Чистильщик

Например — гонки на автомобилях, или мотоциклах. Среди гонщиков — одержимый Бесом. И он нарочно допускает ошибки, которые мало того, что приведут к гибели носителя, но вполне вероятно, будут причиной смерти многих людей, причинят страдания, боль, чтобы Бес-"новосел" тут же закатил сытную, радостную пирушку по поводу вселения в новую "квартиру".

Пилот самолета, который вдруг направил лайнер в землю. Зачем? Его заставил Бес. Тварь уничтожает сразу несколько сотен людей, страданиями которых он держится до прибытия спасателей, в одного из которых он потом может вселиться.

И так до бесконечности. Где Бесы — там и страдания, где страдания — там и Бесы. Энергетические вампиры, паразиты, питающиеся энергией живых существ — они были со времен трилобитов, и будут всегда. Если только их не уничтожать — методично, умело, с соблюдением правил "антибесовской" гигиены. Как это делаю я.

Но тогда я всего этого не знал, и когда увидел "святящегося" человека, пошел к нему навстречу без всяких опасений.

Когда я заступил дорогу Альфе, он ничего не спросил, не испугался, он лишь засветился — еще ярче, пульсирующим светом, в котором проскальзывали красные всполохи, предвестники деления Бесов. И я остановился. Остановился инстинктивно, почувствовав, что происходит что-то странное.

Но было уже поздно. Альфа метнулся ко мне с такой скоростью, которой я нигде и никогда не видел. Я ударил навстречу, но каким-то чудом промахнулся. Он обнял меня, как старого друга, прижался всем телом и я завопил, закричал...захрипел. А потом потерял сознание.

Очнулся на снегу, вокруг никого не было. Мела поземка, ярко светили звезды, мерцая в бархатной ночной тьме. Месяц рогами вверх маячил на горизонте, и мне показалось, что на "клинках" ночного светила багровеет кровь. В первые секунды после пробуждения я не мог понять, где нахожусь, как тут оказался, но через несколько секунд вспомнил, и тело мое, заледеневшее на морозе вздрогнуло, будто кто-то вылил за шиворот кружку холодной воды.

Тварь! Где Тварь?!

А потом я пришел в ужас — что он со мной сделал?! Я ведь знаю, на генетическом уровне, на уровне подсознания — он что-то со мной сделал!

Долго добирался домой, пересаживаясь с автобуса на автобус. Транспорт ходил уже плохо, пришлось стоять на каждой остановке минут по тридцать, не меньше. Потому дома я объявился уже после полуночи — последний перегон пришлось идти пешком, целых пять остановок.

Мама меня ждала, но когда пришел, быстро ушла к себе в комнату — похоже было, что ей нездоровилось.

Я принял душ — горячий, на грани терпимости, насухо вытерся полотенцем, но все это время, пока стоял в ванной комнате, избегал смотреть на себя в большое поясное зеркало, вделанное в дверь. И только поймав себя на том, что откладываю осмотр, боясь его, как маленький ребенок, поднял глаза и...посмотрел.

Я был заражен. Зеленое пятнышко, похожее на то, как если бы сквозь кожу просвечивала лампочка из елочной гирлянды — оно пульсировало, и было живым. Определенно живым — я его чувствовал, ощущал, как разведчик ощущает взгляд врага, наблюдающего за ним в бинокль. Это не передать словами. Это может понять только человек, чувствующий ТОТ мир, мир демонов, бесов, мир энергетических сущностей.

До сих пор помню свой ужас. Вероятно, он сродни тому чувству, когда человек вдруг узнает, что болен спидом, и скоро умрет. Что нет для него никакого будущего, и скоро он превратится в развалину, раздираемую болезнями, от которых нет никакого лекарства.

Да лучше бы так, чем стать носителем Твари! Лучше бы умереть, чем превратиться в жестокого, коварного и подлого монстра, упивающегося страданием людей! А ведь это будет, я знаю! Будет! И я буду самым страшным из всех Тварей, потому что я сильнее, быстрее, умнее остальных Бесов!

Снова накрыла волна ужаса, да такая, что меня начало колотить, затошнило. Мне не хотелось жить! Как, я превращусь вы одного из Них?! Я стану таким же?! Я, тот, кто поклялся очистить мир от Тварей, сам стал Тварью?! Одним из тех, кто искалечил мою мать?!

Тогда мне и в голову не пришло, что возможно нападавшие совсем не были тварями. Просто негодяи, подонки, уличные грабители, одурманенные наркотиками и алкоголем.

Хотя — какая разница? Разве наркотики и алкоголь не те же Бесы, овладевающие душой человека? Уничтожающие его жизнь, жизнь его близких, жизнь случайных людей, волей судьбы оказавшихся рядом с негодяем?

Шагнув к полке, схватил пачку бритвенных лезвий — мама года полтора назад купила бритвенный станок и торжественно мне его вручила. На самом деле, пора было бриться — и как следует. Бородатый мальчик не вызывает у окружающих чувства доверия — так сказала мама, и расхохоталась.

Брился я нечасто, борода у меня пока росла вяло, как, впрочем, и усы, но раз в пару дней все-таки приходилось. И вот — теперь лезвия фирмы "Нева" послужат миру, избавят его от одного из монстров.

Я сорвал грубую бумажную оболочку, уцепился поудобнее за металлическую пластинку, и решительно поднес ее к сонной артерии. Теперь — один нажим! И все кончится! Совсем — все!

Боль уколола меня — не сильно, как друг, товарищ — я привык к боли — боли в мышцах, боли в разбитом лице, боли в руках, которыми часами молотил по мешку. По шее побежала тонкая струйка крови, вместо того, чтобы зафонтанировать, как артезианская скважина. Оказалось — я непроизвольно отодвинул руку от артерии, и прорезал кожу в нескольких сантиметрах от нее.

Передвинул лезвие, в последний раз посмотрел на свою бледную, вымазанную кровью шею, на перекошенную физиономию, и...

— Толик! Толик, с тобой все нормально? Милый, ты чего долго? Я с тобой чаю попью, что-то мне не очень хорошо, никак не усну...

Мама! Господи, как я забыл про маму?! А с ней что?! А она как?! Сбежать — это проще всего! Лежишь себе, гниешь, и плевать на весь мир! Но только не на маму. Не на маму!

— Все нормально, мам! Сейчас иду! Помылся.

— Ты хорошо мойся! А то девушки любить не будут! Они любят чистых парней, а не тех, от кого козлом пахнет! Слышишь?

— Слышу, мам! Моюсь!

Я начал истерически смеяться. Зажал лицо руками, будто боялся, что оно разлетится на части, потом включил воду, сунул голову под струю.

Я едва не умер! Сейчас брызнула бы струя крови, залила кафель, стену, и нашли бы меня лежащим в этой луже — голого, с перерезанной глоткой! Мама точно бы не перенесла! Убив себя — я бы убил ее!

Ох, дурак! Ну какой же я дурак!

И как теперь жить с "паразитом" в моей голове? Как вообще теперь жить?!

Как обычно! Жить, и все тут! Жить, как все люди. По чести, по совести, анализируя свои поступки, свои слова. НЕ КАК ТВАРИ! Разве это сложно? Разве я не могу — не стать подонком, как Твари? Нет, гады! Вы мою душу не возьмете! Мы еще поборемся!

— Иду, мам! — я вдруг успокоился, и в голову пришла здравая мысль: "А какого черта я вообще волнуюсь? Демон меня подчинит? Нет! Не поддамся! А зато я теперь смогу понять — кто такие, или что такое — Твари. Буду наблюдать за ростом Беса, постараюсь понять его слабые стороны, уязвимые места. И буду бить гадов! Бить, сколько есть сил!"

— Иду!

* * *

Мне было шестнадцать, я был счастлив — выиграл городской турнир, да так, что об этом будут говорить еще долгое время — нокаутами, что вообще-то в юношеском боксе не такое уж частое явление. Все тренеры стараются придерживать своих учеников, требуя, чтобы те больше времени уделяли технике — ныркам, уходам. Боксер-нокаутер делает ставку на один удар, а это частенько бывает фатальной ошибкой. Ошибкой — во всех отношениях. Потеря медали тут еще не самое главное. Здоровье, вот что ценней!

Только представить — встретились два нокаутера, и оба хотят закончить бой быстрее. И что тогда будет? Рубка. Месилово. Мало не покажется никому! А бойцы уже не юноши, бойцы могут одним ударом убить неподготовленного человека! Оба могут! Тяжелые удары по голове, мозг сотрясается, клетки умирают! Никакой защиты — мясорубка, пока один из них не упедет!

И потом — как Мохаммед Али. Потом — трясучка, головные боли, потеря зрения, координации. Как мама и говорила.

Только она не учитывала, что наш Петрович никогда бы такого не допустил! Моя техника, и техника моих товарищей по команде была великолепна! Мы порхали как бабочки и жалили, как пчела! Хорошая была у нас школа. И хорошим тренером был Петрович. Отличным!

Был... Какое гадкое слово! Был...

Я смотрел в мертвое лицо Петровича, и не думал ни о чем. Вообще — ни о чем. Пустота, боль, как будто из меня вырезали важный орган, отвечающий за радость. Орган, который вырабатывал эндорфины, и которых теперь я никогда не получу.

У меня убили отца. Я это понял сейчас, стоя у гроба, глядя на то, как по пергаментно-желтому лицу Петровича ползет муха, ощупывая его черным хоботком. Щекочет, цепляясь лапками...а ему уже все равно. Совсем — все равно!

И тогда я повернулся, и ушел. Мне что-то кричали вслед, но я не разбирал — что именно. Больше меня тут ничего не держало. В этом мертвом теле не было Петровича. Он был в моей голове — весь, от первого его, слышанного мной слова, когда моя мама привела меня к нему в зал, и до последнего, когда Петрович похлопал меня по спине, усаживая в такси, и негромко прогудел: "Если ты, засранец, с такими-то данными, да не выиграешь следующие Олимпийские игры — я тебе ухо откушу!"

Я захохотал, а он меня приобнял, толкнул в машину. А потом захлопнул дверь, оставшись стоять на тротуаре, здоровенный, с поднятой в прощании огромной лапищей тяжеловеса. Он будто знал — прощался со мной навсегда.

Они бы никогда не смогли взять его в бою. Ни по одному, ни толпой. Петрович раскидал бы их, как кутят! И потому — ударили в спину. Шилом.

Сумел подняться домой, позвонил в дверь, а когда открыла мать — упал ей под ноги, уже бездыханный. Теперь мать Петровича в больнице, при смерти. Ей девяносто лет, скорее всего не выживет.

Я не очень хорошо знал его семью. Знал, что у него где-то там есть дочь, что он развелся семьей, но помогает — дочь больна какой-то редкой болезнью, и Петрович постоянно покупает лекарства — очень дорогие, редкие, импортные. И все время нуждается в деньгах.

Мне как-то и в голову не приходило поинтересоваться — а как у него дела? Ведь мои-то дела, ясен перец — важнее! У тренера по определению все отлично! Как может быть иначе, правда же?

Доходили слухи о подпольном тотализаторе, о боях без правил, в которых участвуют бойцы разных стилей, и как водится — лидируют боксеры, но когда мы начинали спрашивать об этом у Петровича, он сердился, и говорил, чтобы мы и думать забыли о таких делах. Он воспитывает из нас спортсменов, а не подвальных гладиаторов!

Откуда он знал, что эти гладиаторы были подвальными? И как он добывал деньги на лекарства для дочери?

Васька Пыхтин как-то проговорился, что одна пачка такого лекарства, которое Васька видел на столе у Петровича, стоит тысячу рублей. И хватает его на месяц.

Я тогда назвал его брехуном — ну какое лекарство может стоить тысячу?! Он с ума сошел, что ли? И откуда Петрович возьмет такие деньги?

Сейчас будто сложились кусочки мозаики — лекарство за тысячу, премиальные за чемпионат — тот же самый вездесущий Васька брякнул, что Петрович отдает свои, личные деньги, чтобы поддержать перспективных ребят, родители которых небогаты и могут потребовать, чтобы их отпрыск бросил школу.

И я тоже получал — двести рублей, триста рублей! Радовался, себе немного оставлял, маме отдавал. Так вот они откуда, те деньги!

На мой взгляд, мы жили вполне прилично — сахар, мука, мясо, колбаса — все было. У мамы неплохая пенсия по инвалидности, доплаты от МВД, плюс ведомственная поликлиника — нам вполне хватало. Ну да, машину купить не могли, на курорт поехать тоже — так и что с того? Квартира ухоженная — мы сами оклеили ее новыми обоями (вернее я оклеил, мама могла только советовать), линолеум вполне приличный, хоть кое-где и протерся. Постельного белья она и ее родители накупили на сто лет вперед, так что мне не стыдно было "разложить" на своей кровати "Сестренок". Почти новое, чистое, без дырок — белье.

Одежда? Я покупал себе одежду со спецсклада МВД, как поощрение за победы. Там чего только не было — и джинсы, и ветровки всех видов импортные, и кроссовки "Адидас" — предмет вожделения всех пацанов, как и костюмы той же фирмы. И стоили они копейки — по госцене! Кстати, у меня и мысли не было ими спекулировать — плевать было на деньги! А ведь мог...

Ну а мебель у нас старенькая — так и что? Плевать! Я дома-то почти не бываю! Только спать прихожу!

Телевизор древний? Так показывает же! И плевать, что не в цвете! Заработаю — куплю импортный, как у Васьки! Японский!

Снова вспомнилось — Петрович с разбитым, опухшим лицом. На мой вопрос — как так случилось — буркает что-то о спарринге со старым товарищем. Удивляюсь, да — ему же нельзя, Петровичу! Лопнет сосуд в голове — и кирдык. Потому в тренерах, а не олимпийским чемпионом. Но верю. Как я могу не верить своему тренеру?

В общем — эдакие маленькие кусочки мозаики — вертишь, вертишь, и они — хлоп! Сложились в картинку! Да еще — в какую картинку-то...странную такую, как у Босха — уроды, уродцы...странные строения — перекошенные, нереальные.

Раньше все было ясно и прямо — вот черное, вот бело, вот угол, вот столб, о который можно опереться. Никаких тебе полутонов! Никаких двусмысленностей и кривых линий! А оно вон как получается...

Так и взрослеют. Разом. Сегодня ты восторженный юнец с идеалами, и черно-белой жизнью, а завтра уже мужчина, который видит то, что не видел глупым юнцом.

Глупым, глупым — даже если у него эйдетическая память, и в голове тысячи книг, которые он может вызвать в долю секунды. Мудрость, возраст — это не образование, и даже не годы. Это состояние души.

Лето. Прекрасная погода. Но я лежу у себя в комнате на кровати, и никуда не выхожу. Я никого не хочу видеть. "Сестренки" уехали на лето в деревню, напоследок облобызав меня с ног до головы и "обрадовав" известием, что скоро они уезжают насовсем — родители уезжают, ну и само собой — дети за ними. Мне было жаль, но не до такой степени, чтобы убиваться, переживать. Не умерли же, когда-нибудь встретимся...может быть.

В боксерскую школу не хожу. Теперь там другой тренер — пришел откуда-то со стороны, даже не знаю — откуда. Меня звали, звонили, целая делегация приходила, но я и разговаривать не стал. Все, моя боксерская карьера закончена. Ушла в землю вместе с телом Петровича.

И что мне сейчас делать, кроме как лежать, глядеть в потолок? Если только чистить город!

И я чистил. Уходил на Чистку каждый вечер, не особо заботясь о маскировке, бил негодяев, попавшихся под мой кулак.

Тогда я впервые убил Тварь.

Трудность в том, что если ты кого-то убиваешь, нельзя оставлять свидетелей. То есть — если Тварь не одна, с ней еще несколько человек — ты не можешь убить одного. Иначе придется убивать всех, а это уже шум, усиленное расследование, опасность. Можно только измордовать, покалечить, постараться "выпить" Беса. Не более того.