Е.И.В. Часть 4

И взлетали в воздух шапки, и слышались крики:

— Императору слава! Франции слава! Героям слава!

Возмущённые вопли выкидываемых из домов местных жителей совсем не различимы на этом фоне. И потом, кто в столь серьёзный момент будет учитывать мнение каких-то там англичан? Живы остались — так пусть благодарят за это русских офицеров, пообещавших вздёрнуть любого замеченного в притеснении мирного населения. Но подготовка квартир к постою вроде как не считается притеснением?

Жак Лепаж в глубине души чувствовал какую-то неправильность происходящего, поэтому старался исполнять порученное дело вежливо, используя невеликий запас знакомых английских слов. Только вчера произведённый в сержанты прямо из рядовых, он получил редкое в нынешние времена право на ношение сабли и вовсю её использовал, вразумляя ударами ножен увлекающихся подчинённых.

— Улыбайтесь, ублюдки! Мы воюем с армией, а не с народом!

После атаки силами батальона на Нортумберлендский полк, последующего за ней стремительного бегства и вынужденного удара по позициям британских ракетных батарей, в голове у француза что-то сдвинулось. Да так сдвинулось, что и сам не мог пока определить, в лучшую или худшую сторону произошли эти изменения. Появилось непонятное желание доказать этим чёртовым русским союзникам, что солдаты Великой Франции тоже умеют побеждать, сражаться, и умирать с честью. Ведь что есть жизнь? Она всего лишь дорога в будущее, и даже последний подонок может завершить её красиво. Всего-то нужно — умереть с пользой для империи и императора.

Единственный вопрос... для какой их двух империй и для какого из двух императоров?

— Пошевеливайся, каналья!

В понимании Лепежа, это слово вовсе не являлось ругательством. Выселяемый из дома англиканский священник достоин более крепких эпитетов, но внутреннее чувство заставляло сдерживаться — стыдно завидовать человеку, освобождающему квартиру под Ставку самого Наполеона. Нехорошо это...

— Ты долго ещё будешь возиться, сержант? — недовольный голос императорского адъютанта подстегнул рвение Жака. — Его Величество будет здесь через пять минут.

Разумеется, Наполеон так быстро не приехал, и появился только через три часа. Злой и взъерошенный, он напоминал кота, вместо ожидаемой миски со сливками получившего веником промеж ушей. Что же так опечалило императора всех французов? Неужели сопровождающий его русский генерал-майор Тучков принёс недобрые известия?

Это так и осталось тайной для широкой публики, но впоследствии в своих мемуарах капитан Воробьицкий с подробностями описал произошедший неприятный разговор и воспоследовавшие за ним события.

— Это чудовищно, господин генерал! — почти кричал Бонапарт, мечущийся по комнате, отведённой под императорский кабинет. — Это неслыханно!

— Что именно, Ваше Величество? — не далее, как сегодня утром Тучков получил почту из Санкт-Петербурга, и потому был невозмутим и спокоен. — Не изволите ли пояснить свою мысль?

По лицу французского императора пробежала судорога:

— Вы приказали расстреливать моих солдат! — укоризна в голосе Наполеона смогла бы заставить раскаяться самого закоренелого грешника. — Им стреляли в спину!

— Вас неправильно информировали, Ваше Величество. А вот было ли искажение действительности случайным или злонамеренным, мы обязательно выясним. И сделаем соответствующие выводы, разумеется.

— Хотите сказать, что по моим солдатам никто не стрелял?

— Это почему же? Конечно, стреляли. Но не в спину, как утверждают некоторые недобросовестные источники, а в лицо.

— Есть разница?

— Разумеется! Удирающим от англичан трусам в спину может попасть исключительно английская пуля, и никакая другая. Или вы находите что-то дурное в пресечении паники и принуждении войск к победе?

Да, Наполеон находил дурное, но вслух только выкрикнул:

— В том же Бобруйском полку уцелела едва ли четверть!

Тучков пожал плечами:

— Британцы отчаянно сопротивлялись. Они вообще хорошие вояки, Ваше Величество. Тем выше слава и ценнее победа.

— Гвардия... моя гвардия... это она гибла на английских штыках...

— Сочувствую, Ваше Величество, и скорблю вместе с вами. Гвардия, которая бежит с поля боя и которую приходится возвращать в битву силой — является позором для любого государства. Да, я искренне сочувствую.

Император побледнел от почти ничем не прикрытой насмешки, и опять промолчал. Говорить пока не о чем — Франция раздавлена и унижена, и видимость равенства в вынужденном союзе давно никого не обманывает. Даже англичане в своих газетах пишут о русском нашествии и почти не упоминают французские войска. Все понимают, кто на самом деле дёргает за ниточки, привязанные к кукле, именуемой императором Наполеоном Бонапартом. И в тех же газетах делают столь прозрачные намёки...

— Я сам поведу армию в бой, месье генерал-майор! Хотя бы гвардию!

— Исключено, Ваше Величество. Государь Павел Петрович не представляет будущего Французской Империи без лучшего в её истории правителя, и любая угроза вашей жизни ставит под сомнение само существование Франции как государства. Империя — это вы, Ваше Величество!

— Тем не менее, я настаиваю! — император вышел из себя настолько, что ударил кулаком по столу. — Это моя армия!

— Никто не спорит, — кивнул Тучков, отодвигая подальше чернильницу. — Да вы присядьте, Ваше Величество, и постарайтесь посмотреть на проблему с другой стороны.

— У меня нет проблем, господин генерал-майор! — Наполеон дрожащей от гнева и возмущения рукой налил вина из стеклянного графина и выпил. — Да, никаких! Кроме вас!

Командир красногвардейской дивизии с досадой поморщился. Истерика Бонапарта не только противоречила полученным инструкциям, но и вредила далеко идущим планам Александра Христофоровича Бенкендорфа. И если бы его одного! Сам Тучков прекрасно понимал, что французский император по сути своей является символом и знаменем армии, и без него та превратится в неорганизованную массу, способную лишь на пошлые грабежи. Да и то ровно до тех пор, пока опомнившиеся англичане не наведут порядок.

— Ваше, Величество, я непременно доложу в Санкт-Петербург о ваших пожеланиях, и ответ придёт никак не позже двух недель. Нужно только подождать, и всё образуется.

— Да идите вы к чёрту со своим Петербургом, господин генерал-майор! — император со злостью швырнул пустой стакан на пол и ушёл сам, на прощание громко хлопнув дверью.

— Не начудил бы чего проклятый корсиканец, — заметил капитан Воробьицкий.

— Пустое, — отмахнулся Тучков. — Сейчас любое его действие играет нам на руку.

Жак Лепаж с удобствами расположился на кухне, отданной под караульное помещение. Казаки и калмыки лейб-конвоя ещё не прибыли, и он никому не собирался уступать занятые позиции. Во-первых, здесь огромная плита, дающая совсем нелишнее в дурном английском климате тепло, а во-вторых — именно тут будут готовить обед самому императору, и наверняка охраняющему Его Величество взводу что-нибудь перепадёт. А командиру — в особенности.

Не верите, будто новоиспечённый сержант может занимать офицерскую должность? Это вы зря, господа хорошие! Сам лейтенант Самохин час назад объявил о повышении, а месье капитан Воробьицкий завизировал приказ. Можно было, конечно, обойтись и без бюрократии, но так солиднее — теперь ни единая сволочь не вздумает усомниться. Бумага с двуглавым русским орлом очень дисциплинирует!

— Сержант?

От звуков знакомого голоса пробежали по спине крупные мурашки, и как-то сами собой исчезли из головы глупые мечты о собственном домике где-нибудь в богатой и загадочной России.

— Сержант Жак Лепаж, Ваше Императорское Величество!

— Помню тебя, — во взгляде императора вспыхнула искорка интереса. — Ты был со мной под Бобруйском, не так ли?

— А ещё у Маренго, под Веной, Прагой и в Каире.

— Похвально, — Наполеон посмотрел на подскочившего Жака снизу вверх. — Будешь сопровождать меня на рекогносцировке, сержант.

— Но я в карауле, Ваше Величество.

— Замечательно, и в чём же цель караула?

— Охранять вас, Ваше Величество.

— Так что же мешает делать это во время небольшой прогулки? Приказам не противоречит, я так понимаю.

— Да, но месье лейтенант Самохин...

— Ты ставишь какого-то лейтенанта выше своего императора, сержант?

— Никак нет, Ваше Императорское Величество, но если мы дождёмся прибытия конвоя, то поездка станет намного безопаснее.

— Идиот! — раздражённо бросил Наполеон. — Немедленно собирайся, иначе те же самые конвойные казаки повесят тебя по моей просьбе.... то есть по моему приказу. Чёрт побери, как же измельчала гвардия! Нет уже настоящих "старых ворчунов".

Лепажу вдруг стало стыдно и обидно одновременно. Ведь и в самом деле, о каком лейтенанте Самохине может идти речь, если приказывает сам император Франции?

— Ну что, сержант? — с пониманием и участием, будто сумел прочитать мысли, произнёс Наполеон. — Ты видишь впереди свой Аркольский мост?

— Так точно, Ваше Величество!

— Называй меня попросту — сир.

— Да, сир!

— А теперь принеси мне плащ и седлай коней.

— Где их взять, сир?

— Где угодно, сержант! Но сделай это незаметно — пусть результаты нашей рекогносцировки станут сюрпризом для русских друзей.

И скоро душа Жака ликовала и пела. Любой француз с радостью отдал бы половину жизни за внимание Великого Императора, но повезло только ему одному. Целый час в обществе самого Наполеона! Кому расскажи, и не поверит.

И, тем не менее, это так. Кони идут неторопливым шагом, и неспешная беседа заставляет забыть о времени:

— Так что же представляют из себя эти английские ракеты, сержант? Насколько серьёзным оружием они являются?

Лепаж поспешил успокоить императора:

— Сущая нелепица, а не ракеты, сир. Отличаются от используемых русскими союзниками точно так же, как обезьяна отличается от человека. Вроде похожи, а на самом деле не то. Поначалу страшно было — летят, визжат, взрываются! Но летят недалеко и совсем не туда, куда нужно, а взрываются ещё хуже.

Наполеон кивнул, и надолго замолчал, рассуждая сам с собой о способности англичан быстро учиться. Если так дальше пойдёт, если Британия продержится хотя бы год, то русских союзников может ждать неприятный сюрприз. Нет сомнений в результате этой войны, но её итоги станут губительны для обоих участников. Значит что? Значит, все преимущества получит третья сторона. Всего-то и нужно сделать — вывести из войны французскую армию.

— Вот только лорду Персивалю опасно верить...

— Да, сир! — откликнулся Лепаж. — Это вы о чём?

— О политике, сержант, исключительно о политике! — император достал из кармана сюртука крохотный двуствольный пистолет и выстрелил Жаку в голову. — И она, как известно, требует жертв.

Известие о бегстве Бонапарта генерал-майор Тучков встретил со странным спокойствием. Улыбнулся капитану Воробьицкому, принесшему неприятные известия, и предложил:

— А ведь за это стоит выпить! Не открыть ли нам цимлянского, Владимир Викторович?

Адъютант Наполеона посмотрел на генерала как на сумасшедшего:

— Сегодня праздник, Александр Андреевич?

— Разумеется! — Тучков улыбнулся, увидев сомнение в своём душевном здоровье, и поспешил пояснить. — Разве начало операции по освобождению Его Величества императора Франции из английского плена нельзя считать праздником? Владимир Викторович, я вас не узнаю.

Воробьицкий принял наполненный дежурным сержантом бокал. Его уже не интересовал восхитительный вкус воспетого в стихах и прозе вина — капитан мыслями полностью ушёл в работу. Требовалось немедленно разъяснить французам всю низость и коварство планов противника, и воззвать к патриотическим чувствам подданных Наполеона. Стоит также обратить особое внимание на недопущение панических настроений и жестко пресекать любого вида пораженческие слухи.

Перестраховка, конечно... высочайший воинский дух французской армии поддерживается на должном уровне заградительными отрядами, а никак не пламенными речами или манифестами. И сообщение о пленении императора англичанами станет лишь дополнительным мотивом. Одним из мотивов, причём не самым главным.

— Вы позволите, Александр Андреевич? — вошедший без стука и приглашения майор Толстой протянул командиру дивизии пакет. — Донесение от капитана Нечихаева.

— Уже майора.

— Вот как? Надо будет при случае поздравить с чином.

— А вот эта возможность, Фёдор Иванович, вам представится в самое ближайшее время.

— Одному?

— Вместе с батальоном, разумеется.

Нечихаев о будущей встрече не подозревал, и, честно говоря, даже не задумывался о возвращении в расположение основных сил. Всю прошедшую неделю вообще было не до посторонних мыслей, слишком жаркая она выдалась. Не в смысле климата, а по случившимся событиям. Так вышло, что из дома маркиза де Бонжеленя им пришлось уходить в ту же ночь, не дожидаясь появления людей любезного герцога Роберта. Те попросту не успели — рекрутёрская команда оказалась быстрее.

Вот им и не повезло. Арматор не горел желанием быть мобилизованным под знамёна Его Величества Георга III, и на требование проследовать под конвоем к месту сбора новобранцев ответил ударом шпаги.

И дальше всё закрутилось стремительной каруселью — случайный выстрел умирающего английского солдата привлёк внимание таких же точно команд, и буквально через полчаса тихая лондонская улица стала местом грандиозного сражения. Ночь вообще не самое лучшее время суток для ведения боя, и для любой армии кроме русской подобное столкновение становится фатальным. А тогда именно англичанам пришлось тяжко — уходившие по крышам гусары долго ещё с нескрываемым удовольствием прислушивались к грохоту "дружественного огня", и заключали пари о потерях противоборствующих сторон. Впрочем, как утренние, так и вечерние газеты промолчали не только о результатах перестрелки, но и о самом факте её наличия.

За неделю пришлось сменить четыре квартиры — в трёх хозяева оказались столь подозрительными, что совсем было собрались сообщить властям о постояльцах, а из последней опять уносили ноги, прорываясь с боем. Чёртовы рекрутёрские команды явно задались целью поставить под ружьё всё мужское население Лондона, и не оставили без внимания самые мерзкие трущобы, куда приличным людям и заглядывать не стоит. Или солдат Его Величества нельзя отнести к приличным людям?

— Может быть, избавимся от бумаг, месье? — маркиз де Бонжелень уже не в первый раз за сегодняшнюю ночь предлагал уничтожить мешок с документами, весившими не менее полутора пудов. — После войны я оформлю новые, в сто раз лучше настоящих.

Мишка промолчал. Он устал объяснять французу, что голова самого арматора стоит гораздо меньше любого листочка из его тяжёлого мешка. Расписки, купчие, векселя... В своё время Фёдор Иванович Толстой получил от императора Павла Петровича список земельных участков, предприятий и людей, подлежащих покупке всеми правдами и неправдами. Их принадлежность Российской Империи может и не афишироваться, но в любом случае не должна вызывать сомнений у любого разумного человека. И сколько в том мешке полезного, начиная от закладных на верфи Портсмута, и заканчивая аналогичными документами на половину Оркнейских островов с гаванью Скапа-Флоу.