Петля Мобиуса

Мы спрятались под большим стеганым одеялом. Воздух в доме постепенно нагревался, но нам было и так тепло. Пока я лежал, во мне зарождалось что-то такое, чему я пока не мог дать определение. Это было похоже на счастье, но какое-то непростое счастье. Не то, что приходит к тебе, и ты радуешься ему и расцветаешь словно фиалка. Была в этом чувстве примесь неуверенности, а также сожаления. Как будто ждешь-ждешь его, и вот оно наступило Ты знаешь — это именно то, что ты так долго ждал, но на сердце мысль: "отчего ж так поздно все пришло" — и сомнения: "а может, и не заслужил я этого, и сейчас кто-нибудь придет и отнимет."

Я сравнивал себя с героем Пастернака, который в хаосе, ужасе и потерях войны вдруг встречает любимую женщину в глуши деревни после долгой и горестной разлуки, когда уже попрощался навсегда. Столько неожиданного счастья сваливается на них, и вместе с ним — такая безнадежность от понимания того, что это — не надолго. И столько тоски:

Свеча горела на столе, свеча горела...

Откуда взялось во мне тогда это ощущение, я не знаю. Но теперь понимаю, что предвиденье есть. И может человек шестым чувством понять, что ждет его впереди. Я тогда точно знал, что не все так просто и безоблачно, как, может быть, хотелось. А главное — еще впереди.

Глава 13

В деревне мы провели около недели. Это было незабываемое и самое счастливое время из всей моей прошедшей жизни. Причин тому несколько. Самая главная — это наше с Полей чувство, которое открылось именно здесь. С каждой минутой оно разгоралось все с большей силой и сверкало все новыми гранями. Я сам, уже не молодой, и знавший много встреч и много расставаний, понимал, что происходящее между нами не имеет цены, и нельзя потерять это или растратить. Потому я пытался не проронить ни одного слова, практически не дышал, только бы не нарушить, не опошлить и не сломать наши такие юные и такие светлые отношения случайной фразой или действием. Как садовник лелеет крохотный росток, как мать не может надышаться над своим ненаглядным чадом, так и мы с Полей берегли те искры расцветаюшей любви, что были нам подарены судьбой.

Димка, несмотря на свой возраст, все понимал, но не давал ревности побороть остальные чувства, чего, в принципе, можно было ожидать от ребенка.

— Я им горжусь, — говорила Поля, — ты первый мужчина, который приблизился к его драгоценной маме. Я всегда боялась этого — не знала, как он воспримет. Часто отказывала себе в общении с людьми. И теперь радуюсь, что все было зря, а Димка оказался таким не по годам мудрым.

Днем все вместе мы гуляли по лесу. Надевали на валенки широкие охотничьи лыжи и отправлялись в самую глушь. Никита Кузьмич показывал Димке следы животных и учил определять, кто это был и что делал. С собой мы брали бутерброды с сыром и колбасой.

Когда уставшие и замерзшие мы возвращались в Заозерье, бывало далеко за полдень. Все вместе готовили сытный обед из вареной картошки с запеченным в тесте мясом лося, напоминавшим по вкусу конину. Чувствуя зверский голод, мы уплетали эту нехитрую еду за обе щеки и смеялись над жадными выражениями лиц друг друга в тот момент, когда заглатывали очередной кусок. Потом нас настигал послеобеденный сон, тягу к которому абсолютно невозможно было побороть. И мы спали. На диванах и кроватях, не раздеваясь, громко сопя и бормоча что-то во сне. Когда же просыпались, то уже был глубокий зимний вечер. Мы собирались у старика в доме и устраивали беседы. Я узнал, что Никита Кузьмич был раньше профессором философии в одном из Ивановских институтов, потом вышел на пенсию и переехал в этот дом, который приглядел задолго до того. Однако исследовательской деятельности он не прекращал и печатался в различных научных журналах.

Однажды утром, когда мне не спалось, я оставил тепло кровати и решил зайти в гости к старику. Я видел, что тот уже давно проснулся — из-за заледенелых окон его кухни пробивался свет. Я вышел на улицу и постучал к нему в дверь. Впустив меня, Никита Кузьмич снял с печки почерневший чайник с горячей водой и сделал чай такой крепости, что походил, скорее, на чифир, а не на чай.

Никита Кузьмич был крайне образованным человеком. За строгой, но, в общем-то, ничем не примечательной внешностью, скрывался отточенный годами аналитической работы инструмент — его мозг. Чем лучше я узнавал старика, тем более во мне росла уверенность в том, что нет области человеческих знаний, куда бы ни забрел его пытливый ум. Однако была во всем многообразии его познаний одна тема, которая интересовала его более всего, и которой он посвятил огромную часть своей жизни, а именно: история языческих догосударственных образований на территории будущей Киевской Руси. Часто в беседе, какая бы тема ни затрагивалась, Никита Кузьмич незаметно для себя переводил разговор в плоскость, связанную с историей языческой Руси. На этот раз речь зашла о фатализме, как одной из составляющих религии. Я рассказал ему про то, как многие события, происходившие в моей жизни, связаны между собой некой едва ощутимой зависимостью, которую можно осознать лишь по прошествии времени. Как будто есть план, по которому развивается моя жизнь, а свобода моей воли — лишь мнимая величина, иллюзия, дающая силы двигаться вперед.

— Такое восприятие повседневности, скорее всего, связано именно с восприятием, а не с повседневностью, — заметил старик, — есть люди, которые живут, ощущая себя властелинами своей жизни. И, действительно, посмотрев на них, начинаешь думать, что нет никакой судьбы — они не верят ни в Бога, ни в черта, ни в провидение, ни в карму, и все у них получается. Ты, видимо, не такой. Так что, все дело действительно в восприятии. Вот ты, веришь в то, что все предопределено. И чем сильнее веришь, тем больше подтверждений этому находишь. А если бы не верил, то, может быть, и не замечал их, а? — посмотрел он на меня вопрошающе. Я промолчал.

— Кстати, язычество, как и любая религия, тесно связано с представлениями о предопределенности судьбы человека. "Все в руках Аллаха" — лаконично говорит ислам, "На все воля Господня" — поддакивают христиане. В любую эпоху люди вверяли свою жизнь в руки высших сил. Но всегда во все времена находились антиподы подобным верованиям. Сущестовали легенды, сказки,[Author ID2: at Fri Jun 23 20:35:00 2006 ] мифы о различных способах обмануть судьбу и высшие силы. Так появились различные джинны из лампы, щуки, исполняющие желания, золотые рыбки, ну, и тому подобные вещи. Кстати, в легендах древних финно-угорских племен, которые, проживали на той территории, где мы сейчас с тобой находимся, встречаются упоминания о некоем знаке судьбы, медальоне с изображением петли, которая в наше время известна, как петля Мобиуса. Так вот: этот знак является сильным артефактом, помогающим человеку изменить свою судьбу. [Author ID2: at Fri Jun 23 23:32:00 2006 ]

— Да, я знаю, что такое петля Мобиуса. Это, если взять полоску бумаги, повернуть ее на 180 градусов, а потом склеить концы. Получится петля, у которой есть только одна поверхность, а не две, как у исходной полоски бумаги.

— Вот именно с этим, а также с внешним видом петли связана символика медальона. Если на петлю посмотреть с одной стороны, то видишь восьмерку — символ бесконечности, если с другой — ноль — тоже символ бесконечности, только с отрицательным знаком. Основную же смысловую нагрузку несет в себе слияние двух поверхностей в одну. Две поверхности — два варианта развития событий, одна поверхность — и ты уже сам волен выбирать: можешь перескочить из нежелательного развития событий в желательное, а потом — наоборот. В этом весь смысл. Тот, кто обладает петлей Мобиуса, может осуществить свои мечты, стать тем, кем хочет. Кстати, в легендах народов всего мира встречаются артефакты с подобными свойствами, например, копье судьбы — им по одной из версий владели Наполеон, а также Гитлер. Вообще-то, если легенды не врут, у подобных артефактов за всю историю должны были быть тысячи владельцев, просто не все хотели быть фюрерами.

— Но ведь тот, кто владеет петлей Мобиуса или копьем судьбы и знает о присущих им свойствах, вряд ли захочет с ним расставаться. Как же он попадает в новые руки?

— Не все так просто. Логично предположить, что первый путь — это смерть человека, в чьих руках он находился. Но тогда бы передача происходила очень редко. Что касается медальона, то по преданию его нельзя отобрать, нельзя купить или выпросить, нельзя завладеть обманом, его можно только найти, при этом, абсолютно случайно. Даже если тебе предлагают его взять, то он тебе не поможет, не проявит свои возможности, и через какое-то время ты его попросту потеряешь. Точно также ты его потеряешь, если он тебе не нужен. Медальон как бы сам знает, где ему лучше быть.

— Но как же тогда его получить?

— Найти! — улыбнулся старик, — я же сказал, только найти. Возможно, есть ритуалы, о которых я не знаю. Возможно, нужно знать время и место, где искать. Это нужно спросить у тех, кому посчастливилось его подержать в руках. Так что твоя убежденность в предопределенности твоего жизненного пути имеет право на существование, поскольку доказать обратное вряд ли у меня получится. Но нужно понимать, что все не так просто.

Тут вошла проснувшаяся Поля, и на этом разговор закончился.

Вообще, эта поездка обернулась для меня чередой откровенных разговоров по душам. Я заметил, как сильно, оказывается, я соскучился по человеческому общению за те несколько месяцев, пока моим единственным собеседником была пятнадцатилетняя девчонка, да редкие случайно встреченные люди. В лесу, дома, у Никиты Кузьмича мы вели бесконечные диалоги обо всем подряд. Со стариком — об истории и философии, с Димкой — о футболе и диких животных, с Полей — о прошлом и будущем. И самое удивительное, я, интроверт, по сути, получал неизмеримое удовольствие оттого, что поочередно то говорю, то слушаю, как говорят другие.

Как-то ночью мы лежали в постели, и разговаривали.

— А мне часто снятся очень реалистичные сны, — рассказывала Поля, — точнее всегда один и тот же сон повторяется снова и снова. Представь: долина, полная сочной зелени, на взгорке стоит дом, я сижу на веранде и смотрю вдаль. Там на лугах пасутся лошади, течет речушка, берега которой заросли камышом. Еще дальше долина переходит в предгорье: зелень сосен смешивается с разноцветьем каменистого кряжа, местами выделяются зеленые пятна высокогорных пастбищ. Можно рассмотреть, как пастух ведет белое стадо овец, которое похоже на облако, медленно плывущее по небу. И над всем этим, подобно древнему великану, нависает заснеженная шапка исполинской горы. Дом стоит почти на самой вершине холма, который закрывает долину от ветров и случайных посетителей. От самой веранды вниз к реке идут виноградники, которые расходящимися лучами расчерчивают холм вдоль и поперек. Пейзаж просто потрясает. Нет сил отвести глаза. Но самое впечатляющее заключается даже не в этом. Над всем пейзажем доминирует неземное, нечеловечески красивое небо. Ты когда-нибудь видел картину Клода Моне "Ванильное небо"? Если видел, то можешь представить, о чем я говорю. Во сне ничего не происходит. Я на веранде стою одна и рассматриваю пейзаж. Вот и все. Когда я просыпаюсь, то мне хочется плакать оттого, что я вновь потеряла ощущение, которое у меня возникает во сне. Ощущение абсолютного счастья. Я думаю, что это место где-то существует на самом деле. Может быть, не на Земле, а может, и на Земле, но в другом измерении. И это место предназначено для меня, а я предназначена для него. Что-то вроде личного рая, к которому нужно найти дорогу. Вот только как это сделать, я не знаю.

Пока Поля говорила, я вдруг вcпомнил, что однажды видел точно такой же сон. Я совсем об этом забыл, а тут, навеянное полиным рассказом воспоминание как будто прорвало тонкую пленку, за которой хранилось, и неожиданно вспыло на поверхность. Так часто бывает, что не можешь вспомнить слово и чувствуешь, что оно вот где-то рядом, но не можешь его ухватить. А потом в какой-то момент сразу вспоминаешь. В моем сне тоже была долина с нависающей над пейзажем горой, был и дом с верандой, и виноградники, а, самое главное, было небо, именно такое небо, каким описывала его Поля: завораживающее своей неземной красотой. Я не стал говорить об этом вслух — больно уж неправдоподобно такое совпадение, а вместо этого сказал, что, возможно, она видела это место по телевизору или на фотографии в журнале, забыла об этом, а потом приснился сон. Поля ответила в том духе, что все может быть, конечно, и вскоре мы забыли об этом разговоре.

Незаметно прошла неделя беспечной деревенской жизни, и мы начали собираться в обратный путь. Я чувствовал, что подобно ведру с родниковой водой, наполнен до краев спокойствием и чистотой, которые появились в моей душе благодаря этой поездке. Мне хотелось как можно дольше сохранить это ощущение. То же самое чувствовала и Поля, поэтому практически всю дорогу назад мы не проронили ни слова. Только Димка, для которого все нипочем, трещал как сорока на заднем сиденье машины. Мы же с Полей закрылись в себе, создавая вокруг этой недели защитные стены в замке своих воспоминаний. Мы-то с ней знали, что нужно немножко помолчать, чтобы ничего не растратить.

Да! Как я был прав тогда, стараясь сохранить в памяти каждую секунду. Я как будто знал, что больше уже не увижу Полю. Хотя, когда мы остановились у подъезда их дома, и я помог донести сумки, ничего во мне не ёкнуло. Я сказал, что сдам машину, потом навещу Андрея, а вечером буду у них. Кто же знал, что не суждено?

Глава 14

Я поставил машину на стоянку и поехал на метро к Андрею. Дверь в квартиру была закрыта, и на звонок никто не выходил. То, что я обнаружил, открыв дверь своим ключом, повергло меня в настоящий шок. По квартире как будто прошел смерч. Шкаф в коридоре и ящики в кухонной стенке были выпотрошены. На полу у стола валялся телевизор, рядом красовалось кровавое пятно от разбитой банки с томатным соком. Но это было лишь малой частью того кошмара, который ощущался в атмосфере квартиры. Я прошел в комнату, и, несмотря на то, что ожидал увидеть там что-то ужасное, все-таки не смог удержаться от возгласа. Посреди комнаты стояло кресло, к которому толстой бечевкой было привязано то, что еще совсем недавно являлось телом Андрея. На белой футболке растеклось липкое пятно, а на животе в области печени нож оставил глубокую рану, которая, судя по всему, и явилась причиной смерти. Лицо Андрея было бледное как полотно, сплошь в кляксах кровоподтеков, нос сломан. Я понял, что его пытали прежде, чем убить. Руки были привязаны к подлокотникам кресла. На некоторых пальцах видны следы от сигарет, другие были раздроблены молотком, который лежал здесь же на полу. Рот заклеен скотчем. Ко лбу прилипла окровавленная прядка волос. [Author ID2: at Fri Jun 23 20:48:00 2006 ]

Я подошел, чтобы проверить пульс. Рука была не такая холодная, как я ожидал, но пульса не было. Тогда я решил попробовать еще раз на сонной артерии. Здесь мои пальцы почувствовали слабое, едва заметное трепыхание: так из последних сил вздрагивает рыба, проведшая на воздухе слишком много времени. Я бросился к телефону, чтобы вызвать скорую. После вернулся к Андрею, и стал разматывать скотч и веревки, которыми он был привязан. Когда я с хрустом оторвал последний моток скотча от лица Андрея, он неожиданно издал стон и открыл глаза.