Дом всех тварей

— Что ты наделала?!

Мескете подняла на нее взгляд, потом сказала:

— Мы провели обряд призвания. Мы не могли бы достать его, не будь он Инкарни.

Амти задохнулась от злости. Будто бы Мескете не знала, что Шацар — Инкарни раньше. Адрамаут закрыл за собой дверь, оставляя их вдвоем. Трус, подумала Амти.

— Мескете! Это мой муж!

— Это убийца и монстр.

— Здесь каждый третий — убийца.

— Да, — кивнула Мескете. — Но это наш народ, а Шацар — его предатель. Я должна была сделать это. Как царица.

— Но его убьют!

— Да, — кивнула Мескете, потом сняла темные очки, в комнате и без того было темно, отложила их. — Его убьют. И он получит по заслугам.

— Но я люблю его, Мескете!

— Ты не можешь его любить, Амти. Ты себе это придумала. Но даже если любишь, это не так важно. Без него в Государстве станет лучше. И его крови жаждет Двор. Это все, что мне следует знать. Оставь при себе свою любовь. У тебя останется его сын.

— Ты правда не понимаешь? — спросила Амти спокойно. — А если бы там был сейчас Адрамаут?

— Адрамаут не совершил ничего такого, за что его можно было бы сюда привести. Шацар не хороший человек, Амти. Если ты родила от него и живешь с ним, это вовсе не значит, что он — наш друг. И тем более не значит, что я буду жертвовать остальными, включая тебя, ради него.

— Жертвовать? — переспросила Амти.

Мескете встала, прошлась вдоль стола, остановилась перед Амти.

— А ты как думала, Амти? Ты думала, как я еще смогу объяснить моему народу, что вы делаете в Государстве? Вы хотели так хотели жизни там. Ты, Неселим, Адрамаут, Шайху, Мелькарт. Вы получили эту жизнь. Ты думала, что мне еще было предложить Двору, кроме Шацара? Либо он, либо вы все. Ты правда полагала, что я сделаю какой-то другой выбор?

— Ты могла поговорить со мной! — сказала Амти, и только от звука своего прерывающегося голоса ее накрыло понимание — она плачет.

— И получила бы истерику, как сейчас. Ты вообще не должна была об этом знать. Кто тебе сказал? Неселим?

— Какая тебе разница!

Тогда Мескете отвесила ей пощечину — намного более болезненную, чем ей полагается быть. Сильная боль привела Амти в чувство, и она сказала:

— Ты не понимаешь, Мескете. Я теперь умру. Мы с ним связаны, я умру вместе с ним.

— Не неси чушь, иначе я ударю тебя снова, — быстро сказала Мескете. Амти поняла, что скорее всего она просто боится чужих слез и не хочет их видеть, что больше всего во всей ситуации ее смущает, что Амти плачет перед ней.

— Я не несу чушь, Мескете. Ты помнишь ритуалы в Храме?

— Нет, ты что думаешь я прочитала их все?

— Мы с ним связаны по-настоящему. Я обручилась с ним, как Инкарни. Я чувствую его боль. И я умру, если он умрет. Я умру вместе с ним. Если бы ты мне сказала, мы могли бы...

И тогда Мескете рявкнула:

— Мы могли бы что?! Что, в любом случае, мы бы еще сделали?! Мне ясно дали понять, чего от меня хотят, Амти! Я здесь одна, а их много! Я им служу, а не они мне!

И Амти увидела, что теперь Мескете и вправду беспокоится, что она боится, что она переживает. Мягче это, однако, ее не сделало. Мескете схватила Амти за шкирку, и Амти почувствовала волны боли, расходящиеся от ее руки, и подумала, что Шацару только этой боли, пойманной у Амти, сейчас не хватало.

— Я подумаю, что можно сделать, — мрачно сказала Мескете. И вдруг добавила:

— И, кстати, если бы Адрамаут был на месте Шацара — он не был бы моим мужем. Понимаешь? Я бы не смогла полюбить того, кто оказался бы на этом месте.

А потом Мескете выставила ее за дверь. Амти припала к двери, пнула ее, ударила кулаком, но Мескете не открыла.

В бессильной злости Амти простояла еще с минуту. А потом увидела, что народ от клетки с Шацаром разошелся, зал был почти пуст. Амти подошла к нему, посмотрела на него, в окровавленной рубашке, бледного.

Шацар прошептал одними губами, так что услышала только она:

— Сделай мне больно.

— Что? — прошептала Амти.

— Сделай мне больно. Никто не должен понять, что ты просто говоришь со мной.

Амти резко рванула к себе цепь, на глазах у нее выступили слезы страха и боли. Она так и не поняла, получила ли от этого удовольствие. Шацар подался к ней, припав к клетке. Струйка крови рванулась вниз по его ребрам. Шацар вцепился в прутья клетки, так что костяшки его пальцев тут же побелели. Амти сжала пальцы на металлическом пруте чуть ниже его руки, так что они соприкасались, это был максимум, который Шацар и Амти могли себе позволить.

— Шацар, — прошептала она. И он быстро сказал:

— Ты не умрешь. Я солгал тебе. Ты почувствуешь, как это — умирать, но ты не умрешь. Я солгал тебе, чтобы ты не застрелила меня на маяке. Чтобы поверила, что чувствуешь мою боль, а значит и умрешь вместе со мной.

Амти снова больно дернула цепь, Шацар улыбнулся, обнажив зубы. Она подалась к нему, а он к ней. Амти встала на цыпочки, а он к ней склонился, и почти коснулся носом кончика ее носа.

— Позаботься о нашем сыне, Амти.

Они были ближе, чем когда-либо.

6 глава

Шацару разрешили сказать что-нибудь перед тем, как приговор будет оглашен. Амти снова сидела на скамье в конце зала и очень старалась на него не смотреть. У Шацара был очень спокойный голос, будто он выполнял скучную, но обязательную работу.

Ровно те же интонации были у него, когда он начинал речь на свадьбе отца и матери Амти.

— Я не имею цели как-либо опровергать обвинения. Не думаю, что это вообще возможно и целесообразно. Единственное, что мне хотелось бы сказать перед тем, как суд вынесет мне приговор согласно воле моего народа — я никогда не предавал Мать Тьму и ее детей, я никогда не отрекался от того, что являюсь одним из Инкарни. Я никогда не испытывал стыда за мой народ и никогда не считал, что мой народ должен быть истреблен согласно каким-либо идеологическим предубеждениям. Я любил свой народ. И люблю его.

Люди в зале переглядывались, кто-то смеялся. В комедии, которую ломала Мескете, это был самый смешной момент. Психопат, уничтоживший миллионы своих братьев и сестер, совершенно искренне говорил о том, что он — часть этого народа, что любит его. И жалеет.

Шацар говорил о том, что он жалеет Инкарни, но другого выхода нет. Государство как никогда близко подошло к последней грани, за которой хаос и смерть, и все благодаря ему. Это был его проект, и его смертью он будет доведен до конца. Шацар призывал после его казни не вмешиваться в дела Государства и смотреть, что будет.

— В остальном, — сказал Шацар. — Я признаю ваше право поступить со мной так, как велит вам ваша жажда крови.

Говорил он спокойно, будто это ему было все равно. Амти знала, что Шацар планировал самоубийство — у него даже был пистолет, заряженный ровно одним патроном специально для этой цели. Вовсе не потому, что Шацар чувствовал себя несчастным или боялся — он планировал самоубийство, потому как оно должно было стать финальным аккордом его плана. Последняя точка, финальная нота. С его смертью должен был наступить хаос. Сжатая пружина должна был разжаться, а люди Государства, потеряв абсолютного вождя, наконец, должны были показать, кого он из них сделал. Амти не знала, когда именно должен был состояться последний акт его пьесы, но знала, что он готов.

Никакого сдержанного достоинства военачальника проигравшей армии в голосе Шацара не было, только усталость и лень. Ему хотелось побыстрее с этим закончить.

Амти сжала руки так, что пальцы заболели, Мардих затрепетал крыльями у нее на плече.

Амти было стыдно, мучительно слушать все, что о нем говорили, пусть она знала это давно, пусть сама могла бы рассказать историю о своей матери и о себе самой, ей все равно было больно. Больно оттого, что она его любила. Больно оттого, что она засыпала с ним рядом, чувствуя, как он обнимает ее, и ощущала себя в полной безопасности, больно оттого, что нежность к нему пересиливала ненависть.

Больно оттого, что она не знала, за что его можно было полюбить и любила.

Больно оттого, что он умрет. Амти сидела, болезненно выпрямившись, смотрела куда угодно, только не на Шацара. На скамье присяжных сидели люди в одинаковых мантиях и натуралистичных масках разнообразных животных из сказок: заяц, волк, лисица, медведь, коза, курица, лошадь, корова, пес, кошка, свинья и мышь. Ужасно забавно, почти до смеха, что герои народных сказок, основные носители морали, выражали своим решением — решение всего народа. Их лица были скрыты, голоса искажены. Когда из двенадцати встала кошка, ее голос полился из динамика, он был искусственно изменен, прерывался, потому как аппаратура во Дворе оставляла желать лучшего.

Она сказала:

— Вердикт присяжных заседателей: виновен. Народ Двора приговаривает Шацара, Инкарни Осквернения, Тварь Стазиса, к открытой казни.

Амти прекрасно знала, что это значит. Знал и Шацар.

Открытая казнь — казнь на площади. Медленная, чудовищная смерть, в которой может поучаствовать каждый. Кто-то может кинуть камнем, кто-то оставить порез, кто-то вырезать из жертвы кусок плоти, кто-то перекрыть доступ к кислороду. Такая казнь могла длиться неделями, потому как этикет не позволял обитателям Двора закончить все быстро и лишить сограждан развлечения. Любой во Дворе мог подойти к жертве и следовать любым возникшим желаниям.

Амти встретилась взглядом с Шацаром, и впервые не подумала о том, что она будет чувствовать все то же, что и Шацар, впервые не подумала о себе. Она подумала о нем, который, без сомнения, всего этого заслужил. Подумала о нем и почувствовала, как щемит сердце от любви к нему.

От любви, которая ничем не могла помочь. Все было кончено. Кошка с грациозным изяществом, соответствующим ее образу, опустилась на скамью рядом с остальными животными. Коза с вертикальными зрачками в желтом стекле глаз, резко развернувшись уставилась на зал, и Амти поспешно отвела взгляд.

Она ничем не могла Шацару помочь. Амти рассматривала свои раскрашенные синяками коленки и думала, что должен быть хоть какой-то выход. Она должна была сделать что-то сейчас? С тем же успехом, впрочем, можно было убить себя и их сына.

Из забытья ее вывел голос Мескете.

— Вето, — сказала она голосом, не выражавшим абсолютно ничего. — Я, как царица тьмы, хочу предложить худшее наказание.

По залу прошел волной шепот, Мескете будто ждала так и не заданного, из уважения к ней, вопроса. Наконец, она продолжила:

— Изгнание. Смерть была бы слишком малой карой за все, что перенесли из-за него Инкарни.

— Но куда? — спросил человек в маске волка, его оскаленная, зубастая пасть осталась неподвижной, эта рассинхронизация производила жутковатый вид.

— В место, где жизнь будет хуже смерти. Во Внешние Земли.

Амти понимала, что это значит. О Внешних Землях она слышала только смутные истории — это некое место, вроде тренировочной версии мира, которая не совсем удалась. Мусор Творения. Говорили, что это действительно уродливое место, но более того, говорили, что оттуда нельзя было вернуться и там невозможно было сохранить рассудок. О Внешних Землях Амти знала мало, однако там у Шацара был шанс, крохотный, но шанс не умереть сразу. Так Мескете пыталась спасти Амти, это был единственный ход, которым она была ограничена.

Амти понятия не имела, что доступ к ним есть во Дворе. Однако, Мескете сказала:

— Единственные врата во Внешние Земли во Дворе находятся в Разрушенном Храме. Мы изгоним его туда, заставим страдать в совершенном одиночестве в недомире, который отверг даже Свет. Пусть он потеряет разум, пусть умрет там от голода и жажды, пусть достаточным наказанием ему послужит абсолютное одиночество.

Должно быть, свою роль в том, как отреагировал народ сыграло то, что при всей своей жестокости, они и сами стремились к смерти. Смерть, переход в небытие, окончательное исчезновение имели для Инкарни некоторую непреодолимую сладость, влечение к умиранию было основой, которую заложила в них Мать Тьма, и основой оставалось. Отчасти поэтому все здесь понимали, что смерть — далеко не самое страшное наказание для Шацара. Что он, как и любой Инкарни, в глубине души жаждет ее и желает.

Люди после паузы, требуемой на осмысление поступившего от Мескете предложения, закричали и зааплодировали, проявляя свой восторг. Амти увидела, что в глазах Шацара впервые за все это время зажглась какая-то осмысленная эмоциональная реакция на происходящее.

Это было удивление.

— То есть они его не убьют? — шептал Мардих. — Не убьют? Я правильно расслышал? Я правильно понял! Я старый человек, объяснишь ты мне уже или нет?

— Нет, — сказала Амти. — Его не убьют.

И она сама не знала, хорошо это или плохо. Мескете просто сняла с себя ответственность. Оставить его умирать это совсем не то, что убить его самостоятельно. А значит, как думает Мескете, убить и Амти.

Народ сопровождал их на всем пути до школы. Зрители гибкой лентой тянулись за процессией. Зрители стояли вдоль всех улиц, через которые они проходили. Они плевали Шацару под ноги, осыпали его проклятиями.

Но во всем этом было удовольствие, не только праведный гнев. Люди радовались, чувственно и громко. Амти следовала за всеми, но у нее не хватало сил даже улыбнуться. И ей было страшно, что это сочтут за предательство.

Шацар должен был попасть в место, которое, в определенном смысле, было хуже Лестницы Вниз. Бессмысленная помойка мироздания, из которой не возвращался еще никто. Амти даже не была уверена, что там есть воздух для дыхания. И никто не был уверен. Внешние Земли были страшнее смерти, потому что за ними начиналась неизвестность. Граница миров за которой скрывалось все, что не удалось и не получилось.

Шацар, Шацар, Шацар. Амти хотелось звать его, но она знала — он не откликнется.

В первую ночь, которую они провели как муж и жена, когда Амти уже два месяца носила его сына, Шацар пообещал никогда не оставлять ее. Они лежали в постели, и Амти гладила линии на его ладони. Шацар не шевелился, так что это даже чуточку ее пугало — тогда она к нему не совсем привыкла. Он казался ей таким сильным, и рядом с ним она чувствовала себя совсем маленькой. Все между ними было совсем по-другому с тех пор, как ритуал объединил их. Она изучала линии на его ладони так же, как Шацар изучал ее тело — скрупулезно, собственнически. Она принадлежала ему, а он принадлежал ей. Они молчали.

А потом Шацар неожиданно сказал:

— Я не убью твоего отца. Он мой друг, и я к нему привязан, — тон у него был самую малость извиняющийся, и Амти не сразу сопоставила этот тон с тем, что он говорил.

— Что?! Ты собирался?!

— Я подумал, что это нужно сделать, чтобы между нами никто не стоял. Ты теперь моя. Типологически, этим и должна завершаться свадьба. Я должен забрать тебя у твоей семьи.

— Что ты несешь, Шацар? — спросила Амти.

Он помолчал, видимо, серьезно задумавшись над этим вопросом.

— Я не знаю, как доказать тебе, что хочу, чтобы ты была со мной.

Амти не знала, что ему ответить. О любви она что-либо понимала только из книжек. И примеры, как назло, не приходили в голову. Амти была книжкой девочкой, она понятия не имела о том, как мужчина может доказывать женщине, что хочет быть с ней, если речь идет о реальной жизни. Она очень боялась Шацара, и ей не хотелось заставлять его ждать, оттого она сказала первое, что пришло в голову — фразочку из сентиментального романа прошлого века, какие она тоннами поглощала, лежа среди яблоневых деревьев в саду, когда ей было четырнадцать.