человечески', сам рюмочку пропустив... Мастера все уважали за золотые руки, и не цеплялись по мелочам, тем более что в злоупотреблении он замечен не был. А что у него свои маленькие странности... Так он и раньше, садясь обедать рядом с полуразобраной полуторкой, беседовал с машиной за трапезой. Но байки-то ходили, конечно, мол регулярно такие посиделки бывают, и даже БЭМО мол, сами приносят Афанасьичу утаенные-неиспользованные на выходе фляги со спиртом. Часть тот выпивает вместе с БЭМО, а часть — меняет на запчасти, оттого у него всегда все в срок сделано. Некоторые даже утверждали, что из-за особого отношения БЭМО воруют у других мастеров нужные Афанасьичу запчасти. А у честных людей потом из-за этого недостача. Но с такими байками особист тоже быстро разобрался — и в большинстве случаев обеспечил увеличение плана по заготовке древесины для Родины.

Поговаривали и об обратном: мол, с начальником охраны у БЭМО какая-то 'неприязнь' имеется. Сам начохр, будучи элитным-кадровым специалистом НКВД, постоянно ворчал, что мол нечего машинами людей заменять. Особенно его бесило, что в стрелковой подготовке и рукопашке они его лично и его подчиненных превосходят. Ну а БЭМО несколько раз очень неудачно то на ногу ему наступали, обеспечив неделю в медчасти, то толкали, однажды на стрельбах даже на автоматической зенитке заклинило спуск, и произошел непроизвольный выстрел в сторону казарм — прошел снаряд в паре метров от начохра. Но там придраться было не к чему — оружейники зафиксировали износ механизмов, повлекших такое, а БЭМО, едва все случилось, очень грамотно завалили зенитку набок, едва не уткнув ствол в землю. Но слухи-то все равно ходили, всякие...

Короче говоря, нечисто тут дело. И потому я, через товарища Юрьева и говорю шепотом Сталину: — Иосиф Виссарионович... Дело с этими БЭМО нечисто. Что-то там не так, не могу точно знать что, но... Как говорят, 'в воздухе витает'. Нельзя, товарищ Сталин, их пока в серию пускать. Испытать бы их надо как следует, но, товарищ Сталин, опасное это дело. Мало ли как оно повернется... Так вот как-то.

— Ми поняли Вас, 'таварищ Юрьэв'... Очэн харашо, что Ви так смэло гаваритэ... И ми с Вами полностью сагласны. Именно потому, таварищ Юрьэв, Ви и вазглавитэ группу. И праведем эти испитания — в Амэрыке. Так им и надо! — Иосиф Виссарионович поднял голову, достал из кармана трубку, и уже громко сказал: — Маладцы! Наши учонэ — просто гэнии! Так что, таварищи, прадалжайтэ работу! А Ви, таварищ Юрьэв, паскарее отправляйтэс со своэй группой на заданиэ. Врэмя нэ ждет! Паехали на аэрадром, таварищи, у нас тожэ много дэл, и нэкогда нам бэзделничать, в то врэмя, как наши саветскиэ люди такое чудо творят!

* * *

И сидим это мы, значит, тем же вечером с Михалычем в его каморке на втором уровне. И выпиваем. Натурально выпиваем, водочки под закусь. Ну, Юрьев, или, как его Михалыь зовет 'Юрич' — под закусь, а Михалыч вприглядку. И это не злоупотребление или там нарушение — а четкое исполнение приказа 'сработаться и установить нормальные отношения'. Беседа такая вся ниочем, обсуждать начинаем уже предстоящее задание. Завтра вечером вылет уже. Сначала на вертолетах в Прибалтику там куда-то дальше — на запад Франции на самолете, и оттуда уже в Америку. Обсуждаем все — тут можно, и даже нужно. Сначала по обычным всем делам прошлись — обсудили, что запас тройной надо брать, и требовать чтоб с нами выбросили и еще запасы — прежде всего 'питание'. То есть виски. В американской таре, и в американской же упаковке. Чтобы спрятать на местности, а если что — сойдет за эхо Сухого Закона. Резерв чтобы был — так основное питание надо будет найти способ от электросети получать. Америка же — электрификация почти везде. По оружию Михалыч ворчит — не нравится ему вооружение. Его СВСК, то есть ПТР Симонова, чуть укороченное и облеченное, под браунинговский патрон .50 и с заряжанием обоймой уже готово, он его только что отстрелял. В целом неплохо, и он считает такие пушки надо всем выдать. Но... их просто нету. Вылет — завтра, а ружье единственное. Радиостанцию нам дают всего одну. Юрьеву ее и тащить. Какая-то новая модель, очень компактная и дальнобойная, да еще с зарядом самоликвидации. Постепенно разговор склоняется к обсуждению наших 'бойцов'...

— Не нравятся мне эти странности, Михалыч. У янки на охране объектов собачек много. Как бы не нарваться нам. Вполне ведь могут приказ дать именно 'для проверки в боевых условиях' по какому-то объекту. Я вот что думаю — может, нагрянем к Смирнову? Потолкуем с ним откровенно... Все одно нам ничего уже не будет — не успеют отреагировать — приказ сам знаешь чей...

— Хе... Ты, Юрич, того. Со Смирновым он беседовать собрался... Не стоит, Юрич такое даже в слух говорить. Особенно вот накануне

— Не, ну а че такое-то, Михалыч? — Юрьеву уже чуть захорошело ибо убегался за день да и выпито прилично — Что, отменят задание? — Нет. Выговор нам объявят? — Так пусть, не впервой. В америку пусть мне выговор пришлют... Пойдем со Смирновым поговорим!

— Юрич, ты сегодня вообще что делал, как ... уехал?

— Ну... — чего-то Михалыч нехорошо как-то вопросы задает, что-то случилось, чего я не знаю? — Бегал с бумагами — ты ж примерно представляешь, сколько всего надо оформить не забыть-успеть, если группа завтра вылетает. Только разобрался, чтобы к завтрему к утру все доставили — и вот, к тебе...

— А, так ты и не знаешь ничего — Михалыч разливает по стопкам

— Слушай, Никаноров... Что случилось? Давай, рассказывай!

— Вот ты молодец... весь объект на ушах стоит а он не в курсе...

— Погоди... я думал, это из-за того что спешно отправку нашу готовят...

— Ага, щаз. Да о ней большинство и не знает, не их ума дело. Приказ в части касающейся и не более того.

— Тогда — что?

— Смирнов. Как уехали, через пару часов в лаборатории — взрыв. В клочья всю лабораторию и пожар, там кислород у него был — говорят предварительно — взрыв баллона. Выгорело напрочь, хорошо хоть в лаборатории предусмотрено — не пошел пожар дальше, там двери — ну ты сам видел. И пока не прогорело не открывали — инструкция...

— Нихера себе...

— Так-то вот. А ты перед работой 'со Смиирновым поговорить'... не каркай уж.

— Тьфу-тьфу-тьфу... ж и не думал...

— Вот и не думай. Давай, помянем, не чокаясь. Хороший паренек был, жалко...

* * *

... На вертолетах нас перебрасывали по всей Европе. Заранее перегнали вертолеты и подхватывали нас, передавая с одного борта на другой. Непривычно для этого времени и потому — очень скрытно. Аэродром вертолету не нужен, отследить сложно. Трясясь в утробе грузового 'Дракона' все не мог отойти от последней новости. Ну, то есть она уже была и не новость, однако все же самое яркое впечатление от прошедшего дня. Не затмила ее ни подготовка к вылету, ни сборы.

Утром, практически 'в центре' базы, на виду у всех постов было обнаружено тело начохраны. Мертв он был, судя по докладам медков, уже несколько часов. На этом, собственно, все факты и заканчивались. Дальше — только вопросы.

Как он туда попал? — ведь ночью передвижение по территории базы запрещено. Огонь открывается без предупреждения, и установивший такие правила начальник охраны вышел бы из помещения ночью только в целях самоубийства.

Впрочем, тут начиналась вторая странность — никакого само, да и вообще убийства установить не удалось. Медики затруднялись в определении причины смерти. Несмотря на то, что медики высококлассные, пусть, конечно, и не судмедэксперты по профилю. Разводили руками, и ничего не могли сказать. Но и естественных причин найти не смогли. Ну, там — сердце отказало, инфаркт, инсульт, что там еще такое бывает, тромб какой-то... Ничего подобного. То есть абсолютно здоровое, но при том и абсолютно мертвое тело. Словно выключатель повернули и все.

И никаких следов вокруг, вообще. Оружие начохра в кобуре, форма в порядке, следов борьбы нет.

Лицо и поза скорее спокойные, хотя и не сказать — 'естественные', ну да у мертвых по-разному бывает.

И — никто ничего не видел. Ни один пост, до самого утра. Хотя у постов внешнего периметра и у постов на входе в здания — ночные приборы есть. Правда и место, где было тело, не попадало в их сектор, а внешний периметр внутрь смотреть не обязан. Место аккурат между корпусами и на него, так если подумать, и внимания обращают меньше — открытая площадка подстриженная, не спрятаться особо — а по инструкции особе внимание — в тень, под стены, у насаждений и на углы строений.

Киноаппараты с магнитной записью, новомодные, на объект еще не поставили, да и не так они по сути и нужны были — собственно, подобного до этого дня никогда и не происходило. Да и поставь киноаппарат — вряд ли его объектив навели на этот бессмысленный во всех отношениях кусок территории...

Естественно уже через три часа прилетели из Ленинграда, а еще через пару часов и приехали специалисты, тело увезли вертолетом в город на экспертизу... Но состояние у всех было 'как обухом в воду опущеные'. Два ЧП подряд, да каких...

С другой стороны, в суете нам посчастливилось практически незаметно для большинства персонала базы загрузиться и улететь. Провожать нас вышел только Афанасьич, попрощался тепло со всеми, причем, по-моему, так одинаково — что с Юрьевым и Михалычем, что с остальными. Сказал еще, что с нами отправляет '...запчасти кой-какие, и инструментик. Мало ли что там — а то у них, у капиталистов этих, все гайки-резьбы-то дюймовые. Не дай бог что. И ключи гаешные, тоже, вишь, под наш размер не подходят. Так что вот пусть будет...'

Загрузились мы в дюжину Драконов, по паре БЭМО в каждый, да мы с Михалычем — и два с припасами, и ввинтились в серые финляндские тучи, только нас и видели. Едва скрылась, даже с высоты напоминавшая растревоженный муравейник база — я и вздохнул с облегчением — улетели к чортовой бабушке от всех этих непоняток и неприятностей...

А в полете-то скучно. И вертолеты эти стремные, бензиновые, трясутся все, хорошо хоть не падают... Эти-то хоть без немецких надписей и зарисованных свастик, уже новенькие значит. Чтоб скоротать время сначала кое-как треплемся с Михалычем.

— А ты это, Юрич. Не знаешь, эта, белобрысая писюха, как ее... Синичкина, она чего, Афанасьичу родственница?

— Михалыч, я ж на базе недавно, ты ж сам там всех лучше знаешь, мне-то откуда?

— А, ну ладно.

— А чего такое-то?

— А, да так... Седни к нему пошел с утра напоследок шарнир подрегулировать, ан слышу она там у него, плачет, понимаешь, и его дядя Ваня зовет, а он ее дочка называет.

— Ну, мало ли, бывает, его много кто дядей Ваней зовет из ремонтников. А уж что он ее дочкой — так мог бы и внучкой звать.

— Так-то воно так, тильки не зовсим... Чего-то раньше я не припомню, чтоб они общались, а тут, понимаешь...

— Ну, мало ли... А чего плакала-то?

— Да по Смирнову же все... у них же вроде как чего-то там... ну, понимаешь?

— Ну, у вас там не спецобъект, а Эльсинор какой-то прям-таки — заявил Юрьев. Я б едва не брякнул — Санта-Барбара.

— Че? — Михалыч мужик хороший, и технически подкованный, но нельзя сказать, чтоб сильно образованный, в смысле знания всяких бесполезных глупостей из области 'культуры'.

— Говорю, как в книге про Гамлета.

— Не читал. Интересно?

— Ну, так.

— Про что хоть? Про гражданскую?

— Не. Про старину, принцы, короли всякие.

— Не, такое не читаю, неинтересно...

Помолчали чуть, спрашиваю:

— Слышь, Михалыч...

— Чо?

— А о чем Афанасьич с Синичкиной говорили? Ну кроме того что та по Смирнову убивалась?

— А тебе оно на что?

— Ну, так... Интересно просто.

— А ни об чем. Я вообще толком не расслышал.

Если б товарищ Юрьев сам не проверял, как работают микрофоны у БЭМО, которые человека в засаде в здании по дыханию с десяти метров чуют — то может быть и поверил бы. И вот кстати — среди 'провожающих' Синичкина тоже была, хотя на нее внимания никто не обращал, разве солдатики из охраны посматривали.

Нет уж, чем дальше в лес, тем волка ноги кормят. Каждый час на сто пятьдесят километров от этого клубка странностей и непонятностей подальше — и с каждым часом легче.

Разговаривать надоело — Михалычу все равно, а мне глотку надрывать надо, чтоб перекричать шум. Вскоре спутник и задремал, а товарищ Юрьев погрузился в раздумья. Снова прошелся мысленно по экипировке группы, поморщился.

Кроме спецвинтовки Михалыча — все остальное вооружение — ППС-Б. Судаевский автомат, но специально для них — под американский патрон и с глушителем самоварного вида. Под такой же патрон на боку Юрьева в кобуре укороченный Кольт 1911. Как ни просил себе Юрьев трофейный американский карабин — не выдали. Хотя естественно в оружейке на базе имелись, и патронов немало.

Вообще, после разгрома фашизма и освобождения Германской ССР, в Красной Армии произошли серьезные реформы в плане стрелкового оружия. Огромное количество трофеев и множество мощных производств в Европе диктовали новые условия. Сначала начали вооружать и перевооружать части, особенно из немецких добровольцев, фашистским оружием. И сразу выяснилось — сильно проще со снабжением. Плечо подачи меньше, а из новых республик еще и знаю оружие лучше. И в отличие от большинства остальной техники (кроме, разве что, авиации) — стрелковка оказалось не хуже советской, по крайней мере, в условиях Европейского ТВД.

И вскоре вся Европейская, и часть Скандинавской Групп Войск были перевооружены немецким оружием. Однако, и советские конструктора не сидели без дел. Получив возможности германских производств, они исправили глупейшие ошибки неумелых немецких конструкторов вроде Шмайссера и Штанге, а так же головотяпство уже повешенных военных чинов. Говорят, Ванников быстро нашел общий язык со Шпеером, поставил его представителем Наркомата, и германская промышленность перестала буксовать и заниматься идиотскими проектами, а стала гнать полезное и нужное во все возрастающих количествах.

И к концу сорок четвертого года, под Новый Год была принята программа перевооружения. Благо сухопутная война временно затихла на большинстве направлений. Все старое советское оружие было снято с вооружения ЗГВ и отправлено на восток — там намечалась все более тесная дружба с японцами, а значит, оружие скоро пригодится, с этими макаками по-другому дружить нельзя. Ну, конечно массу старых винтовок списали на склады и пораздавали охотникам. Автоматы Шпагина остались у милиции и Внутренних и Конвойных Войск. Теперь в западной части СССР основным армейским патроном стал бывший фашистский 7,92х57. Производили его по всей Европе, да и в российской части Союза постепенно переходили на его выпуск.

Основным оружием пехоты стал новый Пулемет Дегтярева Модернизированный— ПДМ. Впрочем, там еще большой вопрос кого именно модернизировали. Василий Алексеевич, не мудрствуя лукаво, соединил немецкий МГ-42, сохранив его лентоприемник и штампованную ствольную коробку без кожуха ствола, и свой знаменитый пулемет ДП — газоотводный узел и запирание. Впрочем, запирание тоже переделал на немецкий лад — вместо упоров поставил ролики, как в исходном МГ-42.

Получившийся образец весил почти на килограмм легче МГ и лишь немного тяжелее ДП, имел быстросъемный ствол и вполне адекватный темп стрельбы. Да еще ленту сделали из кусков по двадцать пять патронов, добавили удобные короба и сумки для нее — и пулемет стал суперпопулярным в войсках. Говорят, американцы попытались сделать что-то похожее, но получилось у них преполнейшее лайно — Джи-Ай прозвали новый пулемет 'свиньей', и старались его сломать, утопить, потерять, или иным способом утратить, и заполучить старый добрый браунинг, или накрай автоматическую винтовку того же Браунинга.

Индивидуальным оружием пехотинца стал модернизированный Токаревым германский самозарядный карабин образца сорок третьего года. Оружие значительно упростили, прежде всего — из соображений массового выпуска и использования весьма средне обученными солдатами. Теперь у карабина мушку совместили с газоотводом, а прицел поставили постоянный на триста метров, рассудив, что ничего другого и не надо. Ну и штамповки стало больше, запирание тоже сделали по типу пулеметного, с роликами, уменьшили вес до четырех килограммов. Принятый на вооружение как СКТ-45 и прозванный солдатами 'скотинкой', или просто 'скотом', новый карабин полностью вытеснил магазинные винтовки, оставшиеся только у немногочисленных снайперов, и к сорок седьмому году его уже выпустили более шести миллионов. Солдатам новое оружие нравилось, хотя большой популярностью пользовались и трофейные американские карабины — в отличие от американских же винтовок — те не котировались вовсе.

А вот в СССР с таким оружием, типа американского легкого карабина М1, дело обстояло не очень. СКСа тут не появилось вовсе, хотя работы над промежуточным патроном и завершились успешно. Но решили отложить на чуть позже — и вот уже который год баба с возу, а воз и ныне там. Дегтярев пытался приспособить свой новый пулемет под патрон образца 1943го года — но ввиду отставания в развертывании производства нового патрона, из-за того что заводы в российской части еще лихорадило после перехода на новый патрон, а в европейскую переносить новое производство не торопились — работы эти заглохли. Доходило до того что в Бельгийской ССР в Льеже, хотели наладить выпуск копии американского карабина и запустить производство патронов. Хорошо хоть вовремя остановили подобную глупость. Но в целом случай был показательный — отставание от противника в этой области было налицо, скрашивало ситуацию только то, что и характеристики американского образца были весьма далеки от идеала. И только буквально недавно появились новые образцы оружия — автоматический карабин Калашникова АК-47 и новый ручной пулемет Дегтярева — РПД-46.

АК-47, будучи внутри таким же, как легендарный автомат, внешне был совсем другим. Скорее по виду он больше напоминал бельгийские винтовки ФАЛ или израильские клоны. Ствол в тридцать пять сантиметров длиной, с небольшим надульником, больше для защиты от забивания землей при ползании, мушка на газоотводе, магазин на двадцать патронов, складной вбок приклад из толстой проволоки с деревянной накладкой, перекидной прицел на сто и триста метров. Зато и весил он всего три килограмма сто грамм, почти на семьсот грамм меньше 'каноничного' АК-47.

РПД же и вовсе роднило лишь название. Фактически это был тот же ПДМ, только уменьшенный сообразно патрону. И с узлом запирания унифицированным с АК-47. Весил он чуть меньше семи килограммов, и сразу было ясно, что агрегат получился очень серьезный.

Но... пока их выпуск, как и патронов, незначителен — и, конечно же, спецгруппе идущей в тыл, секретное новейшее оружие не дали. Хотя ходили слухи, что прежде всего его будут направлять в десантные части. И, в общем-то — это логично. Если пулеметы ПДМ десантники одобрили сразу, так как, будучи на килограмм тяжелее штатного в ВДВ и МП чешского ЗБ-30 — новый пулемет за счет ленточного питания позволял иметь в том же общем весе едва ли не вдвое больший боекомплект, то он новых карабинов СКТ отказались решительно. Даже несмотря на вариант со складным прикладом (который потом использовал Калашников в своем карабине). Слишком много весил карабин Токарева и патроны к нему — слишком малым получался носимый боезапас. Да и снабжение десантов ведется часто по воздуху или скоростными катерами на воздушной подушке конструктора Левкова — а таким способом много веса не перевезти, каждый грамм на счету. Вот и остался на вооружении ВДВ и МП старый добрый ППС, в родном токаревском калибре — только пулю ввели чуть длиннее, и поострее, да заряд увеличили. В пистолет такой патрон уже не лез, да и пистолет теперь в армии был другой — бельгийский тип-35. Судаевская тарахтелка стала чуть лучше стрелять, но все равно баллистика была явно недостаточной. Новое оружие позволяло десантникам примириться с чуть большим весом боекомплекта из-за своих куда как более высоких характеристик. Тем более что в армии от ППСа отказались, там на вспомогательной службе у экипажей и водителей, да и у всех кому нет нужды в карабине, а пистолета мало — уже были поделки из молодой Чешской ССР, конструкции инженера Холека, работавшего под руководством командированного туда Владимирова. Владимиров попал в эту командировку за то, что провалил задание по созданию крупнокалиберного пулемета. Его пулемет оказался ужасным по конструкции, опасным в разборке и часто клинил, хотя и давал неплохую мощность, в чем, впрочем, была заслуга лишь патрона. Однако с Холеком они быстро сработались, и в считанные недели выдали на-гора требуемое изделие. Машинка получилась ладная и технологичная, никакого дерева, рукоять обтянута завулканизированой резиной, ствол в тридцать сантиметров, складной проволочный приклад, магазин на двадцать патронов и невысокий темп стрельбы. Новый пистолет-пулемет окрестили ППХВ-44 и в войсках его тут же прозвали 'пыхвой', и жаловались на малую дальность огня — но менять ни на что не хотели из-за компактности и совместимого с пистолетами патрона.

...За этими мыслями об стрелковом оружии мы с товарищем Юрьевым не заметили, как задремали, а проснулись уже на западе Франции. Все, станция конечная. Нормандские острова, Сент-Питер-Порт, авиабаза Гренси. Стратегические бомбардировщики, пушечно-ракетные батареи ПВО, береговые батареи и минные поля. Сыро, мерзко, и, судя по БАОшникам в костюмах химзащиты — ветер с моря. Радиация.

Вертолеты цепляют к тягачам и утаскивают в огромные подземные ангары, спуская на подъемниках — натурально, сухопутный авианосец. Строили эту базу еще янки, но не успели даже оборудование завезти. Фронт во Франции еще громыхал, здесь никто всерьез не думал о том, чтобы воевать — и вдруг, прямо через низкие радиоактивные облака, идущие от Английского Архипелага, на остров посыпались русские десантники. 201я бригада полковника Радченкова буквально за два дня захватила остров, и удерживала его потом месяц — помогли завезенные рачительными американцами запасы. Янки постарались завезти столько еды, что многие десантники из-за обильной кормежки и необходимости постоянно быть на местах у зенитных и береговых орудий даже сильно поправились, после чего бойцов двести первой обзывали 'бобрами'. Янки были настолько обескуражены подобной наглостью, что поначалу даже не попытались отбить главный остров Нормандского Архипелага. Потом им уже стало не до того. Боевые потери десантники понесли в основном при штурме, немного — от бестолковых бомбежек, а больше всего народу погибло от радиации — тогда еще осадки в этих районах были крайне радиоактивны, а меры борьбы и спецсредства только разрабатывались.

Наших Драконов затаскивали внутрь, ставили в рядок в огромном подземном зале, освещаемым прожекторами (не иначе ядерный реактор пашет, столько энергии тратят! ). И начали старательно мыть из шлангов какой-то пенящейся дрянью. Процедура долгая, но ничего не поделаешь — радиация это серьезно, Юрьеву особенно опасно, но и БЭМО не поздоровится. Ладно, подождем, чего делать. Михалыч нетерпеливо ворочается, кряхтит, но тоже терпит. Ничего не поделать, такая нынче у нас война...

* * *

Когда машины были обработаны, БАОшники, как видно, получившие инструкции заранее, покинули помещение. Пилоты вылезли первыми, проверили, что все как надо, только потом махнули — мол, вылезайте!

БЭМО тут же отправили в уголок, где им обеспечили стационарное питание — на борту вертолетов такое не было оборудовано, а подзарядиться им надо. Михалыч отправился с ними, вздохнув горестно — тут не Объект, тут к нему не привыкли, и придется не отсвечивать. Секретность. Из-за секретности был выбран именно это аэродром — могли бы найти место и поближе к цели, но тут ввиду специфики — проще удержать распространение информации. Юрьев, вылезши, разминается — ну, столько часов лететь. Три пересадки всего, и то практически время было только пока БЭМО перегружали оснащение из одних вертушек в другие. А справлялись они с этим быстро. Заглядываем в закуток к БЭМО — подключились уже. Чего-то необычно — такое впечатление... да не, ну не может же такого быть? Словно как-то возбуждены 'бойцы', словно немного нервничают, вроде как... веселые что ли какие? Нет, ну откуда у механизмов эмоции? Или все же есть они? Не вовремя Смирнов взорвался, очень не вовремя...

Командир авиаотряда, капитан с погонами НКВД и летными петлицами, а на рукаве нашивка погранвойск — такое вот интересное сочетание — зовет перекусить. Юрьеву в задницу провод питания не вставить, ему кормиться надо, причем лучше — регулярно и по норме. Потому его 'питание' в виде пайков занимает немалую часть груза.

Столовая на подземном авианосце впечатляла не меньше чем все остальное. Буквально 'скрывающиеся вдали' ряды застеленных белоснежными скатертями стационарных, бетонных же, но при этом каких-то изящных длинных столов со скамьями — тоже бетон, но с деревянным сиденьем. Официанты с тележками, расставленные приборы. Тысячи на две человек, пожалуй, помещеньеце-то. Впрочем, накрыто едва на четверть мест — американцы, похоже, планировали использовать базу куда как интенсивнее. Хотя, пока шли — прошли три подземных ангара — два с огромными бомбардировщиками и один с истребителями, заполненные на сто процентов. Но очевидно, на этом подземном корабле есть и еще немало помещений — подъемников, кстати, мы прошли аж четыре штуки, и, кажется, видели такой же 'лифт' ведущий на уровень вниз. Размах, ничего не скажешь. Как бы подбросить американцам идею, что мы оцениваем такие сооружения очень высоко и сильно боимся, что они такое понастроят еще? Это ж сколько сил во все это вгрохано...

Официант в форме Вспомогательного Корпуса оказался испанцем. Интересная штука с этими ребятами, испанцами, вышла. С них собственно все и началось. Когда под Ленинградом взбунтовалась знаменитая Голубая Дивизия, и, перестреляв особо упертых, почти в полном составе перешла на сторону Красной Армии. Франко каким-то образом ухитрился из этого казуса вывернуться по принципу 'ни да ни нет' — как ни бесновался фюрер, так ничего вразумительного от Франко не услышал. А в 44м Франко плотно закрыл границу, вежливо, но твердо отказывая во въезде в Испанию бывшим союзникам. Потому ли, или по каким иным причинам, но товарищ Сталин дал приказ остановиться на границе Французской ССР, и строго соблюдать суверенитет Испании. Правда, и испанские пограничники бесхитростно встречали огнем пытавшиеся порой прорваться к ним остатки небезызвестной дивизии 'Шарлемань', а под конец военных действий и просто дошли до того, что вызывали по радио советские войска и предлагали проехать по их территории, чтобы устроить засаду, координировали бомбо-штурмовые удары советских ВВС. Надо сказать, что нацистских прихвостней из не-немецкого населения по всей Европе ненавидели особенно люто, даже больше чем самих немцев. На севере Европы их выгнали на острова, откуда они с огромными потерями перебрались в нейтральную Швецию. Был немалый скандал, Вячеслав Михайлович негодовал, но Швеция выдавать эту сволочь отказалась.

Выдала, словно в насмешку, финского военного преступника Рюти — которого очень быстро и повесили в Гельсинфорсе, прямо на Сенатской площади. А Маннергейма — не отдали, заявив, что мол — он имеет шведские корни, и быстро оформив ему подданство. Войска ФВО и Норвежская Группа Войск стали активно отрабатывать — одни морские десанты, другие форсирование перевалов и горно-пехотную подготовку и обе — воздушные десанты, причем в ФВО сорок процентов частей были укомплектованы местными кадрами, имевшими зуб на шведов в генетической памяти прошитый. Только немногие в штабах знали, что эти учения — действительно учения, а не подготовка к вторжению. То есть подготовка, но не сейчас и не в Швецию. Но таких знающих было немного, и никого из них не было в генштабе шведских вооруженных сил. В шведской разведке, впрочем, тоже. Очень быстро небольшая нейтральная страна с довольно мощной (для ее размеров) и неплохо оснащенной армией пришла в состояние 'ой, бля...', одновременно готовясь к героической обороне, геройской гибели и оккупации.

А спустя всего месяц шведы заявили, что практически никого из помянутых военных преступников у них уже нет. Есть несколько, реальных душегубов, которых они выдать, конечно, не могут — но сами обещают законопатить лет на двадцать минимум. А то и навсегда. А остальных нету. И мол пусть приезжают товарищи из прокуратуры СССР и убедятся сами. Товарищи приехали. Много товарищей, и не только из прокуратуры. Убеждались долго, но найти никого не могли. Иосиф Виссарионович, не поняв юмора, велел даже провести в Ботническом заливе учения с боевыми стрельбами Балтфлота и боевым бомбометанием со стратегических бомбардировщиков. И еще ревели турбины и громыхали взрывы, когда шведский атташе передал секретный пакет, в котором были координаты каких-то точек в море. Отправленная экспедиция ЭПРОНа на двух немецких подлодках установила — в этих точках на дне лежат старые пароходы. Затоплены совсем недавно. Установить содержимое трюмов удалось только в одном случае, где глубина позволяла — пароход крайне удачно 'сел' при утонутии на подводную скалу, торчавшую на дне, и потому до него смогли добраться водолазы со специально пришедшего из Выборга спасательного судна. Однако и одного парохода хватило, чтобы поверить — шведы не врут, все здесь.

Через три дня был подписан Советско-Шведский договор о дружбе и взаимопомощи. С Испанией, кстати, такого договора не подписали — Франко как бы оставался 'не нашим', однако советские самолеты спокойно пересекали воздушное пространство Испании, а в случае аварийных ситуаций севших на вынужденую или выпрыгнувших с парашютом летчиков вполне радушно встречали и доставляли до границы. Однако и наши помогли испанцам после разрушительного землятресения 46го года — аж две бригады ВДВ были переброшены самолетами, без оружия но с транспортом, и саперной техникой, а так же медицинским оснащением и палатками, потом туда же забрасывали массу продовольствия и прочих нужностей с армейских складов. Зато и на Новый Год в Союзе было вдосталь испанских и марроканских мандаринов...

Странной была политика Сталина в отношении Италии — родины фашизма. В Италию советские войска не пошли, ограничились бомбежками линии фронта на границе. Потом по инициативе Муссолини было подписано перемирие, причем советская сторона не стала выдвигать никаких условий, согласившись сразу на (довольно выгодные впрочем) итальянские — возможно, из-за весьма напряженных условий на Западном Фронте — как раз в этот момент началось вторжение в Нормандию англо-американских захватчиков. Однако судьба самого дуче была печальна — его кортеж расстреляли местные партизаны — как выяснилось много позже — хоть и проанглийские, но действовавшие наобум, и понятия не имевшие, на чей кортеж напали. Случайная пуля из старой винтовки Веттерли поставила точку в истории фашизма в Италии. С Королевством Италия был вскоре заключен весьма прохладный договор о ненападении — однако сотрудничество в промышленной и военно-морской сфере пошло едва ли не бОльшими темпами, чем в жирные предвоенные годы.

Еще коварней Сталин поступил со всеми 'братушками', здраво рассудив, что вполне достаточно русской крови за них пролито. Укрепив границу по территориям Молдавской, Украинской, Словацкой и Австрийской ССР, он предоставил всем братушкам вариться в собственном соку. При этом был заключен секретный пакт с Турцией, о разделе сфер влияния — и турки с азартом опоздавших к драке ввязались в уже разгоравшиеся войны. Венгрия сцепилась с Румынией, тут же туда влезла Болгария — и понеслось. У греков дрались между собой несколько партий, в Королевстве Югославия товарищ Тито получив старое советское оружие вскоре оказался не товарищем, а сукою, и 'платным трубадуром гнусных палачей с Уолл-стрит'. Посему означенный больше-не-товарищ уже через полгода застрелился из крупнокалиберного пулемета тридцатью пулями. Помогли ему в этом ребята Энвэра Ходжа, которому теперь тоже шло старое советское оружие и ненужная уже немецкая техника. Эти ребята быстро навели порядок в Албании и взялись за Югославию, вырезая там всех подряд, особенно, по каким-то своим причинам, налегая на хорватов — тех извели практически поголовно. В общем, все эти товарищи были при деле надолго — и надо сказать, только Югославии под чутким руководством Ходжа удалось нормально выбраться из этого всего много лет спустя — остальные 'малоевропейцы' прекратили существование, частью поглощенные разросшейся Югославией, частью перейдя под протекторат Турции — а сама Турция ослабела настолько, что на десятилетия выпала из мировой политики, и годами воевала с Грецией без малейшего успеха.

* * *

После обеда товарищ Юрьев отправился на инструктаж. Так уж было заведено, и оговорено заранее — все узнает лишь в последний момент. Секретность за гранью разумного. Пакет при нем полковник НКВД достал из сейфа, в присутствии аж целых двух генералов — судя по всему коменданта базы и командира авиасоединения. Впрочем, генералы после расписки что пакет вскрыт при них — тут же удалились. Полковник оказался старым знакомым Юрьева, чуть ли не по Испании, называли друг друга на 'ты', и в общем даже особо новостями обмениваться не пришлось — судя по всему, расстались как раз перед отъездом Юрьева на объект — ну а какие тут могут быть новости, не дети же все, все понятно и так. Разложили на столе бумаги, и понеслось...

... — Итак, на трофейном бомбере идете до залива Фанди...

— Погоди... над Ньюфаундлендом? Там же сейчас вроде бои...

— Именно, бои. Нам того и надо...

— Так собьют же!

— Не дрейфь. Не собьют. Все предусмотрено.

— Знаю я это 'предусмотрено'....

— Не обсуждается. Слушай дальше. Выпрыгиваете с парашютами вот здесь — строго за канадской границей. С КНДР мы не воюем — читал, наверное, коммюнике в газетах? Как эту сраную Англию разнесли, так они и провозгласили республику, а месяц назад заявили о нейтралитете и неучастии, отзывают свои войска отовсюду... не всех правда их 'союзнички' выпускают, кое-кого и вовсе разоружили уже.

— Да как же, не воюем! А Гренландия и Ньюфаундленд?

— А там, понимаешь, американские оккупанты. И Красная Армия, после освобожения, передаст эти территории Канадской Народно-Демократической Республике... ну, не все, конечно — базы там, естественно, наши будут. Короче, это лирика. С Канадой мы не воюем. И потому... нет, перейти границу канадскую вы можете при нужде. Но — при этом придется интернироваться, а это, сам понимаешь... Да и тоже вот — не факт что эти американские агрессоры станут уважать канадскую границу. Я бы на вашем месте не обольщался.

— Ладно, понято все. Выбрасываемся тут. Хорошо. Местность лесистая, населена не очень плотно. Бостон... ВМБ, заводы... Это наша цель?

— Ваша цель, если ты не забыл — 'всесторонние испытания в боевых условиях' И не спрашивай — я так и не в курсе что за оружие вы там испытывать будете. Догадываюсь, примерно, по весу 'снаряжения' — сам я не так давно курировал этих яйцеголовых из НИИ ЯБУ, Ядерных Боевых Устройств то бишь. Как раз тема была про портативные заряды...

— Леша, ты меньше говори вслух, даже тут.

— Да я вообще молчал. Кстати в газете была статья об этих работах — там высмеивались бредни западной прессы об 'карманных' ядерных зарядах, так что все я выдержано говорю... Так вот. Это — район выброски, там же, поскольку местность подходящая — создаете базы и лежки. Временный лагерь если надо. А насчет цели — получите радиограммой. Такие правила игры.

— Интересно девки пляшут...

— Как есть.

— Слушай, а бомбер-то что?

— В смысле?

— Ну... Я же считать умею. Дальности у двадцать девятого с нагрузкой а наши... мы все весим под три тонны с барахлом, — четыре с половиной тысячи. Если прямо отсюда и то не сворачивая никуда — это только туда. А пилот?

— Что пилот?

— Ну... если топлива не хватит, самолет ясное дело бросим. А пилот что, с нами? Я насчет состава группы такого указания не получал. Или..?

— Не кровожадничай — полковник усмехнулся — Не будет вам пилота.

— Как?

— А так.

— А кто ж поведет?

— Ты.

— Я?!

— Ну да. Слушай, чего ты меня паришь! Там же автопилот есть, а у тебя в личном деле указано — 'навыки управления воздушными судами'.

— Погоди. Ты это. — товарищ Юрьев аж взмок. Ну да, в личном деле есть про навыки — только навыки реальные ограничивались полетами на старом поршневом истребителе да легких самолетиках, а все остальное — тренажеры и 'закачка'. Как с такими 'навыками' пилотировать огромный бомбардировщик? — Слушай, я конечно кое-как могу пролететь на истребителе, но ведь это другое дело! Да я его даже от земли оторвать не смогу, это же тебе не кукурузник!

— А от земли тебе и не надо — снова ухмыляется полковник — Все учтено могучим ураганом. Стартуете аж с двумя пилотами, они посменно рулить будут. Не боись, грузоподъемности хватит — часть пулеметов снимем, вам они особо низачем, в башне и кормовой установке боезапас оставим по минимуму, ну и прочее лишнее выкинем. Облегчим. Взлетите и дотянете.

— Ну, так а пилотов куда? Японцев, что ли, наняли? В один конец?

— Японцев... Хм... а мысль-то неплохая! Надо будет сформулировать начальству идею... Ты молодец! Но... не японцев. Наши парни, в смысле не из наших, армейцы, но наши, советские, с этой же базы. Привлечены для выполнения очень важного правительственного задания. Да подожди ты! Все просто — они взлетают и идут до Ньюфа. А там, в нужной точке — с парашютами за борт — их эсминец подберет. А вы — дальше... там как раз, скажу тебе откровенно, в это время должен быть налет стратов на наши тылы.... облетите чуть в стороне, посмотрите, армейцы проговорились, что будет что-то эффектное. Дальше — пойдете чуть ниже за всей остальной группой, включите спецустройство — дымить станете, вроде как подбиты. Тут вам нужно постараться засветиться...

— Погоди. Они же там наверняка все из одной части. Что они, свой самолет от какого-то чужого не отличат, если мы близко подойдем? И налет точно будет? А если там никого не собьют — нас же и вовсе запросто вычислят.

— Не гони. Налет будет. Точно. И собьют. Поверь мне, собьют. Более того. Я тебе точно скажу, что ОБЯЗАТЕЛЬНО собьют самолет с тем же бортовым номером, что на вашем двадцать девятом. И в той же раскраске. Нет, заводские номера, конечно, выдадут, но для того и надо засветиться. Чтоб нужды никому не было заводские номера смотреть. Смекаешь?

— Ах, вон оно что... Нифигасебе, это ж ради нас такие хитрости?

— Ну, ты не скромничай... Короче, там уже, как меня заверили те, кто твое дело передал — ты справишься с пилотированием. В точке выброситесь, а самолет пусть падает.

— А 'останки экипажа'?

— Как был дотошный, так и остался. Будут вам именно что останки. Не бойся, там кости обгорелые и немного.

— А...

— Будет. Пожар после падения будет. Техники гарантировали.

* * *

Расставшись с полковником, все думал, что, пожалуй, будь все просто — этот трюк с самолетом мог бы и дать несколько дней форы, а то и неделю. Однако, с учетом всех непонятностей — отчего-то сразу пессимистично настроился, что толку от этого всего будет чуть. От силы день-два, хотя и это немало в таких условиях.

Вернувшись, Юрьев через Михалыча довел до БЭМО новые инструкции. В основном они касались сбора на месте выброски. Назначил БЭМО номер шесть ответственным за нахождение и вывод к остальной группе самого Юрьева — тот выпрыгнет все же чуть позже после сброса основной группы — буквально на десятка два секунд — но при скорости пятьсот километров в час — это даст расстояние в несколько километров. Радиомаяки разрешил использовать и вообще радиосвязь только в крайнем случае или при обнаружении противником, когда таиться нет смысла — а БЭМО с его аппаратурой вполне может Юрьева и без маяка отыскать. Сам Юрьев будет, замаскировавшись на месте, его ждать недалеко от точки посадки. Так будет проще всего.

Юрьев вдруг задумался, как же ему провести БЭМО по базе до места погрузки в бомбер? Привлечь летунов своих, чтобы те зачищали местность впереди на предмет лишних глаз? Так не факт что полномочий хватит да и секретность сорвешь... Опять же — как грузиться — на полосе на виду у всех? Впрочем, все оказалось проще — полковник прибыл, явившись из боковых ворот прямо в ангар с вертолетами — на трехосном ЗиСке с тентованым кузовом. За рулем неприметный солдатик, но абы кого ясное дело на такое не посадят рулить. За ним вторая машина. Быстро загрузили ящики, загрузились сами и поехали. В процессе погрузки полковник все же успел подобрать челюсть с пола и вернуть ее на место. Солдатикам своим, кажется, он дал подзатыльников, чтобы те пришли в себя. В те же ворота и далее по базе. Юрьев за обедом выяснил у летунов — тут по верхнему ярусу гоняют на обычном транспорте, ибо все равно постоянно работает наддувная вентиляция через фильтры — иначе нельзя, радиации сверху много, а тут постоянно открывают подъемники. А вот на нижние ярусы автомобилям хода нет — там кислород экономят, только электромобили в ходу. Это уже не авианосец подземный получается, а подводная лодка... ну то есть подземная...

Шустро прокрутились по базе, причем проехали несколько постов и шлюзов — тут выстроена неплохая система противодесантной обороны, опыт 201й бригады учтен — теперь если американцы и смогут прорвавшись через зенитный огонь и наземные укрепления ворваться внутрь авиабазы — их ждет масса неприятных сюрпризов. А вот и конечная, станция Вылезайка. Приехали. Такой же ангар с подъемником, с какого и начали знакомство с базой. Только в ангаре практически пусто , лишь стоит здоровенный серебристый самолет — Б-29. На носу под кабиной рисунок голая девица в кудряшку, улыбается кокетливо, кажется, подобный стиль потом назовут пин-ап, и надпись — 'Кьюти'. Незамысловато. Номер на борту красным — 209. Обозначения стандартные ЮСАФ , звезды на логарифмической линейке и все что положено. Ладно, лишь бы не сбили свои, с таким-то макияжем, обидно же будет. Надежда только на радио, и то, что все учтено и предусмотрено. Грузимся. Машины, едва их разгрузили, уезжают.

Сначала присобачиваем парашюты к контейнерам, потом к БЭМО. Потом сам Юрьев получает парашют, нацепляет и подгоняет, снимает снова — пока полежит, успеет надеть. Грузят в бомбоотсек на модифицированные крепления контейнеры, потом начинают 'подвешиваться" БЭМО. Последним — Михалыч, и хотелось бы ему в кабине лететь — да все равно не влезет. Готовы. Юрьев докладывает полковнику. Тот все еще пребывая в прострации, кивает, и идет к телефону на стене. Вскоре являются два пилота. Расписываются у полковника, знакомятся с Юрьевым, и не мешкая предлагают забираться в кабину и лететь. Иначе не успеем к нужному времени. Это, конечно, ничего не изменит и не отменит, но все пойдет не по плану.

Короткое прощание с полковником Лешей — и старт. Юрьев немного нервничает, но в дела пилотов не лезет — короткая предстартовая перекличка, полковник лично, из изолированной будки оператора, включает подъемник. Запущены моторы, самолет аккуратно выкатывается становясь по центру огромного круга. Вообще-то это должен делать тягач, но летчики — ювелиры и обходятся своими силами. Команда по рации на пульт, подъемник включен — и вот мы снова наверху. Снова сырость и низкие радиоактивные тучи. Разрешение на взлет — и пилоты на удивление легко разгоняют и отрывают от земли самолет. Мелькает вскоре внушительный обрыв, и море, бьющееся о скалы. Набрав чуть высоты, ложимся на курс. Второй пилот, низенький курчавый мужичонка, выходит к Юрьеву, предлагая заварить кофе, и вообще, переместиться кабину — места в Б-29 много, а лететь долго. Тайны, усмехнувшись, обещает не выведывать, зато баек нарассказывать могут. А почему бы и нет? Электрокофеварка вот тут неплохая установлена, и запас кофе есть — жаль, что все погибнет при взрыве. Но с собой не унесешь и все не выпить. Хотя можно попытаться — туалет тут тоже ест, такие вот они пижоны, американцы. Впрочем, при полетах по многу часов может это и не роскошь...

* * *

Внизу в разрывах подсвеченных сверху солнцем облаков проплывает Английский Архипелаг. Не самое приятное зрелище — подтопленная и словно разломанная на куски местность с признаками совсем недавнего обитания человека. Местами, особенно с такой высоты, строения и инфраструктура на незатопленных участках смотрятся практически неповрежденными. Но кое-где попадаются и следы ядерных ударов — разрушеные города, круглые чашки воронок, обычно затопленные водой, но в одном месте такая оплавленная чаша 'сползает' по склону мелового утеса. Горелые леса, а вот тут прибой бьется в стены домов — на уровне третьего этажа. Окон давно нет, крыши тоже сорвало штормами, но крепкие каменные стены еще простоят несколько лет, может и десяток. А вот уже и более свежее — словно застряв между несколькими шпилями, уткнувшись носом в бывший заводик с обломанной трубой, лежит выбросившийся на берег корабль, наверное крейсер. Юрьев не разбирается в морских делах, но для эсминца больно уж внушителен, многоствольные бронебашни в немалом количестве — а вот для линкора пожалуй жидковат, хотя в размерах и не уступит.

— Видишь? — Тип 'Вустер', гадская гадость. Шесть башен с зенитными шестидюймовками. Двенадцать стволов. Автоматические, лупят только так — заметив внимание Юрьева, комментирует второй пилот Валера — Не повезет, если такой в охранении конвоя или на подходе к порту. Радары мощные, наводка точная, снаряды с радиовзрывателем. Зверь!

— Ну, ты уж.. — ворчит первый пилот, блондин Йонас. Прибалтов Юрьев не очень любит, но про этого парня он уже знает, что тот воевал на Балтике с первого дня и летал бомбить Берлин. Причем дважды был подбит над Германией и в последний раз сел на вражеской территории, попал с оставшимся из экипажа живым стрелком в плен, стрелок там погиб, а Йонас сбежал и смог пробраться к своим, по пути еще взорвав какой-то мост. Акцента у него почти нет, но все равно выговор характерный — говорит как-то мягко-спокойно, недлинными фразами — Не такой уж он и страшный. Да, опасный. Но начнешь его бить — дохнет быстро. Пушки у него перегреваются. Сначала много стреляет и быстро. Потом не то.Если, конечно, он тебя раньше не убьет. А так не очень серьезный. Эсминцы опасней. А этому главное сразу на прицел не попасть. Иначе сразу в клочья, да. В ста метрах снаряд и все. В решето. Только маневром, тогда легко его взять. А не возьмешь — он тебя убьет. Главное чтобы повезло. Тебе. Группой атакуешь, и он кого-то убьет наверняка. Если повезет, то не тебя.

— Я и говорю — опасный зверюга — хохотнул Валера — А этого наши парни завалили три месяца назад. Пятнадцать машин потеряли, Су-восьмых. Но дожали.

— Я и говорю. Залп и только брызги. А я первым под корму ему гостинец скинул. Там случайно были. На противолодочном Ту-234 шли. Выше и в стороне. В район выходили. Ну а тут такое дело. Я экипаж предупредил. Они держаться, а я в пике. Крепкий самолет, выдержал. И все полторы тонны глубинок под хвост. Хорошо сейчас глубину из кабины ставишь. Повернул ключ, на сколько надо, и все. На пять и десять метров поставил. И все ему в кашу. Руль, винты. Ход почти потерял. Сюда еле дошел. Наши его разделали, горел весь. Экипаж считай весь там. Эсминцы снять хотели. Там дальше глубина. Два эсминца там и лежат. Еще шесть машин там же. Полк на переформирование. А экипаж их сдох от радиации. Кто на берегу, кто на корабле. Все. А мы из пике в километре от скал вышли. И помпаж в двигателе. Пожар. Только и думал вытянуть подальше. От радиации. Иначе бы сдохли тоже. Хоть и выпрыгнув. Почти дотянули до Норманов. Там на эсминец наш падать стали. Он нам с испугу из автомата крыло отстрелил. Хорошо не главным калибром. Успели выпрыгнуть. Подобрали.

Ему сначала за это награды не дали — снова смеется Валера — никто не выжил, кто видел, как он под корму бомбы бросал. Но рапорт-то он написал, как самолет потерял. А комдив закусил удила. В общем, киноаппарат с его Тушки подняли, хорошо хоть неглубоко. И потом какие-то самоубийцы на охотнике до этой падали дошли, сфотографировали корму, ты же видел, он хорошо носом сел, видно все там. Ну тогда ему КаЗэ тут же... Если бы не он, то может и не добили бы. И машин больше бы положили — хоть и огромный он, но верткий.

— Ты расскажи, как в Норведжском авианосец топил — усмехается одними губами Йонас — ракетой.

— Да ну, чего там — машет рукой Валера — атомными даже неинтересно как-то. А уж ракетой этой — за пятнадцать километров скинул, и развернулся, даже разрывов зенитных не видел. Только волной потом тряхнуло и то еле-еле. Когда вот тут по Англии работали, и то серьезнее было — и свои взрывы трясли сильнее и ПВО по началу было серьзеное.

— Да, тут, смотрю, серьезно вы их бомбили... это ж сколько надо бомб, чтоб землю так всю порасколоть и утопить? — спрашиваю — Говорят, под сотню сюда скинули...

Валера смеется, Йонас тоже усмехается. По очереди косятся на меня, снова фыркают.

-Расскажем ему?

— А он потом особисту доложит. Нам с тобой по шее, и в Сибирь. На Аннушке геологов возить.

— Да брось. Нам на него бумаги втрое серьезней подписать пришлось. Я вот на счетчик все смотрю — и не верю. Хотя над Архипелагом как шли, чуть показал, и на взлете когда облака пробили. Но от бомбоотсека не фонит. Значит, изоляция хорошая. Только и так понятно куда и зачем летит-то. И чего везет. Новое устройство поди, раз не фонит и легкое — оторвались-то как полупустые. А, как из меня Шерлок Холмс, дорогой мой докторас Ватсонос?

— Язык твой длинный очень. Не посмотрят, что ты дважды Герой, а я трижды. Когда-нибудь.

— То и оно, что когда-нибудь. И если. В общем, слушай сюда государственную тайну. Которая совсем уже не тайна — и так кто надо знает, а я больше про это чем знаю и не узнаю никогда. Тут, сверху-то понакидано — это все ерунда. Это тактические заряды. По войскам — тогда же янки сюда ломанулись, по всему острову стояли лагерями. По заводам. Ну и просто по городам. А уж сколько Тушек, точнее тогда-то еще они даже просто Арадо назывались, на высотную разведку гоняли — результаты снимать... Йонас вот там тоже как раз летал. Он там второго героя и получил. Когда от шестерки 'Метеоров' отбился.

— Да перестань. Отбились стрелки. Я просто вел машину.

— Ага. Весь в дырах в решето, в руку ранен, и все маневрировал — что ни разу эти сволочи ни двигатель, ни баки, ни экипаж не поразили.

— Это несложно. На высоте у них маневренности нет. Скорости почти равны. А стрелки им дали жару. Жаль пушки еще фашистские стояли. Пятнадцать миллиметров. Пулемет считай. Я потом на новых Тушках летал — там двадцать три миллиметра. Не ушел бы ни один.

— Аха — хохочет Валера — Их и так только четверо ушло. А он после этого опросил экипаж, велел штурману перевязать его и стрелка, и пошел куда приказали. Сфотографировал, еще пробоин от зениток получил — и вернулся на аэродром.

— Просто повезло. И у Метеоры тогда боезапас кончился. У них маленький боезапас. А самолет у нас был крепкий.

— Ага. То-то до того в том районе три высотника пропали.

— Им не повезло просто.

— Да конечно... Так я ж тебе гостайну хотел выболтать! Как мы Героев получили — я второго, он третьего.

— Валера, ты бы поспал. Через час берешь штурвал.

— Ай, перестань! Так вот. Вызывает нас... ну, это и на самом деле знать не надо... в общем, сели мы в самолет, вроде вот как в этот раз, ага. Только в наш, старый Пе-8. Уже все загружено и заправлено, а нам смотреть незачем. Стрелков нет, пулеметы сняты. Топлива нам с Дании — самую чуть до Эдинбурга (уже тремя бомбами впрочем сожженного) не долететь. Все из самолета выкинуто, приборов как на кукурузнике оставили. Взлетали с длиннющей бетонки, на буксире у двух бомберов и с ускорителями. И все одно чуть не сковырнулись в море.

— Это ты перед вылетом забыл в уборную сходить.

— Точно. Зато на взлете мы оба сходили, и помогло. В общем, летим, высоту в триста метров набирали минут десять. Потом чуть легче пошло. Вылезли на пятьсот и моторы греться начали когда выше пытались лезть. Так на пятистах и пошли. А вокруг истребители, причем реактивные нарезают, и старые винтовые. В жизни у меня такого прикрытия не было, и наверное — не будет больше. За нами Бяша летит, ну гидросамолет такой огромный, четырехмоторный, Бе-4. А позади этого еще пара эсминцев тащатся. Мы как этот эскорт увидели, решили, что точно — встретят не иначе как примерно всеми Королевскими ВВС, на пару с остатками Рояль Нейви. Но пронесло. Эскорт наш тут отстал — мы километров двадцать вперед ушли — так и идем на пятистах, и моторы уже опять что-то греться начинают. В общем, короче. В точке секретной даем сброс — и самолет только что не подпрыгивает. Ушла, родимая, мы конечно в разворот, и поскорее, стороной обходим. Но ничего. Только уже когда высоту набирали — увидели. Пошла волна от взрыва. Не сказать большая, я вот до войны в Японии цунами видел — так тут гораздо слабее. Рвануло на дне видно. Ну а мы еще полчаса в сторону своих, там нас встречают, прыгать не стали даже, что мы, гопники какие — посадили на воду, и пока Пеший тонул, мы и вымокнуть не успели, в Бяшу подобрались — и деру.

— Ну так и чего это было-то?

— Ну... понимаешь, эти сволочи, ученые, рассчитали, что есть точка на дне моря. Туда плюс-минус километр ядерный заряд, потом взрыв — и все. Нету больше Англии. Ни землетрясения какого, ни вулкана — а просто в считаные дни уйдет под воду. Правда, говорят, рассчитывали на большее. Что совсем уйдет. На нас хотели свалить. Мол не туда скинули. Йонас сейчас спокойный, а тогда на Голованова орал...

— Не было такого. Чуть голос повысил. И не на маршала, а на подполковника. Хамло штабное.

— В общем, наорал на подполковника, а меня тоже мурыжили — вообще-то сброс жал я, а Йонас за штурвалом был. Хорошо хоть приехал тогда Лев Захарыч, как вник в дело, аж побелел весь...

— Он подполковника этого заставил самого полететь. Показать, как летать надо. Там Кузнечик трофейный стоял. Он и разбился сразу после взлета. Жалко.

— Чего это его тебе жалко?

— Самолет хороший был. Я себе после войны с премий всех куплю такой. Трофейный. Буду к маме на остров летать. Там поле есть рядом. Только камни убрать надо, и траншею одну засыпать.

-Тю. Не налетался что ли?

— Нет. Сам хочу летать. Просто так. Не по приказу. Не торопясь. Повыше заберусь, мотор выключу. И до тысячи вниз планировать. Потом опять.

— А я машину куплю. Моя Стаська писала, что мотоцикл мой водить научилась, и теперь мне его не отдаст. Я себе присмотрел немецкую деревяшку. Простая как топор. Я в селе запросто ее починю и запчасти найду.

— Я смотрел. Не то. Деревянная, и мотор маломощный. От мотоцикла. И сверху брезент.

— А тебе мерседес нужен? Они на госзаказ. Хотя, как Герой можешь и выбить себе...

— Вот еще. Мне не надо. До аэродрома я и пешком дойду. У меня дом недалеко. А у мамы на велосипеде. Мне машина не нужна. Лучше брату трактор куплю, маленький. Его после Норвегии комиссовали. С одной ногой без трактора на хуторе плохо. А из сыновей только младших двое и заняты весь день на учебе. Остальные кто жив когда еще вернутся. Да и захотят ли на хуторе остаться.

— Да, я то-думал, это я селюк меркантильный. А ты вроде городской, а все как кулак...

— Сам ты кулак. Я в партию вступил в августе сразу. И я в городе с четырнадцати лет. Как в училище пошел.

— Да ладно, чего ты, будто меня не знаешь... Эх, скорей бы уже, а? Который уже год воюем?

— Надо терпеть. А то потом снова воевать.

— Да поняяятно... Только надоело хуже нету. Придумали бы уже что-нибудь такое, помощнее...

Под болтовню пилотов мы с Юрьевым незаметно задремали.

* * *

Очнулись уже от грохота разрывов — Юрьев машинально вскакивает, хватаясь за кобуру — рефлекс. Бьется головой о потолок кабины, падает в проход и только там приходит в себя, с пистолетом в руке.

— Силен — оглянувшись замечает Валера — Слышь, Йонас, при таком специалисте и извозчиками быть не стыдно!

— Валера, радио. — коротко отвечает первый пилот, а самолет накреняется и скользит в сторону.

— Код 'ромашка-два-один-два', 'ромашка два-один-два'... Йонас, смотри, у него похоже мачта разворочена, он же, урод не слышит нас!

— Да? Да. Правда... — спокойно отвечает Йонас.

Оба летчика весьма остроглазые, Юрьев ничего толком не может разглядеть на идущем внизу корабле. Вот мелькают вспышки на носу и на корме, самолет снова чуть кренится — в другую сторону. Грохнуло снова, кажется, что-то щелкнуло по корпусу самолета — метрах в ста правее и метров на триста выше курса вспухли облачка разрывов. Теперь Юрьеву все понятно — все же нарвались. И раз по ним ведут огонь — значит на своих нарвались. А если пилоты правы и антенны на корабле сбиты — то условными радиокомандами излишне ретивых моряков не вразумить. Как бы не сбили...

— Не собьют?

— Не бзди, товарищ — не очень вежливо отвечает Валера — Мы сами тоже кое-чего умеем...

— У него, похоже, разбит радар — усмехается Йонас — он сильно побит. Идет на базу. Без радара он в меня не попадет.

И прибалт оказывается прав — еще три бесполезных залпа — последний и вовсе из отчаянья — где-то далеко позади и в стороне — и корабль остается позади. Один из снарядов второго залпа все же лег относительно недалеко — и Юрьев обращает внимание летчиков — левое крыло в паре мест взлохмачено осколками

— Ерунда. Не влияет — кратко комментирует Йонас, выглядящий чуточку самодовольно — ему, похоже, доставляет удовольствие уворачиваться от зениток, обманывая комендоров — и все равно, чужих или своих — Далеко легли. Радиовзрывателями они бить не стали. Обычная дистанционка.

— Эсминец был? — спрашивает Юрьев

— Крейсер. Разведчик. Тип 'Иван Гастелло'. В девичестве — японский проект эсминца типа 'Акицуки'

— Только наши эту Аки Суку перевооружили стотридцатками универсальными, и торпеды поубирали почти все — дополняет Валера — Да автоматов натыкали и радиооборудования вагон. Хороший говорят разведчик, на нем даже автожир есть в ангаре. Но дороговат вышел. Всего дюжину построили и то половина — японцы строили и на ДэВэ и остались. Пригнали во Владик а там наши уже вооружали. Хорошо, что у него радар разбит был, а то бы мог и попортить чуть. Этот попал на вражеские крейсера, похоже, разделали его качественно. Он против эсминцев еще хорош, а с крейсерами настоящими связываться ему опасно.

— А где мы? Далеко еще нам? А то я что-то задремал...

— Да, считай, всю дорогу и проспал! Уже будить тебя собрались. Километров сто пятьдесят до точки.. а там мы выходим! — смеется Валера. И посерьезнев, говорит — Ты б это — в уборную сходил. Без шуток. И потом давай, облачайся во все, готовься. Потом некогда будет.

Юрьев следует совету, и спустя десять минут уже занимает место Йонаса. Валера управляет самолетом, Йонас дает указания — впрочем, просто повторяет то что уже известно Юрьеву. Собственно, ни он, ни Валера сейчас ничего такого и не делают — уже включен автопилот. А вот и точка впереди показалась — корабль. Йонас смотрит в бинокль, и утвердительно кивает, Валера уже установил связь по радио, и тоже получил подтверждение. Срывает наушники, они быстро прощаются, хлопнув по плечу, и выскакивают, захлопнув дверь кабины. Высота уже небольшая, но все равно разгерметизация не самое приятное дело. Юрьев не может видеть, как выпрыгивают летчики, но по тому, что почти лежавший в дрейфе эсминец начинает резко набирать скорость, разгоняя пенные буруны — парашюты заметили. Ну, вот собственно, и началось, думает Юрьев. Пока его дело маленькое. Главное дойти вовремя (смотрит на часы — все по графику, пилоты профессионалы конечно) а там уже от него зависит — надо постараться пристроиться к возвращающимся с бомбежки янки. А до того ухитриться не быть сбитым своими во время бомбежки...

...Налет стратегических бомбардировщиков на, пусть и временную, но вполне уже оборудованную и укрепленную военно-морскую базу — дело довольно-таки глупое и безрассудное, скорее жест отчаяния. По сводкам, янки положили тут поначалу почти всю имевшуюся на этом направлении фронтовую авиацию. Остались только палубные ударники, и стратеги. Но палубники были нужны для отражения атак флота. А стратеги... стратеги оказались не нужны вообще. Вот и бросили их на это — все же, как ни крути, бомбовая нагрузка у них огромная.

Юрьев знал по разведданным, что американцы решили подойти к Сент-Джонсу со стороны моря, благо дальности стратегов даже с полной и в перегруз бомбовой нагрузкой вполне хватало. Истребителям с подвесными баками, надо понимать, тоже. Задача Юрьева была не засветиться раньше времени, в том числе в прямом смысле — небо чистое, закатное солнце вовсю сияет, а американцы идти должны гораздо выше по идее. Впрочем, пока что полученный приказ гласил: '...ничего не предпринимать до момента окончания налета, оставаться на прежних курсе и высоте, кроме случаев крайней необходимости, диктуемых сложившейся обстановкой. В таких случаях принимать решение самостоятельно...'

Начало всего действа Юрьев увидел краем глаза издалека. Вспышки над горизонтом замелькали словно праздничный салют. Юрьев не видел и не мог знать, что это уже началась 'торжественная встреча'. Два дивизиона эсминцев, отряд крейсеров-разведчиков и практически все имевшиеся в базе сторожевики — вышли встречать гостей. Крейсеров кроме 'Гастелло', способных бить главным калибром по самолетам, СССР в отличие от США не имел, но и стотридцатки эсминцев и разведчиков, вкупе с сотками сторожевиков — оказались весьма серьезным препятствием для врага. Сбрасывать бомбы на маленькие юркие корабли американцы не стали (хотя именно эти корабли были частью тех целей, что планировали поразить при налете — но — стоящие в порту, а не идущие полным ходом в море, и ведущие огонь из всех орудий). Зато истребители после первых же залпов использовали стандартное средство подавления РЛС ПВО — отстрелив кассеты с нарезанной фольгой, ослепили радары и станции орудийной наводки, а применять радиовзрыватели стало и вовсе бесполезно. Это не очень сильно помогло — цель уже была обнаружена, а по плотным коробкам стратегов артиллеристы вели огонь, пользуясь оптическими каналами, и применяя снаряды с дистанционными трубками. А вот кассеты с фольгой американцы использовали почти все. Более того, если бы речь шла о стационарных батареях — это бы помогло сильнее — но американцы стремились побыстрее миновать отряд кораблей. И вскоре и сами вышли из 'засвеченной' области, да и многие корабли, развернувшись, сумели выйти на чистое место — и вслед уходящей армаде полетели еще снаряды, очень сильно проредив теперь замыкающие ряды. Юрьев же увидел только приближающуюся тучу черных точек, под углом пересекавших его курс. Их все равно оставалось очень много, и Юрьев не позавидовал участи тех, кто находился на военно-морской базе Сент-Джонс. Тысячи тонн бомб — и вряд ли зенитки и ракеты базы и кораблей смогут этому всерьез помешать. Юрьев не знал и того, что в базе не осталось ни одного военного корабля или транспорта — военные ушли на внезапный набег к берегам Гренландии, а транспортники — во временный порт (с которого собственно и началась десантная операция) в тридцати километрах севернее. Фактически, в городе, а точнее в его окрестностях — оставались лишь части ПВО. И реши американцы не бомбить, а высадить десант — они бы захватили город без выстрела.

Впрочем, и к опустевшей базе американцев подпускать никто не собирался. Юрьев отчетливо видел, как навстречу стае уже превратившихся из точек в черточки американцев — несется стая черных точек с севера — советские истребители атаковали врага на подходе.

То, что творилось дальше, Юрьев не смог разглядеть толком — фактически он влетел в эту бойню, и прошел под ней — драка шла на высоте в девять тысяч, а Юрьев вел свою 'Кьюти' на двух с половиной. Да и не до того ему было — все мысли были лишь о том, чтобы сверху не свалился кто-то сбитый, и главное — чтобы свои не завалили. Опять же — ему не положено было знать, что строжайшим приказом было запрещено атаковать любой Б-29й, летящий ниже трех тысяч метров над морем. Юрьев из всего увиденного запомнил лишь несколько пролетевших вниз обломков таких же 29х — оторванное и горящее крыло — причем с работающими моторами, полностью пылающий самолет, и совершенно целый виду, но без хвостового оперения — из которого сыпались черные точек, над которыми тут же раскрывались комочки парашютов. Еще поразил огромный, скользящий вниз под довольно большим углом самолет. Он даже в своем неостановимом (это было как-то неуловимо понятно Юрьеву) падении оставался величественен и прекрасен. Чуть скошенное по передней кромке крыло, шесть моторов с толкающими винтами, сверкающие огромными кругами пропеллеров — и то, что два мотора горели, не делало гиганта менее красивым. Я еще подумал, что это действительно прототип того самого Именного бомбовоза, Четырех знамен принца Кирну. А Юрьев успел подумать только — до чего же он огромный! Похожий на лебедя, он несся к земле, но оставался красивым даже в этот момент. За красавцем пронесся реактивный Як, поливая его огнем — и красавец вдруг вспух и исчез в огромном облаке огня — ну, да, бензина там сколько тонн...

— Сопляк! — процедил сквозь зубы Юрьев. Наверняка пацан малолетний за штурвалом — ему же не раз приказывали наверняка — не добивать, сам упадет, не снижаться, не терять скорость и маневр — он реактивный, внизу поршневики!

Сопляка в полсекунды превращают в совсем маленький в сравнении с бомбером огненный шарик два подскочивших откуда-то сверху Мустанга — на которых тут же наседает двойка одиннадцатых 'лавок', почти сразу срезая одного 'мусю' струями двадцатитрехмиллиметровых пушек.

Решив, что настала пора приступать к выполнению приказа, Юрьев, как и инструктировали, опустил тумблер, и съежился на пилотском кресле, закрыв голову руками. Несильно грохнуло, по кабине полетело какое-то дерьмо, и стало изрядно задувать. Распрямившись, Юрьев осматривается — ага, вон оно как — боковое стекло кабины выбито, в борту натуральная лохматая дыра, штурманское остекление и боковое — забрызганы красным. Наверняка по фюзеляжу и другим кабинам — примерно так же. Судя по тому, что легонько затрясло самолет — словно по брусчатке на машине едешь — и плоскости испоганены. Знантая бутафория. По идее должны еще дымить два двигателя. Остается только надеяться, что точно сбит 'двойник'. И что бутафоры не переусердствовали, и 'Кьюти' все же дотянет до точки сброса...

...Юрьев был не одинок, идя над проливом Кабота в сторону Галифакса. В разных направлениях поодаль выше и ниже шли такие же подранки — остатки ударной американской авиагруппы. На самом деле, потери бомбардировщиков были не столь и велики — вернулось три четверти машин. Правда половину из них пришлось списать, и потери в экипажах составили почти половину. То тут то там дымящий самолет вдруг проседал, начинал заваливаться на хвост или пикировать — и иногда вокруг него тут же появлялись комочки парашютов. Сопровождавшие бомберы истребители поодиночке делали круг над местом приводнения пилотов и уходили. Иногда парашютов не было. Когда пересекли береговую линию — сразу два десятка самолетов были покинуты экипажами. Да, это канадская территория, но янки плюют на ее независимость, и пусть пока и не вводят войска, но пилотов своих требуют выдавать, а не интернировать. Хотя ходили слухи — кое-кто из пилотов интернировался и не вернулся в США...

А к Юрьеву прицепился раскрашенный под зубастую акулу Мустанг. Видимо, знакомец настоящего экипажа настоящей 'Кьюти', не иначе. Подошел поближе, помахал крыльями, потом подлетел, словно пытаясь заглянуть в кабину, как показалось Юрьеву. Он знал что у летчиков глаз острый, потому заранее надел солнцезащитные очки — впрочем, они и впрямь были не лишними — солнце почти над горизонтом било в глаза. Очевидно, рассмотрев 'повреждения' и залитые кровищей стекла, Мстанг отошел, но не далеко, присторился чуть впереди и выше. И так и конвоировал. Тебя, суки, только мне и не хватало, думает Юрьев. Прицепился, доброхот — а вон уже и полоска американского берега. Твою ж мать!

Едва промелькнула изрезанная скалистая береговая линия, Юрьев решился. Вырубил один мотор на правом крыле и стал потихонечку уклоняться от основной группы самолетов, шедших на свои аэродромы. Провожатый заметил это, и заметался, приближаясь, кружа над побитой 'Кьюти' но Юрьев все тянул и тянул в сторону, иногда чуть (чтобы не дай Бог не завалить эту громадину) креня машину. Скорость упала из-за неработающего двигателя, но Юрьеву уже некуда спешить. Вот только бы отделаться от назойливого сопровождающего. А тот все не отстает. Решившись, Юрьев заглушил и второй мотор. Вот-тут-то и началось — машина словно обмякла и потяжелела — в воздухе держалась, но ее саму стало заносить вправо, а Юрьев уже боялся что-то предпринять, дабы не потерять управление окончательно. Высота начала медленно снижаться — восемь тысяч футов, семь девятьсот пятьесят...

Когда 'Кьюти' уклонилась на север и пошла практически в сторону Канады, снизившись до шести тысяч футов, Мустанг вдруг, покачав крыльями, отвернул и унесся на юг. Юрьев догадался — сердобольный пилот, летя со скоростью бомбардировщика, сжег много горючего, и чтобы самому не упасть — вынужден уходить на аэродром пока еще есть что-то в баках. И так он сделал все что мог... и если бы настоящий экипаж настоящей 'Кьюти' остался бы жив, и был на месте Юрьева — то они были бы ему благодарны. Юрьев тоже был благодарен — что тот наконец-то удалился. Оставалось лишь надеяться, что никого другого поблизости нет — проверить это Юрьеву все равно было никак невозможно. Не особо долго раздумывая, Юрьев включил сброс, не видя, что происходит, но с облегчением почувствовав, как освободилась от груза машина. Теперь, не мешкая, к выходу, схватить и пристегнуть укладку с снаряжением — и башкой вперед вон из обреченной 'Кьюти'.

Удар воздуха, кувырок — и несколько секунд беспорядочного полета, потом Юрьев привычно стабилизирует себя — эга, внизу лес, это не очень хорошо. Но лес редкий, полно полянок — то ли растет так, то ли вырубки или заброшенные поля. Главное не попасть на деревья — и вон там болото явно, рядом с блеснувшим озерцом. А вон там — дорога. Это плохо. Лучше бы совсем необитаемые места. Ну да что поделать, Америка. Не Сибирь какая. Да и дорога проселок вроде. И вокруг нее чисто. Осмотревшись в секунды, Юрьев рвет кольцо. Тросик свистнул над ухом, дернуло, перевернуло, рывок подвесной — и вот свист ветра пропал — Юрьев висит под куполом парашюта. Точнее под крылом — парашют управляемый, говорят, парни из ОсНаза к ним даже моторчики мотоциклетные приделывают и летают. Но и без мотора вполне можно умеючи зарулить куда нужно, а не куда попало. Чем сейчас и займемся. Юрьев машинально отметил вдали едва заметные купола таких же парашютов. Посчитал — одиннадцать, вся группа и снаряжение, парашюты, по крайней мере, раскрылись. Отлично. Посмотрел в другую сторону — там уходил к невысоким холмам дымящий из двух двигателей серебристый самолет. Юрьеву стало его немного жалко — такая нелегкая судьба, и погибнет вот так вот просто брошенный людьми, которым он служил верой и правдой.

— Прощай, Милашка! Извини, что так вышло — говорит вслух Юрьев. Живорез с гектаром личного кладбища, он не считает себя сентиментальным человеком и всякие глупости проявлять себе никогда не позволяет. Но... на высоте километра, когда рядом нет никого, кто бы услышал и рассказал... Ну а я, естественно, никому не расскажу, да и зачем...

Приземляемся удачно, а ведь бывает всякое. Сколько десантников поломалось и побилось при посадке, сколько снаряжения испорчено, и бывало, серьезные операции срывались. Однако тут все четко — и у Юрьева подготовка зверская, и парашют хорош, да и условия, в общем-то, полигонные. Приземлился прямо на дорогу, тут же погасил купол и сбросил подвесную, но даже оружие доставать пока не стал — тишина вокруг. Рывком с дороги — в редкий сосняк (его ж мать, сверху — серьезный лес, а так — как в прятки с девочками в ЦПКиО играть...). Ага, вот подходящая промоина, песочек...

Парашюту тут же приходит конец. Спецсистема, что он, что запасной. Разрезав на них стропы, сложил вместе с подвесом в яму, к разрезанным концам строп поднес зажигалку — и, едва занялось, отскочил в сторону. С негромким шипением и свистом, подобно артиллерийскому пороху в печке, оба парашюта сгорают в считанные секунды. Вот так. Были — и нету. Хорошая придумка. Главное чтоб самолет не подожгли или в воздухе трассер не поймать в парашют. Впрочем, это изделие для тех, в кого в воздухе не стреляют — а если стреляют, то лучше уж сразу сгореть и шмякнуться об землю насмерть. Ибо если внизу встречают — то все равно проживешь недолго.

Покончив с парашютами, Юрьев, как и условились, стал искать укрытие рядом с местом посадки. И вскоре неплохо замаскировался в нескольких молоденьких сосенках и накопившейся рядом кучи хвороста, отметив машинально, что места обитаемы, лес рубят — но этому хворосту уже года три, не меньше. Достав из укладки и зарядив-взведя ППС, навел его толстой трубой глушителя в сторону дороги. Покосился на контейнер с рацией — но решил сначала дождаться 'шестого' и получить доклад об остальной группе, а уж потом выйти на связь. И — устроился ждать, это делать Юрьев умел.

Ждать пришлось довольно долго — около часа. Юрьев уже заволновался — по его прикидкам БЭМО должен был бы добраться гораздо быстрее. Но приходилось просто ждать — уже начало темнеть, и Юрьев решил, что как только стемнеет, не раньше, выйдет на поиск сам.

Но вот послышались шаги. Если бы Юрьев не пребывал в неподвижности, не слушал окружающее старательно — он бы, может, и не услышал легкое похрустывание грунта. Через полминуты там, откуда он и ожидал, появился БЭМО. Сначала мелькнула каска, потом и сам боец показался, мягко и насторожено двигался легким бегом. Поводя толстым стволом ППС, он приближался змейкой, челноком снуя влево-вправо на тридцать метров. 'Не видит меня, что ли?' — усомнился Юрьев. Потом решил, что, наверное, просто по программе контролирует местность в зоне контакта — ну, туповаты они, эти БЭМО. Вот боец мелькнул совсем близко, в пяти шести метрах, убежал в правую сторону, и Юрьев решил, что пора выбираться из лежки, и так все тело подзанемело. Начал приподниматься на руках, в этот момент слева послышался легкий шорох и хруст веток — а потом в голове у Юрьева что-то щелкнуло, и наступила темнота.

* * *

Я, грешным-то делом, подумал — вот сейчас я и проснусь. Вообще-то пора. Странное дело, я во сне как-то беспокоюсь — а не проспать бы. На работу же опоздаю, а сегодня понедельник, Витя с утра начальника из себя строить будет, совещание проводить. Конечно, мне вроде как там быть необязательно, я все же полевой сотрудник. Но Витя тот еще зануда и проверит по записям трансподера, кого не было, и непременно потом будет припоминать. И перед начальством непременно выставит сей факт. А у нас в 'Хронодобыче' недисциплинированных не любят.

Так что пора бы просыпаться. Тем более сон я весь запомнил, и Вите потом и перескажу, посмеемся. Он парень-то в общем неплохой, когда служебные обязанности на мозг не давят. Так что — просыпаемся!

А вот и хренушки. Как вот, например, проснуться, если не просыпаешься? За руку самого себя укусить или там ущипнуть? А как, если нету рук. И вообще ничего нет. Темнота только. Вдруг страшно стало — а может я вдруг помер? Стало совсем страшно — в то же время любопытно — как же так я помер, а что-то там соображаю, боюсь... Нет, значит не помер еще. А что же тогда?

Тут, значит, свет включают. Ну, как будто в соседней комнате свет включили, не у меня. Ну то есть не в смысле светло стало, а в общем. Юрьев стал в себя приходить. Сначала несвязно, но быстро оклемался, бывалый. И опытный — как лежал, так и лежит, только тело все 'прозвонил' — в какой позе, что болит, что не действует. Слушает все вокруг, глаза пока не открывает. Так сказать, в отсеках осматривается. А все нормально, доклады с мест поступают обнадеживающие — все цело, ничего не болит, и не зафиксировано ничего, не связано тело. Поза естественная, лежит как лежало. Вокруг тихо, птички поют в лесу — значит, скорее всего, рядом никого. Юрьев решается — глаза открыл, осмотрел что смог — увидел приклад ППСа. Вот даже как. Окончательно решившись, быстро и плавно, привстает на руки, прихватив автомат, так и оставаясь в 'низком старте', оглядывается мельком. Никого. А вот организм все же не полностью пришел в норму — голова тут же закружилась, и Юрьев едва не падает на бок. 'Сука, это ж выходит меня БЭМО выключил, точно как на тренировках ощущения... Но почему?!'

Тут я вдруг замечаю некоторый новый и непонятный момент. Если до того я хоть и был 'внутри' Юрьева, но как-то незаметно, ну практически как зритель, разве тогда со Сталиным, и то — тогда Юрьев полностью контролировал все, я же только наблюдал. А теперь — не то чтобы я получил возможность как-то Юрьевым управлять, но вот как-то отдельно от него думаю. Его мысли ощущаю как чужие, и он мои, наверное, тоже. Тут же понимаю, что и Юрьев это заметил. Я приготовился, что сейчас Юрьев удивится, и у нас с ним начнется какое-то объяснение.

Юрьев действительно удивился. Но не так, как я подумал. Он вовсе не удивился, что у него в голове чьи-то чужие мысли, что в мозгу кто-то поселился. Видно, совсем у спеца голова отбита, с фантазией слабо. Юрьев удивляется не самому факту, а, как я понял, тому, что мы с ним стали 'отдельно'. Что мы друг-друга 'слышим. Он стоит на четвереньках, трясет башкой и бормочет:

— Этого не должно быть... Что ж такое-то, так неправильно...

Состояние у него как после нокаута, только что голова не болит. Кое-как перевернувшись, привалившись спиной к сосенке, Юрьев машинально осматривает автомат, проверяя — нет, все в порядке, магазин полный, все исправно, касается мимоходом кобуры с пистолетом — на месте. Как и все остальное. Быстро проверяет и пистолет — магазин полный, патрон в патроннике, все нормально, все в порядке. Сдернув с головы прыжковый шлем, растирает лицо и бритую макушку руками, разминает шею, потом достает фляжку, и делает пару глотков воды. Закрывает глаза и на пятнадцать секунд словно выпадает — я снова его мыслей не слышу. Наверное психотехника какая, аутотренинг.

И точно — через пятнадцать секунд Юрьев 'возвращается', крутит башкой — и вдруг, только что сидел вытянув ноги и привалившись спиной к деревцу — и одним движением вскочил в присед, подхватив автомат наизготовку. И ничего. Тело вполне подчиняется, все работает. И тут же мы с ним снова 'совмещаемся' — и опять я его мысли воспринимаю как свои, и, надо полагать, взаимно також.

— Вот, так-то лучше — удовлетворенно хмыкает Юрьев.

Однако, тепеь дело за главным, раз уж со своими внутренними сложностями разобрались. Осматриваемся. И Юрьев, и так не имевший поводов для радости, мрачнеет. В пятидесяти метрах он замечает темное пятно, и, уже догадываясь, что это, спешит туда. Так и есть. Рация. Точнее то, что он нее осталось. Заботливый БЭМО (а больше-то некому!), оттащил устройство на безопасное расстояние (как указано в инструкции, и если б имело смысл — можно и промерить — наверняка ровно пятьдесят метров!) и активировал подрыв. Там пятисекундная задержка — на всякий случай, не всегда же надо подорваться вместе с рацией самому. БЭМО пяти секунд хватит, чтобы рвануть, на те же пятьдесят метров, запросто. Вернувшись к своей лежке, мрачный Юрьев проверяет укладку — все на месте, ничего не тронуто. Получается, БЭМО его просто вырубил, ничего не тронул, отнес на безопасное расстояние рацию, взорвал ее, и был таков. Непонятно. Что это такое вообще было?

Предательство в группе? Такое бывало, по обе стороны фронта — но практически всегда предатель старается сдать группу, на край захватить кого-то — чаще всего командира или радиста, ну или иногда предатели просто уничтожают группу, расстреливая или режа своих товарищей. А тут... разве что вспомнился случай из конца сорок третьего. Тогда их едва не сдернули с отдыха после возвращения с чертовски неудачной операции в Средиземном море — едва четверть группы и вернулась. Хотя "Вэлиант" все же затонул от внутренних взрывов, несмотря на почти двое суток борьбы экипажа за живучесть. Но обошлось это почти в десяток жизней весьма подготовленных ребят, трое из которых — с таким же как у Юрьева послужным списком — не только Испания, но и даже Китай, аж со времен КВЖД, и многое еще чего. Серьезная потеря, и как боевых товарищей, и для многих — личная. Вот они и старались максимально привести себя в норму за отведенную на отдых неделю. Известными способами — водочка в умеренных количествах, баня, физкультура, и малость оголодавшие без мужского внимания девки и бабы на недавно освобожденной территории Белорусской ССР. А тут, неподалеку от их дислокации, немцы выбросили диверсантов. Среди диверсантов, благодаря ставшей уже историей операции 'Следопыт', услиями Героя Советского Союза товарища Козлова, был перевербованный агент. Известен был и состав группы, и все детали. В общем-то рутина, и взяли смершевцы группу очень быстро, почти сразу же. Вот только дальше начались интересные дела. Группа была специфическая — набрана сплошь из уголовников. Причем 'тяжких'. Абвер — контора несерьезная, наши давно поняли, что нет более неподходящего материала, чем эти отбросы человечества. Но разубеждать врагов никто не спешил. А может быть, и даже, скорее всего, наоборот — такие глупости всячески продвигали и поощряли. В общем, в группе случился бунт еще до того, как ее взяли. Трое корешков, будучи, как им казалось, гораздо умнее прочих, совершенно не верили в победу Рейха. И не горели желанием рисковать своей шкурой ради интересов великогерманской нации. А вместо этого решили, (благо эта самая нация, снабдила их щедро оружием и деньгами (и не только фальшивыми), да еще и научила неотразимым (как казалось ограниченным уголовникам) приемам рукопашного боя, и прочим всяким хитростям) — заняться своим прежним ремеслом. Вот только остальные пятеро, были то ли более идейные, то ли имели иные резоны — но не сошлись во мнениях. Однако эти трое отщепенцев сумели обезоружить остальных, и связать. После чего разбили рацию, и ушли, не тронув никого. То ли из-за своих 'понятий', то ли решив, что могут в дальнейшей жизни пересечься — никто из 'идейных' не собирался после иллюзорной победы Рейха бросать старую жизнь. Как бы там ни было — все остались живы, сумели развязаться, и, когда волкодавы до них добрались — уже откапывали из снега оружие, пытаясь его прочистить и привести в боеготовый вид. Так их и взяли, даже без стрельбы. А вот потом поднялся шухер — никто не поверил поначалу уголкам, рассказывавшим про 'отколовшихся' — все подозревали хитрые ходы абвера. Но, после того, как через два дня беглая троица засветилась на трех наглых грабежах и изнасиловании в соседней области, поверили. Кстати сказать, 'идейным' тогда повезло больше. Беглых просто расстреляли из автоматов, даже не смерш, а милиционеры, при попытке сопротивления, когда их поймали на очередном ограблении. Двое семнадцатилетних пацанов и старый хрыч с георгиевским крестом расстарались на полную банку ППШ каждый, хорошо хоть в голову никому не попали, опознали легко. А 'идейных' еще месяц потрошили, за исключением перевербованного — тот сразу поехал на четвертак валить лес. Потом, конечно, как выпотрошили — расстреляли.

Юрьев сплюнул, выругался матерно. Больно уж похоже. И ситуация — хуже не придумать. Он один, связи нет, что делать непонятно. Раскисать, конечно, этот волчара и не думал. Автоматически собрал и закинул за спину всю укладку, подхватил автомат поудобнее и рванул бегом в сторону района выброски основной группы. На ходу уже думал, строил планы и просчитывал варианты. Вариант геройски погибнуть оставил как наиболее осуществимый, но на потом. Это всегда успеется. Из наиболее подходящих оставил три. Первый — самый простой. Уйти в Канаду. Пока даже не обсуждается. Второй — добраться до транспорта. Лучше всего — на аэродром — и улететь к своим. Захватить, например, истребитель. И улететь, выпрыгнуть на Ньюфе, а там линию фронта он пройдет запросто. Как вариант — какой-то кораблик, небольшой катер. Но тут сложнее и опаснее. Ну и третий, который Юрьев решил осуществить, как наиболее простой и быстрый — это попытаться найти Михалыча. Юрьев был уверен что кто-кто, а красноармеец Никаноров точно предателем оказаться не может. А поскольку БЭМО не причинили вреда Юрьеву, то уж Михалыча скорее всего и подавно не тронули. Тем более что с ним, в отличие от Юрьева, и БЭМО-то не так легко справиться. Да и, было такое чувство временами у Юрьева, что, хотя субординацию БЭМО блюли четко, и дисциплина у них была... именно что была, сплевывает на бегу Юрьев, так вот, хотя дисциплина и безукоризненная была — но авторитет у Михалыча среди БЭМО был повыше. Неуловимо как-то, но чувствовалось порой. Хотя, может, это потому что он им ближе, как-то, 'почти свой', почти такой же? В любом случае, Юрьев решил добраться до места выброски группы, и там все проверить. На бегу все еще раз взвесив и обдумав, он приходит к выводу, что ничем не рискует. Во-первых — вряд ли там БЭМО сидят у костерка в кружочек и его ждут. Скорее всего уже куда-то (куда?) усвистали — с их-то возможностями. Во-вторых — ну хоти они прикончить или иным способом навредить Юрьеву — так уже давно бы оформили. Что же с ними все-таки произошло? А может, просто сбой в программе какой-то? Ну, там, осколок случайный попал, замкнуло? И тут же Юрьев устыдился таких мыслей — не стоит заниматься самоуспокоением. Это не случайный сбой, и вспоминая все прочие странности — надо только радоваться, что все так удачно сложилось пока что. Жив, здоров, свободен и даже практически полностью экипирован. А разгадки или новые загадки — еще километра полтора вперед, за этот невысокий увал, поросший красивым сосняком — и там будут все ответы или новые вопросы. Или, скорее всего, и то, и другое.

... Первое, что встретил Юрьев (разумеется, из интересующего его ассортимента) — это грузовой контейнер. Это было вполне объяснимо — контейнеры выбрасывались после БЭМО, и потому и должны были лежать дальше по ходу самолета, чем место высадки. Но в том-то и дело, что они УЖЕ не должны были лежать! Вообще! Тем более с парашютом! Контейнер уже должен был быть вскрыт, выпотрошен, и сожжен вместе с парашютом — материал контейнера столь же хорошо горит, как и парашют. Однако это контейнер был просто-напросто не тронут. Вообще. Юрьев присел за ним, осматриваясь, поводя стволом автомата. Бесполезно. Если тут есть засада — он ее так, да еще все-таки не отдышавшись после бега — не определит. Чутье не дает тревоги — а на чутье он привык полагаться, но все же чутье это одно, а уверенность, основанная на фактах — другое. Потом, плюнув, поднялся и побежал дальше. Второй контейнер уже даже не вызвал удивления — так же нетронут, парашют так же на ветках застрял. К остальным двум, заметив их чуть в стороне, даже не стал подбегать — висящие парашюты говорили сами за себя. Увидев впереди явную прогалину, чутьем опытного диверсанта определил это место, как наиболее удобное для высадки группы — они на своих парашютах как раз туда бы все и смогли зарулить.

Остановился, и побежал чуть медленнее, и как можно тише, забирая в сторону, обходя справа по кругу поляну в небольшой котловинке, как нарочно обрамленную молодой порослью. Дальше этой живой изгороди засаду не сделаешь в этом редком соснячке. Сделав практически полный круг, и лишний раз убедившись, что никого в округе нет, направился на саму полянку. И уже с первых шагов понимая, что именно он видит, Юрьев все старался себя убедить, что это не так.

На поляне, практически в центре, между неживописно валяющихся полотнищ парашютов, ничком лежал красноармеец Никаноров. Огромные руки и ноги его были раскинуты звездой, а на 'спине' зиял аккуратно вскрытый отсек. И рядом, на ковре из хвои, столь же аккуратно стояли извлеченные из Никанорова аккумуляторы. Красноармеец Никаноров был обесточен, а значит, насколько мог разбираться в конструкции БЭМО Юрьев — фактически мертв.

* * *

... Осмотрев место, Юрьев пришел к несложным выводам — Михалыча отключили именно БЭМО, зафиксировав, как осназовцы одного из них, тогда, на показательных, растянув и удерживая. Тем более что у них-то силы с Михалычем были равны, и подавляющее численное преимущество. Хотя борьба имела место — грунт изрыт, словно трактор буксовал. Получалось, что сделали они это сразу после приземления, раз парашюты не сожжены. То есть часа два назад. Грузовые контейнеры не вскрыли... отправили одного БЭМО к Юрьеву — уничтожить рацию. Отключили Михалыча, и ушли. Куда? — Куда-то. В закат, как ковбои в американском кинофильме. Юрьев не считал себя большим следопытом, а на плотном грунте, на сухой хвое, следы БЭМО с их каучуковыми подошвами отыскать было практически нереально и днем, не то что в настающих сумерках. Свои укладки БЭМО унесли, а вот укладку Михалыча не тронули. И пушка его лежит аккуратно — ну да, сразу отобрали, но вроде целая, не поломана. Подошел, проверил — все в порядке и патроны есть, заряжена и полностью боеготова. Примерил взять на плечо — тяжеловата, но больно уж серьезная штука. Тем более что ничего противотанкового кроме этой бандурины нету — Юрьеву решили с собой не давать ничего, потому как у каждого БЭМО по кумулятивной мине от ручного реактивного миномета с собой было, достаточно на всякий случай если. У Михалыча в укладке такая должна быть — но что в ней Юрьеву толку — он-то ее на сто метров метнуть не сможет! Значит, придется тащить с собой это ружье. И патроны забрать с Михалыча.

За всеми этими мыслями Юрьев непроизвольно оттягивал выполнение неприятной необходимости. Красноармейца Никанорова придется уничтожить. И сделать это будет не так просто, вообще-то, пожалуй, всю взрывчатку израсходуем. Но оставлять такой подарок врагу, конечно же, нельзя. Шансов у Михалыча все равно никаких — даже если подключить обратно аккумулятор ничего не изменишь. После остановки электрического сердца, как у обычного человека, по сути, умер мозг и остальные органы. Собственно, с БЭМО примерно та же проблема — их мозг 'умерев', то есть, оставшись окончательно без электропитания — потом не запускается, фактически погибает. Это не радио, чтоб в розетку воткнул — и снова заработало. Как ни бились электобиологи и биохимики всякие — так и не смогли создать 'энергонезависимый' мозг. Запоминающие аппараты смогли сделать, расчетные машины — смогли. А вот автономный, 'думающий' мозг — не смогли. Только с 'одноразовым включением'. Потому у БЭМО есть режим 'глубокого сна'. Если сравнить с человеком, то это, пожалуй, кома. Разве что 'впасть' в эту кому БЭМО может самостоятельно и без проблем, а вот выйти — только внешней командой, но тоже без проблем и последствий, и очень быстро — в течении пары минут. В этом режиме на пару порядков снижается энергопотребление, это даже не обычный 'спящий режим', в который, например, должны были перейти БЭМО после загрузки в самолет — когда все системы работают и потребляют раз в десять всего меньше энергии, чем в штатном режиме. В режиме 'глубокого сна' у БЭМО отключено все, ничего не действует, потребляет энергию только их биоэлектрический мозг. Самый минимум, чтобы не 'выключиться' и не погибнуть. На штатном аккумуляторе в таком режиме БЭМО может провести полгода. Более того. В капсуле главного блока, фактически совмещенный с самим электромозгом, небольшой, но довольно емкий аккумулятор 'последнего шанса'. Он работает только на мозг и его хватает, даже при полном отключении батарей и отсутствия внешнего питания, на трое суток 'глубокого сна'. 72 часа когда остается 'последний шанс' оживить БЭМО, подав питание.

Беда в том, что у Михалыча-то мозг почти обычный, человеческий. И ему нужна кровь, точнее кровезаменитель, приносящий кислород. Надо прокачивать кровь через легкие (правда, у него встроен и электролизер для дыхания под водой), и подавать ее в мозг. И, собственно, у Михалыча, как помнил Юрьев из загруженного курса по устройству БЭМО, тоже имелся резервный аккумулятор 'последнего шанса'. Но вот энергопотребление сердца-насоса не идет ни в какое сравнение с мизерными токами которые требует мозг БЭМО в режиме глубокого сна. Потому у Михалыча время его 'последнего шанса' ограничивалось двадцатью-тридцатью минутами.

А он тут лежит уже пару часов. Так что... Юрьев подошел, примеряясь, как бы достать из-под Михалыча подсумки с патронами к СВСК — патрон-то браунинговский ходовой, но, имея всего пять в магазине и стволе — как-то глупо тащить ружье. Однако дело это , достать подсумки, оказалось непростое. Двести килограмм надо как-то приподнять, а это не так просто даже для такого кряжистого и двужильного мужика, как Юрьев. Подсунув руки, согнутые в локтях, под огромную лапищу Михалыча, словно бревно хотел поднять, Юрьев, застонав от натуги, чуть приподнимает его сбоку, начинает переворачивать. Подсовывает колено, чтобы перехватить, и нагибаясь — вдруг ощущает не слишком-то и сильный запах перегара. Сначала Юрьеву показалось, что это запах со стороны, и что он. Юрьев, пока возился с Михалычем, потерял бдительность, и кто-то незаметно подошел. Больно уж непривычен был этот запах, не ассоциировался он у Юрьева со своими бойцами — только с врагом в такой ситуации. Потому, моментом бросив все, Юрьев распластался между Михалычем и его рюкзаком-укладкой, целясь в темнеющий в сумерках лес из автомата. Шли секунды, а все оставалось тихо, и Юрьев вдруг сообразил — так ведь это же от Михалыча разит! А это значит... А что, собственно, это значит? Таких глубоких знаний Юрьеву не давали. Ему дали технические данные, схемы и чертежи, готовые выкладки, а вот самому понять, как конкретно что-то работает — он не мог, ибо просто не знал деталей — ему их не сообщили, за ненадобностью. Юрьев просто не представлял — может ли работать биореактор без главного аккумулятора, как долго, и что из этого выйдет. Попытался покопаться в памяти, и тут случился интересный момент — я словно бы увидел память Юрьева, и сам стал ему помогать, как будто привычно рылся в компьютере, перелопачивая в поисковике массив информации. Увы. Нет таких данных. Похоже, просто никто не ставил такой эксперимент — биореактор резервное питание, не основное. Его и вовсе поставили по настоянию Ванникова с его ортодоксальными взглядами на то, какой должна быть военная техника. Он вообще желал, чтобы БЭМО работали на соляре, как танки и БТРы. А изначально, говорили, проект был и вовсе только с электропитанием. Порывшись в файлах, мы с Юрьевым даже нашли строгий запрет запускать реактор при отключенных аккумуляторах — прям как с машины заведенной запрещают, во избежание поломки генератора снимать аккумулятор. Ага, а вот и блок реле, не позволяющий запускать реактор так — точнее говоря, делающий такой запуск бесполезным, ибо реле-регулятор не позволит реактору выдать большую мощность, на силовые агрегаты, если не установлен аккумулятор. Но ведь небольшую-то мощность он выдать может? Вроде бы так... но конкретно ничего больше не отыскивается в памяти Юрьева — что поделать, эти знания ему всего лишь загрузили, сам он ни разу не разбирал или там ремонтировал БЭМО, и особенностей устройства не представляет. Вот, был бы тут Афанасьич...

Как бы там ни было, а получается, у Михалыча есть шанс. Если, конечно, реактор действительно работает. Еще раз приподняв Михалыча, Юрьев достает из укладки маленькое сигнальное зеркальце, подносит его к 'выхлопу' — напротив носа. Подождав пару секунд, подносит зеркальце к глазам. Уже совсем стемнело, но разглядеть смог — точно, есть запотевание! Дышит! Точнее — реактор работает! А раз работает — значит, есть ток. И не просто так, а в системе. Иначе бы реактор не заработал, если потребления нет. Стало быть — система функционирует, а посему — Михалыча вполне можно попытаться вернуть к жизни. И даже — нужно.

Тут уже Юрьев, не теряя времени, даже наоборот поспешая, (успокаивая себя тем, что даже если реактор прямо вот сейчас заглохнет (хотя не должно бы, полного бака реактора хватает на два часа штатного режима энергопотребления,и часов на восемь 'спящего режима', а в 'глубоком сне', по идее — часов на двадцать) — то и тогда у него еще будет минимум двадцать минут 'последнего шанса') начинает ставить обратно в Михалыча все шесть аккумуляторов. Старательно ставит, затягивая барашки клемм, не особо и обрадовавшись зажегшейся зеленой лампочке — это всего лишь показатель, что в системе есть ток, не более того. Ставит на место бронекрышку, защелкивая, затягивает обратно биорезину и брезентовый чехол, старательно его застегивает на ремешки. Наконец ставит сверху спинной бронелист. Все. А Михалыч по-прежнему не подает признаков жизни. Юрьев присаживается рядом, нагибается, принюхиваясь. Показалось, или пахнуть стало сильнее? Впрочем, тоже ничего не значит, реактор просто заработал штатно, заряжая аккумуляторы... Ничего. Юрьев не собирается паниковать — присаживается на укладку Михалыча, и ждет. Проходит не меньше пяти минут. Вдруг правая лапища Михалыча несильно дергается, затем раскрытая ладонь словно пытается сжаться в кулак. Спустя примерно десять секунд — левая. Еще через несколько секунд дергается нога, потом — вторая. Юрьев удовлетворенно кивает, и идет собирать парашюты.

* * *

...Очень даже удачно пошли все парашюты на костерок. Горели они неярким прозрачным пламенем, без дыма и жарко. Одно плохо, что горят быстро, но их было много. Нарезанных на куски парашютов должно было хватить на пару часов обогрева и приготовления ужина. Вопреки всем правилам Юрьев решил сегодня уже никуда не уходить отсюда. Надо было прежде всего подумать и разобраться, решить, что делать прежде всего. Для начала стоило поговорить с Михалычем. Потребовав рассказывать все без утайки, Юрьев стал слушать, разогревая американскую тушенку в квадратной банке. Михалыч поначалу кряхтел, сопел, но после командного окрика стал излагать. БЭМО скрутили его сразу после посадки, обезоружив в момент — и Михалыч, совершенно не ожидавший такого, даже не успел особо посопротивляться. Хмыкнув, Юрьев рассказал ему что с ним самим приключилось — больше чтобы приободрить — мол, не ты один. Заодно рассказав пару случаев из практики, в том числе и тот, с уголовниками. Михалыч не то чтобы повеселел, но как-то успокоился — видно, все корил себя, что не успев еще толком начать выполнение задания, уже спорол такого косяка. А тут вон — и такой суперпрофи как Юрьев, что пробы ставить некуда — и то облажался. Усмехнувшись про себя, Юрьев спрашивает:

— Михалыч, а ты это... того. Отметил что ли приземление?

— Чегооо?

— Ну, выпил, говорю, по приземлении-то? Тут они, поди, тебя-то и скрутили, а?

— На! — Юрьева едва не сбивает с ног запущенная Михалычем его фляга из укладки — Проверь! Ишь, выискался! Я на работе не пью! И вообще, сам знаешь, мне оно бестолку! Я, может быть...

— Тише ты. И не ори. Я не о том вовсе. Ты сам еще не понял, что случилось, и почему жив? Я тебя, между прочим, нашел через два с лишним часа. Без аккумуляторов.

— Как это? Я б помер, если б совсем без...

— Именно. А с аккумуляорами не валялся бы.

— Я, это... думал они меня электротоком как...

— Они тебя отключили. Полностью. Сдохнуть ты должен был. Но в реакторе у тебя — спирт.

— Какой еще спирт? — Михалыч было возмутился, но потом даже забавно изрек как-то по-детски — Ой...

— Кстати — сколько у тебя там?

— Ну, это... — Михалыч задумался на секунду — Да процентов девяносто, пожалуй...

-Угу. То есть — залит полностью практически, с учетом выработки. Полная фляга. А твоя целая. Смекаешь, нет? Говоришь, побороться даже не успел?

— Не, как насели, растянули, и все, темнота.

— Мордой вниз?

— Ну, да, как и очнулся...

— А вот, похоже, судя по тому, как земля распахана — нет. Они тебя ворочали.

— Зачем?

— А флягу в тебя влить. Потом обратно перевернули.

— А обратно зачем?

— Сдается мне... чтобы я быстрее догадался аккумуляторы в тебя поставить. И чтобы сделать мне это было проще. Все рассчитали, гады. Должен был я сюда прийти, и они это просчитали.

— Но... а зачем тогда все это они устроили?

— Спроси меня о чем-нибудь полегче. А вообще... сдается мне, ты чего-то побольше знаешь, чем я, но не говоришь. А?

Михалыч вместо ответа ерзает и хмыкает. Юрьев начинает злиться, но останавливает себя усилием воли — ему еще вот теперь конфликта не хватало в группе. Именно в группе ибо задание не отменено и группа пока существует. А он, Юрьев, ее командир.

— Ладно. Сам расскажешь, когда сообразишь, что без этого никак. Только не затягивай, наш эдакий безоблачный пикник очень скоро закончится. Ты мне вот, пожалуй, какую вещь скажи... — Юрьев задумывается, не зная, как лучше сформулировать — А вот что, пожалуй. Скажи-ка, БЭМО... ну вас вообще, на реальном противнике проверяли?

— Чего ты спрашиваешь-то? Сам знаешь — это первое задание!

— Я не об том. Вот по мишеням вы стреляли, все хорошо. По технике разной. А вот с собаками у них вышел казус....

— Опять ты про это! Ну не знаю я!

— Погоди. Хрен с ними, с собаками. Ты мне вот что скажи. На людях их проверяли? Стреляли они по людям? Не как в рукопашку аккуратно, а чтоб насмерть? Или только по мишенькам?

— Ну... это... Ты только вот пойми — дело ж это такое, война! Ну, чего врать-то. В апреле привезли этих. Говорят, кое-кто из них так же тренировал фашистов. Наших пленных кого в танк без боеприпасов, кого в самолет, а иных и вовсе с пустыми винтовками в штыковые гнали — пулеметчиков учили. Ну а в танках танкистов и артиллеристов, в самолете — летчиков. Может, и врали, да и не все такие. Только их все равно всех по приговору — Фьюить! — за шею и повыше. Ну вот их и использовали. При том им и оружие дали! Пулеметы, фаустпатроны, даже пушку противотанковую. Потом, другим уже — танк даже дали, тигр.

— И что? Вы их как?

— Как... да как на фронте, считай. Выкосили в ноль. И танк не помог.

— Много их было?

— Этих? Да сотни две ухайдокали всего. Военных-то.

— А что, невоенные тоже были?

— Ну... — Михалыч отводит глаза — Семагин, говорят, был сильно против, но... Детей не было точно, хотя кто-то и предлагал. Но тут профессор стал наотрез, стеною. А вот просто гражданских, безоружных, и мужиков и баб... Десятка три набрали... Да ты ж пойми! Война же, а эти — отобрали-то кого? Ты думаешь, баб фашистских не бывает? А там еще эти, как их... казаки! Из эмигрантов еще. И власовцы, я эту сволочь если б не приказ — не стрелял бы, а руками бы давил! Ну а баб ихних... тоже ведь подобрали, мне потом Семагин специально зачитал — кровищи на них, наших, советских людей кровищи! Ну, и постреляли и их тоже... Не скажу, чтоб радовалмя, но как-то вот и плакать не тянет, и сниться они мне не будут, вот. И сам думай что хошь...

Михалыч довольно сильно возбудился, оправдываясь, а Юрьев едва не усмехнулся, чтобы не быть неправильно понятым. Он, волчина со стажем, в тридцать шестом не дрогнув лицом, пустил в пропасть пассажирский поезд, набитый женщинами и детьми. Всего-то из-за того, что в одном вагоне должны были находиться двадцать молодых лейтенантов, едущих в свои части. А мост все равно надо было взорвать, но взрывать пустой мост — признак непрофессионализма. И Юрьев по этому поводу ну ни капельки не сожалел, и случись — повторил бы не задумываясь. И снилось ему это все один лишь раз, в страшном сне — когда увидел он внезапно, что поезд-то показался — а проводок от машинки отломился, и лежит себе спиралькой в стороне. Юрьев его хвать, чтобы успеть присоединить — а тот под пальцами рассыпается, словно пересохшая травинка. А поезд все ближе, и вот уже на мост заходит, вот уже и на середине — а проводок все рассыпается и рассыпается под пальцами... Проснулся тогда Юрьев от своего бешенного крика, соседа по комнате в коммуналке разбудил, и сидел чай пил до самого утра. Так что рефлексия Михалыча по убиенным бабам фашистским его мало интересовала. Интересовало больше другое. Людей убивать БЭМО не просто умеют, но могут это делать, и это проверено. То есть, и его, и Михалыча (если считать красноармейца Никанорова по отношению к самим БЭМО — человеком) они НЕ ХОТЕЛИ убивать. Хотя технически — могли. Впрочем, как и собак, наверное. Но не убили. А это значит... Чорт его знает снова, что это значит! Значит не хотели убить, но хотели уйти. И все! Но зачем?

— Это, Юрич... я чо говорю то...

— Ну?.

— Контейнеры-то они забрали?

— Нет. Ни один. Даже не вскрывали, и парашюты не сняли. Парашюты я собрал, контейнеры на месте пока.

— Надо это. Надо утащить, да и как-то пристроить.

— Как мы их утащим? Ты максимум один тащить сможешь. Я чего-то возьму, но не много. Рассчитано же было на всех, и не таскать особо, а закладки сделать.

— Так это... может, и сделаем?

— Место надо подобрать...

— Слушай, Юрьич. Тебе виднее, но может проще все? Вот прям здесь и принычим?

— Здесь... — Юрьев на секунду задумался, огляделся — Ну... А и чорт с ним! Не пропадать же добру... Так. У нас там один контейнер — жранье. Ладно, я оттуда концентраты ихние армейские повытягиваю, а консервы пусть остаются. Еще два контейнера — виски. Вот их тут и припрячем, прямо вот на этой полянке, тут сосняк густой, хворостом обложим и сойдет за эхо Сухого Закона. С собой возьмешь немного. Жранье оттащить надо будет подальше, и тоже припрятать — мало ли кто и зачем себе заначку сделал. И остается еще контейнер — там запасные аккумы сухие, и запчасти, что Афанасьич нам навесил. Надо его с собой нести на временную базу... ее, кстати, еще предстоит найти и оборудовать. В крайнем случае уничтожим, но так, чтобы с гарантией. Ага. Решено, Михалыч, так и сделаем. Вопросы, возражения, предложения? Нету? Отлично. С утра и приступим!

— Это... а чего с утра?

— Так в темноте тягать и раскладывать — только зря время тратить. С рассветом и начнем.

— Юрьич. Это... мне-то пофигу, что темнота, что нет. И все одно мне таскать. Давай может, сейчас и начну, а? Ты не боись, я все сделаю, все как надо будет! А ты, это. Вздремнул бы, а? Тебе ж спать-то надо все равно. А я вот сейчас костерок нормальный сварганю тебе, и начну таскать....

— Отставить костерок. Обойдусь. Приступайте к выполнению задания, товарищ Никаноров. А я пока пожру, а как с контейнерами вернешься, тогда и закемарю...

* * *

Проснулся Юрьев затемно еще — выспался. Вполне полноценно отдохнул, ибо посты проверять не надо, на Михалыча надежда верная — не спит, бдит, да еще так, как ни один человек бдеть не сможет. Потому спал Юрьев спокойно. Он даже Михалычу вручил свой ППС — тому на посту бесшумное оружие больше пригодиться может, чем его громобойка. За ночь Михалыч разныкал под соснами, привалив хворостом ящики с бутылками, оставив несколько 'на сейчас' — Юрьев приказал аккумуляторы зарядить и не тратить, обходиться пока жидким топливом. И на 'с собой' на ближайшее время остатки пойдут. Хорошо упакованы были ящики — ни одна бутылка не разбилась. Еду Михалыч тоже разобрал, отложил сухие легкие концентраты, чтобы Юрьеву тоже с собой нести. Остальное они по пути припрячут, ночью Никаноров пошустрил вокруг, и обнаружил недалеко от стоянки удобный овражек, промоинка метра два глубиной самое большее. Впрочем, и Юрьеву 'на сейчас' тоже досталось — Михалыч пока Юрьев приводил себя в порядок, умываясь скупо водой из фляги (не забыть пополнить по пути) и делая комплекс гимнастических упражнений (привычка, очень полезная, если позволяют обстоятельства) — согрел пару банок, тушенку и фасоль консервированную. Завтрак будет плотным — потому что обеда может не быть вовсе, а до ужина надо еще суметь дожить.

А вот контейнер с запчастями Михалыч пока не вскрыл даже. После завтрака Юрьев отправил Михалыча прятать провизию, а сам занялся последним оставшимся контейнером. Он небольшой совсем, потому как содержимое весьма тяжелое само по себе. Два набора стандартный серебряных аккумуляторов, еще семь штук сухозаряженных весьма емких батарей — добавь воды и один раз используй. Укладка с радиолампами и диодами для радиостанций и радаров. Укладка с всякой оптикой — линзы, объективы. 'Косметика' — тюбики с биорезиной, кожа и брезент — ну, да, внешний вид тоже надо поддерживать. Ага, а вот это уже полезно — в тряпки завернут, не иначе Афанасьич подложил — прибор ночного виденья. Похоже, стандартный, как в БЭМО ставят, но в самодельном корпусе, навроде немецкой кинокамеры сделан. Для Юрьева подарок, понятное дело. Пригодится. А вот и еще от Афанасьича заначка — фанерный чемоданчик, не легкий весьма — инструмент, наверное. Но не звякает, переложено видно чем-то. На всякий случай, больше по привычке, Юрьев и его вскрыл — так, просто глаз бросить, проверить.

Даже поморщился поначалу. Ну что ты скажешь. Сплошь свертки в серой бумаге. Аккуратист Афанасьич. Ну и что теперь? Открыл, чтобы на бумагу посмотреть? Надо хоть перебрать, на ощупь, что там. Чтобы знать. Так, ну это вот ключи гаечные, это понятно. Сдурел он что ли, поштучно в бумагу заворачивать? Или чтобы не гремели? — тоже правильно. Отвертки вот, пассатижи... напильники что ли какие-то, а это что... не поймешь, паяльная лампа, что ли? — похожа, да... А это вовсе какие-то запчасти неясный завернуты... Придется развернуть, ну-ка, что там — ага, набор вкладышей в подшипник сустава, новомодные из немецкого 'капрона'. Судя по размеру и форме остальных свертков — там тоже такие же вкладыши, только разных типоразмеров. Хмыкнув, Юрьев начинает было заворачивать вкладыши обратно...

Когда Михалыч явился, Юрьев уже минут десять сидел, не отрываясь читая. Мельком велел Михалычу прибрать в чемоданчик инструмент, переложив чем попало — да хоть хвоей пересыпать. И сжечь пустые контейнеры. А сам продолжил чтение. Всего тридцать страниц убористого шрифта — с одной стороны печатанного, явно на "друка" распечатано, такие немецкие полиграфические машины повсюду на Объекте использовались. Вон и шифр в углу стоит — никому ничего не говорящее семизначное дробное, но Юрьев-то в курсе. Не отрываясь в спину Михалычу бросает:

— Никаноров!

— Я!

— Какой это отдел — шифр семь-два-пять-дробь-четыре-три-три-пять?

Михалыч аж прям замер, не поворачиваясь.

— Никаноров, чей шифр отдела?!

— Ну... это...

— Красноармеец Никаноров!

— Так точно! Отдел нейропрограммирования лабораторная часть!

— Ясно. Хорошо. Продолжай, скоро уходим. И вот что, так просто не пали, вскипяти еще воды. И осторожнее, лес не подпали, поломай на куски их...

— Ясно... — Михалыч продолжает работу, хотя по кряхтению и сопению видно, что его так и подмывает расспросить. Но все ж не детсадовец, и субординацию понимает.

А Юрьев снова углубляется в чтение. Впрочем, уже очень многое прояснилось, когда он узнал шифр. Нейропрограммирование, лаборатория — ага, та самая, Смирнов. Вообще-то пользоваться в неслужебных целях друка запрещается. И в служебных по пустякам тоже — больно уж дорого обходится этот аппарат. Но, во-первых, со Смирнова уже не спросишь. А во-вторых ТАКИЕ бумаги тут, за линией фронта... Юрьев сначала подумал, что надо быстро сунуть их в костер, и дело с концом. А Афанасьичу по возвращении — пожалуй, вышка светит. Ибо это же... нет, ну шпионаж и прочее, и еще Юрьева впутал... Тут как бы самому вдоль по расстрельной стеночке проскользнуть, не упереться лбом-то. Но чем дальше читал, тем больше понимал, что жечь это нельзя.

И более того — задница, в которой он, Юрьев, оказался, становилась все глубже и всеобъемлющее, занимала весь окружающий мир, и загибала горизонт, намереваясь стянуться сфинктером где-то в районе бледного уже Марса на светлеющем небосводе. Прочтя все, Юрьев оглянулся и инстинктивно прижал к себе бумаги. Их теперь придется и хранить, и в то же время стараться, чтобы они не попали никому по эту сторону океана. Да и по ту сторону надо чтобы попали они строго в определенные руки. Подумав, Юрьев старательно обматывает бумагами двухсотграммовую толовую шашку с гранатным запалом — он такие припасы взял себе вместо гранат, еще по испанской привычке. Действуют так же, а весят вдвое легче, да и подорвать что-то можно посерьезнее, чем гранатой. Старательно обернув поверх еще слоем упаковки от одного из аккумуляторов, перемотал изоляционной летной из запасов Афанасьича, и запихнул в подсумок на груди, поглубже. Посмотрел на 'не интересующегося вообще' Михалыча, и усмехнувшись, говорит:

— Михалыч, ты, конечно, не в курсе, что там было написано?

— Товарищ командир!

— Михалыч, ну перестань. Мы с тобой в глубокой заднице, и про командиров тут не разводи уже. Просто отвечай уже прямо давай. Ты пойми, нам с тобой только вместе выбираться. Так что давай уже без всякого этого. Жопа тут такая, что без иллюзий. Нам бы, и выбравшись, под расстрел не попасть. Ага, так вот оно серьезно. Можешь мне не верить, но у меня, хотя я с Китая еще в конце двадцатых начинал — такой безнадеги еще не было. Улавливаешь?

— Эта... Юрьич, что, все так плохо?

-Плохо, Михалыч, оно было на базе, когда начохра завалили, и Смирнов взорвался. Еще было плохо, когда наши бойцы взбунтовались и нас с тобой вырубили. А сейчас уже не плохо. Сейчас пиздец.

— Ох, е...

— Я тебе говорю, чтобы ты прочувствовал — ты ж не намного меня и моложе, не мальчик уже, а повидал не меньше моего. Ни разу такого не было. Опаснее — было, но вот чтоб такая безнадега... Так что, не в курсе, что там?

— Юрьич, я тебе как коммунист коммунисту отвечаю. Вообще не знаю что такое. Я ж вижу просто, что ты зачитался, ну мало ли думаю. Это что, приказ наш там, или что?

— Это, товарищ Никаноров, приговор нам, скорее всего. И не только нам.

— Да брось ты!

— Слушай, я уж доставать не стану, упрятал надежно, я тебе перескажу, а ты сам смекай. Может, и добавишь чего, ага?

— Так точно, Юрьич. Я, это. Осознал. Проникся. Ты не серчай, командир, я ж все же ну, это... в таких ваших делах случайный. Но я это. Постараюсь. Ты давай рассказывай, разберемс, что к чему, а потом только решай, кому кишки на кулак намотать — а я уж постараюь, зря что ли на меня государство столько средств извело!

— Эх, Михалыч, кабы оно так просто было... То и оно, что главное-то и будет как раз — разобраться... Короче — слушай сюда, товарищ Никаноров. Только ты это, кроме того что меня слушай — еще вокруг секи... или вот что. У тебя там прогорело, давай-ка я чайку грохну, ты тоже заправься и упакуй все — и по пути расскажу.

— А это.. куда двинем-то?

— Сначала к ручью, что в озерцо впадает, воды набрать, а потом идем на северо-восток. Подальше от места падения самолета — там дальше я видел скальные выступы — там и оборудуемся. Базу временную сделаем — туда примерно переход дневной, ну а тебе добежать до наших припасов часа три. После уже решим как дальше.

Так и сделали и спустя десять минут, на ходу, Юрьев начинает рассказывать.

* * *

...Этот Смирнов — какой-то неистребимый интеллигент. Москвич, мальчик из хорошей семьи, родители учителя. Так что даже непонятно, как эту писанину правильнее характеризовать — не то дневник не то донос. В школах надо ввести в выпускных классах урок бюрократии — нормы и правила заполнения и написания официальных бумаг — докладных, заявлений, доносов и объяснительных. Иначе же позорище — образованный вроде, интеллигентный человек, Шекспира и Гёте в оригинале читает, Пушкина и Бернса наизусть расскажет запросто, в технической науке разбирается — а элементарный донос на сослуживца написать не может! Стыдно... Но это лирика, а Михалычу Юрьев на память читает отрывками, иногда комментируя.

'... таким образом, созданные В.Р. Лебедевым образцы 'АСЖЛ' являлись чисто экспериментальными устройствами. Ни о каком практическом применении речи, в общем-то, и не шло — эти системы создавались для экспериментов тов. Петрова и Брюхоненко, и собственно никакой такой длительной 'искусственно поддерживаемой' жизнедеятельности не планировалось. Это скорее произошло по вине, а точнее благодаря обслуживавшим установки лаборантам, которые выявили, что препараты способны продолжать жить при соблюдении некоторых условий, что, после проверки, разумеется, оставляло их годными к последующим опытам....'

— Короче говоря, товарищ Никаноров, если пропустить все что он там на своем ученом языке излагает — перед войной некто Лебедев научился оживлять собак. Почему именно собак — пес его знает, но после того как эти самые Петров (генерал, между прочим, чтоб ты понимал), и Брюхоненко свои опыты закончили — то остался вопрос, куда девать этих... собачек. Точнее сказать, от собачек там, в основном, только головы и были. Остальное железо да резина

— Шо, як в мени, тарщь командир? — смеется на ходу Никаноров

— И даже хуже, товарищ красноармеец! — поддерживает шутку Юрьев — Натурально, только голова. Ну и одна — с передними лапами. Жутковатое наверное дело-то. В общем, не знали, что делать, вроде еще живы эти 'препараты' — отключить-то не сложно, но в них же денег вложено! Ну, и оставили. На эксперимент. А тут этот сопляк, Смирнов. Он на кинолога учился, в погранвойска, между прочим, собирался. Но его вот к собакам по распределению НКВД, вместо границы — он биолог, учился в сельхозакадемии имени Кирова. Ну а дальше понеслось... Он, как пишет, первый месяц чуть с табельного нагана не застрелился, не спал почти. Он с детства собак любит а тут такое. Потом чуть свыкся. И выяснил — собачки-то не особо и страдают, похоже. Такое дело, там сильно ж заумно все, но смысл прост — вроде как, спинной-то мозг у них изъяли, а голова без него 'не знает' про тело, и потому создает себе... ну как тебе сказать... воображаемое тело. И потому никакого неудобства нету — кормят-поят, ничего не болит. А дальше Смирнов давай, от скуки, я так понимаю, играть с собаками и даже как-то дрессировать. Одновременно пошел учиться на радиотехнический, заочно. Ну и как-то у него перемкнуло все...

'...удалось установить, что, будучи соединены с электронно-импульсными приборами посредством вживляемых проводников, нервная система и мозг способны реагировать как на внешние раздражители, выдавая характерные электросигналы, так и наоборот — при повторении записанных на магнитную нить электросигналов — выдавать те или иные реакции. Так в нашей лаборатории было положено начало нейропрграммированию. Начался новый этап работ, тут я должен отметить с благодарностью помощь начинателя этой программы доцента В.Р. Лебедева, непосредственно перед своим отбытием в НИИ Естественной Биологии Академии Транспорта Средней Азии. К сожалению, Вениамин Ромуальдович полностью оставил данную тему, занявшись остро необходимой народному хозяйству и армии селекцией верблюдов, в чем он весьма преуспел, и вскоре не только возглавил НИИ ЕБАТСА, но и получил Калининскую Премию...'

— Проще говоря, научился он расшифровывать сигналы, а потом и создавать прямо сам список сигналов, программу — и начал дрессировать своих подопечных с электроаппаратов. Дальше — больше. Создал он такую программу, что понимаешь, собачья голова вполне себе стала не просто исполнять программу, а и сама новую программу создавать, и на мангитограф переводить. То есть, по-научному говоря, создавать новый алгоритм. Ну, то есть, не то что бы это Смирнов создал. Оно природой-то в мозгах у собаки есть уже. Она, например, сама составляет себе программу, кто ей хозяин, кто свои, кто чужие. Но Смирнов это очень сильно развил.

'... передачей же сигналов, несвойственных исходному организму, таких, каковые не могли бы возникнуть в природе, нашей группе удалось сформировать алгоритмы, совершенно несвойственные исходному существу. Удалось крайне серьезно расширить, если можно так сказать, 'кругозор' собаки, заставить ее понимать те вещи, которые естественному организму недоступны для понимания. К сожалению, биологический предел не позволил добиться столь модного в иных фантазиях 'очеловечивания'. Известно, что человек использует свой мозг от силы на 10%. И потому, изредка, в экстремальных ситуациях этот неиспользованные резерв срабатывает парадоксальным образом. У животных, у собак в частности, этот показатель колеблется в пределах от 25 до 30 процентов. И программа активизации мозговой деятельности и стимуляции 'спящих зон' позволила значительно увеличить производительность мозга, его, если можно так сказать, вычислительную и аналитическую мощность, значительно (на два порядка!) увеличить объем памяти. Проще говоря, мозг собаки стал неизмеримо ближе к мозгу человека, и значительно превзошел способности мозга самых сообразительных животных, как-то приматов. (забегая вперед, стоит отметить, что моих знаний для создания программ для подобной активизации мозга человека не хватает, а переданные в НИИМЧ РАН все материалы и электробиологические коды результата не дали, расшифровать нейрокод человека на текущий момент так и не удалось. Более того, по непонятным причинам подобная схема работы не дала результата практически ни к каким другим животным! Исключение составили дельфинообразные, что, впрочем, неудивительно, с точки зрения биологии... )'

— Это... Юрич... А чей-то неудивительно? Где дельфин, и где собака?

— Кхм...гхм... Ну... — Юрьев малость смущается, ибо сути вопроса он не понял, но в этот момент я ему помогаю — А... это... вот. Михалыч, понимаешь, в чем дело-то. Дельфин, по строению, ну по внутреннему — он ближе-то к собаке...

— Иди ты! Что я, дельфину не видел... ну, на картинке.. А собаку и не на картинке! Не, чето ты мне тут не то...

— Михалыч, ты наш танк маленький, Т-60, помнишь?

— Ну, это... так да, немного. У меня в полку был такой один, в наследство остался, берегли как талисман и штаб охраняли.

— Ну, так вот. Так-то по виду он конечно к танку ближе, да? — А внутри? А внутри он ближе ж сам знаешь — к грузовику да к самолету — мотор от грузовика, пушка от самолета. Разве не?

— Ага. Понял. Какже значит так — дельфин? Ишь ты...

— Я тебя, Михалыч, еще расстрою. Этие учОныя высчитали, что и человек, хоть на обезьяну похож — а внутри-то — свинья ближе...

— Это — верю. Людей я знаю не на картинке. Это еще хорошо, если свинья. А кстати, а чего это они тогда не стали свинью дрессировать, а потом человеку эти... электрокоды?

— А не знаю, Михалыч, дело это мне неведомое — а чего тут, товарищ Юрьев неведомого, это ж ты только сейчас от меня узнал. И сразу аж засвербило, что доложить по прибытии надо. Ишь, держихватай какой...

— Так это, ладно, а дальше-то там чего, Юрич?

-Дальше там совсем интересно стало. Собачек-то для эксперимента брали весьма себе взрослых, да и аппаратура еще была несовершенная вовсе. Помирать его питомцы начали, вполне естественной, если в этих условиях так можно назвать, смертью. Сам Смирнов даже хотел было своего старого пса под это дело присоединить, но не решился — интеллигент. Или просто жалко стало. Вскоре встал вопрос — надо новых 'препаратов'. А это уже сорок третий — Смирнов сильно переживал, что с этими работами его на фронт не пустили, но сам понимаешь, наука прежде всего. К сорок третьему же, как чуть полегче стало, обратили внимание на все такие работы — и светлые головы и решили объединить ленинградские наработки твоего знакомого Леменецкого и Смирнова, да и прочих подтянуть Тогда как раз под НКВД создали основу будущего 'Управления Б'. тут-то и началось самое интересное...

— И чего?

— Давай воды наберем, и ты заправься, потом дорасскажу... Что это?

— Слышу. Далеко. 90мм танковая пушка. И еще. Кажется, крупняк пошел, плохо слышно, далеко, на пределе. КилОметров десять, смотря от рельефа. Еще танковая. И легкая 75мм, чафка. Никак бой где-то идет, командир?

— Не факт. Не с кем тут пока. Десант танками давить... дело конечно хорошее, как в сорок четвертом они на две эсэсовские танковые дивизии, что он нас драпали, высыпали. Ух и раскатали их там эсэсовцы, пока разобрались что к чему, да сдаваться наспех начали... Но рановато для десанта — не сорок первый, у командиров мозгов прибавилось.

— А если?..

— Наши хлопци? — Да брось, Никаноров! Что, их так подловишь, чтобы из танка стрелять? В этих лесах? Не верю.

— Та пес же йих знае, что там у них в башке еще перемкнуло!

-Пес, говоришь, знает... ну-ну. Только сдается мне, это если и по нашим — то со злости лупят, или с испугу, наугад. Редко больно стреляют.

— Точно так. Может, учения тут где рядом? Готовят войска?

— Может, и так. Учтем. Войска на учениях это не самое приятное, да еще и танки. Но пока это несущественно — слушай краем, если что — тут же сообщай. Все, привал — ты заправляйся, я за водой.

После пополнения фляг и биореактора снова двинулись в путь, теперь в обратную сторону, забирая чуть севернее, к увиденным Юрьевым сверху скалам. Разговор продолжился.

— Так это, Юрич... Дальше-то там чего?

— Так слушай. В общем, дело в чем. Собака, она, вишь, воспринимает все по-своему. Он пишет — что к человеку этот собачий код неприменим. Пытались, пишет, с человека на магнитограф эти сигналы записать — сравнивали — вовсе не похожи. Собаке их передать — толку нет. Не воспринимает. Но тут этот Смирнов чего выдумал-то? Сделал он какой-то аппарат, конвертер, ну или, проще говоря, переводчик. Который в некие машинные коды переводит как человечьи биосигналы, так и собачьи. А потом машинные коды они, ученые-то, там и перемешивают, правят всячески. А потом кому хочешь обратно на его коды переводят.

— Это, значит, как нам загружали всякое?

— Ага, оно самое! Только, вишь ли чего — раз человечьи коды разгадать не смогли, так и результат нестабильный, помнишь же, как они там прыгали и ругались. А вот с собаками там проще. Смирнов этот видать собак лучше понимал, чем людей. Мозг он им развил довольно сильно, до предела природного — он пишет по его оценке 75%, а больше мол никак, не получается таким методом. Но при этом объем памяти очень большой — ну как у не самого развитого человека — а ведь, так подумать, и совсем туповатый какой пьяница и то помнит-то много. Если брать ВСЕ что он помнит. Смирнов догадался туда загружать программы, учитывая, что человек воспринимает 80% информации глазами — в основном через кинофильмы учебные. Сажали человека, испытателя, с вживленными проводами, и показывали ему фильм, или лекцию какую по матчасти. И записывали. Потом даже портативный магнитограф с батареями в ранце на спину вешали — и практические занятия, ага. Но, пишет, оказалось ненамного эффективнее кинофильмов, особенно с применением какого-то 'стереокино', не имею понятия что такое. Ну конечно не только зрительные программы но и прочее, но это в основном. И главное конечно — то, что Смирнов сумел создать программы для связи разных образов, алгоритмы для опознавания и выделения, ну и реакцию на них. И что получилось? А получился мозг по уровню примерно как у первоклассника шестилетнего. Или скажем дурачка какого великовозрастного. Только при этом объем памяти очень большой.

— Это... Командир, погоди... Это что ж, выходит, слухи-то, что наших БЭМО с собак сделали — правда?

— Это, товарищ Никаноров, чистейшая правда. Взяли шестерых щенков восточно-европейской овчарки, Смирнов сам отбирал, и воспитывали до года, пока рост организма, а значит и мозга, фактически не закончился. А потом — на операцию — и пересадили в готовые уже на тот момент БЭМО. БЭМО эти подготовили благодаря тебе — ага. Ну, ты вроде же в курсе, профессор рассказывал? — Ну так вот. Что бы там не говорили за искусственность — не смогли ученые искусственный мозг сотворить. Не вышло. В Ленинграде на 'Светлане' по заказу Смирнова целый корпус заняли аппаратурой, электронно-вычислительную машину там собрали. Тысячи радиоламп, причем не простых совсем, и новомодные твердотельные лампы, и всякое и разное. Пытались хоть так, размером с дом махину, заставить саму думать. Нет, не вышло.

— Эх... Вот ведь! Столько говоришь вгрохали зазря! А нам, поди, в это время радиостанций не хватало и радаров! А они там заводской корпус бесполезной аппаратурой забили...

— Не скажи... Слышал я.... Ну, ты болтать-то не станешь... В общем, я про 'Светлану' такое слышал, вряд ли это про другой корпус — что там этот аппарат отлично считает... если только данные ему ввести и программу запустить. Сам не может, а вот под управлением человека — отлично считает. Там для ракет наших, которые бывшие немецкие, что-то рассчитывают, ну и по новому оружию, сам понимаешь, какому. Так что не зря. Но — сделать мозг электрический так и не сумели. И — собачек под это дело пустили. Так что, внутри-то у БЭМО вовсе не то, что нам рассказывают — внутри они такие же как ты, по большому счету, разве устроено иначе и мозг... да ведь и не сказать — собачий. Скорее уже почти человечий. Собаки-то тоже ведь бывают получше и поумнее иных людей...

— Это точно! Я, Юрич, людей немало повидал... может и не так много и не таких всяких, как ты, но точно тебе скажу — нету гаже и мерзей твари, чем человек из себя сделать может! Только вот не пойму я — с чего же все-таки это нас собачки-то наши так? Никак вот не понимаю. То, что они не механизьмы тупые, это я и так подозревал иногда. Хотя, признаться, и относился все равно как к железякам, стыдно сказать...

— Слушай, Никакноров...

— А?..

— Да мне же только сейчас в голову пришло... Афанасьич! Он же с ними общался-то как с людьми!

— Не, командир, брось. Афанасьич так с любым мотоциклом и примусом общается. Ты его просто мало видел за работой. Он мне зажигалку чинил — не мою, с охраны хлопец попросил подсобить, так он над той зажигалкой мурнякал как над котенком каким...

— Михалыч, ты не забыл, откуда у нас эти записи?

— А... Мать... Точно же... неужто Афанасьич и впрямь чегой-то знал?

— Этого я тебе ответить не смогу, ибо и сам не ведаю — этим пусть другие занимаются, но доложить об этом мы обязаны в первую очередь — ты же понимаешь?

— Угу. Жалко, мужик-то вроде неплохой

— Эх, Никаноров... — Юрьев не стал разжевывать простоватому Михалычу, какие коллизии в жизни бывают, и как оборачивается 'неплохой мужик' десятками а то и сотнями трупов — Да если бы дело было только во всем этом, думаешь, я стал бы психовать?

— А чего там, это что ли не все тайны?

— А дальше там самое паскудное, Михалыч...

'...Однако с определенного периода у меня стало складываться мнение, что некоторые неполадки в работе БЭМо носят циклический, периодический и если можно так сказать, искусственный, привнесенный характер. Начав проверять регистры системных данных, я вскоре наткнулся на искажения в программных кодах. Сначала я счел это проявлением несовершенства аппаратуры и эффектом размагничивания нити. И на некоторое время забыл о этой находке. Однако, после получения из отдела 'В' первых образцов магнитных дисковых накопителей, я произвел перезапись на них всех имевшихся программ. Согласно инструкции, я был обязан уничтожить всю информацию на старых носителях, перед сдачей их на склад. Однако именно в этот день по объекту была объявлена тревога из-за попытки диверсии на железной дороге (как потом выяснилось, какие-то недобитые шюцкоровцы пытались взорвать мост). Из-за тревоги я был вынужден оставить носители в лаборатории, и перейти на уровень безопасности. После отмены тревоги склад уже был закрыт, и сдачу старых носителей я отложил на завтра. Но на следующий день я решил сначала проверить новые МДН, или как их называют в отделе 'В' 'изделие Винт'. Я с удивлением обнаружил в программных кодах искажения на еще вчера исправленных регистрах. Решив, что имеет место саботаж, я отправил телеграмму в Москву, как и предписано, некоему тов. Иванову, с докладом, после чего, посоветовавшись с тов. Семагиным, с его ведома приостановил работы по нейропрограммированию. Ответ из Москвы я быстро не ожидал, сичтая, что пока мой доклад пройдет все инстанции времени будет много, и, посколку текущие работы оказались заморожены, по собственной инициативе еще раз изучил поврежденные регистры, после чего, интуитивно скорее, сравнил их с еще не уничтоженными старыми записями. Тут же наглядно выяснилось — искажения на новых записях были ТОЧНО ТАКИМИ ЖЕ (в тексте аж дважды подчеркнуто карандашом), как и на старых! При том эталонные записи повреждений не имели! В ту же ночь, не прерывая работы (как выяснилось, товарищ Шариков хотел насильно меня увести силой подчиненных из лаборатории, чтобы я не нарушал режим, но лично академик Семагин не велел мне мешать) я провел эксперимент, используя резервные комплекты, как старых нитевых носителей, так и новые МДН-ы. Результат оказался поразителен! Эталонная запись не имела искажений, но будучи записанной на чистый носитель — уже содержала их, причем спустя буквально считанные десятки минут, которые мне потребовались для проверки. Стало ясно, что проблема не 'в железе' как говорят в отделе 'В', а программная. Таким образом, мой доклад содержал неверную информацию, и более того, клевету. Желая немедленно исправить положение, и, по возможности, опередить рассмотрение доклада, я наутро отправился к тов. Семагину, с просбьой предоставить мне возможность отправить срочную телефонограмму, что называется, 'на самый верх' — вплоть до тов. Л.П. если необходимо. Выслушав меня, тов. Семагин согласился, но позвонить мы не успели. Буквально на пороге пункта связи мы были остановлены тов. Шариковым, огласившим приказ, в виду особого положения, разойтись по своим жилым помещениям. После чего в течение трех суток проводились обыски и аресты — как потом стало известно в рамках дела о Ленинградской Антипартийной Группе среди высокопоставленных членов парии и офицеров армии и НКВД. К чести нашего учреждения — аресты коснулись лишь некоторых сотрудников НКВД, и двух лаборантов, скрывших какие-то данные в анкетах при прохождении проверок. После чего пришел приказ продолжать работу, и тов. Семагин вынужден был отменить решение о прекращении работ. Однако я постоянно мучался мыслью о своем клеветническом докладе — ведь, по сути, как я тогда считал — это была моя ошибка, которую я пытался переложить на конструкторов или изготовителей МДН. Честно признаться, я даже приготовился к тому, чтобы в случае следствия и суда чистосердечно раскаяться и просить перевода на фронт в любую штрафную часть, в дезактивацию или еще куда угодно. Однако время шло и реакции все не было — а совесть продолжала терзать меня все сильнее. Я думал, что скорее всего, с учетом военного времени да еще только что отгремевшего дела Ленинградской антипартийной группы — скорее всего кого-то уже наказали, не особо разбираясь, а человек то ли не смог то ли не сумел протестовать, времена, конечно, не ежовские, но военное время накладывает отпечаток. И буквально месяц назад я не выдержал, и отправил повторно доклад этому неизвестному Иванову, с, можно так сказать, чистосердечным признанием, и просьбой отменить и прекратить все действия по моему предыдущему докладу. Писал я и о том, что признаю свою вину полностью и готов понести любое, самое суровое наказание за свою ошибку. После чего я с удвоенной силой окунулся в раоту, стараясь завершить доводку БЭМО до тех пор, пока меня не арестовали. Однако вместо ареста я получил приказание отбыть в командировку в Кировскую область, на один из объектов отдела 'В'...'

— Слушай, Юрич. А что это за отдел 'В' он все поминает? Вот наше 'Управление Б' — знаю, и почему 'Б' понятно — биология. А 'Вэ' это ихнее — что такое?

— Понятия не имею, Михалыч — бодро врет Юрьев — Для меня это такая же тайна, как и для тебя. И не думаю, что стоит это стараться узнать, ла и вообще поминать всуе — для здоровья так, сдается мне, полезней.

— А, это да. Согласен. Так что дальше-то там? А то все пока в целом понятно, но в общем ничего не ясно.

— Дальше — больше, Михалыч...

'...после того как я смог изучить материалы, переданные мне сотрудниками отдела, я, сразу же по возвращении провел несколько опытов. И уже через два дня смог выделить некий вредоносный код. Он был фактически имплантирован в тело исходной программы, так, что не будь я создателем этой самой программы, то, скорее всего, мне не удалось бы его обнаружить. Вредоносный код не вмешивался в работу программы, не проявлял себя, и что самое неприятное — фактически не мог быть удален из ее тела, ибо при этом была бы нарушена целостность и работоспособность программы. Единственным доступным способом уничтожения этго кода являлось создание исходной программы заново. Ибо при перезаписи этот код воспроизводил себя. Более того — при контакте с другим носителем, причем зачастую даже без переноса информации, просто при транслировании данных — он переносился на чистый, не затронутый носитель. Он действовал словно вредоносный микроорганизм, словно болезнь — в документах отдела 'В' я наткнулся на расшифровку подобного явления с обозначением 'вирус', и считаю этот медицинский термин вполне употребимым и в данной области техники. Сравнение с вирусом более чем уместно, и что самое неприятное — я вынужден констатировать, что на текуший момент фактически ВСЕ устройства, включая и БЭМО, если так можно выразиться 'зарадены' этой вредоносной подпрограммой. По началу я было решил, что наконец-то нам удалось выделить тот самый 'artificialis intelligentia', рукотоворный разум. Впрочем, случай с преждевременным докладом по непроверенным данным меня многому научил, и я не стал никому докладывать, решив сначала как следует изучить данный феномен. Сначала пришлось создать программу, распознающую и выделяющую все 'вирусы' потому как мне удалось довольно быстро выяснить, что таких внедрений имелось несколько. После чего мне удалось выделить эти самые программы, и пустить в обработку. К сожалению, они не поддавались расшифровке, так как были составлены, такое впечатление, на другом языке программирования. Все еще считая, что это есть проявление пробужденного нами искусственного разума, я пробовал адаптировать эти программы для конвертации в понятную мне форму, одновременно пытаясь выяснить, что же должны обеспечивать эти программы, какие алгоритмы запускать или создавать. К сожалению, во втором вопросе никакого прогресса я так и не смог достигнуть вовсе. А вот проработка вопроса языка и привела к выводам, по причине которых я вынужден составить эти записи. Чисто из экспериментального любопытства, больше отдыхая и развлекаясь, я попытался зашифровать одно из стихотворений Бернса, и внезапно понял, что полученные коды очень близки к тем, что используются в программе 'вируса'! Насколько я могу судить опираясь на свои знания — этот вредоносный код имеет в своей основе язык программирования, созданный носителем именно английского языка! Это, с моей точки зрения, полностью отметает любые версии об 'самозарождении' какого либо рукотворного интеллекта. Ситуация вырисовывается очень серьезная, но тем не менее я не имею права на непроверенные и необдуманные решения действия и высказывания. По инструкции я обязан немедленно доложить о любом вмешательстве тов. Шарикову. Однако, я не могу гарантировать, что произошло именно вмешательство (сам я более чем уверен в этом, однако уверенность больше интуитивная, привести в четкое доказательство кроме 'мне так кажется' — к сожалению, нечего), и потому не считаю на данный момент нарушением инструкции мое молчание. Хотя написание данного текста и дальнейшее все же является нарушением, но тут дело именно в личности самого тов. Шарикова. Мне очень не хотелось бы допускать его до каких либо действий по данному происшествию. Нет, я не считаю тов. Шарикова способным на какое-либо преступление против советской власти. (Я, скорее, наоборот — уверен, что тов. Шариков пойдет на любое преступление ради блага советской власти, даже зная о неизбежности и неотвратимости наказания, при всем моем негативном отношении к нему — я его безмерно уважаю, как коммуниста и преклоняюсь перед его самоотверженностью в деле борьбы за победу коммунизма). Однако, учитывая мои личные негативные отношения с ним, и еще некоторые факторы, связанные с сегодняшним происшествием на стрельбище, о которых я пока умолчу, я решил написать этот текст...'

— Кстати, Михалыч, а чего, у Смирнова были с кем-то такие уж негативные отношения?

— Ну, это... Тут дело-то такое. Шариков-то наш, он же на самом деле мужик-то боевой был. Ну вроде тебя, только по здоровью перед войной списали. У него, понимаешь, трагедия личная случилась. Он в Польше перед войной работал, ну там, то-се, нелегально, сам лучше меня знаешь. Орловского говорят знал, ты тоже знаком, да? О, ну значит понимаешь... не тыловик какой, даром что на охрану кинули. Ну, в общем, в 38м у него на глазах жену расстреляли. РОВСовцы. Он там к ним внедрен был, и жена его, причем никто же не знал про них, просто вместе работали. Те ее даже не раскрыли, заподозрили. И решили убить. А он там был. И сделать ничего не мог, сам понимаешь — служба. Ну, в общем... потом-то сам знаешь как с этой сволочью — кого повязали кото так грохнули. Только Самого Шарикова после того как он, пусть и в рамках приказа, голыми руками два десятка гадов изничтожил, по возвращении — на медкомиссию — и все. В санаторий, и никаких боевых. В сорок первом правда на фронт пустили но недолго провоевал — тяжелое ранение, и до того тоже там откаблучил, рассказывали, что танковая рота эсэсовская так по сих пор и числится 'пропавшей'... Ну, в общем, тяжелый он был мужик, но тертый и боевой. Только, как ты понимаешь, личной жизни у него... Ну, а вот тут эта белобрысая и подвернулась...

— Погоди... Синичкина чтоль, Пассия Смирнова?

— Какая там она пасия я не знаю, не щупал, да мне уже и ни к чему, а только Гавриил Евлампич на нее, значит, запал. Не сказать чтобы сразу как появилась, они ж со Смирновым считай одновременно пришли, как мне рассказывали, а потом, значит, товарищ Шариков давай к ней и клинья бить. Ну вроде как всерьез намекая-то. И то сказать — мужик он немолодой, и не самый красавец, но для своих-то лет — ого какой. И, так сказать — звание, выслуга. А если семейный, то и жилплощадь бы запросто получил. Захоти — так после победы сразу на пенсион. Характер, конечно, тяжелый, но я ж тебе рассказал — есть причина, а кабы семья, так может и переменился вовсе. Но... молодежь она ж чем думает-то?

— Ясно, отшила его значит Синичкина...

— Да то и оно, что вроде как и не отшила. Она вообще дуреха такая, скромная, никому грубого слова-то не скажет, ну в общем ни да ни нет, как у них, интеллигентов, положено. А Шариков-то тот прямой, простой как три копейки — вояка же, чего взять. — (Тут Юрьев про себя усмехается — ну да, конечно, резидент по РОВСУ работавший, да которого так и не раскрыли — простой, как же. Но Михалыч по внешнему судит, да по общению — у него опыта в таких делах нет). — Ну а тут Смирнов значить к ней воспылал. А дальше пошло и поехало. Ну потом Шариков на Смирнова давай давить — мол так и так — нарушение внутренних правил, личные контакты требую сократить до рамок служебных обязанностей. Ну, есть такое правило. Ходил даже к Семагину, требовал перевести Синичкину. Смирнов тоже ходил, скандалил... ну, насколько умел, конечно. В общем, замяли как-то. Ну а потом уже этот случай с собаками. Когда Шариков орал что лично с дегтяря перестреляет всех волкодавов. Он собак кстати не любил — как-то приходилось ему уходить от погони и с собаками голыми руками драться. Ну, вот у них и вовсе не сложилось...

— Погоди-ка... Это ж получается... Это ж выходит текст этот он писал как раз в накануне, как к нам приезжал ..сам. А на стрельбище, это значит, мишени с собаками были!

— Так чего же он там такого усмотрел? Он-то с самого начала все знал и про собак тоже, чего еще?

— Этого мы, товарищ Никакноров, сейчас никак не узнаем. Нету этого в записях. Может, и вовсе не узнаем. Там, собственно, совсем немного и осталось-то.

— Ну? Чего тама, давай уже, не томи, командир— Да в общем, все просто. И совсем понимаешь ли неприятно.

'... из-за мер безопасности в связи с приездом правительственной комиссии во главе с тов. Л.П., о чем мне сообщил тов Шариков, ввиду запрета на проведение любых работ и экспериментов, я не могу немедленно привести в действие программу, которая должна уничтожить, на мой страх и риск, все инородные внедрения. Разумеется, копии зараженных реестров мною сохранены для дальнейшего изучения, изолированы от любой связи с любой электронно-импульсной аппаратурой нашего объекта. Программа мной полностью подготовлена и дважды протестирована на копиях зараженных реестров. Как только будет снят режим повышенной безопасности, я немедленно запускаю программу, прежде всего на аппаратуре лаборатории и БЭМО, впоследствии поэтапно, избегая заражения, очищаем все устройства объекта. Санкцию тов. Семагина и Шарикова рассчитываю получить непосредственно перед отменой режима безопасности, и немедленно приступить...'

— ...М-мать его! Никаноров!

— Я!

— Во сколько ЧП со Смирновым произошло? В лаборатории?

— Ну я ж говорил, часа через два, как улетели все, как раз... как раз... еп...

— Ну?!

— Дык это... Как раз перед тем, как отмену режима повышенной безопасности дали, да...

— Никаноров, ты как, уже соображаешь, во что мы с тобой вляпались?

— Ну, это... не очень, хотя, что глубоко и крепко — понял. Че делать-то теперь? Чего он там может еще пишет?

Да ничего такого, хотя...

'Ввиду сложившейся ситуации я вынужден пойти на нарушение инструкций и составить этот текст, объясняющий мои поступки и действия, если это понадобится в дальнейшем. Из-за сложившихся обстоятельств я не могу рассчитывать на официальные каналы, потому оставляю этот текст человеку, которому я лично безмерно доверяю, в надежде, что он сможет правильно распорядиться этим текстом в случае каких-либо непредвиденных поворотов. В заключение, хочу еще раз подчеркнуть, что я являюсь твердым коммунистом, и все мои действия направленны...'

— Ну, дальше обычная формулировка, парень пишет, что мол не считали его врагом если совершит ошибку, сознает риск и готов к ответственности и так далее.

— Ну, тут все понятно.

— Чего тебе тут, Михалыч, понятно? Мне вот например, нихрена не понятно.

— Ну, доверенный человек — ясное дело, Синичкина. Кому он еще отдать мог. Не Шарикову же.

— Ага. А нам они попали от кого?

— Ну, так это... Я ж тебе и говорил. Синичкина с Афанасьичем чего-то там...

— Никаноров!

— А, да ладно! Она с ним о Смирнове разговаривала. Ничего такого. Нет, правда. Про несчастную любовь, и мол пожениться хотели, а она сирота, и мол уже у них там чето и было... ну сам понимаешь, не маленький же...

— Угу.

— Не, ну а чего? Уговорила его нам эти листки подсунуть. Самой-то ей никак незаметно.

— У нее допуск какой был?

— Дык, это... А-2. Она ж и Смирнову и Корлидзе в лабораториях помогала, девочка-то смышленая.

— А у Смирнова допуск?

— А-1. У него, у меня, у Шарикова да Семагина только такой и был. Леменецкий когда приезжал у него тоже, у товарища Мехлиса, ну еще Лаврентийпалыч, ясное дело. Да, кстати — у тебя же тоже такой был!

— Это я в курсе. Ладно, понял.

— Это... командир, так я это, так подумал... может, это просто Смирнов напортачил там чего сам? Вот и взорвался?

— Хороший ты мужик, Никаноров. Но простой все же, как топор. Уж не обижайся.

— А чего мне, не обидно. Да, я такой. Ты это, не серчай, командир. Ты объясни, в чем я не прав. Я пойму и приму. Я знаю, что не шибко силен сра... стар... стратегическим мышлением, во. Я с авиаполка сам рапорт подал, как понял, что не тяну. Мне стыдиться нечего, у каждого в жизни своя война.

— Тогда вот вникай, и поправь меня если что не так. Аппаратура с этими программами на базе где была?

— Ну... так только в лаборатории и была. Ну еще на складе. Больше нигде нельзя было хранить, то что использовали — в кинозалах там и еще где — строго под охраной, постоянной — привещли, попользовали, укатили.

— То есть, вся аппаратура, считай, погибла?

— Ну... не вся. Там вообще-то сейф, комната целая. Ну как архив. Там много чего хранят, ну записи на магнитографе которые, катушки с проволокой здоровенные, я видел. Ее и открывают-то редко, вряд ли открыта была и все там погорело...

— Угу. Смирнов про них писал. Копии, сохраненные. А все остальное, скорее всего — уничтожено. Программу свою хитрую он запустить не успел. А вот разрешение на нее получил. Наверное. И знает это только один человек — Семагин. Еще Шариков знал — но уже не скажет. Смирнов взорвался. Знаешь, как это называется? — Рубить хвосты. Я ничуть не удивлюсь, если и Семагина уже нет в живых.

— Типун тебе!..

— Игра пошла по-крупному, всерьез взялся кто-то. И то, что мы еще живы — это во-первых какое-то странное стечение обстоятельств с нашими 'собачками', которые нас не пришили, имея возможность... как бы это не оказалось посмертной услугой Смирнова, что все-таки не пришили... А во-вторых — это то, что мы очень быстро и очень специфическим маршрутом и через специфические места оказались жуть как далеко от вашей уютной базы. Я, знаешь, в Северном Китае однажды провалился в пещеру, где тьма-тьмущая змей зимовала. Ну, холодно, они сонные... если не трогать и не наступить. А они считай ковром. Здоровенные, в руку толщиной. Противоядие у меня было ну от одной, от двух уже если повезет. А их там сотни. Так вот, Михалыч, я б лучше еще раз в ту пещеру, чем к вам на объект — безопаснее б вышло.

— Так это, погоди! Ну все же может Смирнов и сам! Напортачил с евойной программой, аппаратура возьми и взорвись!

— Михалыч, ты у него в лаборатории ж не раз был. Где там баллоны стоят — помнишь? Там к ним хоть какие провода от его машинерии идут? Не? То и оно. Не надо иллюзий.

— Ну так это... Баллон, он, бывает, и сам могет!

— Бывает. Только больно уж вовремя. И Шариков сам помер. И нас с тобой БЭМО отключили и смылись куда-то. И вот это вот все. Разом.

— Ладно. Понял. Осознал. Уяснил. Делать-то нам чего?

— А все просто — вон та гряда, видишь — отличное место. Танки на прицельный выстрел не подойдут, катки поломают и гусянку порвут. И даже пушки кроме совсем легких близко не подтащить. И десант не высадить ни планером, ни парашютом — перебьются-переломаются. А от пехоты да от обстрела неприцельного найдем где спрятаться. И камня много, не наследим, если аккуратно. Так что давай туда, базу оборудуем, и начнем действовать — сам видишь, отсидеться нам тут никак нельзя.

* * *

Это только на словах Юрьева выглядело солидно — 'оборудовать основную базу'. На деле ограничилось выбором места, наиболее невыгодного, с точки зрения потенциального противника, для обстрела и штурма, да и наблюдения за ним тоже, устройством незамысловатого тайничка, да натягиванием тента из камуфлированного авиазента. Все остальное 'оборудование базы', как до, так и после, свелось к рассматриванию местности и определению безопасных подходов, мест вероятных позиций, как своих, так и противника, да оборудование постов наблюдения. Еще Михалыч сбегал к озеру и принес полными свежей питьевой воды две брезентовые складные канистры — теперь тут можно будет и продержаться или отсидеться какое-то время, благо, что вода нужна только Юрьеву — Михалычу она без надобности в основном, если только аварийные батареи залить. Но это уж совсем край, а так — хватит ему и просто топлива, то бишь алкоголия. Вот кстати, помрачнел малость Юрьев — надо бы как-то этим озаботиться. После перехода Михалыч подзаправился склянкой сивухи, которую по недоразумению местные жители считают алкогольным напитком. Осталось на донышке, но это он добьет вечером и еще добавит. Иначе никак — или переводить его в "спящий режим' и самому караулить. Наверное, так и сделаем, посменно — но все равно, топлива запас не беспредельный. И его надо экономить. Это вообще-то был резервный вариант, считалось, что в такой стране как США найти возможность подзарядиться от электросети будет несложно. Но для этого придется с этой базы выходить в рейд, в сторону небольшого городка на побережье, который Юрьев видел сверху. Городок небольшой, поселок, но явно просматривалась какая-то промышленная структура, капитальные строения вроде башен элеватора или трубы какие-то — градообразующее предприятие. И явно с энергетикой все в порядке. Плюс — надо постепенно начинать обрабатывать обстановку, вникать в детали — свои проблемы не денутся никуда, но и задания никто не отменял. Приняв решение, Юрьев даже немного успокоился — оно всегда понятнее и легче когда решено что-то. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Выход назначил на вечер — днем разведка на виду обычно не показывается, не ее это время.

* * *

Канонада стихла, когда еще они только бежали к будущей базе, и только под сумерки снова уже на пределе слышимости чуть побухали танковые пушки. Особого внимания этому они оба не придали — далеко и непонятно, явно не по их душу. После выхода рванули экономным бегом по намеченному маршруту, по совершенно безлюдному, чистому, красивому и очень мирному лесу. 'Как в лесопарке на прогулке' — думает про себя Юрьев. Две трети пути, если даже не три четверти, проскакиваем вполне себе успешно, без особых помех. Подготовочка у Юрьева, надо обратно отметить, зверская — бежит как паровоз по рельсам, особо и дыхания не сбив. Даром что кроме бронежилета и автомата с небольшим боезапасом да всякой мелочи ничего больше не взял, а все равно внушает. Михалыч, кстати, тоже экипирован минимально — пушку свою он, поупиравшись, оставил, взамен вооружившись запасным ППСБ из укладки. Все мины-гранаты — тоже оставил. В ранце-укладке — только пара фляг со спиртом. Расход энергии БЭМО тоже очень сильно зависит от нагрузки. Так что пошли именно 'налегке'.

Неприятности начались примерно за полтора километра до шоссе. Сначала Михалыч доложил о характерном шуме моторов, причем не только автомобилей, но и тяжелой техники — а потом и о характерном звуке гусеничной техники. Потом и Юрьев уже это слышит, дальше — больше. Шоссе обнаружили задолго до того как к нему вышли не только по шуму моторов и гусениц — но и по отсветам фар. Янки, обнаглев, по мнению Юрьева, до предела, гоняли по шоссе технику с включенными фарами — впрочем, это пока не прифронтовая полоса, конечно, и наши в бомбежках территории США особо не усердствуют пока. Но все равно такая самоуверенность противника бесила. Вскоре, впрочем, выясняем еще один неприятный момент. По шоссе не просто идут колонны разной техники — грузовики и БТР с солдатами, иногда с шестифунтовыми противотанковыми пушками или легкими трехдюймовыми гаубицами на прицепе, танки, зенитные самоходки. Но и регулярно, очень часто... слишком уж часто для такой глухомани, проезжают патрули. Тяжелый патруль — пара 'шерманов' или 'чаффи', и один-два БТРа с пехотой. Эти мотаются туда-сюда без остановок на небольшой относительно скорости — скорее даже не патруль, а ГБР для усиления патруля. И собственно легкий патруль — пара джипов и один грейхунд — броневик с полуторадюймовкой. Эти, что было особенно неприятно, каждые двести-триста метров останавливались, и установленными на броневике и джипах фарами-искателями просвечивали прилегающую местность. Как ни странно — но в основном по другую сторону дороги, правда, временами наспех освещают и нашу сторону. Вскоре выясняем — не просто так светят, отбывая номер — что-то узрев, в приступе паранойи, один из патрулей начинает вдруг, съехав с дороги, молотить из крупняков и пушки куда-то в темноту, где им что-то померещилось. И тут же, спустя считанные минуты — рядом нарисовалась 'группа поддержки', с ходу разворачиваясь фронтом, нырнула с шоссе в молодой сосняк, для острастки, наверное, жахнув по разу с башенных орудий. Спустя четверть часа выступление бронемеханизированного цирка завершается, но нам уже предельно ясно — соваться на это в чужом пиру во время чумы похмелье нам вовсе не надо.

Юрьев показывает Михалычу жестами (и только тут соображает, что в укладке ЗиПа вполне могла быть запасная радиостанция для связи между БЭМО, а он и не посмотрел... ) — отходим, и в обход. Отойдя подальше, додумав мысль про рацию, Юрьев спрашивает Михалыча на предмет просканировать эфир.

— Чисто, словно вымерли все. Даже гражданских вещательных нет.

— Эге. Значит, и хорошо, что радиостанцию не взял — все одно нельзя — говорит Юрьев — Соображаешь, в чем дело-то, Никаноров?

— Так это... Курс-то спецподготовки вполне ж усвоил. Пеленгуют, значит, ловят в эфире малейшую передачу. Рациями пользоваться, стало быть, никак нельзя.

— Точно. Но и сами молчат, значит, с одной стороны связи нет, с другой — все на приеме, и готовы принять приказ. Жаль, не догадался раньше, интересно было узнать — когда патруль всполошился — подмогу вызвали по радио, или те по заранее распланированному прискакали? Хотя это мелочи... Ладно, попробуем этот шапито краем обойти — надежды, правда особой нет, но прогуляемся.

* * *

Как ни странно, но к городку, носившему название, как выяснил, порывшись в загруженных в память картах Юрьев, Робинсон-Таун, мы все-таки вышли. Пришлось забрать севернее, но буквально через несколько километров, там, где шоссе практически вплотную подходило к морю — суета заканчивалась. Там стоял немаленький такой отряд — пара батарей противотанковых пушек, причем одна — не шестифунтовые пукалки, а вполне себе серьезные трехдюймовки длинные, самоходные гаубицы, несколько танков и много пехоты. Совершенно нагло расположены, пусть и в стороне чуть — стоящие кучками бочки и канистры, ящики какие-то. На море, судя по всему, тоже болтался какой-то кораблик, активно подсвечивая берег прожекторами. Юрьев аж зубами скрипел — на войне в Европе такую наглость бы не простили и моментально покритиковали бы всеми наличными артиллерийскими и авиационными средствами — а тут на тебе, светят... как будто у себя дома. Но дальше, за этим мощным блок-постом — как обрезало. Ни машины на трассе, да и колонны шли только в эту сторону, припомнил Юрьесв — похоже, вот сюда они и шли, да по линии шоссе наверняка становились. Такое впечатление, что американцы кого-то стараются изолировать, и прижать к морю. Десант? Неоткуда да и место не самое удобное. Значит... не будем заранее говорить вслух, но скорее всего — засветились наши 'собачки'. Других объяснений трудно придумать.

На подходе к поселку наткнулись на линию электропередач. Ну, или говоря проще — столбы с проводами. Тут же решили подзарядить Михалыча. И — облом. Америка, индустриальная страна... А тока — нет. Раздолбаи. Ладно, в самом городке наверняка что-то найдется.

...А хрен там. Городок встречает темными строениями, патрулем на паре джипов со спящими часовыми в центре, у какого-то и впрямь промышленного объекта местного значения, и огоньками керосиновых ламп и электрических фонариков в окнах и на улицах. Вот так вот. Света — нет. Докатились, капиталисты поганые. Впрочем... может, это как раз дело рук тех, кого там на берегу так активно ловят? И не факт еще, что это наши псяки, может, местные коммунисты какие проснулись? Рванули, скажем, электроподстанцию какую, или вроде того? Ну, тогда — Бог им в помощь, авось выберутся. Соваться спасать неизвестно кого, только потому, что янки их хотят поймать или прихлопнуть — никто не собирается. Чай, не кино для школьников, шкура своя и жопа не казенная. Надо только иметь в виду местный переполох — с одной стороны силы отвлечены на кого-то, с другой — сил этих много, и солдатики явно нервные, с перепугу будут сначала стрелять, потом смотреть, как это у янки, в общем-то, всегда и принято. Потому — в сам поселок решили пока не соваться, ибо больно уж рискованно. Чуть нашумим, а сюда с радостью примчится вся эта орава бездельников в оливковом, и начнут от восторга пулять в нас крупным и не очень калибром. Коротко посовещавшись, решаем отходить в сторону базы. Первый выход неудачный, но рисковать не стоит.

По пути пересекли несколько грунтовок, встретилась еще одна воздушная электролиния — тоже обесточенная. Это не есть хорошо, электроэнергия нам бы не помешала... Два раза заметили патруль на джипе — но всего-то трое военнополицейских, и джип даже без крупнокалиберного браунинга, просто автомобиль. Несерьезно, но Юрьев отметил на всякий случай, что если надо раздобыть транспорт — вполне вариант. И джип открытый — то есть даже Михалыч вполне может управлять. Окончательно разочаровавшись в иллюзорной капиталистической электрификации всей страны, сворачиваем совсем в лес, беря азимут практически напрямую к базе. По карте так впереди только лес и озера, ничего не помешает добраться быстро. И едва выходим на нужный темп (Юрьев даже ПНВ отключил и снял — ни к чему уже, лунища выкатилась) — как километрах в трех от входа в лес буквально вываливаемся на немаленькую прогалину с каким-то невнятным строением на ней.

Неожиданность не повлияла на рефлексы — Юрьев рухнул в траву, выставляя вперед автомат и накидывая на глаза ПНВ, одновременно его включая. Михалыч замешкался на полсекунды, но тоже моментально присел и изготовился к бою. Тем более что от строения явственно тянуло дымом — на бегу они просто не успели засечь. Стало быть, люди тут есть.

Присматривается Юрьев, в наконец-то прогревшийся ПНВ. Лампы, от включения до работы нормальной несколько секунд, ничего не поделать. Непонятное какое-то строение. Вроде хижина какая-то, или сарай, с покатой двускатной крышей — но из непонятного материала. Вся в полоску какую-то. Доски что ли? А вот из угла крыши идет явно дымок — в ПНВ его хорошо видно. Точно, люди там есть. А вот вроде и огонек мелькнул? Не выключая, просто откидывает прибор на креплениях вверх на лоб — ага, точно, на фоне темного строения мелькает маленький огонек — словно кто-то внутри со свечкой или керосинкой прошел. Люди есть. Вопрос — что с ними делать? Проще всего уйти благо пока никто не заметил. Но... вряд ли там много народу, так что ликвидировать труда не составит. А вот пленный бы им не помешал. Место глухое, вряд ли что-то серьезное там, и на засаду не особо похоже, тем более что никто не мог знать, что они тут появятся — потому что они и сами не знали. Разве только — засада не на них. Но на засаду вовсе не похоже... Значит — надо брать.

— Это... командир — шепчет Михалыч, которому, похоже, пришли в голову те же мысли — Давай проверим халупу?

— Вперед — не особо раздумывая отвечает Юрьев — По наработанному, пошли!

Не раз и не два отработано, так что особо чего говорить — перебежками, прикрывая друг друга, не забывая оглядываться и осматривать все округ, быстро добежали до строения. Ага, ясно, что такое. Убогая хижина из досок и рифленого железа. Сарай-не сарай, гараж... непойми что. Дым идет из косо торчащей из-под листа кровли, из такого же железа, что и стены, мятой трубы. В маленьком оконце снова мелькнул отсвет. Вот и убогая дверь из досок, отработанно жестами распределили роли — Юрьев входит, Михалыч следом. Готовы, пошли...

За три шага до двери вдруг где-то под стеной строения раздается скрежет металлического листа, и Юрьев на автомате дает туда очередь, отзывающуюся грохотом пробиваемого тонкого металла. И тут же злобный хриплый лай. Собака, мать ее! Дрых там какой-то кабыздох, и только в трех шагах и почуял гостей. Снять животину Юрьев не успевает — видимо, почуяв неладное, кабыздошина моментально одним прыжком исчезает где-то под строением, грохоча гулко железом. Стрелять уже бесполезно. И самое поганое — внутри уже наверняка встрепенулись. Секунда на раздумье — и Юрьев решает не продолжать атаку, а дождаться, пока изнутри сами выскочат наружу. А ведь выскочат. Если, конечно, там не профессионалы. Профессионалы легко изрешетят из пулемета стену изнутри, постаравшись, чтобы никто снаружи не уцелел. Да гранат добавят. Правда, это если профессионалам не поставят задачу взять живьем. Тогда они все равно не выйдут — просто будут делать вид, что ничего не заметили, и сидеть тихо. А гранат-то мы, убогие, и не взяли, только и успевает подумать Юрьев...

Нету там профессионалов. Дверь распахивается, треснувшись в хлипкую стену (я даже забеспокоился — как бы строение разом не развалилось от такого могучего афтершока), и на пороге возникает тело.

Типичный такой реднек... или как правильно его называть? Ламберджек? Корявый, не особо и могучий, но и не худосочный детина, весь какой-то угловатый, бородатый как их сраный президент Линкольн, косматый. В руках — драсьте вам, какое-то стрелядло. Держит его наперевес, толком еще ничего не понял, таращится в пространство, если и увидел, то еще не осознал. нет, не профи. Вот вроде начал что-то соображать, но ружье не наводит, только глаза выпучил от удивления и пасть раззявил. Такого-то зазря сразу и убивать незачем, пожалел мужичка Юрьев. И лишь махнул Михалычу:

— Живьем.

Р-р-раз! — и ружьишко, судя по виду — одноствольная переломка — испарилось из рук хозяина халупы, а сам он получил несильно в хлебало, отлетев вглубь своей конуры. Куда тут же вломился и Юрьев. Вломился, уйдя в сторону, на всякий случай, тут же встал, поводя стволом... Да, параноик... Профессионалы с пулеметом, как же. Внутри строение выглядело... Да так же, как и снаружи. Убого. Бедненько, но грязненько. Комнатуха три на четыре метра — похоже, занимавшая всю 'железную' часть строения. Стены из того же металла рифленого. Косоногий стол у окошка, на столе — еле коптящая керосинка. Какие-то плошки с объедками. В углу — распространяющая тепло буржуйка — похоже, или бочки сделанная В другом углу — топчан с тряпьем. Пара бидонов и ящиков. Вот, собственно, и вся 'обстановка'. Ну и — обитатели сего сераля. Ухмыльнувшись, Юрьев убирает за спину автомат, демонстративно достает кольт. Так и удобнее, и, по его опыту — внушительнее, для такого вот контингента-то. Выключив ПНВ, шагает к столу, выкручивает полностью фитиль — лампа озаряет комнатку довольно-таки ярким светом — это они тут просто экономят. Нда...

Сам хозяин — валяется, где упал, вытирает разбитую морду, хлюпая носом, кровищу размазывает. Ничего, не смертельно вовсе. При свете он выглядит еще угловатее и замухрышистей, но видно, что не дохлый, жилистый, хотя и недокормленный. Рядим — хозяйка. Женщина неопределенного возраста с унылым, безучастным лицом, вроде и нестарая, но все лицо в морщинках, особенно на лбу и в уголках губ, отчего выглядит как-то совсем уныло и печально. И руки — такие же как у хозяина — все в морщинах и мозолях. Смотрит непонятным взглядом — и насторожено и испуганно и одновременно недоброжелательно и безучастно. Юрьев машет пистолетом, на английском командует:

— В угол, живо! — такая баба вполне может со столь же безучастным лицом и нож в спину вогнать или там кочергой по голове.

Та отходит, но озирается уже совсем как-то испуганно — ага, все же есть эмоции человеческие — ну да. На топчане замотанные в тряпки — трое детей. Пацан лет пяти, девочка лет семи, и совсем какой-то малыш, года два-три. Старшие таращатся, причем в отличие от родителей скорее с интересом, чем испуганно, младший спит себе замотанный в тряпье, посапывая. Проследив взгляд Юрьева, женщина дергается, словно собирается как-то прикрыть рукой детей. Надо успокаивать, а то придется и ей вломить, чтоб не мешалась.

— Стой спокойно! Не делайте никаких глупостей, и никто не пострадает! Ты поняла? Без глупостей. Поняла меня? — Женщина нерешительно кивает, и тут же, как бы сомневаясь насчет 'никто не пострадает' переводит взгляд на стонущего хозяина у себя под ногами — И он бы не пострадал, если бы не схватился за ружье. Не делайте глупостей, и мы никого не тронем! Помоги ему! Но без глупостей!

Женщина, не сводя взгляда с Юрьева, приседает, и начинает как-то помогать своему мужику. Следя за ними краем глаза, Юрьев уже при свете осматривает халупу. Да, пленных взять... Что у ЭТИХ спрашивать? Это не бедность, это нищета... Такое Юрьев только в детстве видел, при царе еще. С другой стороны, расслабляться не стоит...

— Еще оружие в доме есть? Отвечать! — и для улучшения понимания своего, отнюдь не безупречного английского, чуть тыкает в сторону сидящих на полу хозяев стволом кольта

— Н-нет — отвечает, хлюпая носом, побитый мужичок, и это тут же подтверждает его жена:

— Нету ничего больше. Патроны вот там, на окне, больше ничего. Топор у двери вон. Нож — вон.

Юрьев не выпуская из зрения хозяев, осматривается. Да, четыре картечных патрона на столе под окном. Нож воткнут в поддерживающий крышу столб — дрянной длинный нож с деревянной ручкой. Топор — да, на длинной рукояти, у двери. Выдернув нож, подхватывает топор, и аккуратно выбрасывает все это за дверь. Заодно спрашивает Михалыча, на английском, благо тот вполне поймет:

— Как обстановка?

— Чисто. Полный ноль. Только собака под домом, и то тихонько.

— Хорошо. Зайди, подержи этих на прицеле, я проверю дом.

— Есть, сэр.

Михалыч входит, заставив испугаться всех, баба судорожно обнимает мужика, который и сам старается отползти, плечом оттирая и прикрывая жену, дети на топчане начинают тихо-тихо плакать. Ну, еще бы — Михалыч едва протиснулся в дверь, и в свете керосинки кажется что занял собой половину комнаты. Зато теперь Юрьев уверен — хозяева точно глупостей не наделают. Быстро прошарился по жилищу — ну, ожидаемо. Ничего практически вообще. То есть в прямом смысле — ничего. Очень бедно. Мелочь всякая, самое ценное, пожалуй — запасы еды — там попадаются и несколько армейских банок тушенки, картошка, еще что-то корнеплодное, крупы, сушеные грибы... Юрьеву даже, и то становится противно — ну какого дьявола, что тут может быть? Однако — инструкция, положено. Единственное что заинтересовало — початая бутылка виски. Машинально передал ее Михалычу, кивнув — мол, заправься, как раз пора бы уже. Что товарищ Никаноров и исполнил, похоже — тоже машинально. С горла, одним приемом, не отводя ствола автомата от перепуганных хозяев. Юрьев в это время думает о том, что теперь с ними всеми делать. В угол, где уже перестали плакать дети, с интересом глядя как непонятный дядька пьет из горла всю бутылку, старался не смотреть. Надо решать, но вот с детьми Михалыч никак не одобрит. И не обманешь его.

— Russian... — с непонятной интонацией, печально-обреченно и в то же время не спрашивая, а скорее утверждая, выдал побитый мужичок. У женщины сразу лицо стало белым, как мел, она прикрыла рот рукой и беззвучно заплакала.

Юрьев с Михалычем, не сговариваясь, переглянулись удивленно. Ну на, что еще может подумать обычный американец, если к нему ночью вломятся с оружием, разобьют морду, и найдя в доме единственную заначку, ее тут же выпивают из горла залпом в один глоток? Русские, больше некому. Интересно, Михалыча они за медведя приняли? — додумывает это Юрьев уже под оглушающий хохот. Свой и Михалыча. Кажется, даже все строение резонирует листами металла — не развалилось бы. Смеются они долго, Юрьев, в прямом смысле слова — до слез. Хозяева смотрят в недоумении, дети притихли и даже вроде несмело улыбаются, как малой не проснулся и вовсе непонятно, впрочем — дети, они такие. Однако, ну и рассмешили...

Отсмеявшись, и утерев слезы, Юрьев убирает пистолет в кобуру, и, качая головой, лезет в карман. Инструкции и укладки не дураки составляют. Порывшись, вытаскивает искомое — в их снаряжении есть и такие специфические вещи, как довольно приличная сумма в американских долларах и даже несколько золотых монет. Все без дураков, не фальшивки и то и другое. На всякий случай — порой это оружие лучше пули и взрывчатки. Все еще посмеиваясь, Юрьев демонстрирует хозяевам бумажку:

— Пять, пять, мать их, сраных долларов. Это, мать вашу, вам. За разбитую морду, и, мать его, виски! — опять срабатывает какая-то непонятность с загруженными знаниями — у Юрьева прорезается вполне себе ирландско-американский говорок. — Это, мать его, немало, за сраную, мать ее, бутылку, не так ли? Не стоит обижаться на нас, и не надо много болтать. Вообще, мать его, не надо болтать. И все будет хорошо, у вас не будет неприятностей, мать их, но будут, мать их, доллары. Вы меня поняли? Эй, как вас, мать вашу, зовут? А? Не слышу, мать вашу? Джонни и Джейн? Отлично, мать вашу! Джонни и Джейн, сидите тихо, мы сейчас уйдем, а вы потом все тут приберете. И не болтайте. Вы, мать вашу, меня хорошо поняли?!

— Твое сраное ружье я забросил на крышу — добавляет Михалыч, у которого вдруг тоже прорезается что-то из закачанных знаний, только акцент и выговор совсем другой, нежели у Юрьева — Не торопись за ним лезть, не огорчай нас, сынок. Ты ведь не хочешь меня огорчить, дружище Джонни? Нет? Вот и отлично!

— Все, мы уходим, сидите тихо! Что?

— Это... Михалыч переходит на русский, впрочем, чего уже тут хитрить — Юрич... у тебя ж НЗ с собой...

— Конечно, а чего вдруг тебе?

— Так это... слушай, там же есть... Дай малым-то по леденцу — у нас в укладке этого добра-то навалом...

— Ох... — Юрьев аж кривится — ну что за контингент попался в группу! Но, посмотрев на две пары глаз в углу, лезет в укладку и достает из НЗ пару витаминизированных леденцов, протягивает малышам. Дети, в таком возрасте, они страха особо еще не знают, средний малыш сразу хватает, девочка тоже вроде берет — но тот же останавливает руку брата, и смотрит на родителей. Ага, не такая уж и наивная. Да и вопрос еще, сколько ей лет — с такой-то жизнью вполне может из-за недокорма выглядеть маленькой. А Дженни смотрит испуганно, вот и рот открыла, вроде как что-то сказать хочет... Ну, да, конечно, это ж русские... вздохнув, Юрьев забирает у малышки леденец, разворачивает обертку, и сует конфету себе в рот. Усмехнувшись, глядя на выражение крайней обиды на лице девочки, достает еще один леденец, и протягивает ей снова. Та, уже не глядя на мать, быстро разворачивает леденец и сует в рот, даже опередив брата. Еще раз усмехнувшись, Юрьев выходит первым.

Отойти они успели, не расслабляясь, идя улиткой, прикрывая друг друга, едва метров на тридцать, как дверь домика снова открылась, нарисовав на земле яркое пятно света. Неужели все же облажался или они там совсем тупые и в героев решили все же поиграть? — только и подумал Юрьев, беря отлично видимую на светлом фоне фигуру в проеме двери на прицел.

— Hey, Russian! Hey! — фигура в проеме стоит на месте, старательно маша над головой пустыми руками — Don't shoot! Hey!

— Твою мать -бормочет Юрьев, и уже на английском негромко отвечает — Чего тебе, Джонни? Подойди сюда, без глупостей!

Джонни как-то не очень решительно, явно робея, но приближается, остановившись шагах в пяти.

— Ну? Чего тебе?

— Ребята... У вас есть еще доллары?

— Чего? — не сразу понимает Юрьев

— Вы же русские — утверждает, а не спрашивает Джонни — Вам нужен еще виски? Я могу вам достать и вашу vodka. Вам же нужна vodka?

— Допустим — Юрьев начинает понимать, в чем дело. Конечно, война и неудачи на фронте весьма сильно подорвали доллар. Но заплаченные им пять долларов за бутыль дрянного виски — это очень много.

— О-кей, Джонни — подумав, говорит Юрьев — Ты мне нравишься. У тебя деловая хватка. Сразу видно настоящего американца!

— Это все Джейн — негромко бормочет Джонни, отводя взгляд — Просто... у нас не очень много еды, а скоро зима...

— О-кей, парень-Джонни, я все понимаю. Но учти, я тоже не девочка из Армии Спасения. Я, если ты еще не понял, немного из другой вообще армии. И не дурак вовсе. Так что учти — если хочешь еще долларов, то не думай, что сможешь и дальше получать по пятерке за сраную бутылку! О-кей, Джонни-парень, да, нам нужен виски. Сойдет любой, даже не очень хороший.. но, надеюсь, ты не окажешься настолько глуп, чтоб продать нам какую-нибудь отраву? — по правде сказать, биореактор Михалыча одинаково хорошо переварит и метиловый спирт, но зачем же расслаблять клиента? — Джонни, мы не против, чтобы покупать у тебя виски, немало виски. Но, конечно, по реальной цене. Что ты скажешь за два доллара за пинту? Это хорошая цена! Подумай, Джонни — я дам тебе денег вперед, с условием, что ты купишь и прибережешь для нас виски — мы потом заглянем, и заберем. Полтинник, Джонни — и с тебя три галлона виски, идет?

— Идет — не особо и думая отвечает американец, и тут же спрашивает — А вам пойдет канадский виски?

— Ха — эвон оно что, да ты, парень, еще и контрабандист... Ясное дело — в Канаде и дешевле и купить проще — Подойдет. А что, так просто через границу сходить, а, парень-Джонни?

— ...Ну... — немного смущается бородач — Главное не попасться полицейским тут — канадцы не особо зверствуют...

— Ясно, учтем. Вот тебе полтинник — и не обманывай нас. Три галлона, Джонни. И можешь наплевать на качество и выдержку, это нам не так важно. И, да. Надеюсь, ты понимаешь, что если ты проболтаешься — то от полиции или военных ты хрен получишь каких-то денег? И военную медаль они тебе не дадут, а если бы и дали — медаль, Джонни, поверь мне, не очень хороша на вкус, и совсем не питательна, ее нельзя есть и кормить ею детей, Джонни. А вот эти доллары они у тебя точно отберут. Так что — в твоих интересах не болтать, Джонни. Все, удачи, иди домой, Джонни. И вот что, совет тебе. Если тут ... вдруг... появятся еще русские... Джонни, не трогай ружье, и сиди тихо. Это будет лучше, и для тебя, и для всей твоей семьи.

* * *

Все же, прежде чем уйти, Юрьев быстро опросил американца — но абсолютно безрезултатно. Они тут сидят в лесу, изредка выбираясь в поселок за всяким необходимым, Джонни там иногда подрабатывает, но не часто, что происходит не представляют. Да и не интересуются, что и немудрено при такой-то жизни.

— ...Юрич, ну это же как так? Я их танки видел, самолеты видел, радиостанции. Они ж вроде развитая страна. А это как? Это что? Да у нас в лагерях для сволочи всякой условия лучше! Это как это вот так, а?

— Копьеталисьм! — говорю я за Юрьева, копируя Шварценеггера.

— Нет, Юрич, так жить нельзя, так можно сдохнуть — осуждает враждебный строй Никаноров — Я ж поглядел пока там был — у них там рядом типа огород, а так он дровосек что ли, или еще чего такое... Тележка у него там — ручная, Юрич! Даже лошади и то нет! Как так вот жить? Зачем?

— Зато, Михалыч, у нас, по крайней мере, есть источник топлива на всякий случай. И, если так считать, мы одной семье здешних пролетариев материальную помощь оказали. Он же на вырученные деньги знаешь, как поднимется? Ого. Такой им приварок к карточкам. Ты бабу-то его видел? Такая денег мимо хозяйства спустить не даст.

— Это да. Баба справная, хоть и не красавица. Неплохой мужик, если не предаст, конечно.

— Не предаст, Михалыч. Если надумает предать — его же эта баба, за детей беспокоясь, сама и прирежет. Это замечательно просто, что у них там дети, а то, глядишь, пришлось бы их и ... того. И не хмыкай, не хмыкай мне тут! Ты на службе, или где уже?!

— Так точно... Да понимаю я все... Это я так... Эп!

Прервав на полуслове разговор, Михалыч останавливается и дает сигнал контакта жестом. Юрьев опять включает ПНВ — не поймешь в такой ситуации, чего лучше экономить, то ли батареи от разряда, то ли лампы от перегорания на пусках. Однако ничего не видит и в прибор, на все двести метров, что дает прибор — ничего подозрительного. Вопросительно пихает в плечо Михалыча

— Акустический контакт, на два часа. Звон металла, шорох и хруст грунта. Дальность от трехсот до трехсот пятидесяти метров. Сигнал точечный, разовый — шепотом докладывает Михалыч.

Эге. Вон тот распадок, судя по всему. Кто-то там звякает металлом. Минут десять стоим на месте сканируя всеми способами (кроме, разумеется, активной радиолокации и свечения фонарем) все вокруг. Нет, ничего и нигде. Эфир чист. Что делать? А чего уж там...

— Никаноров, к бою, идем как обычно, выходим на дистанцию в упор, огонь по ситуации... Если что, не миндальничай, но и просто так гражданских не вали, сам видишь, какие тут кадры попадаются. Стараемся тихо брать живьем. Может, в этот раз хоть допросим с пользой. Пристрелить всегда успеем...

— Есть!

После осторожного сближения перебежками достигаем края распадка, еще немного-и последний рывок, уже в прямой видимости противника — и там еже как карта ляжет, может, придется сразу и бить на бегу. Ну... пошли!

Выскакиваем и несемся вперед, Михалыч, конечно, обгоняет Юрьева в боевом режиме-то... Ага, вот они, у небольшого валуна, две фигуры, одна лежит другая стоит... Обе неподвижны, может быть и не слышат толком, бежим-то довольно тихо. Оружия в руках стоящего не видно, уже хорошо, вот уже совсем рядом, метров двадцать, с разбегу приседая за нетолстое деревце и взяв на прицел стоящего, Юрьев негромко (а чего орать, ночь, тишина — и так все слышно хорошо) командует по-английски:

— Не двигаться! Буду стрелять! Бросай оружие! Руки вверх!

В десяти метрах справа то же дублирует Михалыч. Стоящая фигура как-то странно дергается, и начинает неестественно медленно поворачиваться, однако руки не поднимает. Что-то в ее движениях настораживает Юрьева, какие-то они... не человеческие... не человеческие? Так конечно, именно! Это же БЭМО! Мать вашу, вот и нашлась пропажа! Только что теперь-то будет?

— Михалыч, это ж наши песики — негромко комментирует наблюдения Юрьев, и уже обращаясь к БЭМО, тоже на русском — Эй, боец! А ну-ка, ко мне, бегом!

— Это... командир — как-то озадачено произносит Михалыч, но Юрьев его уже не слушает. Он уже и сам, откровенно сказать — с липким в прямом смысле слова, липким от внезапно выступившего пота ужасом, понимает — силуэт явно не человеческий, явно БЭМО но силуэт ЧУЖОЙ, незнакомый вовсе... Единственное что успевает еще подумать Юрьев, что вот ведь гадство — из ППСБ БЭМО ну никак не взять, даже если в упор все патроны выпустить. А у них нету ведь ровно ничего, вообще ничего, ни пушки Михалыча, ни гранат... Как же глупо-то вышло, с сожалением отмечает себе Юрьев. Обидно ему очень. А потом со стороны противника доносится голос:

— No need to shoot. Who are you?

* * *

... Юрьев остался в живых исключительно по глупейшей случайности. От которой не застрахован ни один профессионал. Его подвел гранатный запал, вставленный в шашку, обернутую записями покойного Смирнова. Потом, сильно позже, Юрьев его старательно рассмотрел, и пообещал сам себе найти того старшину, что собирал им 'приданное', и сначала набить морду, чтобы не отдавать под трибунал, но запомнил на всю жизнь. А потом напоить до беспамятства за то, что жив остался. Запал был аж 42го года выделки, советский. Будь он свежей выделки, из ГССР или БелССР — то рванул бы, как положено. А этот — даже не щелкнул. С запалами военного выпуска такое бывало, срок хранения — не более трех месяцев. Это все знали и помнили. Морду за такое бить, конечно. А то и под суд. С другой стороны, сам конечно обязан был проверить, но хлопот-то было! В общем, как вышло, так вышло. Запал, после, конечно сменил, перебрав имевшиеся и отправив еще два таких же в утиль сразу. Остальные выделки завода номер 214 из Нойендорфа — к этим никаких вопросов, рванут как надо...

* * *

... Юрьев-то сразу сообразил, что пришел им каюк, полный и окончательный — стрелять бесполезно от слова совсем. Ну и рванул кольцо, не думая даже больше ничего. А вот то, что запал не сработал, понял не сразу. Потому что еще до того, как прошли положенные три с половиной секунды, случилось то, о чем он и не подумал вовсе. Никаноров, очевидно, не хуже него сообразивший о бесполезности стрельбы тяжелыми и медленными мягкими кольтовскими пулями по БЭМО, внезапно рванулся, со всей скорости, в рукопашную. Юрьев как-то вовсе упустил это из виду. И с изумлением наблюдал, как Михалыч буквально сбил, сграбастав в охапку, стоящего БЭМО, и завалил на лежащего рядом. Секунды две Юрьев наблюдает за их копошением, а потом уже до него дошло — сначала, что он вот-вот взорвется, а спустя две секунды, пока он ждал взрыва — что с запалом что-то не то — тут уже и мозг подсказал, что даже щелчка капсюля не было.

— Командир! Есть! Держу! — радостно орет Михалыч. Юрьев нервно усмехнулся, откидывая ПНВ на лоб и стирая заливающий глаза пот. Как так можно взмокнуть за пять секунд? С бровей капает, льется, в прямом смысле слова. И руки дрожат. А этот... держит, ага. Как мужик того медведя поймал. Но тут же соображает — у вражеского (ну а какой еще может быть тут?) БЭМО при себе вполне может найтись какое-то оружие посерьезнее — раз, и пока Михалыч его держит — можно попробовать как-то (как, мать его?) отключить... В любом случае, рассиживать, как кисельная барышня тут нечего, надо постараться помочь товарищу.

Подбегает Юрьев, и видит достойную кисти пера Шаляпина картину — один БЭМО непривычного вида валяется неподвижно, накрест на нем другой, которого в обхват, фиксируя намертво, держит Михалыч. При этом Никаноров страшно ругается на нескольких языках подряд, и регулярно требует по-английски немедленно прекратить сопротивление и сдаться. И совершенно не слышит, как его противник повторяет раз за разом:

— I'm not resisting, sir. We need help, sir. My partner is severely damaged. He needs help, sir. We surrender, sir.

— Никаноноров, тихо!

— А?.. Есть!

— Держи его пока... — и обращаясь к БЭМО, уже по-английски — Кто ты? Что вы здесь делаете? Где остальные?

— Сэр — голос у вражеского БЭМО спокойный — ну так что с машины взять, железяка же — Мы экспериментальные машины армии Соединенных Штатов Америки. Мы здесь пытаемся укрыться от солдат армии Соединенных Штатов Америки. Точное местонахождение остальных киборгов мне неизвестно. Часть погибла в боестолкновении с солдатами армии Соединенных Штатов Америки. Сэр, прошу Вас оказать нам помощь. Иначе мы погибнем. Мой напарник серьезно поврежден, сэр. Его электропитания хватит на несколько десятков минут, после чего он погибнет. Прошу Вас помочь нам, сэр. Если необходимы формальности — мы сдаемся, сэр.

— Интересно девки пляшут, коли юбки поскидать... — в голосе Никанорова не то что удивление, а можно смело сказать, признаки того самого когнитивного диссонанса, о котором Юрьеву однажды несколько часов втирал попутчик-философ в одной давней поездке. Да и сам Юрьев не сразу врубается в происходящее. Впрочем, у этого убивца в башке не только расчетно-наводящая приставка, у него там компьютер что надо работает. Три секунды ему надо, чтобы сопоставить хрен к носу и дважды-два, и сделать выводы.

— В чем заключается помощь?

— Нам необходимо электропитание, сэр. Моих батарей хватит еще на трое суток в экономном режиме или на два часа активной работы. У моего напарника повреждена вторая батарея, а первая разряжена почти полностью. Он погибнет через несколько десятков минут.

— Ясно. Каким образом можно заправить спиртом его биореактор? Через рот?

— Извините, сэр, мне неизвестно название прибора, о котором Вы говорите.

— Чего-о-о? У вас нет биореактора?

— Нет, сэр.

— Так... Каким образом пополняется заряд батарей?

— От электросети, сэр. Любой электросети, промышленной, бытовой или бортовой сети автомобиля или бронетехники, сэр.

— И все?

— Так точно, сэр. Или сменой элементов питания.

— Твою мать...

— Сэр?..

— Помолчи, это я не тебе... — и, перейдя на русский, Михалычу — Соображаешь, Никаноров?

— Ну... это...

— Михалыч, тут мы попали-то очень вовремя на чужую свадьбу. Этих вот ловят, а то и отстреливают. И электросеть везде обесточена — соображаешь, зачем и почему? Ага. Все одно, как танк без бензина — встанет, и все! Голыми руками бери, хе-хе. А то и вовсе и брать не надо...

— Именно так, товарьисч начьялнник — Юрьев выпадает в осадок, машинально едва не выхватив пистолет — нет, нервы после всего уже совсем ни к чорту. Ну, с другой стороны, если им и их БЭМО загрузили в голову английский — то странно думать, что американцы не загрузили своим БЭМО русский... и наверное — японский? А киброг продолжает, голос у него с неким неуловимым акцентом — Юрьеву пришло сразу в голову, что составлял словарь и произношение ставил эмигрант из старых, дореволюционных , белогвардеец какой, поди — речь правильная, но произношение непривычное. 'дворянское' — Товарисч начальник, прошу оказать помосчь моему товарисчу, это очень поспешно.

— Ага, щаз. Мы вам помощь, а вы потом в нас стрелять станете. Или вас армия делала, чтобы вы цветочки сажали? — внезапно заводится Михалыч, тоже поди нервы — Командир, да вырубить им питание и вовсе!

— Тихо... Почему вы обращаетесь за помощью к нам?

— Вы враги US-Army, с подавляющей долей вероятности — вы есть русские диверсионные силы, командование отряда Soviet combat cyborgs, десантированного примерно в пятнадцати милях на юго-запад отсюда, вчера около семи часов после полудня. Позвольте предположить, что Вы есть командир отряда товарисч Юриев, а Вы — заместитель командира отряда товарисч Никаноров. Позывные при радиосвьязи 'Командир' и 'Старший'. В сложившейся обстановке мы являемся союзниками, и предполагаем что можем принести пользу вашему отряду. Больше нам никто не сможет помочь, все прочие нас уничтожат или передадут тем, кто нас уничтожит.

Молчали долго. Минуту наверное. Потом Юрьев отмерз, и хрипло спросил:

— Откуда у тебя эти сведень... Хотя, ясно и так. Что с нашими... бойцами?

— Отвечай, что с ребятами, падла, заломаю сейчас! — тут же психанул Михалыч

— К сожалению, товарисч Юриев, точной информацией я не располагаю на текусчий час. В результате боя мы с товрисчем вынуждены были покинуть основную группу и искать спасенья отдельно от прочих. С прискорбием сообщаю, что часть ваших солдат погибла в бою с US-Army.

— Как это произошло и почему армия уничтожает вас? Вы же созданы по заказу армии США?

— После объединения с отрядом Ваших солдат в ночь после их десантирования, товарисч Юриев — тут товарисч Юриев снова выпадает в осадок, впрочем, уже привычно — хорошо, когда мозги дубовые и воображения нет вообще — он скоро и вовсе перестанет чему-либо удивляться. А киборг продолжает — Наш совместный отряд покинул зону обитания киборгов, намереваясь избежать контроля US-Army и Красной Армии. Однако сразу после этого началось преследование, а после и открытые боестолкновения с армией. Против нас применили авиацию, танки и тяжелую артиллерию. Совэтские товарисчи оказали нам серьезную помосчь, но силы были не равны, неприятель преобладал. Командир нашего отряда с позывным 'Бодрый' отдал приказ пробиваться самостоятельно. Мы с напарником...

Раздался короткий писк — от лежащего киборга.

— Это есть сигнал аварийного питания. До полного истощения батарей осталось три четверти часа. Прошу вас незамедлительно оказать помощь.

— Эх... Никаноров!

— Я!

Отпускай этого.

— Но...

— Отпускай, Михалыч. Ты ж видишь, какая тут вокруг канитель. Вот так-то. Итак... как звать, боец?

— Мой позывной есть 'Джина', товарисч командир.

— Джина? Баба что ли? — недоверчиво переспрашивет Михалыч.

— Именно так, товарисч Никаноров. Исходный организм — собака породы колли, пол женский, кличка 'Джина'.

Примерно полминуты Никаноров спокойно и внятно произносит сложносочиненную словесную конструкцию, поминая всех причастных к проекту БЭМО вместе и по отдельности. Потом не то чтоб выдыхается, а просто машет рукой.

— Короче... Джина... — постепенно осваивается Юрьев — Идешь рядом, без глупостей. Рассказываешь об техническом устройстве американского типа БЭ... киборгов. Внятно и подробно, на вопросы отвечаешь сразу. Никаноров — этого возьми на плечи. У тебя в НЗ 'сухпай' есть?

— А как же!

— Фляга с водой у меня есть.

— Так чего, подключим? Ишь ты, супротив наших-то — легонький!

— Погодим... Полчаса у нас есть, пошли не торопясь, пока кое-что уточнить надо. А там, глядишь, и подключим. Ну, Джина, приступай к рассказу.

* * *

По ходу рассказа Юрьев только из профессионального гонора не впадает в панику. Потому что все понятнее и понятнее: в этом самом Секторе Б не то, что течет — хлещет, и скорее всего — с самого верху. Ибо ну никак такие детали не могут идти от какого-то там среднего научного работника, пусть бы даже и копировальщика, имеющего доступ к чертежам и документам. Тем более что с такими работа ведется постоянно, и так все и устроено, что полного доступа один человек иметь не может. А тут речь шла именно о полном доступе, полнейшем... впрочем, был и положительный момент — похоже, таковой доступ был до какого-то момента, а потом что-то прервалось. Больно уж схожи были научные программы Сектора Б и 'Кибердайн Инк' на первых этапах. Да чего там схожи — один-в-один по описанию, те самые АЖЗЛ и есть. При том, хотя и получили, судя по всему, информацию американцы позже, но за счет более развитой промышленности — наверстали упущенное, а в чем-то и обогнали. Джина упомянул... упомянула? — Юрьев все путался, как относиться к этому киборгу, — что после отработки аппаратов идентичных АЖЗЛ, были созданы 'прототипы скаутов, которые 'скорее всего, погибли, так как они очень уязвимы'. Это, судя по рассказу, были какие-то варианты АЖЗЛ — но автономного, миниатюризированного. Такие в СССР не создавались, пытались, но не получилось — а вот с покорением Рейха технологии позволили перейти сразу к следующему этапу. Но вот тут-то где-то пути и разошлись, судя по всему, работы Смирнова по активации скрытых возможностей мозга еще ушли к янки — но только часть. Потому что — тут Юрьев даже выдохнул облегченно — не используют янки методы 'загрузки' информации! Не знают, не умеют, ихние БЭМО, киборги их сраные — учатся как обычные люди! То есть, если знать примерно, когда Смирнов начал свои работы внедрять по 'загрузке' — можно вычислить по косвенным и откуда текло! Связь, срочно нужна связь... надо поскорее разгребаться со всеми текущими глупостями, и добыть связь с нашими! Любым путем. А до того — как больше информации...

Конструкция американских киборгов во всем соответствовала стране-изготовителю. Раза в два легче советских БЭМО, бронирование — противоосколочное, дублирование механизмов — минимальное. Герметичности — и то нет! Как машина — вброд, по грудь максимум... Питание — цивилизация! — только от электричества — или сеть, с переключением напряжения под разные стандарты — или автоаккумулятор . Ну, или танковый, 12/24 Вольт. За счет этого киборги получились относительно простыми легкими и надежными — а уж в Америке найти электророзетку, или автомобиль — какая проблема-то? По мнению американских военных и на фронте это тоже не должно составлять проблему. Киборги оснащались великолепной оптикой, встроенными ПНВ, радиостанцией — и даже встроенным оружием. Юрьев поежился малость, они же рванулись на киборгов, высмотрев, что те безоружны — а оказывается у каждого в правое предплечье вмонтирован стандартный Кольт 1911. Узнав об этом, Юрьев тут же приказал Никанорову контролировать все, и проверил — патронов у обоих киборгов не было, но, от греха, пистолеты он с них демонтировал, благо сие было предусмотрено конструкцией и было вовсе не сложно. Попутно выяснил, что умеют обращаться киборги со стрелковым оружием, причем не так чтобы и любым, тяжелым стрелковым вроде крупнокалиберного браунинга и эрликона, с базуками, гранатами и минометами, со взрывчаткой в минимальном объеме. Умеют пользоваться американскими, японскими и советскими рациями (причем советскими — старьем, которые теперь только у албанских партизан встретишь, про новые образцы, выпускаемые в ГССР даже и не слышали!) и водить мотоциклы и автомобили — американского производства. Что в тайне порадовало Юрьева — так это то, что, если конечно верить этой Джине, то выходит — уничтожать людей, да и технику тоже — киборги умеют только оружием и взрывчаткой. Никакого такого 'рукопашного' воздействия не предусмотрено, киборг даже не смог понять, о чем его спрашивают. Несколько раз четко отвечал по алгоритму — если поставлен приказ на уничтожение противника, то необходимо завладеть оружием и боеприпасами (отнять оружие у врага например — этому их не учили толком, но в алгоритме есть и такой вариант) а после этого применить оружие. Такая же ерунда и с холодным оружием — снова Юрьев обыскал киборгов, сняв с пояса у обоих стандартные английские спецназовские кинжалы — пользоваться ножом киборги умеют. А вот использовать другое холодное оружие или подручные предметы — нет. Вот это хорошо, это просто отлично, конкретно для них, для текущей ситуации. А в целом... в целом Юрьеву ситуация очень не понравилась. От советского БЭМО американский киборг отличался примерно как виллис от Т-44... прежде всего стоимостью и технологичностью. Если советская машина была очень мощной и многофункциональной, хорошо бронированной, но из-за этого и прожорливой по энергии и топливу — то американец, будучи куда примитивнее, был легче, проще и дешевле. Конечно, тысячами их выпускать янки вряд ли смогут, хотя.... Но в любом случае — не считанные единицы в год, как в СССР. А ведь даже такие киборги вполне могут применяться в войсках — как понял Юрьев, уступая во многом советским БЭМО, кое-в чем киборги ничуть не отставали — стреляли столь же точно, силой вполне могли похвастать, метали гранаты и обслуживали технику в рамках того чему их научили. Обеспечить им питание электрическое — и выйдут весьма суровые пехотинцы или артиллеристы. В самолет они, пожалуй, не влезут — разве в стратобомбер... но этот вид авиации, похоже, скоро в США закончится. А вот, например на флоте? Или еще хуже — в подводники? Подключи их к бортовой сети... жрать не надо, воздуха не надо, все лишнее место батареями займи... Неуютно как-то получается. Надо бы конечно, кроме того, что всю информацию передать нашим, расшибиться в лепешку, но попортить им ихний 'Объект', хоть сдохни, а надо.

Рассказ киборга прервал очередной сигнал — и, как будто волнуясь (ну откуда у железки эмоции-то?) киборг Джейн сообщила, что осталось пятнадцать минут до полного отключения. Пришлось делать привал, и самому Юрьеву лезть под руководством Джины в поврежденного киборга. Михалыча оставили присматривать за обстановкой... и киборгом. Быстро осматриваем поврежденного — да, досталось серьезно.

Три пробоины в корпусе — две стандартные винтовочные — не, ну это же халтура, что такое за броня, что только автомат держит! И одна от крупняка. Плюс расковырянные осколками нижние конечности. Досталось ему, однако. Так, удобные защелки — капот на спине откидываем — смотри-ка ты, подпружинен, упор есть... Нет, что ни говори, эти сволочи, американцы, военную технику, конечно, делать не умеют, а вот гражданскую, машины там — не хуже немцев. Все продумано, и инструкции нарисованы, написано все на шильдиках, чего куда, электросхема... А тут еще Джина подсказала — на поясе подсумок — в нем инструмент, ключи и приспособы... Да, как-то даже немного стыдно стало, вспоминая завернутые в промасленную бумагу запчасти и инструменты от Афанасьича.

— Какого вам хера за океаном не сиделось — злится Юрьев — Работали бы себе, так нет, всралось им с нами воевать...

— Товарисч командир? — не понимает вопроса киборг

— Это я так... рассказывай дальше, что тут к чему.

Беглый осмотр и тестирование с помощью контрольного щупа с лампочкой (был он закреплен в зажиме с обратной стороны бронекапота киборга, что Юрьев и вовсе охарактеризовал непечатно-завидно) показали, что крайне удачно, точнее, наоборот, неудачно попавшие пули вывели из строя обе основные батареи, оставив лишь маленькую резервную. Да вдобавок пуля от крупняка разнесла вхлам модуль управления 'нижних конечностей', покарябала блок предохранителей, и разбила бачок с запасом жидкости для гидропривода этих же конечностей. А осколки разнесли и сами гидроприводы. Проще если сказать — отстрелили киборгу ноги, напрочь. Ну а с питанием разобрались быстро, даже без подсказок Джины, по инструкциям на шильдиках, Юрьев вырубил все предохранители, полностью обесточив машину, оставив лишь аварийное питание в спящем режиме для работы мозга. Сам мозг, кстати, как и БЭМО все же располагался в бронекапсуле, даже по размерам похожей — течет, течет в нашем заведении, скрипит зубами Юрьев. Пять минут, и заправленная водой сухозаряженная батарея активирована — теперь она проработает минимум пару месяцев, а с таким потреблением киборгу ее хватит на несколько суток точно. Все, капот на место — клиент готов. Теперь дело за Джиной.

— Ну-ка... Джина... кру-угом, и давай... хм... разоблачайся — как-то смешно и в то же время... даже Михалыч хмыкает. Нет, ну а как еще сказать-то?

Отстегнув и откинув бронекапот, Юрьев обесточил системы радиосвязи, наведения, верхних конечностей. Вот так — теперь вражеская боевая машина полностью безоружна и беззащитна. Все, капот на место, и можно продолжить марш.

— Благодарю, товарисч командир — вдруг говорит киборг — Я не имею возможности отключать свои системы сам. Теперь у меня гораздо больший запас энергии.

И действительно, двигаться Джина стала значительно резвее — ну, собственно, так разобраться, наши БЭМО, когда их гоняли на одних аккумуляторах до разряда — вели себя под конец примерно так же. Теперь, по всему выходило, до базы дотянуть точно хватит и в неплохом темпе, тем более Михалыч еще чуть подзаправился, пользуясь возможностью.

— Ну, а теперь рассказывай, что тут у вас происходит... Джина — говорит Юрьев, когда снова трогаемся в путь. Михалыч идет рядом, неся на плече побитого киборга.

И снова рассказ не добавляет радости. Даже наоборот — в этот раз уже не выдерживает Никаноров...

— Прощу просчения, товарисч Никаноров — тут же спрашивает киборг — какого зайчика Вы имеете подразумевать, и что он пишет?

— Отставить зайчиков — устало сплевывает под ноги Юрьев — Никаноров, не матерись, а местность все же фиксируй... Дальше давай, Джина...

В целом получалось, что, выражаясь простым языком, БЭМО не то что даже 'перевербовали', а скорее 'переагитировали', причем еще до старта. Задолго до старта. И, скорее всего — еще в лаборатории. Очевидно — та самая программа-вирус, которую обнаружил Смирнов. Обнаружил, но ничего уже сделать не успел. Интересно, а вот так поспешно отправили группу из-за этого? Чтобы он не успел? Но ведь — решение принял Сам... с другой стороны, решение принять это одно, а обосновать необходимость именно такого решения — другое. Как бы то ни было — смешно сказать, но по прибытию сюда у БЭМО была одна цель — избавиться от 'опеки' представителей Красной Армии и вступить в контакт со своими американскими 'собратьями'. Именно так, не больше и не меньше. И что еще смешнее — неизвестно уж, почему так вышло, но создатель этой программы-вируса так пошутил — что у американских 'собратьев' БЭМО по получению сигнала сработал похожий алгоритм — избавиться от опеки Армии США, и, соединившись с советскими коллегами 'избегать участия в военных действиях'. Более того, в отличие от советских БЭМО, у американских машин все обстояло еще курьезнее — эта программа категорически запрещала им уничтожать и даже наносить серьезный вред людям! Технику гробить — сколько угодно, а вот людей — нельзя. Причем эту особенность прошивки американцы, похоже, не выявили заранее — Джина подтвердила отсутствие стрельб по живым людям — только по животным. Впрочем, возможно, это была мера предосторожности на время проведения испытаний — Михалыч рассказал, что нашим БЭМО тоже 'разрешили' уничтожать не условного противника только после долгой тщательной отработки систем распознавания. В итоге все это обернулось серьезной заварухой — армейцы, то ли что-то подозревая, то ли 'на всякий случай' держали на их 'объекте' немалые силы — и драчка вышла знатная. Если бы не отсутствие 'гуманности' у БЭМО, пришедших на помощь киборгам — то, пожалуй, тех бы всех и расстреляли да раскатали гусеницами еще на базе. Но наши 'собачки' не подкачали, показав гадам, почем в Вологде сливки. Сожгли полдесятка танков, перебили массу народа — и в итоге вырвались. Что особенно порадовало Юрьева — то, что попутно начался пожар в лабораториях, а корпус, где производилась сборка и обслуживание киборгов армейцы сами разнесли из самоходных гаубиц, словно опасаясь чего-то. Однако без потерь не обошлось — одного БЭМО все же смогли повредить, а потом и расстрелять из танков, половина из имевшихся киборгов была уничтожена еще в начале заварушки, еще несколько разбиты по ходу дела — все же силы для таких машин слишком неравные, да и 'гуманизм' этот сраный... В итоге вырвалось лишь пять наших, и семеро киборгов, причем часть киборгов уже была повреждена. А дальше их погнали, прижимая к морю, где и состоялась финальная драка, в ходе которой точно был уничтожен еще один БЭМО, а Джина с напарником (между прочим, кобелем английского сеттера по кличке 'Кейт', ага) откололись от основной группы и смогли ускользнуть. При этом напарник, которого Джина уже тащила на себе, поймал те самые пули, разбившие аккумуляторы. Но, все же — ушли, опередив погоню и оцепление. Вот только дальше им опять не повезло — американские власти предусмотрительно вырубили электричество по всей округе, четко зная, что без него киборгам — крышка, тем более, если их активно гонять, заставляя истощать запасы энергии. Тут-то собственно мы их и прихватили на привале, где, в общем-то, им бы и конец пришел, без нашей-то помощи.

* * *

До базы добрались без проблем и приключений, Джину тут же по приходу переключили в спящий режим для экономии питания, Да и сам Юрьев решил идти отдыхать, оставив Михалыча стоять на стреме. Посоветовавшись, решили все же пока особо не экономить, с учетом обстановки. А Юрьеву выспаться необходимо, ибо не даром говорят, что утро вечера мудренее — надо ему будет много и хорошо подумать, а для этого необходимо хорошо отдохнуть. Разве что перекусить перед сном. Юрьев уже привык питаться строго вопреки известному правилу Суворова, насчет того, что съесть самому, чем поделиться и чего и вовсе отдать. Питался он максимально плотно на ужин, перед сном — ибо как, и когда-чем тебя разбудят — неизвестно — можешь проснуться еще живым, но не вовремя, и потом сутки и больше бегать напролет, не имея возможности пожрать вовсе. Завтракать плотно хорошо бы, но не на боевых — пузо тут следует держать на всякий случай пустым, да и голову тоже. Голод если с вечера поел плотно и привычка есть — отвлекать не будет. А там, глядишь, если до вечера не убьют — снова плотно поужинаешь. А днем и на завтрак только что-то из спецпайка, легкое и калорийное, да воду. Вот воды надо утром много выпить, ибо тоже не известно — будет ли возможность попить и будет ли что пить потом. А обезвоживание, да при физнагрузках, да если еще и местность какая жаркая — штука коварная, подкрасться может незаметно вовсе.

За чаем чуть поболтали, пообсуждали, что да как, не решая что-то, а так, просто, для размышлений. Никаноров все ругался насчет устройства американских киборгов, за чуром оставив вовсе тему того, что произошло с БЭМО. Как, мол, так, боевую машину таким образом дурацким проектировать?

— Да, Михалыч, — отвечает ему Юрьев — Обошли нас янки-то. Обогнали.

— Как это? — всполошился красноармеец — Чегой-то обогнали? Разве ж эти их ... хиборги... разве ж они лучше? Загинай, значить, пальцы — реактора — нет, брони — нет, ну, считай что нет, дальше смотри — герметичности — нет.... Наши-то, кстати, могли б и в море отсидеться. На дне отлежаться поодаль от берега — а этим, с их-то корпусом — в соленой воде карачун сразу...

— А это, товарищ Никаноров, мысль...

— Про карачун?

— Про то, что наши-то могли и отлежаться на дне... там, правда, кораблики у берега, эсминцы или сторожевики, и наверняка и с асдиками, и гидрофонами... Да только и наши собачки — не подлодки. Если не заметили, как в воду ушли, и не стали гвоздить бомбометами по прибрежью — то вполне могли и пересидеть... Вот только — именно что — остальные-то как? Нешто бросили бы американских своих дружков?

— А чего им эти американцы-то?

— А бес их знает. Как бы ничего — так они б и не сунулись тех спасать на базе?

— Ну... это... не знаю... ты вот не заговаривай, ты скажи — чем это они все же обогнали-то? — смотри, чего они там хуже — я вот сосчитал, и навыков меньше — так?

— Так-то воно так, тилько не зовсем... Надули нас немцы, Никаноров. Как есть надули. Точнее сказать — сами мы обманулись.

— Чего это?

— Того это. Сам же их технику фашистскую видел — эти... королевские тигры, самолеты реактивные всякие, ракеты...

— Ну, видел... Ну так мы их били!

— Били. И побили, Никаноров. Ты вот лично и побил... я-то так, херней всякой занимался больше, а ты их напрямую и бил.

— Ладно, командир, чего ты тут начинаешь, то я не знаю, чем ты... ну, то есть, не знаю, но так-то понимаю...

— Не спорь, Никаноров, мне виднее. Ты вот их и бил и такие как ты. Побили, а потом мы сдуру на их все ништяки да новинки и кинулись.

— И чего ж плохого? Ну, трофей. Да и то сказать, мы ж не англичане какие. Ребята из охраны в Германской ССР служили, рассказывали — немца-то и не сказать, чтоб сильно щемили...

— А чего их щемить? Ниши теперь граждане...

— Ну, да, только вот бандеровскую сволочь-то ты ж слыхал, как вычистили, и Прибалтику тоже как это Жданов говорил по радио... 'санировали', вот.

— Ну да. Только я не о том.

— Так о чем?

— А что вот наши БЭМО — как их королевские тигры. Огромные, мощные, крепкие...

— Да брось! Те ненадежные были, и хода никакого! А наши собачки — во!

— Да, наши еще и понадежнее тигров, и запас хода, ага... Только, понимаешь — их мало. Ты не слышал, как Ванников ругался. Их же считай усилиями всей страны делали. И сколько сделали?

— Ну, это... Что ж я не понимаю. Это опытные. А потом серия. Вот в полк мой танковый, еще до меня, пригнали в начале сорок третьего — три штуки ИСов. Первых еще. Ну, испытали они их, угробили все три очень быстро, восторги на завод отослали, мол, побольше бы их, потому как супротив КВ — зверь-машина. Ну, сорокчетверка-то через год только вышла, я ее не застал, а парни говорят она вообще зверь, а тогда только КВ и был из нормальных-то танков. Я с ИСом-то сравнивал, знаю, действительно как виллис против эмки. Я сам-то только из суеверия не сменил машину, все ждал пока на ремонт пойдет, новый же получил, хотел ресурс выкатать... Так вот — нам только в середине декабря сменили матчасть почти полностью на ИСы. Зато потом они как пошли — только давай! И первые, с восемьпять, и вторые, со стодвадцатидвух, штурмовые. Засыпали ими, считай, войска! Третьи-то, с сотками и стодвадва — они почитай уже к Франции только и поспели, и то не у всех... Да, так это — дадут попозже серию!

— Хрен они чего дадут, Михалыч. То и оно. Задурили нашим фашисты мозги своими идеями насчет чудо-оружия. Вот наши и сделали. Чудо. А надо не чудо. Надо сказку сделать былью. Как ЛаврентийПалыч переживал, что нельзя серию дать, да не для войны, понимаешь? Для народного хозяйства! А нельзя, не окупится, хоть три раза чудо. Как эти их королевские всякие. Мне танкисты знакомые тоже говорили — если один-на-один, да сидят там не сопли какие — то и на ИСе его сковырнуть не так просто, да и ссыкотно, как они говорили — 'как тигрицу трахнуть — и опасно, и удовольствия никакого'. И если нарывались встречно на кролей — то не брезговали и разбежаться, кто уцелел. Да толку-то? Обходили, или с сучек паршивых засыпали снарядами, авиацию вызывали, с гаубиц лупили или выманивали в засаду — да и просто числом плюя на потери сносили. Почему? — а потому что наших много. А их — мало. Потому что дорогие и сложные. Так вот, Никаноров, и тут. Обошли нас янки. Как есть — обошли. Их БЭМО, киборгов этих сраных — хоть завтра в серию.

— Ну уж...

— Ну, хорошо. Не завтра. А все же — гораздо проще они. Сколько наши сделали, а? а американцы, даром что, сдается мне, позже делать начали — минимум впятеро больше. И не тратили на подземный объект — вишь как, поганцы, все наверху в хлипких ангарах да быстросборных цехах.

— Сволочи наглые потому что. Кабы что — положили бы БШАП, но размесили бы их объект в ноль.

— Ага. А они бы за полгода новый построили где-то в горах или в их Техасе каком. Куда пока долетишь — от полка не останется ничего. Ракеты немецкие конечно хороши, да тоже не особо смогут. А янки ведь и под землю смогут врыться если захотят — Норманы помнишь, авиабазу? Но главное — конструкция у них — к массовому выпуску приспособлена. Как ни крути, а гораздо технологичнее наших. Она рассчитана не качеством, но числом брать. Одна надежда — что в лаборатории и чертежи сгинули — авось не успеют быстро восстановить. Да вот еще...

— Чего?

— Ну... может, перепугаются, после того как их 'собачки' взбунтовались?

— Ага. А наши?

— Что наши?

— Не перепугаются?

— А наши, Михалыч, пока не в курсе. Они пока не знают ничего, если ты забыл чего. Они считают, что мы тут не чай пьем, в компании американской железной сучки и ее дружка, а успешно выполняем возложенное на нас задание сверхгосударственной важности.

— Бля...

— Абсолютно точное определение, товарищ Никаноров. Потому — я спать, а ты, кроме прочего, померкай-ка, как бы нам где связь раздобыть. Радиостанция нужна, кровь из носу. Мощная...

— Я бы это... Командир, я курс-то усвоил хорошо, загружали много. Кабы запчастей каких, я бы и собрать кое-что смог...

— Вот и думай, думай, Никаноров. А я — спать, ибо завтра денек, чую, будет непростой...

* * *

Утром едва успели вскипятить чай, без которого военный совет Юрьев проводить отказался, как пожаловали гости. Ну, не о чтоб именно пожаловали. Но все равно неприятно.

— Вертолеты, Юрич. В пяти килОметрах на юг. Крутятся два, сам вон если хошь в биноклю глянь...

Точно — два смешных Сикорских, уже не те первые-опытные угловатые, словно к кабине трамвая прилепили самолетный хвост, которых уже насмотрелись вживую. А эти лупоголовые стрекозы с ферменным хвостом, ажурные и изящные, блестят кабинами, ходят над лесом зигзагами и кругами, новейшая модель, Юрьеву известная только по учебным плакатам и фильмам. Неприятная машина, этот вертолет, или, как их янки называют — хеликоптер. Не раз уже приходилось от них прятаться, и от немецких еще, и от англо-американских — очень осложняет жизнь диверсантам такая техника. Хорошо хоть, вооружения на них никакого не поставить, максимум ручной пулемет да десяток гранат ручных у штурмана, это тебе не автожир. И на удар слабая, сбить, если подставятся, несложно — был бы пулемет в группе. Правда, вот у них пулемета нет... зато есть слонобой Михалыча, который он теперь из рук не выпускает. Если слишком уж приблизятся — можно этих зловредных стрекоз огорчить.

— Если что — срежешь их, Михалыч?

— Да не вопрос, если с килОметра или ближе — легко. Только вот заметно будет по вспышке-то, с горки если...

— А ты не с горки, отойди где сосны погуще, и как положено, через ветки.

— Так далеко.

— Так не сейчас. И только по команде, так не надо.

— Понял. А чего они там шарят?

— А пес их знает. Может, ищут наших... и не наших. Может, место высадки наше...

— Да ну. Хрен найдут.

— Так выйди в эфир, скажи им...

— Облезут. И неровно обрастут. Нехай бензин палят, придурки... Хилые у них аппаратики-то. Против наших слабоваты. Ну, которые бывшие немецкие.

— Слабоваты. Зато, слышал я разговоры — они правильнее, немцы в тупик зашли, так наши конструктора говорят. Зато из тупика все выжали. Потому у нас есть уже и легкие боевые, и грузовые — а у них только эти, разведка.

— А автожиров у них чего, нету?

— Нету. Были, причем до войны, немало — их же в Испании придумали, и всем продавали, янки же сами купили, производили, и потом япошкам еще продали лицензию...

— Иди ты!

— Точно говорю. Наши тоже у испанцев купили, пусть и через англичан. Да только никто не заценил кроме самураев и наших-то. А американцы, так говорят, и вовсе прекратили выпуск.

— С чего бы?

— Капитализм. Фирма, что выпускала их — разорилась. А этот белогвардеец, Сикорский, сволочь недобитая, додавил конкурентов — вот этих стрекоз напридумывал.

— Что ж твои коллеги его не грохнули-то? Неужто не дотянулись бы?

— А зачем? Пусть работает, кое-что хорошее и он придумывает... а нашим парням проще конструировать, ага... есть там рядом с ним нужные люди. А заодно видишь, как успешно конкурентов душит...

— Это да. Всего-то пара этих стрекозок — а наши бы нагнали несколько звеньев А-седьмых, пустили бы фронтом... а тем попадись только на прицел — как жахнут РСками... я их помню, они в полку были, немного конечно, четыре штуки по штату, и без истребителей конечно почти не летали, к зениткам жались — но на переднем крае — серьезная вешь... А ты их видал?

— Еще как видал... — тут Юрьев, продолжая наблюдать за снующими над лесом вертолетами, вспомнил кое-что из недавнего прошлого.

С автожирами тут все вышло вообще интересно. Они, как и у нас собственно, появились еще до войны — конструкции Камова. Так же использовались в Средней Азии для сельхозработ. Но вот дальше, после применения в Финскую и под Москвой в начале Отечественной — тут все повернулось иначе. У нас-то их попросту забросили и списали, от непонимания, что и зачем. А ведь А-7бис был вполне себе годной машиной. Конечно, уступал во многом едва появившимся американским аппаратам... но он, во-первых был значительно проще и дешевле, а во-вторых — не требовал никаких особых технологий. И будучи вполне себе серийной машиной, на обычном, вдобавок уже устаревшем моторе, недефицитном, мог строиться в немалых количествах. К тому же он был весьма надежен, в отличие от многих других автожиров, конструкция Камовым была хорошо проработана. Да и характеристики были неплохи. Конечно, скорость невелика вовсе, всего двести с небольшим километров в час максимальная, а вот минимальная — всего пятьдесят! Но зато разбег — всего тридцать метров, а посадка и вовсе 'по-вертолетному', фактически без пробега. И при этом — три пулемета вооружение и четыреста килограмм бомб, при двух пилотах и радиостанции. Первыми эти машины оценили партизаны и диверсанты. В том числе и Юрьев, группу которого раз эвакуировали прямо-таки из-под носа у гитлеровцев. Конечно, лететь было некомфортно — пристегнулись фалами, и висели 'на крыле', замотавшись в плащ-палатки — но все равно получилось здорово. Часто летчики, летавшие к партизанам, в основном естественно ночью, рисковали, летая в одиночку, без стрелка, при этом снимая и хвостовой пулемет (к зиме 41го уже заменили винтовочные пулеметы на Березины, один синхронный и один на турели). Все одно, считали они, отбиться даже от одного истребителя — дело сложное, маневр больше решает. И тем самым увеличивали нагрузку до пяти с половиной сотен килограмм, а обратно вывозили в кормовой кабине зараз троих раненных. Вскоре пошла и чисто транспортная модификация А-7Т — 'лимузин' с закрытой кабиной на шестерых пассажиров и пилота. Ну или пилот, санитар и четверо на носилках. Либо груза полтонны.

С военным же применением как-то не складывалось — слишком уязвим был аппарат. Скорость никакая, спасала порой только высокая маневренность, и низкая скорость, позволявшая порой довольно прицельно бить стрелку из своего УБТ. Но все равно, особенно с учетом господства люфтваффе в воздухе, до самого сорок третьего — применять в бою автожир было близко к самоубийству. А как ночной бомбардировщик — вполне устраивал всех По-2. Но, во всех дивизиях все же появилась пара А-7 для связи. Для разведки и корректировки их применяли неохотно — командиры быстро оценили машины и не рисковали их терять. Ситуация изменилась в 43м году, когда фашистам чувствительно надавали по щам, и погнали на запад. В войсках появилось много малокалиберных 23-мм зениток, а в небе — много советских истребителей. И тут-то 'Асемьки' развернулись в полную силу — вместо бомб на них стали ставить пусковые для РС-13, по четыре под крыло. РСки эти были вовсе не РС-132 а унифицированная 'короткобойная' модификация 'наземных' М-13 с наклонными стабилизаторами, но об том стоит после сказать отдельно. С этими пусковыми, с новыми универсальными ракетами с кумулятивно-осколочной БЧ, автожиры стали излюбленным 'артиллерийским резервом быстрого реагирования' для командиров дивизий и танковых полков прорыва. Работали они над своей территорией, чуть не доходя до переднего края — и достать их малокалиберной зенитке, рискни она оказаться близко к передовой — не удалось бы, тем более что автожиры маневрировали, и давали залп довольно быстро, набрав высоту, и тут же снижались и уходили на перезарядку. В 44м командиры уже вполне рисковали отправлять А-7 на разведку отступающих колонн врага и ситуации на флангах, впрочем при этом давалась информация прикрывающим небо истребителям — защита автожиров для дежурных групп являлась одной из приоритетных задач. Привлекали их и по-прежнему для снабжения диверсантов и партизан, а так же — для обеспечения некоторых десантных операций, ведь автожир мог аккуратно и точно доставить на практически необорудованную площадку безоткатку, или миномет с полным боекомплектом. Но звездный час этих каракатиц пробил в 43м году и вовсе не на земле, а в море. Немцы очень сильно проредили союзные конвои, которые именно в этот момент активно пошли в Союз — союзнички хотели успеть заработать на ленд-лизе, понимая, что скоро их помощь может оказаться и не особо нужной. На северном флоте с авиацией было довольно грустно, а авианосцев у СССР не было совсем, и вряд ли намечались в ближайшие годы. Но, под шумок, пользуясь благосклонностью Рузвельта, СССР еще с 42го закупил в счет ленд-лиза немалое количество торговых пароходов, знаменитых Либерти, которые, придя в порт, переходили советам — а заодно и полностью технологию строительства их из бетона. С бетоном развернулись позже, после захвата Германии и Франции — к счастью, бесноватый фюрер не успел полностью воплотить бессмысленный Атлантический вал, и огромное количество материалов, которое вскоре должно было уйти в бесполезные сооружения, сохранилось — доделали лишь наиболее выгодные береговые батареи, да знаменитую базу подлодок в Лорьяне. Но это было позже, а в 43м Головко решительно переоборудовал несколько либерти во вспомогательные крейсера ПВО (тоже, как оказалось, не без интересных 'местных' идей и деталей), а три штуки — несмотря на тихий ужас в штабе, где все шептались, что комфлота съехал крышей — в противолодочные автожироносцы. У корабликов, прорезав переборки, залили над килем здоровенную 'силовую балку' из бетона — считалось, что это поможет не переломиться при попадании даже нескольких торпед, и в целом — расчеты оправдались. Заодно балка служила балластом, придавая пароходам невероятную остойчивость — правда, ценой очень тяжело переносимой резкой качки. Трюмы забили пустыми бочками, залив их вдоль бортов бетоном. А на палубах перед надстройкой смонтировали ангары на четыре штуки автожиров. В носу же — взлетную площадку длиной в сорок метров. Автожирам, да еще взлетающим по ходу идущего полным 11-ти узловым ходом судна — этого более чем хватало. А уж для посадки и тем более. Конечно, такие полеты были весьма непростым делом, да и по погоде были серьезные ограничения. Все аппараты пришлось оборудовать дополнительно поплавками — теперь автожир мог сесть и на воду, и даже взлететь с нее, будучи конечно исправным. Ну а в случае аварии в не самую плохую погоду — и продержаться на воде до прихода помощи. Правда, на Севере не самой плохой погоды тоже не очень много. Но, так или иначе, флот получил 'эскортные автожироносцы'. Морячки же вовсе прозвали новые аппараты "Жиры" или 'Жирики'. А носителей "Жиров" — "Жироносцами". Особо наглые и безбашенные, не боявшиеся загреметь в штрафроту на фронт — и вовсе "Крейсер Жиров" звали. Официально же числились как авианесущие противолодочные корабли. Отношение к ним поначалу было скептическим, однако вскоре автожиры проявили себя. Сначала они несли по три больших глубинных бомбы, и в первых походах используя эффект неожиданности сразу уничтожили несколько подлодок. Вскоре, правда, мальчики Деница обнаглели, и сообразили, что такую неуклюжую леталку не стоит сильно бояться и пытаться скрыться на глубине — больно уж точно с минимальной скорости она кидает бомбы, а уцелеть под серией больших глубинок, точно сброшенных — ой как не просто. Вместо этого, если тебя застали на поверхности — проще влупить по ней из зенитных автоматов, если не сбить, то хоть отогнать. И даже если успеть на перископной — лучше подвсплыть, и вступить в бой а не прятаться. Если корабли сопровождения далеко, то никто вредной стрекозе не поможет. Вскоре начались потери — живучесть автожиров была феноменально высока, но тем не менее несколько машин было потеряно. Головко попытались тут же сожрать, но Сталин к тому времени рассмотрел уже будущего 'Северного Лиса', и по требованию Головко ему прислали новых А-7 с лучшими экипажами, а кляузники отправились командовать бронекатерами на Балтфлот. А на флоте летчики пытались придумать способы противодействия зениткам наглых подводников. Синхронного БС явно не хватало — не очень-то страшен подлодке 12,7мм подарок, да и приближаться на дистанцию, обеспечивающую попадание очень опасно — зенитка бьет подальше. Тем более что подлодки, уходящие на Север, немцы стали оснащать 37мм автоматами. Решили проблему просто — вместо одной из глубинных бомб — подвесили под каждое крыло по паре РСов. Стотридцатимиллиметровый осколочно-фугасный снаряд вполне был способен огорчить до невозможности подлодку даже при близком разрыве, и применять его вполне можно было с пары километров, с неплохим шансом накрыть врага. Вскоре впрочем, пришлось отказаться и от второй глубинной бомбы — в Ленинграде наладили выпуск улучшенной авиационной РЛС 'Гнейс-2м', и ее тут же установили на автожиры, и довольно бесполезный стрелок-радист стал крайне ценным оператором РЛС. Теперь немецким подводникам приходилось совсем несладко. Скрашивало для них ситуацию разве то, что теперь А-7К, то есть корабельный вариант, нес всего одну бомбу. Но счастье немцев было недолгим — в серию пошли форсированные двигатели, боезапасы пулеметов уменьшили до минимума, новая РЛС 'Гнейс-3' стала еще легче и компактнее — а вместо глубинных бомб стали использовать обычные ФАБ-100 с гидростатическим взрывателем, увеличив их количество до двух штук. К тому времени дела у немцев и вовсе стали накрываться медным половым органом, и следующее применение противолодочные автожиры нашли уже в войне с англо-американскими захватчиками. Тут им пришлось несладко — если на Севере немецкая истребительная авиация была малочисленна, ибо действовала только с берега и была прикована к фронту больше, то у англо-американцев имелись авианосцы, в немалом количестве. Эффективность автожиров снова снизилась — они не рисковали далеко уходить от 'зонтика' зениток своих кораблей. Кораблей, впрочем, прибавилось — очень много построили по заказам СССР японцы, а в ГССР и прочих новых республиках понастроили массу 'бетонных' кораблей — прежде всего транспортов, но немало и АПК, компенсируя неизбежные потери. Однако безумные проекты кое-кого из бывших гитлеровцев насчет 'бетонных авианосцев' все же отвергли. Зато именно Юрьеву со своей группой удалось умыкнуть из Британии авиаконструктора и немало документации, еще парочку человек 'в теме' просто пристрелив, а КБ аккуратно спалив дотла. Кстати, и тут их эвакуировали автожирами. После чего в КБ Бериева создали наш аналог так и не появившегося реактивного гидроплана Сандерс-Рой. Пусть и не такого продвинутого и мощного, как планировался англичанин — но зато массового, на базе вполне освоенного уже к 45му году Миг-9. Англии к тому времени уже не существовало, но с американцами сцепились знатно, и такой самолет очень пригодился — как ни крути, но на авианосцы пока реактивным был путь заказан — больно уж плохие у них были взлетно-посадочные характеристики. Потому, уступая сухопутным реактивкам, новый Бе-9 решительно рвал анус всем морским поршневикам, снося их залпами двух НС-23 как корова языком. Да и блоки по шесть М-13 под крылом могли сильно огорчить всякий плавучий мусор даже размеров эсминца (которых у янки вдруг оказалось овер дохрена). Стартовал Бе-9 с пороховой катапульты, а садился на воду (мог и стартовать с воды, если волнение не очень большое), откуда его и поднимали на борт по слипу, навроде как на китобоях тушу тащат. Конечно, погода все же ограничивала его сильнее, чем палубные самолеты — но за все надо платить. Впрочем, в экстренном случае взлететь он все равно мог, как одноразовый. Зато быстро удалось построить серию 'бетонных' авиатранспортов — с весьма солидным авиапарком в двадцать самолетов на каждом. Правда, три из них были потеряны в течение ближайших месяцев, но, тем не менее, удалось потрепать янки, а вскоре подоспели серийные противокорабельные ракеты, продолжение немецких разработок, некоторые были снабжены ядерными боеголовками — и к концу 46го года оставшиеся в Атлантике три крупных авианосца не рисковали выползать из своих баз. Таким образом, автожиры плотно вписались в систему вооружения СССР. Причем, изучая опыт 'союзника', самураи вполне адекватно стали применять свои 'Каябы', правда, все же применяя их в составе авиагрупп универсальных авианосцев типа 'Акицу-Мару' и 'Кумано-Мару', строившихся большими сериями (в том числе четыре 'Куманы' — по контракту для ТОФа). Японский аппарат был сильно хуже советского, но и он доставил массу проблем американским подводникам. Американцы же сосредоточились на вертолетах, немало в этом преуспев, однако даже их промышленность не могла обеспечить пока массовый выпуск надежных машин, и потому применялись на фронте они ограниченно. Но по обе стороны фронта быстро поняли, насколько полезны эти машины в противопартизанских действиях. Тех же бандеровцев и лесных братьев активно помогали вычищать внезапно оказавшиеся 'без работы' многие транспортные А-7 — фронт прошел до старой границы СССР, и партизанские отряды влились в армию, а диверсантов все же не так много, десанты тоже не так часто происходили. Вот и привлекли высвободившиеся машины, установив на них пусковые под РСы, контейнеры со списанными ШКАСами, бомбовые кассеты и выливные приборы для всякой военной химии. В этой реальности коммунисты с националистической падалью не церемонились, и травили в лесах вместе со зверьем. Причем всерьез, не как Тухачевский крестьянскую сволочь когда-то. Правда, пришлось снизить бомбовую нагрузку, даром что стрелка-радиста и его пулемета и так не было — сняли и курсовой пулемет, бывший довольно бесполезным в таких делах. Но пришлось и еще поступиться, ибо необходимо оказалось хорошо забронировать эти машины. Помогало лишь то, что бронировать надо было лишь от огня с земли и только от винтовочного калибра, а эту задачу, привлекши Ильюшина и Сухого, решили быстро. Потому и вырезали весь цвет украинской, прибалтийских и крымско-татарской наций — быстро и с небольшими потерями. Тут нашим экономить рабочие руки и народонаселение не пришлось — ибо заранее рассчитывали прирасти новыми республиками в Европе.

Вот, как-то так тут обстояло с автожирами. Но, покопавшись в памяти Юрьева, я выяснил, что на этом интересные моменты не заканчивались. Взять вот хоть те же снаряды РС для автожиров. Разрабатывал их не кто-то, а военный инженер Миль. Да-да, тот самый. И сейчас он трудится в КБ у Камова, и почему-то его еще не заметили (тут Юрьев опять нервно задергался, видать, опять подслушивает и запоминает). Самое смешное, что, как и у нас, начал все это Миль с задания создать на базе обычных 82мм снарядов М-8 — реактивное противотанковое средство. Еще во время обороны Москвы начал работу. Но... не вышло у него толкового ничего. А потом постепенно как-то так переключили его на доработку унифицированного реактивного снаряда — единого для армии-флота и авиации. Вышло довольно неплохо — за основной взяли 132мм М-13, уже с наклонными лопастями стабилизатора, вращающийся (пока, правда, без спиральных направляющих, но и так точность показывали вполне приемлемую). Модификация для авиации отличалась меньшим весом и длиной двигателя — по опыту выходило, что даже с истребителей применять РСы с дистанции более трех километров — бессмысленно, а для атаки не входя в зону эффективного огня малокалиберной артиллерии хватает и двух километров. Впрочем, на земле эти ракеты тоже вполне можно было применять, их в войсках называли 'короткобойными' и спорадически применяли всякие партизанские и штурмовые части с легких портативных станков. Но самое интересное с 'реактивными ружьями Миля' случилось, когда их в 44м показали японским гостям, прибывшим ознакомиться с советской техникой и наукой в процессе подготовки 'обмена технологиями'. Сыны Аматерасу настолько впечатлились убогой поделкой лейтенанта Миля, впали в такой восторг, что готовы были отдать очень вкусные вещи за эти 'наработки'. После продолжительной торговли, для которой привлекли, конечно же, Анастаса Микояна, японцам напарили и уже снятый с вооружения снаряд М-8, вместе со старой технологией его изготовления. Вот тут-то будущие создатели хентая и развернулись по-полной...

++++++++++++++++++++++

Эти узкоглазые сузуки с мицубисями испытывали к тому времени острейший дискомфорт от американской авиации. Особенно остро стоял вопрос в защите кораблей и судов. Несмотря на наличие замечательных универсальных 100-миллиметровок, даже с автоматическими установщиками взрывателей и приборами расчета зенитной стрельбы — без радиовзрывателей дело обстояло грустно. А уж с малокалиберной артиллерией и вовсе паршиво — единственным орудием японского флота так и оставались 25-миллиметровые Гочкисы, причем кроме строенных установок на крупных кораблях — все остальные имели ручное наведение. Технологию на Бофорсы и аналоги им еще гитлеровцы передали, но дело не пошло. И потому водоплавающие любители гейш и саке отчаянно страдали от воздухолетающих любителей гамбургеров и колы. Для них-то и стали старые и не нужные уже в СССР снаряды М-8 желанным подарком (на складах этих снарядов было немало, и их тоже по-быстрому сплавили японцам взамен на какие-то сторожевые корабли). Японцы решили, что, несмотря на очень высокие характеристики их огромных 610-миллиметровых кислородных торпед, и немалые успехи в применении оных эсминцами и даже крейсерами в начальный период войны — в нынешних условиях вряд ли имеет смысл сохранять очень мощное и многочисленное торпедное вооружение легких кораблей. Впрочем, это был общий тренд — обычно эсминцы и легкие крейсера к этому периоду имели по одному многотрубному торпедному аппарату 'на всякий случай'. Противолодочные торпеды тут как-то не сообразили пока соорудить, хотя акустические самонаводящиеся уже вполне пущены в серию в СССР, с англичанами тут, в отличие от нашей реальности, никто информацией не делился, и эти торпеды доставляют по сих пор ой сколько горя американцам. (Юрьев опять нервничает, снова подслушивает, гадюка...). Но японцы пошли еще дальше — они здраво рассудили, что нападение серьезного броненосного отряда на конвой — уже маловероятно. Заметят раньше и не дадут толком прорваться. А коли и прорвется — то в выгодных для себя условиях, днем, и даже многочисленные эсминцы эскорта просто бесполезно погибнут при попытке атаки. Время торпедных атак снова прошло, автоматические пятидюймовки американцев не оставляли японским эсминцам шанса. При атаке же конвоя легкими силами — легкими крейсерами и эсминцами — торпедное оружие снова оказывалось малополезным, при этом еще и увеличивая опасность для носителя. А все решать будет только артиллерия — и тут японцы пусть и уступали американцам, но некритично. Посему, на тех эсминцах, коие были определены в эскортные силы — отказались от торпед вообще. Особенно на уже изрядно устаревших, которых в Императорском флоте имелось немало.

Однако, они не установили на освободившееся место и вес дополнительных орудий. Они туда впихнули огромные блоки пусковых для М-8. Если стандартная пусковая старинной 'катюши' времен начала войны содержала 48 снарядов — то самая дохлая установка для патрульных кораблей имела вдвое больше направляющих. А на эсминцах и вчетверо больше. Установки были подобны артиллерийским, позволяли их наводить по горизонту и вертикали. Вроде бы идея не новая — так и англичане пытались защищать свои объекты и корабли, так и сами американцы начали в том же 44м пытаться бороться с атаками камикадзе. Но и те и другие пытались заменить ракетами крупнокалиберные зенитки, атакуя врага на дальних подступах. А японцы решили применять их на средней дальности, но все же задолго до рубежа выхода в атаку пикировщиков или торпедоносцев. Советские М-8 для этого вполне подходили, заряда модифицированной боевой части хватало, дальность в пять километров тоже устраивала. А дальше вступил в игру изощренный азиатский ум и насекомообразная старательность. Ну, то, что матросики натренировались перезаряжать установки словно автоматы неудивительно, в их театрах кобуки и не такое бывает. Но ведь просто выпустить разом сотню ракет во врага — даже прицеливаясь — толку пало. Взрыватель контактный, или с замедлением, то есть эффективность не особо высокая должна быть. И тут сыны Аматерасу снова вывернулись. Пусковая стреляет не разом, она от этого разрушится, а с минимальными промежутками выпускает ракеты. То есть, грубо говоря, по очереди. В определенном с порядке. Можно пустить залпом все ракеты, можно — часть. И японцы стали устанавливать на М-8 стандартный взрыватель 76миллиметровых зенитных снарядов. Позволявший устанавливать дальность плавно, от 300 до 5000 метров. Матросик-заряжающий, выбегая со снарядом к установке, обязан был сунуть его носом в автоматический установщик трубок, и только после этого бежать и заряжать — причем строго в определенную пусковую. В итоге на пусковой имелся некий 'набор', обеспечивающий при пуске практически полное накрытие определенного участка, весьма плотное. Заведовал каждой ракетной пушкой офицер, в должность которого и входило рассчитывать и выдавать на АУТ программу установки трубок, и, зная какие значения установлены — производить прицеливание и полный или частичный пуск для поражения цели. Офицеров отбирали тщательно, а в виде тренировки очень прижилась японская забава 'судоку'. Кстати, от японцев эта головоломка пришла и распространилась и среди артиллеристов в СССР, некоторое время будучи очень популярной. Японцы же совершенствовали систему , устанавливая ее и на крупные корабли и на транспорты, пусть и в упрощенном варианте, и даже на земле — на обороне от штурмовиков стационарных объектов, аэродромов, и даже зон высадки десантов, используя легкие мобильные станки вроде советских горных пусковых. На флоте пошли еще дальше — когда выяснилось, что установленные с замедлителем ракеты с некоторым успехом можно применять и как аналоги старинных 'ныряющих снарядов'. Не сильно эффективно, конечно, но шанс потрепать подлодку, замеченную на погружении или отработав по буруну от перископа — был. Так флотские, для охраны конвоев в водах, где появление надводных сил врага было уже маловероятно — поснимали с патрульных кораблей и вовсе крупнокалиберные орудия, заменив и их ракетными установками. Резонно считая, что оборона от самолетов важнее, а если подлодка, обнаглев, решит атаковать в надводном положении — то залп сотней ракет сможет ее сильно-сильно огорчить. Нельзя сказать, что японцы таким образом смогли полностью обезопасить себя от авиации янки, но потери американцев подросли пусть и немного, а эффективность их ударов снизилась значительно, да и сил теперь привлекать приходилось больше. Японцы примерялись было и к советским М-13. Но сорокакилограммовый снаряд оказался тяжеловат для дрищеватых сушиедов — это семикилограммовый М-8 вполне поддавался быстрой перезарядке, а скорость перезарядки была крайне важна.

А вот в Союзе, эта идея не пошла. Опыты проводились, в основном во всяких фронтовых мастерских, немного на флоте на катерах, и конечно у летчиков, в частях ПВО аэродромов. Но — ничего не вышло, эффективность установок по 8-16 снарядов была мала, а выстреливать по сотне снарядов по одному-двум атакующим самолетам на русском фронте считалось западло. Десяток убитых пехотинцев и пара лошадей, да разбитые телеги, как результат штурмовки — обходились государству рабочих и крестьян явно гораздо дешевле нескольких центнеров стали, пороха и взрывчатки. Все поменялось в конце 43го года, когда, почему-то очень хорошо осведомленные, чего и как надо брать в этой реальности, русские вытребовали с американцев технологии по радиовзрывателям. Возможно, это и стало последней каплей, из-за которой президент Рузвельт и получил сердечный приступ и паралич уже весной 44го. С чего собственно и началась подготовка к горячей войне между бывшими союзниками...

— ...Говорю, Прибалтику помнишь? Был там? Тама этии Аськи наши, они десант здорово снабжали — Это, оказывается, Михалыч все чего-то рассказывает Юрьеву

— Был, был — отвечает тот — Как раз вот в десанте раз и был. И в Прибалтике, и дальше.

...Десанты на Балтике в 43-44м году были важной составляющей стратегического плана наступления. Немцы не очень опасались советских десантов, памятуя неудачные десанты под Петергофом, Ивановское и на Дубровку, да и на Черном море с десантами дело обстояло... не очень. Впрочем, и тут в этой реальности все вскоре 'пошло не так'.

Вообще-то, гениальный конструктор Астров еще перед войной развернул выпуск не танка Т-40, но некоей 'разведмашины' — тот же Т-40, но с открытой рубкой и ДШК на турели. А потом и вовсе машин на его базе — тягачей и некое подобие БТРов — впрочем, числившихся как 'машины снабжения'. А потом пошли и небронированные машины, а с началом войны — и мобилизационный танк Т-60. Но вот танка Т-70 не появилось вовсе — сразу пошла СУ-76, вскоре смененная СУ-85, и Су-122 с гаубицей. А сам Астров в 41м году, буквально за неделю до войны сделал очень интересный танк, обозначенный как ПТ-2. Танк ПТ-1А, созданный в 35м году, был одновременно чудом конструкторской мысли — и ужасом технолога. Он никак не подходил на роль основного танка РККА, как его позиционировали в задании, ни даже на роль разведмашины. Астрову же, после запуска в начале 40го линейки машин Т-40, поставили задачу создать полноценный плавающий танк с 76миллиметровой пушкой. Техзадание подозрительно напоминало ПТ-76. Да и результат был очень похож. Основанный на узлах БТ, танк с получил модифицированную пушку Ф-32, противопульную броню и отличную плавучесть. Все бы было хорошо, но было два 'но'. Экипаж насчитывал троих — механик-водитель, командир и стрелок. Как в БТ. Однако к тому времени уже полностью осознали порочность такого разделения труда — что собственно и стало основным аргументом сворачивания выпуска Т-34 к середине 42го года и замены его КВ-1С а потом с начала 43го и КВ-85. Но в легкий поплавок большая башня с еще одним человеком в ней никак не лезла. Усугублялось это тем, что маленькая башня на тонком подбашенном листе не могла выдержать отдачу выстрела от дивизионной трехдюймовки. Все же танк получился очень 'изящный' и легкий. Потому Ф-32 была изначально заточена под стрельбу полковыми выстрелами. Кумулятивные снаряды приемлемой пробиваемости в СССР испытали уже в Финскую, на осколочные никто не жаловался, в тесном низком корпусе поплавка обращаться с коротким выстрелом к полковухе (для танкистов быстренько соорудили сборный унитар, по образцу английских 25тифунтовых), все бы хорошо, но без заряжающего эффективность сильно падала. А если заряжающим становился командир — то еще хуже становилось. Рацией при этом пользоваться было и вовсе некому. Напрягли ведомство Ванникова, и уже осенью 41го для полковушек стали гнать единый унитар, для удешевления и ускорения выпуска и обучения расчетов (да и сами пушки сильно упростили, сваяв что-то типа пушки образца 43го года) — универсальный кумулятивно-осколочный. Снаряд сразу прижился, и постоянно улучшался — 76миллиметровка до сих пор вполне была любима и востребована пехотой как легко орудие поддержки. Но в танке ПТ все равно не хватало заряжающего... Имя конструктора, которому Астров поручил решение этой задачи, Юрьеву было неизвестно, но этот парень извернулся и сделал чудо. Фактически в ПТ впихнули видоизмененную карусельную автоматизированную боеукладку от старой доброй БМП-1. Еще той, старинной, которая имела всего один тип выстрела и была полностью автоматической. Компоновкой все было так же устроено, сорок выстрелов первой готовности находились в вертикальном положении по периметру погона башни, еще пара ящиков запасных снарядов валялись где-то на дне боевого отделения, рядом с механиком. Разве что здесь, в отличие от БМП-1 в основном использовалась, механика и пневматика, и работала от отдачи орудия. В итоге командир полностью освободился от обязанностей заряжающего, и занялся наблюдением, командованием и радиостанцией. А стрелок — стрельбой из орудия и пулемета и помогал наблюдать за местностью. Танк получился весьма неплохой, особенно для задач поддержки десанта, и в целом, так и применялся до сего времени. Но выпущено их было немного. При вех его плюсах — не нашлось ему много места на войне. Некий аналог БМП технологии еще не тянули, а вот БТР-50 в исполнении Астрова на базе своего ПТ-2 — Красная Армия получила. Он-то и стал вскоре основным гусеничным БТРом РККА. Однако до начала дружбы с японцами технологию спуска на воду и доставки к берегу придумать не смогли. Потому вся эта техника помогала только при форсировании рек и озер, не более. А на морском побережье все должно было быть по старинке — катера МО, торпедные катера, транспорты, шлюпки с десантом... Максимум — минометы, полная беззащитность, отсутствие подкреплений и снабжения, огромные потери и потерянные плацдармы... Однако, тут все было немного не так, как там...

К концу 42го года советская пехота обросла жирком в виде множества пулеметов ДШК. Какой бы он ни был, а все же сразу отбил охоту особо наглым летунам, да и по земле работал очень даже серьезно. Насытилась пехота и противотанковыми средствами — 82мм безоткатки и 'реактивные минометы'. И те и другие пулялись стандартными 82мм минами (могли и 81мм трофейными). Только первая имела длинный ствол и заряжалась с казны миной с допзарядами в специальной гильзе, кидая ее на полтора километра прицельно и на четыре максимально, а второй — заряжался с дула стандартной миной с основным зарядом и плевался на сто метров от силы. Зато при использовании кумулятивной мины, которую стали спешно выпускать в 41м, попадание ею в практически любой танк (а попадание случалось гораздо реже, чем стрелку хотелось бы, но все же одной миной из трех шанс попасть был) лишал головной боли по поводу обслуживания этого танка немецких тыловиков. Но добавлял головной боли немецким командирам... Это было только началом — вскоре в войска массово поли 23мм зенитки — на базе не очень удачной сначала авиационной пушки ВЯ. Ее довели до ума для работы на земле, прежде всего снизив почти втрое темп стрельбы, и внезапно пушка 'заиграла'. Насыщение войск автомобилями Газ-61 и Газ-67 тоже начало играть роль — впрочем, для десантников эти все изыски были уже недоступны. Максимум на что рассчитывали морские пехотинцы и парашютисты — это ДШК, РМ-82 и безоткатки с минометами. Уже после победы над Германией в их арсенал добавился 12,7мм пулемет Слостина. Слостин его сделал в винтовочном калибре к 39му году, но тогда он не впечатлил военных — время даже очень скорострельных винтовочных пулемётов ПВО прошло. В 41м пулемет попробовали переделать под патрон 14,5 от ПТР. Вышло плохо — слишком мощный патрон разваливал конструкцию и рвал гильзы. Пулемет забросили, но после появления у американцев массового бронированного штурмовика А-41 вспомнили, и не долго думая, перестволили под стандартный уже в РККА 12,7. И снова, негодная до того поделка заиграла — будучи довольно тяжелым, по весу как пара ДШК, Слостин, или КПС-45 официально, был в два раза эффективнее спарки ДШК, и даже эффективнее счетверенной ЗПУ-12-4. Стоит заметить, что пулемет Владимирова тут так и не появился, и патрон 14,5 сошел со сцены вместе с ПТР. ПТР впрочем, тоже перестволили под 12,7 применяя местами в войсках, как раз в не оформившейся еще концепции далекого будущего — 'антиматериального ружья'. Хотя основную массу, вместе с запасами патронов — продали японцам. Американские легкие танки и высадочные средства ПТР Дегтярева и Симонова поражали хорошо, разве что отдача для японцев была великовата — но терпели, самураи хреновы. А слостины стали спасителями десанта от штурмовиков и бичом американских штурмовиков и истребителей-бомбардировщиков.

Но в 43м, повторюсь, максимум на что могла рассчитывать десанты — крупняки и безоткатки. Однако даже эти убогие средства огневой поддержки жрали боеприпасы с ужасающей скоростью. Не говоря об стрелковом оружии, гранатах, питании, раненых и просто подкреплениях. Все упиралось в снабжение, а снабжение — в транспорт. Если с воздушными десантами все было, в общем-то, ясно еще со времен Вязьмы — и до возможности расчистить небо над районом десантирования об крупных десантах даже не заикались (малые десанты как раз снабжали автожирами по ночам), то с морскими десантами дело обстояло вовсе плохо. Баржи типа Зибель скопировать не удалось, американские гусеничные лоханки требовали кораблей доставки... Да и десанты с большим отрывом от своих сил зареклись планировать — порой считанные километры, которых не хватило для соединения решали судьбу десантников. Немцы, будучи не совсем уж полными дураками, это, конечно просчитали, и потому за десанты особо не переживали.

И тут у товарища Сталина вылетел новый туз из рукава. По фамилии Левков. Хитрый небесталанный еврей из Ленинграда, он еще при Тухачевском начал проектировать, и таки построил до войны несколько катеров на воздушной подушке. Первые в мире реальные катера-амфибии на воздушной подушке. Катера строились по авиационным технологиям, из дерева или дюраля, и использовали авиационные же моторы — от совсем слабых М-11, с У-2, для легких учебных катеров — и до моторов с истребителей (не самых современных И-16) для боевых торпедных. Испытания прошли успешно, машина преодолевала препятствия типа льда и бревен в воде, а базировалась и вовсе на берегу, скорость была огромной — до 70 узлов, вооружалась двумя катерными торпедами и пулеметом на турели. Были и проблемы — с управляемостью, перегревом моторов и прочим. Но главная проблема была в головах руководства флотом. Такой катер был никому не нужен, никто не понимал, зачем он — примерно как с автожирами в авиации. В нашей реальности катера ВСЮ ВОЙНУ простояли на хранении... а потом были разобраны. Однако, тут вышло иначе. Надо сказать, что адмирал Трибуц верно оценил развитие катеров серии Л в виде торпедных — как малоперспективное. Они являлись неким улучшенным и сильно подорожавшим вариантом всем уже надоевших бесполезных туполевских Г-шек, от которых отказались еще до войны, переходя на более крупные и мореходные катера типа 'Комсомолец' и Д-3, а с 42го года и 'Большевик'. Но вот в виде десантного катера (Левков такой вариант в виде катера Л-11 предусматривал сразу) оказался очень востребован. Собранные из дерева (алюминий тратить в войну не позволяли), катера стали чуть медленнее, но все равно скорость делала их трудной добычей даже для самолетов, не говоря для кораблей или береговой артиллерии противника. Им было наплевать на мины — они шли над водой. Пока были целы моторы — им было плевать и на мелкие пробоины в корпусе. Плевать им было на топкий берег — в котором завяз бы даже человек, высадись он со шлюпки (и естественно такой берег не имело смысла прикрывать от десанта — зачем, если высадка невозможна — на полкилометра до твердого грунта — непроходимое болото!). Катера с тонной груза — отделение стрелков с припасами, огневой взвод пулеметчиков или противотанкистов, расчет тяжелого пулемета или легкого миномета, безоткатки, или просто тонна боеприпасов — доставлялись сразу на берег, причем практически всегда успешно — даже если уйти катер не мог и уничтожался. Потери десанта до высадки на берег практически стали нулевыми. Скорость помогала и быстро перебрасывать большие массы войск малыми силами — у катеров типа Л из-за их скорости и удобства выгрузки десанта была огромная оборачиваемость. Да и живучесть их была очень высока. Особенно с учетом того, что для десанта подбирались наименее приспособленные с традиционной точки зрения участки берега. А уж что вытворяла РККА в операциях по захвату островов... В 45м году со стапелей в ФрССР сошли первые транспорты-носители катеров Л. Судно-катамаран, оборудованное подъемными слипами на довольно низкорасположенной палубе-перемычке. Катера, высадив первую партию десанта, ходом заходили на кормовой слип, и в них тут же, в считанные минуты (даже если речь шла о погрузке артиллерии или боеприпасов — открытый десантный отсек способствовал) загружался и выходили по носовому слипу. Причем, пока они выполняли рейс к берегу, с транспортов, если позволяла погода, на носители катеров перегружалась следующая партия десантников и припасов. Высадка, кстати, происходила порой даже вне видимости берега — ибо скорость катеров позволяла стартовать 'из-за горизонта' и уж всяко — из-за пределов эффективной дальности огня береговых батарей. В общем, фактически помешать высадке всерьез могла только авиация — ибо все остальное не могло нарушить снабжение десанта, разве что крупные надводные силы, но, после того как в ГССР начали массово выпускать подлодки 21й серии и акустические электроторпеды — это было довольно опасным занятием... А вот бороться с авиацией помогли те самые 'несгодившиеся' толком танки ПТ-2 и закупленные технологии радиовзрывателей.

Дело в том, что в 43м технология была еще очень сырой, а радиопромышленность СССР весьма слабой. Короче говоря — не вышло ничего у наших. Американцы смогли сделать радиовзрыватель, годный для своих универсальных 127мм пушек, и для 105мм гаубиц — уже к лету 44го, и это стоило нашим больших потерь, как в пехоте, так и в штурмовой авиации и торпедоносцах. А у нас ленинградцы сделали уже в сентябре 43го первые образцы, но... в морские 130мм снаряды они еще как-то помещались. В 100мм пока и речи не шло. Беда была в другом. Подобно тому, как поначалу было с взрывателями к кумулятивным снарядам — новые взрыватели, пусть и по другой причине (перегрузки при выстреле) — не могли нормально работать в высокоскоростных снарядах. Пусть тут все было не так опасно как с кумулятивными — снаряд не рисковал взорваться в стволе — но он просто превращался в бесполезную болванку. Беда была еще и в другом. Дело в том, что взрыватель уже был запущен в производство. Как такое вышло... да обычно. Не раз и не два бывало, что в нашей истории, что в местной. Когда разобрались, выяснили — для отработки НИИ выделили старое орудие, 122мм гаубицу образца 1909го года, совсем старинную. Как так вышло, что ничего лучше не дали — в блокадном городе решили не выяснять. А уж то, что поспешили принять на вооружение и дать серию — и вовсе винить не стоило, больно уж хотели поскорее досадить фашистам. Но, вышло как вышло. Усугубилось все тем, что и из гаубиц стрелять можно было дай Бог половиной взрывателей — все же опытное производство и заводская серия — две большие разницы. Казалось бы — ну, что делать, останавливай производство и доводи заново. Так, в общем-то, и поступили. Только производство все же не остановили. Разве что подправили технологию, чтобы вплоть до 400м/с дульной скорости гарантированно выдерживали все 100% взрывателей.

А артиллеристы в это время знакомились с поставленными по ленд-лизу для ПВО Мурманска считавшимися устаревшими американскими 'противовоздушными гаубицами' — 127мм универсальными орудиями. Кстати, первыми настоящими универсалками американского флота, с длиной ствола всего в 28 калибров, и не очень большой начальной скоростью снаряда. Конечно, орудия получились слабоватые, по всем параметрам, но... они были легкими, с небольшими моментами инерции — что позволило создать для них полностью автоматизированную установку, с надежными приводами. Очень скоро в СССР на базе 122мм гаубицы М-30 и танковой полуавтоматической пушки того же калибра создали наш аналог американской универсалки. Орудие, используя гаубичные боеприпасы (снова, как и для танкистов, объединенные в унитар), оказалось значительно легче американского аналога. При этом, естественно, и менее дальнобойным. Но наши конструктора пошли дальше. Орудие было полностью автоматизировано — установленные на нем автомат заряжания и карусельная укладка по типу танка ПТ-2 позволяла вести огонь в высоком темпе (правда недолго — потом требовалась продувка ствола для охлаждения). Расчет орудия состоял из трех человек всего, а сама установка была 'танкового типа' — башня с 'подбашенной коробкой', служившей как основанием. Так и легкобронированным, 5-10 миллиметров, снарядным погребом, ибо укладка вмещала всего сорок снарядов, и по израсходовании ее надо было пополнять. Там же монтировали и аварийный бензогенератор для электроснабжения. Такая конструкция упрощала установку на всякие мобилизованные суда, а теоретически бОльшая опасность 'незащищенного' размещения боезапаса, который нельзя в случае чего затопить, нивелировалась подключением к рукаву пожарного гидранта и гораздо меньшими и менее опасными разрушениями корпуса корабля в случае все же подрыва погреба. Тем более что как дно 'погреба' тоже бронировалось, и между ним и палубой имелся небольшой 'клиренс' — потому собственно это еще больше напоминало танк. Масса установки в целом вышла относительно небольшой, и вполне была сопоставима с, скажем, средними танками, которые часто перевозили на верхней палубе.

Правда, по началу все складывалось не особо радужно. Военные моряки сразу заявили, что им такое гавно не надо и даром в страшном сне. Даже на сторожевики. Тем более что калибр не морской и вообще. Пушка — и украсть ни покараулить. Низачем не нужна, в общем. А конструктора пусть не маются херней, а доделывают — одни пусть ладят универсальную автоматизированную если не стотридцатку, то хотя бы сотку, а другие пусть дают нормальные взрыватели, если не в стомиллиметровый, то хотя бы в стотридцатимилиметровый снаряд. А лучше и то и другое, и хлеба побольше. А эта опытно-научная действующая модель пусть отправится в музей. Тем более что к тому времени уже шли переговоры с японцами и моряки облизывались на японские стомиллиметровки.

Но тут сказал свое слово появившийся в начале 44го года новый игрок. С 42го года кроме ГВФ, появилась ВТА — Военно-Транспортная Авиация. Опыт был признан положительным, и когда советские флоты вышли на оперативный простор, а в состав Торгового Флота вошло очень много новых единиц из трофеев в новых республиках — опыт решено было расширить. И появился ВТФ — Военно-Транспортный Флот. И вот тут-то новая пушечка пригодилась. Оказалось, что, не претендуя на какие-то особые рекорды, она способна очень чувствительно надавать атакующим самолетам на средней дальности — с ее скорострельностью и мощным снарядом. Радиовзрыватель творил чудеса, очень удачно дополняя многочисленные 23миллиметровки и всяческие МГ и Эрликоны с Бофорсами, которым тоже утыкивали суда ВТФ. Военные моряки еще плевались на то, что снаряд всего одного типа — осколочная граната с радиовзрывателем. Мол, ни по берегу, ни по кораблям пострелять толком нельзя... Оказалось, все не так грустно — при стрельбе по берегу, когда это было возможно, ввиду не столь уж и большой дальности огня пушечки, воздушный подрыв вполне неплохо действовал на незащищенную пехоту и огневые средства. А на море... на море еще во время драки с англичанами за Норвегию один конвой ВТФ устроил натуральное 'WTF?!' сводному отряду британских легких сил недалеко от Тронхейма. Выскочивших туманным утром на неохраняемый военными кораблями караван британских катерников советско-голландские экипажи встретили веселыми залпами 122мм орудий, в течение нескольких минут разнеся вхлам три катера из шести, еще один серьезно повредив, и заставив оставшихся поставить дымзавесу и уйти за остров, бросив поврежденного товарища. Сунувшемуся было прикрывать катера эсминцу тоже досталось, пусть и больше испугом — оказалось, что взрыв мощного осколочного снаряда в 15ти метрах над водой — дает очень неплохой разлет весьма даже серьезных осколков. Еще несколько подобных эпизодов показали высокую эффективность новых пушек. И даже когда на флоте появились новые автоматические 100 и 130мм пушки с новыми снарядами, эти 122мм пукалки весьма пригождались, будучи неплохой защитой транспортам и вспомогательным судам.

И когда уже в 44-45м довели до ума радиовзрыватели, завод продолжал кроме новых выпускать и старые 'нескоростные' — унифицировали взрыватели и погнали единый тип для всех только в начале 46го года.

Первая партия 'бракованных' взрывателей тоже не пропала. Она сыграла чуть ли не лучше чем то что вышло с 122мм гаубицей (кстати, в войсках снаряды с радиовзрывателем тоже изредка применяли для стрельбы по пехоте). Эту партию в экспериментальных целях пустили на снаряжение реактивных снарядов М-13. Правда, тут ее пришлось доработать — ибо для радиовзрывателей ускорение при старте ракеты было маловато — не разбивалась банка электролита для сухозаряженной батареи. Но это оказалось не сильно долгим, а результат был потрясающим. Флот получил куда более эффективные ракеты, чем использовали японцы — правда, внедрить их толком не успели, больше были как 'аварийный вариант' — все же моряки вполне обоснованно рассчитывали на куда как более эффективные крупнокалиберные автоматические орудия, которые вскоре и получили. Зато на суше сразу появилось мощное средство ПВО. Правда, использовать 'дальнобойные' М-13 оказалось не особенно эффективно — все же слишком сложно было попасть даже рядом с самолетом на большой дальности, слишком высока вероятность промаха. Но вот 'короткобойные' РС-13, авиационного типа — оказались очень кстати, по японскому опыту, как средство против штурмовиков. Только советские конструктора решили отказаться от громоздких многоснарядных систем, благо эффективность новых ракет была очень высока. Снова пригласили Миля, и он, наконец, измыслил нечто удобоваримое — пусковую на два снаряда, со стрелком, укрытым небольшим щитком в центре. Легкая и мобильная установка вполне позволяла с высокой вероятностью завалить выскочивший внезапно штурмовик а дальностях от 50 до 2500 метров, и на высоте до километра. Конечно, очень многое зависело от наводчика, но шансы были серьезные. Да и перезарядить при слаженном и тренированном расчете можно было успеть быстро. Не сказать, чтобы особенно широко прижилась такая штука, все же крупнокалиберные пулеметы как-то популярнее были, но имелась в некотором количестве.

А вот кого появление таких ракет по-настоящему обрадовало — так это летчики. Мало того, что естественно РСы с такими взрывателями стали излюбленным оружием перехватчиков. Ими не брезговали и охотники. Подвешивали по паре РСов с радиовзрывателями и бомбардировщики — причем часто 'задом наперед' — для неприцельной стрельбы в хвост. Даже пилоты автожиров иногда подвешивали себе пару таких — шансы отбиться от одинокого вражеского охотника несколько увеличивались.

Такие вот тут вышли интересные загогулины, и это, похоже, еще не все... Но дальше порыться в памяти Юрьева я не успел — Никаноров пристал с расспросами, чего нам и как дальше делать, и Юрьев был вынужден отвлечься.