Петрович

— Колобок, давай ты, придержи двери, а то пока Борю дождешься, тут родить можно.

— Ага! — обрадовался Колобок, и, отпустив плиту, и обогнув стоящего впереди Гришу, рванул двери на себя.

— Обе створки открывай!

— Не пролезем.

— Айн, момент!

— Левее, левее.

— Теперь чуть правее.

— Толик, не мельтеши! Мы уже занесли.

— Кликни Борю, пусть сразу обменник открывает!

— Сейчас, — ответил Толик и пропал в недрах лавки. Потекли секунды ожидания, показавшиеся нам вечностью.

— Чего-то он долго..., — проскрипел Маузер.

— Руку уже не чувствую, — пожаловался Олег.

На душе у меня в нехорошем предчувствии заныло. Но тут из кухни лавки появился, наконец, Колобок с белым как мел лицом.

— Мужики... Боря мертв.

— Твою ж мать!

— А где новичок?

— Не знаю...но его нет.

— Давай табличку бросаем прям здесь.

Вопреки словам, табличку мы не бросили, а аккуратно опустили на пол. И тут же скопом пошли посмотреть на Бориса. Боря лежал на полу, на спине возле чуть приоткрытой двери обменника. Руки раскинуты в стороны, голова повернута налево, глаза широко открыты, словно именно там он увидел нечто необычное. Левой половины лица нам было не видно, но из правого серого глаза медленно текли слезы, перекатывались, через переносицу, и капали на пол, так что рядом с носом уже образовалась небольшая лужица.

— Слезы Ильи, — констатировал Толик то, что мы и без него видели, а затем лихорадочным движением стянул с головы шляпу. Мы последовали его примеру, обнажили головы.

* * *

Пустошь текла под ногами. Хотя, текла — не то слово. Ползла со скоростью старой черепахи, страдающей атеросклерозом , ревматизмом и радикулитом одновременно. Вернее это я полз по степи со скоростью улитки. В виду отсутствия дорог и построек вдоль оной, после того как вдали за спиной скрылась из вида лавка, казалось, что я не иду бодрым шагом, а ползу. Час иду, два, а ничего не меняется. Пустота вокруг и внутри. И в голове начинают возникать разные мысли. Первая была: А не порю ли я горячку? Может, стоило остаться и дождаться возвращение Петровича? Но, то, что мне поведал Борис, казалось сильнее. Уважительной причиной поступить по-мужски, пойти и найти самому место перехода. Идти было тяжело, загрузился в дорогу, как ишак. Шесть литров воды с собой, и килограмм пять жареного мяса, да пару кило лепешек. Артефактов три штуки прихватил. Кто знает, может и пригодится здешняя валюта. Сухая трава скользит по штанам, сухая земля скрепит под ногами. Жаркое солнце вытапливает меня как сало на сковородке. Под новеньким пончо, которым я разжился в лавке, оказалось невыносимо жарко, но я утешал себя мыслью, что в прохладной ночи будет тепло спать. Правда, чем дальше я шёл, тем больше меня начинали одолевать сомнения в правильности поступка. Но какого черта?

Пророк сказал, что проход будет, но пройдет только один. Значит, этим одним должен быть я. Дед и здесь выживет, а мне чем тут жить — лучше сразу сдохнуть. Как я понял, что это пророк? Вы его не видели, а видели бы, не сомневались. Хотя с утра день не предвещал ничего плохого, кроме головной боли и учащенного сердцебиения.

Утром, продрал глаза. Вышел в бар воды попить, и тут же обнаружил, что остались мы с барменом одни. Все ушли на фронт, то бишь за очередной хреновиной. Попил воды, и понял, что вода после вчерашнего помогает плохо. Голова вава, во рту кака. Организм просил опохмелиться. И тут я вспомнил, про заначенную штучку в заднем кармане. Облокачиваюсь на барную стойку и небрежным жестом кидаю её на стойку.

— Наливай!

Бармен Борис уставился на эту штуку такими глазами, словно скорпиона ему в суп бросил, но я сразу понял — ценная вещь, однозначно. А Борис, вместо того, чтобы налить начинает читать мне нравоучения. Мол, уверен ли я, что мне это надо, и знаю ли я о последствиях? 'Да, конечно, черт его побери, мне это надо позарез! Организм просит! И о последствиях я не просто знаю, я их ощущаю в полной мере. И уж чего-чего, а разного пойла в жизни пробовал: текилу, виски, ром, джин, абсент. Так, что самогоном меня не напугать' — думаю я, но произносить свои мысли вслух не спешу, молча, смотрю на бармена, и жду. Борис тем временем, начинает нести какую-то ахинею, что, мол, второй раз он может не выдержать, но раз я настаиваю, его долг исполнить. И таки да...Нудный бармен наливает почти полный стакан своего пойла, и я даже успеваю обрадоваться, что сейчас его употреблю. Как вдруг Борис берет мою позолоченную блесну, и бросает в стакан с самогоном. Блесна растворяется в самогоне, как сахар в горячем чае, после чего содержимое становится чистым и прозрачным. Я слегка офигеваю, и думаю, ну надо так надо, выпью. Тяну к стакану руку, но бармен меня опережает. Берет стакан и медленно выпивает. А дальше...... Лицо его становится не человеческим. Это словами не передать, это увидеть нужно. Вроде все на месте, рот, глаза, нос, уши, губы, лоб, но ты смотришь и четко понимаешь, что перед тобой не человек. И глаза его кажется, смотрят не на тебя, и даже не в тебя, а в незримую бездну. Или сама бездна пялиться на тебя его глазами. На меня словно холодом дыхнуло, и именно этот холод поднял длинные волосы Бориса и создал некое подобие львиной гривы. А когда он заговорил, у меня сердце в пятки провалилось. Такой замогильный голос, аж мурашки по спине. И говорил он не правильно, не по-человечески, словно гугл переводчик, значение слов переводит правильно, а о смысле предложения в целом нужно догадываться, потому, что слова в разных падежах и склонениях. Но вопреки здравому смыслу я все понял и осознал. А когда он закончил говорить, волосы опали, лицо приобрело прежние черты, бармен вдруг упал, стукнувшись подбородком о стойку. Рухнул, словно его из розетки выключили. Мне стало страшно, и я потащил его зачем-то по коридору, чтобы налить на него воды, и он пришел в себя. Дотащил только до камеры телепортации, там понял свою ошибку и бросил. Побежал на кухню за водой. Пришел со стаканом, смотрю, а он мертвый совсем. И ту до меня дошло, о каких последствиях Борис говорил... О смерти своей, в которой я виноват буду. Не помню как, но очень быстро собрался, накидал всего в котомку, напялил новое пончо со склада, снял большую карту пустоши со стены, и опомнился уже, когда бодро шагал, удаляясь от лавки.

* * *

Вот и всё... На заднем дворе вырос очередной холмик. Мне пришлось все рассказать ребятам. Про нерабочие обменники, и про то, что вчера я оплатил слезы Борису, отдав весь свой хабар. А второе превращение, Боря, как и большинство барменов до него, не пережил. Остается загадка, как убедил и чем оплатил слезы Ильи мой студент. Но думаю, это со временем разрешится. Жаль, что расстались мы с мужиками не лучшим образом. Нет, никто ни в чем меня не обвинил в глаза, мне поверили, что это была инициатива Бориса, скрыть нынешнее положение вещей. Но и когда уходил никто не пожелал удачи. Печально, но переживем.

— Неприятность эту мы переживем... , — прошептал я выйдя из лавки. Снял сапоги, прошелся по горячей земле босыми ногами. Чуть понюхал вечерний воздух, словно собака берущая след, и пристально вглядываясь в следы на земле. Это только кажется, что на выжженной на солнце земле, твердой словно камень не остается следов. Следы есть всегда, только надо их видеть. Вернее чувствовать, вот и сейчас я прикинул куда мог отправиться студент, снявший со стены карту пустоши. Необычных мест на ней осталось два — песочница и дорога мертвых великанов, которую мы просто зовем дорогой мертвых и оба эти места на востоке. Правда было ещё третье, но туда он пойдет, вряд ли, далеко.

Глубокий вдох и выдох, смотрю на землю. А студент тяжелый... Не могу сказать, что он поправился за срок пребывания в пустоши, но нагрузился изрядно, и даже знаю чем. А теперь вперед, приказал я сам себе, перекинул связанные между собой сапоги через плечо, и пошел, шагая босыми ногами по следам студента. Это ничего, что скоро ночь, успокаивал я сам себя. Оставаться в лавке категорически не хотелось, чтобы не чувствовать косые взгляды парней. Да и студента надо догнать, не натворил бы ещё чего...

Вскоре стемнело. Но я уверенно шел, размышляя о последних событиях, да и о том, что нам известно об этом мире. Из всей планеты известен нам лишь клочок суши размером примерно четыре сто на сто километров по названию пустошь, а по форме напоминающий глаз. Верхнее веко глаза север-северо-запад — северо-восток — ограничено бескрайней наступающей на каменистую степь песчаной пустыней, а с юга на нижнем веке стоит каменная гряда острых неприступных гор. Правда есть в стыке, в уголке глаза, на границе где на юго-востоке встречаются пустошь, пустыня и скалы, там океан или море гладит берег пустоши. Что это точно, неизвестно, поскольку другого берега у большого озера не видно, но вода в нем соленая. Переплыть же эту водную гладь, чтобы выяснить размер не на чем. Но на берегу есть поселение одичавших штукарей, которые больше известны как ловцы жемчуга. Понятно, что не жемчуг они со дна достают, но говорят находки случаются, особенно много их после шторма. Про пустыню же на севере не известно ничего. Все кто пытался её перейти, назад не возвращались. По молодости делал вылазку, потратил неделю и вернулся ни с чем. Там нет воды совсем, и выжить невозможно. Горы же на юге совершенно неприступны. На моей памяти лишь один раз Леха -альпинист да его друг Володя по кличке Сержант штурмовали эти вершины, но удалось ли им их перейти никто не скажет.

— Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя... Богатыри — не вы! Плохая им досталась доля, не многие вернулись с поля..., — забормотал я, топая по ночной степи.

* * *

Примерно через два часа, как солнце закатилось за горизонт, и наступила ночь, я понял, что дальше идти бессмысленно. Никаких ориентиров не видно, а просто идти, чтобы идти, не стоит. В принципе, карта пустоши была довольно подробной, идешь от лавки на восток, чуть левее и выше три холма, от холмов ещё три-четыре часа прямо, пока не упрешься в овраг, от оврага примерно часов пять до чаши, так обозначена низина округлой формы, словно воронка от бомбы или метеорита. Вот в этой воронке и решил заночевать. Костер разводить не стал. Поел и спать. Не смотря на то, что устал как собака, сразу заснуть не смог, перед лицом всё ещё стояло лицо пророка, словно выплевывающего слова: ' Мир это будет нет. Время быстро. Путь не прямо. Успеть задача. Пройдет первый, другому нет. Врата назад ждать. Там, где нет давно живого. Живо мертвое и мертво живое. Успеть смысл'. Исходя из этих слов, Петрович был прав, таская меня по разным местам, где никого живого давно нет. Если учесть, что в деревне первых поселенцев мы уже были, а ковчег, про который никто не знает пропустить, то на карте остались два места — ближайшее от лавки Бориса — песочница. Не знаю, что это значит, но чувствую прикол какой-то, в духе сурового челябинского юмора. Вот примерно к нему и дойду, надеюсь завтра или послезавтра. Так размышлял я, и не заметил, как уснул. Зато проснулся от звуков какой-то нездоровой возни рядом со мной. Крысы! Мать их за ногу!

— Кыш! Брысь!— крикнул я спросонья, а когда окончательно проснулся, то увидел, что мои запасы еды здорово попорчены.

* * *

Как не храбрился я догнать студента, а усталость дала о себе знать, чай не двадцать лет молодым рысаком по степи бегать, а у него форы добрых десять часов. И я стал устраиваться на ночлег, размышляя о событиях последних дней. Не знаю, что такого мог сказать Борис студенту, что он сбежал и не дождался меня. Не думаю, что нечто из ряда вон, просто после смерти пророка струсил студент и дал деру. Единственное, что он мог сказать, что через врата пройдет только один. ... Да, это мне известно, а для студента было новостью, но вряд ли аргументом к бегству. Плохо другое.....А если честно всё плохо. Смотрю в звездное небо и вижу, что одна звезда стала светить ярче. Нет, это мне не показалось, она действительно стала ближе. А что будет, когда она вплотную приблизится к планете? А ведь это скоро произойдет. Нет, у меня не было сил сказать штукарям всю правду. Ведь это значило унизить их, лишить последней гордости якобы свободных бродяг штукарей. Да и зачем такая правда людям, которым совсем не много осталось жить? Не думаю, что сам бы хотел её узнать, но узнал из уст покойного Бориса. А сейчас спать, спать, ибо на рассвете опять в дорогу. А если подумать, то вся наша жизнь — лишь дорога от рождения к смерти.

* * *

Не ожидал я от себя такого.... В прежние времена выбросил бы с брезгливостью погрызенные крысами сухие лепешки, а тут отряхнул, подул, сбивая прилипшие песчинки, и захрустел. Словно мне это не в первый раз, словно всю жизнь бомжевал и с помойки питался. Правда, говорят — голод не тетка. И даже не дядька, и не дедка, а первый враг, если подумать. Краешек солнца появился из-за края чаши, и я поднялся продолжить путь. Судя по карте, мне сейчас нужно взять чуть правее и топать так с полдня, до следующей метки.

Солнце давно перевалило на другую половину небосклона, а я никак не видел на горизонте двух холмов слева, чтобы от них повернуть на место под названием 'песочница'. Может, я медленно иду? — была первая мысль. Прошло ещё два часа, чтобы я, наконец, признал, что заблудился. И куда теперь? Может сильно взял правее и потому не увидел? А может наоборот ушел сильно влево? Пот, выступающий на лбу, мигом стал холодным. Что теперь делать? Куда идти? Но идти то надо, стоять на месте бессмысленно.

Буду топать, пока не стемнеет, решил я, может хоть к вечеру какие-нибудь приметные на карте места появятся. Нахлынувшая волной паника потихоньку отпустила, и к вечеру я действительно добрался до холмов. Только их оказалось не два, а три. Сидел и до сумерек пялился в карту. То ли эти три холма, которые должны быть на севере, и тогда я сильно взял левее положено, либо те, которые на юго-востоке, и тогда получается .... Да нихрена тогда не получается! Три холма я проходил вчера, только они это или другие какие понять не мог, поскольку они все для меня на одно лицо, как китайцы, мать их!

* * *

Дошёл к обеду до воронки, то ли от снаряда она осталась, то ли от метеорита, упавшего в незапамятные времена. Склоняюсь, что от метеорита. Не было здесь никогда снарядов или бомб. Не тот уровень цивилизации. По-другому они думали, и делали все по-другому. Хотя, помниться неистовый Сержант уверял, что такого размера воронки остаются от ракеты средней дальности, и спорить с ним никто не хотел. Буйный он был, а когда выпьет, вообще не в себе. Десантник, афганец, и этим все сказано.... Война пропахала его душу, изувечила. Его по большей части все побаивались, ибо могли неожиданно отгрести по полной программе. В первый день нашего знакомства, когда я желторотым юнцом заявился в лавку, хотел Сержант меня стукнуть, да нарвался на мельницу. Славно я его об стол приложил. Думал, врага нажил, а оказалось друга. Понимал я его... Понимал его пьяные слезы, когда он поднимал полную кружку не твердой рукой и говорил: ' За Саланг, за Кандагар, за ребят...' . Понимал, и чувствовалось жалость к не за что погибшим ребятам, мои сверстникам, вернувшимся в цинковых гробах домой. Понимал и разделял его взгляды, что такое честь, мужское слово, и человеческая порядочность. И честно говоря, со временем выяснилось, что нет надежнее друга, чем Сержант. За годы нашей дружбы всякое было, он не раз меня выручал, да и мне повезло пару раз ему помочь. Только вот один раз я его не поддержал, когда он собрался штурмовать местные горы. Чувствовал, что не осилю, а ему обузой быть не захотел, а с Лехой альпинистом у него шанс был...