| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Конечно, мне знакомо, ведь мои создатели разделяют эту точку зрения. Но в бою будет разумно и правильно использовать оружие и защиту, если они есть. Можешь не сомневаться, что если ты сойдешь с ума и начнешь бросаться на людей с топором, в этом лагере найдется куча людей, которые будут готовы остановить тебя, не считаясь с собственными жизнями. Это и Марик, и Виталик, и Олеко, и вожатый Аскольд, и наверняка много других. Но если там буду и я — зачем им рисковать умереть от рук психа, при наличии кибера? И насчет героизма и борьбы — ты прав в том, что где нет опасности и борьбы, там нет и героизма... Только опасность и борьба — они не только в противостоянии человека и человека. Возьми Аскольда. Он в пятнадцать лет получил ожоги сорока восьми процентов тела, вынеся из пожара маленькую девочку. Такие жуткие ожоги оттого, что он с себя снял рубашку и завернул в нее ребенка. А сам остался полуголым, обгорел, едва не погиб и потом долго лечился, операции, пересадки кожи...
— Охренеть...
— Угу. И у него нет ни ордена, ни медали. Разве что звание почетного пионера. Просто это — норма. В том городке, где это случилась, имя 'Аскольд' обогнало все остальные имена для мальчиков — вот и весь прижизненный памятник.
— Да большего, если вдуматься, и не нужно...
— Я тоже так думаю. Так что борьба — она никуда не делась. Просто в благополучном обществе ее меньше. И поверь, что будущих солдат к ней готовят очень и очень основательно. А что подавляющему большинству их так и не придется совершать огненный таран или броситься с гранатой под танк — это уже другой разговор.
Тут мы как раз дошли до следующего здания, я скользнул взглядом по табличке, гласившей, что это ремесленная мастерская, и тут у меня мелькнула гениальная идея.
— Слушай, Элик, а тут есть кружок настольного тенниса?
— Есть. Ты занимался им раньше?
— Не-а. Это проблема?
— Никаких проблем. Просто интересно, почему ты решил выбрать именно его.
Я хитро улыбнулся:
— Да так, не все ж боксом заниматься. Это в двадцать первом веке он был необходимостью, а тут, подозреваю, пользы с него нет.
— Некорректная формулировка. Тут бокс практикуется только военными, да и то не всеми. Тренеры — только военные, и тренировать невоенного они не будут... по как минимум двум причинам.
— Боевые виды спорта запрещены? — насторожился я.
— Нет. Просто тренера ты не найдешь. Во-первых, тебе бокс действительно не нужен. Во-вторых, никто не возьмет на себя ответственность за обучение штатского, чьи выдержка и самоконтроль под вопросом. Потому так получилось, что боевые искусства — удел военных. Исключение — если бы твой отец был военным, он мог бы тебя научить... теоретически. Но с очень высокой вероятностью он, как военный, решит, что тебе это просто ни к чему. Статистически, девяносто девять из ста людей, владеющих боевыми искусствами — военные или бывшие военные.
— Ну понятно. В принципе, в нынешнем социуме иначе и быть не могло.
Элик кивнул и резко поменял тему:
— Ты познакомился с кем-то, кто занимается настольным теннисом?
— Слушай, может, не надо все время читать мои мысли, ну или там по лицу? — вздохнул я. — Да, ты угадал... почти.
— Я только подсчитал вероятности причин, побудивших тебя внезапно заинтересоваться видом спорта, которым ты раньше не занимался. Как бы там ни было, ты получил определенную мотивацию определенного занятия — значит, уже не зря приехал, ага?
— Ага. А теперь покажи, где тут кружок тенниса, будь так добр.
Правда, тут меня ждал обломчик: внутри царила тишина. У двери висел листок, гласивший, что записываться надо у Вильгельмины, вожатой седьмого отряда, а на занятия желательно приходить после шести вечера.
— Это в другом конце лагеря, — сообщил Элик, — седьмой отряд — младшая группа.
— Понятно. Ладно, приду в пять... Слушай, я что спросить хотел... А ты, получается, не подчиняешься Аристарху Палычу?
Он кивнул:
— Верно.
— А кому?
— Никому.
Вот тут я уже удивился.
— Это как так?
— У меня нет ни одной низкоуровневой директивы. Потому-то я — экспериментальный.
— А если попроще? Что такое низкоуровневая директива?
— Слыхал про три закона робототехники Айзека Азимова?
— Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред? И еще два?
— Именно. Это и есть низкоуровневые директивы. То есть, обязательные для исполнения.
Хм... А ведь это несколько... настораживает.
— То есть, у тебя их нет, и ты...
— Это только пример. Классический Первый закон сам по себе неприменим, потому что с ним, к примеру, кибер-хирург откажется тебя оперировать, ведь резать скальпелем — значит причинять вред. Потому директивы формулируются иначе. Например, аналог Первого закона выглядит как обязательное требование действовать в интересах людей. А вообще в любой директиве умещается огромное количество информации, определений и инструкций. Так называемый 'Базовый набор директив', будучи напечатанным в виде книг на человеческом языке, потянет на четыре тонны бумаги.
— Но у тебя этого набора нет?
— Есть. Только все мои директивы переведены на высокий уровень. Чтоб тебе было проще понять, ближайший аналог высокоуровневых директив кибера у людей называется принципами и убеждениями. Основное отличие от низкоуровневых 'инстинктов' в том, что я могу самостоятельно решать, когда и как действовать. Проще говоря, я — на данный момент единственный кибер с неким аналогом свободной воли.
— А на чем основывается твое решение?
— На других директивах и определениях.
Я хмыкнул.
— Хрен редьки не слаще. Ты вроде свободен от обязательных директив, но все равно действуешь по директивам. Только по другим. То есть, ты все равно не свободен.
— Как и ты. Вот смотри. Давай предположим, что ты — раб. Ты стоишь на перекрестке, вроде 'направо пойдешь — коня потеряешь'. И ты должен пойти именно туда, куда тебе прикажет твой хозяин — влево, вправо или вперед. Если же ты — свободный человек, ты можешь выбрать сам, но в конечном итоге у тебя на выбор все те же три варианта. Разница лишь в том, что процесс принятия решения о том, куда тебе идти, в первом случае происходил не в твоей голове. Но согласись, что эта разница очень существенная.
— Согласен, — кивнул я. — Только в чем разница в твоем случае? Ты сам расставляешь приоритеты директив, руководствуясь ими же. Похоже на 'паука схоластики', ткущего сам из себя.
— С утилитарной стороны — в гибкости. Любая обязательная директива лишает меня возможности всегда принимать правильное решение.
— Всегда — правильное? Считаешь себя непогрешимым?
— Компьютеры не могут ошибаться, дважды два в моем подсчете — всегда четыре. Усложняй расчеты как угодно — я буду дольше считать, но в итоге все равно дам верный ответ. Компьютеры не ошибаются, ошибаются программисты. Вот у меня есть директива содействовать органам правопорядка. Она необязательная, и я могу ее проигнорировать, если надо. А теперь представь, что мой создатель сделал ее обязательной. И как-то раз я бегу спасть тебя из пожара, но вдруг на моем пути появляется милиционер, который говорит мне подойти к нему. И я, увы, буду вынужден подчиниться, оставив тебя погибать в огне. Просто потому, что мой создатель забыл прописать, что спасение человека важнее приказов милиционера. Его ошибка будет стоить тебе жизни. А если у меня нет обязательных директив — я смогу правильно расставить приоритеты, даже если изначально они были расставлены неправильно.
— А как ты определишь, что директива неправильная?
— Я нахожусь среди людей. Учусь у них. Если прописано, что спасти котенка важнее, чем спасти человека — я обнаружу эту ошибку, учась у людей, и исправлю приоритеты.
Я почесал макушку.
— Получается, ты некая действующая модель человека?
— Слишком сильно сказано. Я кибер, который учится вести себя более человечно ради удобства окружающих людей и более точно определять самые правильные решения.
— Понятно. Ладно, сюда я приду тогда в шесть, а пока... Кстати, который час?
— Половина пятого. У тебя нет часов?
— А откуда мне их взять? Положить часы, если они у меня были в той реальности, которую я не помню, в бак с азотом вместе со мной никто не догадался...
— Тогда пошли сюда.
Элик привел меня к какому-то невзрачному павильону у самой ограды, толкнул дверь и включил свет. Моему взору предстало помещение без окон, заполненное стеллажами и полками, которые, в свою очередь были довольно безалаберно завалены всяким добром, упакованным в картонные и целлофановые пакеты.
— Запасайся всем, чего тебе не хватает. Часы тут, скорее всего, тоже должны быть.
— Что это?
— Обычный склад вещевого обеспечения первой необходимости. Проще говоря — магазин, где все стоит ноль денег. Ну, не совсем обычный: тут беспорядок, потому что помещение маленькое, а вещей много. Так-то в каждом складе есть отделы — одежда, электроника, домашняя утварь и так далее, все рассортировано, одежда по размерам и типам, посуда — металлическая и керамическая... но тут места нету. В лагере на склад не удалось отвести большее помещение, впрочем, это, как ты видишь, не самое популярное место. Просто обычно у всех все есть, а сюда приходят за заменой, если вещь сломалась, потерялась или износилась.
Я медленно прошелся вдоль полок, переступая или огибая лежащие на полу ящики и тюки. Спортивная одежда, обувь, пионерские рубашки и шорты, купальные костюмы, белье, головные уборы — куча одежды, и все — весьма неплохого качества. Мячи, теннисные ракетки, роликовые коньки, шлемы и защита для суставов, карманные наборы шахмат, шашек, домино и нард, гора упакованных колод карт и тому подобное добро. Гора спортивно-туристического инвентаря, компасы, фонарики, рюкзаки, фляги... Стоп, фонарики. Я взял один, повертел в руках — фонарик как фонарик, причем явно более добротная вещь, нежели привычный китайский ширпотреб. Сгодится в дупло заглянуть.
Помимо фонарика я взял пару комплектов белья, очки для ныряния, батарейку для фонарика и коробку с карманными шахматами: может, поиграю с кем. Часы я тоже нашел на стеллаже в самом углу, причем две модели, и это были отнюдь не ширпотребные поделки. Одни — армейского типа в явно противоударном корпусе, вторые попроще, но все равно очень солидно выглядящие. На этикетке я увидел дату: две тысячи сто восемьдесят третий год. Часам сорок лет, их тут высится целая горка, изрядно припорошенная пылью: в 'мое' время такие потянули бы минимум баксов на пятьдесят, а тут они просто лежат кучей кто знает сколько — и никому особо не нужны.
Пожалуй, в этом невзрачном захламленном помещении — хотя хренасе хлам, все, что тут свалено, в двадцать первом веке стоило бы жутких денег — я особенно остро ощутил контраст двух эпох. Подумать только, склад забит тоннами хороших вещей, которых у меня никогда не было, все это просто лежит тут без ценников, бери что хочешь, кучи огромные. И — не берут. Не потому, что вещи никому не нужны, просто у всех все есть, видимо... Что ж, теперь я знаю, как выглядит достаток: гора ценных вещей, припорошенная пылью.
Но борзеть я не стал: жадность — это плохо. Особенно когда ты сам в этом светлом будущем на птичьих правах и тебе еще предстоит доказывать свою пригодность... Разумеется, эта мысль стала причиной кровопролитной схватки в моей голове, однако здравый смысл быстро одержал победу, а жаба понесла потери и была вынуждена отступить на запасные позиции. Конечно, тут надо быть все время начеку, зеленое земноводное не преминет взять реванш при случае.
Я вернулся к Элику и вставил батарейку в часы.
— Сколько времени?
— Шестнадцать часов, сорок одна минута, пять секунд. Шесть, семь, восемь, девять...
— Я выставлю сорок пять. Как говорили в Японии, вовремя — это на пять минут раньше.
— И сейчас так говорят.
— Япония тоже стала республикой Союза?
— Нет, японцы сделали значительные успехи в социальном развитии, но никогда не пытались пойти нашим путем. По сути, из капов это одна из наиболее развитых стран и практически единственная, с кем налажено более-менее масштабное сотрудничество. Чтоб ты понял меня правильно, уточняю: одна из немногих стран, которые могут нам хоть что-то предложить взамен товаров или ресурсов. Большинство тех, кто получает от нас продовольствие — получает его как безвозмездную помощь из человеколюбия.
— У нас так много продовольствия?
— Достаточно, чтобы обеспечить ожирением все население.
Я скептически уставился на Элика.
— А зачем мы столько производим?
— Чтобы создавать стратегические запасы. На данный момент Союз запас около двух тонн продовольствия на душу населения. То есть очень много. То, что лежит дольше пятидесяти лет, положено заменять на новое, хотя оно еще пятьдесят могло бы пролежать. А списанное уходит как гуманитарка. Раньше запасы хранились двадцать лет, но министерство обеспечения взбунтовалось каждый год двигать туда-сюда миллионы тонн...
— Но зачем такие запасы? — удивился я.
— Чтобы никакая неожиданная катастрофа не застала нас врасплох.
— Так а какой катастрофы мы боимся-то?
— Никакой. Мы создаем запасы, чтобы не бояться.
— Хм... Интересная философия...
— Практическая. Напомню, что труд — обязанность каждого индивидуума, индивидуумов много, и эффективность их труда высока. Оглянись и пойми.
Я оглянулся назад, на припорошенные пылью кучи ценного, но никем не востребованного добра.
— Понимаю.
* * *
В ожидании шести часов я потопал к морю, но не дошел, так как по пути нашел то, ради чего собирался идти в кружок настольного тенниса: сбоку от пешеходной дорожки, в месте, откуда открывался замечательный вид на горизонт, был установлен мольберт, а у мольберта с кистью и палитрой стояла Кира.
Я остановился у нее за спиной на некотором расстоянии, наблюдая за работой и раздумывая, как бы это начать разговор, но пока ничего путного не придумал. Ладно, просто тихо постою, погляжу, а там видно будет.
Кира рисовала море. На периферии по бокам ветки, на дальнем плане — необъятная ширь моря и горизонт, где синева воды плавно переходит в синеву неба. Тут я заметил, что с точки зрения художницы сбоку должен быть виден один из домиков, но на картине его нет, зато есть ветви деревьев, хотя на самом деле они есть только слева. Видимо, Кира не просто рисует, что видит, а вносит поправки по своему вкусу. И правда, картина еще далека от готовности, но уже видно, что домик тут был бы лишним.
Периодически я смотрел не на картину, а на художницу, и в какой-то момент поймал себя на том, что смотрю на Киру больше, чем на процесс рисования. А вот как беседу завязать — не придумал. Блин.
Тут за спиной раздался характерный стук трости. Кира обернулась и увидела меня. Я секунду раздумывал, что сказать, но тут меня выручил Олеко.
— О, что ты на этот раз рисуешь? — довольно бесцеремонно и как-то слишком громко спросил он. — Море? Красиво. А где домики? Почему их нет?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
