Мое имя Никто (танго железного сердца)

Возвращаюсь.

Возвращаюсь.

Возвраща…

Здесь.

«Гельда Дантон», написано на листке.

Сердце Гельды Дантон в мутной банке вдруг начинает сокращаться. Крошечные голубые разряды пробегают по пыльной стеклянной поверхности.

…В башне — ровное гудение электричества. Гальванер кивает и замыкает рубильник.

Оно живое.

Я поднимаю револьвер. Медленно опускаю. Что я делаю? Опять поднимаю. Приготовиться. Большим пальцем взвожу курок... щелк.

Музыкальные вечера. Белое платье.

«Козмо! Козмо! Иди к гостям».

Гремящий рояль в гостиной. а-А-а-а-А-А-а!

Иногда мне казалось, что они любили оперу больше, чем меня...

Мама.

Ма-ма.

Залп. Б-бах. Вспышка разрывает темноту. Банка взрывается и огненным грибом взлетает вверх. Свет вдруг начинает моргать и гаснет.

Темнота. Перед глазами пляшет отпечаток гриба.

Я делаю шаг назад и задеваю ногой фонарь.

…Мне пятьдесят восемь лет. Это прекрасный возраст для любого адмирала.

Через час блужданий во мраке я понимаю: все. Приплыли, лейтенант.

И тогда я начинаю кричать. «Эй, кто-нибудь! Помогите! Помогите! Мэйдэй! Сос! Суки!»

Глупо, правда? Но я продолжаю кричать. Потом устаю, сажусь на пол и жду. В темноте мне чудится топот крысиных шагов. Я представляю, как крысы со всего подземелья собираются полукругом и смотрят на меня темными глазами-бусинами, ожидая сигнала к атаке. В горле жутко першит.

Кажется, я сорвал голос.

Кажется, проходят годы.

Кажется...

Где мой револьвер?

Тусклый свет фонаря режет глаза, как ножом. Фигура человека кажется черной.

Я щурюсь, смотрю на фигуру снизу вверх и говорю:

— Привет, Франя.

Она отводит фонарь в сторону, ставит на пол. Подземная держит на руке тряпичный сверток. Сверток шевелится и гулит. Я моргаю: раз, другой. Глазам становится мокро. Высовывается маленькая белая ручка.

Я откидываю голову. Камень холодит затылок. А чертовски хороший сегодня день. Сижу и улыбаюсь, как идиот.

…Я беру его на руки. Неловко, как бы его не уронить. Я такой большой, а он такой маленький. Мальчик. Поланский-младший.

Франя смотрит на меня. Да, я теперь не слишком красив.

Потом она переводит взгляд на малыша.

...Больше тридцати лет прошло, а я до сих пор помню этот взгляд. В темных глазах подземной мне чудится:

Я твоя мама.

Ма-ма.

17. Кит на ратуше

Я практически ничего не знаю о пулях.

Но одна из них только что прошла сквозь мое плечо.

...Бывает так: живешь, живешь, и знать ничего не знаешь. И вдруг в тебя стреляют. И тут ценность знаний о пулях резко возрастает. Жаль, что я не ходил в какой-нибудь стрелковый класс вместо артиллерийского, думаешь ты и кричишь «Ааааа!». Это шок.

Пуля аккуратно протыкает мою бицепсиальную мышцу и летит дальше, чуть изменив траекторию. Там, наверное, она войдет в стену дома, гдезастрянет лет на двадцать — до ближайшего пожара.

Ощущения — словно мне проткнули плечо раскаленной кочергой.

Потом мне объяснили, что это обычная винтовочная пуля — свинцовая, в латунной оболочке. Так называемая «джентльменская пуля», которая не наносит развороченных ран, а только убивает — аккуратно и чисто. Правда, для этого надо попасть куда-нибудь посерьезнее бицепса. Теоретически, даже с пулей, прошедшей сквозь сердце, я могу прожить еще целых пять секунд.

То есть, логичней все-таки изучать медицину, чем баллистику.

Когда Франя привела нас к Грэму, я подумал, что он уже мертв. Но потом я передумал. Все-таки мертвые редко храпят. Ну, я так считаю.

А потом мы пошли наверх. Я, Грэм и Поланский-младший...

— Или вы думаете, порох внизу не взрывается?! — говорю я журналисту. Мы выбираемся из подземелий другим путем. Грэм оборачивает ко мне бледное перекошенное лицо:

— Вперед! Уже недалеко. Бежим!

И мы бежим.

Во мне какая-то странная легкость. Я не сплю толком вторые сутки, все вокруг слегка размытое и нереальное. Звуки доносятся издалека. Под подошвами хлюпает грязь. Сзади что-то глухо лопается, падает, звучат приказы и выстрелы. Еще выстрелы. Свист пуль. А потом я внезапно спотыкаюсь на ровном месте. Выпрямляюсь и снова бегу.

Почти не болит.

Ровная такая дырочка. Даже крови нет.

Аааа!

Шок.

Площадь Песочных часов тонет в серых сумерках.

Мечутся лучи фонарей. Грохочут ботинки морских пехотинцев. Звучат команды, отдаленные крики. Что здесь происходит вообще? Подталкивая прикладами, морпехи ведут каких-то бедолаг в брезентовых плащах. Один из арестованных хватается за горло, царапает ногтями, словно его раздирают изнутри. Морпех давит ботинком упавший респиратор.

Вот оно что. Подземники.

Облава на морлоков?

Песочные часы — огромные колбы разбиты — то ли выстрелами, то ли взрывом. Символ вечности государства уничтожен. Ветер крутит на площади что-то вроде песчаного вихря. Мокрый песок скрипит на зубах. А я как раз хотел сверить…

Время!

— Грэм, мне надо бежать, отнесите ребенка. Адрес я написал. Честь имею, приятно было познакомиться…

Я поворачиваюсь и иду.

За моей спиной Грэм вдруг начинает орать:

— А я умру с тоски и горя, киту-бродяге все равно!

Все-таки он идиот.

— Аааа!

Чего и следовало ожидать. Поланский-младший просыпается и тоже кричит. Мол, почему без меня начали. Ну, Грэм, ну, журналист.

Рана. Я перевязываю руку платком, зубами затягиваю узел. Сойдет для сельской местности.

— Лейтенант! Почему вы в таком виде? — окликает меня звучный командирский голос. — Где ваш головной убор?

Я выпрямляюсь. Чертова привычка к субординации. Поворачиваюсь.

Высокая адмиральская фуражка с железным кальмаром. Темный китель, золотые эполеты. Адмирал Штольц смотрит на меня. Лицо удивленное. Он-то как здесь оказался?

— Вы? — он прищуривается. — Какого черта? Как вы здесь оказались?

Я прикладываю руку к виску. Пальцы черные от грязи. Наплевать.

— Господин адмирал! Лейтенант Дантон, младший артиллерийский офицер эскадренного броненосца «Князь Игефельд Магаваленский». Следую на каторжный причал, сэр. Для отправки на каторгу, сэр. Разрешите продолжать следовать, сэр?

У Штольца становится такое лицо, словно он проглотил адмиралтейский якорь.

— Что?

Или как раз находится в процессе.

— Я вас под арест посажу, — говорит Штольц медленно. Видимо, еще не понял, о чем я говорю. — Мальчишка! Почему в таком виде?

— Да пошли вы, господин адмирал.

Моя левая рука висит как плеть. Ничего.

……………..

У полковника Йоргенсона от гнева натягивается кожа на скулах — как барабан.

Светает. Туман стелется по опустевшим улицам. Плывет и изгибается, как живое существо. Ветер несет обрывки газет и цветные фантики.

— Я надеялся, что ты не придешь, — говорит полковник глухим голосом. — Глупо, мальчик.

— Принимайте последнего, — обращается он к капитану катера. Капитан, помедлив, кивает. На нем старый бушлат и помятая белая фуражка с якорем. Гражданский флот. Рядом с ним — полицейский чин с острым утомленным лицом.

Полицейские с нашивками каторжной охраны смотрят на меня исподлобья, поставленными хмурыми взглядами. Карабины в руках.

Я поднимаю ладонь к козырьку, говорю:

— Господин полковник? — и тут меня ведет. Падаю. Падаю...

— Что? Доктора! — кричит Натан. — Живо!

Падаю.

……………

— Дайте мне слово чести, лейтенант, что не будете пытаться…

Запах нашатыря.

— Нет, — говорю я.

Полковник сбивается, смотрит на меня.

— Нет?

— Нет, Натан. Простите, но такого слова я вам не дам. Наоборот — обещаю сбежать при первом же удобном случае.

…Иногда самое главное — суметь отказаться.

Йоргенсон молчит, потом улыбается.

— Честь имею, — салютует. — Прощайте, лейтенант.

Полицейский оглядывает меня с головы до ног. Без особой симпатии, надо сказать.

— Кандалы, — командует он. — Ошейник. Цепь. — он смотрит на меня. — Нет, сначала голову.

Бритва делает так: ш-ших, ш-ших. Вода едва теплая. Подумать только — утром я брился лучшим миндальным мылом, лезвием из английской стали, а сейчас мне правит голову какой-то коновал-цирюльник, поленившийся даже принести горячей воды.

Моя голова пылает.

— Черт! — говорю я, когда он задевает меня в очередной раз. — Все хорошо, продолжайте.

Наконец, все кончено.

— Зеркало, — приказываю я. Оторопев, цирюльник подает мне зеркало. Маленькое, со сколами по краям, в темных пятнах и царапинах. Я оглядываю себя. Ну что ж. Бывало и хуже...

— Сколько с меня, милейший?

Он хлопает глазами. Свинячьи круглые глазки.

— Э... Казна платит.

— Ничего. Думаю, этого хватит.

Я всовываю ему в руки купюру. Он обалдело смотрит на десятикроновый билет в своей ладони. Затем на его лице начинает проявляться выражение счастья. Медленно восходит — как солнце из-за края океана...

Моя голова напоминает головку козьего сыра, облитую малиновым сиропом.

— А это на чай, — говорю я.

— Что? — он поднимает голову.

Левая рука у меня на перевязи. Поэтому я размахиваюсь и бью правой. В челюсть — БУМ. Удар отдается в раненое плечо, в глазах пляшут лиловые пятна. Но оно того стоит.

Мир сдвинулся. На катере аплодируют (бум-бум-бум) и кричат. Оглушительный свист. Охранники вскидывают карабины, целятся в меня.«Руки вверх! Руки!» — кричат мне. Полицейский делает знак: опустите оружие.

Я раскланиваюсь: спасибо, господа. Кисть болит, как черт знает что. Сломал я её, что ли?

— Вот теперь можно и кандалы, — говорю я. Полицейский кивает.

Цирюльник лежит без движения.

…Я поднимаю голову и смотрю. Ручные кандалы мне пока не надели — из-за раны, но ноги закованы. А еще есть цепь. Ошейник холодит шею.

Я смотрю, как уплывает берег. Катер, покачиваясь и шлепая по воде колесами, везет меня в неизвестность.

Кит на ратуше.

Светает. Розовая полоса по горизонту.

Это почему-то важно.

— Привет, мистер, — говорит тип с рукой на перевязи. У него выцветшие голубые глаза и ирландский акцент. — Хороший удар.

Коральдиньо (комедия)

(героическая комедия с переодеваниями)

Ныне уже прочно забытая пьеса за авторством Делаверуса Круда, написанная последним в духе и стиле комедии Карло Голдони "Слуга двух господ", при внимательном прочтении может вас удивить: живостью слога, обаятельной легкостью, остроумием, но, главное, неожиданной нотой высокого трагизма. В этом «Коральдиньо» схож с современной ему, но гораздо более известной пьесой Эдмона Ростана "Сирано де Бержерак". Героическая комедия с переодеваниями, как охарактеризовал жанр пьесы сам автор.

Героическая комедия штампов, уточню я. К тому же, стилизация стилизации. Посудите сами:

Пьеса написана современным автором из Кетополиса, но с героями, живущими в Италии, имена на итальянский манер, персонажи, похожие на типажи комедии дель Арте. Весело, с зубоскальством и даже комикованием, текст стихотворный, что составляет особую трудность для актеров...

......

Сюжет:

Молодой аристократ Коральдиньо со слугой Просперо едет в Турин, чтобы свататься к непокорной Изабелле, которая первая красавица и богатая невеста. В дорожном заведении, изрядно выпив, дворянин затевает драку и подло ранит шпагой пожилого вельможу. В следствие чего вынужден бежать. Ни имени, ни звания его не знают, только в лицо. Тогда молодой дворянин решает обменяться одеждой со своим слугой — благо они одного роста и возраста. «Тот человек — слишком большой вельможа, чтобы смотреть на слуг», говорит хозяин слуге, «Так я скроюсь. Постарайся вести себя как подобает, хотя лицом ты простоват и умом, увы, не вышел». Ничего, утешает хозяин слугу, вот прибудем в Турин, там обменяемся обратно. И вот они едут. Перед воротами Турина происходит случайная встреча с братом Изабеллы, которому очень нравится нынешний Коральдиньо, поэтому маскарад приходится продлить.

С каждым днем все ярче проявляется благородная сущность слуги, которому приходится играть аристократа, и обнажается лакейское существо хозяина, который притворяется слугой. Старый чудаковатый граф Б., отец Изабеллы, своячница графа — мудрая пожилая графиня М., вереница потенциальных женихов — один другого потешнее, комедия ситуаций, дуэль, на которую вызывают Коральдиньо, он не умеет фехтовать, а «слуга» учит его подлым приемам. Коральдиньо слушает и мрачнеет. Дуэль, которая превращается в фарс, а затем в трагедию, за которой следует признание Изабеллы "Вы благороднейший и честнейший из людей". Коральдиньо страдает. Он любит Изабеллу, она любит его, старый граф согласен на этот брак, слуга потирает руки, потому что уговор сделает его богатым — от своего слова ни граф, ни сама Изабелла не откажутся. "Зачем мне она сама, когда есть стада, и земли, и прочие несметные богатства?".

Далее следует сцена признания. Коральдиньо нищий и "нет у меня ни титула, ни имени", но графиня М., которая помогала Коральдиньо всю пьесу, бросается на колени и признается, что он — её сын, похищенный в детстве цыганами, она его признала по фамильной родинке. В финале появляется вельможа, который узнает в переодевшемся обратно аристократе человека, его бесчестно ранившего — и зло карается.

К тому же выясняется, что вельможа и есть потерянный отец героя.

Следует закономерный счастливый финал…

Ажени Батакален

«История одной несчастливой постановки», статья, Париж, 1933 г.

Часть III

В качестве иллюстрации: (с) Антон Чебоха

1. Старик

1933 год, где-то в Тихом океане

— Адмирал, сэр? — знакомый голос.

Годы должны пройти, прежде чем начинаешь понимать, что действительно важно в этом мире. Прежде, чем получить открытую веранду, теплое дерево под ногами и китель на плечах, я успел потерять родителей, дом и лейтенантские иллюзии. И еще успел сделать много глупостей. Я смотрю на катер, который подходит к причалу, разворачивается, примеряется, куда бы пристать…

Много прекрасных глупостей.

И, похоже, собираюсь сделать еще одну.

— Адмирал? — повторяет голос настойчиво. Я, наконец, поворачиваю голову и вижу — все готово для моей работы. Вещи аккуратно разложены, над латунным кофейником поднимается пар. Не хватает только одной детали...

— Адмирал!

— Да, Рокки, спасибо.

Я подхожу и сажусь; вестовой по имени Рокки придвигает мне кресло. Оно скрипит, как желчный, капризный, пятидесятивосьмилетний старик-адмирал. Все правильно. Старой заднице — старое место. Я укладываю руки на столешницу — морщинистые, на запястье левой поплывший голубой якорь — татуировка. Вот теперь комплект... впрочем, опять не совсем. За моей спиной — ворчание. Я говорю:

-Киклоп!

Он продолжает ворчать. Вечно же чем-то недоволен.

— Куда ты дел мои очки?

В поисках оглядываю стол. Передо мной разложены на столешнице: кружка, латунная чернильница с пером, пачка чистой бумаги, стопка заметок, карта перемещений флотов во время Большой Бойни 1901-го года (лист 1 ноября, лист 2 ноября) и старый морской кольт. Эти вещи мне совершенно необходимы.