— Ваше превосходительство, есть сведения от моего личного источника: караван торговых судов с подкреплением и припасами вышел из Стамбула. Одиннадцать вымпелов. Мы имеем возможность перехватить их и уничтожить, хотя бы частично.

— Вашего личного? — не сразу понял Нахимов.

— Мне Таррот Гарринович... согласился помочь.

— Понимаю. Почему 'частично уничтожить'?

— Мы получили той ночью боеприпасы, но после того, как отдадим половину на Камчатский люнет, нашего остатка хватит на поражение четырех кораблей. Шести — это если сильно повезет. Примите во внимание, ваше превосходительство: из показаний пленных следует, что теплая одежда в неприятельских войсках в совершеннейшем недостатке. А если утопить транспорты с грузом и одежды, и лошадей, и пороха...

— Вы дружны с удачей, Владимир Николаевич. Дай-то бог вам не растерять ее расположения... Действуйте.

Нахимов определенно сглазил.

'Морской дракон' вышел в море незамеченным. Он пошел на пересечку каравану. И... не нашел никого.

Лейтенант Мешков проверял потоки. Глухая тьма. Это слово самым лучшим образом описывало состояние дел, поскольку наличие чужих отмечалось огоньком на серебряной пластинке.

Командир не то, чтобы не поверил своему старшему помощнику, но рассудил, что лишняя пара глаз не повредит и взял серебрянку в свои руки. Результат был тем же.

Броски корабля курсом на вест и на ост тоже ничего не дали.

Сигнальщики, конечно же, изо всех глаз пытались углядеть ходовые огни (а без них в ночное время караван вряд ли обошелся) — и ничего.

Командир был зол до такой степени, что команда старалась лишний раз рот не раскрывать и на глаза не показываться, хотя все знали, что без вины Семаков не наказывает.

И лишь под утро старший помощник осмелился высказать мнение:

— Владимир Николаевич, а не могли они взять курс на Евпаторию?

— Перекрестись, Михаил Григорьевич! Оттуда грузы доставлять — это ж крюк верст сто! Нет, даже больше.

— Так что ж? Все в целости довезут, а попадись нам на зуб, то верно уж пяти транспортных судов с грузом не досчитались бы. Мыслю, поостереглись они.

— Ты думаешь, такая у нас грозная слава? Хорошо, ради проверки сходим на Евпаторию. Только пока дойдем, они разгрузку начнут.

— Начнут, да не закончат. Рискнем, а, Владимир Николаевич? Уж нам-то не крюк.

— Добро. На руле: курс вест-норд-вест! На лаге держать двадцать!

— Слушвашбродь!

Старший помощник угадал. Разгрузка шла полным ходом.

До стоявших на якорях транспортов оставалось еще мили три с лихом, когда последовали команды:

— К бою! Носовой и кормовой гранатометы — товсь! Сигнальщик, доложи, как увидишь, который из кораблей сидит по ватерлинию.

Ожидаемый доклад последовал через минуту с небольшим. Мягонький добросовестно перечислил названия; впрочем, он, ориентируясь в звучании латинских букв, английским не владел, и потому доложил, в частности, о судне, именуемом 'Соутхерн стар'.

Начарт принялся отдавать приказы:

— Носовой, тебе крыть самого дальнего к весту. Кормовой, на тебе его сосед. Видимость хорошая, кладите четыре гранаты вдоль палубы. Первую — на самоприцеле, потом доворачивать.

Никто на 'Морском драконе' не сомневался: их кораблик обязательно заметят даже в суете разгрузки. Так и случилось. Но времени отреагировать у экипажей не оставалось: корабли выстроились на якорях носом к ветру, разворот получился бы весьма длительным.

На берегу командиры оказались грамотными, а их подчиненные — расторопными. Кто-то сообразил, что скопившийся на берегу груз спасти вряд ли удастся, зато люди вполне могут убежать на своих двоих — и соответствующую команду те получили.

Пожар уже весело полыхал на двух первых судах. Большая часть гранат, нацеленных на транспорты, рванула непосредственно на палубе, разрывая обшивку бортов и калеча балки набора. Офицеры отметили это обстоятельство, сделав вывод, что почти весь экипаж занят разгрузочными работами, то есть на кораблях негаторов очень мало, а то и вообще нет.

Семаков рявкнул:

— Отставить четыре гранаты! Бить двумя, с них хватит, а нам еще по берегу палить.

Лейтенант Мешков тут же выдал целеуказания:

— Носовой, отставить самоприцел, накрыть бочки, что на берегу! Кормовой, угости следующее судно двумя гранатами! Ага!

В одном из разваливающихся судов смертным визгом исходили лошади. В остальных, видимо, был неживой груз. Каким бы он ни был, пожар даже не успел разгореться: вода справлялась с изделиями рук человеческих быстрее, чем огонь.

На берегу после взрывов двух пристрелочных гранат случилось попадание, и бочки полыхнули огнем. Матросы подумали, что горит порох, и сопроводили удачу комендора Шумило дружным 'Ура!'. Пожалуй, только командир догадался, что огненными багровыми шарами взрывался вовсе не порох, а хлебное вино, бренди или виски, но о своей догадке промолчал, не желая причинить моральный ущерб команде. Впрочем, характер взрывов других бочек показал, что у тех внутри были не напитки, а что-то более взрывооопасное.

— Боцман, пять последних выстрелов не расходовать!

Учинив погром, 'Морской дракон' безнаказанно ушел на зюйд-ост. Семаков не знал, что в Евпатории противником захвачены склады, где хранилось шестьдесят тысяч пудов пшеницы. Но все равно сделать он ничего бы не смог.

Когда русский корабль уже скрылся за горизонтом, старшие офицеры союзников стали подбивать итоги. К удивлению многих, потери в людях оказались сравнительно невелики — не более ста человек. Зато полностью погибли кони, запасы пороха и теплой одежды. Слабым утешением оказалось то, что около двух третей продовольственных запасов и фуража уцелело.

Про себя же кое-кто из офицеров отметил еще одну, невидимую потерю: сильное снижение боевого духа. Зато решительно у всех появилась ярость против флотских, которые ничего не сделали, чтобы защитить корабли и столь необходимый груз.

По прибытии в Севастополь на командира 'Морского дракона', а также старшего помощника обрушился целый воз новостей. Главнейшим и наихудшим было известие и гибели адмирала Корнилова.

Прозвучал естественный вопрос:

— Как же так?

Отвечал незнакомый пехотный капитан:

— На Селенгинском редуте он инспекцию учинял, а противу того уж французы позиции подготовили. Ядром адмиралу ноги оторвало. Только и успел сказать: 'Отстаивайте же Севастополь!' — и впал в беспамятство. А через час и преставился.

История оказалась упрямой дамой. Они выполнила свои намерения относительно адмирала Корнилова — и даже поторопилась.

Второй новостью было отсутствие обстрелов Камчатского люнета и Волынского редута. Впрочем, все до единого собеседники офицеров 'Морского дракона' сходились во мнении: долго такая ситуация не продлится.

Наибольший гнев гибель Корнилова вызвала у Мариэлы.

— Да как же вы меня не позвали! — бушевала она. — Уж я бы не позволила адмиралу умереть!

— Мария Захаровна, — увещевал ассистент фон Каде, — так ведь и для вас на редуте опасность велика.

— Уж поменьше, чем для адмирала, — отрезала упрямица, — он наверняка на самый край выставлялся, не так ли?

— Все верно, но ведь ядра да осколки и подалее залететь могут.

— Спасать раненых — моя работа.

— А вас кто спасать будет? А если вы сами с ранением свалитесь?

— Сама спасусь! И свалить меня не так просто!

При всем благоприобретенном уважении к коллеге Эраст Васильевич не удержался от мысли: 'Ну как есть девчонка неразумная', но, конечно же, не высказал этого вслух, опасаясь еще худшей вспышки.

Хорунжий Неболтай удивился, получив приглашение от лейтенанта Малаха в форме: 'Тихон Андропович, а ты не против посидеть нам вдвоем да поболтать? Я угощаю, найдется бутылка лимонной.'

Казак был не только высокообразованным, но и высокоопытным по этой части: он как-то раз попробовал лимон, почему и задал встречный вопрос:

— С нашим бы удовольствием, только, поди, оно кисло сверх меры?

— Да силы Пресветлые с тобою, в этой водке от лимона только запах.

— Ин ладно, Малах Надирович. Можно посиделки устроить.

— Так зайдешь к нам вечерком?

— Только не очень поздно.

Хорунжий прекрасно понял, что к нему есть какое-то дело, но притворился, что испытывает огромную жажду и ничего более. По этой причине он озаботился отменной закуской: двухфунтовым куском хлеба вкупе с кольцом колбасы, чесноком, да луком.

Некоторое время разговор за столом крутился вокруг выпивки и закуски. Лейтенант рассказал историю появления водки в его родном мире, хорунжий поведал о тонкой науке копчения колбасы. Но через пару стаканчиков Малах приступил к тому, ради чего разговор и затевался.

— Видишь ли, Тихон Андропович, наблюдал я за тобой и товарищами твоими, как вы бой вели. Тебе ведь винтовочка в деле понравилась?

— Как нет! Еще бы не понравиться.

— Стрелять вы начали с тысячи шагов, примерно, и ты еще приказал вести прицел снизу вверх, три пульки, чтоб наверняка попасть — так?

— Вестимо, так.

— Вот я и подумал, что эту хорошую винтовку еще того более можно улучшить. Смотри-ка...

Глава 8

Никто не мог бы сказать, чем вызван скверный вид вице-адмирала: то ли горем от потери непосредственного начальника и друга (а Нахимов и уважал, и любил Корнилова), то ли свалившейся дополнительной ответственностью, то ли тем, что отныне некому будет брать на себя взаимодействие с вышестоящими светскими и военными лицами. Возможно, сыграли роль все три фактора. Вот почему Семаков счел нужным построить свой доклад Нахимову совершенно не так, как раньше:

— Ваше превосходительство, есть хорошие новости.

Дождавшись ответной мимической реакции, командир 'Морского дракона' продолжил:

— Во-первых, наш рейд на транспорты был успешен. Сожжены запасы пороха, уже выгруженные на берег, также утоплены четыре транспорта, по неподтвержденным данным, погиб иной груз, в том числе пополнение конями. Во-вторых, я получил извещение, что готовятся к поставке два гранатомета, предназначенных для сухопутных действий, но с другим боезапасом: более дешевым и в большем количестве.

— Селенгинский редут надобно выручать-с, — резко прервал доклад адмирал. — Да и Волынский скоро под обстрел попадет.

Семаков вел себя подобно опытному царедворцу: все возражения, поправки и добавления начальства он просчитал заранее.

— Так точно, ваше превосходительство, им лишь продержаться два дня. А там подоспеем с подмогой. Даже один гранатомет на редут, как полагаю, существенно облегчит положение. Осмелюсь также предложить обучение как офицеров, так и нижних чинов на Камчатском люнете. Например, поручик Боголепов, которого откомандировал на 'Морского дракона' генерал-лейтенант Васильчиков, уже кое-что видел. Равно полагаю возможным обучение флотских артиллеристов. Все равно командиры гранатометов понадобятся что на Селенгинском, что на Волынском редутах. У меня же больше нет.

Семаков немного исказил истину: лейтенант Мешков вполне мог бы исполнять обязанности командира батареи (или хотя бы одного гранатомета). Да и он сам по артиллерийским умениям был не из последних. Но как командир 'Морского дракона' капитан второго ранга подумал, что если планируется выход в море, то руководить им должны капитан и старший помощник. У Нахимова не могли иметься причины для отказа. А учебный выход был просто необходим: лучшие комендоры попали на Камчатский люнет.

Но события пошли не так, как предполагалось.

Есаул Вернигора был, вопреки обыкновению, сух на грани жесткости.

— Хорунжий Неболтай, этой ночью вам надлежит разведать степень готовности неприятеля к обстрелу Камчатского люнета и к атаке такового пешими силами неприятеля.

Не желая хоть как-то раздражать и без того взвинченное начальство, Неболтай ответил:

— Будет сделано!

И удалился готовиться к вылазке.

У есаула имелись основания для недовольства. Он крепко подозревал, что пластунам Неболтая, а заодно и другим казакам будет предписано оставаться на люнете, дабы прикрыть артиллерию — а это была задача для пехоты, и нечего ради такого дела рисковать лучшими казацкими пешими разведчиками.

Что до хорунжего, то на дело он взял с собой лишь тех, у кого были иноземные пистоли.

Вылазка прошла почти гладко. Слово 'почти' хорунжий мысленно использовал, поскольку звук от пистолетных выстрелов, хотя и негромкий, все же заставил врагов насторожиться. 'Чпок', больше всего ассоциирующийся с откупориваемой бутылкой, обратил на себя нежелательное внимание — возможно, как раз потому, что навевал на мысли о выпивке. Это чуть не стоило успеха пластунам, но супостатов, впавших в беспокойство, удалось с некоторым трудом утихомирить.

Положительный результат имелся и даже вполне весомый (примерно пуда четыре с половиной). Им был рядовой артиллерист английской батареи, которого упаковали со всей пластунской тщательностью и доставили в расположение своих на люнете. Сам Неболтай был не слишком искушен в чужеземных языках (маэрский не в счет, понятно), а его товарищи — и того меньше, и по этой причине допрос проводили уже другие люди.

Кое-какие трофеи пластунам тоже достались. Большей частью это было оружие (захватили даже один штуцер, невесть откуда взявшийся у орудийной прислуги), но и денежки чуть отяготили казацкие карманы.

Но чувство, предупреждающее о надвижении чего-то опасного, не давало хорунжему спать спокойно. К тому же есаул запретил покидать люнет. В результате Неболтай разрешил своим спать, а сам пошел быстрым шагом в сторону батареи Шёберга.

— Стой! Кто идет?

Казак чуть слышно, но явно одобрительно хмыкнул. Молодец мичманок, наладил караулы.

— Свои, братец. Вызови старшого. Скажи: хорунжий пластунов Неболтай тут. Мне бы по делу с мичманом переговорить.

Прошло не менее десяти минут, прежде, чем чуть заспанный, но настороженный Шёберг подошел к посту. Разумеется, казака он узнал мгновенно. Правда, не в лицо (еще не рассвело), а по голосу.

— Доброго здоровьичка, Иван Андреевич.

— И вам не хворать, Тихон Андропович. Слушаю с прилежанием.

— Были мы тут у неприятельских траншей. Вот что там оказалось...

Последовал рассказ на пять минут.

Шёберг долго не думал.

— Так вы полагаете, они с рассветом начнут?

— А чего ж не начать, коль скоро порох с бомбами да ядрами подготовлены? Палить по темноте без толку, понятно дело, но учтите все ж: с утра солнце вашим молодцам в глаза бьет. Освещен люнет будет прекрасно, а вражьим пушкарям того и надо. Да что я говорю: еще до восхода могут начать.

— Хорошо ж. А вы чего предлагаете?

— Опередить их.

— Легко сказать... дистанцию сходу мои комендоры не ухватят, поправки понадобятся. Опять же, видно будет плохо.

— Ну, может, я и помочь смогу.