Чистильщик

Глава 1.

Я не знаю — кто я такой. И никто не знает. Даже наше всемогущее ФСБ, способное пересчитать прыщи на заднице будущего президента США. Мама пыталась разыскать мою родню, задействовала знакомых фээсбэшников, с которыми была дружна, которым не раз помогала за время своей работы следователем. Тогда они еще назывались "кэгэбэшники". Или просто "соседи". Почему соседи? Потому, что "жили" они через стену, в одном и том же здании. Так вот ни "соседи", ни собственный розыск ничего не дали — я не существовал. Нет, так-то существовал, с 1970-го года — тогда в наличии имелось тело ребенка примерно полугода от роду, но по документам — меня не было.

Как не было и моих родителей, погибших в жуткой автокатастрофе. Со слов очевидцев, огромный бензовоз-краз выскочил с второстепенной дороги на трассу, и со всего размаху ударил "шестерку", в которой ехали мои биологические родители. В лоб ударил. А потом загорелся.

Не осталось ничего — только пепел, искореженный металл, запах гари. И я — валявшийся на обочине, тихо пищавший в куче грязного, покрытого жирной, страшной копотью снега.

Водителя не нашли. Говорили, что он сгорел в кабине КРАЗа, что это вообще не водитель этой машины, а пьяный угонщик, но разве кому-то от этого легче? Мне, моим родителям — разве от этого легче?

Меня сберег ангел-хранитель — по крайней мере, так сказал знакомый священник, к которому мама отнесла меня, чтобы окрестить.

У мамы были (впрочем, и есть!) необычайно разносторонние связи во всех слоях населения — от уголовников и продавцов на рынке, до священника, настоятеля храма "Покрова пресвятой Богородицы", кстати — ее бывшего "клиента". Она познакомилась с ним во время одного расследования (что-то связанное с кражей из храма), и много лет поддерживала дружеские отношения.

Кто были мои родители? Как они выглядели? Иногда мне думается — что было бы, если бы они остались живы? Я бы не знал маму. Я бы не поступил в юридический институт, и не стал бы милиционером. Я бы...да много чего бы я мог, или НЕ мог, если бы бешеный КРАЗ не раздавил мою прежнюю жизнь, пройдя по ней тяжелыми, грязными шинами!

В истории нет сослагательного наклонения — "Что было бы, если бы". Оно так, как есть, и не может быть по-другому. Увы.

Поиск по номерам "шестерки" ничего не дал — люди, которые были указаны в регистрационной карточке автомобиля, никогда не жили по указанному в ней адресу, и вообще не существовали на белом свете. Мама тогда даже подумала, что это были какие-нибудь тайные агенты КГБ, "под прикрытием", как сейчас стало модно это называть. Но и поиск в КГБ ничего не дал. Нет таких людей, и все тут. И никогда не существовало.

Конечно, могло быть так, что информация о моей прошлой семье в ранге "Перед прочтением сжечь", но скорее всего — мои родители были преступниками, скрывающимися от правосудия. Если знать — как и к кому обратиться, даже в Советском Союзе, с его жесткой системой контроля и мощным правоохранительным аппаратом, можно было выправить нужные документы и скрыться, растворившись в трех сотнях миллионов жизней и судеб людей, большинство которых не знают, и никогда не узнают о существовании друг друга.

Как я оказался у мамы? Да просто. Ну...для нее — просто. Как раз тогда она решила, что хочет ребенка. Почему сама не родила? Не могла. Так бывает... Был у нее муж, были другие мужчины, но детей не получилось. "Не дал бог" — как говорят по этому поводу любопытные "скамеечные" бабки, провожая взглядом несчастливую соседку — вроде и красивую, и при хорошей должности, но вот...несчастливую, и все тут. Без семьи, без детей — какое счастье?

Мама всегда была женщиной "резкой", конкретной, со связями, особенно тогда — старший следователь РОВД. Задумано — сделано. "Дома малютки" по всей стране — обзвон через многочисленных знакомых, и вот он я — копошащийся в пеленках, пахнущий аммиаком комочек плоти.

Я пробыл в "доме малютки" дней десять, или около того, а потом...потом няни — одна за другой, лица их я не помнил, кроме одной, тети Тани — добродушной дебелой селянки, обосновавшейся в столице и подрабатывающей нянькой у "богатых" москвичей. Почему я запомнил именно ее? Потому что был свидетелем того, как мама выгнала тетю Таню — со скандалом, буквально с треском — и тогда я впервые узнал, насколько жесткой, и даже жестокой может быть моя добрая, всегда тихая, спокойная мама, ни разу не повысившая на меня голос.

За что она выгнала няньку? За длинный язык, само собой. Та гладила меня по голове, приговаривая: "Сиротка, бедненький! Плохо, небось, без мамки-то, да?"

Сколько тогда мне было? Года полтора? Я уже умел говорить, и первое, что спросил у мамы — кто такой "сиротка"?

Я не знаю, зачем нянька это сделала — от "большого" ума, или нарочно, чтобы насолить следовательше (это потом мама узнала, что у няньки не так давно посадили брата), но факт был фактом — она заронила в мою душу подозрение, что со мной что-то не так. И когда я стал постарше и поумнее (мама тогда отказалась говорить насчет "сиротки"), выяснил, что же все-таки со мной — "не так". Тем более, что доброхотов нашлось просто-таки "выше крыши" — начиная с бабок на скамейке у подъезда, и заканчивая "добрыми школьными друзьями", не дающими забыть о происхождении человека без имени, без национальности, без судьбы.

Как ни странно, новость меня не потрясла. Настоящих родителей я не знал, не помнил, и честно сказать — не особо о них жалел. Абсолютно чужие мне люди. Может хорошие, а может и плохие. А вот мама — она всегда рядом, ясная, прямая, как кол, и такая же опасная для врагов. Ее побаивались, я знал об этом. И ненавидели. В школе учатся разные дети, и у них разные родители. Не все из родителей законопослушны, и нет школ специально для детей работников правоохранительных органов.

Ясли и детский сад не задержались у меня в памяти — какие-то бесформенные тетки в белых халатах, похожие на ожившие облака, вкусный запах из кухни — мне нравилась вермишель, зажаренная с яйцами, больше нигде в жизни я не ел такую вкусную вермишель!

Дети — как игрушки, игрушки — как дети. Горки, гуляние на улице, сон в деревянной кроватке — обычно я оставался на продленку, мама много работала. Работа следователя — хлопотная работа, и с ней не до семьи.

Потом школа, первый класс — школу я ненавидел. Люто ненавидел! Ну, только представить — мальчишка-сирота, приемыш у следователя РОВД! Наглый ментовский выкормыш так и напрашивается на хорошенькую трепку!

И я получал. Приходил домой с разбитой физиономией, прятал ее от мамы. Почему-то мне казалось, что когда она узнает о том, как надо мной издеваются по дороге в школу, и с занятий — она возьмет служебный пистолет, пойдет, и всех их застрелит. И ее посадят. И тогда я останусь один. Совсем один. Как клен с промерзшим стволом.

Я когда слышал эту песню, эти стихи, у меня почему-то слезы наворачивались на глаза — так было жалко этого клена, завязшего в сугробе и отморозившего ногу. Я сразу представлял, что клен — это я, замерзаю на улице, а где-то далеко меня ждет мама, и никак не может дождаться...

Само собой — мама меня сразу раскусила. Конечно, никакого пистолета она не достала, но в школе была, и мало никому не показалось. Мои обидчики имели очень бледный вид — как и директор школы, до которого дотянулись руки всемогущего ГОРОНО — страха и ужаса нерадивых директоров школ, допустивших во вверенных им заведениях хулиганский, не допустимый советской школой беспредел.

От меня отстали. Любви мне это от соучеников не добавило, но трогать теперь боялись — волшебные слова "детская комната милиции" действовали на хулиганов, как волшебное заклинание.

Смешно, но мне, первоклашке-второклашке эта самая "детская комната" представлялась чем-то вроде темного подвала, на стенах которого развешаны многочисленные орудия пыток и истязаний, а сами дети в этой комнате сидят в клетках, похожих на клетки зверей в передвижном зверинце — вонь, грязь, и исхудавшие физиономии хулиганов, отбывающих свой положенный судом срок!

Через некоторое время я убедился, что все это совсем не так, что тетенька в детской комнате милиции хотя и строгая, но справедливая, что сама комната — обычная комната с папками на полках, со стульями, сиденья которых засалены поколениями задов хулиганствующих огольцов, а сама постановка на учет суть формальность, которая ни к чему обычно не ведет. На учет можно было попасть и просто за разбитое стекло кабинета, и за взрывпакет, сделанный из алюминиевой пудры и марганцовки — чем баловался каждый второй, а может и каждый первый едва вошедший в разум пацан.

Мама не ограничилась ковровой бомбардировкой учебного заведения, в котором мне предстояло промучиться десять лет. Как человек, который ничего не оставляет на волю случая, и умеет просчитывать на несколько ходов вперед, она закономерно предположила, что скоро воронки от бомбежки засыплют, страх перед расплатой притупится, и преследование начнется с новой силой — только на уровень выше, так как обидчики подрастут, как и их обиды. Только теперь они будут умнее и подстерегут меня не в окрестностях школы, и возможно даже не сами — мало ли какие друзья есть у малолетнего хулигана, иногда эти друзья куда как страшнее того, кто сам не решается напасть на свою жертву, само собой, заслуживающую страшной кары. А нафиг стучать на пацанов и натравливать "ментовскую" мамашу!

Конечно, потом все это закончится для недальновидных придурков очень и очень плохо, но мне-то будет все равно — я останусь инвалидом, или буду гнить в тесной могилке, под темным каменным обелиском с моей улыбчивой овальной фоткой, выцветшей под палящими лучами летнего солнца, исхлестанной осенними дождями и зимним морозным ветром. Нет, такая участь мою маму точно бы не устроила, и я сейчас думаю — скорее всего, она бы тогда точно пошла и перестреляла всю эту шелупонь.

Но мама очень умна, и потому поступила единственно правильно и радикально — если в этом мире ценят силу, значит надо быть сильным. И отправила меня в секцию бокса, к Тимофею Петровичу Солодкому, бывшему чемпиону Союза в тяжелом весе.

Помню, как я впервые появился в спортзале — до сих пор картина стоит передо мной, будто было все это только вчера — ринг, зал с мешками, острый запах пота и кожи перчаток, висящие на канатах бинты, которыми нужно бинтовать руки, прежде чем перчатки боксерские надевать.

И Петрович — громадный, эдакий Кинг-Конг, с ручищей, способной раздавить твою руку, если сожмет ее чуть покрепче. Если бы не травма, он стал бы олимпийским чемпионом, точно. Но...бокс не очень здоровая штука, хотя и полезная — особенно, если тебя пытаются обидеть малолетние отморозки.

Кто ему была моя мама — не знаю. Вероятно, он тоже был одним из ее "клиентов". Должник по жизни. И ему она доверила самое дорогое, что у нее было — сына.

Как ни странно, дела в секции у меня пошли очень хорошо. Да не просто хорошо, а замечательно! Вдруг обнаружилось, что я довольно силен, сильнее, чем все мои сверстники из "нулевой" группы секции. Более того, я обладаю резким, нокаутирующим ударом, и это — в свои восемь лет!

Когда обнаружилось впервые — честно сказать, я напугался. Спарринг с Володькой Дубининым, таким же спиногрызом, как и я, что может произойти в этом бою, когда мы занимаемся всего лишь седьмой месяц? Нам до сих пор вообще не разрешали спарринговаться, справедливо полагая, что проку от этого месилова бестолковых новичков никакого не будет — один вред! И вот, мы на ринге, преисполнены торжественности момента. И первая же моя "двоечка" проходит на-ура, и Володька валится на пол, будто ему врезал не такой же оголец, как он сам, а парень года на четыре-пять постарше!

Переполох был! Петрович белый, как мел! Только представить — восьмилетка в глубоком нокауте! Похоже, он мысленно уже сухари сушил. Готовился к отсидке.

Все закончилось хорошо, Володька оклемался, без последствий, но с тех пор меня ставили спарринговаться только с парнями старше меня меня года на три, и больше. И то не обходилось без проблем — нокдаун, нокаут — если работали в полную силу — совсем не был такой уж и редкостью. Я работал кулаками, как машина для забивания свай. И еще — оказалось, что у меня невероятная скорость, и малочувствительность к боли. Я переносил на ногах такие удары, которые свалили бы бойца раза в два старше, а если мне разбивали губу, ставили синяк под глаз — просто этого не замечал. Да и заживало на мне все, как на собаке — все удивлялись, и в первую очередь тренер.

Петрович пророчил мне великое будущее, он говорил, что мальчишку с такими данными, как у меня, еще не встречал, что если я буду работать как следует, тренироваться — олимпийское золото у меня в кармане.

Наверное, так бы и было, если бы Петровича не убили как раз после городских соревнований, на которых я выиграл нокаутами — вчистую, в первых же раундах, под рев ошеломленной толпы. Он погиб в своем подъезде, от удара шилом прямо в сердце, в спину.

Убийц так и не нашли. Поговаривали, что Петрович ввязался в игру на подпольном тотализаторе, проиграл большую сумму и его убрали.

Я рыдал. Честно сказать, он мне был как отец, которого у меня никогда не было. Если бы я смог найти его убийц — растерзал бы на месте, забил до смерти. Возможно тогда у меня окончательно утвердилась мысль пойти работать в милицию... Мне было шестнадцать, скоро конец учебе в школе, надо думать — кем быть, как жить, и вообще...чем быть в этом мире. Я люто ненавидел шпану, моя мама следователь, моего тренера подкололи отморозки — куда я еще мог пойти? Кем стать?

И кстати, насчет шпаны — как и предполагалось, меня попытались достать уже через год после того, как мама навела террор в моей "дорогой" школе. Это были трое пацанов старше меня — по крайней мере, года на два. Главный обидчик при этом маячил на горизонте, старательно делая вид, что не имеет к происходящему ровно никакого отношения.

Парнишки заступили мне дорогу с сакральным, набившим оскомину вопросом:

— Ты чо, внатури?! Ты чо тут ходишь, козел?!

Отвечать я не стал. Первым пал тот, что в середине — хлесткий выстрел правой рукой в солнечное сплетение, и добивающий свинг слева, в висок.

Второй попытался дернуться, но тут же залился кровью от кросса в нос, а затем упал, получив подлый удар левой — в пах. Я был ниже их на полголовы, потому почти не пришлось нагибаться.

Третий все понял чутьем уличной битой-перебитой дворняги, и бросился наутек и за помощью — к недругу, остолбенело наблюдавшему за эпической битвой Давида и трех Голиафов. Но уйти не успел — подножка сзади, а потом — уже на земле, сверху вниз, в скулу, так, что хрустнули кости лица.

Недруг вкурил ситуацию позже всех, видимо потому, что не ожидал подобного результата — я не афишировал свои тренировки, и старался не выделяться на физкультуре, хотя давно уже мог уделать любого из одноклассников одной левой. Он бросился бежать. Но бежал как-то вяло, будто его не слушались ноги, и когда я его настиг, упал на землю, зажал лицо руками и начал рыдать: "Прости! Прости! Не надо!"

Нет, я не могу себе соврать. Не простил. Хотя сейчас об этом вспоминать довольно-таки неприятно. Я измордовал парнишку так, что на следующий день его лицо напоминало окрашенную в желтый и синий цвета боксерскую грушу.

Был скандал. Было разбирательство. Если бы я ограничился только нанятыми за три рубля хулиганами — рты оппонентов не раскрылись бы с самого начала. Но у нанимавшего были родители — отец, директор овощной базы, мать, секретарь какого-то из начальников отдела городской администрации. Они желали моей крови, и маме стоило большого труда и больших интриг сделать так, чтобы сложилась правильная картина происшедшего — идет маленький мальчик, на него нападают трое здоровенных хулиганов, и он дает им отпор. Хулиганы повержены, а при попытке задержать организатора нападения, пострадал главный участник событий, их организатор — сын директора овощебазы.

Мама потом рассказала — пришлось обрабатывать хулиганов, заставив их искренне рассказать — кто и почем нанял этих придурков, и стоило все это больших усилий — папочка пустил в ход мощный катализатор процесса — деньги, которых у него, само собой, было более чем достаточно.

Впрочем, "в те времена далекие, теперь почти былинные", деньги значили еще не все. Главное — связи, деньги уже потом. Нет связей — лишишься и денег, а то и самой жизни, пущенной под колеса тяжелой ржавой машины под названием "Система". Несколько проверок на базе, совет не рыпаться — и заявление по поводу избиения сына рассосалось само собой.

Сейчас, скорее всего, так бы уже не вышло, сейчас по главе угла деньги, а тогда — борьба с нетрудовыми доходами и корпоративная солидарность ментов — не были пустым звуком и придумкой досужих журналистов. Дело заглохло. И после этой моей показательной экзекуции меня обходили стороной даже старшеклассники.

Вот тогда, во время этой драки, вернее сказать — избиения — я впервые УВИДЕЛ.

Это было слабое зеленое свечение — оно шло от двоих, от того мальчишки, которого я ударил первым, и от заказчика нападения. Слабое, едва заметное, но все-таки вполне себе ясное и различимое.

А еще, было очень странное ощущение — когда я бил этих двух, у меня будто бы прибавилось сил! Голова стала ясной, звонкой, тело работало, как хорошо смазанный механизм! Мышцы едва не звенели от переполнявшей их энергии!

А еще...я наслаждался! Наслаждался избиением, наслаждался "процессом"! И это наслаждение похоже...нет, тогда я не знал, на что это похоже. Узнал гораздо позже. Гораздо. Мне едва исполнилось девять лет, и ни о каких оргазмах я тогда и не помышлял. Даже не догадывался, что существуют такие... понимаешь ли...процессы в организме человека. Интернета в то время не было, так что половое просвещение нашего "мелкого народца" происходило естественным образом, с помощью картинок, рассказов старших-товарищей брехунов, да глупых похабных анекдотов, о которых люди предпочитают не помнить, когда становятся совсем уже взрослыми.

Мне просвещаться особо-то было и негде. И некогда. Со сверстниками в школе я не дружил, вся моя жизнь была в спортзале — тренировки, парная-баня по сроедам и субботам, дорога домой, ужин, уроки, сон, школа, и так по кругу.

Честно сказать, другой жизни я не представлял, да и не хотел. Ну а половое просвещение на уровне подворотни получить в секции было практически нельзя — Петрович строго следил за поведением своих воспитанников, и если что — мог влепить и подзатыльник. А рука у него была тяжелая, кирпич ломал! Это уже потом, на сборах, на соревнованиях, живя в одной комнате с соратниками наслушался всякого...но тогда — ничего подобного не было.

История с нападением закончилась, но я вспоминал и вспоминал то состояние, которое возникло у меня во время драки, и зеленое свечение, о котором я, глупый мальчишка, тут же доложил своей любимой маме.

Как и следовало ожидать — мама, как поступили бы все мамы на ее месте, всполошилась, и потащила меня по врачам. Последним из которых был психиатр — старая толстая тетка, которую мама звала Мариванна.

Врачи, само собой, ничего у меня не нашли, кроме патологически безупречного здоровья (так сказал мамин знакомый, доктор медицины, профессор) и могучей мускулатуры, достойной взрослого парня (и это выдал профессор). Я и сам не заметил, как за год постоянных тренировок развился, подрос, даже ходить стал иначе — выпятив вперед грудь, плавно, с достоинством (Это мама сказала, искренне радуясь, что ее идея выросла в хорошее дело).

А вот Мариванна докопалась до меня по-полной. Дурацкие тесты, которые я прошел не задумываясь, чем ее удивил, и даже потряс (это потом я узнал, что старая карга подсунула мне тесты для претендентов на работу в милиции), и больше часа терзала меня вопросами, на которые я отвечал спокойно, без эмоций, совершенно доброжелательно, чем потряс ее еще больше. Она так и сказала маме — любой другой мальчишка на моем месте к концу беседы уже трясся бы от злости, или изнывал от скуки. Я же вел себя так, будто такие обследования совершенно рутинное дело, и я прохожу их каждый день, дважды в день — до обеда, и после обеда.

Кстати сказать — я тогда так и не понял, чего она разволновалась. Я-то совершенно не волновался! Меня все это даже забавляло! Напоминало игру, в которой один задает вопросы, пытаясь вычислить лжеца, а другой старается солгать как можно увереннее, так, чтобы допрашивающий не смог тебя поймать на лжи.

Честно сказать, эти глупые тесты на самом-то деле были составлены для людей не очень великого умственного развития — например я легко разделил их на три части — первая группа касалась моего физического здоровья, где каждый вопрос дублировался трижды, разными словами. Психического здоровья (Тут я немало повеселился! "Слышите ли вы голоса, которые никто не слышит?") Ну и вопросы, которые одновременно отвечали и за моральный облик, и просто показывали вру я, или нет, склонен ли к лжи, или нет.

Например такой вопрос: "Можете ли вы взять товар в магазине "по блату", без очереди?" Попробуй на него ответить — "Нет!" Тут же попадешь в разряд лжецов. Вся наша Система состоит из "по блату", и даже девятилетка, пусть и со способностями вундеркинда (как сказала Мариванна), прекрасно все это дело понимал.

Ну, дальше пошли новомодные тесты на айкью (Мариванна притащила их из каких-то зарубежных журналов), головоломки, и все такое прочее. Я решил их довольно быстро, и без проблем.

И вот когда дело дошло до зеленого свечения, с точки зрения Мариванны я уже был готов рассказать все, что угодно, лишь бы вырваться из пухлых ручек маститого профессора. (Да, она тоже была профессором — мама стреляла только из крупного калибра). Легонько, наводящими, осторожными вопросами Мариванна пыталась влезть мне в мозг, выудить из него рыбку информации, но я не дал ей никакой возможности этого сделать.

Зеленое свечение? Да это я так...показалось. От волнения.

Здоровья прибавилось из-за того, что я побил хулиганов? Ну а то же! Любой, кто победит врага, будет радоваться, и здоровья у него точно будет больше! Ведь так же?

Но последнее, что добило потрясенного психиатра, это то обстоятельство, что мой мозг категорически отказался впадать в гипноз. Мариванна бубнила свои усыпительные мантры, болтала перед моими глазами невесть откуда взявшимися у нее серебряными часами на длинной цепочке — никакого эффекта. Я не желал засыпать. Как насмешка над всей отечественной и зарубежной психиатрией.

Когда мы с мамой вышли из психиатрической лечебницы на освещенную солнцем улицу, я облегченно вздохнул — мне совсем и никак не нравилась перспектива остаться в психушке под "наблюдением опытных врачей", как советовала сделать светоч современной психиатрии, доктор наук и профессор, в миру — Мария Иванова Кольцова. Уж больно ей хотелось понаблюдать за странным ребенком в благоприятных лабораторных условиях, провести ряд опытов, а потом написать научный труд — ничуть по большому счету не заботясь о том, как скажется на психике девятилетнего мальчишки отрыв от привычного окружения и перенос во враждебную ему среду.

Ученые, они сродни наркоманам, готовы на все ради очередной дозы того, что им хочется больше всего на свете. Наркам — наркота, ученым — знания. Только вот ни я, моя мама не собирались приносить мое тело в жертву на алтарь научного прогресса. Обойдутся, большеголовые! Перебьются.

Мама молчала, я молчал, и больше тема зеленого свечения никогда не поднималась в нашей семье.

Вот только я эту тему не забыл. Ощущение радости, счастья, наслаждения — каждый, кто хоть раз испытал, попробовал нечто подобное — уже никогда не забудет, и...захочет все это повторить!

Но повторить удалось только через пять лет, когда мне исполнилось четырнадцать.

Все эти годы я прилежно учился — что не составляло абсолютно никакого труда. Вдруг выяснилось, что я обладаю абсолютной памятью, то есть достаточно мне прочитать текст только один раз, и запомню его на всю свою жизнь. И неважно, что это за текст — я могу повторить его слово в слово, запятую в запятую. И потому — учиться мне было легко и приятно.

Особенно из-за того, что по большому счету, в школе я бывал не так уж и часто. Тренировки занимали все мое свободное время, а выезды на сборы, на соревнования — и все не свободное. Бесконечные справки от общества "Динамо", которые я таскал в школу, чтобы оправдать многонедельное отсутствие на занятиях, ничуть не добавляли мне любви ни учителей, которых раздражал мой эдакий слишком вольный образ жизни, ни одноклассников — по той же причине, а еще потому, что при всей этой вольности экзамены я сдавал на "отлично". Память — есть память. Ну что поделаешь, если мой интеллект выше на несколько порядков, чем у сверстников?

Кстати — маму это обстоятельство на самом-то деле пугало. Ведь началось все с того, что меня как следует отлупили по дороге из школы, надавали по башке, вот мама и боялась, что где-то в моей детской головенке "шарики зашли за ролики", и я стал чем-то вроде гениального идиота, человека-счетчика, или чего-то похожего.

А еще — что у меня в голове таится опухоль, которая давит на мозг и вызывает гениальные способности, а также...галлюцинации, выражавшиеся и зеленом свечении вокруг неких объектов.

Нет, вслух она об этом не говорила, но время от времени все-таки таскала меня по врачам — для профилактики заболеваний, как она говорила. Я сдал кучу анализов, я просвечивал голову — уж и забыл сколько раз — но каждый раз врачи убеждали мою маму, что у нее на попечении ненормально здоровый ребенок, у которого не то что головных болей не имеется, нет даже ни одного больного зуба — все белые, ровные — как на подбор!

В конце концов моей упорной, даже несколько фанатичной маме надоело ходить по многочисленным профессорам, с изумлением поцокивающих языками в безуспешной попытке разгадать замысел Бога, подарившего миру такое чудо как я, и она наконец-то от меня отстала, строго-настрого приказав доложить, когда у меня начнутся очередные глюки. То есть потребовала того, что я бы не сделал никогда и ни под каким видом — помня последствия некогда сказанных мной неосторожных слов.

Да, после того, как я попал в школу, умнеть стал не по дням, а по часам, будто в моей голове нажали некую кнопку, включающую механизм ускоренного обучения.

Впрочем — я об этом совсем не задумывался. Моя жизнь мне нравилась, и шла она как по рельсам — скоро я стал чемпионом города среди детей, потом среди юношей, бокс занимал все мое время, не оставляя его на какие-то посторонние мысли, дела, даже на романтические бредни, овладевающие каждым нормальным мальчишкой с наступлением его половой зрелости. Можно сказать даже так — вся моя сексуальная энергия тратилась на совершенствование моих бойцовских качеств.

Нет, не скажу, что в моей голове не возникали сладострастные картины, на которых я совершенствую свое сексуальное умение (нулевое, если не считать кое-какой информации, полученной от приятелей по секции), но дальше "самообслуживания" дело не шло. И повторюсь — времени на это не было никакого.

Две тренировки в день — какие к черту девушки? Мама даже обеспокоилась, и одно время принялась меня аккуратно, настороженно расспрашивать — как мне нравятся девушки, и нравятся ли вообще? Я вначале смущался, а потом стал просто хохотать, чем привел в смущение уже саму маму, которая никак не могла спросить в прямую — не гомик ли я?! Пришлось уже мне, без обиняков заверить, что никакого удовольствия от созерцания и тисканья мужских задов у меня нет, что я нормальный парень, но у меня просто не хватает времени на всю эту ерунду. Под ерундой я подразумевал романтику, вздохи под луной, дрожащие от возбуждения руки и неловкий секс, заканчивающийся обычно неприятностями — большими, и маленькими.

В четырнадцать лет я выглядел совершенно взрослым, разумным парнем — это отмечали даже соседи, для которых я был примером того, какой должна быть современная молодежь. Я выносил мусор, выбивал ковры, всегда приветливо здоровался с соседями, помогал донести сумку, или затащить шкаф — благо силы у меня было, хоть отбавляй.

Да, силы у меня хватало. Я легко жал "сотку", а ударом кулака мог свалить человека массивнее себя раза в два. Во мне было больше шестидесяти килограмм тонких стальных мышц, крепчайших сухожилий и больше ста семидесяти сантиметров роста. И я все еще рос. Быстро рос, и однажды Петрович сказал, что если я буду так расти, то скоро вымахаю под два метра, а может и больше. Что не очень хорошо для боксера — как и лишняя мышечная масса — удар становится менее резким, вялым, хотя и шанс, что тебя пошлют в нокаут, становится таким же, как у боксеров веса "пера". Тяжеловесы очень устойчивы на удар. Масса, однако. Да и кости черепа крепче, чем у обычного человека.

Вообще-то мне всегда нравились средневесы, или полутяжи — и фигура в порядке, и удар пушечный. А что эти тяжеловесы? Пыхтят, толкаются — сумоисты, да и только, а не настоящие боксеры! Но против природы не попрешь — что дала, то и дала.

Но опасения Петровича были напрасны. Мой рост, в конце концов, остановился на отметке 187 сантиметров, да там и застыл, как и вес, который уже несколько лет колеблется от восьмидесяти, до восьмидесяти трех килограммов. В зависимости от интенсивности тренировок. Только теперь уже не боксерских.

В общем — я был примером для молодежи, гордостью мамы, и завистью соседей, непутевые отпрыски которых вечно попадали в неприятности, зависая в детской комнате милиции. Ничего не предвещало беды. Но разве Провидение отличается справедливостью и любовью к людям? Разве есть в мире справедливость кроме той, которую мы творим своими собственными руками?

Мало было того, что некогда разбились в катастрофе мамины родители, оставившие ей эту квартиру.

Мало того, что судьба лишила ее возможности родить собственных детей.

Мало того, что мои родители сгорели в адском огне по вине пьяного угонщика, решившего прокатиться на бензовозе.

Мама едва не погибла. Она возвращалась с работы ночью, когда сзади какая-то тварь нанесла ей удар по голове — куском металлической трубы.

Нет — никаких происков преступников, отправленных мамой за решетку. Это была середина семидесятых, когда милиционер — лицо неприкасаемое, почти священное, когда их не били по голове кастетом, не стреляли в упор — трудно сейчас представить, но тогда каждое применение огнестрельного оружия считалось ЧП, на которое выезжал районный прокурор, а то и прокурор города! Менты ловили преступников, преступники убегали, каждый делал свою работу, и случаи мести были большущей редкостью. Не то, что в девяностые.

Это было банальное ограбление — ей разбили голову, забрали кошелек с двадцатью рублями и мелочью, сорвали с пальца (с мясом) колечко, которое родители подарили на выпускной вечер, а потом избили — так, что сломали ребра, ноги, нос, нижнюю челюсть.

Зачем били? Может потому, что испугались? Увидели удостоверение майора милиции, и первой реакцией, как у испуганной бродячей собаки, стало: "Броситься, укусить!"? А может мстили в ее лице всем ментам на свете — мразь всегда винит в том, что он стал мразью всех, кроме самого себя. Кто виноват, что мразь оказалась в тюрьме? Конечно, менты! Если бы не они — жил бы на украденные у соседа деньги припеваючи, а тут они — "волки позорные"!

Черт с ними — с деньгами! Черт с ним — с кольцом! Но зачем увечить, тварь?! Зачем пинать женщину, которая и так уже находится без сознания, и ничего не может тебе сделать? Никогда не понимал этих бесов. Этих рептилоидов. Ни-ког-да!

Маме тогда было...сколько ей было тогда...так...меня она взяла, когда ей было всего 33 года, и врачи накануне сказали, что она никогда не сможет иметь детей.

Мне, когда ее изувечили, было полных четырнадцать лет. Так что ей тогда...47 лет. Достаточно еще молодая женщина, крепкая, сильная (в молодости занималась многоборьем!) — потому видать и сумела выжить. Но...не без последствий.

Инвалидность, полупарализованная левая сторона тела, трясущаяся голова — тень от прежней, цветущей, сильной, энергичной женщины, майора милиции, следователя, раскручивавшего самые сложные дела, о которые сломали зубы и более "звездастые" коллеги.

Когда я узнал о беде — мы были на соревнованиях в Новосибирске. Позвонили мамины сослуживцы.

Со мной не было истерики. Я не плакал. Просто окаменел от горя и сделался жестким, как гранит. Тренер хотел отправить меня на поезде — одного, снять с соревнований, но я знал, как нужна нашей команде моя медаль и остался до конца — еще на два дня. Каждый день звонил в больницу — дважды в день. И потом перед глазами стояла картина — я приезжаю, прихожу в больницу, а мне говорят: "Отмучилась, сердешная!" Почему-то именно так, такими словами, как из старой книги Тургенева, или Толстого. И кровь стыла в жилах.

И я выиграл золотую медаль, и разразился невероятный скандал. Не потому, что выиграл, а потому КАК выиграл. Я едва не убил несчастного мальчишку, который вышел на ринг и встал против меня. Будто замкнуло. Будто я хотел выместить на этом парне всю обиду, всю злость, всю ненависть к тем тварям, которые покалечили мою маму! Я бил, бил, и бил — страшно, как в мешок, сам получая удары и не обращая на них никакого внимания! Меня просто не интересовали потуги "мишени", неспособной нанести мне ровно никакого вреда! Ну да — разбитые губы, подбитый глаз, кровь из носа — ерунда! Кровь остановилась у меня через несколько секунд, губы зажили — через день, синяки рассосались через сутки. Парню пришлось гораздо хуже. Я месил его так, что прежде чем судья остановил бой "за явным преимуществом", я успел сломать противнику челюсть в двух местах, разможжил нос, рассек брови (обе!), и он напоминал собой отбивную, а не живого человека.

Потом обнаружилось, что у него сломаны еще и три ребра — результат моего апперкота в ошеломляющей, невероятной по скорости, убийственной серии.

Тренер потом сказал, что никогда еще не видел такой феноменальной скорости и такой феноменальной глупости, как в этот раз. Я абсолютно не заботился о своей безопасности, как берсерк, готов был убивать, и быть убитым, поставив на карту всю свою жизнь. И это уже был не спорт. И этому, он, тренер, нас никогда не учил. И очень жалеет, что не отправил меня домой, как хотел до того. К черту такие медали, к черту такая жизнь — если его ученик превращается в зверя, неспособного жалеть людей! И даже сказал — теперь он сомневается, правильно ли делал, что учил меня всему, что знает сам.

В общем, мы поссорились — если можно так сказать. Ссорился, скорее, Петрович — я только насупившись молчал, думая о своем. А когда Петрович устал, и махнув рукой ушел в свое купе, я улегся лицом к стене и пролежал так до самого приезда, поднимаясь только чтобы пойти в туалет, да набить желудок чем-нибудь питательным, не разбирая вкуса — молодой организм требовал своего, даже если мозг и был залит пенящимся потоком горя и досады.

С вокзала я поехал в больницу — Петрович выдал мне деньги на такси, а перед тем, как посадить в машину, вдруг прижал к себе — сильно, по-отцовски, и глухим голосом, полным сдерживаемой ярости и боли, сказал: "Держись! Все будет хорошо! Я верю! Маме привет передавай!"

Уже потом, когда Петровича не было в живых, я узнал — он поставил на уши весь город. Он связался с криминальными боссами, пытаясь узнать, кто же напал на мою мать. Он объявил награду за головы этих тварей и пообещал, что удвоит ее, если тварей доставят к нему лично, и живыми.

Тренер по боксу — в "Динамо" он, или в "Трудовых резервах", всегда имеет связь с миром криминала. Большинство из уголовных авторитетов новой волны девяностых прошли через секции бокса или единоборств, и большинство из членов их бригад — бывшие военные, или спортсмены. А чаще — и то, и другое разом. Мир профессионального спорта не так уж и велик, и тренеры в них — как опорные столбы платформы, стоящей над морем людей.

Кроме того, справедливо не надеясь на наши правоохранительные органы, которые без смазки работают довольно-таки вяло, он активировал всех знакомых ментов, дойдя вплоть до самой верхушки ГУВД (благо, что общество-то "Динамо"!).

Увы, ничего из этого не получилось. Преступники как в воду канули. Скорее всего, они были приезжими из какой-нибудь восточной республики, и после совершения преступления в панике свалили к себе на родину, справедливо опасаясь жестокой расплаты(Майора, мента — святотатство! Все равно как на бая напасть!)

Меня пустили к маме в палату реанимации — сам не знаю почему. Туда вообще никогда никого не пускают, но меня пустили. Скорее всего, постарался тот же всемогущий Петрович, который ничего не пускал на самотек. Кроме своей жизни...

Я стоял на коленях у маминой постели и смотрел в покрытое синяками лицо с таким ужасом, которого не испытывал никогда в жизни, даже тогда, когда меня пообещали бить каждый день, "пока я не сдохну, захлебнувшись кровью". Тогда я почему-то знал, что у негодяев ничего не выйдет — наверное потому, что у меня была моя мама, способная тучи развести руками, опрокинуть гору, поднять грузовик, убить всех вокруг — если со мной что-то случится! А теперь она лежала передо мной — безмолвная, съежившаяся, фиолетовая от побоев и тихонько, с хрипом дышала через маленькие трубочки, введенные в ее ранее красивый, греческий нос.

Тогда я и решил стать тем, кто наказывает негодяев. Санитаром леса, карателем, мстителем, тем, кто вершит правосудие, тем, кто восстанавливает справедливость — какой бы цены это не стоило. Но еще не знал — как именно я буду карать.

Она начала узнавать меня через неделю. Через месяц — стала шевелиться, садиться в постели. Еще через месяц — начала ходить. С палочкой, по стенке, чтобы добраться до туалета.

Помню, как она меня стеснялась. Настояла, чтобы мы наняли сиделку, говорила, что умрет, но не позволит себе делать это при сыне. Я обижался, но мама настояла на своем. И я понял ее. Она, моя опора, мой стальной столб, несокрушимый и несгибаемый, не могла себе позволить стать ржавой балкой, ни на что не годной, никчемной, готовой ежесекундно рухнуть. У сильных людей свои причуды, а моя мама была не просто сильной, она на самом деле была стальной!

Месяц я не ходил на тренировки. Во-первых — беда с мамой, и я пропадал в больнице, где меня знали уже все медсестры, безуспешно строившие мне глазки.

Мне, четырнадцатилетнему мальчишке! Ну не смешно ли? Ну да, я выглядел взрослым, да, я был чемпионом и красавчиком — бокс не смог изувечить ни моего прямого (как у мамы!) носа, ни безупречной формы ушей, ни длинных пальцев пианиста с ровными, как вычерченными ногтями, за которыми я ухаживал с детства (мама настояла, научила!).

Я был высок, плечист, вежлив и культурен, хорошо, модно одевался (спасибо маме и Петровичу — дефицит не был для меня дефицитом). Как сказала одна из медсестер (я слышал из палаты) — "Он похож на Алена Делона и одновременно — на Гойко Митича!".

Смешно, правда — как это так, с мелкими чертами, "французистый" киноактер, и одновременно — гроза всех белых злодеев, самый "индеистый" индеец всех времен и народов?! Честно сказать, тогда я подошел к зеркалу, и долго рассматривал свою совершенно тривиальную физиономию — ну что они такого во мне нашли? Меня слегка раздражали их посягательства на мою персону, неужели им непонятно — у меня мама тут, она искалечена, ну какие к черту амурные дела? Тем более — с подростком!

Но я никогда вероятно не смогу понять женщин — что же во мне их все-таки привлекает? Может они чувствуют во мне убийцу, и подсознательно тянутся к "плохому парню", как звериная самка старается приблизить к себе опасного самца — чтобы не загрыз, а еще — чтобы ее дети были самыми сильными и опасными в стае? Может быть. Это закон выживания, закон стаи. А что такое человеческое общество, как не разросшаяся до невероятного размера стая зверей?

Во-вторых, я не ходил на тренировки потому, что не хотел видеть тренера. И не из-за того, что он наговорил мне всех тех гадостей, что я выслушал в вагоне поезда. Они, эти упреки, были заслужены, и я это знал. Хотя себе говорил, что обижен, что он меня оскорбил, что я не заслужил таких слов!

Заслужил. Я умен, и тогда был умен, хотя мне было всего четырнадцать лет. Но я ведь тоже человек...наверное. Ничто человеческое мне не чуждо!

Ночевать уходил домой — если меня прогоняли. А если нет — спал на стульях, решительно отказываясь прилечь в сестринской. По-звериному чуял, чем может закончиться, и мне это казалось кощунством. Мать при смерти, а я? Как я посмею делать это рядом с ней?!

Ко мне приходили ребята из команды. Я никогда с ними не особо дружил — так, приятели, но все равно мне было приятно. Они притаскивали полные сумки всякой еды, яблоки, апельсины, а когда я пытался дать денег (у нас дома всегда лежали деньги, мама от меня ничего не прятала) — возмущались, говорили, что это от всего клуба, и чтобы я не беспокоился и скорее возвращался назад.

Я знал, что это Петрович. Он не приходил, но я всегда знал, что тренер где-то рядом, за спиной, прикрывает. И когда маму выписали домой, и у нас появилась сиделка — пришел в клуб.

Тренер не удивился, он кивнул мне, будто ничего за это время не случилось, и виделись мы только вчера, а потом позвал в кабинет, оставив за себя Вовку Карева из старшей группы, который нередко проводил тренировки вместо него.

Когда мы вошли в кабинет, сели друг напротив друга, Петрович долго молчал, глядя мне в глаза, стараясь поймать мой взгляд. Но я упорно не хотел на него смотреть, рассеянно вглядываясь в старый линолеум рядом со стулом, потертый, серо-рыжий, проживший здесь не меньше десятка лет. Потом тренер бросил глухим, чужим, каким-то надтреснутым голосом:

— Будем жить?

— Будем жить... — кивнул я, помолчав, добавил — Тренер, я найду их. Все равно найду.

— Может быть — подумав, ответил Петрович — Чего в жизни не бывает? Только одного прошу, сделай так, чтобы ты — был. Ты мне дорог. И не потому, что приносишь медали, не потому, что ты гениальный боксер. Это все преходяще, это шлак! Просто ты — это ты. Ты мне как сын. И я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. И вот еще что — я сделал все, что мог. Если бы можно было найти — их бы нашли.

— Я найду! — упрямо повторил я, и неожиданно для себя вдруг бросил — Хочу пойти учиться на юридический. Пойду в менты.

— Почему нет? — не удивился Петрович — Мама следователь...хмм... (он немного запнулся, прокашлялся), кем быть сыну? Боксерский век недолог, а юридическое образование ценится во все времена. Правда, я хотел предложить тебе пойти в физкультурный, но если ты решил в юридический — кто тебе помешает? Только не я. И не мама. Ты сам кузнец своего счастья, и никто не вправе тебе указать, как жить. Но я надеюсь, что ты изменишь свое решение, ведь у тебя еще три года, не правда ли? За это время мы с тобой такого шороха наделаем — небу станет жарко! Все медали — наши! Все чемпионства! А потом...потом Олимпийские игры! И я знаю — ты их выиграешь! Сто процентов! А потом уже делай, что хочешь! Хорошо, сынок?

Я вскинул голову, посмотрел в грубоватое, с расплющенным носом лицо Петровича, и у меня вдруг защипало глаза. Я уткнулся лицом в ладони, и у меня полились слезы — ручьем, жгучие, как кипяток.

Это был последний раз, когда я плакал. Даже когда убили Петровича, и я смотрел, как его тело опускают в могилу — не плакал. И не молился.

Ненавидел. Я ненавидел тварей, которые сделали ЭТО с мамой, с Петровичем, со мной. Все, что не убивает, делает нас сильнее? Чушь! Полная чушь! Я уже был сильным. Я был таким сильным, что миру не стоило меня заводить. Потому, что ему придется убить меня, или убью его я! Мир, который создает этих тварей — плохой мир. И его нужно чистить. Обязательно нужно чистить!

Я начал искать. Один, не боясь ничего. Сказать по правде — я ненормальный. И не потому, что мне нравится убивать Тварей, нет. Нормальный — чего-то боится. Я же не боялся ничего.

Нет, было кое-что, чего я боялся — это того, что кто-то что-то сделает моей маме. Она не должна была больше испытать того ужаса, что пришелся на ее долю. В остальном — мне плевать на боль, плевать на темноту, на то, сколько передо мной противников. Я вел свое расследование, и вел его так, как не могут его вести менты — настоящие менты, правильные менты. Я не говорю о тех, что подобных бандитам, или маньякам — таким как я. Правильный мент должен захватить преступника, а потом попытаться его расколоть, запутывая в показаниях, ловя на неточностях, давя данными экспертизы. Мент-бандит просто выколачивает показания — и неважно, виноват при этом подозреваемый, или нет.

Мне всегда вспоминался фильм "Рожденная революцией", я помнил его почти наизусть. В этом фильме чекист спрашивает старого кадра, сыщика из "бывших" — как они допрашивали подозреваемых? Как добивались признания? И тот, интеллигентный, умный, знающий сыщик говорит: "Мы сажали подозреваемого в комнате, я вызывал двух жандармов, и они начинали негодяя бить. И били, пока он не сознавался! Пока не рассказывал все, что знает о деле! И о других делах!"

Самое смешное, что методы полиции не изменились со времен Зубатова, начальника царской охранки — это я узнал уже учась на юридическом в МГУ. Преподаватель, который читал нам лекцию, так и сказал — "Со времен Зубатова".

Меня тогда это почему-то потрясло — как это так? Жандарм, и наше социалистическое общество! Как можно сравнивать?! Что он такое говорит?! Но препод говорил абсолютную правду, и чем больше я врезался в "гранит науки", тем больше понимал, что так все на самом деле и обстоит. Если хочешь искоренить преступность — действуй так, как действовала царская охранка — стукачи, предатели, внедренные агенты, ну и...силовые методы, "недостойные звания советского милиционера".

Само собой — никто не отменял дедукции, никто не отменял тупого, тяжелого труда, когда опер обходит десятки, сотни адресов, вытаптывая один, единственно нужный, но если у тебя нет агентуры, нет жесткости, и даже жестокости — ничего ты не добьешься, будь ты хоть семи пядей во лбу. Это мне объяснил старый опер, с которым меня свела мама, моя вездесущая мама. Даже будучи едва живым инвалидом, она направляла меня, подталкивала по той дороге, которую я выбрал, не позволяя свалиться в канаву и набить шишек.

Но пока мне было лишь четырнадцать лет. И я, безумный, собирался найти и покарать тех, кто напал на майора милиции. Взрослую, сильную женщину, которая однажды в одиночку вырубила подозреваемого, напавшего на нее в кабинете. Вырубила так, что его едва откачали врачи скорой помощи, поглядывавшие на мою маму с таким выражением, будто перед ними сидела не сорокалетняя, не очень-то и могучая женщина, а какой-то монстр, изувер, пытающий всех, кто попадает в его окровавленные руки. Это мама рассказала — смеялась, когда рассказывала. И мне было смешно. А потом, когда это подтвердил бывший опер дядя Андрей, да со всеми подробностями — у меня мороз побежал по коже. Тот тип душил маму, и чуть ее не задушил — она успела схватить пресс-папье, и если бы не оно...сейчас я бы жил уже в детском доме.

Я не знал, где искать злодеев. Но знал, что мне нужно их найти. И узнать все, что я хочу знать.

Итак, как найти злодеев? Проще всего сделать так, чтобы они тебя сами нашли — это очевидно настолько, что ясно даже школьнику, весь мир которого сосредоточился на маме, секции бокса и школе. Именно в таком порядке.

А чтобы узнать, о преступниках и преступлениях как можно больше, что надо? Почитать книжки, само собой!

Книжек у мамы хватало. Следователь без юридической литературы — как плотник без молотка. Целый шкаф специфической литературы, которую еще и не во всех библиотеках найдешь. Начиная с римского права и заканчивая комментариями к уголовному кодексу. Все это я изучил и как мог осмыслил — за месяц — у постели мамы в больнице, дома, в каждую свободную минуту. Не просто прочитал — запомнил. Моя ненормальная голова не забывала ничего. Совсем ничего.

За ними настал черед детективных романов — всех, что я мог достать. Всех, что были дома, всех, что мне выдали в библиотеке. На них ушло недели две. Я просматривал романы, интересуясь не сюжетом, а хитросплетениями конкретных преступлений. Зачем мне "сахарные сопли" о страданиях героев, когда нужна всего лишь выжимка, соль романа — схема преступления и возможные действия преступника в соотношении с преследующим его сыщиком!

Как оказалось, дельных детективных романов было не так уж и много. Все больше политизированная чушь, извлечь что-то ценное из которой было довольно трудно. Но были и дельные книги, из которых я узнал многое о психологии преступников, об их образе жизни, о том, как и где их можно найти. И о методах работы милиции. Та же "Рожденная революцией" мне очень недурно помогла. Она вышла как раз в 1974 году, и я не отрываясь смотрел, как экранные милиционеры борются с преступностью. Правильные милиционеры.

В общем, я начал свою Чистку, когда мне было четырнадцать с половиной лет. Дитя, в самом деле. Умный, но...глупый. Сейчас вспоминаю, как бродил по улицам, в надежде наткнуться на негодяев, и невольная улыбка раздвигает мои губы. Мне казалось, что только лишь я выйду на улицы города в кромешную тьму, так сразу на меня набросятся кучи злодеев, которых тут же повергну наземь, и начну...ну,что начну? Допрашивать, само собой!

Это потом я стал работать тоньше, досконально изучив такую науку, как "Виктимология", науку о жертвах.

Как сделать, чтобы преступник на тебя напал? Чтобы совершил преступление? Как его спровоцировать? Все это и рассматривает виктимология, в общем-то, не очень уж и сложная наука.

Например — если девушка, одевшись максимально смело (микроюбка, чулки, просвечивающие сквозь кофточку груди), идет с парк с группой молодых людей, распивает с ними спиртные напитки — что может произойти с ней дальше, с максимальной вероятностью события? Нет, ее не похитят инопланетяне. И ей не дадут медаль "За подвиг на пожаре". Ее нормально завалят и отымеют всей группой, потому что будут считать, что ради того она сюда и пришла. Ради того пила, курила, и позволяла хватать себя за сиськи.

Или, например, мужчина, напившись пьян, достает пачку денег прямо там, в пивнушке, на глазах у многочисленных зрителей, а потом шатаясь уходит в ночь — что будет с ним дальше? Точно — его нагонит не влюбленная девушка, и не старушка, мечтающая пожелать этому гражданину доброй ночи и счастливого утра.

Почему я в первые дни и недели своих ночных патрулей не мог найти того, кто пожелает на меня напасть? Почему ни один преступник не заинтересовался моей одинокой фигурой? Я понял это не сразу. А когда понял — все стало на свои места. "Виктимология", однако!

Какой идиот пойдет на высокого, спортивного парня в спортивной же куртке, который выглядит одновременно как Ален Делон и Гойко Митич?

Кому охота наскакивать на чувака, который или морду разобьет, или сбежит, унося с собой мифическое богатство?

У таких "гойко" в кармане обычно максимум мятая трешка, за которую они будут биться, будто защищают "злой город" Козельск от Батыева войска!

Вот если бы я был девчонкой в короткой юбчонке, либо подвыпившим мужиком с толстым портфелем — тогда да! А так...одно лишь пустое времяпровождение. Холодно, неуютно и скучно.

Кстати сказать — сложнее всего было объяснить маме — зачем это я брожу по улице темными вечерами. Не стоило надеяться, что она не услышит, как я выхожу из дома. Пришлось сказать, что бегаю ночью, перед сном, что иначе не усну — весь на нервах, весь на переживаниях. Глупое объяснение, да, но какое еще я мог придумать? Сказать, что иду искать негодяев, искалечивших ее, сделавших инвалидом?

Или что — сказать, мол, иду на свидание к девушке?

Конечно, мама не поверила. Когда приходил, она тихо выходила навстречу, принюхивалась — вдруг я попал в дурную компанию, курю, выпиваю, или...еще чего хуже! Но я не пил — вообще. И не курил — курящий спортсмен — это урна с бычками, как сказал некогда Петрович. Боксер без "дыхалки" — не боксер. Курение не добавляет "дыхалки", точно!

Не раз замечал, как мама осматривает мои руки — нет ли следов от шприца? Смешная...если бы я захотел, то мог бы наширяться, и она никогда бы не могла найти следов!

Во-первых, на мне все заживало, как...как...на мне!

Во-вторых...не знаю, можно ли это считать во-вторых, но...наркотики на меня просто не действовали. Это я выяснил не скоро, через несколько лет, тогда об этом не знал, но все обстояло именно так. Меня не брал алкоголь, на меня не действовали наркотики — они вызывали у меня лишь расстройство желудка. Смешно, но объяснимо — организм выводил из себя токсины, а как лучше их выбросить? Конечно, через естественные отправления.

От алкоголя я буквально едва не упускал в штаны (от крепкого, и когда много выпито), а от наркоты прошибал понос — пробовал, в студенческое время, чисто ради эксперимента, уже зная о своей — дурацкой, надо сказать — особенности организма.

Почему дурацкой? Ну, только представить — компания, все выпивают — новый год там, либо день рождения, а я после нескольких бокалов шампанского, либо после нескольких рюмок коньяка бегу в сортир! А у самого "ни в одном глазу", хоть ты тресни! Даже обидно!

Вообще — неприятно сидеть трезвым в пьющей компании. Когда ты такой как все, когда подвыпил — окружающие кажутся вполне нормальными, шутки — веселыми, женщины — красивыми, а мир добрым и хорошим. Пока не наступило похмелье, само собой. А если ты трезв, и вокруг все пьяны?

О боже мой...если бы люди видели себя, выпившего несколько рюмок водки! Если бы они хоть раз оказались в компании этого себя , посмотрели на происходящее со стороны! Пошлые, тупые, несмешные шутки, пьяные, потные женщины, с размазанной тушью и помятыми юбками, громогласные парни, вдруг возомнившие себя неотразимыми мачо и одновременно Жванецкими!

И тут я — такой весь правильный, такой трезвый, непьющий, "мать его за ногу"!

Приходилось изображать из себя подвыпившего, незаметно выливая алкоголь, либо бегать в сортир, чтобы избавиться от токсинов — что не прибавляло уважения у честнОй компании.

Впрочем — скоро я научился бороться с этой всей напастью. Все просто. Нужно твердо сказать — не пью, и все тут! Не нравится? Значит, пошли вы все...! Но это уже было потом. Когда понял.

В общем, мама от меня отстала. Ну, бродит по вечерам, и пусть себе бродит! Может и правда с девочкой какой встречается? Она все лелеяла мечту меня оженить — позже, конечно, но тренироваться-то надо? Разработать мышцы, так сказать!

Помню, как впервые выловил у себя из кармана пачку презервативов — я ржал, аж слезы потекли! Мама, милая мама! Она и тут все продумала до мелочей!

Кстати сказать, после этого все пошло как по маслу — надо было просто надорвать пачку и выкинуть один презерватив. Вроде как пустил в дело. И тогда мамина душенька довольна — не просто так ходил, а по поводу! "Сынок-то, повзрослел! Мужчина!"

Только вот изредка вставляла прозрачные намеки, мол, "..и почему это к нам никто не ходит...пригласил бы кого-нибудь...чего там, под дождем-то тискаться! Я ежели чего — отвернусь, и уши заткну!" Меня разбирал истерический смех, я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, и останавливала только одна мысль — о том, что не выдержу, и сдам себя с потрохами.

Нет уж, не надо маме знать! Ни к чему это. Мамы должны узнавать о плохом в последнюю очередь. Или вообще не знать. Лучше — никогда.

В общем, когда мои потуги вызвать на себя огонь потерпели фиаско, я решил перейти к более активным действиям, не ждать, когда на меня нападут, нападать сам. На кого?

А вот тут вопрос интересный. Я снова начал видеть "зеленых", так я их называл. Вначале нечетко, а потом — все ясней и ясней. Это потом я начал называть этих гадов "тварями" и "рептилоидами", ведь в то время о рептилоидах понятия никакого не имели, хотя ходили рядом с ними, жили с ними, и даже спали в одной постели.

Твари ничем не отличались от других людей, кроме двух важных особенностей. Первая — то самое зеленое свечение, иногда яркое, иногда тусклое, совсем тусклое — будто в центре лба у человека мерцало зеленое, пульсирующее пятно.

Но были такие, что просто светились, как фонари! О них едва не били протуберанцы, как от солнца в периоды его активности!

Что это было за свечение, что я вижу — не знаю. Аура, так называют что-то подобное. Но почему тогда не вижу ауру нормальных людей? Животных? Растений? Ведь аурой обладают и они! Нет, я вижу ауру только Тварей. Зато ясно, четко, даже за несколько километров от себя. Когда Тварь с яркой аурой далеко, за пределами видимости глазами, вижу эту Тварь чем-то иным, не глазами. Каким-то участком моего странного мозга, передающего картинку — зеленую точку, пылающую за горизонтом, яркий маленький костер дикарей-каннибалов, на котором жарят неудачливого путешественника или миссионера.

И еще интереснее — я вижу Тварей по телевизору! Тогда — существовали только черно-белые телевизоры, но если Тварь была крупной, созревшей — той самой, с протуберанцами — то чтобы увидеть ее суть — особых усилий прилагать не приходилось. Достаточно одного взгляда.

Серое облако-свечение вокруг человека — вот как я видел картину с экрана телевизора.

Иногда мне казалось, что это самое облако складывается в дьявольскую морду — с рогами, со всеми причитающимися бесу причиндалами. Только тогда я был совершеннейшим атеистом (по-другому и быть не могло — советский школьник борется с поповским мракобесием!), потому мысли об одержимости бесами отбрасывал сразу же, после появления в моем светлом атеистическом мозгу этой крамольной мысли.

Но это уже потом. Тогда, когда я начал Чистку, я видел не так четко, и не всегда. Только самых сильных Тварей, в полной их "половой зрелости" и боевой готовности.

Глава 2

Итак, что я имею? Опыт двух недель бестолковой, пустой беготни по городу.

Что мне нужно? Найти тех, кто мог бы на меня напасть, если бы я был виктимной жертвой.

Как найти? Само собой, воспользовавшись моим умением видеть то, чего никто не видит!

Зеленое свечение — вот ключ ко всему! Я это знал, чувствовал так же ясно, как чувствуют холод и тепло, кислое и сладкое, горькое и соленое. Я ЗНАЛ, что эти, с зеленым свечение, есть центральные фигуры в мире криминала.

Впрочем, для этого не надо было быть вундеркиндом — просто сложить два и два.

Во-первых, когда меня преследовали в школе, во главе всего заговора стоял мальчишка с зеленым свечением, среди тех, избитых мной — тоже был парень из "зеленых". Когда я ходил по городу в поисках приключений на свою мускулистую задницу, не раз видел стайки парней криминального вида, и в центре всегда был парень с ярким зеленым свечением! Организаторы, идейные вдохновители всего темного, гадкого — вот кто эти "зеленые!

Где "зеленый" — там и беда. Где зеленый — там вся шпана и преступники, разного возраста, разного ранга преступной иерархии. Так что — искать следует "зеленых"! Все просто!

Угу, просто. Стоит только устроить свару возле пивнушки, либо у шинка — тут же и менты налетят. Повяжут, а потом маме отдуваться. И все мое расследование накроется медным тазом. Мама тут же все поймет.

Но все оказалось просто. Я сам удивился — как просто! Хотите выманить человека в пустынное место? Хотите, чтобы он за вами пошел — сам, без принуждения, горя желанием? Подойдите к нему и скажите: "Ты, козел ....!"

А потом харкните ему в лицо. И бегите! Как можно быстрее бегите! Но так, чтобы он не отстал — некоторые люди бегают не очень хорошо и не посещают тренировки. Опять же — курение, алкоголь и наркотики не способствуют хорошей физической форме!

Их было четверо. В главе — довольно крупный парень с меня ростом, но гораздо шире в плечах. И в животе. Когда я харкнул ему в лицо, он вначале просто удивился, вытаращился на меня так, будто увидел Змея Горыныча и Конька-Горбунка одновременно. И я его понимаю! Стоишь себе, такой весь авторитетный, рассказываешь корешам, как зону топтал, какие на ней правильные порядки, какие там замечательные пацаны, и как ты среди этих пацанов мАзу держал, и тут вдруг подходит лох педальный, и плюет тебе в рожу!

Первая мысль — этого не может быть!

Вторая — кто такой?! Может кто-то прислал, от Больших?

И только третья — ах, ссука! Ну, держись, внатури!

Когда подбежали ко мне — запыхались, будто бегали с мешком цемента на плече — и не меньше, чем километра три, бодрой рысью без остановки.

Я же — свежий, как после душа. Даже не вспотел. Тренировки, а еще — мой организм, непонятно за что мне данный судьбой. Ну не устаю я так, как обычные люди — бывало после тренировки все скрипят, стонут, валятся с ног — а мне еще столько тренировки, и еще два раза по столько — и хоть бы хны! Ненормально, да, но такой уж уродился!

— Ты чо...

Вот что у них за привычка такая? Скольких я уже отоварил, и девяносто процентов из них начинали с "Ты чо...?!"! Зачем говорить? Зачем вонять из своей поганой пасти? Просто врежь, да так, чтобы наверняка завалить, и не надо слов!

Помню анекдот такой: "Выходит мужик на крыльцо, видит, а на плетне черт сидит. И грозно так спрашивает мужика: "Ты чо?!"

Мужик подумал, и отвечает: " А ты чо?!" Черт тоже задумался, и грустно говорит: "И правда — чо это я?"

Так вот, когда я в очередной раз слышал этот вопрос, тут же вспоминался анекдот, и мне хотелось хихикнуть. Как и сейчас, когда я его вспомнил впервые.

— Чо лыбу-то давишь, козел?! — разъяренный "зеленый" шагнул вперед, намереваясь сцапать меня за отвороты куртки, и тут же нарвался на мощнейший, нокаутирующий прямой правой. Рухнул во весь рост, не издав ни звука.

Остальные трое полегли точно так же — они пытались размахивать руками, ногами, один изобразил что-то вроде новомодного карате, беспомощно, тупо изображая некий прием, который вероятно должен был сразить меня наповал. Никто не сумел даже дотронуться. Жалкие, медлительные, как слизняки на лесной тропинке! Нажми каблуком — и брызнули гады, расплескав свою вонючую жижу!

Добро я, или Зло?

Наверное — бить людей плохо. Но если я бью — плохих? Тех, кто обижает хороших? Кто тогда я?

Разве Добро не должно быть с кулаками? Или это положено только Злу?

Кто поставил людей в неравное положение? Кто решил, что Добро должно подставлять щеку торжествующему Злу? Зачем Он это сделал?

Я не согласен. Я категорически не согласен! Бунт!

Потом я их бил. Методично, по одному, стараясь не выключить сознание навсегда. Не знаю, выжили они после той экзекуции, или нет. Мне и сейчас это не интересно. А тогда было неинтересно вдвойне. Я переломал им кости, наверное — отбил внутренности. Но сразу не убил. Тогда — я еще не убивал.

Они ничего не знали об избиении моей матери, совсем ничего. Бормотали что-то свое, сдавали какие-то преступления, но я не вслушивался. На кой черт мне их дурацкие грешки, когда мне важнее другое! Совсем другое!

И опять — то ощущение наслаждения, покоя, обновления организма — в том момент, когда борова-"зеленого". Захватывающее ощущение! Потрясающее! Остановился уже в последний момент, когда негодяй выглядел уже отбивной, а не человеком.

Да, тогда я еще не был готов убивать!

После этой акции я на всякий случай затих. "Залег на дно". Неделю выходил просто так — гулял, дышал воздухом, но ничего не предпринимал. Отдыхал. И самое смешное, что именно тогда, когда я не искал шпану — они сами меня нашли. Докопались.

Через три дня после прошлого избиения, прямо у нас во дворе...

Что стукнуло им в голову, почему они не знали меня, я тогда честно сказать — удивился. Когда проходил мимо детской площадки, в спину мне прилетела пустая бутылка — просто так, ни за что. Просто потому, что захотелось — идет какой-то придурок, чистенький весь, маменькин сынок, надо же его достать! Унизить, вытереть об него ноги — и только так возвысишься, а как еще иначе-то?

Здоровый парень, "старик", как говорили тогда. Он смотрел на меня лениво, без испуга, крепкий, плечистый, и не было в нем ни капли "зелени". Только "зеленый змий", а еще — ущербная, униженная душа, о которую вытерли ноги десятки, а может и сотни людей. Ведь наверное только так можно стать одержимым бесами, не будучи на самом деле "одержимым"?

Один из компании меня знал — Митяй, с третьего подъезда. Он предупредительно хлопнул приятеля по плечу, и вполголоса бросил, нарочито растягивая гласные, как завзятый блатарь:

— Коляан, внаатури...это тот чемпиоон...из этого дома! Кончай до нево докапывацца...уроеет! Знаешь, какой он боорзый? Просто вглушняк!

— Он меня — уроет?! Борзый?! — парень встал, и когда полностью распрямился, оказалось — он выше меня на полголовы — крепкий, спортивный. Из-под рубашки выглядывал тельник.

Не из блатных, точно — мелькнула мысль — и двигается как боец, как на шарнирах парень — скорее всего, что-то из единоборств. Боевое самбо, или наподобие.

— Ты меня уроешь, да? — лениво спросил "тельник", демонстративно разминая ладони, и я понял — он меня знает! И все это затеяно нарочно, чтобы спровоцировать на драку!

Зачем? Да кто ж нает? Вероятно, это вроде того, как если надеть камуфляж и пойти туда, где тусуется шпана. Тут же нарвешься на неприятности: "Ты чо, крутой, внатури? Небось десантник, да? А давай проверим!" Вот и здесь было что-то такое, из той же поганой пьесы.

Он встал в стойку — нечто среднее между боксерской и борцовской — руки на уровне груди, полусогнуты — можно ударить, а можно захватить. Ноги правильно — левая чуть вперед, слегка согнута, стоит не прямо, а чуть боком — чтобы не сломали. Так ставят ноги опытные бойцы. У боксеров обычно другое — они за ноги не боятся, удары ниже пояса, пинки — дисквалификация.

Но было у меня перед любым поклонником восточным единоборств и даже перед теми, кто прошел обучение в спецвойсках — огромное преимущество. И не знают об этом только болваны, вроде этого "десантника", разыгрывающего передо мной последний акт спектакля (ясное дело — спектакль, даже "типа шепот другана" — все рассчитано на широкую аудиторию в узком кругу) Какое преимущество? Самое главное. Я умел наносить удары в полную силу, и умел держать удар.

Все эти спортивно-прикладные единоборства — балет. Самый настоящий балет, не имеющий ни малейшего отношения к реальности. Чтобы на самом деле чего-то добиться в этом деле, нужно заниматься годы и годы, но даже после того на пути может попасться некий уличный боец, или боксер, который буквально втопчет тебя в грязь.

Каратеист, кунгфуист, ушуист — да чего только не повылезло в наше время! Нахватавшиеся верхов, аферисты всех мастей, "сенсеи"! И безразлично, как эти балеруны себя называют — все они практикуют бесконтактный бой, когда рука или нога останавливаются перед лицом противника, не доводя дело до победного конца. И тогда в реальном бою, мозг, который привык тормозить удар в сантиметре от цели, автоматически проделывает то же самое.

Это, кстати, нам рассказал Петрович, которого мы однажды вконец достали своими глупыми вопросами по поводу: "Какой боец сильней — боксер, или каратист?!" Середина восьмидесятых, начали появляться секции единоборств, в дальнейшем по глупости, по недомыслию запрещенные советской властью — вместо того, чтобы взять их под контроль.

Чем помешал им этот "балет", когда те же боксеры гораздо сильнее и опаснее доморощенных "каратек", или поклонников совсем уж экзотического айкидо? Тогда бы по логике следовало запретить и боксеров, самих по себе являющихся мощным оружием, не хуже крупнокалиберного пистолета, или дробовика!

Он напал неожиданно, без предупреждения. Удар ногой в колено, потом крюк правой — размашистый, хлесткий, способный снести башку любому, даже подготовленному бойцу. Явно — связка отработана до совершенства. И беспроигрышна — на его взгляд.

Конечно, ни в какое колено он не попал — Петрович еще в самом начале моей карьеры боксера учил — ноги чуть согнуты, никогда не ставь их так, чтобы можно было сломать ударом. "Жизнь штука сложная, и тебе может пригодиться моя наука — помни, сломали ногу — ты труп. Потому что боец, это наполовину — ноги. По тому, как он их ставит — можно понять, готовится ли к удару. Если ноги неловки — противник достанет, и сокрушит. Если ставишь ноги неверно — равновесие нарушено, а значит — ты и удара дельного не нанесешь, и сам равновесие не удержишь. Ну а если кто-то ударит тебе в колено — считай, пропал. Боксер без ноги — инвалид без коляски! Ползи, и надейся, что пощадят!"

Я хорошо запомнил науку тренера. И когда удар тяжелого берца сотряс мою ногу — он всего лишь чуть согнул ее в колене, угодив сбоку, а не в коленную чашечку — куда и было задумано.

Подло. Гадко. Чтобы искалечить. Ведь я ему ничего не сделал! Я всего лишь мальчик из благополучной семьи, спортсмен, отличник, не пьющий и не курящий — ну как это может вызвать такую шипучую ко мне злобу? Ненависть, достойную самого худшего из подлецов мира?

ЧТО я ему сделал, чтобы он решил сломать мою жизнь? ПОходя, ради самоутверждения, ради пьяной компании, радостным гоготом встретившей триумфальное наступление неформального вожака!

Нет, я не разозлился. В бою я всегда холоден, как лед — тоже одно из моих странных свойств. Я не дурею от ярости, не начинаю ненавидеть противника. Практично и незамысловато — есть противник, его надо уложить. Вот и все. Только один раз я потерял над собой контроль — в тот день, когда узнал о нападении на мать. Но после этого дня, всегда — робот. Холодный, бездушный...опасный.

Первым ударом я сломал ему нос. Это хорошо отрезвляет горячие головы, а кроме того, затрудняет дыхание. Боль от перелома носовых хрящей такова, что иные, случается, теряют сознание.

Но только не этот парень. Он и правда был крепким орешком. То ли обкуренный, то ли налитый выше бровей дешевым алкоголем и тупой злобой — "десантник" будто не заметил хлещущих из расплющенного носа горячих струй, не услышал мерзкого хруста, сопроводившего мой удачный "панч".

Я легко уходил от размашистых, с потугой на умение ударов безнадежно проигрывавшего бой "десантника", и молотил, молотил, молотил — как в грушу, без особых усилий, без ярости, и...не в полную силу. А зачем в полную? Зачем нокаутировать? Вы хотели зрелищ? Получите, и распишитесь. Вот вам зрелище! Вот вам гладиаторы! Вот вам кровушка — вы ее хотели напиться? Вы хотели насладиться унижением? Болью? Так вот она вам боль, смотрите! Наслаждайтесь!

Ни одного удара, который мог бы выключить сознание. Ни одного смертельного удара. Только кровавые, разрывающие кожу, плющащие мясо, отбивающие внутренние органы — незаметные, быстрые, как молния — "крюки", "кроссы", "апперкоты", "свинги", "хуки", "оверхенды" и "боло-панчи", все, чему меня учили больше шести лет, все, что я впитал, как впитывает воду сухой песок пустыни!

Глупый парень...если определять мой уровень по категориям восточных единоборств, то я был где-то на уровне второго дана, или по союзным меркам — мастер спорта международного класса. Так сказал Петрович, а я ему верил больше, чем самому себе. Если сказал — значит так оно и есть.

А кто такой этот "десантник"? Парнишка, сходивший в армию и нахватавшийся "боевых искусств" — по верхам, для парадов, и праздников "День десантника", когда бравые ребята ломают хрупкие доски, и на плацу изображают бой, достойный Евпатия Коловрата. Балет, однако! Балеруны!

Но он все еще стоял на ногах — пошатываясь, пытаясь вяло парировать мои жалящие удары — под гробовое молчание "свиты", как-то сразу притихшей, опечалившейся, понявшей свое место в этом мире.

А потом произошло совсем уже дурное. Парень взревел, сунул руку вниз, к ноге (я так и не понял, где он там у него был!), и в руке его блеснул нож — здоровенный, странной формы — с расширяющимся к концу клинком и пилообразной вогнутой серединой.

Я никогда раньше не видел таких ножей. Через несколько лет я описал этот нож знающему человеку, даже нарисовал его (благо память у меня абсолютная, а рисую я довольно неплохо), и мне тут же было сказано, что это нож десантника, "стропорез". Его использовали, чтобы освободиться во время падения от опутавших парашютиста строп, или с той же целью на земле, чтобы быстрее вступить в бой. И что эти ножи были и боевыми — десантники затачивали до бритвенной остроты режущую кромку возле острия, и тогда можно было наносить колющие, рваные, и резаные раны. Когда я поинтересовался, откуда же у хулигана мог взяться номерной боевой нож — инструктор не удивился, и доступно пояснил, что этот нож, как и многое другое, мог запросто попасть на рынок оружия от черного копателя, который достал клинок на местах боев ВОВ. Как и множество другого военного барахла, оставшегося там, где оно оказалось в далекие военные годы. Обычное явление, ничего особого и удивительного.

В общем, "десантник" поступил "не по пацански". И тогда я этого "десантника"...нет, не убил. Случайно не убил. Они там выпивали, закусывали. Вся эта пакость попадала на пол — огрызки, окурки...шкурка от сала. Вот на ней я и подскользнулся.

Нож пропорол рукав почти новой спортивной куртки (Импортной, между прочим! Со спецсклада, только для чемпионов!), пропорол кожу, оставив на ней длинный, рваный разрез, не задев мышцы предплечья, а потом выпал из ослабевшей руки хозяина, челюсть которого была сломана в трех местах.

Челюсть вообще очень хрупка. Если с достаточной силой и в нужный момент ударить в определенное место нижней челюсти — она сломается, будто сделана из стекла.

И потом начнется мучение. Есть твердое нельзя — только пить. Через трубочку — соки, бульоны, кашИцу. Человек теряет в весе, делается похожим на скелет — хорошая диета для тех, кто хочет похудеть!

Меня эта участь миновала, но я видел ребят, неудачно подставившихся под тяжелый удар. Неприятно. Очень неприятно! И очень больно.

Но страшнее всего — удар голым кулаком. Для того и существуют тяжелые, "мягкие" боксерские перчатки, чтобы сохранять наши хрупкие, "стеклянные" головы. Ну и наши не очень крепкие тела, и это само собой. Голый кулак страшен — площадь удара меньше в разы, а рука, привыкшая бить как молот, этим молотом в конце концов и становится.

Конечно, когда бьешь без перчатки, существует опасность сломать кости запястья, даже предплечья — обычно их защищает бинт и мягкий наполнитель — но есть некая физическая закономерность: ломается тот, по кому бьют, а не тот, кто бьет. Это как с пасхальными яйцами — успел стукнуть по чужому яйцу первым — значит, выиграл.

Итак, проигравший лежал на заплеванном полу, чудом не убитый ударом кулака (Свиная шкурка! Спасибо шкурке! Иначе бы я просто так не отделался), а его свита замерла, вытаращив глаза, застыв, как соляные столбы.

И напрасно замерли! Бежать надо было! Задолго до этого момента — бежать!

Вся неутоленная злость, досада человека, которого только что едва не зарезали ножом, перенеслась на них. Были вместе? Участвовали в спектакле?! Так получите!

Сколько было? Пять? Десять человек? Ерунда! Алкашня поганая!

Я бил в полную силу, выключая одним ударом, не разбирая, кто передо мной стоит. Тех двух, что убежали — догонять не стал. Остальные затихли на земле — рядом со своим, превращенным в котлету "героем".

Ну, тут, конечно, появилась милиция — вызвали бдительные соседи, которые с интересом и давно наблюдали за происходящим на площадке. Похоже, что вызвали уже в самом конце, когда я добивал всю честнУю компанию.

Сирены ментов, сирена скорой помощи, суета, люди, выглядывающие из окон, и я — "клен заледенелый" — спокойный, безмятежный, как если бы ничего особенного и не случилось.

Мне обработали рваную рану, которая перестала кровоточить через минуту после того, как появилась на руке. Перевязали.

Дежурный следователь вместе с дежурным опером (какие-то помятые, злые, видать подняли с дивана — спали?) осмотрели место происшествия, переписали всех участников, свидетелей. Тех алкашей, что очнулись после ватки с нашатырным спиртом — погрузили в милицейский "уазик". Тех, кто так и не очнулся — увезли следом за зачинщиком драки, у которого едва угадывались признаки жизни.

Потом он оказался в реанимации — переломы, гематомы, ушибы внутренних органов — все, как после попадания под тяжелый грузовик. Нет — а чего еще он должен был ожидать? Тот, кто напал на Мастера — уже проиграл! Только потому, что напал!

Несмотря на мой юный возраст — я Мастер, а не шелупонь подзаборная, как его дружки!

Как потом выяснилось — этот кадр действительно служил где-то то в десантных войсках, в некой элитной части — по крайней мере, с его слов. Кое-что он и правда умел, но видать не был так уж уверен в своих силах — потому и таскал с собой нож, пристегнув его на голень — даже специальный разрез для того сделал, чтобы быстрее выхватывать. То есть — готовился к драке. К преступлению. (Это гирька на весах в мою пользу).

Местные придурки его накрутили — мол, "есть такой пацанчик, никого не уважает, типа весь такой из себя боксер-чемпион, на всех кладет с прибором, надо бы поучить, а кому, как не тебе?". Оказалось, что один из тех, кого я вырубил еще шесть лет назад возле школы — какая-то родня придурка, подзуживавшего десантника меня "поучить".

В общем — новые дрожжи легли на старую брагу. Закипело. Спектакль был задуман, написан, роли распределены, но вот только финал вышел не таким, как хотелось режиссерам. Повезло только тем, кто убежал — остальные получили либо сотрясение мозга, либо переломы различной степени тяжести.

Как сказал дежурный опер, ухмыляясь во всю физиономию: "Ты, парень, на мелочи не размениваешься — если бить, так из пушек главного калибра!"

Вся эта алкашеская компания пыталась соорудить против меня обвинение в нанесении побоев, но моя мама подключила хорошего адвоката, и он вмиг разнес злобные планы этой синей орды.

Все алкаши были совершеннолетними, а я — нет.

Первым удар нанес десантник, а я лишь защищался.

У него был нож — у меня нет.

Более того, когда обнаружился заговор, положение гоп-компании стало совсем уж печальным. Тогда еще не было понятия ОПГ, просто хулиганская банда. И вот эту банду — всю, скопом — привлекли вначале по "бакланке" — так называли статью УК, по которой карали за "хулиганство". А потом и по другим статьям, в том числе и более тяжким. У этих придурков нашлись и ножи, и кастеты, то есть — самое что ни на есть холодное оружие. К тому же часть из них были под следствием и на "условке".

Самый "чистым" из них оказался, как ни странно — тот самый десантник. Но и он загремел по статье за ношение холодного оружия. "Стропорез" — боевой нож, это не "лисичка", и не кухонный тесак. За него сразу на кичу. Времена строгие, не забалуешь.

Я выглядел в глазах народа героем — молодой парень, считай мальчик, обезвредил целую банду хулиганов, и был при этом даже ранен! Чемпион! Отличник! Гордость школы, и общества "Динамо"! Гордость города! Гордость страны!

Мама сияла, а меня едва не трясло — вдруг кто-то из тех, кого я измордовал до полусмерти в парке, узнает во мне своего палача? Вдруг завтра на моих руках защелкнутся наручники?! Тогда все. Никаких тебе университетов — юристом мне уже не быть, в ментовку не попасть, даже адвокатом стать — и то под вопросом. Преступник не должен и близко подходить к правоохранительным органам — если только он не в стальных браслетах. Когда биографию человека просматривают перед приемом в МВД, на его прошлом не должно быть ни одного темного пятна.

Так было в семидесятые. Так было в восьмидесятые — до тех пор, пока вместо Союза не образовался анклав жалких огрызков, пожираемых изнутри червями-олигархами, присосавшимися к сладкому государственному пирогу. После развала Союза в милиции оказалось столько "грязной пены", что я диву давался — как вообще милиция умудряется кого-то ловить, если ее сотрудники больше заняты личным обогащением, чем поимкой злодеев?

Впрочем — во все времена в полиции, а потом в милиции были те, кто на самом деле добросовестно работал, а не просто использовал милицейскую форму для совершения своих грязных коммерческих операций. Ну да, все не без греха, но все-таки бОльшее число сотрудников хоть и со скрипом, но делало свое дело. По инерции, или от безысходности (Ведь должен же кто-то ловить негодяев! Иначе всех разгонят!), но они работали.

Но до милиционеров семидесятых им было ой, как далеко. Бывшие студенты, бывшие вояки, сокращенные из разваленной армии, бывшие...бывшие...бывшие...и все на хлебные места — обирать ларечников, стричь бабло на асфальте "торгуя полосатой палочкой", контролируя все, что могли контролировать. Все, что оставили им многочисленные, мощные, хорошо вооруженные, обладающие беспредельным финансовым ресурсом всевозможные ОПГ.

Но все впереди. А пока — старые, добрые времена застоя, о которых все теперь вспоминают как о рае небесном, где в качестве божества "Дорогой Леонид Ильич!" — при жизни не ценимый, а через двадцать-тридцать лет любимый и незабвенный генсек, при котором все было тихо и мирно. Если конечно забыть про "Афган", через горнило которого прошли тысячи будущих ментов и бандитов.

А потом божество сменилось — на его место встал новый идол.

А за ним еще один.

Менялись божества, но в стране ничего не менялось — пока место "фараона" не занял тот, кому суждено было прогадить всю великую советскую империю.

Но я не интересовался политикой. Мне было плевать на генсеков, и все, что меня интересовало в этой ситуации — незапятнанность моей биографии. Я был умным мальчиком, очень умным — не мои слова, слова моего адвоката, Моисея Абрамыча Фирсмана. Замечательного, порядочного, умного человека — хитрого, ушлого, пронырливого, настоящего адвоката, способного работать даже в условиях советского суда, "самого справедливого в мире", выдающего приговоры по телефонному звонку.

Помню, как он мне сказал, усмехаясь, как Чеширский кот:

— Толя, деточка, ну что ты таки волнуешься?! Ты пай-мальчик, герой, тебя никто не накажет! Наоборот — я вибью из этих шлимазлов в погонах подарок такому замечательному герою, спасшему город от злых супостатов! Грамоту вибью! Ты будешь потрясать этой грамотой, как волшебным мечом, когда вьедешь в Эмгэу на белой лошади! Тебе будут открыты все двери в этой шлимазловской организации, поверь мне! Никто сейчас не посмеет возбудить на тебя дело!

Моисей Абрамыч и не догадывался о настоящей причине моего беспокойства. Да, в парке было темно, да, прежде чем мордовать "зеленого" и его друзей, я переоделся, надел вязаную шапочку, измазал лицо грязью (потом пришлось умываться из лужи), но кто знает, может они меня разглядели? Вдруг у кого-то из тех, кто остался лежать в парке, такая же память, как у меня? "Фотографическая"?

Но все обошлось. И я в который раз похвалил себя за ту предусмотрительность, с какой выходил на Чистку.

В дальнейшем я никогда не пренебрегал вопросами безопасности. "Береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет" — чеканная истина, для России — всегда актуальна.

Мне правда выдали грамоту и фотоаппарат "Зенит" (он так и пылится где-то на полке), а еще — пожали руку, и пожелали, чтобы я, когда вырасту (тут генерал запнулся, глядя на меня снизу вверх), пополнил ряды...и все такое прочее.

Я улыбался, позировал, снова улыбался, и снова позировал — радость мамы, гордость наставников, модель для фотокорреспондентов — звезда, да и только!

Только мне все это было скучно. До-чертиков скучно. Тупые игры, занимающие время. Лучше бы я потренировался. Или поискал в библиотеке юридическую литературу, и детективы. Одержимость? Ну...да. И что? Я такой, какой есть.

В публичности свои, просто-таки огромные проблемы. В школе шепчутся и показывают на тебя пальцем, девчонки подбрасывают записки, типа: "Ты мне нравишься, давай встретимся...".

Пацаны восхищенно, или ненавистно смотрят, и все без исключения тебе завидуют. У подъезда ненароком прогуливаются девочки, которые раньше тебя считали полным ничтожеством, никчемным ботаном, недостойным внимания "царицы". А тебе этого ничего не нужно. Тебе нужно, чтобы все забыли, чтобы отстали, чтобы из памяти выветрилась моя фигура, и мое лицо. И способ только один — исчезнуть с горизонта на неопределенное время. И общество "Динамо" мне в помощь.

Мы уехали на сборы, потом на соревнования в Саратов. Прошло время, и про меня потихоньку забыли. Хватило всего полутора месяцев — я же не телезвезда, и не герой популярного фильма. Всего лишь маленькая фотография в газете, давно уже спущенной в сортир. Кроме тех экземпляров, что повесили на стену моя мама и мой тренер. Мама — с гордостью, а тренер демонически хохоча, мол, вот пример, как дурная башка может завести или в морг, или на тюремные нары!

Конечно — по большому счету он был прав. Если бы я не был сыном бывшего следователя со связями, если бы мой тренер тоже слегка не подсуетился, если бы среди избитых мной оказался сын какой-нибудь шишки — все могло бы повернуться иначе. Нож бы пропал, а я вдруг стал бы жестоким изувером, напавшим на группу отдыхающих на детской площадке молодых людей, и мои боевые способности, уникальные для парня моего возраста, стали бы отягчающих обстоятельством. Я ведь на самом деле владел боевыми навыками. Меня учили драться. А суд это приравнивает к владению холодным оружием, если в процесс расследования выясняется, что применял я навыки в неправомерных целях.

И тогда я спросил Петровича, глядя прямо в глаза: "А как я должен был поступить? Как бы вы поступили на моем месте?"

И ничего не сказал Петрович. Долго молчал, потом усмехнулся, пожал плечами: "Каждый решает для себя сам. Скорее всего, я бы поступил так же. Но я ведь другой. У меня была бурная молодость, и если бы не помогла твоя мама...в общем — парился бы Петрович на нарах, и долго! И никакой бы мне не было тренерской работы. И никакого бокса. Скорее всего — тихо спился бы где-нибудь в вонючей клоповой дыре. А ты другой — молодой парень, мечтающий о карьере милиционера, тебе нужно быть осмотрительным, таким осмотрительным, чтобы ни одна сволочь даже соринку не нашла на твоей биографии!

Что ты должен был сделать? Правильный ответ — убежать! Ну кто связывается с десятком отморозков?! Только еще больший отморозок, чем они! Сбежать, вызвать милицию, и...чего кривишься? Хе хе хе.. Ладно, ладно — смеюсь! Ты не мог поступить иначе!

И это...ты молодец. И я тобой горжусь, сынок! Кстати, хочешь хохму? К нам в секцию уже очередь из родителей, которые хотят пристроит своих детей к такому знатному тренеру как я, воспитавшему героя! Настоящего бойца!

Ох, я не могу! Хо...хо...хо... Придется требовать прибавку к зарплате и премию! Ну должен же я получить премию, а? Я тебя воспитал, герой! Хо...хо...хо...

И денег теперь на ремонт зала выбью! Где мне героев воспитывать, когда линолеум скоро развалится от ветхости?!

Видишь, как оно получается — английская пословица гласит: "В каждом свинстве есть свой кусочек бекона!" Хе хе хе..."

В общем — поговорили.

Выждать пришлось несколько месяцев, которые прошли совсем не даром. Прошлая история показала мне, насколько я могу быть уязвим, как хрупка моя безопасность, и что я еще многого не продумал, чтобы начать настоящую Чистку.

И после не очень долгих размышлений, я записался в театральный кружок.

Объявление увидел на "Дворце пионеров" — тогда таких "дворцов" было много, и мимо одного из них я каждый день ходил на тренировку. Мне как в голову стукнуло — вот оно! Это мне нужно!

И кстати — кружок начинал работать довольно поздно, вечером, так что у меня был теперь законный повод отсутствовать дома в вечернее время. Кто знает — в кружке я, или нет? Мама мне доверяет, так что у нее не возникло и мысли, что я могу ее обмануть. А может и была такая мысль, так что с того? Умная женщина, она понимала, что лучше иногда не знать истину, чем потом казнить себя, что полезла не в свое дело.

Я и сейчас не уверен — знает ли она о моих делах, или нет. Иногда мне кажется — что да. Иногда — нет. Но я тоже не хочу, чтобы правда встала между нами, как каменная стена. Не все нужно знать мамам, не все!

В кружке я научился изображать из себя не того, кем являюсь. Именно это мне и было нужно. А еще — научился гримироваться, носить парики — даже женские.

Я в кружке был вне конкуренции — ну как же, красавец-мужчина! Кто-то же должен играть мужчин, не только переодетые мужиками девчонки, которых было у нас 99 процентов. Борька Измайлов, очкастый ботан, да я — длинная дылда-спортсмен, вот и весь наш мужской коллектив театрального кружка.

А девчонок...ох, сколько там было девчонок! Кстати, хохма — мамуля решила, что именно поэтому я туда и пошел. Что моя пассия в кружке, и я как верный рыцарь отправился следом за ней. Эдакий "капитан Фракасс", отправившийся вслед за возлюбленной! Презервативов в моем кармане стало обнаруживаться в два раза больше...

Вот там я и стал мужчиной в том понимании, в котором видят "проблему" широкие слои общества. Почему-то считается, что для того, чтобы стать настоящим мужчиной обязательно нужно потереться слизистыми оболочками с представительницей другого пола.

То же самое касается женщин. Считал, и считаю, что потеря кусочка соединительной ткани никак не делает из девочки, или девушки женщину. Можно быть сорокалетней гламурной дивой, сменившей десять мужей, три сотни любовников, и при этом оставаться совершеннейшей инфантильной дурой, с уровнем интеллекта капризного десятилетнего ребенка.

И наоборот — девчонка, которая воспитывает своих сирот-братьев, кормит их, поит, да еще и заботится о больной матери — настоящая Женщина, и тот, кто на ней женится — будет счастлив. Женщина — хранительница очага, та, кто никогда тебя не бросит, не предаст — в беде ли, в радости. И я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу такую Женщину встретить. Это лотерея, которую разыгрывает Провидение, увы — такому как я, выигрыш вряд ли упадет.

Ей было семнадцать лет. Потом исполнилось восемнадцать. Можно сказать — выпускница. Другому на моем месте было бы лестно — ну как же, девушка на три года старше обратила на него свое монаршее внимание! Юные девушки редко связываются со своими сверстниками, если только те не представляют из себя что-то особенное — киноактеры, или писаные красавцы. Или дитя Очень Важных Родителей, общаться с семьей которых почетно и выгодно. А я кто такой? Боксер, который непонятно зачем пришел в по большому счету ненужный ему — кружок. Ведь зачем сюда приходят — научиться исполнять какие-никакие роли, читать стихи, петь песни — все это пригодится при поступлении на театральный. А кроме того — ходили слухи, что некие театральные деятели периодически обходят эти самые театральные кружки — или студии, как их потом начали называть — подыскивая себе Настоящих Актеров!

Чушь собачья — что касается "деятелей". А вот насчет неких навыков актерского искусства — да, есть такое дело. Волей-неволей научишься изображать, даже если кружок ведут не Баталов с Ульяновым, а пожилой актер театра, так особо и не засветившийся на экране. Второстепенные роли, "кушать подано" — как называют таких неудачников в актерской среде. Просто не повезло. На экране часто мелькают такие убогие монстры от актерского ремесла, такого низкого уровня, что наш Петр Сергеевич по сравнению с ними возвышался, как пик Коммунизма над равниной бескрайней степи! Он попивал, и мы все про это знали — возможно, что выпивка и явилась причиной его неудач. Пьянка еще никому не была на пользу. Впрочем — если только изготовителям алкоголя и его продавцам.

Но речь не о нем. Юлька положила на меня глаз сразу после того, как я впервые открыл дверь нашего зала. Она умело, действуя угрозами, посулами, интригуя, как настоящая придворная фрейлина, быстренько оттеснила от меня всех девиц, которые тут же начали виться вокруг меня, как пчелы возле цветочной клумбы в городском саду. А завершила атаку уже через неделю после ее начала — я был оттрахан в кладовке с реквизитом, на сложенной в углу старой занавеси, со всеми причитающимися моменту вздохами, стонами, закатыванием глаз и судорогами, долженствующими показать, какая страстная девица досталась такому пентюху, как я. Мне даже ничего не пришлось делать, только смотреть в потолок, да на голую спину и попку подруги, истово подпрыгивающей на мне, будто амазонка мчалась на своем горячем скакуне через ковыльную степь прямо на встречу с Искандером Двурогим.

Впрочем — от амазонки Юлька выгодно отличалась наличием обеих сисек, вполне так приличного размера, упругих, и соблазнительно колыхающихся в такт движениям наездницы и "коня".

Презервативы не понадобились — я пытался достать это резиновое чудо, но Юлька решительно отвергла мои поползновения, туманно заявив, что ничего такого и в помине нам не нужно. Я не протестовал, хотя некоторые сомнения и были. Во-первых, и знакомые ребята, и уголовный кодекс, и литература вроде Купринской "Ямы" усиленно предупреждали о существовании такого явления, как ЗППП — мне бы очень не хотелось испытать эти очень неприятные безобразия на себе.

А кроме того — а вдруг Юляша решила бы пошантажировать, забеременев от меня, как от потенциального выгодного жениха?

Второе, после долгих размышлений, я отмел бесповоротно — был вынужден с некоторой досадой признать, кроме мускулистого тела, и того, что в нем привлекло Юльку — у меня ничего нет Мама-инвалид, квартира черт-те-где, и...все. Боксерские регалии? А что они дают, кроме чувства собственной значимости? 99 процентов "профессиональных" боксеров заканчивают или тренерской работой, или пьянкой, после которой медленно или быстро сходят в могилу. Ну да, есть часть и более удачливых — "авторитетных бизнесменов", например, но это реже, и не в эти годы.

Насчет первого — Юлька сразу сказала, что она чистая, регулярно проверяется, потому бояться мне нечего, а с резинкой не те ощущения.

Я поверил ей на слово, потому что не пробовал с женщиной еще никак, ни с резинкой, ни без резинки. Сравнить было не с чем. "Придуманные" женщины во время "самообслуживания" — не в счет...

Презерватив я все-таки потом как обычно выкинул, чтобы не разрушать затверженную легенду, но теперь мог маме с чистой совестью сказать — да, у меня есть девушка!

Само собой — любви у нас с Юлькой никакой не было. По крайней мере — у меня. Мы встречались, занимались сексом — иногда по два раза в день, расходились довольные друг другом, и...все. Мне не было интересно, как она живет, кто ее родители, родственники, я не лез в ее душу, она не лезла в мою.

Странные отношения, но вообще-то не редкие. И часто — довольно-таки устойчивые. Эдакий "секс между друзьями". Встретились, разошлись — "У тебя своя жизнь, у меня своя. Друзья? Друзья! Без обид? Без обид!"

Только по прошествии довольно долгого времени, вспоминая это время, я начал кое-что понимать. Например тот факт, что Юльку "регулярно проверяют", тогда не вызвал у меня никаких подозрений. Как и нежелание установить какие-либо тесные отношения помимо "дружеского секса".

Скорее всего, она была путаной, дорогой шлюхой, работавшей с иностранцами. А я ей был нужен как отдушина — ведь это не я ее снял, а она меня. Это не я ее трахал, а Юлька ездила на мне, как на жеребце! То есть — что-то вроде самоутверждения — "Я тоже человек! Я тоже могу жить нормальной жизнью! И хочу! Имею право!"

Нет, конечно же я оставляю процент вероятности и на мою "смазливую мордашку". Юлька так и говорила, что сразу запала на меня, такого красавца, -только мне лично это кажется ерундой. Все эти женские разговоры о Делонах и Митичах. Или я ничего не понимаю в мужской красоте! Я парень, как парень, таких хоть пруд пруди! Мордашка, твою мать...

Интересно, что нашей "любви" почему-то никто не мешал. Как-то так удачно получалось, что всегда находилось местечко, где можно спокойно позаниматься сексом, никто не забегал с возмущенными криками вроде: "И что это вы тут делаете?! Как вам не стыдно?!" Никто не барабанил в дверь кладовой. Вроде как никто и не замечал этих наших отношений.

Юлька в конце концов так обнаглела, что "сексовалась" только раздевшись донага, без единой нитки на теле, и требовала того же от меня. Безуспешно требовала. Потому что я не мог себе позволить полностью расслабиться ни при каких обстоятельствах. "Вдруг придется бежать, и что, я побегу голышом? А если на улице мороз?"

Пока — вроде бы мне не от кого было бежать, но что потом? Когда я начну активную Чистку? Могут проследить, могут попытаться захватить! Нет уж, всегда надо быть настороже! Наивно, конечно. Куда бы я сбежал, бросил бы маму?

А подготовка Чистильщика продолжалась. Я учился быть осторожным, изучил все приемы спецслужб, о которых вычитал в книгах. Проверялся, ставил "сторожкИ", сбрасывал "хвосты", когда шел по улице. Меняя внешность, походку, рост, и чтобы провериться, разыгрывал сценки — в магазине, в автобусе (мне уступали место!).

Как оказалось, у меня талант к перевоплощениям. Если бы я захотел сделать карьеру киноактера — успех был бы обеспечен. Так сказал наш руководитель, и я не знаю — прав он, или нет. Возможно, что и прав. Но только я не хотел быть актером. Не хотел, и все тут! Какая-то...не мужская профессия! Сам не могу понять — почему я так считал. И считаю.

Кроме того, она слишком далека от той дороги, которую я себе выбрал. У каждого своя дорога, и ее прокладывают на небесах. Хотя люди и думают иначе.

Жизнь моя, и так напряженная, стала еще напряженней. Утром школа, после обеда — тренировка, после тренировки — театральный кружок. В свободное время — посещение библиотеки, читального зала, яростное "проглатывание" книг.

Если только не уезжал на соревнования, или кружок не ставил очередной маленький спектакль.

На спектакли обычно приводили школьников младших классов, и нередко — детдомовцев. Вот они и были самыми благодарными зрителями, эти несчастные осколки жизни, радостью в которой был лишний стакан компота, выданный сердобольной поварихой, да наш спектакль, позволяющий уйти от мерзости повседневной жизни. Однажды, уже через много лет я встретил бывшего беспризорника, который бывал на наших спектаклях, и был просто поражен, с какой любовью и ностальгией он вспоминал об этих наших представлениях. Луч света в беспросветной тьме детдомовской жизни...

Я смотрел на этих стриженых налысо мальчишек, на девчонок, таращившихся на мир с испугом зверят, которых только что выкопали из норы, и сердце мое щемило — ведь это "я" сидел там, в первом, третьем, или пятом ряду. Это "я" смотрел на сцену — худой, дурно стриженный, никому не нужный мальчишка! Если бы не мама...если бы она не нашла меня, и не взяла под свое крыло! Кем бы я сейчас был? Лучше об этом не думать...

Мы играли Шекспира, играли пьесы современных писателей. Но сказки — вот что было интереснее всего! Простор для фантазии. Для перевоплощения.

Я был великолепным Кащеем Бессмертным. Ооо...как я грозно вопил: "Да я убью тебя, Иван!" — девчонки в первых рядах взвизгивали, а пацаны радостно хохотали! Я имел успех, да! И честно признаюсь — мне это нравилось.

Мама пришла на "Ромео и Джульетту". Джульетту, само собой, играла Юлька, и на следующий день, когда сидели за обеденным столом, мама вдруг серьезно меня спросила:

— У тебя с ней...что...любовь?

Я вначале не понял, а когда понял, закашлялся, подавившись чаем:

— Мам, да ты чего?! Это же пьеса! Да и мне лет-то...пятнадцать! (это было через год после начала моих занятий в кружке) Какие еще любови?!

— Ты мне лапшу-то на уши не вешай! — мама грозно сдвинула густые брови — Я вижу, как она на тебя смотрит! Так бы и съела, чертовка! У тебя с ней что, серьезно?

Нет, от мамочки точно ничего не скроешь. Даже обидно! И опасно...

— Мам, она просто друг. По театральному кружку. Не более того! — громко пристукнул чайной чашкой, поставив ее на стол, будто подтверждал мои слова, добавлял им весомость — Хватит об этом! Я вообще еще несовершеннолетний! Какие любови?!

— И я о том же — неопределенно, и как-то зло ответила мама — Ты вот что...когда будешь с этой...подругой, думай, что делаешь, обещаешь думать?

— Не обещаю! — тут же парировал я — Думать слишком сложно, мозги скрипят, а еще — ноги мерзнут! И вообще — боксеру мысли ни к чему! Незачем думать! И нечем!

— Дурак! — фыркнула мама, хихикнула, потом снова посерьезнела — А ты не думал над тем, чтобы прямо сейчас бросить школу и пойти в университет? Ты же сможешь, я знаю! Они все тебе и в подметки не годятся! Эти студентишки — бездельники, лоботрясы и выпивохи! (кстати — мама точно их определила, и я в этом потом убедился) Тебя примут на-ура! Спортсмен, умница, гений! Ты так и хочешь на юридический? Сынок, может что-то другое? Грязная это работа...неблагодарная!

— Но ведь кому-то нужно чистить мир, мама? — не задумываясь бросил я, пододвигая к себе корзинку со сливочными вафлями. Я их любил. — Все станут врачами, учителями, инженерами, а кто будет убирать мусор? Кто защитит людей от грязи? Мариванна, что ли? Или Петр Данилович?

— Ох, сынок, сынок — мама грустно улыбнулась — Я и горжусь тобой, и боюсь за тебя! С твоим идеализмом, с твоим черно-белым видением мира...туго тебе придется! Ты просто не представляешь, что такое милиция! На всех "хлебных" местах — свои! ОБХСС, ГАИ — все, что приносит деньги, связи — только "блатные"! Только свои дети, друзья, родственники, или за деньги! А там, где надо просто пахать — на таких вот идеалистах и пашут. Все эти идеалистические бредни улетучиваются в первый же год работы, и когда ты остаешься наедине с действительностью, тогда начинаешь соображать — а оно мне надо? Гнаться за показателями, выслушивать тупые рассуждения и глупые выволочки начальства, проверяющих из Главка, контролирующих "органы" партийных начальников, которые — прости за пошлость — член свой не могут без лупы найти, а мне, следователю с двадцатилетним стажем советуют, как лучше вести розыск и разоблачать преступника! Отчеты, рапорты, куча бумаг, отписки, запросы — портфель застегнуть нельзя, вываливаются бумаги! Раздулся, аж замок не держит! Трещит! Тебе это надо?

Я усмехнулся и продолжил прихлебывать чай, притом сделал это шумно — нарочно шумно — и мама укоризненно покачала головой, мол, так нельзя, некультурно!

Она всегда была очень аккуратна, и прекрасно разбиралась в этикете. Говорила, что родители научили. А она теперь учит меня. Пригодится! Не все же деревенщиной-спортсменом по миру буду шастать, когда-нибудь попаду в приличное общество, и вот там...

Она обычно закатывала глаза, и я со смехом представлял, что начинаю шумно прихлебывать шампанское и все вокруг, такие тонкие и рафинированные аристократы, падают в обморок от соседства с неотесанным мужланом! Просто как пшеница под косой — падают! Я ей как-то описал эту картину — мама долго смеялась и назвала меня фантазером, полностью оторванным от реальной жизни.

— Кстати, разговаривала я с Мариванной, и с Петром Даниловичем — мама многозначительно подняла брови — И сказали они мне, что ты излишне развит! У тебя преждевременное развитие организма! Ты на уровне двадцатилетнего парня, и это в пятнадцать-то лет! И не только на психическом уровне, но и на физическом! И твои отношения с Юлей...так ее звать, да? Юля? Так вот — твои отношения с Юлей это доказывают! На тебя западает восемнадцатилетняя девчонка, на пятнадцатилетнего мальчишку! Поверь мне, ни на какого другого пятнадцатилетку ни одна девушка ее возраста не подумает даже и глянуть, не то, что с ним...

В общем — что-то не нравится мне эта связь. Я думала — у тебя девчонка твоих лет, или помоложе, а тут — многоопытная девка! Девка-жох! Огонь-баба! Поберегись, сынок! Чую подвох! Чую!

— Человечьим духом пахнет! Чую! Чую! Ух! Ух! — я довольно-таки достоверно (согласно сценарию) изобразил Бабу Ягу, заухал, сделал зверскую рожу, и мама расхохоталась:

— Да ну тебя...дурак! Я серьезно, а он опять за свое! Тьфу! Перестань! Так вот, насчет университета...может сразу и поступишь? Чего время-то зря терять?

И вот что, сынок...я конечно понимаю, для тебя это важно, твоя жизнь это...но может тебе пора прекратить занятия боксом? Драться ты умеешь, да так, как никто в мире не умеет! А получать удары по черепной коробке... Ты же слышал, что случилось с Мохаммедом Али, да? Это именно из-за того, что его били по голове! Я не хочу, чтобы ты превратился в трясущуюся развалину! Инвалида! Подумай над этим, сынок!

— Подумаю... — я задумчиво взглянул в пространство, будто обдумывал мамины слова, отправил в рот последний кусочек вафли, вздохнул. Сегодня был единственный свободный день — тренировки в воскресенье нет, кружок тоже не работает, можно целый день валяться на диване, глядя в ящик, или побродить по улицам... Нет! Просто побродить по улицам, и все! Не для того!

В кино сходить...можно с Юлькой. На последний ряд. Она такая искусница, делает такое...я ни в каких книжках об этом не читал!

Вначале дико было, стеснялся (Грязно же! Как так можно?!), а потом...потом привык. И мне нравилось. Юлька сказала, что за границей все прогрессивные женщины делают это. И только у нас ханжество и никакого прогресса!

Я засомневался, что прогресс заключается именно в этом, но протестовать все-таки не стал. Зачем протестовать, когда тебе хорошо? И нужно только расслабиться, и получить удовольствие!

А мама-то права...не все с Юлькой так просто. Только какая мне разница? Пока меня все устраивает, и менять я — ничего не хочу!

— Мам, я мог бы поступить в университет — если мне разрешат, конечно — я ведь слишком молод. Мог выучиться, но ты представь — я среди студентов, которые старше меня на несколько лет! Все смотрят на меня, как на диковинку, пальцем показывают. Издеваются. Хихикают. А я могу и не позволить хихикать...попаду в неприятности. Мне оно надо? Я все равно выучусь в университете, через два года закончу школу — и пойду в университет! Со сверстниками, нормально! Как все! Не высовываясь! Разве я не прав? А так — хлопоты, чтобы мне разрешили сдавать досрочно, суета, лезть людям в глаза... И ради чего? Ради того, чтобы я ходил в университете малолетним изгоем?

Мама задумалась, кивнула:

— Прав. Действительно, куда торопиться? Ты и так уже впереди всех. Успеешь. А то и студенческой жизни-то не увидишь...и так у тебя нет жизни никакой! Одни тренировки, занятия, да кружок вот теперь! Юля...эта!

Мама поджала губы, и я вдруг с горечью увидел — как она постарела! Боль. Нескончаемая боль в глазах!

Мама никогда мне об этом не говорила, но я видел, как она буквально горстями глотала таблетки и чувствовал ее боль. Боль в перебитых костях, в вывернутых суставах, в отбитых внутренностях.

Твари! Я их все равно когда-нибудь найду! Найду! И почищу мир!

* * *

Жизнь моя бежала по накатанному пути. Шло время, затянулось тиной и мое "героическое" приключение во дворе, и только иногда я чувствовал ненавидящий взгляд из окна квартиры возле третьего подъезда — то ли это была мать одного из тех, кто благодаря мне ушел на зону, то ли его девушка, сестра — не знаю. Да и знать не хочу. Видел очертания фигуры в грязном окне, да однажды слышал шипучие проклятия в свой адрес, в спину — когда шел по коридору суда.

Меня вызвали в суд в качестве потерпевшего месяца через два после того, как шпану закрыли в изоляторе. Суд был недолгим, очень недолгим — я даже удивился, ждал, что из-за количества обвиняемых дело затянется. Неделю мне пришлось каждый день ходить в районный суд, как в школу, в сопровождении моего веселого, бодрого адвоката.

Приговор был вынесен не самый мягкий, но и не совсем так уж жестокий — раздали по два-три года за групповую "хулиганку" (реальных сроков), самый же главный персонаж получил пять лет.

На суде он выглядел плохо — худой, с ввалившимися щеками, запавшими глазами, с перемятой, как из пластилина физиономией. Парню сильно досталось, но я его не жалел. Он хотел искалечить беззащитного пацана, но нарвался на волка. Так кто же в этом виноват? Разве — я?

Прошло больше полугода, прежде чем я снова вышел на Чистку. Кончилась зима, мне было уже пятнадцать лет. Наверное — пятнадцать лет. Моим днем рождения записали тот день, когда меня нашли на обочине дороги. То есть фактически мне было не пятнадцать, а около шестнадцати лет.

Около! Смешно... Что значат лишние полгода-год? Какая разница, пятнадцать мне, или шестнадцать? Если врачи определили мой биологический возраст в двадцать лет?

Вообще-то, все это условно. Вот, например, у девушек — мои сверстницы по большей части выглядели так, будто им не пятнадцать-шестнадцать лет, а все двадцать пять! Половозрелые особи. Но отношение к ним — как к детям. И какие они, к черту, дети, когда лифчики трещат, юбки рвутся по швам, распираемые тугими бедрами, а мужики на улицах головы едва не сворачивают, провожая взглядом...пока не глянут в лицо (Статья! Малолетка! Боже упаси! Дадут столько, сколько она весит!) А если ее еще накрасить? Да никто не отличит от двадцатилетней!

Так может и надо относиться, как к двадцатилетней, чего с ней сюсюкать? Ввести два возраста — биологический и календарный, а соответственно им и...

В общем — чушь всякая. Маме высказал свои мысли — она долго хохотала, утирая глаза, а потом с оттенком горечи сказала, что ей сейчас — точно две тысячи лет. По крайней мере — так она себя ощущает. Древней, забальзамированной мумией.

Нет, я и сейчас думаю, что насчет биологического возраста — это правильная идея. Ввести понятие биологического возраста, и судить тогда можно будет ориентируясь не по календарному возрасту, а по реальному, по реальным деяниям преступника. Почему зверенышам-малолеткам снисхождение? С какой стати? Они-то как раз самые жестокие, самые беспредельные в мире криминала!

В первый же мой после долгого перерыва выход на Чистку, я нарвался на малолетних негодяев. Лет по 14-15. И как всегда — главным у них был "зеленый". Тогда, после этого случая, я и стал называть их Тварями. Тварь. Или Бес.

Это был весенний апрельский вечер — конец апреля, тепло, ясно, уже сухо, но до летней жары далеко. Я знал, где начну свою первую Чистку — заранее подготовился, осмотрел место, пути отступления, место закладки одежды, грима — я их уложил в непроницаемый резиновый мешок, который купил на барахолке, и спрятал в колодце теплотрассы, сделав все, чтобы его не нашли бродяги. Пришлось прикапывать мусором довольно подозрительного вида, но оно стоило того. Парик, тени, тонирующая пудра — все, что нужно для того, чтобы изменить лицо. И одежда — я потом часто пользовался подобной одеждой — изображать старика проще, чем натягивать на себя мини-юбку для привлечения молодых отморозков.

Кстати сказать, так и не решился попробовать женский образ — вся моя сущность бунтовала, когда я представлял себя в роли девицы. Даже на сцене я отказывался изображать женщин — если не считать Бабу Ягу — но она вообще-то не женщина, а суть Лесной Дух.

"Батожок" взял мамин — старый, я ей купил новый, а этот вроде как вынес в мусор, выкинул. Мол, совсем уже сделался старый и неприличный.

Глупость, конечно, какая разница, старый, или новый, кто его рассматривает? Но мама не спорила. Тем более, что купил я его на мвои, заработанные деньги — мне дали премию, аж двести рублей.

Огромные деньги! У меня никогда не было таких денег. Вернее — не премию, а приз — от руководства ГУВД, за победу на городском чемпионате. Вручал Петрович, дал расписаться в какой-то ведомости, и одобрительно похлопав меня по плечу, прогудел: "Это только начало! Если не бросишь, если будешь идти так же бодро — и деньги будут, и новая квартира — все будет! Держись меня, и не пропадешь!"

Эх, Петрович, Петрович...лучше бы ты держался меня...

А тогда — я был счастлив. Все впереди, все меня любят (кроме "зеленых"!), жизнь прекрасна и удивительна. И я не помышлял себя вне бокса, вне спорта, вне этой атмосферы зала, наполненной звонкими ударами, энергией тренированных тел и запахом пота. И разве может быть моя жизнь другой, не такой, как эта?

Оказалось — может. И совсем скоро... "Человек предполагает, а бог располагает"

Найти негодяев оказалось до смешного просто. Пройти через пустырь к перрону электрички, открыть авоську, достать, раскрыть, и бросить назад пузатый старый кошелек, набитый "денежными купюрами". А потом спокойно пойти в сторону пустыря, "не замечая", что следом крадутся трое парней — мелких, лет по четырнадцать-пятнадцать.

В то время их называли шакалами. А то, что они делали на улице — "шакалить". Они останавливали таких же молодых парнишек, обшаривали карманы, забирали мелочь, а если жертвы сопротивлялись — избивали. Большинство из шакалят не достигли еще и четырнадцатилетнего возраста, а значит, не подпадали под уголовную ответственность. Это к вопросу — о реальном, и календарном возрасте.

Само собой, никто из них сам из себя ничего опасного не представлял — мелкие, трусливые, слабые. И только объединяясь в стаи, "духарясь" друг перед другом, они набирали силу и делались могучими демонами, которые наводили страх на всю окраинную молодую братию.

Впрочем — и на старшие поколения. Когда взрослели и набирались сил. Обирали пьяных, нападали на стариков, и доказать, что именно они совершали преступления было очень трудно — как ни странно, эти шакалята частенько создали что-то вроде настоящей организованной бандгруппы, где была своя разведка, свои осведомители, вплоть до группы прикрытия, следящей за обстановкой вокруг — не едут ли менты, нет ли свидетелей преступления. Прообраз будущих ОПГ.

Перед тем, как я до них добрался, на счету этой группы было уже четыре убийства, и это притом, что больше половины ее участников не достигли и пятнадцатилетнего возраста.

Это все я узнал уже потом, через несколько лет. Увидел дело, посмотрел фотографии, и тут же понял — они! И горько пожалел, что уже тогда не начал убивать. Если бы я их завалил в далеких 80-х, возможно — сберег бы много невинных людей. Часть этой банды тогда разбежалась, однако "костяк" ее хоть и притих, но не излечился от своих преступных наклонностей. И когда шакалята выросли, то как раз и подоспели к дележу огромного пирога, который раньше называли Советский Союз. Чиновники рвали пирог, бандиты рвали чиновников — всем хватило, кроме тех, кому эти все богатства якобы принадлежали изначально — "Советскому Народу". Нищему, голодному, обманутому, отчаявшемуся, не видевшему впереди ровно никакого просвета в черной пелене жутких девяностых годов двадцатого века. "Не дай бог тебе жить в эпоху перемен!" — кто сказал, не помню, но сказано абсолютно точно. Не дай бог.

И ничего в них не было такого страшного, а этих подростках. Семь парнишек моего возраста, в аккуратных кепочках, любимых гопниками всех времен, в приличных, чистых куртках, добротных ботинках. Домашние мальчики на прогулке.

Впрочем — они и были домашними. Я помню из дела, один — сын учительницы и мастера ЖКО, другой — мать кассирша на станции, отец слесарь на СТО (уважаемая личноть!). Третий — сын директора клуба, четвертый...да все они были вполне приличными парнями, не голодающими, не наркоманами! Зачем им было нападать на людей, отнимать жизнь за жалкие гроши?

Никогда не мог этого понять. Ну ладно там — некая группа решила ограбить банк. Плохо, да, преступление! Но за огромный куш, все ставить на кон, пан, или пропал! Когда не щадят ни себя, ни окружающих — и знают, что могут погибнуть под выстрелами полицейского спецназа. Это понятно! Но эти-то за что?! Убивать за десять рублей? Измываться над сверстниками за тридцать копеек? И что из таких тварей может вырасти? Какие люди?

Я помню, мы с Юлькой пошли на старый фильм "Генералы песчаных карьеров" — я его раньше не видел, а она — аж два раза. С придыханием говорила, какой это прекрасный фильм, как она плакала, когда его смотрела! Мы сели на последний ряд, как обычно, я думал, что она по обыкновению запустит мне руку в штаны, и все у нас пойдет как по маслу. Но не тут-то было. Юлька завороженно всматривалась в происходящее на экране, и невольно я сам начал вглядываться в это действо.

Мне хватило получаса, чтобы понять — я бы этих тварей прибил на месте! И никакой жалости! Грабеж, воровство, насилие — уже не исправить, уже пропитаны Злом!

У них другие мерила нравственности, другое понимание добра и зла. Они мутанты, бесы, и то, что, что эти подростки сироты — ничуть их не обеляет.

Подумалось тогда, а если бы эти сиротки распяли Юльку на песке, да отодрали бы во все дыры — толпой! Сифилитики, тубики, гонорейные ублюдки! Как бы она тогда отнеслась к ним? Так же бы переживала? "Ах, какие они несчастные!"?.

Это пока не коснется тебя самого — "Они же дети! Как так можно?!" А если бы твою мать искалечили? Если выгребли из карманов все, что нашли, а потом ради развлечения топтали бы ногами, ломая хрупкие женские косточки? Пиная в живот! Тогда как?

Я задал Юльке этот вопрос. И про насилие, и про ограбление. Реакция была такой, какой я в общем-то и ожидал — мы не разговаривали неделю. Ну и не трахались, само собой. Зато секс потом был слаще, а Юлька чуть умнее.

Вот и эти мелкие отморозки с горящими от возбуждения и предвкушения глазами — разве они заслуживают жалости? Им-то что надо? Бразильские грабили и воровали хотя бы для того, чтобы поесть, а эти — зачем? Сытые, домашние, благополучные?

Власть. Желание мучить. Звериная сущность, прорвавшаяся через оболочку цивилизации. Да нет, не звериная — бесовская. Зверь убивает для еды. Если он сыт — лежит себе, спит, гуляет, самок топчет. А эти хуже зверей!

В центре, конечно, "зеленый". "Тварь". Симпатичный парнишка, типичный маменькин сынок — даже шарф на шее, чтобы не простыл. Мама сказала с шарфом ходить! Мама — заведующая гастрономом. Папа — где-то в администрации. Мажор — как таких начали называть потом, после развала Союза. И Тварь.

Тогда я еще не знал, что Твари обычно родятся от Тварей. Но не всегда. Иногда зараза переходит и от чужой Твари. Впрочем — разве здесь есть какое-то открытие? Просто я могу видеть Тварей, четко определять, что "этот вот — Тварь конченая, а в этом еще осталось что-то людское", простой человек определяет по поведению. Тоже способ, кстати, но...увы, не точный.

Кем они меня тогда видели? Длинный, ссутулившийся старик в смешных круглых очках (это хороший штрих, все видят очки-телескопы, и не замечают лица), ногу подволакивает, руки трясутся. Седые волосы из-под побитого молью беретика — ботан, точно! Ха! В беретике! Нормальные пацаны в беретике не ходят!

— Эй, дед... — Тварь подошел ближе и протянул руку к моей авоське — Деньги гони! Слышь?!

Я беспомощно оглянулся по сторонам, якобы ища, кто бы помог, нет ли прохожих (пусто, отлично!), подался назад, "собираясь бежать", но двое из стаи перекрыли мне отход, забежав со спины.

— Жадный какой дед! Давай, делись, придурок! Порадуй внучков! — Тварь радостно рассмеялся

Он наслаждался спектаклем! Взрослый человек — и как ребенок! Боится, дрожит, перед ним дрожит, перед могучим монстром, великаном, Демоном! Приятно!

Я пришел к выводу — Твари питаются отрицательными эмоциями.

Все во вселенной — энергия. Эмоции — та же энергия. И есть существа, которых я называю Тварями. Они питаются энергией эмоций, как мы — хлебом, котлетами, картошкой.

Почему отрицательной энергией? Почему бы им не смешить нас, а потом поедать положительную энергию? А почему, к примеру, хищники едят мясо, а коровы траву? Твари хищники, и едят мясо, вот и все.

Вполне вероятно, что есть энергетические вампиры, которые питаются положительной энергией. Они живут в тех, кто умеет заставить людей радоваться, веселиться — это хорошие Твари, их даже "тварями" называть не хочется. Он приносят пользу — хорошие, правильные симбионты, как те бактерии, что живут в кишечнике живых существ и помогают им переваривать пищу. А вот эти — они ничего людям не дают. Другим людям. Дают только своему носителю. И себе. У остальных только отбирают — здоровье, счастье...хороший, чистый весенний вечер. Солнце. Радость бытия.

Взамен — страдания. Боль. Отчаяние.

Я видел — он собирается меня убить. Знал. По всему знал. Лихорадочный румянец на лице, блестящие глаза, застывшая, напряженная улыбка...заточка в правой руке.

Я потом насмотрелся этих заточек — в уголовных делах, в музее криминалистики, потом — в жизни. В живых руках, и гораздо более ловких, чем руки малолетнего отморозка.

Что мне этот недоросль, когда со мной не смог сладить десантник, обученный приемам ножевого боя? Что мне двое дурачков, хихикающих за спиной, когда я валил одним ударом соперника, который их всех разметал бы в одиночку, как ветер разносит осенние листья?!

Мне хорошо запомнилось, как парень держал эту самую заточку — рука белая от напряжения, пальцы вцепились так, будто он думал, что заточка сейчас выпорхнет из рук и улетит. Типичная ошибка новичка. Нож, стилет — должны порхать, их нужно держать мягко, но в то же время крепко, как птичку, которую нельзя раздавить, но и нельзя отпустить на волю! Так говорил мой инструктор. Инструктор, которого я пока еще не знал.

Впрочем — я этого и не мог забыть. Абсолютная память, эйдетическая — если говорить научным языком. Хотя ей и приписывают много такого, чего на самом деле — нет, эйдетики все-таки умеют забывать, если долго не обращаются к нужной картинке. Но они (мы) все равно помним многократно больше, чем обычный, нормальный человек.

А еще, если кто-то думает, что эйдетическая память это абсолютное благо — он просто наивный дурак. Я бы хотел забыть многое. Очень многое. Но мне это недоступно. Как хорошо было бы погрузиться в темный ласковый кокон беспамятства, выкинуть из памяти все плохое, все страдания, всю боль, и жить только настоящим!

Но я не нормальный. И я Чистильщик. И не могу себе позволить забыть — даже если бы и хотел.

Он ударил первым. Заточка шла прямиком в солнечное сплетение, снизу вверх, в желудок. Я легко увернулся от удара, качнувшись в сторону, и можно пробил кросс в его правую скулу. Убийца упал без сознания, а я выпустил из рук "батожок", не позволяя себе отвлечься на хлынувшую в меня волну наслаждения, мгновенно обернулся к тем, кто перекрыл мне отход и свалил их за одну секунду двумя молниеносными ударами в челюсть и в нос.

Тело работало будто бы само по себе — годы, и годы тренировок, ни грамма спиртного, ни глотка табачного дыма ( если только случайно, на улице, или в общем туалете!).

И кроме того — после "зеленой волны", наполнившей меня невероятным ощущением здоровья, силы, радости — я мог больше, гораздо больше, чем любой из людей, живущих на всем белом свете!

Я был всемогущ! Неубиваем! Не было преграды, которую я не смог бы преодолеть! Эйфория! Подъем сил! Полет!

Наверное, что-то подобное ощущают наркоманы, дождавшиеся сладкого "прихода" кайфа в их изъеденный наркотой мозг.

А еще — теперь я знал, с чем сравнить ощущение от выпитого, пусть и частично — беса.

Оргазм! Это был оргазм, усиленный в несколько раз!

Но и тогда я еще не знал, каким может быть наслаждение от полностью выпитого, "созревшего" Беса. Кто мне встречался до того? Жалкие зародыши, зачатки настоящих Бесов, не те Бесы, которые пили боль и страдания людей долгие, очень долгие годы, напитавшиеся темной силой, хранившие ее, как атомная бомба хранит спящую в обогащенном уране мощь ядерного взрыва!

Но все впереди. Я только начинал свой путь.

Никто не ушел. Двух последних, несущихся с места битвы так, будто бежали от самого Сатаны, я бил уже в спину, сзади, что впрочем не сделало их жизнь так уж и намного легче. Одному я сломал позвоночник, и он никогда уже не смог стать прежним. Другому — сломал несколько ребер, ногу, руку — механически, деловито, не думая над тем, что делаю. Как хворост. Как сухую доску для растопки костра во время весеннего субботника.

Остальные получили то же самое. Я бил, пинал, стараясь не вымазаться в крови, а напоследок, аккуратно подняв заточку с земли краем шарфа, висевшего на шее негодяя, вложил ее в руку Твари. Потом вынул, постаравшись, чтобы остались четкие отпечатки ладоней и пальцев носителя Беса, и так же держа ее через шарф, коротким точным движением воткнул в одного из подручных Твари. Пусть теперь менты разбираются — кто кого бил, зачем бил, и кто в этом виноват.

Одежду, забрызганную кровью, я унесу, спрячу в другом месте, до дома отсюда далеко — так что никто не свяжет меня с этим побоищем. Только уходить надо быстрее, пока кто-нибудь меня здесь не застал. В этот раз я благоразумно не стал никого расспрашивать о нападении на мою мать. Контингент не тот, вряд ли это были они. И кроме того, главное — когда их допросят, они точно расскажут, о чем спрашивал их "старик", и умный сыскарь сложит два и два. И тогда — держись, Чистильшик! Вообще-то — то, что я сделал, тяжкое уголовное преступление. Даже если всего лишь защищал свою жизнь. Есть такое понятие, как "превышение необходимой обороны", и по этой статье люди идут на зону просто-таки на-ура. Я слышал об этом не раз, и не два. И знал наверняка, что это совершеннейшая правда.

Попробуй-ка, застрели из охотничьего ружья грабителя, вора, забравшегося в твой дом! Сядешь, как миленький! "А вдруг он не хотел нанести вам вред? Откуда вы знали, что он хотел вас убить?!" — непрошибаемый аргумент.

Я поднял батожок, снова превратившись в старика, потом вдруг почувствовал, что чего-то не хватает...очки! И когда успел положить их в карман? Видимо перед дракой, автоматически. И сам не заметил — когда!

Оглянулся на тела, под которыми расплывались лужи крови, на Тварь — над ним уже не было зеленого свечения. Но бес сидел на месте, в душе, я это знал, чувствовал. Не знаю как — но знал. И знал, что его можно уничтожить только вместе с носителем, с телом Твари. Но я пока не был готов убивать. Пока.

Глава 3

После той Чистки на пустыре я притих. Ходил в школу, на тренировки, в театральный кружок — спокойная, размеренная жизнь. В первые дни после акции читал газеты — нет ли упоминаний о происходящем, не пишут ли о том, как некий старик разогнал банду малолетних негодяев, или наоборот — как некий сумасшедший напал на группу гуляющих в свое удовольствие подростков, и жестоко их покалечил совершенно ни за что. Но все было тихо, гладко, в газетах только о трудовых подвигах доблестных рабочих и крестьян, и ни одного слова о жестоком преступлении, совершенном в одном из окраинных районов города.

Впрочем — советские газеты не любили сообщать о тяжких преступлениях — если только на то не было воли высшего руководства — в советском обществе нет преступности. Нет наркомании, проституции, нет профессиональных преступников, которые ни одного дня не проработали на предприятиях народного хозяйства. Даже на тех, которые находились в ведении ГУИН — Главного Управления Исполнения Наказаний. В просторечии — на зонах. Вор не должен работать — западло!

У меня все было в порядке. Ну...кроме отношений с Юлькой. Они постепенно как-то охладели. Юлька стала реже появляться на репетициях, а потом исчезла совсем. Я попытался ее найти — даже взял адрес у нашего руководителя, съездил к ней домой, но...никого не нашел. Оказалось, что она с матерью и сестрой куда-то уехала, и со слов бабок у подъезда, которые знают все про всех — возможно очень надолго. Или даже навсегда.

Квартира, где они жили, была заперта, окна занавешены, так что если бы даже я поднялся на второй этаж и заглянул в окно, все равно бы ничего не увидел. Нет, правда — была такая мысль, видимо детективов начитался...вдруг Юльку убили, и она лежит на полу в закрытой квартире?! И никто не знает — там она, или нет!

Я посидел на скамейке рядом с двумя словоохотливыми старушками, втерся к ним в доверие, и они выдали мне все, что знали о Юльке и ее семье.

Впрочем — ничего особого интересного я не узнал: Юлькин отец некогда был большим начальником, потом его посадили — вроде как за хищения на швейной фабрике. Юлькина мать привыкла хорошо жить, а когда мужа арестовали, отняли все, что у них было — кроме квартиры, конечно — начала пить, и... "вести антиобщественный образ жизни" — так сказала одна из бабок, сжав губы в тонкую прямую черту. Отец Юлькин так из зоны и не вернулся — говорили, что помер. От чего помер — никто не знает. Как не знают, чем жили Юлькина мать и сама Юлька с сестрой все эти годы. Одевались-обувались они бедно. Потом вроде как зажили лучше — новая одежда, новые туфли (Все ведь примечают, старые чертовки! Надо будет это учесть!). Чем занимались, где работали — никто не знает. Ну... а потом вот исчезли, и все.

Сам не знаю, почему они мне так легко выдали всю информацию. Вообще-то я еще с раннего детства заметил, что если захочу, могу легко нравиться людям. Ну как бы это сказать...в общем — здороваешься с незнакомым человеком, улыбаешься ему, и он вдруг начинает относиться к тебе, как к давно знакомому соседу, с которым много лет поддерживает дружеские отношения. Не то, чтобы незнакомец сразу стал таким уж другом, нет, просто он не "поднимает иголки", не фырчит, как злобный еж, а разговаривает со мной откровенно — насколько только это возможно.

Мама с детства заметила такое мое свойство — все вечно сюсюкали, старались погладить меня по голове, что-нибудь подарить, начиная с яблока, и заканчивая красивой безделушкой, привезенной с курорта, и вначале думала, что это все из-за моей внешности — голубоглазый ангелочек, чудо-ребенок, почему бы и не нет? Когда подрос, стал юношей — решила, что такова моя харизма — модное слово, начавшее входить в обиход интеллигентных людей. Мол, у меня такой высокий интеллект, что люди не могут со мной не дружить. Тянет ко мне людей, вот и все.

Пресловутая Мариванна так и сказала: "Мальчик умен, красив, а еще есть в нем что-то притягательное, что-то такое...странное, что даже я, старуха, при взгляде на него чувствую внутреннее беспокойство. Будто эхо моей бурной юности!"

Не знаю, что там насчет бурной юности Мариванны — сейчас она больше походила на старого гиппопотама, на старости лет вырвавшегося из загона зоопарка, но все-таки поверю ей на слово. Раз говорит, что в юности была ого-го какая красотка — значит, так тому и быть.

Что же касается моих ума и красоты — не знаю, не с чем сравнить. Ну да, я высоко эрудирован, в моей голове нашли свой вечный приют тысячи книг разнообразной направленности и жанров, но стоит ли называть библиотеку с книгами — умной? И вообще — что такое ум? Или вернее — кто такой "умный" человек? Одни считают, что ум — это способность создать новые технологии, найти решение математического уравнения, другие складывают и умножают только с калькулятором, зато у них всегда есть деньги, они умеют их добыть. Так кто из них умнее?

Горевал я по поводу исчезновения Юльки совсем не долго. Ее место заняли сразу две подружки, две похожие друг на друга как сестры девчонки — Машка и Танька.

Честно сказать, мне с ними было проще, чем с Юлькой. Та подавляла меня, вернее — старалась подавить, и в нашем временном союзе она была главной. По крайней мере, Юлька так считала, и не гнушалась время от времени это подчеркнуть. "Ты мой, я тебя выбрала, я хочу, мое мнение важнее!" Эти же девчонки, которым в общем-то было далеко до точеной красоты Юльки, хоть и не обладали ее сексуальным умением, не знали хитрых премудростей просвещенных западных женщин, зато не грузили мозг, веселили, а все эти самые сексуальные умения — дело наживное! На то у них есть теперь опытный наставник, который научит — чему нужно.

Почему сразу две? Да вот так! Подошли, хихикая, краснея, предложили "дружить". Глупое слово, да — какая это дружба, когда занимаешься сексом с мужчиной, или женщиной, но тогда это так говорилось у молодежи: "Давай дружить!" "Он с ней ходит!" Или — "Она с ним ходит!" Смешно, точно. Ходили-бродили.

Так вот — они сразу заявили, что я нравлюсь им обоим, они хотят со мной дружить — и сразу обе. Потому что с детства подружки, с самого детского сада, и делят все пополам!

Кстати, уникальный случай в моей жизни. Нет, не групповой секс — после того, как в бывший Союз хлынула волна "западных ценностей", смявших, скомкавших прежнюю мораль, как колесо грузовика пустую банку из-под колы, такое дело стало совсем обыденным, едва ли не в ранге положенности. Фильмы, книги, обнаженка на экранах — я не скажу, чтобы советское время отличалось такими уж строгими нравами, но некоторые приличия все-таки соблюдались, а потом...потом все рухнуло. Но речь совсем не о том.

Уникальность случая заключается в том, что эти девчонки на самом деле были настоящими подругами, и в самом деле ничуть не ревновали друг друга. Более того, когда я уделял внимания одной больше чем другой, она тут же звала свою "сестренку", как они себя называли, и мне волей неволей приходилось "заниматься" уже с ней.

Впрочем, я зря сказал, что они по красоте очень уж не дотягивали до Юльки. Он были красивы своей красотой — милые, большеглазые, длинноногие, худенькие, но в меру, стройные, как гимнастки (Кстати, как я узнал потом — они и занимались гимнастикой. Гнулись — невообразимо!). Веселые, простые — мне было с ними легко.

Встречался я с ними не так часто, как некогда с Юлькой, но уж отрывался тогда по-полной. Обычно это происходило или у них на даче, недалеко за городом, или в той же кладовке, как видно служившей местом встреч целых поколений бывших пионеров-комсомольцев.

"Сестренкам" было на тот момент по шестнадцать лет, то есть чуть старше меня. Да, был секс в СССР, был...что бы там не втирали народу старые коммунистические тетеньки, давно забывшие, как он выглядит, этот самый секс.

Кстати сказать — обе девчонки не были девственницами. И я не спрашивал — как это у них случилось до меня. Какое мое дело? Мне всегда казалось, что это личное интимное дело каждого человека, и расспрашивать о таком неприлично, даже если этот человек твоя близкая подруга. Захочет — сама расскажет. Не захочет...честно говоря — мне не интересно. Я не возбуждаюсь от разговоров о чужом сексе. Хотя оставляю право за другими говорить о чем угодно, если это не нарушает чей-то покой и те же самые права.

Прошла весна, прошло лето. Снова школа, и новый сезон чемпионатов. Летом всякая активная жизнь замирает — люди разъезжаются в отпуска, на дачи, солнце плавит асфальт и вытапливает из людских голов остатки разума — если они там вообще были. В жару — к рекам, речкам, прудам и озерам съезжаются те, кто хочет убежать из раскаленных каменных джунглей и вдохнуть хоть немного прохладного воздуха, пахнущего тиной, водорослями и дымом мангала, на котором жарят пресловутые шашлыки, так любимые дачниками и туристами.

Летом нет театрального кружка — до сентября, спортзал полупустой, и можно пропускать тренировки — Петрович не сердится, лето ведь, юность! Упустишь — никогда не вернешь.

Ну, я и наверстывал. Где мы только не побывали с "сестренками" — ночевали в палатке, на берегу реки, накрывшись одним одеялом, занимались любовью в воде, прямо на глазах ничего не подозревающих купальщиков. Гуляли по городу, заходя в кафе-мороженое, и в кинотеатры — само собой, на последний ряд, и само собой — не без гнусных помыслов. Хотя — что может быть гнусного в молодых ребятах, которым хорошо друг с другом, и которые счастливы — молодость, здоровье, свобода! Живи, да радуйся!

Однажды "Сестренки" напросились ко мне домой, и я, как ни отбивался под разными предлогами, так и не смог им отказать.

Почему отбивался? Боялся реакции мамы. Моей прозорливой мамы. Стоит ей догадаться, что я завел себе что-то вроде гарема, и...

А что "и"? А я не знал, что — "и"! В моем представлении мама была совсем уж старой закваски, и точно не сторонница исламизации, с их гаремами а-ля "Белое солнце пустыни" В конце концов, мы же не арабы!

Кроме того — за всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы мама с кем-нибудь из мужчин "встречалась". Не приводила в дом, не ходила на свидания. Почему? Я ее никогда об этом не спрашивал. Как-то даже и в голову не приходило. Ну как вот так взять, и задать этот вопрос маме: "Мам, а почему у тебя нет мужчины?!" Какое мое дело? Захочет — сама скажет. Или не скажет. И это правильно.

Я шпану не боялся, я смерти не боялся, боль телесная для меня — как для другого — заусенец с ногтя оторвать. Но тут...представлю, как моя мама осматривает девиц своим зорким взглядом следователя, все понимает, и...у меня выскакивает нервный смешок, и мурашки бегут по телу.

Мда...Чистильщик хренов! Мамы боится!

В общем — в конце концов, девчонки меня все-таки уломали. Сам не знаю как поддался. Глянули своими здоровенными глазищами, помуслявили пухлыми губками — я и потек, как горячий асфальт. Мол, заскочим на минутку!

Господи, если бы я знал, чем это все закончится! И сейчас смешно — вот же у меня судьба! И откуда, для чего я такой уродился? Зачем вообще на свете живу?

В общем — прямиком с пляжа, да к нам домой. Загорелые, в песке, волосы в стороны — как пакля. В глазах солнечные зайчики, пойманные от зеркальной поверхности воды, а жрать хочется — аж в животе бурчит!

Я брал с собой денег, но мы все уже проели — мороженое, пирожки, газировка. Вот и договорились, что забежим, чаю попьем — с мамой познакомлю! А потом и поедем к Машке домой. Родаки ее на дачу свалили — как она нам радостно сообщила — так что дома кроме кота и попугайчика никого нет. Устроим свальный грех, посмотрим чушь по папкиному видику, а потом...снова устроим свальный грех! Замечательная программа, о которой может мечтать любой половозрелый гражданин СССР — так заявила Машка, отличавшаяся прекрасным литературным произношением и любившая ввернуть в разговор что-нибудь эдакое, заумное.

Она вообще была полной противоположностью Таньке, девчонке разбитной и довольно-таки хабалистой. Что их так сдружило, почему они друг за друга готовы были весь мир разорвать — совершенно непонятно. Вернее — я не понимал. Вначале.

Даже семьи у них из разных социальных слоев — у Машки отец ведущий инженер крупного оборонного завода, а у Таньки автослесарь — правда тоже не бедствующий. И у той, и у другой родители махнули рукой на дочь — учится, не пьянствует, двойки домой не приносит, в милицию не забирают — и слава богу! Других проблем хватает. Семейных. (И у той, и у другой отцы погуливали, то сходились с матерью, то расходились, и этот вечный скандал, вечная борьба за мужика не способствовала контролю за дочерью. К ее, дочери, вящему удовлетворению. Во всех смыслах этого слова!)

Помню, как мама вытаращила глаза, увидев нашу честнУю компанию. Я, в выцветших джинсах, и закапанной соком из беляша безрукавке, и девчонки — русоволосые, коротко постриженные, сероглазые, в коротюсеньких платьях, едва прикрывающих тугие попки, натянутых спереди тугими, совсем уже не девчачьими грудями!

— Привет. Мам, это Таня. А это Маша. Мы вместе в кружке занимаемся! Можно, мы у нас чаю попьем?

После слов "в кружке занимаемся", мама чуть дернула бровями, и я понял, что она точно, мгновенно поняла, в каком мы кружке и чем занимаемся. Тут еще сами девчонки выдали — смотрели на меня так, будто я мороженое, и прямо сейчас хотят меня полизать! Хоть бы вид сделали, чертовы куклы!

Но все прошло очень хорошо, даже лучше, чем хорошо. Конечно, мама не преминула надо мной подшутить — она тут же загнала девок в ванную — вымывать из волос песок, приводить себя в порядок, а когда мы оказались на кухне вдвоем, ехидно улыбаясь, сказала:

— Черт подери, а почему не трое? Или четверо? А чего — гарем, так уж гарем!

А когда я начал, конфузясь, отрицать очевидное, махнула рукой и сказала:

— Заткнись. Не ври матери. Что есть, то есть. Одно скажу — хорошо, что ты от Юльки отделался. Я знаю, кто она такая. Там темная история была — с ее папашей, с матерью Юльки, с самой Юлькой. Ты знал, что она забеременела в седьмом классе, от учителя? То-то же! Учителя закрыли, ей аборт сделали. История была громкая — не для всех громкая, конечно. Но я узнала. Она сказала, что учитель ее изнасиловал. Парня и закрыли, надолго закрыли. Только слухи такие, что она сама его и соблазнила. Понял теперь?

— Мам! — я был ошеломлен, и не находил, что сказать — Ты почему мне сразу-то не сказала?! Про Юльку? Чего молчала-то?! Ни фига себе!

— Почему молчала? — мама пожевала губами, посмотрела в окно — А ты бы как воспринял тогда? Что мама хочет очернить твою девушку, лишь бы от тебя отбить?

— Мам! — я был неприятно удивлен, обижен — Неужели ты могла подумать, что я решу, будто ты мне врешь? Что ты нарочно льешь грязь на мою девушку? Что я не поверю тебе?! Ну как ты могла так подумать?!

Мама вдруг как-то обмякла, без сил опустилась на кухонный табурет. Ее лицо посерело, глаза закрылись, и я бросился к ней в испуге:

— Мам, что с тобой?! Мам!

Она вдруг схватила меня за руку, неожиданно сильно притянула к себе, прижалась лбом к предплечью. Посидела секунды три, потом отодвинулась, глядя вдруг заблестевшими глазами, сказала:

— Прости. Больше никогда так не буду. Буду всегда тебе доверять. Господи, как мне повезло с тобой, а? Как повезло! Взрослый совсем стал...мужчина!

Она вдруг хитро улыбнулась, погрозила мне пальцем:

— А предохраняться не забывай, мужчина! Надо тебя к врачу сводить, проверить...а то ты что-то разбушевался! Я вот слышала на днях, звонила подруге — одна девушка заразила весь пионерский лагерь! Представляешь?

— Маам! — я фыркнул, и захохотал, на мой хохот из дверей ванны выглянули "сестренки", а потом появились и целиком, босоногие, с влажными волосами, молодые, красивые, пышущие здоровьем.

— Давайте за стол! — мама тяжело поднялась, но "сестренки" кинулись к ней, защебетали, усаживая ее на место, и через минуту уже хлопотали по кухне, гоняя меня то за сахаром, то за чашками, то достать чаю. А потом, мы все отдуваясь пили чай с лимоном — я всегда любил и люблю чай с лимоном. И лучше — зеленый чай.

Болтали обо всем, и ни о чем — девчонки хохотали, мама шутила, но я видел, как ее внимательные глаза вроде как невзначай обшаривали наших гостий. Что она скажет после, когда будем наедине? Во что выльется это самое посещение?

Через пару дней, когда мы с ней вдвоем сидели на кухне, и я вяло ковырял вилкой творожник, "очень полезный для костей растущего организма", мама вдруг усмехнулась и выдала мне такое, от чего я закашлялся так, что из носа у меня ползли белесые кусочки творога, пополам со сметаной, чаем и соплями.

— Ты знаешь, я тут подумала — а что, в гареме есть своя прелесть! (Кхе-кхе...уыы...) Одна готовит, другая стирает! Опять же — есть о чем поговорить, мужа обсудить! Кстати, девчонки мне понравились. Шустрые такие, как я в юности! Хорошо, что ты с ними, а не с Юлей... Ладно, ладно! Не хмурься! И чего глаза таращишь? Живи, пока живется, пока молодой! Потом некогда будет. Я вот тоже, всю жизнь свою спустила в унитаз — одна только радость мне — это ты! И за что на старости лет мне такое счастье привалило?! Может все-таки заслужила, а? Да ладно, не улыбайся...правда — счастье. Я тобой горжусь. Сильный, красивый, добрый, и...девушки тебя любят! А значит, без внуков меня не оставишь! Хочу понянчить, прежде чем умру.

— Маам! Хватит эту фигню, а?! Ты до ста лет проживешь, точно! Опять затянула свое! Умру, умру...ты еще не старая совсем!

— Зато больная! — мама глянула на меня ясными, зелеными глазами и твердо сказала — Я знаю, что долго не проживу. Но прежде — тебя на ноги поставлю, женю, и внуков посмотрю! Так что Харон подождет! А ты...знаешь что, небось вы с девчонками по каким-нибудь сараям скитаетесь, да попами муравейники трамбуете (я захохотал!), ты приводи их лучше сюда. Комната твоя большая, места много, а слышу я уже плохо — глуховата стала, так что вы мне не помешаете. И мне веселее. Девчонки, если что, на кухне помогут, да и просто — поболтать! Ну чего ты лыбишьтся-то, засранец?! Что, мол, решила — не женить, так чтоб как-нибудь внука заиметь? Хоть так? Да у тебя все на твоей "аленделоновской" морде все написано! Бесстыдник!

Мы начали хохотать — я давно так не смеялся, аж слезы потекли! Ну и мама, ну и хитрованка! А что, вон как хитро все расписала! Медовая ловушка, да и только! Расскажи кому-нибудь, ведь не поверят! Мама предложила приводить девушек домой, да не одну, а сразу двух! Чтоб уж наверняка! Залетит — вот тебе и внук! А потом еще и женятся! Несовершеннолетние? Ну и что, мало ли по залету женятся! Хлопотно, скандально, зато результат! А то эдак от сына до самой своей смерти внука не дождешься!

* * *

Это лето было вероятно самым лучшим в моей жизни. Даже моя тяга к охоте на Тварей ослабла, и хотя я дважды этим летом выходил на поиски Бесов, но как-то вяло, без огонька. Избил еще одну шайку — парни были постарше, чем в первой — погасил двух Тварей. Одного, как ни странно — вроде совсем. Как определил? Это не передать. Просто стоишь над бесчувственным телом, и знаешь — все, я выпил его до дна!

Одного погасил на пляже — докопался до Машки, и на радость девчонкам я вырубил негодяя, как на ринге. Выпить не смог — он был очень ярким, почти светился. Таких только убивать. И парень был крепкий — крепче того десантника, что взялся за нож.

Этот был очень крепок, и очнулся спустя секунд десять после того, как я послал его в нокаут — пришлось добавлять. А потом, само собой, побыстрее валить от реки — этот Тварь был с компанией, и там могли найтись парни еще крепче. Я-то убегу, отобьюсь, но ставить под удар девчонок не хотел. Так что мы оттуда ушли.

Осенью театральный кружок закрылся. Наш руководитель за лето окончательно "ушел в пике", и его отвезли в психушку с белой горячкой. Коллектив расползся кто куда. Впрочем, особой нужды мне в театральном кружке теперь и не было. Я ведь зачем в него пошел? Чтобы научиться профессионально изображать кого-либо. Научился? Научился. Ну и все...хватит. Времени на это нет. Жалко только, что не смогу доставить радость детдомовцам...жаль их. Жаль — меня в них.

С "сестрами" продолжал встречаться, и самое смешное — нередко обнаруживал девчонок у нас дома, приходя с тренировки. Вместе с мамой они пекли какие-то плюшки, хохотали, и на душе у меня теплело — все-таки, большая семья это хорошо. Когда-нибудь я тоже заведу большую семью. Детей — трех, не меньше! Но не сейчас. Не сейчас! Когда-нибудь...

Зима наступила. Новый год я встречал дома, с мамой, хотя девчонки звали в гости. Впрочем — первого января они притащились прямо с утра (непонятно, как добрались, когда даже такси не вышли на линию — отсыпались после ночи!). Мы устроили пир, хохотали, потом сидели у меня в комнате...и не только сидели.

Эту зиму тоже могу назвать самой лучшей зимой в моей жизни. Может, и будут другие зимы — получше, но эта была хороша. Хотя и было кое-что, что едва не закончилось совсем плохо.

В общем, я едва не погиб. И после этого случая в дальнейшем все пошло кувырком. Совсем все.

Зимой я проводил Чистку каждые две недели. Делать это было конечно сложнее, чем летом — мороз, ветер, зато и начать можно пораньше, в пять часов вечера темно, как летом в двенадцать. Не нужно ходить ночами, после тренировки — и сразу на "охоту".

Сложностью, кроме холода, было еще то обстоятельство, что по зимнему времени негодяи одевались соответственно — теплые куртки, дубленки, тулупы. Попробуй-ка, пробей "двоечку" через такой слой "брони"! Тут только в челюсть, да и то проблематично — воротник поднят, скользнет кулак — и пиши пропало! Летом гораздо легче — бей по корпусу, бей, куда попадешь, куда удобней Зимой так нельзя. Не попал сразу — вцепится, повалит, а с ним подручные — убьют к чертовой матери, и не поможет мое боевое умение, не поможет моя недюжинная сила. Просто тупо зарежут.

Пока я на ногах, пока маневрирую — меня им не взять. Если только сетью, как гладиатора, или большой толпой, вооруженной мечами. Я как раз начитался "Спартака", и не раз представлял себе, как бился бы там, на арене. Смог бы я победить, выжить? После обучения — смог бы. Уверен. Все-таки бокс — это бокс! Не балет какой-то!

Чушь, конечно, эти мои рассуждения — оружие, есть оружие, и с голой рукой на вооруженного противника — это просто беда, но тогда я был уверен, что смогу победить кого угодно.

Я увидел его в парке, когда сосредоточенно тащился по расчищенной дорожке, заметаемой одной из последних поземок этой зимы. Обычный мужчина — лет сорока, не высокий, не низкий, ничем не примечательный. Ничем, кроме одного — он светился. И светился так, что если бы этот свет был виден глазами, он бы слепил, как прожектор противовоздушной обороны времен войны.

Тогда был первый раз, когда я увидел зрелого "Альфу". Это я так его назвал — "Альфа", как Альфа-самец. Готовый к размножению Бес. И он не просто шел — он искал.

Тут вопрос довольно-таки сложный — почему Альфы в один "прекрасный" момент вдруг устремляются на поиск носителя? Почему в голову Бесу стукает мысль: "А не пойти ли мне погулять?"

Я пытался узнать у Бесов — как у них возникает эта мысль — пойти, и нарваться на неприятности? И после того, как нарвались — что они чувствуют? Зачем им это надо? Но до конца, само собой, так выяснить и не смог. Чтобы понять, нужно стать Бесом, а это, по понятной причине, не мой путь. Нет, не мой!

Но я все-таки выстроил некую схему. Итак, есть некий носитель сущности, питающейся энергией людских эмоций. Сущность в человеке растет, матереет, и в определенный момент, она, как какой-нибудь слизняк, или амеба — решает, что настала пора делиться. Настала пора оставить потомство, заразить нового носителя.

Легче всего это сделать, если с новым носителем ты в близких отношениях — муж-жена, любовник-любовница. А то и еще хуже — мать-дитя. Дитя, которое еще под сердцем матери. Оно в пятидесяти процентов случаев рождается сразу с частичкой заразы. Но только в пятидесяти, потому что мать-носитель может еще не достичь возраста размножения. (Все это мои домыслы, но на основании информации, полученной из "первых рук")

Итак, у нас есть Альфа, который по каким-то причинам не может отпочковать Беса, пересадив его в нового носителя прямо "на дому". Или не хочет. Что ему делать? А делать вот что — он идет в какое-то тихое место, в котором его ждут неприятности, и дожидается этих самых неприятностей. Или провоцирует их. Когда на него нападут, он сделает все, чтобы Бес занял максимально большое количество тел, разделившись на столько частей, на сколько сможет. А могут они разделяться от двух частей, до...не знаю сколько точно, но на десяток — запросто!

Кстати сказать, я давно подозревал, что все войны раздуваются Тварями, Бесами, желающими размножаться. Где же не жить, не размножаться Бесам, как не на войне? Кровь, страдания битвы, для Беса — все равно как крысе залезть в говяжью тушу, жрать ее, выгрызать изнутри и родить выводок крысят, которые тоже станут жирными, сытыми крысами и тоже отложат по выводку мерзких, прожорливых грызунов!

На поле боя, питаясь страданием носителей, Бесы быстро достигают состояния половой зрелости и распространяются по носителям со скоростью эпидемии. И остановить их размножение можно только одним путем — уничтожить носителя вместе с Бесом, и... остановить войну.

Носители, в большинстве случаев, а скорее даже всегда — и не подозревают, что одержимы. Ими "рулит" Бес, который овладел мозгом, сознанием носителя, и все мысли, все желания Беса — это мысли и желания носителя.

Если Бес не дорожит захваченным телом, если им владеет тяга к самоубийству, или же он желает сменить носителя, по каким-то критериям ему не подходящим (есть люди, которые будучи заражены бесовщиной, все-таки находят силы сопротивляться Тварям) — он может отправить его на самоубийственную авантюру. Заставить сделать что-то такое, что обязательно приведет носителя к гибели, и притом при всем — рядом будет новый носитель, в которого эта Тварь в конце концов и вселится.

Например — гонки на автомобилях, или мотоциклах. Среди гонщиков — одержимый Бесом. И он нарочно допускает ошибки, которые мало того, что приведут к гибели носителя, но вполне вероятно, будут причиной смерти многих людей, причинят страдания, боль, чтобы Бес-"новосел" тут же закатил сытную, радостную пирушку по поводу вселения в новую "квартиру".

Пилот самолета, который вдруг направил лайнер в землю. Зачем? Его заставил Бес. Тварь уничтожает сразу несколько сотен людей, страданиями которых он держится до прибытия спасателей, в одного из которых он потом может вселиться.

И так до бесконечности. Где Бесы — там и страдания, где страдания — там и Бесы. Энергетические вампиры, паразиты, питающиеся энергией живых существ — они были со времен трилобитов, и будут всегда. Если только их не уничтожать — методично, умело, с соблюдением правил "антибесовской" гигиены. Как это делаю я.

Но тогда я всего этого не знал, и когда увидел "святящегося" человека, пошел к нему навстречу без всяких опасений.

Когда я заступил дорогу Альфе, он ничего не спросил, не испугался, он лишь засветился — еще ярче, пульсирующим светом, в котором проскальзывали красные всполохи, предвестники деления Бесов. И я остановился. Остановился инстинктивно, почувствовав, что происходит что-то странное.

Но было уже поздно. Альфа метнулся ко мне с такой скоростью, которой я нигде и никогда не видел. Я ударил навстречу, но каким-то чудом промахнулся. Он обнял меня, как старого друга, прижался всем телом и я завопил, закричал...захрипел. А потом потерял сознание.

Очнулся на снегу, вокруг никого не было. Мела поземка, ярко светили звезды, мерцая в бархатной ночной тьме. Месяц рогами вверх маячил на горизонте, и мне показалось, что на "клинках" ночного светила багровеет кровь. В первые секунды после пробуждения я не мог понять, где нахожусь, как тут оказался, но через несколько секунд вспомнил, и тело мое, заледеневшее на морозе вздрогнуло, будто кто-то вылил за шиворот кружку холодной воды.

Тварь! Где Тварь?!

А потом я пришел в ужас — что он со мной сделал?! Я ведь знаю, на генетическом уровне, на уровне подсознания — он что-то со мной сделал!

Долго добирался домой, пересаживаясь с автобуса на автобус. Транспорт ходил уже плохо, пришлось стоять на каждой остановке минут по тридцать, не меньше. Потому дома я объявился уже после полуночи — последний перегон пришлось идти пешком, целых пять остановок.

Мама меня ждала, но когда пришел, быстро ушла к себе в комнату — похоже было, что ей нездоровилось.

Я принял душ — горячий, на грани терпимости, насухо вытерся полотенцем, но все это время, пока стоял в ванной комнате, избегал смотреть на себя в большое поясное зеркало, вделанное в дверь. И только поймав себя на том, что откладываю осмотр, боясь его, как маленький ребенок, поднял глаза и...посмотрел.

Я был заражен. Зеленое пятнышко, похожее на то, как если бы сквозь кожу просвечивала лампочка из елочной гирлянды — оно пульсировало, и было живым. Определенно живым — я его чувствовал, ощущал, как разведчик ощущает взгляд врага, наблюдающего за ним в бинокль. Это не передать словами. Это может понять только человек, чувствующий ТОТ мир, мир демонов, бесов, мир энергетических сущностей.

До сих пор помню свой ужас. Вероятно, он сродни тому чувству, когда человек вдруг узнает, что болен спидом, и скоро умрет. Что нет для него никакого будущего, и скоро он превратится в развалину, раздираемую болезнями, от которых нет никакого лекарства.

Да лучше бы так, чем стать носителем Твари! Лучше бы умереть, чем превратиться в жестокого, коварного и подлого монстра, упивающегося страданием людей! А ведь это будет, я знаю! Будет! И я буду самым страшным из всех Тварей, потому что я сильнее, быстрее, умнее остальных Бесов!

Снова накрыла волна ужаса, да такая, что меня начало колотить, затошнило. Мне не хотелось жить! Как, я превращусь вы одного из Них?! Я стану таким же?! Я, тот, кто поклялся очистить мир от Тварей, сам стал Тварью?! Одним из тех, кто искалечил мою мать?!

Тогда мне и в голову не пришло, что возможно нападавшие совсем не были тварями. Просто негодяи, подонки, уличные грабители, одурманенные наркотиками и алкоголем.

Хотя — какая разница? Разве наркотики и алкоголь не те же Бесы, овладевающие душой человека? Уничтожающие его жизнь, жизнь его близких, жизнь случайных людей, волей судьбы оказавшихся рядом с негодяем?

Шагнув к полке, схватил пачку бритвенных лезвий — мама года полтора назад купила бритвенный станок и торжественно мне его вручила. На самом деле, пора было бриться — и как следует. Бородатый мальчик не вызывает у окружающих чувства доверия — так сказала мама, и расхохоталась.

Брился я нечасто, борода у меня пока росла вяло, как, впрочем, и усы, но раз в пару дней все-таки приходилось. И вот — теперь лезвия фирмы "Нева" послужат миру, избавят его от одного из монстров.

Я сорвал грубую бумажную оболочку, уцепился поудобнее за металлическую пластинку, и решительно поднес ее к сонной артерии. Теперь — один нажим! И все кончится! Совсем — все!

Боль уколола меня — не сильно, как друг, товарищ — я привык к боли — боли в мышцах, боли в разбитом лице, боли в руках, которыми часами молотил по мешку. По шее побежала тонкая струйка крови, вместо того, чтобы зафонтанировать, как артезианская скважина. Оказалось — я непроизвольно отодвинул руку от артерии, и прорезал кожу в нескольких сантиметрах от нее.

Передвинул лезвие, в последний раз посмотрел на свою бледную, вымазанную кровью шею, на перекошенную физиономию, и...

— Толик! Толик, с тобой все нормально? Милый, ты чего долго? Я с тобой чаю попью, что-то мне не очень хорошо, никак не усну...

Мама! Господи, как я забыл про маму?! А с ней что?! А она как?! Сбежать — это проще всего! Лежишь себе, гниешь, и плевать на весь мир! Но только не на маму. Не на маму!

— Все нормально, мам! Сейчас иду! Помылся.

— Ты хорошо мойся! А то девушки любить не будут! Они любят чистых парней, а не тех, от кого козлом пахнет! Слышишь?

— Слышу, мам! Моюсь!

Я начал истерически смеяться. Зажал лицо руками, будто боялся, что оно разлетится на части, потом включил воду, сунул голову под струю.

Я едва не умер! Сейчас брызнула бы струя крови, залила кафель, стену, и нашли бы меня лежащим в этой луже — голого, с перерезанной глоткой! Мама точно бы не перенесла! Убив себя — я бы убил ее!

Ох, дурак! Ну какой же я дурак!

И как теперь жить с "паразитом" в моей голове? Как вообще теперь жить?!

Как обычно! Жить, и все тут! Жить, как все люди. По чести, по совести, анализируя свои поступки, свои слова. НЕ КАК ТВАРИ! Разве это сложно? Разве я не могу — не стать подонком, как Твари? Нет, гады! Вы мою душу не возьмете! Мы еще поборемся!

— Иду, мам! — я вдруг успокоился, и в голову пришла здравая мысль: "А какого черта я вообще волнуюсь? Демон меня подчинит? Нет! Не поддамся! А зато я теперь смогу понять — кто такие, или что такое — Твари. Буду наблюдать за ростом Беса, постараюсь понять его слабые стороны, уязвимые места. И буду бить гадов! Бить, сколько есть сил!"

— Иду!

* * *

Мне было шестнадцать, я был счастлив — выиграл городской турнир, да так, что об этом будут говорить еще долгое время — нокаутами, что вообще-то в юношеском боксе не такое уж частое явление. Все тренеры стараются придерживать своих учеников, требуя, чтобы те больше времени уделяли технике — ныркам, уходам. Боксер-нокаутер делает ставку на один удар, а это частенько бывает фатальной ошибкой. Ошибкой — во всех отношениях. Потеря медали тут еще не самое главное. Здоровье, вот что ценней!

Только представить — встретились два нокаутера, и оба хотят закончить бой быстрее. И что тогда будет? Рубка. Месилово. Мало не покажется никому! А бойцы уже не юноши, бойцы могут одним ударом убить неподготовленного человека! Оба могут! Тяжелые удары по голове, мозг сотрясается, клетки умирают! Никакой защиты — мясорубка, пока один из них не упедет!

И потом — как Мохаммед Али. Потом — трясучка, головные боли, потеря зрения, координации. Как мама и говорила.

Только она не учитывала, что наш Петрович никогда бы такого не допустил! Моя техника, и техника моих товарищей по команде была великолепна! Мы порхали как бабочки и жалили, как пчела! Хорошая была у нас школа. И хорошим тренером был Петрович. Отличным!

Был... Какое гадкое слово! Был...

Я смотрел в мертвое лицо Петровича, и не думал ни о чем. Вообще — ни о чем. Пустота, боль, как будто из меня вырезали важный орган, отвечающий за радость. Орган, который вырабатывал эндорфины, и которых теперь я никогда не получу.

У меня убили отца. Я это понял сейчас, стоя у гроба, глядя на то, как по пергаментно-желтому лицу Петровича ползет муха, ощупывая его черным хоботком. Щекочет, цепляясь лапками...а ему уже все равно. Совсем — все равно!

И тогда я повернулся, и ушел. Мне что-то кричали вслед, но я не разбирал — что именно. Больше меня тут ничего не держало. В этом мертвом теле не было Петровича. Он был в моей голове — весь, от первого его, слышанного мной слова, когда моя мама привела меня к нему в зал, и до последнего, когда Петрович похлопал меня по спине, усаживая в такси, и негромко прогудел: "Если ты, засранец, с такими-то данными, да не выиграешь следующие Олимпийские игры — я тебе ухо откушу!"

Я захохотал, а он меня приобнял, толкнул в машину. А потом захлопнул дверь, оставшись стоять на тротуаре, здоровенный, с поднятой в прощании огромной лапищей тяжеловеса. Он будто знал — прощался со мной навсегда.

Они бы никогда не смогли взять его в бою. Ни по одному, ни толпой. Петрович раскидал бы их, как кутят! И потому — ударили в спину. Шилом.

Сумел подняться домой, позвонил в дверь, а когда открыла мать — упал ей под ноги, уже бездыханный. Теперь мать Петровича в больнице, при смерти. Ей девяносто лет, скорее всего не выживет.

Я не очень хорошо знал его семью. Знал, что у него где-то там есть дочь, что он развелся семьей, но помогает — дочь больна какой-то редкой болезнью, и Петрович постоянно покупает лекарства — очень дорогие, редкие, импортные. И все время нуждается в деньгах.

Мне как-то и в голову не приходило поинтересоваться — а как у него дела? Ведь мои-то дела, ясен перец — важнее! У тренера по определению все отлично! Как может быть иначе, правда же?

Доходили слухи о подпольном тотализаторе, о боях без правил, в которых участвуют бойцы разных стилей, и как водится — лидируют боксеры, но когда мы начинали спрашивать об этом у Петровича, он сердился, и говорил, чтобы мы и думать забыли о таких делах. Он воспитывает из нас спортсменов, а не подвальных гладиаторов!

Откуда он знал, что эти гладиаторы были подвальными? И как он добывал деньги на лекарства для дочери?

Васька Пыхтин как-то проговорился, что одна пачка такого лекарства, которое Васька видел на столе у Петровича, стоит тысячу рублей. И хватает его на месяц.

Я тогда назвал его брехуном — ну какое лекарство может стоить тысячу?! Он с ума сошел, что ли? И откуда Петрович возьмет такие деньги?

Сейчас будто сложились кусочки мозаики — лекарство за тысячу, премиальные за чемпионат — тот же самый вездесущий Васька брякнул, что Петрович отдает свои, личные деньги, чтобы поддержать перспективных ребят, родители которых небогаты и могут потребовать, чтобы их отпрыск бросил школу.

И я тоже получал — двести рублей, триста рублей! Радовался, себе немного оставлял, маме отдавал. Так вот они откуда, те деньги!

На мой взгляд, мы жили вполне прилично — сахар, мука, мясо, колбаса — все было. У мамы неплохая пенсия по инвалидности, доплаты от МВД, плюс ведомственная поликлиника — нам вполне хватало. Ну да, машину купить не могли, на курорт поехать тоже — так и что с того? Квартира ухоженная — мы сами оклеили ее новыми обоями (вернее я оклеил, мама могла только советовать), линолеум вполне приличный, хоть кое-где и протерся. Постельного белья она и ее родители накупили на сто лет вперед, так что мне не стыдно было "разложить" на своей кровати "Сестренок". Почти новое, чистое, без дырок — белье.

Одежда? Я покупал себе одежду со спецсклада МВД, как поощрение за победы. Там чего только не было — и джинсы, и ветровки всех видов импортные, и кроссовки "Адидас" — предмет вожделения всех пацанов, как и костюмы той же фирмы. И стоили они копейки — по госцене! Кстати, у меня и мысли не было ими спекулировать — плевать было на деньги! А ведь мог...

Ну а мебель у нас старенькая — так и что? Плевать! Я дома-то почти не бываю! Только спать прихожу!

Телевизор древний? Так показывает же! И плевать, что не в цвете! Заработаю — куплю импортный, как у Васьки! Японский!

Снова вспомнилось — Петрович с разбитым, опухшим лицом. На мой вопрос — как так случилось — буркает что-то о спарринге со старым товарищем. Удивляюсь, да — ему же нельзя, Петровичу! Лопнет сосуд в голове — и кирдык. Потому в тренерах, а не олимпийским чемпионом. Но верю. Как я могу не верить своему тренеру?

В общем — эдакие маленькие кусочки мозаики — вертишь, вертишь, и они — хлоп! Сложились в картинку! Да еще — в какую картинку-то...странную такую, как у Босха — уроды, уродцы...странные строения — перекошенные, нереальные.

Раньше все было ясно и прямо — вот черное, вот бело, вот угол, вот столб, о который можно опереться. Никаких тебе полутонов! Никаких двусмысленностей и кривых линий! А оно вон как получается...

Так и взрослеют. Разом. Сегодня ты восторженный юнец с идеалами, и черно-белой жизнью, а завтра уже мужчина, который видит то, что не видел глупым юнцом.

Глупым, глупым — даже если у него эйдетическая память, и в голове тысячи книг, которые он может вызвать в долю секунды. Мудрость, возраст — это не образование, и даже не годы. Это состояние души.

Лето. Прекрасная погода. Но я лежу у себя в комнате на кровати, и никуда не выхожу. Я никого не хочу видеть. "Сестренки" уехали на лето в деревню, напоследок облобызав меня с ног до головы и "обрадовав" известием, что скоро они уезжают насовсем — родители уезжают, ну и само собой — дети за ними. Мне было жаль, но не до такой степени, чтобы убиваться, переживать. Не умерли же, когда-нибудь встретимся...может быть.

В боксерскую школу не хожу. Теперь там другой тренер — пришел откуда-то со стороны, даже не знаю — откуда. Меня звали, звонили, целая делегация приходила, но я и разговаривать не стал. Все, моя боксерская карьера закончена. Ушла в землю вместе с телом Петровича.

И что мне сейчас делать, кроме как лежать, глядеть в потолок? Если только чистить город!

И я чистил. Уходил на Чистку каждый вечер, не особо заботясь о маскировке, бил негодяев, попавшихся под мой кулак.

Тогда я впервые убил Тварь.

Трудность в том, что если ты кого-то убиваешь, нельзя оставлять свидетелей. То есть — если Тварь не одна, с ней еще несколько человек — ты не можешь убить одного. Иначе придется убивать всех, а это уже шум, усиленное расследование, опасность. Можно только измордовать, покалечить, постараться "выпить" Беса. Не более того.

Нужно найти одиночную Тварь, настигнуть его в безлюдном месте, и убить так, чтобы не попасться.

Опять личина старика, опять батожок. И снова — тропинка в парке, тихая, укромная, можно затащить Тварь под куст и без помех прикончить.

Достаточно еще молодой парень, светившийся поменьше, чем Альфа, но ярким, ясным свечением. Ничем не примечательный, безликий. Я не запоминаю лиц носителей.

Нет, не так. Я забываю лица носителей.

И опять не так! Я стараюсь забыть лица носителей. Даже смотреть во ремя убийства стараюсь чуть вкось, боковым зрением, чтобы черты лица не запоминались, чтобы носитель не снился мне в кошмарах, которых стало уже слишком много. Слишком.

И впервые, после долгого перерыва, я снова спросил о том, кто напал на мою мать. О том, кто напал на Петровича.

Все Твари так, или иначе должны быть связаны между собой. Я в этом был уверен. И уверен, что когда-нибудь удача мне улыбнется, и я найду тех, кто мне нужен. И они пожалеют, что не умерли еще в детстве.

Этот — ничего не знал. Я ударил его в кадык, потом переломил шею, и...едва не потерял сознание от хлынувшего в меня потока — наслаждение, которого я не испытывал никогда в жизни!

Весь предыдущий опыт нападений на Тварей был только подготовкой к этому моменту, и теперь я вряд ли когда-нибудь смогу забыть, смогу отказаться от ЭТОГО!

Я наркоман.

Теперь — я наркоман-бесоед, для которого поедание бесов стало не просто навязчивой идей, а жизненной необходимостью, как для героинщика, у которого наркотик служит уже даже не для удовольствия, а только для того, чтобы не умереть от мучительной ломки. Забери у меня способность выпивать Бесов, и я скорее всего умру, как дерево, которое не может коснуться такой сладкой, и такой — жизненно необходимой воды.

* * *

Я жил по инерции. Бездумный, бесполезный, никому не нужный — кроме моей мамы, это уж само собой. Мне не было интересно ничего — кроме моей охоты, кроме сладкого ощущения поедаемой Твари. Я понимал, что это странно, что это неправильно, что я наркоман, со всеми вытекающими из этого последствиями, но ничего не мог с собой поделать. И не хотел. Самое главное — не хотел. Вообще ничего не хотел!

Женщины? Зачем мне женщины, если наслаждение от убийства Твари многократно слаще секса! Другое — но слаще.

Бокс? Да плевать мне на бокс. Когда не стало Петровича, оказалось — и бокс-то меня интересовал больше как прикладной вид спорта, что-то вроде оружия, с помощью которого я побеждаю Тварей. Я достиг совершенства — и зачем мне теперь бокс? Чтобы завоевывать регалии? Призы, медали? Они меня интересовали только как средство, чтобы доставить удовольствие моей маме и тренеру, опекавшему меня все эти годы. А самому мне ничего не нужно. Более того — все эти шумные торжества, чествования, фото в газетах — просто вредны. Меня могут узнать Твари, и тогда все будет очень плохо.

Тупо хожу на занятия в школу, тупо отвечаю на уроках, как автомат, как робот, получаю пятерки и сажусь на свое место. Тень от прежнего меня, живой мертвец.

Мне строят глазки девчонки, пытаются дружить пацаны, но кто они мне такие? Чужие. Лица на картоне, манекены, которые могут еще и говорить. Но когда они говорят, это так банально, так скучно, так глупо...

Да, я давно уже их перерос. Все больше и больше возникала мысль — а может и правда сдать экзамены экстерном? В университет, на юридический, а там...чего загадывать — что будет "там"? Когда я не знаю, что вообще будет со мной, со мной — зараженным Бесом.

Все эти месяцы я пытался понять — что во мне изменилось? Может я стал другим, и сам того не замечаю? Может, становлюсь жестоким, подлым негодяем — как все Твари?

Анализировал свои поступки, свои мысли, пытаясь отделить — где мысль моя, а где мысль Беса. И не мог. Мне не хотелось ударить старика, отняв у него кошелек с последними деньгами. Мне не хотелось бить и насиловать — мне не нравилось насилие, и если я прибегал к нему, то только защищаясь, или наказывая негодяев. Разве Твари поступали бы так же?

Вообще-то я не знал, как на самом деле поступали Твари — кроме того, что они всегда были во главе каких-то преступных организаций. Что я о Тварях знал? Кроме того, что Твари питаются отрицательной энергией? Энергией боли и страдания?

Это потом я уже стал разбираться, и выяснил — Твари бывают разные... Но для того мне надо было пройти большой путь.

Тянутся дни, складываются в месяцы... Учебный год я закончил "левой ногой", нехотя. Что мне их учебный школьный курс, когда я давно перешагнул даже уровень студентов третьего, или пятого курса университета?! Я уже лекциимогу читать — по криминалистике, виктимологии, оперативной работе! А мне все преподают какую-то ерунду, которую я запоминаю слету, сходу, и которая мне совершенно не нужна.

И снова лето. Снова бессмыслица, жара, от которой не спасают и открытые окна. И мне некуда идти, нечего хотеть. Мне 17 лет, я убийца, и все мои помыслы вертятся вокруг убийств. На моем счету уже три мертвые Твари.

* * *

— Я хочу с тобой поговорить! — голос мамы холоден, как тогда, когда она была следователем УВД. Вероятно, таким голосом она общалась с преступниками: "Сознавайтесь, Пупкин, ведь это вы совершили преступление! У нас есть заключение судебной экспертизы, доказывающее ваше присутствие на месте преступления!"

И Пупкин тут же обмякает, течет, как расплавленный пластилин, и начинает бурно "колоться", сдавая себя и своих подельников.

Но я не Пупкин. И не пластилин. Я стальной клинок, который выковали моя мама, Петрович, и Твари, души которых я пожрал, и пожираю сейчас. Монстр, в котором уже ничего не осталось от мальчишки, найденного на обочине дороги.

Впрочем — все люди на свете не те, кем они были в детстве, и не те, кем хотят себя представить. Лицемерие, ложь, и маски, маски, маски... Моя мысль, или мысль Беса? Не знаю. Ничего не знаю...

— Садись! — мама указала мне на место напротив себя, и я автоматически поправил:

— Не садись, а присаживайся! Уж следователь-то должен знать!

— Молчать! — мама пристукнула ладонью по столешнице, и я вправду увидел в ней Железную Леди, как ее называли сослуживцы, женщину, которую не может сломать ничто на свете. Сидит внутри больного тела прежняя Железяка, сидит! Стержень — никуда не делся!

— Что с тобой происходит, скажи! — мама сдвинула брови, и ничего в ней было слабого, больного — Сын! Давай поговорим откровенно, без твоих шуточек и отмалчиваний! Что с тобой?! Ты будто дерьмо, которое плывет по канаве — куда прибьет, туда прибьет! Я тебя не узнаю! Я молчала все это время — думала, пройдет все, одумается, но дело заходит все дальше! Что с тобой?! Ты переживаешь из-за гибели Петровича, я тебя понимаю, но прошло время, а ты так и не поднялся! Не встал на ноги! Из тебя будто вынули стержень! Что случилось?

Мама, мама...ну что я тебе скажу? Что каждый день смотрю в зеркало, чтобы увидеть — не стал ли я светиться сильнее? Что мне нравится выпивать Бесов, и я от этого едва не кончаю? Что жить не могу, без убийства Тварей? Что я маньяк, которого разыскивают оперативники всех районов города? ЧТО я тебе могу сказать?

— Опять молчишь...опять! Сынок, почему ты бросил бокс? Ты же так за него держался! Из-за Петровича?

— Ну...ты же сама сказала, что бокс нужно бросить — вяло сказал я, пряча глаза за ладонью. Вроде как устали они от солнца...

— Я сказала, да! И ты что, сразу бросился исполнять?! Да щас прям! Это же ты! Я тебя как облупленного знаю! Знала. А теперь — не знаю...

Мама тяжело вздохнула, облокотилась на стол, подперев кулаками подбородок и стала смотреть мне в лицо — будто просвечивала рентгеном.

Я тоже молчал. Сказать нечего, да и не о чем. Права она, это уж само собой ясно. Встать и уйти — невежливо и нехорошо. Мама этого не заслужила, точно.

— А что у тебя с девочками? Ты...встречаешься с кем-нибудь? Сынок...с тобой все нормально? Может ты...перестал любить девочек?

Я чуть не заржал! Вот мне еще этого только не хватало! Мать меня подозревает в том, что я гомик! Не убийца, не маньяк, не странный тип, который видит светящихся людей — гомик! А что — бритва Оккама в действии! Наиболее вероятное. Не Бесы!

— Ну, так-то я пойму...главное, чтобы тебе было хорошо, сынок! Ты поделись со мной...не таи в себе!

Вот тут я заржал — истерично, до слез, едва не падая со стула. Все, что накопилось у меня за эти годы, все, что случилось в последний, страшный год — все вылилось в яростном, с нотками истерики — смехе. Я хохотал, смотрел на серьезную, даже траурно серьезную маму, и снова ржал. И так продолжалось минут пять — кошмарно долго, и кошмарно безумно.

— Все? Полегчало? — мама кивнула, будто подтверждая свои наблюдения, и я подтвердил:

— Немного. Мам, я не гомик. Мне просто ничего не хочется. Мне все скучно. Да, после смерти Петровича бокс мне стал не интересен, и я не могу с собой ничего поделать. Не интересно, и все тут! Надо бы, конечно, ходить в спортшколу — организм требует. Хочется движения, чтобы кровь бурлила! Но как вспомню, что сейчас вместо Петровича какой-то...хмм...человек со стороны, и с души воротит. Не могу! Не хочу.

— Пойди в какие-нибудь единоборства! Если бокс не интересен! Сейчас полно секций единоборств пооткрывалось — их вначале запретили, 219 статья, слышал? Вот. А сейчас опять открываются. Интересно! Всякие там японские штучки! Или китайские — я не особо разбираюсь. И по голове не бьют! И спорт! И экзотика! Я с ребятами созвонюсь, узнаю — где лучше! И давай, тренируйся!

— Мам...ерунда это все! — досадливо сморщился — Балет один! Они же не бьют, а раз не бьют — толку от них? Балеруны... Я вот что хотел бы...ты мне говорила про то, чтобы поступить в университет...я согласен! Надоело в школе. Скучно. Они все такие банальные, такие...

— Такие дети? — усмехнулась мама, и довольно кивнула — Давно бы так! Вот и интерес к жизни! А то сидишь в четырех стенах, и носу на улицу не кажешь! Хоть бы девчонку завел! Ты точно, не...того?

— Тьфу! Мам, прекрати! И так до истерики довела! Давай, звони своим дружбанам, учиться в университете буду!

* * *

Я не знаю, каким она там дружбанам звонила, и какие усилия для этого приложила, но только через пару недель мне позвонили из школы, вызвав на беседу с директором (это был уже другой директор, не та пергидрольная блондинка, что раньше, несколько лет назад).

Документы были уже готовы, назначен день экзамена — чисто формально, для галочки, потому что все в школе знали о том, кто я такой, и что могу. Беседа, а через неделю экзамен — скучный, вялый — кому охота в такую жару "допрашивать" некое молодое дарование на предмет определения его знаний? Отпуск, теплынь — на дачу нужно, на море, да куда угодно, лишь бы не видеть эти постылые стены!

Да, лицах учителей было написано: "Откуда же ты такой придурок взялся?! Исчезни, проклятый!" И я исчез, как перелетный гусь, унося в клюве заслуженную золотую медаль. Уже и не помню — которую по счету, если учесть медали за чемпионаты.

С золотой медалью — хоть куда. Собеседование в университете, заявление, и вот я, семнадцатилетний вьюнош, уже студиозус. До начала занятий еще месяц, живи, развлекайся — если хочешь, конечно. Но мне снова не хотелось. Запал "битвы" уже прошел, новая жизнь еще не скоро — чем заниматься? Что делать? Кроме того, что ходить на Чистку...

Тут вспомнил о мамином предложении, про эти самые единоборства. А что, стоит сходить, посмотреть! Почему бы и нет? В киношках — это выглядит очень интересно, очень! Логикой-то понимаю, что все эти балетные па — чушь несусветная, но душа просит развлечений! Душа просит зрелищ, чего-то невиданного, чужого, не такого, как обычно!

Секций единоборств я не знаю, но к маме обращаться не хочу — я что, маленький, что ли? Чтобы она меня за руку везде водила! Тем более, что маме в последнее время что-то не очень хорошо — серая ходит, еле двигается. Улыбается как-то вымученно, неестественно. Видать опять приступ болезни. Или болезней.

Мама смеялась, говорила — жива только потому, что болезней слишком много, толкаются, мешают друг другу. Иначе давно бы померла.

А вспомнил я про единоборства вот почему: тот самый, светящийся человек, который подсадил в меня Беса — как он мог так быстро двигаться? Как он смог захватить мою руку, когда я его ударил? А я ведь ударил. Я успел! Но он легко отвел руку в сторону, схватил меня, и зажал! А если кто-то еще раз сумеет повторить такой трюк? Может бокс все-таки не панацея от всех "болезней"? Может есть что-то и покруче? Не все — балет?

Первая секция, в которую я пошел посмотреть на "ниндзей" и "самураев", находилась в том самом Доме пионеров, в котором когда-то я ходил в театральный кружок. Я и не знал, что здесь существует такое чудо, как школа единоборств под предводительством некого Николая Собакина, мастера, обладателя пяти данов, и бла...бла...бла...

Раньше за такое если не сажали, то разгоняли поганой метлой, а теперь — за окном перестройка, витийствует Горбачев, свежий ветер раздувает "смрад застойной помойки" — и все такое прочее. Болтовня, вранье, и самодовольный генсек, который умудряется сказать много, но абсолютно ничего — по делу. Мама ругалась, глядя новости, а я воспринимал все происходящее философски: "Да мне пофиг!"

За обучение брали какую-то символическую плату, ну...почти символическую, денег на которую у меня не было, но я надеялся с тренером договориться. В крайнем случае — где-то подработать. Хоть грузчиком, хоть охранником — почему бы и нет?

Появились кооперативы, их хозяева начали богатеть не по дням, а по часам. Многочисленные "оптовки", оптовые базы — продуктовые, винные — им нужны были люди, и в конце концов, правда, пора бы мне и работать, не все же на маминой шее сидеть!

Честно сказать, за последний год мы сильно обнищали. Если раньше я приносил хоть какие-то деньги, сам себя обувал-одевал, то на мамину пенсию не пожируешь, тем более, что цены резко поперли вверх. Теперь мамина пенсия не казалось такой уж большой.

Кстати сказать — я подумывал вообще уйти на заочный, вместо того, чтобы учиться как все, на дневном. Деньги нужно зарабатывать, жить как-то надо.

А вообще — лучший вариант вот так же, взять — и сдать все экстерном. Только одна проблема — ну, сдал я, получил диплом. А дальше что? В милицию только с восемнадцати лет, да еще и после службы в армии. Вот я отучился, в милицию меня не взяли, и мне исполняется восемнадцать. И дальше — что? Хлоп меня по плечу: "А давайте-ка, соблаговолите отслужить, хитрая твоя рожа! Сапоги надел, и пошел вперед, солдат!"

Нет, вообще-то армии я не боялся. Все равно угожу в спортроту, буду тренироваться, выступать на ринге — это еще Петрович предрекал. Мол, не пропадешь! Будешь как дома! На то он и бокс, что с ним нигде не пропадешь!

Но как мама? А если что с ней случиться? Кто поможет?

Ну и вообще — два года, выброшенные из жизни — тоже не сахар! Сколько не слышал об армии, ничего хорошего о ней пацаны не говорили. Дубизна, произвол командиров и дембелей — вот она, армия!

Хотя опять же — я такой армии-то и не увижу, стоит только заявить, что являюсь неоднократным чемпионом города и страны! Пусть и в юношеской группе, но какая разница? Перейду во "взросляк", и там всем тоже набуздаю!

Обдумать нужно. А пока — запах спортзала, запах мужского пота, крики и удары о ковер. Школа карате — вот она!

Я сел на длинную деревянную скамью, стоявшую вдоль стены, предварительно вытерев о коврик при входе грязные после дождя кроссовки, остатки былой своей роскоши. Они уже истрепались, но пока еще держались, не позволяя моим растущим лапам прорвать фирменную кожу обувки и вырваться на волю. Сорок четвертый размер — они мне были тесноваты. В 17 с половиной лет — сорок четвертый!

Это мама так ужасалась. Мол, какие теперь акселераты, аж плюнуть некуда — прямо в акселерата попадешь.

Преувеличивала, конечно. Полным-полно ребят задохлых, едва достающих мне до плеча. Это я такой уродился, увы, не знаю — в кого. Когда-нибудь может и найду свою родню — только ради того, чтобы узнать — откуда же я все-таки взялся, такой монстр!

Интересно было бы посмотреть на семью монстров — эдакая семейка убийц, которые темными ночами промышляют на улицах городов. Или деревень. Или в лесах. Или в полях! В общем — где-нибудь, да промышляют, точно!

Меня заметили не сразу. Когда хочу, я могу оставаться незаметным — ставосьмидесятипятисантиметровый столб, с плечами, как у грузчика. Мускулы, конечно, у меня очень неплохие — и девчонки говорили, и даже мама — бицепсы рукава рубашки рвут, на груди пуговицы отлетают. Ну да, тесновато...увы. Вырос уже из одежды. Ничего, вот заработаю, оденусь как надо — в университет-то в чем идти? Честно сказать, на собеседование когда ходил — слегка расстроился. Все такие нарядные, все в импорте, а я как лох — донашиваю свое короткое и старое. Ну да — не надо было бокс бросать, все бы было, ага.

Минут пятнадцать я сидел, смотрел, как парни отрабатывают удары. Старшая группа, точно. Опытные — ноги так и летают, бойцы двигаются точно, экономно, без лишних движений. Так-то мне понравилось, но...все-таки что-то не то. Барьер в восприятии! Петрович сказал, что все это балет — значит балет! Баловство одно.

Но интересно, правда! Я бы так ногу не задрал — вишь, как машет красиво! Гимнаст!

— Эй, парень!

Я вначале не понял, что обращаются ко мне, и не среагировал. "На "эй" откликается только дуралей!" — говаривал Петрович.

— Ты! Что хотел?!

Я посмотрел вверх, на того, кто передо мной стоял — парень лет двадцати, с коричневым поясом вокруг талии. Что-то вроде кандидата в мастера — как я понимаю их табель о рангах.

Помощник тренера — он подавал команды, а тренер только проходил между рядами, и поправлял, если ему казалось, что движение делается неверно.

— Посмотреть хотел... — медленно ответил я, чувствуя, как в голове вспыхивает тревожный сигнал. Почему я раньше не увидел? Это же Тварь! И тренер — Тварь! Они же ясно светятся, даже на солнце! И среди учеников три Твари — тусклые, не такие, как тренер, и его помощник, но Твари!

Что со мной сталось? Теряю хватку? Способности? И это после трех убитых Бесов? После десятков выпитых?

— Нечего тут смотреть! Вали отсюда! — парень указал пальцем, чтобы у меня не осталось сомнений, куда именно валить — Прежде чем войти, надо спросить разрешения поприсутствовать, потом поздороваться со всеми, и только потом садиться! Если тебе разрешат! И вообще — у нас в группе места нет, здесь очередь на год вперед! Так что давай отсюда, сваливай!

Я вообще-то неконфликтный человек. Зачем мне быть конфликтным, если знаю, что могу свалить любого хулигана, что мне нипочем такие нагрузки, от которых другой человек может просто упасть без сил и помереть. Это мелкие шавки злобны, кидаются на всех без разбора. А мне зачем?

К тому же Петрович предупреждал — не дай Боже применить в драке наши умения — посадят, как за владение холодным оружием! Это не шутки! Это отягчающее обстоятельство!

Но вот тут что-то заело. Не люблю хамов!

Я встал, прошел несколько шагов к двери, и уже почти дойдя до нее, обернулся:

— Я просто хотел посмотреть, действительно ли ваше карате что-то из себя представляет. Теперь вижу — ничего хорошего. С таким тренерством — точно ничего хорошего!

— Да ты...да я тебя...пошел отсюда, ублюдок! — парень зашагал ко мне, я тут же мгновенно развернулся, привычно встав в боевую стойку, но прозвучал мягкий, бесцветный голос:

— Игорь, не надо. Молодой человек, а почему ты решил, что разбираешься в том, хорошо карате, или нет, посидев в зале пятнадцать минут? Потому, что твой тренер тебе так сказал, да? Мол, балет, да? Балеруны?

Я опешил. Не от того, что в тоне тренера послышалась издевка, просто он точно повторил то, что говорил Петрович. Откуда знает? И вообще — знает?!

— Не удивляйся, я же вижу — боксерская стойка, тебе привычная. Бицепсы-трицепсы крепкие, тренированные. Рост для боксера идеальный — можно держать противника на длинной дистанции. Двигаешься уверенно, легко, видно тренированность. Ну и главное — все боксерские тренеры говорят одно и то же. Мы, каратеки, балеруны, а вы настоящие бойцы. А если вы настоящие — так зачем надо было приходить к нам? Посмотреть, так ли мы плохи, как рассказывал тебе твой многоумный тренер?

— Не трогай моего тренера! Он бы тебя в землю по шею забил! — я сам не ожидал, что у меня вырвется такое, по отношению к человеку, старше меня раза в два. Это просто недопустимо по отношению к старшему! Но не надо было ему трогать тренера своими грязными лапами!

— Да я щас тебя самого в землю заколочу! Как ты смеешь, на тренера!— помощник тренера напрягся, но я уже одернул себя:

— Простите. Я не хотел вас оскорбить. Но не нужно вам было трогать моего тренера!

— Игорь, остынь! — тренер не повысил голоса, но "Игорь" тут же обмяк, и как-то съежился. Видно было, что этот невысокий человек с черными поясом на талии здесь — непререкаемый авторитет. Фараон! Император! Бог!

— Заколотил...бы! — тренер задумчиво посмотрел на меня, слегка прищурив глаза — Значит сейчас он не может заколотить. А почему? Или сидит, или мертв. Сидит — вряд ли. Мне так кажется. А вот насчет мертв...кого не так давно похоронили? Год назад? Солодкого. Ты из питомцев Солодкого, да?

Я охренел. Вот это дедукция, черт подери! Я как-то даже и забыл, что передо мной Тварь! Я был восхищен!

— Я прав, да? — тренер слегка улыбнулся, видимо довольный произведенным эффектом. Удивлен был и "Игорь", смотревший на тренера влюбленными глазами. Да, эффектно!

— Еще раз простите, вырвалось! — буркнул я, и повернувшись, открыл дверь, намереваясь выйти. И тут же услышал голос тренера:

— Погоди. Хочешь на самом деле узнать, балет это, или не балет? Ведь ты мастер, я вижу. Солодкий был хорошим тренером, одним из лучших. А я один из лучших среди наших.

— Вы лучший, тренер! — Игорь был искренен в своем порыве, но тренер слегка поморщился, и парень увял — Простите, что вмешался...

— Итак, без предисловий — хочешь попробовать спарринг с кем-то из наших? Например — с ним!

Тренер кивнул на Игоря, и тот слегка улыбнулся, довольно кивнул.

Я понял — парень совсем не слаб. Не зря он помощник тренера, совсем не зря! Мастер спорта, не меньше. То есть — по их квалификации — первый дан. Коричневый пояс он носит до экзамена, а экзаимен принимают трое черных поясов — по крайней мере, это я вычитал из книг, газет и журналов. Когда идешь с каким-то делом, нужно выяснить все досконально. Или НА дело.

Мне сейчас предстоит показательная порка. "Чтобы не зазнавался!" "Боксеры — они ведь такие задаваки! И болтуны — все знают!"

— Впрочем, можешь выбрать для боя любого — тренер вроде как смягчился, и сделался снисходительно, до тошноты любезным — Если не хочешь с ним...с Игорем...боишься...выбери любого ученика!

А! Вот оно как! Меня берут на "слабо"! Ты еще добавь, что я не должен посрамить имя покойного тренера, и тогда последний гвоздь будет забит!

— Солодкий готовил хороших бойцов, и сам работал на арене очень недурно. Я не думаю, что ты посрамишь его имя.

Вот оно! Молоток стукнул по крышке гроба, и посыпались комья земли. Ах, ты Тварь!

— Условия? — мой голос был холоден, и спокоен — Сколько раундов? Как определить, кто победил? Я ведь не балетный танцор, касания не считаю (Лицо тренера окаменело, Игорь же подался вперед — зацепило!). И каков будет приз? Тому, кто выиграет?

— Приз? — тренер слегка поднял брови, искренне удивляясь вопросу — А какой приз? Победишь — будешь знать, что ты прав, и боксеры сильнее нас, балерунов. Не победишь — значит твой тренер тебе врал. Специально принижал нас, чтобы выглядеть значительнее. Приз...ну что же...пятьсот рублей! Тот, кто выиграет — получит пятьсот рублей! Но тогда поединщика тебе выберу я. Игорь, ты готов?

— Всегда готов! — по пионерски ответил Игорь, и я невольно усмехнулся. Собачка! Ну — чисто дрессированная собачка!

И тут же вдруг задумался, вспоминая слова тренера — "на арене"! Какая арена? Где он его видел? Черт! Подпольные бои, с тотализатором?

— Сейчас? — спросил я бесстрастно, лихорадочно обдумывая ситуацию. Деньги мне очень нужны, очень! А в себе не сомневался — после стольких боев? И после стольких избиений и убийств... Они-то думают, что я простой боксер среднего уровня, а я чемпион, да еще и уличный боец, который не боится ничего!

Тренер вдруг задумался. После нескольких секунд размышления, сказал:

— А если вечером? Я приглашу друзей, они посмотрят на бой! В самом деле, ведь интересно — боксер, против каратеки. Кто сильнее? Ведь ты не просто боксер, правда? Небось — чемпион? Можешь не говорить, я по твоему лицу все вижу. Итак, мое предложение: 21.00, здесь. Приз будет не пятьсот рублей, а много больше... Несколько тысяч рублей. И все победителю. Нет, не все — даже если ты проиграешь...я дам тебе те самые пятьсот рублей, что обещал победителю. А если выиграешь — несколько тысяч. Как ты, согласен, Анатолий Карпов? И вот что еще — если ты даешь согласие, ты должен прийти в 20.30. Обязательно прийти. Тебя будут ждать серьезные люди, и не дай бог ты обманешь их ожидания, сбежишь...

Глаза тренера сделались колючими, и мне показалось, что он интенсивнее засветился зеленым светом. Нет, не показалось — Тварь просто воссияла, будто предвкушая кровь, боль, страдания. Ей-ей, они меня совершенно не берут в расчет! И еще угрожают!

Лихо он меня вычислил, лихо!

— Правила? — слегка охрипшим голосом спросил я, прищурившись, будто смотрел в прицел снайперской винтовки — По каким правилам будет проходить бой?

— Никаких правил — пожал плечами тренер — Бьетесь до тех пор, пока можете продолжать бой. Не переживай, это не какие-то глупые киношные смертоубийства с тупыми звероподобными коротышками-китайцами. Это красивый бой, в котором каждый из вас покажет все, что может, все, что умеет. Зрители — обеспеченные люди с деньгами, которые обеспечат приз. А я гарантирую, что никто у тебя ничего не заберет. Если ты не обманешь, конечно, и придешь, как обещаешь!

Снова в голосе с трудом скрываемая угроза, и снова свет Твари запульсировал, замерцал. Бесу нравится ситуация! Он наслаждается! Жрет! Ну что же, поживем — увидим....Бес!

— Я приду.

Я повернулся, вышел в коридор — такой знакомый, такой...родной. Вот тут кладовка, в которой мы с Юлькой впервые занялись сексом. А вон там зал, где мы давали представления. Детдомовцы были такими забавными, такими восторженными...

Сердце кольнуло сожаление — хорошо все-таки было! И "Сестренки"...где они сейчас? Увижу ли? Дурочки все время скрывали, что — любовницы. Друг другу любовницы, не только мне. Потом раскололись. Говорили, что вначале думали — я их прогоню. Смешные!

Не о том думаю, совсем не о том! К бою надо готовиться! А как в тему деньги-то, ох, как в тему! На мели ведь мы с мамой. Даже не на мели, а налетели на рифы! Несколько тысяч! Отлично.

И тут же внутренний голос: "Не кажи гоп, Толя! Ты год без тренировок — лох, лохом! А этот Игорь в прекрасной физической форме! Начистит он тебе рыло, и все на этом закончится!"

С этими жизнеутверждающими, оптимистичными мыслями я и вышел из Дворца пионеров, не подозревая, что эта встреча многое поменяет в моей жизни. Можно сказать — станет в ней переломной.

Глава 4

Я посмотрел в зеркало, повертелся вокруг оси — мышцы играют, ни грамма жира, все как на картинке: "Культурист". Годы тренировок, да еще с детского возраста, сделали из меня настоящую живую машину, максимально приспособленную для боя. Разве я могу проиграть? Деньги, нам так нужны деньги!

А Бес тихонько светится. Тускло так...и вроде бы больше не подрос. Я ведь не кормлю! Или кормлю? Если бы кормил, он точно бы вырос! Нет?

Вздохнул, отвернулся, начал одеваться. Что с собой взять? Капу? Смешно как-то...бои-то без правил! И какие там капы? Это настоящий бой, как на улице! Но руки надо защитить, это точно. Руки — мое оружие, беречь их — первое дело. А значит — бинты.

Оделся в спортивный костюм, оставшийся с прежних времен, снова оглядел себя со всех сторон — нет ли дырки на ткани. Вроде нет, только выцвел немного. Или мне кажется? При свете тусклой лампочки? Черт бы ее побрал! Надо "сотку" вставить! Все мама! "На электричество много уходит, выключай везде, лампочку вставь "сороковку"! И что ей скажешь? Что хочу яркого света, не хочу бродить в темноте? Она ничего не ответит, но почувствуешь себя таким ослом...живешь на ее пенсию, так как можешь выдвигать какие-то претензии? Вот заработаю денег, тогда...

Я не знал, что "тогда", но знал, что после того, как заработаю нормальных денег — все будет хорошо. И что заработаю — знал наверняка.

Уже когда возился у двери, надевая кроссовки, вышла мама. Оглядела меня с ног до головы, помотала головой:

— Неужели на тренировку собрался? Так поздно? Время-то видал сколько?

— Мам, я сегодня задержусь...ночью приеду — я не смотрел матери в глаза, занятый зашнуровыванием кроссовок, но мне казалось, что она видит меня насквозь, и сейчас же разоблачит. И чтобы выбить оружие из рук, тут же добавил:

— Я хочу попробовать спарринг с ребятами. Засиделся, хочу себя проверить! Так что не переживай, все будет в порядке.

Мама ничего не сказала, только молча, пристально смотрела мне вслед, когда я выходил. А потом я почувствовал ее взгляд, когда был уже на улице. Она стояла у окна, наверное — думала, что я ее не вижу. Темная фигура, с накинутым на плечи старым оренбургским платком.

Мама почему-то всегда мерзла, всегда укутывалась — даже в жару. Говорила, что за ней гоняются сквозняки, чтобы загнать ее в могилу. Смешно — летом, какие сквозняки? Разве летний вечерний ветерок, пробравшийся через открытое окно — опасный сквозняк?

Вечный наш повод к спорам. У мамы был пунктик — запирать, закрывать все окна, двери, затыкать все щели — не дай бог проберется этот ужасный, страшный Сквозняк и набросится на нее, и на ее драгоценного сына! Которого — и оглоблей не перешибешь.

Мне вдруг стало смешно, и тепло на душе, я остановился и помахал "невидимой" маме. Она тоже помахала, но так и осталась стоять — как иллюстрация к стихам Есенина.

До места назначения было совсем недалеко — десять минут пешком. Привычная дорога, пройденная десятки, сотни, тысячи раз. Бордюр, побитый острой железякой дворника Исмаила, когда она скалывал лед, канализационный люк с гербом российской империи — с тех пор еще сохранился. Желто-серая стена здания, тоже с тех времен — стоит до сих пор, выстроена на века. Поговаривали, что в революцию здесь чекисты расстреливали контрреволюционеров, мол, там есть глубокий подвал, и в нем теперь стонут души убитых белогвардейцев. Время от времени пацаны договаривались туда сходить, послушать, посмотреть, но все затихало на уровне разговоров. Страшно ведь!

Мне не было страшно. Чушь собачья эти все живые мертвецы! Живые люди гораздо страшнее!

Библиотека, с облупившейся вывеской — сколько книг я из нее впитал! Я сам теперь ходячая библиотека...

Старый тополь — здоровенный, умирающий...половина веток сухие. Когда-нибудь он рухнет, и прямо на припаркованные под ним машины — но почему-то никто этого не боится. Люди вообще не верят в плохое, по-моему, это свойство как раз присуще только людям, и больше никому. Если бы человек предполагал плохой исход дела, разве сунулся бы в какую-то дикую авантюру? Неверие в неуспех — это двигатель прогресса!

Все родное, знакомое, и чужеродный объект здесь только один — здоровенный черный джип, похожий на бегемота, намазанного маслом. Стекла наглухо тонированы, краска блестит, колесные диски сверкают.

Интересно, как они сумели сохранить такую чистоту, если все черные машины, только лишь выехав с мойки, тут же становятся серыми от грязи — свойство темной краски. Слышал, как некогда Петрович ругался по этому поводу. У него был жигуль, крашеный в темно-синий цвет. Мол, задолбался его оттирать, для такой краски нужен личный водитель, который будет протирать машину в каждую свободную от вождения минуту!

У этой машины явно был свой "оттиратель", и в этом я убедился, когда оказался на заднем сиденье джипа.

— Ты Карпов? — бритоголовый мужчина приоткрыл заднюю дверь, выглянул из машины — Присаживайся, нас за тобой прислали, тебя ждут!

Секунду я думал, потом решительно забрался в салон — раз прислали, значит, прислали. Почему-то мне представлялось, что бой будет происходить тут, в зале Дома пионеров. У стены — ряды стульев, и на них важные господа — с сигарами и колой в руке! Смешно, да, но что-то подобное на самом деле и представлял!

— Я должен закрыть тебе глаза, не пугайся... — мужчина с заднего сиденья аккуратно надел мне на голову плотный полотняный колпак, сквозь который не было видно совсем ничего, но дышать можно совершенно свободно. Воздух проходил снизу, и я даже мог видеть свои бедра, вольготно устроившиеся на бежевой коже "дивана".

Да, чувствовалась роскошь. Даже не чувствовалась, а чуялась! Пахло чем-то неуловимым, тонким, смесью запаха дорогой кожи сидений, пластика, дорогого одеколона, впитавшегося в обшивку, немного — бензином, это уже из приоткрытого на пару сантиметров окна, с улицы. Похоже, что недавно заезжали на заправку, и часть пролили на крышку бензобака. Я видел следы пролитого, когда садился в салон.

В машине двое, похожие, как близнецы-братья, оба почти лысые, оба крепкие, оба — лет сорока, с лицами, помятыми жизнью, а скорее всего — руками, плечами и грудью соперников. Такие лица и уши бывают у бывших борцов и боксеров, судя по комплекции — эти были из первой категории.

Вообще-то я никогда не понимал — зачем набирать телохранителей из этого "мяса"? Ну — здоровые, да! Ну — внушают! Только проку-то от них — ноль! Что, снайпера заборют? Или успеют прикрыть своей тушей от стрелка?

Во-первых, ни черта они не будут подставляться вместо хозяина под выстрел — своя шкура дороже.

Во-вторых, пока этот бык сообразит, что пора бы убрать хозяина с линии огня — того уже превратят в решето!

И в чем тогда смысл? Никакого смысла. Одни "понты галимые", как принято говорить у моих будущих "клиентов".

Вооружены. Стоило мне раз глянуть — сразу понял. А когда вызвал картинку из памяти, сидя уже под колпаком, разглядел подробнее — у водителя под правой подмышкой (левша?), тот, что рядом со мной — у него под левой. Пиджаки бугрятся.

Я читал, что за границей под оружие шьют специальные пиджаки, чтобы не было видно кобуры, но у нас — какие, к черту, спец.ателье? Если только у гэбэшников...

Ехали около часа, и когда приехали — совсем смеркалось. Я примерно определил — мы где-то за городом. То ли турбаза, то ли какой-то санаторий. Пахнет хвоей, а еще — водой, тиной, видимо с реки или озера тянет холодный ветерок. Ночи уже холодные, скоро осень — я даже слегка вздрогнул от холода.

Один из провожатых заметил, усмехнулся:

— Что, холодно? Ничего, скоро согреешься, аж вспотеешь!

— Меня назад отвезут? — спросил я, оглядываясь по сторонам и пытаясь определить свое местоположение.

— Об этом ничего не знаем — ответил водитель, выходя из-за джипа — Нам сказали доставить, мы и доставили. Пошли, пошли — нас ждут!

* * *

Если закрыть глаза, не видеть — все, как на соревнованиях где-нибудь в провинциальном городе. Ходят люди, пахнет табачным дымом (хоть и запрещают курить, но все равно втихую в сортире и бендешках смолят цигарки!), потом, где-то далеко голос с нарочито пафосными интонациями объявляет о выходе очередного бойца. Копируют с зарубежа, точно. Раньше все было спокойно, технично, теперь везде такое — деньги, пафос, и...больше ничего. Спорт, как таковой, давно уже не тот, что был раньше.

В раздевалке кроме меня еще пятеро — я самый молодой. Остальные гораздо старше, лет около тридцати — тридцати пяти. Похожи на видавших виды, "вышедших в тираж" спортсменов. Каковыми, скорее всего, и являются. Впереди уже ничего не светит, тренерская работа не по плечу, денег мало приносит, да и места все более-менее хлебные заняты. Куда еще идти? В телохранители? Тоже не всех берут. Возьмешь телохранителем такого, с битой башкой неуправляемого нокаутера — так он сам тебя завалит, глюк какой-нибудь придет, решит, что ты монстр, вылезший из его наркотического бреда, ну и ляжешь под гранитную плиту. Удар нокаутера — это все равно как выстрелить в башку из пистолета. Тоже можно выжить, но...можно и не выжить.

Поздоровался, никто мне не ответил. Я не удивился, и не разозлился. Кто они мне, эти помятые автобусом жизни мужчины? Так...дорожные столбы, с прикрученными на них венками, отмечающими конец дороги. Мелькнули мимо, исчезли за горизонтом,и...все. У них — все позади. У меня — все впереди. Просто не обращать внимания!

Переоделся, надев свои "удачливые" трусы, в которых выступал на соревновании в последний раз, перед смертью Петровича. Зашнуровал "боксерки", размял руки, пальцы, запястья. Как следует забинтовал руки, следя, чтобы конец бинта не размотался во время боя. Любая, самая малейшая оплошность может привести меня к проигрышу. А проигрыш совершенно не нужен. Деньги нужны!

Размялся, не обращая внимания на взгляды "товарищей" — наклоны, нырки, уходы, бой с тенью. Ничего, тело работает как надо. Конечно, это не пик формы, глупо было бы надеяться на иное, но вот этих, что сидят в раздевалке и следят за мной взглядами потерявших вкус к жизни баранов, я бы уложил и по одному, и всех скопом. Я чемпион, а это...так, осколки жизни.

Многие из профессиональных спортсменов заканчивают очень плохо. Пьянка, наркотики, болезни — смерть. Долго не живут. Привычка жить хорошо, привычка побеждать, и...когда все заканчивается, когда рушится карьера — не все это переносят. Начинают заливать горе алкоголем, одурманивают себя наркотиками, и...гибнут.

— Я тебя знаю! — вдруг буркнул один из них, крепкий мужчина, на вид лет тридцати пяти — Ты же Толя Карпов, да? Петровича ученик?

Я оглянулся, присмотрелся...лицо знакомое. И тут вдруг стукнуло — это же...Колька Пыхтин! Васькин старший брат! И что он тут делает?! Лицо все в шрамах, перемятое, будто по нему проехалась картофелесажалка. То-то я его не узнал! Ему вроде лет-то едва за двадцать! Или чуть больше.

— Коля?! — я недоверчиво помотал головой — Ты как здесь оказался?!

— Ты слышал, Ваську убили? — Николай опустил глаза, не отвечая на мой вопрос.

— Как убили?! — я опешил, едва не ахнул. Мы с Васькой все эти годы вместе тренировались, ездили на сборы и на соревнования, жили в одной комнате, ели-пили вместе. Он был хорошим парнем!

— Ввязался в разборку, и убили — неопределенно пояснил Коля — В спину, шилом.

Опять — шило! Снова — шило! И Петровича — шилом!

— Давно? — спросил я, чувствуя, как настроение безнадежно портится. Уходит боевой настрой, задор, кураж. Мне бы сейчас разозлиться, вспыхнуть! Но я спокоен, как танк. Как и всегда.

— Полгода назад схоронили — Коля помолчал, спросил — Ты с кем будешь биться? Или на карусель?

— Это как — на "карусель"? — не понял я — У меня так-то один бой, и все. Типа — показательный. Потом — домой. Вот не знаю, как отсюда ехать. Привезли с завязанными глазами, не знаю почему.

— Новенький — вот почему — усмехнулся Николай — Кровью замажешься, не будут глаза завязывать. Дело-то подсудное. Уголовщина! "Карусель" — это когда тебя ставят неизвестно с кем. Как карусель навертит, так и будет. А потом останется один, тот, кто куш и сорвет. Остальные — получат за участие. На лечение, так сказать. А с кем бой?

— Игорь какой-то...из каратек. Типа — хотят доказать, что карате сильнее, чем бокс! Дураки! — легкомысленно бросил я, и вдруг почувствовал, как просто-таки физически изменилась атмосфера в раздевалке. Николай и парень рядом с ним переглянулись, парень легонько помотал головой, встал, вышел из комнаты. За ним потянулись и остальные, оставив нас с Колей наедине. Коля молчал. Молчал и я.

— Что такого? Что случилось? — не выдержал я, проводив уходящих долгим взглядом — Чего вы так всполошились?

Коля молчал секунд десять, потом вдруг порывисто встал, и подсел ко мне, наклонившись к уху, обжигая горчим дыханием. Оно пахло табаком (Курит?! Боксер — курит?!), и еще чем-то сладким, травяным (Анаша?! Вот это так спорт!)

— Слушай меня внимательно! — зашептал Коля, все время оглядываясь на дверь — Ты влип в очень нехорошую историю. Как это случилось — твое дело, меня в свое время соблазнили деньгами, тебя как — не знаю. Так вот, этот Игорь — чистый монстр. Как и его тренер. Не думай, что они, как тебе говорили — балеруны, и все такое прочее. Они кирпичи бьют, захотят — сердце у тебя вырвут голой рукой! Я не знаю — что это такое, то ли карате, то ли ушу, то ли еще какое хренушУ — мне плевать, но только меня они измордовали, как будто я ребенок, а не мастер спорта международного класса, понимаешь? Правил никаких! Вряд ли тебя убьют, но то, что постараются покалечить — это точно. Потому и глаза тебе завязали, чтобы не знал, куда тебя привезли. Если заявишь в ментовку — откажутся, мол, никогда тебя не видели. Кроме того, менты местные у них на зарплате, так что все здесь налажено, и если попробуешь на них батон крошить — закончишь как Петрович, или как мой брательник! Понял? Тактика твоя такая — продержись, как можно дольше, и потом свались на пол, вроде как без сил! И будешь целее! Начнешь дрыгаться, строить из себя чемпиона — тут тебе и конец! Можешь и вообще не вернуться! В общем — думай сам. Я не должен был тебе этого говорить, но ты с моим братом дружил...жаль, если тебя изувечат.

— Пусть попробуют! — холодно сказал я, и Коля укоризненно покачал головой, ничего мне не сказав. Потом молча встал, и тоже вышел — не оглядываясь, не говоря ни слова, будто и не было у нас с ним никакого разговора. Я остался один.

Впрочем — как и всегда. Если не считать моей мамы и Петровича у меня не было больше друзей. Так...приятели. Не более того. Так уж сложилось. Я не испытывал необходимости в поддержке — всегда был сильным, самодостаточным. Лучшим. Много друзей заводят те, кто не уверен в себе, те, кто знает, что без друзей они никто. Ноль. По крайней мере, я так всегда считал.

— Готов? — голос был знакомым, но человека не узнать — хороший костюм, галстук, новые, модные ботинки. Пахнет хорошим одеколоном, не приторным, и не резким — вроде "Шипра", которым я, кривясь и задыхаясь от ядовитых испарений, обливаю себя после бритья. Этим хорошим одеколоном пропах салон огромного джипа. Его джипа? И тут же ясно понял — да, его.

Тренер посмотрел на меня, серьезно, внимательно. Помолчал, добавил, фиксируя взглядом:

— Хочу предупредить. Биться ты должен в полную силу. Если попробуешь лечь, просто так, сам — посчитаю, что ты меня обманул. А значит — денег не получишь. Проведешь хороший бой — еще набавлю.

— Домой меня отвезут? — мрачно спросил я, глядя в серые глаза Твари, пульсирующего ярким светом. Бес питался, всасывая витающие в воздухе эманации энергии. Где ему не питаться, как не в том месте, в котором люди страдают, испытывают боль, отчаяние, переживают из-за своих неудач. Я и раньше замечал, что на боксерских соревнованиях очень много Тварей, их как магнитом тянет на мероприятие. Бывало, на улице весь день проходишь, и не увидишь ни одного Беса, а там, на трибунах, на ринге — десятки, если не сотни!

— Отвезут, не беспокойся! — широко улыбнулся тренер, и показал рукой на выход — Давай, вперед, пора!

Окруженная металлической сеткой арена — как из гонконгского фильма. Даже смешно — зачем копировать, так истово, так глупо? Что, нельзя было сделать что-то вроде ринга? Гладиаторы, мать их за ногу!

— Многократный чемпион города по боксу, чемпион Союза, мастер спорта международного класса — Анатолий Карпов! Против Игоря Бродского, представителя школы "Черный тигр"! Делаем ставки, господа! Делаем ставки!

Мда. Трибуны, почти как в цирке. Построено на совесть! Денег ввалили — немеряно. Видать, неплохо идут дела. Телекамера? О! Прогресс, однако! А что, для тех, кто не желает светиться. Вдруг все-таки за жопу возьмут? Власть поменяется, и хана подпольному тотализатору! Хотя — вряд ли. Деньги таковы, что купят всех! Или я ничего не понимаю в тотализаторе! На бегах-то состояние проигрывают, и выигрывают. А тут...гладиаторы!

Твари! Ох, как много тварей! Давно столько не видел! Что я вру?! НИКОГДА столько не видел! Трибуны светятся, мерцают, будто включены неоновые фонари!

Показалось, что увидел пару знакомых физиономий — то ли на экране телевизора мелькали, то ли...на трибунах спортивных залов? Сумрачно на трибунах, не понять. Свет только над ареной, и там меня уже ждет старый знакомец — Игорь. Как там сказано? Черный тигр? Щас мы из тебя сделаем белого щенка! Как они любят пафосные, громкие названия, это балеруны!

Игорь был спокоен, расслаблен, и...бос. На ногах ничего — ни борцовок, ни боксерок. Типа — крутой каратека, ага!

Почувствовал, что завожусь. Сейчас мне нужно было завестись, прямо-таки необходимо! Это не тот бой, за который я получу покрытую латунью-позолотой медальку, это настоящий бой, как на улице, с Тварью! Или он, или я!

А еще — я их всех ненавидел. Холодно, но истово. Это они убили Петровича! А может и Ваську Пыхтина, болтуна, но вообще-то хорошего, доброго парня!

Твари! Собрались на пир, пожрать! Небось, и денег не надо, только дай похавать! Нашу боль похавать!

Я и сам не заметил, как мысленно перешел на уличный язык. Вообще-то мама меня всегда ругала за жаргонизмы, за "феню", хотя сама нередко вворачивала такие обороты, что я только дивился — из лексикона уголовников, ее бывших "клиентов". Какие-нибудь "давить лыбу", или "галимые". У нее это бывало в минуты большого волнения, переживания. Обычно — за меня. Но когда я указывал ей на то, что она непоследовательна, требуя от меня литературной речи — мама сердилась, говорила, что это меня не касается, что она — это она, испорченная ментовкой старая железная лошадь. А я должен говорить правильно, не коверкая язык и не уподобляясь скотам, которых мама сажала пачками и штабелями. Я перестал спорить на эту тему. Действительно, одна речь для дома, для семьи, другая — для улицы, для общения с ребятами из спортшколы, многие из которых росли в неблагополучных семьях, и если бы я начал говорить с ними на "отнюдь" "пожалуйста" — подняли бы меня на смех, или возненавидели бы за то, что я "задираю нос". "Такой ученый, что ли?! Завали хавальник, и не выступай!" Дети учатся мимикрировать с раннего детства, абсолютно неосознанно. Среда делает человека.

— Итак, бой нааачииинается! — комментатор завопил, копируя тон своих киношных "коллег", а я привычно встал в стойку, дожидаясь удара гонга. И дождался.

Густой, тягучий звук проплыл над притихшими трибунами, и я замер, ожидая действий противника.

Предупрежден — вооружен. Теперь я не рассчитывал на легкий выигрыш, на эффектную победу. Слишком уж были уверены в противоположном мои соперники, и слишком был озабочен Коля, который на самом деле был хорошим бойцом, и чтобы его победить, нужно было быть на порядок более умелым, сильным, ловким. И кстати — ему точно было не за тридцать. За двадцать. Вот только выглядел Коля на десять лет старше — то ли из-за шрамов, то ли из-за алкоголя, то ли...запах анаши точно был, а где анаша, там и кое-что потяжелее.

Игорь стоял расслабленно, неподвижно, слегка улыбаясь. Он был совершенно спокоен, и это беспокоило. Нет, я не боялся, но...беспокоился. И мне нужно было раскрыть возможности противника. Кто он, или что он? А Бес в нем светился, пульсировал...жрал!

Вдруг мелькнула мысль — интересно, а другие Твари видят, что во мне сидит Бес? Или такая способность только у меня? И почему я ни разу не удосужился об этом спросить ни у одной Твари? Упущение!

Я пошел в атаку. Осторожно, прощупывая ударами оборону противника, и старясь не выдавать своих возможностей. Пусть думают, что я просто "когдатошний" чемпион, решивший по легкому срубить денег.

Хмм...а кто тогда я? Разве не он? Разве не решил, что по легкому срублю много денег?! Разве я не бывший чемпион?

Игорь уходил от ударов легко, будто танцуя, не идя на обострение, и я невольно усмехнулся — да, балерун! Не зря их Петрович хаял! А потом подумал — ведь скорее всего, и Петрович тут стоял. На этой арене. За этой металлической сеткой, похожей на загон для зверей. И Твари на трибунах смотрели, как моему тренеру бьют морду!

Меня это зацепило. Я ускорил темп, пошел вперед активней, и...едва не нарвался на удар в пах! Успел подставит бедро, и оно заныло от удара. Ах, ты тварь! Я ведь забыл, что не на ринге, под взглядом строгих судей, а в клетке, где разрешено ВСЕ!

Снова нажим. Удары блокируются, не достают. Ноги — длиннее чем руки по-определению, и противник беззастенчиво этим пользуется.

Хотя чего ему стесняться? Глупо даже. На войне — как на войне! Бьет ниже пояса, по ногам — голени, колено (не дай бог попадет!), бедра. Еще — солнечное сплетение, но тут уже хрен ему — во-первых, у меня пресс такой — хрен пробьешь. Во-вторых, получить локтем в голень — хорошего мало. Вишь, как сразу захромал! Эдак ногу и сломать можно. Локоток-то острый, да? Скотина!

А достать не могу! Скользкий, как угорь! И что делать? Время идет! Решил меня измотать? Да хрена тебе! Это ты меня не знаешь! Знал бы — никогда бы на такое не решился! А ноги уже ноют, отбил, гад! Стоит пропустить один удар...и мама внуков не дождется! Разобьет причиндалы!

Ну что же, морда у меня крепкая, заживет! Вперед!

Я рванулся, прыгнул, обрушил град ударов, непостижимым образом блокированных врагом! И тут же получил сокрушающий встречный в висок! Ногой, с оборота!

Отлетел, плюхнулся на пол, и тут же откатился — туда, где я только что сидел, очумело глядя на летящего на меня противника, обрушилась нога, явно поднаторевшая в разбивании досок. Как там это у них называется? Тамэсивари?

Еще удар! Еще!

Взлетаю, как пружина...есть! Попал!

Отлетает! Нокаут?! Ну!

Нет. По подбородку кровь, но челюсть, похоже что цела. И сознания не потерял. Неточный удар. Обидно!

Время идет. Сколько мы уже кружимся? Пять минут? Десять? Пятнадцать? Время сейчас не имеет значения. Только скорость и точность удара. Даже не сила — что толку от силы, если не попадешь? И это не борьба, чтобы зажать в партере, и дожимать!

Кружимся, кружимся...удар...нырок...удар...блок...удар...

Бей! Бей! Бей!

Твари вопят! Крови хотят!

Ну что же, будет вам кровь!

Вперед! Серия! Еще! Удар в лицо! Хрустит нос! В ответ! Месилово!

Мясо! Мясо! Мясо! Кровь!

Хрип в груди...булькает. Пропустил сильный удар локтем. Очень сильный. Ребро сломано? Отплевываюсь кровью.

Что такое? В чем дело? Почему не могу достать гада?!

Пульсирует зеленым. Ярко-ярко, аж слепит! И двигается — быстро, как муха! Не схватить! Не поймать!

Глухая защита! Стоять! Стоять! Держаться!

Как в грушу. Как в мешок!

В голове туман, как стою — сам не понимаю. Тошнит. Пропустил прямой удар в печень. Во рту горечь.

Не возьмешь, сука!

Удачно попал — чужой Бес будто завопил, стало легче! Сил прибавилось.

Еще удар, еще! Ты что думал, я столько лет просто так хлеб ел на сборах?! А на ринге — ни за что так медали дают?! Сука!

На! На! На!

Ответные удары рвут кожу. Захват на болевой...хрена! Сука я сильнее тебя! На! Получи!

Все можно?! На, раз все! В затылок! В почку! Позвоночник сломать! Разбить морду!

Ага! Не понравилось?! Привык кровушку пускать, а тут никак, да?

Плохо. Двоится в глазах. Надо заканчивать, иначе...

Додумать не успел. Встречный удар — коварный, быстрый, как молния! Темнота.

Холод. Голоса.

— Мертвый, штоль? Пьяный видать!

— Кули ты вошкаешься...карманы проверь!

— Да нет карманов, внатури! Он в трусилях! Хе хе...

— Сумку! Сумку бери!

— Ой! Шевелится вроде!

— Пошли нах...!

Я открыл глаза, и с силой врезал по первому же белому пятну-морде. Морда завопила, улетела во тьму. Послышался топот ног.

— Атас! Валим! Валим!

Шатаясь поднялся, рукой прочистил глаза, залепленные чем-то липким, подсыхающим. Видел плохо, но через минуту "настройки фокуса" и мучительных раздумий понял — я возле дома. Скамейки, не горящий фонарь, который разбили с месяц назад (похоже что алкаши, которым он мешал бухать), кусты сирени за битым бордюром. Дом!

Сумка на скамье, а я как был — в боксерских трусах, с бинтами на руках. И тут же вспомнил — арена! Бой. Я его проиграл. Проиграл!

Взял сумку, пошатываясь, кривясь от боли в опухших ногах, покрытых ссадинами и кровоподтеками, потащился по лестнице. Лампочки как обычно не горели — то ли бьют их, то ли воруют. А может то, и другое сразу. Крохоборы, суки!

Дотащился до двери, начал расстегивать замок сумки — руки не слушаются. Пальцы распухли, сделались как сосиски. Возился, возился...

И тут дверь раскрылась.

— Сынок! Сыноок... — мама пошатнулась, но удержалась на ногах — Я чуяла неладное! Ведь чуяла же! Сердце было не на месте!

Она обхватила меня поперек туловища, неожиданно сильно, как клещами, попробовала принять на себя, как ребенка, но я ухмыльнулся ( от чего у меня разошлись раны на губах, и потекла кровь), отстранился, поднял сумку и ввалился через порог. Бросил сумку под вешалку, сосредоточенно, как автомат вернулся к двери, поднял выроненную связку ключей, закрыл дверь, и мимо мамы — в ванную.

Мама стояла, прижав руки к груди, опершись на стену, ничего не говорила, ничего не спрашивала. И слава богу! Мне сейчас было не до объяснений, не до упреков. Залезть в ванну, смыть кровь, переодеться и спать. На большее у меня не было сил.

Раздеваться — мучение. Содрал с себя окровавленное барахло, пустил воду в ванну. Встал перед зеркалом, осмотрел себя.

Сине-желто-фиолетовый. И когда только успел поймать все эти синячины? Ощущение, что меня били, когда я был без сознания. Слишком обширны гематомы. Нос...о господи! Нос чуть на бок, опух. Сломан. Срочно нужно править, пока не захрясли хрящи!

Встал перед зеркалом, осторожно взялся...рванул! Тут же помчался к унитазу — вырвало. Желчью и кровью. Черной, свернувшейся. Удар в желудок? Или заглотил кровь изо рта? Да какая разница — откуда?

Снова посмотрел на себя — нос торчит прямо. Заживет, ничего! Губы распухли, рассечены. Брови...тоже рассечены. Ей-ей, лежачего пинал, подлец! Не мог я пропустить столько ударов!

Зубы...целы! Шатаются, но целы. Хмм...и насчет внуков маме — тоже вроде как норма. Есть шанс. Все на месте, и не распухло.

Руки распухли, но это даже хорошо. Значит, ему тоже досталось! Ведь куда-то эти руки били?! Попали?!

Ничего не помню. Как везли, как привезли. Стервятников-шпану помню. Вернее — помню, что они были, что я одному врезал. Больше ничего не помню.

— Сынок, ты живой?! Сынок!

Стучит.

— Давай я тебя вымою! Сынок!

Этого только мне не хватало! Нет уж, мама...я уже большенький. Сверкать перед тобой голой задницей не комильфо! И передницей...

— Мама, все в порядке! Я полежу в ванне, и спать!

— А поесть? Я тебе приготовила котлет! Ты же любишь! С подливкой! Острой, как ты любишь!

Затошнило. Какая мне нахрен подливка, когда отбитые кишки бунтуют? Нет, точно он меня лежачего мочил. А почему не добил? Может, остановили?

Глянул на сумку — и когда это я успел затащить ее в ванную? Ей-ей не помню. Вроде бы оставлял у вешалки... Да какая, к черту, разница? Оставлял-не оставлял! Главное — она здесь, и все тут!

Вытряс содержимое сумки на пол — штаны, рубаха...тынц! На кафель выпала пачка десятирублевых купюр! Новенькие, пахнущие краской, в банковской упаковке!

Сел на край ванны, поднес пачку к глазам, будто хотел узнать — фальшивые деньги, или нет. Глупо, конечно, зачем кому-то подсовывать мне фальшивки? Это такая жуткая статья — аж до расстрела! Я-то знаю!

Хмм...а этот чертов тренер выполнил обещание. И даже перевыполнил. Интересно, сколько же я продержался? Сколько раундов? Вообще-то раундов не было, было просто время...так — и сколько времени я простоял, прежде чем мне набили морду?

Обидно. Вдвойне обидно, потому что я до сих пор не проигрывал! Никому! С тех пор, как переступил порог секции бокса!

А вот и вру. Себе вру. А тот Тварь, светящийся, как прожектор? Я ведь ничего не смог с ним сделать! Совсем ничего! А почему? Загадка... Только мне сейчас не до загадок, точно.

Закрыл кран, попробовал рукой воду — горячая, но вполне терпимо. И мне сейчас как раз в тему. Мне бы вообще сейчас в парную, расслабиться, а потом в ледяной бассейн! Да где парная, и где тот бассейн... Мда.

Вот тебе и бокс! Вот тебе и "балеруны"! Я-то думал... Интересно, зачем Петрович внедрял нам в голову мысль, что бокс превыше всего? Что нет круче боевого искусства, чем спортивный бокс? Ведь это неправда! Как неправда и то, что все без исключения каратеки — балеруны! Нужно было убедиться в обратном на собственной шкуре, чтобы узнать истину. И эта истина не очень-то мне понравилась.

Медленно погрузился в ванну, высунув из нее только лицо. Тело расслаблялось, гудели мышцы, болели ушибленные кости...крепко досталось! Вот что значит — год без тренировок! Небось, на пике формы я бы его просто размазал!

И тут же понимаю — не размазал бы. Ни черта бы не размазал! Надо признать — парень крепкий орешек, и биться умеет. Не просто умеет — это монстр какой-то!

Монстр?! Монстр...монстр...что-то в голове, какое-то воспоминание...монстр...монстр! Он светился, скотина! Светился и пульсировал! Бес жрал? Жрал, да. Но пульсация была какой-то...какой-то иной! Не такой, какую я видел раньше!

Стоп. А если подумать? Бесы — суть энергетические сущности, как я понимаю. Что-то вроде вампиров. Они питаются энергией эмоций, всасывают отрицательную энергию. Но...что будет, если они наелись вдоволь? Ведь должно у них быть какое-то ограничение в питании! Или нет? Вот человек — он набил желудок, и сыт. Если его накормить свыше нормы, если буквально забить ему в глотку пищу — его вырвет! Или он умрет. Читал о сумасшедших, которые жрали, пока еда не вставала в глотке. И умирали. А почему демон должен отличаться от других существ? Существ во плоти? Может у него такая же система питания?

И еще — разве Бес не должен заботиться о своем носителе? Как-то его поддерживать? Помогать? Ведь если он потеряет носителя, как будет жить? Куда денется?

Вопросы, вопросы...а ответов-то и нет. Сколько не пытался прочитать что-то об энергетических сущностях, Бесах, всюду упирался в сказки о чертях, да какие-то туманные религиозные притчи — о Сатане, о бесовщине, об одержимых. И больше ничего. Кстати, а может поговорить на эту тему с каким-нибудь экзорцистом? Священником? Ведь есть такие — изгоняющие бесов?

Надо будет подумать. Когда голова придет в норму. А пока...горячая вода, мыло, мочалка...и сон! Сон все лечит!

* * *

Я "лечился" сном неделю. Просыпался, ел, пил, крался в туалет, и снова засыпал. Мама требовала вызвать скорую помощь, пыталась кому-то позвонить, вызвать врача, но я категорически запретил ей это делать. Если вызвать скорую — они увезут в больницу, потому что больше ничего сделать не могут. А в больнице до меня докопается участковый, который должен рассматривать все случаи, подобные моему (явные признаки побоев), а врачи обязаны сообщать в РОВД. Таков закон. И что я объясню? Что участвовал в боях без правил? Что мне начистил физиономию какой-то там каратека?

Нет уж. Чего-чего, но я прекрасно знаю, что этого делать нельзя. Грохнут, без всякого сомнения. Шило под лопатку — и пискнуть не успею. И как будет жить мама без меня? Кто о ней позаботится? И кроме того — а кто отомстит за Петровича, и за маму, если я умру?

Знал, на что шел. И кстати сказать — наказан за свою самонадеянность. Шанс выиграть был, но я его упустил. Чуть-чуть неточно, чуть-чуть расслабленно, вяло — и вот тебе результат! Скажи спасибо, что денег дали! И больше, чем я ожидал! Нет — так-то я ожидал выигрыша, гораздо большей суммы ждал, но...могли ведь и вообще ничего не дать! Хоть они и Твари, но не обманули.

И все равно их надо убивать. Вот только — как? Нарвешься на такого вот монстра, вроде Игоря, или его тренера, и айда — свернут башку, как куренку!

В общем, к концу моего реабилитационного срока, когда с лица сошли синяки, руки-ноги стали розовыми, а не синими и распухшими, я принял решение.

Как сейчас помню, это был понедельник. Всем известно, любые важные дела начинаются именно в понедельник: "Вот с понедельника и начну!" Другие откладывают дела на десять, на сто, тысячу понедельников вперед, а я так не могу. Я человек слова — взялся — значит делай!

Утром размялся, сделал гимнастику, порастягивал суставы, побил грушу, приделанную на стену, сходил в душ — облился ледяной водой — чтобы думалось яснее, и пошел на кухню, где суетилась мама, непривычно молчаливая и скорбная, будто кто-то в доме заболел. Я, скорее всего. Так как у нас и кошки не было. По мне скорбь.

Пахло блинчиками! Люблю блинчики — толстые такие, пышные, дырчатые! Промасленные! А лучше даже — пропитанные сливками и сметаной.

А еще — чтобы соленые! К ним яйца всмятку — их в тарелку, посолить, а потом макать туда блинчики. А лучше пить яйца прямо через край тарелки, запивая блинчики! Некультурно, да — а плевать! Ругайся, мам, а мне зато так вкуснее! Я же не на приеме во французском посольстве, и не на балу у английской королевы!

А вот еще хорошо — меду налить, и в мед помакать! Прозрачный такой, цветочно-липовый! Гречишный не люблю — слишком пахучий какой-то, и горький. А мама наоборот его любит, говорит — он полезнее! Ну и пусть ест!

— Мам, возьми... — достал из кармана пачку червонцев, положил на стол. Мама обернулась, поджала губы, вздохнула. Потом отвернулась, поддела очередной блинчик лопаткой, сбросила на тарелку, помазала кусочком сливочного масла, вытерла руки. Подала тарелку с горкой блинов на стол, поставив рядом с пачкой денег. Все молчком, не глядя на меня. Села, сложила руки на коленях.

— Ты дрался в боях без правил? — мама посмотрела мне в глаза, и я не стал врать, кивнул.

— Тебя могли убить! (А как будто на ринге меня не могли убить! Вот же открытие!)

— Не убили же! — сглотнул слюну, схватил блинчик, и быстро заснул его в рот. Эти дни я ел мало, но сегодня аппетит проснулся, и с неистовой силой. Блинчики — это вещь!

— Могли убить... — задумчиво протянула мама — Я всю эту неделю думала, как я буду без тебя? Чем буду жить? И зачем? У меня, все что есть — это ты. Убери из моей жизни основное — и не останется ничего. Ты хочешь меня убить?

Я слегка опешил. Вопрос был явно некорректным!

— Мам, чего ты говоришь-то?! — блинчик застрял в глотке, и я срочно залил его уже слегка остывшим чаем — Меня не убили, я заработал денег. А то, что меня слегка помяли, так по моей вине — год без тренировок! Тут любому бы досталось!

Прожевал блинчик, не чувствуя его вкуса, и отодвинув тарелку, добавил:

— Мам...ты говорила, у тебя есть кто-то, кто разбирается в единоборствах. Ты не могла бы меня с ним состыковать?

— Чтобы ты снова пошел драться в боях без правил? Ты же знаешь, что случилось с Петровичем! Он как-то был связан с этим безобразием, и его убили! И после всего случившегося, ты идешь, и дерешься? Пообещай, что не будешь больше участвовать в этих боях! Пообещай! И я познакомлю тебя с человеком, который тебя научит единоборствам! Ну?! Обещай!

— Мам, ты хочешь, чтобы я тебе соврал? — задумчиво посмотрел в окно, вытер со лба испарину. Жарко. А мама как всегда закупорила все щели! Даже форточку прикрыла! Вот же неугомонная!

— А не надо врать! Просто пообещай, что не будешь больше, и все! — мама посмотрела на меня, и у меня вдруг сжалось сердце — боль в глазах! Такая боль, что моя, после избиения, никакого сравнения не имеет с ее болью! Тем более, что я малочувствительный, толстокожий носорог, у которого все раны заживают в считанные дни.

— Не буду обещать, мам... — опустил взгляд, и медленно, выбирая слова, продолжил — Нам нужны деньги. Мне не в чем пойти в университет. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись. Все будут смотреть на меня, показывать пальцем, и говорить: "Вот идет нищеброд! Глянь, он одет, как бомж! А еще экстерном экзамены сдал! С золотой медалью!" Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись? А я ведь не позволю смеяться. Я ударю. И ты знаешь, чем это закончится. Тебе это надо? Теперь насчет единоборств. Мне не нужны балетные единоборства. Мне нужен человек, который на самом деле научит меня драться. Побеждать. Когда я шел на бой, то думал, что равных мне нет. Что я сильнее всех. Оказалось — нет, не сильнее. Я проиграл. Но за проигрыш мне все равно дали денег. И этих денег хватит, чтобы одеться, обуться. Купить вкусной еды. Но когда они кончатся, эти деньги, я все равно пойду туда, и все равно буду биться. Так вот я хочу быть подготовлен. Буду подготовлен — никто не сможет меня победить, и у нас будут деньги. Единственное, что могу обещать — не участвовать в боях без нужды, только тогда, когда имеется абсолютная необходимость. А еще — не рисковать. Так что тебе выбирать — или ты мне помогаешь, сводишь с нужным человеком, или я сам буду искать тренера. И будет ли он достаточно компетентным, чтобы как следует меня научить — не знаю. Есть у меня один тренер на примете, но я к нему идти не хочу! (Само собой — не хочу! Тренироваться вместе с этими Тварями — нет уж...)

— Ты уже совсем взрослый...мужчина! — мама вздохнула, улыбнулась. Улыбка получилась как обычно слегка кривой — половина лица частично парализована — Знаю, все равно сделаешь по-своему. Но спасибо, что не обманываешь! Как все-таки мне с тобой повезло! Спасибо тебе, господи! (мне вдруг стало неловко...я же не ангел!). Я сделаю, как ты сказал. Ешь блинчики, стынут ведь. А я пойду...позвоню.

Как оказалось, дело это было совсем не простое. Мама "сидела на телефоне" до глубокой ночи, названивала, потом ей звонили, снова названивала. С кем-то говорила, заговорщицки понизив голос, иногда радостно смеялась, говоря в трубку, иногда была официально строга и холодна. Я прислушивался издалека, уйдя в свою комнату, а когда убедился, что все равно ничего не смогу разобрать — спокойно уснул, проснувшись уже в темноте, голодный, и...в общем-то, вполне здоровый.

У меня ничего не болело, сердце стучало ровно, голова ясная, звонкая — как и всегда, как раньше, как несколько лет подряд. Нормальный здоровый парень, в котором проснулся интерес к жизни, стоило только как следует надавать ему по роже.

Кстати, тоже вариант. Если бы многим из тех, кто куда-то вляпался, и (или) устроил людям неприятности, вовремя надавали по роже — может они и не совершили бы своих глупостей? Не стали бы совершать преступления, а занялись чем-то полезным? "Тупа главы твоей вершина, нужна дубина в три аршина!" — так говорили предки.

Я как раз вставал с кровати, когда в дверь постучали, и послышался мамин голос:

— Можно войти?

Надо сказать, что моя мама никогда не врывалась ко мне в комнату, как это, к примеру, делали мамы моих товарищей по команде. Судя по их словам, конечно. Мама всегда говорила, что у каждого человека должно быть некое личное пространство — допускать, или не допускать в которое, решает хозяин этого самого пространства. Своя норка, в которую можно забиться и отдохнуть от суеты мира.

Особенно она стала щепетильной в этом вопросе, когда я стал половозрелым вьюношей, по ее представлению — дни и ночи мечтающим об обнаженном женском теле. Тем более, что она как-то нашла у меня журнал с голыми девками, подаренный мне Васькой Пыхтиным.

Нет, не обшаривала постель — просто сдури я сам его забыл на письменном столе. Мне тогда было лет двенадцать, не больше, и мама с неделю поглядывала на меня как-то странно, вроде как видела в первый раз.

Да я ее понимаю — вот только что был некий комочек плоти, орущий, пачкающий пеленки, требующий молочка и кашки, и вдруг — журнал, на котором бабы с голыми сиськами! "Не мальчик, но муж"! Который — "может вся, и все"!

Представляю ее потрясение...это что-то вроде того, как если бы маленький котенок за одну ночь вырос в здоровенного тигра. Шок! Недоумение! И пересмотр всего и сразу. Вдруг — вот так ворвешься ко мне в комнату, а я тут "развлекаюсь", держа вожделенный "сисечный" журнал в левой руке. Или в правой. Это уж как кому нравится...

Ну и "Сестренки" — то, что мы тут вытворяли — это точно не для маминых глаз и ушей.

Хе-хе...вспомнить приятно! Где вы сейчас, мои "боевые подруги"? С кем сейчас? Мне вас не хватает!

— Слушай меня — мама тяжело присела на стул возле письменного стола, включила старую настольную лампу, разогнавшую тьму комнаты. ("Умели делать вещи в 14-м году!" — как сказал один персонаж. Лампе сто лет в обед, старше меня, а все работает!)

— Вот тут адрес, и на всякий случай — телефон. Человек этот странноватый — как мне сказали — но он лучший, что касается того, чего ты хочешь. Если он возьмется тебя учить — считай, ты сильнее всех.

— Он тренер? Кого тренирует? Какая школа? — я вскочил на ноги, и возбужденно заходил перед мамой — Это что, карате? Или ушу? Что вообще такое он преподает?

— Он ничего не преподает — мама покачала головой — И человек своеобразный, так мне сказали. Если ты ему не понравишься — он тебя и слушать не станет. Если выслушает, будет шанс убедить, что тебе это все нужно. Ну, а когда убедишь...говорю же тебе — он лучший. "Ему нет равных!" Так мне сказали. Да, вот так. Кто сказал? А тебе какая разница? Веришь мне? Значит, иди к нему. Не веришь — ищи сам. Если я сказала тебе, что он лучшее, что могла найти — значит так и есть.

— А если откажет? — моего оптимизма резко поубавилось. И правда — а если откажет, и чего тогда делать?

— Если бы, да кабы! — мама возмущенно фыркнула — Не узнаю тебя, сын! Если уж ты сумел убедить меня, что тебе какой-то там старый террорист?!

— Террорист?! — искренне удивился я — Какой-такой террорист?!

— Тьфу! — мама в сердцах сплюнула, и помотала головой — Старею! Сказано же было, не болтай! Террорист, диверсант — как хочешь назови! Ему уже лет шестьдесят, точно не знаю сколько, и он инструктор, тренировал бойцов КГБ — спецподразделения глубокой разведки. То есть — разведчики, террористы, диверсанты — совершеннейшие отморозки. Личность засекреченная, и знают о ней единицы. Знал бы ты, сколько труда мне стоило найти его, а еще большего труда — упросить людей ходатайствовать, чтобы он с тобой встретился. И чтобы не прогнал от порога! Если бы ты знал, какие интриги мне пришлось провернуть — ты бы гордился своей мамочкой! А не задавал глупых, не подходящих к моменту вопросов!

Я расхохотался, подошел к маме, обнял, поцеловал в щеку..

— Ты моя железная леди! Ты моя любимая мамочка! Я всегда гордился, и горжусь тобой! И я ради тебя весь мир переверну, ты же знаешь!

— Но только откажешь в просьбе не ходить на эти дурацкие бои — грустно улыбнулась мама, и прихлопнула рукой листок бумаги, лежащий на столе — Вот тебе адрес. Это частный дом на окраине, не очень далеко от нас — слава богу, а то бы ты таскался туда ночь-за полночь. Звать его Петр Андреевич, фамилия его Белокопытов. Скажешь, что от Семен Семеныча.

— Горбункова? — не выдержал я, и расхохотался.

— Да ну тебя! — мама махнула рукой, пошла к двери. Уже в дверях остановилась, обернулась ко мне, серьезно спросила — Завтра поедем тебя одевать-обувать? Или...

— Или! — твердо бросил я, и сжал в руке бумажку с адресом — Вначале туда. А за барахлом, я и сам схожу. Куплю уж чего-нибудь, не беспокойся. Чего тебе зря ноги бить? Или ты хочешь прогуляться?

— Честно сказать — никакого желания гулять нет — мамино лицо скривилось, и она вдруг пошатнулась. Я бросился к ней, поддержал, мама благодарно кивнула — Проводи меня. К вечеру накатывает, ломит все — просто ноги отваливаются. И как я еще живу? Только ты меня и держишь в этой жизни, как якорь... Кстати — муки надо — кончается. И сахару надо. И масла уже нет. Как освободишься — купишь по списку, я попозже напишу... Эх, Толя, Толя...и куда ты лезешь? Лучше бы боксом занимался! Кстати, учти, двести девятнадцатую статью еще никто не отменил! Знаешь, эту статью? Вижу — знаешь. Она сейчас не работает, да, но при желании закрыть по ней можно просто на-раз. Так что не болтай лишнего...друзьям всяким там...подружкам. Кстати, а что у тебя с подружками? Сестренки-то не пишут? Нет? Жаль. Хорошие девчонки. Увидишь, скажи — я по ним скучаю...

* * *

Я посмотрел вдоль улицы — улица, как улица. Ряды деревенских домов, с вкраплениями новостроек. Кооперативы дали возможность подзаработать предприимчивым людям. Это потом закрутят гайки — как и всегда бывает после НЭПа, а теперь...

Мама рассказывала, что раньше, буквально "вчера", запрещали строить двухэтажные дачи. Только один этаж. Нельзя, и все тут! Иначе сразу ОБХСС, и понеслось. Это сейчас всем плевать, а ОБХСС занимается тем, что сосет деньги у кооперативщиков и завмагов, а тогда...тогда чтобы купить автомашину на свое имя, милиционер должен был подать рапорт на имя начальника УВД. Разрешит — покупаешь. Не разрешит — ездишь на трамвае. Но прежде чем подписать — объясни, откуда деньги на машину?! Смешно? Наверное, смешно. Только — кому?

Дом Белокопытова ничем не отличался от других деревенских домов. Такие же наличники, любовно вырезанные из дерева и покрашенные белой краской, сирень в палисаднике, высокий забор в голубой краске, и вроде как совсем недавно крашеный — пахнет свежим, и даже слегка царапается ногтем (попробовал!).

Поискал звонок — звонка не было. Ну и как в эту крепость попасть?

Постучал в ворота — глухой стук, а где-то далеко, то ли у соседей, то ли во дворе дома Белокопытова залаял пес — грозно ухая, как собака Баскервиллей. И снова никого.

Ну что же, придется стучать в окно. Отодвинул задвижку на калитке палисадника, перешагивая через кустики ромашек и настурций, подошел к окошку, аккуратно постучал, невольно вглядываясь в темное пространство за стеклом. Никакого движения, дом будто вымер. Занавески раздвинуты, но не видно ни зги. Неужели в доме нет ни одного источника света? Темень какая! Похоже, что пусто. Зря тащился.

Повернулся, чтобы уйти, и...едва налетел на мужчину, стоявшего в проеме калитки. Он смотрел на меня внимательно, серьезно, серые глаза были чуть прищурены, как если бы он перелистывал картотеку у себя в голове — мелькали листы, имена, фотографии, и вот — есть! Результат! Брови чуть приподнялись, но лицо осталось бесстрастным:

— Ну?

Меня подмывало сказать: "Не "нукай", не запряг!" — так мама говорила, когда я эдак отвечал на ее вопрос. Невежливо, однако!

Седой ежик волос, жесткое, но одновременно невыразительное лицо. Я бы определил так — бывший мент, или вояка. Не из богатых — одежда недорогая, хотя и добротная — клетчатая рубашка, свободные брюки, и как ни странно — кроссовки. Почти новые, адидасовские, мечта любого мальчишки. Не выглядит на свои шестьдесят. Максимум дашь...хмм...а сколько же ему дашь? От сорока до семидесяти!

Вот есть такие люди, возраст которых черта с два определишь. Мужчины. Хотя...женщины тоже. С женщинами — там совсем другое. Ухищрения косметики, подтяжки-затяжки. А тут — Судьба будто заколотила человека в определенную форму, вот он и находится в ней до самой своей смерти — сжатый под огромным давлением, и потому меньше других подверженный внешнему влиянию.

Крепкие плечи, кисти рук, перевитые крупными венами, вот и все, что бросалось в глаза. Нет, еще — яркое зеленое свечение, идущее от человека. Тварь! Это — Тварь!

Я замер. И что делать? Уйти? Он перекрывает мне выход. Ударить? Если это Белокопытов, так он мне башку отвернет за секунду — судя по рекомендации. Так что делать?

— Ты что, оглох? — "приветливо" спросил Белокопытов (если это был он) — Чего надо-то?

— Я от Семен Семеныча! — выдавил, чувствуя себя полным идиотом. Ну и пароль! Какой дебил его придумал?! И вообще все как-то сложно — пароли всякие, тайны!

— За мной! — Белокопытов повернулся, пошел в дом, не оглядываясь, иду ли следом, или нет. Я помедлил секунду, но пошел, все еще мучительно раздумывая над тем, как влип.

А еще — размышляя о том, как жить дальше. Может пора перейти на другой уровень уничтожения Тварей? Метать ножи, стрелять из лука, арбалета? Копья опять же! Типа — дротики!

На пистолет, и тем более снайперскую винтовку у меня не хватит денег. А без приспособлений для убийства я с такими типами, как Собакин, или Белокопытов не справлюсь ни под каким видом. Он, гад, подкрался — как тень! Ничего не скрипнуло, ничего не захрустело под ногами! Ни один камешек! Ни одна веточка! Ниндзя, черт его подери!

Калитка закрылась бесшумно, и я понял, почему ничего не скрипело — смазано, отлажено, как новая иномарка. Хозяин запер калитку на засов, и я обратил внимание, что изнутри ворота окованы металлом, а еще — стоит телекамера, которая смотрит на улицу через маленькую, скрытую от глаз снаружи дырочку. Мне сразу подумалось — а не были ли стекла в окне бронированными? А что, я бы совсем тому не удивился!

Датчики на длинном сарае-амбаре — похоже, что датчики движения. Хотя и не сарай это, как оказалось — небольшой спортзал, со всеми присущими всем спортзалам принадлежностями — начиная от тренажеров и штанг, заканчивая манекенами и палками, названия которых я не знал. Такие палки-мишени используют адепты единоборств, чтобы набивать руки и ноги.

Впрочем, тут были и настоящие мишени, в которых торчали метательные ножи, похожие на стальных рыбок. Мишени изрядно избиты, а ножи торчат прихотливо, составляя из себя — в одной мишени крест, в другой — что-то вроде круга с двумя "глазами" там, где им и положено быть.

Белокопытов прошел в центр зала, встал, повернулся ко мне, дожидаясь, когда я подойду, и негромко, спокойно приказал:

— Бей.

— Что? — не понял, опешил я, не ожидавший такого резкого поворота.

— Ты все-таки глухой — дернул плечами хозяин дома — Бей! Меня! Достань! Достанешь — буду тренировать. Нет — пойдешь отсюда нахер! Бей!

Я принял стойку, неуверенно, стараясь невзначай не покалечить противника ударил — прямой левой, от которого он ушел, чуть качнувшись в сторону. Но я знал, что так будет, и тут же — крюк правой, снизу, в подреберье.

И покатился по полу, совершив в воздухе полный оборот. Больно, обидно, но ладно! Держись теперь, старый пердун!

Пружинисто вскочил, пошел на противника, выбирая место удара. Серия! Прямой! Еще! Снизу! В челюсть! В солнечное сплетение! Еще! Еще удар!

Все мои удары легко блокировались открытой ладонью, или просто буравили воздух. Белокопытов даже не отвечал, как в первый раз — он просто стоял, спокойно, и даже как-то лениво, нехотя отражая мои наскоки. Я ни разу не смог коснуться его тела. Ни разу! Только руки — они были такими ловкими, и такими длинными — как щупальца гигантского кальмара. И они были везде.

А потом Белокопытов перешел к атаке. Он валял меня по полу, хлестал ладонью, обозначая удар, тыкал пальцами и кулаком в разные точки моего тела так, что перехватывало дыхание от боли и спазма, вызванного непроизвольным сокращением мышц. Другой на моем месте уже валялся бы без сознания, выл от боли, но я упорно вставал, и снова шел в атаку, безнадежно и глупо пытаясь достать Тварь.

Теперь я точно знал — против таких, как он, таких, как Собакин — мне ничего не светит. Это с мелкими Тварями я мог расправляться так, как хотел, но эти...эти мне не по зубам. Увы.

Сколько продолжалась экзекуция, долженствующая показать мне, какой я неумелый болван — не помню. Десять минут? Двадцать? Полчаса? Мне показалось — целую вечность. Когда Белокопытов поднял ладонь, останавливая спарринг, я был выжат — морально, не физически. Физически я мог бы еще десять раз по столько, только вот какой смысл? Мне было дано задание — нанести противнику хоть один удар. Я не смог справиться. И чего тогда время терять? Буду искать другого учителя.

Повернулся к Белокопытову, слегка наклонил голову в церемонном поклоне, как видел у каратек:

— Спасибо.

И пошел к выходу. Не оглядываясь, спокойный, как манекен. Не вышло. Ну и что? Найду учителя. И не такого. Не Тварь!

— Стоять! Я тебя еще не отпускал — Белокопытов был так же сумрачен, как и в начале нашей встречи, но в глазах его (или мне показалось?) таился смех — Ишь, разбежался! Ты без меня отсюда вообще не выйдешь! За мной пошел...

Он прошел через неприметную дверь в конце зала, я следом, и мы оказались в небольшой уютной комнате, очень похожей на комнаты при саунах — простой оструганный, залакированный стол, гладкие скамьи, в углу — зев печи (точно, сауна!). Пахло вениками, эвкалиптовым маслом, почему-то остро — чаем (потом увидел электросамовар, из которого в подставленную чашку капала вода).

Белокопытов жестом предложил присесть за стол, сам отправился к самовару, и не спрашивая моего согласия налил в большую чашку, пододвинув ее ко мне. Себе налил в чашку с нарисованным на ней веселым разбитным гусем, как и мне — плеснул пахучей заварки, в которую явно была добавлена какая-то травка вроде чебреца, сел напротив, кивнул на корзинку с печением и вафлями:

— Давай, налегай! Давай-давай, а то выгоню! Не ешь — значит, обижаешь хозяина, считаешь, что он хочет тебя отравить!

Я аж поперхнулся — ну и сказанул же! Удар ниже пояса, точно! Вредный старик. Одно слово — Тварь! Но печенье взял. Стало любопытно — какого черта этому лысому от меня надо?

— Зачем тебе учиться у меня? — Белокопытов отхлебнул чай, с видимым удовольствием разгрыз твердую, как сталь печеньку — Хочешь бить людей?

— Да, хочу бить людей. И чтобы они не смогли мне дать сдачи — так же деловито, в тон хозяину ответил я, и тоже с хрустом разгрыз печеньку.

— Ага. Понятно. А сейчас они тебе отвечают!

— Сейчас отвечают, и это мне не нравится — невозмутимо кивнул я, и макнул печеньку в чай. Ощущение было такое, будто это изделие пищепрома закаляли в кузне.

— Я слышал — сильно отвечают, да? — Белокопытов чуть усмехнулся, затем посерьезнел — За тебя серьезные люди просили, ты знаешь?

— Мама — кивнул я — Уж куда серьезнее!

Белокопытов вдруг расхохотался, через несколько секунд успокоился, откинулся на спинку стула, с любопытством посмотрел на меня, сложив руки на груди:

— Да, уж куда серьезнее! Мама же! Хорошо, когда мама есть. Мда. Интересный ты кадр. Ты вообще-то знаешь, чем я занимаюсь? Кто я такой?

— Вы террорист, шпион и диверсант, вам за шестьдесят лет. Вы лучший из тех, кого может найти моя мама.

— Террорист, говоришь? — снова усмехнулся Белокопытов — А что, в этом что-то есть, да. Я инструктор, мальчик. Специалист по специальным операциям. Сейчас я занимаюсь тем, что тренирую телохранителей. Но не всех. А тех, кто приглянулся. И тех, кто мне хорошо платит. Государству мои услуги, как оказалось, не нужны. Пенсия у меня маленькая, потому приходится выкручиваться, как могу. Не банк же грабить, правда?

Я промолчал. У каждого свои проблемы. Может, и банк — если приспичит. Тому, кто ходит по улицам и убивает Тварей — ограбление банка — это "тьфу" одно. Тем более, что во главе многих банков как раз и стоят Твари. Где наслаждаться неприятностями людей, как не в банках? Несчастные должники, умоляющие об отсрочке — это не мене сладко, чем избивающие друг друга бойцы на арене подпольных боев.

— У меня нет денег — пожал плечами я — Я собираюсь выступать в боях без правил и заработать. Если вы меня научите. А не научите — найду другого учителя. Не лучшего, но хорошего. Вот и все.

— Откровенно. Ценю — Белокопытов снова отхлебнул чая, посетовал — Моя старушка в город поехала, сейчас бы блинчиков, а? Самому неохота печь. Да и как-то не по чину, нет?

Я неопределенно пожал плечами. Чего он мне втирает про блинчики? Нет мне дела до блинчиков! Какого черта?! Ты скажи, да-нет, и все!

— Ты быстрый. Ты очень быстрый — Белокопытов впился меня взглядом своих бесцветных глаз — Могу сказать, что за свою жизнь я встречал немного таких шустрых парней. Ты зажат в рамках строгих правил бокса. Они, эти правила, просто вбиты в твой мозг, и чтобы сломать этот барьер нужно приложить огромные усилия. Легче учить заново, чем переучивать. Иногда переучить просто невозможно. Возможно — как и тебя.

Ты выносливый. За сорок минут схватки — едва вспотел. Малочувствителен к боли — некоторые приемы, которые я применял, причиняют мучительную боль — до потери сознания.

Хороший материал, но сырой.

Белокопытов приподнял чашку, посмотрел ее на свет — будто она была прозрачной — поставил на стол, взглянул на меня:

— Мотивация недостаточна. Даже за деньги, я не учу всему, что знаю. А тебе нужно все. Иначе ты не справишься. Знаю, кто выступает на арене, и даже знаю, кто тебя обработал. Мастера. Не тебе чета!

— Я чемпион города. Неоднократный. Чемпион Союза! — вдруг выпалил я, с досадой чувствуя, как предательски краснеет лицо — Я не сырой! Я мастер! Мастер спорта!

— Чушь это все! — пренебрежительно отмахнулся Белокопытов — Ваши спортивные страсти — чушь собачья! Все на зрителя, все красиво! Даже профессиональный спорт — уже другой. У вас сколько раундов? А сколько у них? Как думаешь, многие из вас смогли бы стать профессиональными боксерами? Вернее — стать-то могут многие, но вот выиграть... Понимаешь, какое дело...когда ты выходишь на ринг, то видишь перед собой товарища. Товарища, с которым решил выяснить, кто из вас сильнее. Не более того, хотя конечно, я и утрирую. Но твой противник на арене вышел убивать! Он не вышел выяснять, кто сильнее! И потому он победил. Я тут учу не играться в игрушки, а убивать. Ты — готов убивать?

— Готов! — тут же, твердо заявил я, и Белокопытов прищурился, будто смотрел в прицел:

— А ради чего ты готов убивать?

— Чтобы очистить мир от скверны! — так же твердо заявил я — Чтобы Твари не пачкали его своими погаными ногами! Чтобы не пили из людей жизнь!

— О как... — Белокопытов удивленно скривил губы — Так ты у нас идеалист? А я-то думал, просто хочешь заработать маме на новую шубу. И себе на джинсы. Что-то я боюсь идеалистов. Они шестьдесят с лишним лет назад так начудили...до сих пор расхлебываем. А какие планы? Кем будешь работать? Учиться пойдешь? Тебе ведь сколько сейчас?

— Вы же знаете — мрачно ответил я, оглянувшись на дверь. Мне хотелось уйти. Похоже, что моя миссия полностью провалилась.

— Может — да, а может, и нет — жестко парировал Белокопытов — Ты чего сюда пришел? Ищешь знаний? Так отвечай, когда тебя спрашивают! И делай то, что тебе говорят! Я говорю!

— Я закончил школу — экстерном. Подал документы в университет, на юридический. Поступил. Пойду работать в милицию. Все.

— Все? А планы о карьере? О том, как ты в одиночку разгонишь толпы ниндзя? Неужто, этого нет?

— Нет. Мне нужно научиться побеждать — я серьезно посмотрел в смеющиеся глаза Белокопытова, и тот вздохнул:

— Понятно. Последний из могикан...идеалистус вульгарис. Без денег.

— Я заработаю на арене, и отдам! Клянусь! Я всегда держу свое слово!

— Верю, мальчик, верю... — Белокопытов побарабанил пальцами по столу, вскинул на меня взгляд — Ладно. Я тебя возьму. Ты будешь приходить ко мне каждый вечер в двадцать ноль-ноль. И обещаешь, что пока я не решу, что ты готов — не появишься на арене.

— А если я не смогу прийти в двадцать ноль-ноль? Мало ли какие проблемы у меня могут возникнуть? Мама больная, например? Или еще что-то? (Например — убийство Тварей, выпивание Бесов)

— Тогда ты мне даешь обоснование своему отстутствию. Или опозданию. И если объяснение меня не удовлетворит — я тебя накажу. Как накажу — придумаю. Но мало тебе не покажется. И еще — до сентября ты переселишься ко мне. Вроде как на сборы. Будешь помогать по хозяйству — в уплату за обучение. Будешь, смотреть, как я обучаю клиентов, помогать. Ну и вообще — я к тебе присмотрюсь. Если не понравишься, если ты не обучаем — прогоню. Согласен?

— Эээ...ммм... — я был не то что растерян, просто ошеломлен. Как-то не рассчитывал поселиться в чужом доме в роли прислуги. А с другой стороны — что такого? Справедливо! Меня обучают — я плачу за обучение!

Мама как будет одна? Да ничего с ней не будет! Она привыкла оставаться одна, когда я на сборах. Медсестра время от времени приходит. Телефон есть. Да к тому же — не буду же я сидеть тут безвылазно? Приду, навещу — это же не тюрьма!

— "Эээ...ммм" — это что? Отказ? Или согласие? — ухмыльнулся Белокопытов

— Согласен! — торопливо бросил я, и в голове моей был полный сумбур. Все так быстро меняется! Стремительно, как осенняя погода! Вот только что светило солнце, и тут же ливень! Прошел ливень — и за ним снова солнце! И попробуй, уследи за этой чертовой погодой, голову сломишь — гадая, что тебе предстоит через час, через день. А уж загадывать на месяцы и годы вперед — это может только брехливый Гидрометеоцентр, который непонятно за что получает зарплату из государственной казны.

— Когда начнем?— спросил, и вдруг подумал — а какого хрена я так радуюсь?! Это же Тварь! Я собираюсь учиться у Твари!

Но ведь ради того, чтобы убивать Тварей. Чтобы не дать им размножаться. Чтобы Бесы не вселялись в людей. Так разве ради этого не стоит потерпеть, забыть о том, что сидящий перед тобой человек сияет, как неоновая лампа? Что это Альфа, самый настоящий Альфа, жить которому на белом свете совсем никак нельзя! И ведь мне когда-нибудь придется его убить...да, да — убить! Потому что страшнее Альфы нет никого на все белом свете!

— Да мы уже начали — довольно хмыкнул Альфа, и вдруг обернулся к двери — О! Похоже, что моя старушка пришла!

Дверь открылась, и в нее вошла одна из самых красивых женщин, что я видел в своей жизни — не очень высокая, худощавая, с прекрасным, будто выточенным из мрамора лицом, она будто сошла с обложки глянцевого журнала. Фотомодель, но только не болезненно-худая, как эти "героиновые" красотки, а спортивная, с небольшой крепкой грудью, оттопыривавшей майку — "комсомолка, активистка, спортсменка!". Ей было лет двадцать пять, не больше. По крайней мере — мне так показалось. Вместо ветхой, убеленной сединами старушки, которую ожидал увидеть!

В короткой, мальчишеской прическе — само собой, ни одного седого волоска. Глаза — зеленые, колдовские, смотрят весело, бесцеремонно, обшаривая меня с ног до головы.

Я замер. Челюсть у меня отпала. Старушка?! И это что, его жена?!

— Варенька, это Толя. Толя — это Варенька...моя дочь.

Проклятый старик сделал паузу, и я выдохнул, только сейчас заметив, что сижу не дыша. Это надо же было так меня...хмм...развести!

— Пап, ну чего ты там опять чудишь? Мальчишка чуть в обморок не упал! Ты чего ему про меня рассказал?

— Да ничего — ухмыльнулся Белокопытов — Просто сказал, что некому напечь блинчиков. Ты в городе, а мне не по чину. И чего он так удивился, когда тебя увидел? Сам не знаю! Ладно. К делу. Толя, шагай домой, собирай вещи. Надеюсь — у тебя их не грузовик. Вечером, к двадцати ноль-ноль, сюда. И без опозданий! А то отдам старушке на расправу, мало не покажется! Хе хе хе...

Что ты так смотришь. Варенька? Поживет месячишко у нас. Я может из него за это время сделаю хоть что-то приличное. Чемпион ведь! Не хухры-мухры! Поселим его в гостевой. Ты там постелишь, ладно? Ну что сидишь, парень — вали отсюда! К мамочке! А вечером жду. И не дай мне повод в тебе разочароваться — пожалеешь! Кыш!